Она была настоящая! Нелл могла бы смотреть на Кэтрин Обен целую вечность — как она двигается, разговаривает слегка пронзительным голосом, жестикулирует.

— Этого не может быть! — воскликнула леди Кэтрин. — Что за шутки?

Она гневно расхаживала по ковру в библиотеке леди Аллентон, взбивая ногами пышные юбки из красно‑коричневой ткани. Хозяйка дома с удовольствием предоставила в их распоряжение собственную библиотеку для, как она это назвала, исторического воссоединения семьи.

Нелл неподвижно стояла рядом с креслом. Она чувствовала себя так, словно ее огрели по голове тяжелой чугунной сковородой. В мозгу все время повторялась одна и та же мысль — она настоящая!

И это было глупо. Разве кто‑нибудь сомневался в том, что Кэтрин Обен реально существует?

Эта девушка, нервно расхаживающая по ковру, вполне могла бы сойти за двойника Нелл. Она чувствовала себя так, словно смотрела на саму себя.

И она не могла отвести взгляд в сторону, хотя на нее в это самое время тоже внимательно смотрели полная пожилая дама, сопровождавшая Кэтрин, и ее опекун, лысеющий гнусавый мужчина по фамилии Гримстон, который в противоположном конце комнаты о чем‑то резко разговаривал с Саймоном.

Леди Кэтрин повернулась к Нелл и, уперев руки в бока, сердито выпалила:

— Кто вы такая?

— Кэтрин, — раздался вкрадчивый голос Гримстона из другого конца комнаты, — может, нам лучше уйти?

— Нет! — Кэтрин сделала несколько шагов в сторону Нелл. — Вы не можете… я не могу… — Она подняла дрожащую руку, словно хотела коснуться щеки Нелл, но в последнюю секунду отдернула ее, словно от обжигающего пламени свечи. — Вы…

— Да, — заставила себя произнести Нелл. — Думаю, что так.

— Все! Хватит! — воскликнул Гримстон. — Это очень искусная мистификация, Китти, но ты не должна…

— Мистификация, — прошептала Кэтрин, во все глаза глядя на Нелл. — На вас браслет моей матери и ее ожерелье. Вы… мошенница?

Нелл вздохнула и посмотрела на изумрудный браслет на своем запястье, на белоснежные длинные, до локтя, перчатки, которые скрывали ее руки, — жесткие мозоли на ладонях и веснушки на костяшках пальцев.

— Нет, — тихо сказала она. — Не мошенница.

Кэтрин открыла рот и покачала головой, словно слова никак не хотели выходить из ее прелестного рта.

Нелл отлично знала, что сейчас чувствовала Кэтрин. От сопереживания у нее забилось сердце, и ей тоже захотелось прикоснуться к сестре. Она взяла ее за руку, и они долго молча смотрели друг на друга. Было невозможно поверить в то, что две девушки могут быть настолько похожими.

В них заговорила кровь.

Они — сестры‑близнецы.

Кэтрин моргнула, и на глазах появились слезы.

— Где ты была все эти годы? Почему не вернулась ко мне?

— Не знаю. Не помню. Не могла.

Рука Кэтрин еще сильнее сжала руку Нелл.

— Она была с тобой жестока? — спросила Кэтрин.

— Нет. Она была… я думала, она моя мать.

Кэтрин отстранилась от нее и возмущенно сказала:

— Это чудовище ты считала своей матерью?

— Но я же ничего не знала. Откуда я могла это знать?

— Но ты должна была это чувствовать! А по мне ты… не скучала? Ты не скучала по своей сестре? Не прошло и ночи, чтобы я не молилась о твоем возвращении…

Нелл молча покачала головой и сокрушенно прошептала:

— Я просто ничего не знала.

— Но где же ты была? — почти всхлипнула Кэтрин. — Отец так искал тебя… Она увезла тебя за город?

— Нет, я была в Лондоне, совсем близко. В квартале Бетнал‑Грин.

— Бетнал‑Грин… — Кэтрин нахмурилась. — Но это же… это Ист‑Энд? Боже мой! — ахнула она. — И ты… ты жила в такой грязи? Как же ты… — Она смерила Нелл озадаченным взглядом, словно ища подтверждения ее слов. — Как же ты пережила все это?

— Я работала, — сказала Нелл и только тут поняла, что вопрос Кэтрин был риторическим и отвечать на него было совсем не нужно. Она поняла это по выражению лица сестры. На нем был написан ужас! — Я честно работала, — заикаясь, произнесла Нелл, — на фабрике. Ничего низкого, никакой проституции.

Кэтрин ужаснулась еще больше, у нее от изумления открылся рот.

Нелл решила, что сестра не верит ей, и пояснила:

— Сначала я клеила коробки, а потом стала скручивать сигары.

— Сигары! — истерически захохотала Кэтрин, потом дрожащими пальцами прикрыла рот. — О Боже! — Она повернулась к Гримстону. — Фабричная работница?

— Абсурд! — воскликнул опекун.

