ARTHUR MACHEN, “THE NOVEL OF THE IRON MAID”, 1890

Думаю, самый необычный случай, которому я стал свидетелем, произошел примерно пять лет назад. Я тогда все еще находился в поисках, решил серьезно заняться бизнесом и регулярно появлялся в своем офисе, но не добился успеха, не установил по-настоящему выгодных деловых связей; вследствие этого у меня было много свободного времени. Наверное, не стоит знакомить вас с обстоятельствами моей частной жизни, они не представляют ни малейшего интереса. Нужно, однако, сообщить, что у меня был весьма обширный круг знакомств, и всегда находилась возможность интересно провести вечер. Мне повезло: я обзавелся друзьями в самых разных слоях общества; нет ничего менее приятного, по-моему, чем узкий круг, в котором постоянно повторяются одни и те же лица и одни и те же мысли. Я всегда старался знакомиться с новыми людьми и компаниями, в которых было что-то новое для меня; человек может узнать что-то очень важное даже из беседы мелких чиновников в омнибусе.

Среди моих знакомых был и молодой врач, который жил в очень удаленном пригороде, и мне зачастую приходилось выдерживать долгую поездку по железной дороге, чтобы иметь удовольствие побеседовать с ним. Однажды ночью мы так увлеклись разговорами, а также нашими трубками и бокалами, что часы пролетели незаметно, и когда я взглянул на циферблат, то внезапно понял: у меня осталось только пять минут, чтобы успеть на последний поезд. Я подхватил шляпу и трость, выскочил из дома, промчался по ступенькам и бросился бежать по улице. Это, увы, оказалось бессмысленно; прозвучал рев паровозного гудка, а я стоял у дверей станции и смотрел, как вдали на длинной темной насыпи сияет и исчезает красноватый свет. Привратник подошел и запер дверь.

— А далеко ли отсюда до Лондона? — спросил я у него.

— Добрых девять миль до Моста Ватерлоо, — с этими словами он удалился.

Передо мной была длинная пригородная улица, ее печальная перспектива оживлялась только рядами мерцающих фонарей, а в воздухе разливался слабый неприятный запах какого-то дешевого топлива; в общем, это был не очень-то веселый вид, а мне пришлось бы преодолеть девять миль таких улиц — пустынных, как улицы Помпей. Я точно знал, в каком направлении двигаться, и уныло направился в сторону города, наблюдая за бесконечной линией уличных фонарей, конец которой терялся где-то вдали. И пока я шагал вперед, все новые и новые улицы сворачивали то вправо, то влево, они тянулись так далеко, что казались бесконечными, они соединялись с другими проезжими дорогами; некоторые улицы, что начинались привычными рядами тесно стоявших двухэтажных домов, внезапно обрывались среди пустырей, ям, мусорных куч и полей, откуда ушло всякое волшебство. Я говорил о системе проезжих улиц, но уверяю вас, что пока я шел в одиночестве по этим безмолвным местам, я чувствовал, как меня увлекает некая фантазия, некое очарование бесконечности. Мне казалось, именно здесь ощущается та безмерность, которая присутствует лишь во внешней пустоте вселенной. Я шел из неизвестности в неизвестность, мой путь был отмечен лампами, подобными звездам, и во все стороны простирался неведомый мир, где несметные множества людей жили и спали; одна улица сменялась другой — и так, казалось, будет продолжаться до края света.

Сначала дорога, которой я путешествовал, была окружена немыслимо однообразными зданиями — стены из серого кирпича, пронзенные двумя рядами окон, тянулись вдоль самого тротуара. Но постепенно я заметил некоторое изменение к лучшему: появились сады, и они становились все больше. Строители в пригородах пользовались открывавшимися возможностями, и с некоторых пор почти каждый лестничный пролет стерегли пары гипсовых львов, а ароматы цветов заглушали тяжелый запах дыма. Дорога начала подниматься в гору, и, осматриваясь в поисках поворота, я увидел, как половина лунного диска возносится над платаном, а с другой стороны как будто опустилось белое облако, и воздух вокруг него пропитался райскими ароматами; то было майское древо в цвету. Я поспешил, прислушиваясь, в тщетной надежде услышать стук колес и грохот какого-то запоздалого кэба. Но в те края, в обиталище мужчин, которые едут в город утром и возвращаются вечером, кэбы заезжают редко, и я вновь продолжил прогулку — но тут внезапно обнаружил, что кто-то движется по тротуару навстречу мне. Мужчина прогуливался скорее бесцельно; и хотя время и место вполне допускали свободный стиль одежды, он был облачен в традиционный сюртук, галстук-бабочку и строгий цилиндр. Мы встретились под фонарем, и как это часто случается в большом городе, два случайных прохожих, столкнувшись лицом к лицу, узнали друг друга.

— Мистер Матиас, я полагаю? — спросил я.

— Именно так. А вы — Фрэнк Бертон. Знаете ли, вы — человек, у которого есть христианское имя, так что я не стану извиняться за свою фамильярность. Могу ли поинтересоваться, куда вы идете?

Я объяснил ему ситуацию, рассказав, что преодолел район, который мне так же неведом, как самые темные и укромные уголки Африки.

— Думаю, мне осталось пройти около пяти миль, — закончил я.

— Ерунда, вам стоит пойти ко мне домой. Мой дом совсем рядом; в самом деле, я просто совершал вечернюю прогулку, когда повстречал вас. Идемте, смею сказать, что кровать ручной работы будет гораздо лучше пятимильной прогулки.

