WILLIAM FRYER HARVEY, “THE BEAST WITH FIVE FINGERS”, 1919

Однажды, когда я был еще маленьким мальчиком, отец взял меня с собой к Адриану Борлсоверу. Пока отец уговаривал его сделать пожертвования, я играл на полу с черным спаниелем.

— Мистер Борлсовер, вы можете пожать руку моему сыну? Когда он станет взрослым, ему будет что вспомнить и чем гордиться.

Я подошел к постели, где лежал старик, и, потрясенный неброской красотой его лица, вложил свою руку в его ладонь. Он ласково поговорил со мной и наказал никогда не огорчать отца. Потом он положил правую руку мне на голову и попросил Господа благословить меня.

— Аминь! — заключил отец, и мы с ним покинули комнату.

Мне почему-то захотелось плакать, зато отец был в отличном расположении духа.

— Джим, — сказал он, — этот старый джентльмен — самый удивительный человек в нашем городке. Вот уже десять лет как он ослеп.

— Но у него же есть глаза, — запротестовал я. — Черные и лучистые. И совсем не закрытые, как у Нориных кукол. Почему же он не видит?

Тогда я впервые узнал, что можно иметь темные, красивые, сияющие глаза — и все-таки ничего не видеть.

— Это как у миссис Томлинсон, — догадался я. — У нее большие уши, но она никого не слышит, кроме мистера Томлинсона, да и то, если он кричит.

— Джим, — одернул меня отец, — нехорошо так говорить о женских ушах. Помнишь, что тебе сказал мистер Борлсовер? Чтобы ты никогда меня не огорчал и был хорошим мальчиком.

Это была моя единственная встреча с Адрианом Борлсовером. Вскоре я забыл и о нем, и о том, как он возложил мне на голову руку. Однако тогда я целую неделю молился, что-бы те темные ласковые глаза снова могли видеть.

— У его спаниеля могут быть щенки, — говорил я в своих молитвах, — а он никогда не узнает, как забавно они выглядят со своими крепко закрытыми глазами. Ну, пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы старый мистер Борлсовер смог видеть…

* * *

Адриан Борлсовер, как говорил мой отец, был удивительным человеком. Он происходил из необычной семьи. Все мужчины в этом роду по каким-то причинам женились на самых простых женщинах, возможно, потому, что ни один из Борлсоверов не был гением, и только один — сумасшедшим. Но все они были непреклонными сторонниками малых дел, щедрыми покровителями странных учений, основателями подозрительных сект, надежными проводниками в окольные болота эрудиции.

Адриан был специалистом по опылению орхидей. Одно время он жил с родными в Борлсовер Коньерс, но наследственная слабость легких заставила его сменить суровый климат на южное солнечное побережье, где я его и увидел. Время от времени он помогал кому-то из местных священников. Мой отец отзывался о нем, как о великолепном ораторе, который умел произносить длинные одухотворенные проповеди на основе текстов, которые большинству людей показались бы не слишком вдохновляющими.

— Отличное доказательство, — добавлял он, — истинности доктрины прямого вербального вдохновения.

Руки у Адриана Борлсовера были поистине золотые. Он писал как настоящий каллиграф, сам иллюстрировал свои научные труды, делал гравюры на дереве и даже собственноручно смастерил заалтарную перегородку, которая сейчас вызывает особый интерес в церкви в Борлсовер Коньерс. Кроме того, он очень ловко вырезал силуэты для молодых леди, а также бумажных свинок и коров для маленьких детей и даже изготовил несколько замысловатых духовых музыкальных инструментов собственной конструкции.

В пятьдесят лет Адриан Борлсовер потерял зрение, но удивительно быстро приспособился к новым условиям жизни. Он легко научился читать книги по системе Брайля, а осязание у него было таким удивительным, что он по-прежнему мог заниматься любимой ботаникой. Для определения цветка ему достаточно было пощупать его своими длинными сильными пальцами, и лишь изредка он прибегал к помощи губ. В отцовских бумагах я нашел несколько его писем. Никто бы не поверил, что таким убористым почерком, оставляя очень узкие пробелы между строчками, способен писать человек, лишенный зрения. К концу жизни чуткость его пальцев стала совершенно поразительной: как рассказывали, взяв ленту, он на ощупь безошибочно определял ее цвет. Мой отец не подтверждал, но и не опровергал эти рассказы.

I

Адриан Борлсовер остался холостяком. Юстас, единственный сын его старшего брата Джорджа, который женился поздно, обитал в Борлсовер Коньерс, в мрачном поместье, где мог без помех собирать материалы для своего грандиозного труда, посвященного наследственности.

Как и дядя, он был человек незаурядный. Все Борлсоверы, можно сказать, рождались натуралистами, но Юстас отличался особым даром в систематизации своих знаний. Университетское образование он получил в Германии, проработал некоторое время в Вене и Неаполе, а потом четыре года путешествовал по Южной Америке и Востоку, накопив огромный материал для нового подхода к процессам изменчивости.

В Борлсовер Коньерс он жил один, если не считать его секретаря Сондерса, который пользовался в округе довольно сомнительной репутацией, но был неоценим для Юстаса благодаря своим выдающимся знаниям математики в сочетании с деловой хваткой.

Дядя с племянником виделись редко. Визиты Юстаса ограничивались неделей летом или осенью, но эти дни тащились так же медленно, как инвалидная коляска, на которой старик передвигался в солнечные дни вдоль берега моря. Двое мужчин были по-своему привязаны друг к другу, но их близость, несомненно, была бы гораздо крепче, если бы они придерживались одинаковых религиозных воззрений. Адриан хранил верность старомодным евангелическим догматам своей молодости, в то время как его племянник подумывал о переходе в буддизм. Оба они отличались характерной для всех Борлсоверов замкнутостью, а также тем, что их недруги называли ханжеством. Но если Адриан помалкивал о том, что не сумел сделать, то Юстасу, похоже, не хотелось приподнимать занавес над чем-то гораздо большим, чем просто полупустая комната.

* * *

За два года до смерти Адриан, сам того не зная, овладел необычным искусством автоматического письма. Юстас открыл это совершенно случайно. Как-то Адриан, сидя в постели, читал книгу, водя по знакам Брайля указательным пальцем, И вдруг его сидевший у окна племянник заметил, что карандаш в правой руке дяди медленно движется по соседней странице. Юстас встал и сел рядом с постелью. Правая рука продолжала двигаться, и он отчетливо увидел, как на странице возникают буквы и целые слова.

«Адриан Борлсовер, — писала рука, — Юстас Борлсовер, Джордж Борлсовер, Фрэнсис Борлсовер, Сигизмунд Борлсовер, Адриан Борлсовер, Юстас Борлсовер, Сэвилль Борлсовер. Б. для Борлсовера. Честность — лучшая политика. Прекрасная Белинда Борлсовер».

«Какая любопытная бессмыслица!» — сказал себе Юстас.

«Король Георг Третий вступил на трон в тысяча семьсот шестидесятом году, — продолжала выводить рука. — Толпа — это множество, сочетание индивидуальностей… Адриан Борлсовер, Юстас Борлсовер».

— Мне кажется, — произнес между тем дядя, закрывая книгу, — что под вечер тебе лучше проводить больше времени на солнце. Сходил бы ты прогуляться.