— Только представьте, что станут говорить люди, когда… — Она снова повернулась к Нелл.

— Успокойтесь, Кэтрин, — сказал Гримстон. — Ничего еще не доказано.

— Ты так похожа на меня, — медленно проговорила Китти, — но… — Она прищурилась. — Ты говоришь, что не помнишь меня? А вот я помнила о своей сестре всю жизнь!

— Я… я не знаю, как это объяснить, но… — вздохнула Нелл.

— Как же ты могла забыть?

— Но я не…

— Ты жила здесь, в этом городе, совсем рядом, и ни разу не попыталась вернуться домой? — Кэтрин сделала шаг назад. — Нет, ты не моя сестра. Этого не может быть! — хрипло проговорила она. — Корнелия непременно попыталась бы… Нет, ты не Корнелия. Моя сестра никогда бы не забыла меня, как я не забыла ее.

Нелл не могла дышать. Слова Кэтрин вонзались в нее словно острые бритвы. У нее горели уши, в висках пульсировала кровь. Так быстро отречься от сестры — разве у Кэтрин нет глаз? Разве она не видит, что Нелл ее копия?

Неожиданно она ощутила в душе нарастающий гнев. Какое право имела эта аристократка осуждать ее? Разумеется, леди Кэтрин все помнила, потому что все вокруг бесконечно напоминали ей о потерянной сестре. За всю ее жизнь ей и пальцем не пришлось пошевелить ради обеспечения собственного существования. Как смеет она осуждать Нелл?

Когда новоиспеченная леди Рашден заговорила, ее голос был резким, в нем звучало презрение к Кэтрин и к себе за то, что позволила этой девушке так ранить ее.

— Ну конечно, я не твоя сестра! Ах, как быстро ты изменила свое мнение, когда выяснилось, что я работала на фабрике. Наверное, тебе было бы гораздо приятнее узнать, что все эти годы я пролежала в сундуке!

— Да как ты смеешь! — прошипела Кэтрин и, вздернув подбородок, повернулась к Гримстону. — Это не моя сестра! — Ее голос неожиданно задрожал. — Моя сестра умерла.

— Странно, — сказал Саймон, неожиданно оказавшийся рядом с Нелл. — Прошлой осенью в суде ты заявляла совсем другое.

— Хватит! — резко сказал Гримстон. — С вашей стороны, Сент‑Мор…

— Рашден, с вашего позволения, — поправил его Саймон.

— Это жестоко и безнравственно, — продолжал Гримстон, — привести ее сюда и обманывать ничего не подозревающих людей. А вы, — он повернулся к Нелл, его лицо заметно побагровело, — вы, юная леди, либо очень хитрая мошенница, либо…

— Ну конечно, — саркастически фыркнула Нелл, — мне пришлось немало попотеть, чтобы сделать себе точно такое же лицо, как у леди Кэтрин. И почему я не выбрала себе лицо посимпатичней?

Она метнула насмешливый взгляд в сторону негодующей Кэтрин.

— Возможно, вы незаконнорожденная дочь покойного графа Рашдена, — язвительно сказал Гримстон. — Намеренно или по незнанию вы стали марионеткой в руках нынешнего лорда Рашдена. Вы должны понимать, что играете с огнем. Мы подадим на вас в суд за мошенничество и вымогательство…

— Как это похоже на Обенов, — усмехнулся Саймон. — Как мне это знакомо!

— Нельзя думать, что стоит только появиться в кругу людей более высокого социального положения, как тут же получишь у них теплый и сердечный прием. Это оскорбление! — сердито воскликнул Гримстон. — Это наглость! Ваши притязания легко разоблачить! Существуют характерные наследственные признаки, о которых вы и не подозреваете.

Он бросил злобный взгляд на Саймона.

— Похоже, о них не знает и леди Кэтрин.

На лице Китти мелькнуло удивление, которое тут же сменилось возмущением.

— Вы ничего не знаете обо мне. Вы грубиян и мерзавец, вы не джентльмен! Волк в овечьей шкуре — вот вы кто! Это вы довели моего бедного отца до ранней кончины!

— Прибереги свой талант для сцены, — фыркнула Нелл.

— Мы достаточно терпели все это, с нас хватит, — выпрямился Гримстон. — Поговорим в суде. Рашден, можете быть уверены, я этого так не оставлю.

— Разумеется, — отозвался Саймон. — Вы должны моей супруге приличную сумму денег. Кажется, что‑то около… девятисот тысяч фунтов?

— Это немыслимо! — взорвалась Кэтрин. — Я так хотела увидеть настоящую сестру, а вы… Какая жестокая и корыстная шутка! Я этого просто не вынесу!

Резко развернувшись, она вылетела из комнаты. Гримстон и пожилая дама вышли следом за ней.

Когда за ними захлопнулась дверь, Нелл не могла сдвинуться с места, оглушенная произошедшим.

Ладонь Саймона мягко легла ей на плечо.