— Наверно, я так и сделаю, — ответил Юстас, забирая книгу. — Далеко уходить не буду, и когда вернусь, почитаю тебе статьи из «Природы», о которых мы говорили.

Выйдя на променад, он дошел до первого же пункта отдыха и, устроившись в защищенном от ветра уголке, не спеша изучил книгу. Почти каждая страница была испещрена беспорядочным множеством бессмысленных карандашных пометок: рядами прописных букв, короткими словами, длинными словами, законченными фразами, выписками из текста. По сути, это походило на конспект, причем после более тщательного исследования Юстас пришел к выводу, что почерк в начале книги, и без того достаточно разборчивый, к концу становился все увереннее и красивее.

Он расстался с дядей в конце октября, пообещав, что вернется в начале декабря. Для него было ясно, что способность к автоматическому письму у старика быстро развивается, так что впервые он с нетерпением ожидал новой встречи как совмещения долга и любопытства.

Однако когда он вернулся, то сначала был разочарован. Ему показалось, что дядя сильно постарел. Он перестал сам читать, предпочитая, чтобы ему читали другие, и даже письма в большинстве случаев теперь диктовал. И только за день до отъезда Юстас получил возможность увидеть, как проявляется у Адриана Борлсовера недавно обретенная им способность.

Старик, обложенный в постели подушками, задремал. Обе руки у него лежали на одеяле, причем левая крепко сжимала правую. Юстас взял чистую тетрадь и подсунул поближе к пальцам правой руки карандаш. Пальцы тут же схватили его, но сразу же уронили, освобождаясь от мешающей двигаться хватки левой руки.

«Наверно, чтобы ничто не мешало, надо удерживать другую руку», — подумал Юстас, возвращая карандаш в пальцы. И рука тут же стала писать.

«Нелепые Борлсоверы, без нужды неестественные, необыкновенно эксцентричные, преступно любопытные».

— Кто вы? — тихим голосом спросил Юстас.

«Не твое дело», — вывела рука Адриана.

— Это мой дядя пишет?

«Это пророческая душа, овладевшая телом дяди».

— Это кто-то, кого я знаю?

«Глупый Юстас, очень скоро ты меня увидишь».

— Когда я вас увижу?

«Когда старый бедняга Адриан умрет».

— Где я вас увижу?

«Там, где не ждешь».

Вместо того чтобы произнести следующий вопрос, Борлсовер написал его:

«Когда?»

Пальцы выпустили карандаш и перечеркнули бумагу три или четыре раза. Потом они снова взяли карандаш и написали:

«Без десяти четыре. Убери тетрадь, Юстас. Адриан не должен знать, чем мы с тобой занимались. Он не знает, как этим пользоваться, и я не хочу его, беднягу, тревожить. Au revoir!»

Адриан Борлсовер вздрогнул и проснулся.

— Опять я задремал, — произнес он. — И видел странный сон: осажденные города, заброшенные поселения. Там и ты что-то делал, Юстас, только не могу вспомнить что. Кстати, Юстас, должен тебя предостеречь. Остерегайся ходить по незнакомым тропам. Не дружи с кем попало. Твой бедный дед…

Приступ кашля помешал Адриану договорить, но Юстас заметил, что его рука продолжает писать. Он ухитрился незаметно убрать тетрадку.

— Пойду зажгу свет, — сказал он, — и позвоню, чтобы подавали чай.

Укрывшись за пологом кровати, он прочел последние написанные фразы: «Слишком поздно, Адриан. Мы уже стали друзьями. Не так ли, Юстас Борлсовер?»

На следующий день Юстас уехал. Прощаясь, он подумал, что дядя выглядит совсем больным. Вдобавок старик посетовал, что прожил жизнь зря.

— Полная чушь, дядя! — воспротивился племянник. — Едва ли один из сотен тысяч людей сумел бы выдержать те испытания, которые выпали на вашу долю. Все, кто вас знает, удивляется тому, с каким упорством вы сумели заменить померкшие глаза чуткими руками. На мой взгляд, это настоящий прорыв в науке о возможностях обучения.

— Обучение… — задумчиво произнес Адриан Борлсовер, словно вслушиваясь в рождающиеся у него в голове мысли. — Обучение хорошо тогда, когда ты знаешь, кому и с какой целью оно дается. А когда имеешь дело с низшим сортом людей, с мелкими и подлыми душонками, вряд ли будешь доволен его результатами… Ну, ладно, прощай, Юстас, боюсь, мы больше не увидимся. Ты настоящий Борлсовер со всеми присущими Борлсоверам недостатками. Женись, Юстас. Женись на доброй, чуткой девушке. Если я тебя больше не увижу, знай: мое завещание у моего стряпчего. Ты, как мне известно, хорошо обеспечен, поэтому я не оставил тебе никакого наследства, но думаю, тебе захочется получить мои книги… Ах, да, есть еще одна просьба. Видишь ли, перед кончиной люди часто теряют контроль над собой и выражают абсурдные пожелания. Не обращай на них внимания. Прощай, Юстас!

Он протянул руку, и Юстас принял ее. Она задержалась у него в руке на долю секунды дольше, чем он ожидал, и ее пожатие оказалось на удивление крепким. Ее касание было как бы свидетельством близости и доверия.

— Ну, что вы, дядя! — возразил он. — Вы еще много лет будете встречать меня здесь живым и здоровым.

Через два месяца Адриан Борлсовер умер.

II

Юстас Борлсовер в то время находился в Неаполе. Он прочитал сообщение о похоронах в «Морнинг Пост» в тот день, на который они были назначены.

— Вот бедняга! — заметил Юстас. — Даже не знаю, хватит ли у меня места для всех его книг…

Это вопрос встал перед ним ребром через три дня, когда он оказался в Борлсовер Коньерс и зашел в библиотеку, обширную комнату, оборудованную не для красоты, а для работы одним из Борлсоверов, страстным поклонником Наполеона, в том году, когда произошла битва под Ватерлоо. Она была устроена наподобие большинства университетских библиотек с высокими консольными шкафами, похожими на склепы для пыльной тишины, отгремевших битв, жестоких страстей и противостояния давно позабытых людей. В конце помещения, за бюстом какого-то неизвестного богослова восемнадцатого столетия, уродливая железная винтовая лестница вела на галерею, сплошь уставленную стеллажами. Свободного места на стеллажах почти не оставалось.

«Надо поговорить с Сондерсом, — решил Юстас. — Наверно, придется поставить книжные шкафы в бильярдной».

Они встретились впервые после многонедельной разлуки в столовой в этот же вечер.

— Привет, Сондерс! — произнес Юстас, стоя у камина с руками в карманах. — Как идут дела в мире? Что это вы так вырядились?

Сам он был одет в старую охотничью куртку. Как он сказал дяде во время последней встречи, он не собирался соблюдать траур. Поэтому, хотя обычно он предпочитал галстуки спокойных тонов, сегодня он повязал отвратительный ярко-красный, желая привести в ужас дворецкого Мортона и заставить его решать все траурные вопросы самостоятельно в комнате для прислуги. Все-таки Юстас был настоящий Борлсовер.

— В мире, — ответил Сондерс, — дела идут, как всегда, ужасно медленно. А вырядился я так потому, что капитан Локвуд пригласил меня на бридж.

— Как вы тут поживаете?

— Я велел вашему кучеру отвезти меня туда на вашем экипаже. Не возражаете?

— Ну, что вы, нет, конечно! Вот уже сколько лет у нас все общее. С чего бы это мне возражать в такую пору?

— Ваша корреспонденция в библиотеке, — продолжал Сондерс. — Большую часть я просмотрел. Там несколько личных писем, я их не вскрывал. И еще там коробка с крысой или чем-то подобным, она пришла с вечерней почтой. Может быть, это какой-нибудь редкостный шестипалый альбинос. Я не стал ничего делать с коробкой, чтобы ничего не испортить, но, судя по тому, как зверюшка там мечется, она сильно проголодалась.

— Ну и ладно, — ответил Юстас. — Пока вы с капитаном честно зарабатываете свои пенни, я о ней позабочусь.

После обеда Сондерс ушел, а Юстас отправился в библиотеку. Хотя огонь в камине горел, в комнате не прибавилось уюта.

— Пожалуй, света надо побольше, — заметил Юстас, включая все светильники. И добавил, обращаясь к дворецкому, который принес кофе: — И, Мортон, принесите-ка отвертку или что-то в этом роде, чтобы открыть коробку. Не знаю, что это за тварь, но она там мечется, как бешеная. В чем дело? Чего стоите?

— Извините, сэр, но когда почтальон принес коробку, он сказал, что они там, на почте, проделали дырочки в крышке. Там не было отверстий для воздуха, и они не хотели, чтобы животное погибло. Вот и все, сэр.

— Кто бы ни был отправитель, — проворчал Юстас, выворачивая винты, — но с его стороны это преступная безответственность помещать животное в деревянную коробку без доступа воздуха. Ох, ты, совсем забыл! Надо было послать Мортона за клеткой, чтобы пересадить животное туда. А теперь придется идти за нею самому.

Он придавил свободную от винтов крышку тяжелой книгой и отправился в бильярдную. Возвращаясь назад с клеткой в руках, он услышал, как в библиотеке что-то упало, а потом кто-то пробежал по полу.

— Вот незадача! Тварь-то удрала. И как теперь ее там отыскать?

Похоже, поиски были обречены на неудачу. Юстас попробовал определить на слух, в какой укромный уголок на книжных полках крыса забралась, но ему это не удалось. Тогда он махнул на нее рукой и решил просмотреть почту. Может, животное перестанет его бояться и само вылезет наружу. Сондерс, как всегда методично, уже разобрался с основной корреспонденцией. Оставались только личные письма.

Но что это? Послышалось какое-то щелканье, и безобразный канделябр, висевший под потолком, погас.

— Что-то с пробками, наверно, — подойдя к щитку у входа, проговорил Юстас. И вдруг замер, прислушиваясь. В дальнем углу комнаты раздался такой звук, словно кто-то пробирался по винтовой лестнице. — Понятно, — отметил он. — Тварь отправилась на галерею. Ну, погоди!

Он торопливо наладил свет, пересек комнату и взбежал по лестнице наверх. Но никого не обнаружил. Его дед устроил на самом верху лестницы что-то вроде калитки, чтобы дети могли безопасно бегать и озорничать на галерее. Юстас закрыл калитку и, ограничив тем самым место поиска, вернулся к своему письменному столу у камина.

Но какой же мрачной выглядела библиотека! Никакого уюта. Несколько бюстов, которые какой-то Борлсовер, живший в восемнадцатом веке, привез из своих длительных странствий, возможно, украшали комнату в старину, но сейчас они явно выглядели здесь неуместными. От их присутствия в комнате становилось только холоднее, несмотря на тяжелые камчатные портьеры и громоздкие позолоченные карнизы.

Две тяжелые книги с оглушительным грохотом свалились с галереи на пол. Потом, не успел Борлсовер поднять голову, еще две одна за другой.

— Вот ты как, красотка! — произнес Юстас. — Ну, что ж, придется тебе поголодать. Мы проведем небольшой эксперимент и проверим, как отражается на организме крысы отсутствие воды. Ну, давай, швыряй их! Все равно верх будет за мной…

Он снова занялся корреспонденцией. Письмо от семейного поверенного в делах извещало о смерти дяди и об оставленном ему по завещанию ценном собрании книг.

«Но, — говорилось в письме, — есть одно пожелания, которое стало для меня неожиданным. Как вы знаете, мистер Адриан Борлсовер дал указание, чтобы его тело было похоронено так скромно, как это возможно в Истберне. Он пожелал, чтобы там не было никаких венков или цветов, и выразил надежду, что его друзья и родственники не сочтут необходимым носить по нему траур. Но за день до его смерти мы получили письмо, где все эти указания отменялись. Он пожелал, чтобы его тело было забальзамировано (и указал адрес человека, которому следовало это поручить, — Пеннифер, Ладгейт Хилл), причем правая рука должна быть отправлена вам по вашему, как он утверждал, специальному запросу. Все остальные распоряжения относительно похорон остались в силе».

— Боже правый! — воскликнул Юстас. — Что это старик задумал? И, ради всех святых, что вообще все это значит?

Кто-то скрывался на галерее. Кто-то потянул за шнур одной шторы, и одна с громким шелестом поднялась кверху. Кто-то все-таки был на галерее: вторая штора последовала примеру первой. Кто-то хозяйничал там: все шторы одна за другой оказались наверху, и в помещение хлынул лунный свет.

— Пока не понимаю, что происходит, — проговорил Юстас, — но надо разобраться, пока ночь не наступила.

Он торопливо поднялся по лестнице. Едва он достиг верха, как свет выключился снова, и он опять услышал на полу чьи-то шажки. В тусклом свете луны Юстас на цыпочках поспешил в направлении шороха, помня, что здесь рядом расположен один из выключателей. Его пальцы сразу же нащупали металлическую кнопку. Вспыхнул свет.

Прямо перед ним, ярдах в десяти, по полу передвигалась человеческая рука.

Юстас смотрел на нее в полном ошеломлении. Она перемещалась быстро, на манер гусеницы. Все пальцы одновременно поджимались, а потом распрямлялись, большой палец задавал направление. Пока он так разглядывал ее, не в силах сдвинуться с места, она завернула за угол и исчезла. Юстас бросился вперед. Он не видел ее, но слышал, как она пробирается за книгами на одной из полок.

Один тяжелый том был передвинут. В ряду книг зияла дыра, куда она и заползла. Опасаясь, как бы она не сбежала снова, Юстас схватил первую попавшуюся книгу и заткнул ею дыру. Потом, освободив две полки от книг, он подтащил их к дыре и установил их как дополнительную преграду.

— Поскорее бы вернулся Сондерс, — заметил он. — Одному мне с этим делом не справиться.

Однако шел только двенадцатый час, а до полуночи Сондерс вряд ли появится. Юстас опасался оставить полки без присмотра даже на миг, так что не мог даже спуститься вниз и позвонить прислуге. Дворецкий Мортон обычно проходил по дому, проверяя, все ли окна закрыты, но мог сюда и не заглянуть. Юстас не знал, что предпринять.

Наконец внизу послышались шаги.

— Мортон! — крикнул он. — Мортон!

— Да, сэр?

— Мистер Сондерс уже вернулся?