— Мне очень жаль, что все так получилось, — тихо сказал он, — я думал… — он коротко засмеялся, — нет, я не подумал. Честно говоря, я не ожидал увидеть их здесь сегодня, и тем не менее с моей стороны было весьма неразумно не предвидеть этого.

Нелл покачала головой. Какая разница, когда им пришлось бы столкнуться?

— Неудивительно, что мама забрала меня, — пробормотала она. — Я хочу сказать, моя… вторая мама.

— Да, — задумчиво сказал Саймон после недолгой паузы. — И все же жаль, что она это сделала.

Его пальцы коснулись ее щеки, и она с удивлением поняла, что плачет.

— Все же это было преступление, — тихо произнес он. — Ты заслуживаешь гораздо большего.

— Правда? — прошептала Нелл сквозь слезы.

Кэтрин сказала, что не было и ночи, чтобы она не молилась о возвращении сестры. Но потом так и не признала Нелл.

Слезы лились по щекам, словно кровь из раны. Нелл чувствовала себя оскверненной осознанием того, чего не хотела знать.

«Я и есть та похищенная девочка, — думала она, — но теперь никто не хочет моего возвращения».

Карета была просторной. Когда они ехали на вечер к Аллентонам, Саймон сидел на противоположном сиденье, чтобы не помять шлейф платья Нелл. Теперь, когда супруги возвращались домой, он сел рядом с ней.

— Надо было сделать все по‑другому, — заговорил он, когда карета тронулась. — Надо было лучше подготовиться, тогда все могло бы пройти иначе.

Нелл пожала плечами. Язык ее не слушался. Теперь, когда ее слезы высохли, она чувствовала смущение. Слезы выдали ее чувства. Она так мечтала об этой встрече с сестрой, представляла себе самые разные варианты того, что произойдет, когда они наконец увидят друг друга! И вот это случилось… Почему ее теперь должно заботить, признала ее эта девица или нет?

Потому, что эта девица ее сестра. Сегодня Нелл посмотрела ей в лицо и почувствовала… что‑то необыкновенное. «Ты — это я, — мелькнуло у нее в голове. — Я — это ты».

Однако Кэтрин Обен не захотела иметь с ней ничего общего.

— Ну конечно, какая теперь разница, — сказал Саймон. — Ее поддержка была бы весьма кстати, но сегодня тебя признали шестьдесят аристократов Лондона, шестьдесят самых высокопоставленных знатных особ. Это все‑таки победа. Завтра все городские газеты будут трубить о твоем чудесном возвращении. — В его голосе слышались нотки утешения. Он пытался сгладить неприятное ощущение после разговора с Кэтрин и ее опекуном.

У Нелл сдавило горло. Нащупав руку мужа, она схватила ее и переплела свои пальцы с его пальцами, не поднимая на него глаз. Ее душевная боль была слишком огромной, слишком острой, чтобы справиться с ней доводами разума или словами утешения.

«Зачем ты это сделала, мамочка?»

Джейн Уитби лишила ее возможности расти в той среде, к которой она принадлежала по рождению. Она лишила ее любящей семьи — отца, матери, сестры.

— Нет причин так переживать, — сжал ее пальцы Саймон.

— Конечно.

— Ты веришь мне?

Она кивнула и прижалась к нему всем телом. Наверное, ему лучше знать о ее шансах в суде.

— Ты была сегодня великолепна, — тихо произнес Саймон, ласково проводя тыльной стороной ладони по ее щеке. — Лучшего нельзя было и ожидать.

Ну да, это же было своего рода представление, игра. Она получала от него большое удовольствие, как озорная девчонка, которой ее притворство сошло с рук. И только Кэтрин с презрением увидела в ней фабричную работницу.

Возможно, и виконтессу не удалось обмануть. Вероятно, ее речь и манеры объяснялись не только ревностью.

— Ты спал с леди Суонби? — неожиданно задала она вертевшийся на языке вопрос.

Он сразу напрягся, потом, после довольно долгой паузы, сказал:

— Да. Но это было до тебя.

— А сейчас?

Он повернул к себе ее лицо, приподнял подбородок и очень серьезно произнес:

— Сейчас я женат.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, потом Нелл тихо сказала:

— Понятно.

В это мгновение экипаж остановился на перекрестке, и она отстранилась от Саймона под предлогом, что хочет выглянуть из окна. В ярком свете магазинных витрин по улице шли многочисленные пешеходы в субботних вечерних нарядах, поблескивали фальшивым золотом набалдашники мужских тростей, плюмажи из перьев трепетали на дамских шляпках.

— Я никогда не буду знать и половины того, что знает она, — проговорила Нелл, глядя в окно.

— Кто, Кэтрин?

— И она тоже.

— Мне кажется, ты неправильно поняла характер моих отношений с виконтессой, — медленно произнес Саймон. — Она никогда не имела для меня большого значения.

Нелл мысленно приказала себе молчать, но терзавшие ее страхи рвались наружу.

— Бог с ней, с виконтессой. Саймон, я ничего не знаю о музыке, о том, как нужно прикасаться к клавишам рояля… Мне ведь достаточно того, что пианист нажимает на правильные клавиши. — Она почти истерически хохотнула.