— Еще нет, сэр.

— Ладно, принесите мне бренди, да поскорее, недотепа. Я наверху, на галерее…

— Благодарю, — произнес Юстас, осушив стаканчик. — Вот что, Мортон, не ложитесь пока спать. Я смотрю, тут многие книги случайно попадали вниз, принесите их сюда и поставьте на полки.

Мортон еще никогда не видел Борлсовера таким разговорчивым, как в этот вечер.

— А теперь, Мортон, — сказал Юстас, когда книги были очищены от пыли и возвращены на место, — подержите вместе со мной эти полки. Та тварь выбралась из коробки, и я пытаюсь ее тут поймать.

— Мне кажется, я слышу, как она грызет книги, сэр. Надеюсь, они не слишком ценные?.. А вот и экипаж подъехал. Сейчас я схожу и позову мистера Сондерса.

Юстасу показалось, что дворецкий отсутствовал целых пять минут, хотя он вернулся вместе с Сондерсом уже через минуту.

— Все в порядке, Мортон, вы свободны. Я здесь, Сондерс, наверху.

— Что за шум? — спросил Сондерс, когда неторопливо поднялся на галерею и, держа руки в карманах, приблизился к Юстасу. Сегодня вечером ему сопутствовала удача. Он был вполне доволен как собой, так и винами, которые подбирал на свой вкус капитан Локвуд. — Что случилось? Как я смотрю, вы в панике.

— Этот старый черт моего дядюшки… — начал было Юстас. — Нет, я не в состоянии это объяснить. Словом, это его рука тут все переворачивает вверх дном. Но я загнал ее в ловушку. Она там, за теми книгами. Вы должны помочь мне поймать ее.

— Что с вами, Юстас? Что за шутки?

— Какие тут шутки, идиот вы безмозглый! Если не верите мне, вытащите какую-нибудь книгу, суньте туда руку и сами пощупайте.

— Ладно, — согласился Сондерс. — Погодите, только засучу рукав. Не буду же я собирать там вековую пыль, верно?

Он снял пиджак, опустился на колени и сунул руку за ряд книг.

— Там точно что-то есть, — сказал он. — С одного конца у нее какой-то забавный обрубок, даже не пойму, что это такое, а еще у нее клешни, как у краба. Ах, ты! Ну-ка перестань! — он торопливо вытащил свою руку. — Скорей засуньте туда книгу! Теперь ей оттуда не выбраться.

— Что это такое? — спросил Юстас.

— Не знаю что, но она пыталась меня схватить. Мне показалось, что я нащупал большой и указательный пальцы. Дайте-ка мне бренди.

— Как же ее оттуда вытащить?

— Может, попробуем поймать рыбацким сачком?

— Нет, Сондерс, не получится. Она слишком смышленая. Я же говорю вам — она передвигается быстрее меня. Но я кое-что придумал. На концах полки стоят две большие книги, которые доходят до стены. Остальные куда меньше. Я буду вынимать книгу за книгой, а вы сдвигайте большие книги так, чтобы зажать ее между ними.

План действий казался неплохим. Занятое книгами пространство постепенно сужалось. Что-то очень шустрое там определенно было. Однажды они даже заметили пальцы, которые высунулись наружу в поисках выхода. В конце концов, беглец оказался в ловушке между двумя большими книгами. Сильно сжимая их, Сондерс заметил:

— По-моему, это и в самом деле рука. Не знаю, как насчет плоти и крови, но мускулы у нее есть. Наверно, это разновидность заразной галлюцинации. Я читал о подобных случаях.

— Это заразная абракадабра! — отозвался бледный от гнева Юстас. — Несите ее вниз. Посадим ее обратно в коробку.

Сделать это оказалось непросто, но они все-таки справились.

— Чтобы не рисковать, — сказал Юстас, — закрепим крышку винтами. Так, кладите коробку сюда, в мой старый письменный стол. Ничего нужного там у меня нет. Вот ключ. Слава Богу, замок исправен.

— Веселый у нас получился вечер, — заметил Сондерс. — Ну, а теперь рассказывайте, что там с вашим дядей.

Они проговорили до самого утра. У Сондерса даже сон пропал. А Юстас старался все выложить и забыть навсегда. А заодно и отделаться от страха, которого никогда не испытывал раньше: страха пройти в одиночку длинный коридор до собственной спальни.

III

— Что бы там ни было, — заявил Юстас на следующее утро, — предлагаю выбросить это из головы. У нас впереди десять свободных дней, давайте отправимся на Озера, побродим там.

— И целыми днями не видеть ни души, а по вечерам помирать от скуки? Нет, спасибо, это не для меня. Тогда уж лучше выбраться в город. Или точнее сказать — сбежать, верно? У нас ведь у обоих поджилки трясутся. Ладно, Юстас, возьмите себя в руки, Давайте-ка еще разок посмотрим на эту руку.

— Как хотите, — согласился Юстас. — Вот ключ.

Он пошли в библиотеку и открыли стол. Коробка стояла там целая и невредимая.

— Чего вы хотите? — спросил Юстас.

— Я бы хотел, чтобы вы сами по своей воле открыли крышку. Но раз уж вы трусите, придется это сделать мне. Во всяком случае, вряд ли сегодня случится что-нибудь непредвиденное.

Он открыл крышку и вынул из коробки отрезанную руку.

— Она холодная? — спросил Юстас.

— Чуть теплая. На ощупь чуть холоднее нормальной температуры. А еще мягкая и гибкая. Если это бальзамирование, то я такого бальзамирования никогда не встречал. Это рука вашего дяди?

— Да, конечно, это его правая рука, — подтвердил Юстас. — Мне хорошо знакомы эти длинные тонкие пальцы. Положите ее обратно в коробку, Сондерс. Винтами закручивать не будем. Я запру стол, так что выбраться оттуда она не сможет. Ладно, я согласен съездить на недельку в город. Если мы отправимся после ленча, то к вечеру будем уже в Грантэме или Стамфорде.

— Отлично, — отозвался Сондерс. — А завтра… Ну, до завтра мы уже забудем про эту проклятую зверюшку.

Конечно, до завтра они ничего не забыли. Более того, в конце недели, на небольшом ужине, который Юстас устроил в честь Хэллоуина, они со всеми подробностями рассказали захватывающую историю о призраке.

— Вы хотите, чтобы мы этому поверили, мистер Борлсовер? Какой ужас!

— Клянусь, это чистая правда. Да вот и Сондерс подтвердит. Верно, старина?

— Готов дать любую клятву, — кивнул Сондерс. — Это рука с длинными и тонкими пальцами, которые схватили меня вот так…

— Перестаньте, мистер Сондерс! Перестаньте! Настоящий кошмар! А теперь, пожалуйста, расскажите что-нибудь еще. Такое, чтобы душа ушла в пятки…

* * *

— Еще одна неурядица, — сказал Юстас на следующее утро, перебрасывая Сондерсу полученное им письмо. — Впрочем, это ваша забота. Если я правильно понял, миссис Меррит собирается уволиться.

— Что за глупость с ее стороны! — возразил Сондерс. — Она сама не знает, чего хочет. Дайте-ка я прочитаю.