— Зато есть сотни вещей, которые ты знаешь, а я нет, — с готовностью возразил он. — Мы же можем учиться друг у друга, милая.

Она отрицательно покачала головой. Он знал, что и как говорить. Это умение было у него доведено до совершенства. Оно было частью бесконечного обаяния Саймона. И внутренний голос подсказывал ей, что он действительно верит в то, что сейчас ей говорит. Но это сейчас. Будет ли так всегда?

Повернувшись к нему, Нелл прижалась лицом к манишке, вдыхая запах крахмала, цитрусовые нотки одеколона и запах его кожи. Ей так хотелось верить ему!

Он обнял ее за плечи, прижал к себе, и это было для нее как круг для тонущего. Теперь она понимала, зачем Бог дал человеку руки.

Она подумала, что беречь свое сердце от сильного чувства теперь уже нет никакого смысла, потому что она уже потеряла его. Отдала другому человеку.

Неожиданно снаружи кто‑то постучал. Саймон молча потерся подбородком о ее волосы и посмотрел в ту сторону, откуда доносился стук.

Нелл прикусила губу. Она знала, что это значит. Там, на ночной улице, кто‑то умирал от голода.

— Брось им монетку, — прошептала она.

— Но я не ношу с собой мелочь.

Она открыла глаза. В душе вспыхнул такой гнев, что она сразу поняла — он таился там давно и только ждал удобного предлога. Сердиться оказалось проще, чем страдать от боли и безнадежности.

Она рывком отстранилась от него и схватила свой ридикюль, оставленный на противоположном сиденье. Даме полагалось носить с собой только носовой платок, нюхательную соль и флакончик духов. Нелл сунула руку в ридикюль в поисках монет, которые Саймон со смехом вручил ей в качестве выигрыша, когда они играли в бильярд на символическую ставку. Не глядя на мужа, она открыла окно кареты и высунула руку с монетами.

Рядом с каретой стояла седая нищенка, ее лицо было изборождено глубокими морщинами от времени и многочисленных забот. Выношенная до дыр шаль лежала на ее согбенных плечах. Она протянула за монетами дрожащую мозолистую ладонь.

Потом экипаж тронулся, и нищенка скрылась из виду.

Нелл снова села, но теперь уже на противоположное сиденье, где лежал ее ридикюль. Саймон с удивлением смотрел на нее, словно пораженный каким‑то открытием.

— Ты носишь с собой мелкие монеты? — спросил он.

«Да, а еще я тоже выпрашивала их у проезжающих в каретах так же, как эта несчастная нищенка, — подумала она. — И шарила в грязи в поисках монетки, брошенной из окна красивой женской рукой». Прежде чем начать воровать, она действительно занималась попрошайничеством. «И теперь я никогда не выйду из дома без мелочи, чтобы было что подать нищим».

Он многого не знает о ней и никогда не узнает, потому что она никогда не расскажет ему обо всем.

Кроме того, ей нечему его научить. Ее знания никогда не пригодятся ему. Скажем, она знала, как подольше прожить на один шиллинг или как растянуть на несколько дней маленькую кастрюльку супа. Как с помощью горящей свечки заплавить дырку в подошве. Когда лучше приходить в мясную лавку, чтобы купить обрезки подешевле. И прочее в том же духе.

— Да, ношу и не стыжусь этого! — с вызовом ответила Нелл.

— Ты вовсе не должна ничего стыдиться! — горячо подхватил Саймон, наклоняясь к ней. — Кэтрин Обен всего лишь глупый испорченный ребенок. Виконтесса — пустая кокетка. Их мнение не значит ровным счетом ничего.

— Знаю, — попыталась улыбнуться Нелл.

Ей хотелось, чтобы он не замечал в ней ни слабости, ни страха, потому что в противном случае он бы иначе к ней относился. Сейчас он смотрел на нее так ласково, так заботливо. И это ей очень нравилось.

— Что тебя гнетет? — спросил он. В его голосе слышалось разочарование, и Нелл понимала, что это от бессилия помочь ей.

— Я никогда не стану своей в твоем мире, Саймон, — осторожно ответила она со всей откровенностью, на какую была в этот момент способна. — Этого не произойдет и через двадцать лет. И через сорок.

Несмотря на то что она уже несколько недель ела досыта, к тому же очень вкусно, в ней жила память о голодных годах. Поэтому она никогда не сможет воспринимать благополучие как должное, а ведь именно так относился к нему Саймон и такие, как он.

— Но в мире, который ты называешь моим, никто не чувствует себя своим. Они все смотрят друг на друга, опасаясь, что кто‑то будет над ними смеяться. Если в гостиной раздается смех, они думают, не над ними ли смеются? Не они ли предмет чужих насмешек?

Нелл закусила губу. Он думал, что она боится осуждения со стороны высшего света. Ему и в голову не приходило, что она боится собственной нехватки знаний и воспитания.