Вот что он прочел:

«Дорогой сэр, этим письмом даю Вам знать, что в месячный срок, начиная со вторника 13 числа, я должна уволиться. Уже давно я считала, что это место слишком большое для меня, но, когда Джейн Парфит и Эмма Лейдло ушли вдруг и сказали только — «если вы не против», потому что просто не хотели, чтобы другие девушки смеялись над ними из-за того, что они не могут сами навести порядок в комнате или боятся ходить одни по лестнице, чтобы не наступить на полузамороженную лягушку, или слушать по ночам, как они скачут по коридорам, могу только сказать, что это не для меня. Поэтому мне приходится просить вас, мистер Борлсовер, сэр, найти себе другую домоправительницу, которая не будет против больших и пустых домов, про которые кое-кто говорит, не то чтобы я им верила хоть капельку, ведь моя дорогая мама была веслианской веры, но говорят, что там есть привидения.

Преданная Вам,

Элизабет Меррит.

P.S. Буду очень обязана, если Вы передадите мое почтение мистеру Сондерсу. Надеюсь, он будет беречься, чтобы его насморк прошел».

— Сондерс, — сказал Юстас. — У вас всегда хорошо получалось ладить со слугами. Вы должны отговорить старушку Меррит.

— Ну, конечно, она не уволится, — ответил Сондерс. — Скорее всего, она просто закидывает удочку насчет повышения жалованья. Сегодня же напишу ей.

— Нет, тут без уговоров не обойтись. Хватит нам торчать в городе. Завтра возвращаемся, а вам надо постараться, чтобы простуда усилилась. Чтобы еще и кашель начался, а значит, потребовались многие недели усиленного питания и хорошего ухода.

— Ладно. Думаю, я сумею уговорить миссис Меррит.

Но миссис Меррит оказалась упрямее, чем он думал. Она с сочувствием выслушала рассказ о насморке мистера Сондерса и о том, как в Лондоне он целую ночь напролет промучился из-за кашля, она очень сочувствовала ему. Она, разумеется, с радостью отведет ему другую комнату, с южной стороны, да еще и как следует ее проветрит. И, может быть, ему стоит съесть на ночь миску хлеба с горячим молоком? Но, увы, ей все-таки придется уволиться к концу месяца.

— Попробуйте сообщить ей о повышении жалованья, — посоветовал ему Юстас.

Но и это не помогло. Миссис Меррит осталась непреклонна, она только добавила, что миссис Хэндисайд, которая служила домоправительницей у лорда Гаргрейва, возможно, согласится заменить ее за упомянутое жалованье.

— Что с прислугой, Мортон? — в тот же вечер поинтересовался Юстас у дворецкого, когда тот принес в библиотеку кофе. — Что это вдруг миссис Меррит приспичило увольняться?

— С вашего позволения, сэр, я сам собирался заговорить об этом. Должен сделать вам признание, сэр. Когда я нашел вашу записку, где вы просили меня открыть стол и вынуть коробку с крысой, я, как вы и велели, сломал замок. Я сделал это охотно, потому что все время слышал, как животное в коробке подымает шум, и я подумал, что оно проголодалось. В общем, я взял коробку, сэр, и достал клетку, чтобы пересадить туда животное, но оно сбежало.

— О чем вы, черт побери, говорите? Я не писал никакой записки.

— Простите, сэр, но я поднял эту записку с пола в тот день, когда вы с мистером Сондерсом уехали. Она у меня в кармане.

Записка была написана карандашом и, действительно, почерком Юстаса. Начиналась она без вступления:

«Возьмите молоток, Мортон, — прочел Юстас, — или другой инструмент и сломайте замок в старом письменном столе в библиотеке. Выньте оттуда коробку. Больше ничего не делайте. Крышка уже открыта. Юстас Борлсовер».

— И вы открыли стол?

— Да, сэр. Но пока я доставал клетку, животное выскочило оттуда.

— Какое животное?

— Которое сидело в коробке, сэр.

— Как оно выглядело?

— Простите, сэр, этого я не могу сказать, — ответил Мортон, явно нервничая. — Я стоял спиной и увидел его, когда оно уже почти убежало из комнаты.

— Какого цвета оно было? — спросил Сондерс. — Черное?

— О нет, сэр, серовато-белое. И убегало оно как-то очень забавно, сэр. По-моему, хвоста у него не было.

— И что вы тогда сделали?

— Я попытался поймать его, но безуспешно. Тогда я поставил крысоловки и запер библиотеку. Потом одна из девушек Эмма Лейдло во время уборки оставила дверь открытой, и оно, наверно, оттуда убежало.

— Так вы считаете, это оно напугало девушек?

— Да нет, сэр, не совсем так. Они говорят, что… извините, сэр, они говорят, что видели человеческую руку. Эмма однажды наступила на нее у лестницы. Она сначала решила, что это наполовину замороженная жаба, только белая. А потом Парфит мыла посуду на кухне. Она ни о чем таком не думала. Уже смеркалось. Она вынула руки из воды и стала рассеянно вытирать их о полотенце. И вдруг поняла, что вытирает не только свои, но и еще чью-то руку, только чуть холоднее.

— Что за чепуха! — воскликнул Сондерс.

— Совершенно верно, сэр, то же самое ей сказал и я. Но нам не удалось удержать ее.

— А вы сами не верите этому? — спросил Юстас, внезапно взглянув на дворецкого в упор.

— Я, сэр? О нет, сэр! Я не видел ничего подобного.

— И не слышали ничего?

— Да, сэр, вы должны это знать. Иногда звонит колокольчик в неурочное время, а когда приходишь, там никого нет. А когда мы утром ходим и поднимаем шторы, частенько видим, что кто-то уже сделал это. Но я говорил миссис Меррит, что маленькая обезьянка может вытворять удивительные вещи. А мы все знаем, что у мистера Борлсовера в доме водились очень странные животные.

— Понятно, Мортон, этого достаточно.

— И что вы об этом думаете? — спросил Сондерс, когда они остались наедине. — Я говорю о записке, которую, по его словам, вы написали?

— Ну, это довольно, просто, — ответил Юстас. — Видите, на какой бумаге она написана? Я перестал ею пользоваться еще год назад, но в старом столе оставались и ее запасы, и конверты. Мы же не закрепили крышку коробки, когда запирали ее там. Рука выбралась, нашла карандаш, написала записку и вытолкнула ее сквозь щель на пол, где Мортон ее и нашел. Это ясно, как божий день.

— А рука умеет писать?

— Умеет ли она писать? Вы просто не видели того, что видел я.

И он рассказал Сондерсу еще кое-что из того, что происходило в Истберне.

— Понятно, — отметил Сондерс. — Теперь, по крайней мере, появилась ясность в отношении завещания. Это рука без ведома вашего дяди написала письмо его поверенному, завещая себя вам. Ваш дядя так же к этому непричастен, как и я. Но мне кажется, что на самом деле он догадывался об этом автоматическом письме. И опасался этого.

— Ну, хорошо, пусть это не мой дядя. Тогда кто?

— На мой взгляд, кое-кто может сказать, что лишенный тела дух заставил вашего дядю обучить и подготовить для него небольшое вместилище. Теперь он переселился в это маленькое тело и начал самостоятельную жизнь.

— И что нам теперь делать?

— Будем настороже, — сделал вывод Сондерс, — и постараемся его поймать. А если не получится, придется ждать, пока у него кончится завод. Время неумолимо, плоть и кровь не могут существовать вечно.

Два дня прошли без происшествий. Потом Сондерс заметил, как рука скользила по перилам в холл. Он был застигнут врасплох и потерял целую секунду, прежде чем пустился в погоню, так что тварь благополучно скрылась. Через три дня Юстас, сидевший и что-то писавший вечером в библиотеке, увидел, что рука покоится на открытой книге в другом конце комнаты. Пальцы ползали по странице и щупали строчки, словно читая текст. Однако не успел он встать, как тварь спохватилась и забралась наверх по портьере. Юстасу осталось только угрюмо смотреть, как она висит, держась за карниз тремя пальцами и сложив большой и указательный пальцы в издевательскую фигуру.

— Я знаю, что надо сделать, — решил он. — Как только я замечу ее, тут же натравлю на нее собаку.

Он посоветовался насчет этого с Сондерсом.

— Ей-богу, это отличная идея, — сказал тот. — Только не стоит ждать, пока тварь выберется из дома. Лучше приведем в дом собак. У нас есть два терьера, а сторожу помогает дворняжка, которая запросто ловит крыс. У вашего спаниеля для такого занятия не хватит духу.

Сказано — сделано. Дворняжка тут же сгрызла тапочки, а терьеры чуть не сбили с ног Мортона, когда он подавал на стол. Но, тем не менее, их даже не отругали. С охраной, пусть и неумелой, все же спокойнее, чем совсем без нее.

Следующие две недели прошли спокойно. А потом руку все-таки схватили, причем не с помощью собак, а благодаря Питеру, серому попугаю миссис Меррит. Птица ухитрялась время от времени вытаскивать крепления жестянок для корма и воды и удирать сквозь дырки в стенке клетки. Вырвавшись на волю, Питер не торопился возвращаться в клетку и частенько по нескольку дней летал по всему дому. Сейчас, просидев в плену шесть недель подряд, он снова сумел освободиться и пропал в джунглях портьер и гобеленов, распевая песни во славу вольности с карнизов и реек для развешивания картин.

— Ловить его бесполезно, — сказал Юстас миссис Меррит, когда она как-то под вечер пришла в кабинет с раздвижной лестницей. — Лучше оставьте его в покое. Захочет есть — сам капитулирует. Только, миссис Меррит, не оставляйте повсюду бананы и другой корм, чтобы он мог поклевать, когда проголодается. У вас слишком доброе сердце.

— Хорошо, сэр, я смотрю, оттуда, с картины, его не достать, так что, сэр, если вы будете добры закрывать дверь, выходя отсюда, то я принесу сюда вечером его клетку с куском мяса внутри. Он так любит мясо, что готов ощипать и съесть сам себя. Я слышала, что, если сварить…

— Хорошо, миссис Меррит, — прервал ее Юстас, который занимался своими бумагами. — Этого достаточно. Я присмотрю за птицей.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только скрипом его пера.

— Погладь бедного Питера, — вдруг произнесла птица. — Погладь бедного старого Питера!

— Помолчи, чертова птица!

— Бедный старый Питер! Погладь бедного Питера, погладь.

— Если ты не прекратишь, я сверну тебе шею!

Он взглянул на рейку, где сидел попугай, и замер: держась тремя пальцами за крюк, там висела рука, осторожно гладившая голову попугая четвертым пальцем.

Юстас поспешил к звонку и решительно нажал на кнопку. Потом с громким стуком захлопнул окно. Напуганный шумом попугай раскрыл крылья, чтобы взлететь, но тут пальцы руки сдавили ему горло. Питер пронзительно крикнул и, судорожно маша крыльями, начал кругами летать по комнате, постепенно снижаясь под тяжестью прицепившегося к нему груза. Наконец он неожиданно рухнул на пол, и Юстас увидел, как перед ним катается неразличимая путаница пальцев и перьев. Борьба закончилась тем, что пальцы сдавили шею птицы так, что у нее глаза вылезли из орбит и она, полузадушенная, издала слабое бульканье. Но не успели пальцы ослабить хватку, как Юстас поймал руку.

— Немедленно позовите сюда мистера Сондерса, — велел он служанке, явившейся на его звонок. — Скажете, что он нужен мне срочно!

Потом он поднес руку к огню. На тыльной стороне зияла глубокая рана от птичьих когтей, но кровь из нее не шла. Он с отвращением обратил внимание на ногти: они выросли длинные и бесцветные.

— Надо сжечь эту проклятую тварь, — проговорил он.

Но духу сделать это ему не хватило. Он попытался бросить ее в камин, но собственные руки отказались выполнить эту команду, как будто удерживаемые каким-то древним примитивным инстинктом. Когда пришел Сондерс, он так и стоял, бледный и растерянный, с пойманной тварью в руке.

— Я все-таки поймал ее, — тоном победителя сообщил он.

— Отлично! Давайте ее рассмотрим как следует.

— Только не сейчас. Сначала принесите гвозди, молоток и какую-нибудь доску.

— Вы ее не выпустите?

— Нет. Она сейчас в шоке. Устала, пока душила беднягу Питера.

— Ну, — произнес вернувшийся с инструментами Сондерс, — что мы теперь с нею сделаем?

— Сначала приколотим ее гвоздем, чтобы она не могла удрать. А уже потом будем ее изучать. Столько времени, сколько потребуется.

— Хорошо, только делайте это сами, — сказал Сондерс. — Я не против помогать вам иногда с морскими свинками, если этого требует наука. Главным образом, потому, что не опасаюсь их мести. А вот с этой тварью дело обстоит иначе.

— Ну, что вы за ничтожный сукин сын! Никогда не забуду, как вы себя повели со мной.

Он взял гвоздь и, не успел Сондерс даже ахнуть, как вогнал его в неподвижную руку, прочно приколотив ее к доске.

— Вот так! — он истерично хихикнул. — Поглядите на нее теперь.

Рука судорожно билась, извивалась и дергалась, точно червяк на крючке.

— Прекрасно, — подвел итог Сондерс, — вы все-таки сделали это. Я ухожу и предоставляю вам возможность изучить ее во всех подробностях.

— Ради бога, не уходите! Закройте ее, прошу вас, закройте! Надо набросить на нее что-нибудь! Вот хоть это! — он схватил висевшую на спинке кресла салфетку и укутал доску с рукой. — А теперь возьмите у меня в кармане ключи и откройте сейф. Выбросьте все оттуда. О Господи, как ужасно она дергается! Да открывайте же поскорее! — он сунул внутрь сейфа тварь и захлопнул дверцу. — Будем держать ее там, пока она не сдохнет, — проговорил он. — Гореть мне в аду, если я когда-нибудь снова открою дверцу сейфа.

* * *

В конце месяца миссис Меррит уехала. Ее преемница оказалась более умелой в руководстве прислугой. С самого начала она заявила, что не потерпит никаких бредней, так что слухи и сплетни вскоре зачахли и умерли. Юстас Борлсовер вернулся к прежнему образу жизни. Старые привычки взяли верх, недавние испытания отдалились и потускнели. Правда, он стал немного общительнее и чаще принимал теперь участие в общественной жизни округа.