— Рядом с тобой люди чувствуют себя совсем не так, как ты говоришь. Им с тобой хорошо, они такие, какие есть.

— Но никогда полностью, всегда не до конца. В этом мире никто и никогда не может быть собой до конца. Вечно есть какие‑то претензии, притворство…

Его слова напомнили ей о загадке выступления шведского пианиста на вечере у Аллентонов.

— Так вот почему ты не поставил свое имя под собственным фортепианным сочинением? Ты хочешь, чтобы никто не знал о твоем авторстве, потому что боишься насмешек?

— Ничего я не боюсь, — нахмурился Саймон. — Я уже говорил тебе, что не ищу одобрения кого бы то ни было. Во всяком случае, не в этих кругах.

— Тебе не кажется, что ты вполне заслуживаешь похвалы за свою музыку?

— Может, и так. Для меня это ничего не значит.

Она посмотрела на свои руки. В такие минуты, как сейчас, она особенно остро чувствовала пропасть между ними. Он говорил о своем безразличии к общественному мнению как о сознательно выбранном стиле поведения, в то время как она отлично знала, что такой роскошью, как безразличие к мнению окружающих, могут наслаждаться лишь немногие богачи и аристократы. Когда она сама просила милостыню у дороги, каприз какой‑нибудь блестящей светской дамы значил для нее все на свете!

Нетерпеливо фыркнув, Саймон пересел на сиденье рядом с Нелл. Взяв ее лицо обеими руками, он пристально посмотрел ей в глаза.

— Рассказывай, — сказал он.

Она молчала. Он был для нее средоточием всех ее мыслимых и немыслимых мечтаний.

— Я не могу тебе этого объяснить, — выдавила она наконец, с трудом сглотнув подступивший к горлу ком.

— Можешь, — возразил он. — Если дело не в Кэтрин… тогда тебя взволновала несправедливость? Я имею в виду ту нищенку у дороги. Но теперь в твоей власти многое изменить. Ты же сама это понимаешь.

Он говорил так серьезно, так старался разобраться в ее мыслях, понять ее.

— И в этом тоже, — прошептала она.

Она никак не могла признаться, что главной причиной пожирающей ее тревоги был он сам. Вернее, боль в сердце.

Впрочем, это была сладкая боль. Теперь ей было забавно вспоминать, как она поверила во все, что он лгал ей о себе. Дескать, неудачник, заботящийся только о своем кошельке. Но очень скоро она поняла, что это далеко не так.

Саймон оказался добрым, невероятно умным, с великолепным чувством юмора и, хоть он не признался бы в этом и под дулом пистолета, очень тонко чувствующим. На самом деле ему было не все равно, что о нем думают окружающие. Иначе он бы так не старался скрыть свое истинное лицо — и свою музыку — от всего мира.

— Ты очень хороший человек, — произнесла Нелл. — Ты это знаешь?

Он не совсем правильно понял ее, решив, что она говорит о социальной несправедливости.

— Ты права насчет нищеты, — произнес Саймон. — Это действительно должно волновать всех нас. Эти благотворительные организации, которые в действительности ничего не делают, — их надо заставить работать по‑другому. И ты это сможешь. Ведь теперь очень многое будет в твоей власти.

Нелл не сдержала улыбки, услышав эти слова.

— Вот так‑то лучше, — обрадовался Саймон.

— Да, — шепотом согласилась она.

Потом притянула к себе его голову и нежно поцеловала. Он тут же ответил на ее поцелуй, прижав к спинке сиденья. Его сильные руки обняли ее, и ее страхи стали таять, словно ночные кошмары при свете дня. Его смелые ласки и крепкие объятия словно говорили ей — ты моя и всегда будешь моей.

Она запустила пальцы в его шевелюру, и он был этим приятно удивлен. Его поцелуи стали еще жарче, еще настойчивее. Он был готов дать ей то, в чем она сейчас так нуждалась, — тепло, ласку… любовь. И это она ценила в нем превыше всего.

Здесь, в карете, пространство принадлежало только им двоим. Здесь они могли принадлежать друг другу безоглядно. Пусть Кэтрин отказалась от нее, не захотев признать в ней родную сестру, зато она нужна Саймону. Он взял ее в жены и никому не отдаст.

Рука Саймона стала приподнимать одну за другой ее юбки. Дюйм за дюймом его ладонь заполнялась шелком и кружевом, пока ноги Нелл не обнажились выше колен. Тогда она неожиданно повалила его на сиденье, уселась верхом на его бедра и навалилась на грудь. Саймон прерывисто дышал и постанывал. Высокий, широкоплечий, легкий на ногу, он обладал отлично развитой мускулатурой и крепкими костями. Он без всяких усилий держал ее на бедрах, крепко обняв за талию. Нелл наслаждалась ощущением сильного мужского тела под собой. Он был ответом на все ее вопросы, обещанием новых сюрпризов и открытий. Он никогда не разочаровывал ее.