— Не удивлюсь, если он вскоре женится, — решил Сондерс. — Но лучше бы не так скоро. Мы с Юстасом слишком хорошо знаем друг друга, и будущей миссис Борлсовер это вряд ли понравится. Уже в который раз повторится все та же старая история: долгая дружба — потом супружество — и долгая дружба мгновенно забыта.

IV

Но Юстас Борлсовер не последовал совету дяди и не женился. Он слишком привык к своим старым тапочкам и табаку. Кроме того, благодаря руководству миссис Хэндисайд кормили его теперь отлично, да и потом у новой домоправительницы обнаружилось дарованное богом чувство меры, позволявшее не пересаливать с уборкой и наведением порядка.

Мало-помалу жизнь вернулась в обычную колею. И вдруг — ограбление. Взломщики, как стало известно, проникли в дом через оранжерею. Точнее, это можно было назвать попыткой, так как им удалось вынести из кладовой только кое-что из посуды. Правда, сейф в кабинете оказался открыт и пуст, но, как сообщил мистер Борлсовер инспектору полиции, в последние полгода он не держал там ничего ценного.

— Тогда вам повезло, и вы легко отделались, — сделал вывод инспектор. — К слову, они очень вовремя убрались. Должно быть, опытные грабители. Похоже, что их что-то спугнуло с самого начала.

— Да, — согласился Юстас, — наверно, мне повезло.

— Я не сомневаюсь, что мы выследим преступников, — продолжал инспектор. — Я же сказал, что они уже давно этим занимаются. Это видно из того, как они проникли в дом и вскрыли сейф. Меня удивляет только одна мелочь. Один из них был настолько неосторожен, что не надел перчатки, и я постарался узнать, что он пытался сделать. Его отпечатки нашлись на недавно покрашенных оконных рамах во всех комнатах внизу. Они очень четкие.

— Правая или левая рука? — спросил Юстас. — Или обе?

— Нет, только правая. Везде. Это странно. Он, должно быть, отчаянный парень, и, мне кажется, именно он написал вот это, — он вынул из кармана листок бумаги. — Вот что он написал, сэр: «Я вышел, Юстас Борлсовер, но скоро вернусь». Наверно, какая-то птичка выпорхнула из тюрьмы. Но это облегчает нам поиски. Вам знаком почерк?

— Нет, — ответил Юстас. — Ни у кого из моих знакомых нет такого почерка.

Во время ленча Юстас сказал Сондерсу:

— Больше я здесь не останусь. Эти полгода прошли лучше, чем я ожидал, но я не собираюсь рисковать и дожидаться новой встречи с этой тварью. Сегодня вечером я уезжаю в город. Передайте Мортону, пусть соберет мои вещи, а сами приезжайте на машине ко мне в Брайтон послезавтра. И захватите с собой в качестве доказательств те две бумаги. Мы их потом прочитаем вместе.

— И надолго вы собираетесь уехать?

— Трудно сказать, но будьте готовы к длительному отсутствию. Мы много и упорно трудились все лето, и мне пора уже и отдохнуть. Я сниму квартиру в Брайтоне. Вам лучше сделать остановку в Хитчине. Я пошлю телеграмму в «Корону» и сообщу свой брайтонский адрес.

В Брайтоне Юстас снял квартиру в доме на бульваре. Он уже жил там раньше. Хозяйничал здесь его старый слуга еще студенческих лет, человек верный и молчаливый, да к тому же удачно женатый на превосходной поварихе. Квартира располагалась на втором этаже. Там были две спальни с раздельным входом, окнами во двор.

— Сондерс будет спать в меньшей, но зато с камином, — сказал Юстас. — Я предпочитаю ту, что побольше, там рядом ванная. Не знаю точно, когда он приедет на машине…

Сондерс приехал около семи, замерзший, грязный и злой.

— Сейчас разведем огонь в столовой, — сказал Юстас. — Скажите Принсу, путь распакует кое-что из вещей, пока мы будем обедать. Как дорога?

— Отвратительная. Чуть ли не плыли по грязи, да к тому же весь день чертовски холодный ветер прямо нам в лицо. И это в июле. Добрая старая Англия!

— Да, — согласился Сондерс. — Наверно, нам лучше покинуть добрую старую Англию на несколько месяцев.

Они собрались спать вскоре после двенадцати.

— Вы теперь не замерзнете, Сондерс, — сказал Юстас. — Для вас приготовлен теплый костюм на меховой подкладке. Вам будет в нем очень удобно, все по вашему размеру. Вот взгляните, к примеру, на эти перчатки. Разве в них можно замерзнуть?

— Нет, они не годятся для того, чтобы вести в них машину. Наденьте сами и проверьте.

Сондерс бросил пару перчаток через открытую дверь на кровать Юстасу и отправился к себе в спальню, даже не разобрав свои вещи. Чуть погодя он услышал истошный вопль ужаса.

— О Господи! — кричал Юстас. — Она в перчатке! Скорее, Сондерс, скорее! — послышался глухой удар. — Я швырнул ее в ванную, — задыхаясь, проговорил он. — Она шлепнулась об стенку и упала в ванну. Скорее, если хотите мне помочь…

Сондерс, держа в руке зажженную свечу, заглянул в ванну. Рука была там. Постаревшая, изуродованная, слепая и безмолвная, с рваной раной посередине, она трепыхалась и барахталась там, пытаясь вскарабкаться наверх по скользкой стенке, но только срывалась и беспомощно шлепалась обратно на дно.

— Стойте здесь, — сказал Сондерс. — Я поищу какую-нибудь коробку, и мы ее сунем туда. До моего возвращения она не сумеет выбраться.

— Сумеет! — крикнул ему Юстас. — Она уже выбирается! Она лезет наверх по цепочке от пробки! Нет, скотина! Нет, грязная скотина! Куда лезешь?.. Сондерс! Скорее! Мне ее не удержать! Она скользкая… Черт, она царапается! Окно закройте! Вы, идиот, вверху тоже! Ну, вы полный идиот! Она удрала!

Было слышно, как что-то шмякнулось на каменные плиты за окном, и Юстас потерял сознание.

* * *

Две недели он проболел.

— Не знаю, как его лечить, — сказал врач Сондерсу. — Могу только предположить, что мистер Борлсовер испытал невероятный эмоциональный шок. Если вы не против, я пришлю кого-нибудь ухаживать за ним. Он боится оставаться один в темноте? Пусть будет так. Я на вашем месте не выключал бы свет по ночам. Но ему обязательно нужен свежий воздух. Его требование не открывать окон — это полный абсурд.

Однако Юстас не желал видеть рядом с собой никого, кроме Сондерса.

— Мне больше никто не нужен, — сказал он. — Они обязательно пронесут ее сюда. Я это знаю.

— Не беспокойтесь, старина. Все это не может продолжаться бесконечно. Я разглядел ее на этот раз так же хорошо, как и вы. Она уже далеко не такая шустрая. Она долго не протянет, особенно после такого падения. Я же слышал, как она шмякнулась на мостовую. Как только вы немного окрепнете, мы отсюда уедем. Никаких сумок, никаких вещей — только то, что на себе, так что ей негде будет спрятаться. Так мы от нее избавимся. Мы не оставим адреса, и не будем получать никаких посылок. Выше голову, Юстас! Через пару дней вы уже сможете выдержать дорогу. Доктор сказал, что завтра я могу вывезти вас на прогулку в коляске.

— Что мне делать? — спросил Юстас. — Почему она меня преследует? Я же не хуже других. Я не хуже вас, Сондерс, вы сами это знаете. Ведь это вы были замешаны в грязных делишках в Сан-Диего пятнадцать лет назад.

— А при чем здесь это? — удивился Сондерс. — Мы живем в двадцатом веке, и даже пасторы перестали пугать нас возмездием за прошлые грехи. Еще до того, как вы ее поймали, она уже ненавидела и вас, и весь род людской. Но, конечно, после того, как вы ее пробили гвоздем, она забыла про остальных и всю свою злобу направила на вас. В сейфе она просидела почти полгода. И наверняка все это время мечтала об отмщении.

Юстасу Борлсоверу очень не хотелось даже выходить из комнаты, но он решил, что в предложении Сондерса уехать из Брайтона тайком есть рациональное зерно. Он начал быстро восстанавливать силы.

— Мы отправимся первого сентября, — заявил он.

* * *

Вечер тридцать первого августа выдался угнетающе душным. Открытые весь день окна с наступлением сумерек закрыли. Миссис Принс уже давно перестала удивляться странным привычкам джентльмена со второго этажа. Вскоре после его приезда она получила указание снять тяжелые портьеры с окон в обеих спальнях, да и вообще день ото дня комнаты стали выглядеть все более пустыми. Там не осталось ничего лишнего.

— Мистер Борлсовер не любит, чтобы где-то собиралась грязь, — объяснил Сондерс. — Он предпочитает видеть любой уголок комнаты.

— Может, все же приоткрыть окно хоть немного? — обратился он вечером к Юстасу. — А то ведь мы здесь просто сваримся.

— Нет, оставьте как есть. Мы же с вами не школьницы, только что прослушавшие курс лекций по здоровому образу жизни. Достаньте лучше шахматы.

Они сели за игру. В десять часов миссис Принс принесла записку.

— Прошу прощения, что не принесла раньше, — сказала она, — но это оставили в почтовом ящике.

— Откройте, Сондерс, и посмотрите, нужен ли ответ.

Записка оказалась короткой, без адреса и подписи.

«Согласны встретиться в последний раз сегодня в одиннадцать вечера?»

— От кого это? — спросил Болсовер.

— Это мне, — пояснил Сондерс. — Ответа не будет, миссис Принс, — он положил записку в карман. — Напоминание об уплате от портного. Наверно, он прослышал о нашем отъезде.

Ложь получилась убедительная, Юстас не задавал больше вопросов. Они продолжили игру.

Сондерс слушал, как на площадке снаружи высокие стоячие часы тихо считают секунды, отбивая четверти часа.

— Шах! — произнес Юстас.

Часы пробили одиннадцать. Тут же послышался негромкий стук в дверь. Казалось, он идет снизу.

— Кто там? — спросил Юстас.

Ответа не последовало.

— Это вы, миссис Принс?

— Она сейчас наверху, — заметил Сондерс. — Я слышу, как она ходит по комнате.

— Тогда заприте дверь. И на задвижку тоже. Ваш ход, Сондерс.

Пока Сондерс сидел над доской, Юстас подошел к окну и проверил запоры. То же самое он проделал в комнате Сондерса и ванной. Между тремя помещениями не было дверей, а то он бы запер и их.

— Ну же, Сондерс, — проговорил он. — Вы собираетесь думать над ходом всю ночь? Я бы за это время успел выкурить сигарету. Нехорошо заставлять больного ждать. У вас есть только один выход… А это еще что такое?

— Это плющ стучится в окно… Вот так! Теперь ваш ход, Юстас.

— Это не плющ, дубина вы этакая! Это кто-то ломится в окно.

Он поднял штору. За окном, цепляясь за раму, висела рука.

— Что это она держит?

— Перочинный нож. Она старается лезвием отжать запор и открыть окно.

— Ну и пусть старается, — заметил Юстас. — Эти запоры опускаются и завинчиваются. Их так просто не откроешь. Но лучше мы все же опустим жалюзи. Ваш ход, Сондерс, я свой сделал.

Но Сондерс не мог сосредоточиться на игре. Он удивлялся Юстасу, у которого, похоже, страх внезапно улетучился.

— Вы не против выпить вина? — спросил он. — Я вижу, вы относитесь к этому хладнокровно. А вот у меня, признаться, поджилки трясутся.

— С какой стати? В этой руке нет ничего сверхъестественного. Я хочу сказать, что она подчиняется естественным законам пространства и времени. Она не из тех вещей, которые вдруг на глазах растворяются в воздухе или свободно проходят сквозь дубовую дверь. А раз так, мне наплевать на ее старания забраться внутрь. Мы уедем отсюда утром. Я, к примеру, уже испытал все самое ужасное. Так что наливайте стакан, старина! Окна закрыты, дверь заперта на замок и задвижку. Помянем моего дядю Адриана! Пейте, старина! Чего вы ждете?

Сондерс стоял со стаканом в руке.

— Она может забраться! — севшим голосом произнес он. — Она может забраться! Мы забыли, что у меня в спальне есть камин. Она может спуститься по трубе.

— Быстро! — скомандовал Юстас, бросаясь в соседнюю комнату. — Нельзя терять ни минуты. Что можно сделать? Зажгите огонь, Сондерс. Дайте мне спички. Да поживее!

— Они, должно быть, в другой комнате. Сейчас принесу.

— Шевелитесь же, ради бога! Посмотрите в книжном шкафу! В ванной! Вот что, стойте здесь, я сам поищу.

— Скорее! — крикнул Сондерс. — Я что-то слышу!..

— Тогда заткните трубу простыней. Нет, не надо, вот спичка.

Он нашел, наконец, одну спичку в щели на полу.

— Дрова там есть? Хорошо… Но они могут не загореться… А, знаю… Керосин из старой лампы и кусок ваты. Так, теперь спичка… Да побыстрее! Уберите простыню, идиот! Она нам не понадобится…

Огонь вспыхнул с таким ревом, что пробился сквозь решетку. Сондерс не успел убрать простыню, на нее попал керосин, и она тоже загорелась.

— Так и все здесь загорится! — крикнул Юстас, пытаясь заглушить пламя одеялом. — Плохи дела! Мне с этим не справиться. Отоприте дверь, Сондерс, и зовите на помощь.

Сондерс подбежал к двери и стал возиться с запором. Ключ в замке никак не хотел поворачиваться.

— Скорей! — крикнул Юстас. — Все горит!

Наконец ключ повернулся. Сондерс на мгновение обернулся. Впоследствии он не мог быть уверенным в том, что видел. Но тогда ему почудилось, как что-то черное, как бы обугленное медленно, очень медленно выползает из пламени и движется к Юстасу Борлсоверу. Он уже хотел вернуться к своему другу, но шум и дым заставили его устремиться в коридор с криком «Пожар! Пожар!». Он подбежал к телефону, чтобы вызвать помощь, а потом вернулся и бросился в ванную за водой. Ему, конечно, надо было сделать это раньше. Когда он распахнул дверь в ванную, до него донесся вопль ужаса, который вдруг оборвался. А потом послышался такой звук, словно в его спальне упало что-то тяжелое.

Перевод Михаила Максакова