Она еще сильнее прижалась к нему, чтобы между их телами не осталось и дюйма свободного пространства. Думать о сохранении равновесия ей было не нужно — ведь Саймон держал ее крепко. Они жадно и страстно целовались. Ей хотелось проникнуть под его кожу и слиться с его чудесным телом, чтобы понять, каково это — быть мужчиной. В Саймоне было что‑то магическое, и ей хотелось заполучить хоть капельку этой магии.

Накидка сползла с ее плеч и мягко упала к ногам. Саймон нежно покусывал ее шею, потом переместился ниже и ловко схватил зубами кружевную косынку, прикрывавшую декольте платья. Медленно и плавно Саймон стянул этот кусочек кружева. Его руки скользнули вдоль ее тела, а губы прильнули к верхнему полукружию груди. Он что‑то восхищенно шептал между горячими поцелуями. Слов она разобрать не могла, но интонация была восторженно‑молитвенная, и это наполняло ее радостью — он хотел ее.

Нелл едва слышно засмеялась. Ее рука нащупала копье под тканью брюк. Да, именно это было сейчас ей нужно, как никогда. Ей хотелось вечно восседать на бедрах Саймона с задранными юбками и чувствовать в себе его горячую плоть. Ее неожиданно охватило нетерпение, и она не сразу справилась с застежкой на брюках.

Саймон застонал и нетерпеливо поднял бедра, толкаясь копьем в ее ладонь. Их разделяла лишь тонкая ткань. Но вот петля поддалась, и его мужское естество вырвалось на свободу, попав прямо в ее пальцы. Нелл осторожно направила его в себя и медленно опустилась на всю его немалую длину. Сладострастное ощущение, казалось, взорвало ее тело. Она прильнула к груди Саймона, и он стал жадно целовать ее, одновременно проникая в нее снизу вверх.

Нелл сжала бедрами его ноги и принялась двигаться вверх‑вниз, сначала медленно, смакуя каждое мгновение, потом все быстрее и быстрее. «Мой, только мой!» — стучало у нее в голове.

Он принадлежал только ей, и она не собиралась отпускать его.

В последующие дни что‑то изменилось в Нелл. Мир повернулся к ней такими гранями, о которых она и не подозревала. Она открыла для себя простые радости, о существовании которых раньше не знала.

По утрам они с Саймоном нежились в постели. Днем читали друг другу вслух в библиотеке или гуляли в парке. Они часто ходили в Британский музей и обсуждали картины. Потом возвращались домой глухими переулками, чтобы избежать газетных репортеров, взявших за привычку собираться на тротуаре перед их домом, несмотря на все усилия полицейских прогнать их.

Дома они все делали вместе и практически не расставались.

По вечерам Саймон играл на рояле. Его музыка изумляла ее, завораживала. Потом Саймон объяснял ей все, рассказывая, что музыка может быть не только искусством, но и наукой. Она стала понимать слова, сказанные ей леди Суонби на приеме в доме Аллентонов. Она даже решилась однажды сыграть простую гамму. Саймон с радостью учил ее играть и говорил, что у нее несомненный дар.

Они вместе обедали, читали перед камином. Они вели себя очень… по‑домашнему, как муж и жена. Нелл потеряла всякую осторожность и честно рассказывала ему все, что раньше не решилась бы сказать.

Одним солнечным утром, сразу после завтрака, принесли письмо, которое заставило ее вспомнить о хрупкости ее счастья. Неровным почерком Ханны в письме сообщалось о таинственных новостях, косвенно связанных с Майклом. Несмотря на упоминание имени сводного брата, приглашение навестить Ханну должно было обрадовать ее, потому что она очень скучала по подруге. Однако одновременно с радостью она испытала и панику, от которой перехватило дыхание.

Она взглянула на лакея, принесшего письмо. Он был молод, строен, его гладко выбритое лицо ничего не выражало.

— Подождать вашего ответа, миледи? — учтиво поинтересовался он.

По его проницательному взгляду она поняла, что от него ничего не укрылось — ни неровный почерк Ханны, ни орфографические ошибки в адресе, ни отсутствие печати, ни дешевый тонкий коричневый конверт.

— Нет, ответа не будет, — сказала Нелл.

Когда лакей ушел, она вышла вслед за ним в коридор, сжимая в потной ладони письмо Ханны. Сделав бесцельно несколько шагов, она отчетливо поняла, что ей нужно найти укромное место, чтобы сжечь это письмо, словно дружба с Ханной была чем‑то грязным и омерзительным.

От этой мысли ей стало стыдно, и она остановилась. Она любила Ханну, скучала по ней, но если она примет ее приглашение, Саймон тоже захочет поехать с ней. Ведь ему так интересно посмотреть, где она росла и воспитывалась. Он задавал сотни вопросов о ее юности, и только теперь она поняла, что отвечала на них слишком откровенно, потому что знала — ему никогда не придет в голову задать вопросы, на которые она страшилась отвечать.

Она тяжело вздохнула. Ну и что с того, что он увидит трущобы, в которых она росла? Ему будет противно, ну и что? Да, большую часть своей жизни она провела почти в свинарнике, и что с того?

Однако в глубине души она знала, что ей далеко не все равно, как отреагирует Саймон, увидев Бетнал‑Грин. Его мнение теперь значило для нее очень много. Когда он увидит Бетнал‑Грин, его воображение разыграется и он станет задавать вопросы — не такие, как раньше. Скажем: «Какие у тебя были обязанности на фабрике?» Он задумается о безопасности проживания в таком квартале и спросит что‑нибудь вроде: «Ты одна возвращалась домой по вечерам? Кто тебя провожал? Как ты обходилась без водопровода?»

Любить женщину гораздо проще, если не приходится представлять, как ее могли грабить или приставать к ней с непристойностями на темной улице или как она вычесывала из волос вшей.

Когда он увидит ее в Бетнал‑Грин, то поймет, что в красивую одежду облачена девушка, мимо которой на улице такой аристократ, как он, прошел бы и даже не оглянулся.

Она закрыла глаза. Ей было неприятно так думать о нем. Она ненавидела себя за то, что могла предположить, что он способен на такое.

В эту минуту до ее слуха откуда‑то из глубины коридора донесся его голос. По всей видимости, Саймон был в своем кабинете и с кем‑то разговаривал. Услышав знакомый низкий тембр, она радостно улыбнулась, и эта улыбка подействовала как лекарство. Словно пелена спала с ее глаз, она уже не сомневалась в своем муже.

Она пошла к кабинету Саймона, разглаживая на ходу письмо Ханны. Ее сердце сильно билось. «У Ханны появились новости относительно Майкла, — скажет она Саймону. — Я не уверена, что это важно, но мне бы хотелось навестить ее. Может, поскольку ты всегда интересовался тем кварталом, где я выросла, ты тоже поедешь со мной в Бетнал‑Грин?»

Она уже подняла руку, чтобы постучать в дверь, но услышанные слова остановили ее.

— …не так уж плохо, — произнес почти незнакомый голос. Это был не Саймон. Нелл вспомнила: это его поверенный Дотри. — Мы предполагали, что Гримстон обратится в какую‑нибудь бульварную газету, так что не стоит этому удивляться.

С того дня, когда она появилась на вечере у леди Аллентон, газеты изобиловали слухами и домыслами о новой графине Рашден. Только сегодня утром они с Саймоном обсуждали возможность дать интервью доброжелательно настроенному репортеру.

— Мне это известно, — раздался резкий голос Саймона. — Но мне кажется, что будет полезно публично не согласиться с мнением бульварной прессы.

— Я понимаю ваше желание подвергнуть порицанию эту лживую статью, — ответил спокойно стряпчий, — и все же хочу повторить: настоятельно советую вам игнорировать ее, как и все прочие статьи. В противном случае это может угрожать вашему иску о введении в заблуждение в том случае, если графиню признают мошенницей. И тогда будет гораздо труднее расторгнуть брак с ней.

Расторгнуть брак!

— Но этот вопрос потерял свою актуальность, — сказал Саймон, однако Нелл уже плохо слышала эти слова. В висках пульсировала кровь. — Я не заинтересован в расторжении брака.

— Разумеется, — согласился стряпчий. — И все же целесообразно вести это дело так, чтобы сохранить для вас все возможные пути и способы дальнейших действий.

Все пути и способы?

Она отвернулась от двери, слепо уставившись в пространство, роскошная тишина которого уже не казалась знакомой и привычной. Теперь она не имела к этому дому никакого отношения. Тяжело дыша, словно загнанный зверь, она не могла сдвинуться с места.

Расторгнуть брак!

Она вспомнила церемонию бракосочетания. Тогда она боялась, что священник не настоящий. И вот выяснилось, что ненастоящим был жених. Все это время Саймон знал, что брак может быть расторгнут.

Нелл медленно двинулась в сторону холла. Куда она хотела пойти? «Дура! Какая же ты дура!» — стучало у нее в голове.

Достигнув лестницы, она положила ладонь на перила. Он планировал развестись с ней, если суд не признает ее законной дочерью графа Рашдена. О Боже! Перед ней высились ступени бесконечной лестницы, уходившей вверх. Нелл казалась себе маленькой и хрупкой, неспособной подняться по этой лестнице. Ей было больно. Очень больно.

Она все же заставила себя поставить ногу на ступень и начала медленно свое восхождение.

Тем временем беседа в кабинете закончилась. Саймон и Дотри вышли в холл и заметили поднимавшуюся по лестнице Нелл. Саймон окликнул ее, но она продолжала идти, держась за перила. Ей казалось очень важным не останавливаться. Нелл вся дрожала как осиновый лист. Ей было так больно! Перила были безупречно гладкими. Она вспомнила, как Саймон съезжал по этим перилам с мальчишеским беззаботным смехом, и совесть его не мучила, хотя уже тогда он знал, что может расторгнуть брак. Она тогда тоже съехала по перилам, счастливая от ощущения полета.

Проклятый дом! В первую же ночь, когда она проникла сюда, она поняла, что это ее конец.

Внезапно подступили слезы, горячий поток хлынул из глаз. Все ее надежды рухнули. Она верила маме, верила ему. И что теперь?

Боже всемилостивый!

А что, если взять его с собой в Ист‑Энд, чтобы развеять последние сомнения на его счет? От этой мысли она нервно засмеялась.

— Нелл! — Сильная горячая рука Саймона легла на ее талию.

Она остановилась, покачнувшись, и ему пришлось повернуть ее к себе лицом, чтобы спросить:

— Что с тобой? Ты ужасно бледная. Что случилось?

Облизнув губы, она попыталась сказать, что все слышала, но язык не повиновался. Она молчала. Ведь Саймон мог в любую минуту потребовать расторжения брака. Лучше не злить его. «Боже! Я снова должна угождать хозяину, чтобы выжить», — мелькнуло в ее голове.

— Что с тобой? — настойчиво повторил Саймон, крепче сжимая ее руку. — Да что случилось?!

Он обеспокоенно окинул взглядом ее фигуру, но никаких травм, разумеется, не заметил. Ее душа была растерзана, но внешне этого не было заметно.

Наконец его взгляд упал на зажатое в ее руке письмо. Взяв его, он быстро пробежал глазами немногочисленные строки и взглянул на жену.

— С Ханной что‑то случилось? Я не понимаю. Упоминание твоего сводного брата звучит зловеще, но в остальном текст весьма спокойный…

Да простит ее Господь за то, что она хотела уничтожить приглашение Ханны из страха перед тем, что он может подумать об этом! Да он не стоил и мизинца Ханны! Подруга всегда защищала ее, в то время как он только и знал, что планировал ее бросить, если его хитрый замысел потерпит неудачу.

Она увидела на его лице озадаченное выражение и втайне позлорадствовала. Его жизнь была слишком легкой и безоблачной.

Нелл не стала ничего объяснять. Теперь она не считала себя обязанной делать это. К тому же ей было трудно даже смотреть на него, не то что разговаривать с ним.

— Я хочу навестить ее, — сказала она, не узнавая своего голоса. Ну почему же так больно? Если она и потеряла свое сердце, то теперь заберет его обратно. Она не станет переживать слишком долго.

— Конечно, — кивнул Саймон. — Сейчас велю заложить карету. Подожди меня здесь.

Он повернулся и легко побежал вниз по лестнице. Весь его вид выражал встревоженность и готовность помочь. Она смотрела ему вслед и думала, что он всегда знал, какую маску надеть, чтобы очаровать девушку. Однако под маской всегда скрывался лжец.

Зачем он ей лгал? Они заключили брак по холодному расчету, и он вполне мог бы предупредить ее, что расторгнет этот брак, если ее не признают Корнелией Обен. Проявив честность, он бы ничего не потерял.

Она прижала кулак к груди, там, где сердце давила страшная тяжесть. Чего он хотел достичь своей ложью?

Если бы он сказал правду, она ни за что не легла бы с ним в постель. Зная, что брак может быть расторгнут, она бы не стала рисковать забеременеть.

К горлу подступила тошнота, и Нелл с трудом ее подавила. Упаси Боже, если она уже беременна! Упаси Боже произвести на свет еще одно несчастное существо без отца и без гроша за душой!

— Через пять минут все будет готово! — крикнул снизу вернувшийся Саймон.

Она не сразу заметила, что он вынул из кармана перчатки и стал натягивать их.

— Ты тоже едешь? — спросила она.

— Разумеется, — удивленно поднял он брови. — Я бы никогда не позволил тебе ездить куда‑либо одной.

— Ну да… — эхом откликнулась она. Да, он отлично умел притворяться заботливым мужем — просто мастер перевоплощений. А почему бы нет? Он мог приказывать этому миру исполнять свои желания; мог лгать, когда ему это было нужно. Она никогда не видела его неуверенным в себе.

Но только не в Бетнал‑Грин. Там ее мир, и ему там будет неуютно.

— Хорошо, — сказала она.

Что‑то в ее голосе заставило его нахмуриться.

— Тебя тревожит упоминание о Майкле? Тогда не стоит волноваться…

— Нет, меня ничего не тревожит.

Ничто, кроме него самого. Но и это не продлится долго. Отныне она не будет думать о нем и учитывать его мнение. Она получила хороший урок. Все, что с ней произошло в последние два месяца, казалось теперь сказкой, потому что никогда не было правдой. Правду она узнала только теперь. Он оказался таким же прогнившим насквозь и никчемным, как и его мир.

Ее гнев перешел в злую решимость. Пусть и он узнает правду. Пусть увидит, какова Нелл на самом деле.

Пусть он попробует своим обаянием справиться с болезнями и нищетой. Пусть попытается быть своим и вести себя непринужденно в переулке, залитом нечистотами. В Ист‑Энде его шарм не принесет ему ровным счетом ничего.

А вслух она сказала:

— Тебе надо переодеться. Если ты едешь со мной в Бетнал‑Грин, надень что‑нибудь похуже.