Я позволил ему взять меня за руку и последовал за ним, хотя и был очень удивлен таким сердечным отношением со стороны человека, который, в конце концов, оказался просто случайным знакомым из клуба. Мне казалось, я разговаривал с мистером Матиасом всего несколько раз; он был человеком, который мог молча сидеть в кресле в течение многих часов, при этом он не читал и не курил, только время от времени проводил языком по губам и неведомо чему улыбался. Признаюсь, он всегда мне не нравился, и вообще-то мне следовало бы продолжить ночную прогулку. Но он, ухватив меня за руку, провел в переулок и остановился у двери в высокой стене. Мы миновали залитый лунным светом сад, прошли в черной тени старого кедра и наконец оказались в старом доме из красного кирпича со множеством фронтонов.

Я довольно сильно устал, и потому с облегчением вздохнул, когда смог опуститься в большое кожаное кресло. Вы знаете этот адский гравий, которым усыпают тротуар в пригородных районах; он превращает ходьбу в тяжкое испытание, и я чувствовал, что четырехмильная прогулка утомила меня сильнее, чем десятимильное путешествие по обычной проселочной дороге. Я осмотрел комнату с некоторым любопытством. Там стояла неяркая лампа, которая отбрасывала круг света на кучу бумаг, лежавших на старом, отделанном медью секретере прошлого века; но сама комната скрывалась в темноте, я только смог разглядеть, что она была длинной, с низким потолком, и что ее заполняли некие неясные предметы, которые вполне могли быть обычной мебелью. Мистер Матиас уселся во второе кресло и осмотрелся по сторонам, улыбаясь своей чудной улыбкой. Он выглядел весьма странно, этот чисто выбритый и очень-очень бледный мужчина. Я подумал, что ему где-то от пятидесяти до шестидесяти лет.

— Теперь, когда вы пришли сюда, — начал он, — я хотел бы рассказать вам о своем хобби. Вы знали, что я коллекционер? О, да, я посвятил много лет собиранию редкостей — думаю, они действительно любопытны. Но нам стоит осветить все получше.

Он вышел на середину комнаты и зажег лампу, которая висела под потолком. Когда фитиль вспыхнул ярко и осветил все уголки помещения — тогда, наверное, и началось самое ужасное. Большие деревянные конструкции со сложными сплетениями веревок и противовесов стояли у стен, колесо странной формы располагалось возле предмета, который походил на гигантскую решетку для гриля. На маленьких столиках блестели яркие стальные инструменты, небрежно разложенные и как будто готовые к использованию, зажимы и тиски отбрасывали уродливые тени, а в дальнем углу помещения находилась огромная пила со страшными зазубринами.

— Да, — сказал мистер Матиас. — Это, как вы понимаете, орудия пыток — пыток и смерти. Некоторые — многие, надо сказать — использовались; немногие — копии древних образцов. Вот те ножи нужны для снятия кожи, эта конструкция — дыба, и очень хороший экземпляр. Взгляните на эту вещь, ее доставили из Венеции. Вы видите своеобразный воротник, нечто вроде большой подковы? Хорошо. Пациент, давайте называть его так, садится поудобнее, и подкова аккуратно прикладывается к его шее. Потом к двум ее концам привязывают шелковую ленту, и палач начинает поворачивать ручку, соединенную с лентой. Когда лента затягивается, подкова очень медленно сжимается, она изгибается и изгибается, пока человек не умирает от удушья. Но эти вещи — все из Европы; восточные, конечно, намного более изобретательны. К примеру, китайские приспособления. Вы слышали о «тяжелой смерти»? Это мое хобби, да, подобные вещи. Знаете ли, я часто сижу здесь, час за часом, и размышляю над своей коллекцией. Мне кажется, я вижу лица людей, которые испытывают все это — лица, искаженные страданием и влажные от предсмертного пота… Фигуры возникают из тьмы, и я слышу эхо их криков, их мольбы о милосердии. Но я должен показать вам мое последнее приобретение. Пойдемте в другую комнату.

Я последовал за мистером Матиасом. Усталость после прогулки, поздний час и странность всего происходящего — все это заставляло чувствовать себя человеком, попавшим в чей-то сон; и здесь ничто не могло чрезмерно удивить меня. Вторая комната оказалась похожей на первую; ее заполняли ужасные инструменты, но под самой лампой стояла деревянная платформа, и на ней возвышалась одинокая фигура. Это была большая статуя обнаженной женщины, сделанная из зеленоватой бронзы; руки были протянуты вперед, на губах сияла улыбка; возможно, лицо подошло бы Венере, но в этой вещи чувствовалось зло, в ней таилась смерть. Мистер Матиас с удовольствием посмотрел на свое сокровище.

— Настоящее произведение искусства, не так ли? — произнес он. — Она сделана из бронзы, как видите, но ее издавна называют Железной Девой. Я получил ее из Германии, и посылку распаковали только сегодня; в самом деле, у меня еще не было времени, чтобы прочесть сопроводительное письмо. Видите вот ту маленькую кнопку между грудями? Да, жертву привязывали к Деве, кнопку нажимали, и руки медленно сжимались вокруг шеи. Вы можете представить себе результат.

Пока мистер Матиас говорил, он нежно ласкал металлическую фигуру. Я отвернулся, поскольку испытывал отвращение при виде этого человека и его отвратительного сокровища. Раздался негромкий щелчок, на который я не обратил никакого внимания — он был немногим громче тиканья часов; а затем я внезапно услышал шум, шум движущегося механизма — и обернулся. Я никогда не забуду гримасу ужасного страдания, появившуюся на лице Матиаса в тот миг, когда безжалостные руки сдавили его шею; последовала дикая агония — животного, попавшего в силки; а затем вопль, который закончился сдавленным стоном. Треск внезапно сменился тяжелым гудением. Я изо всех сил ухватился за бронзовые руки, я стремился разжать их или раздвинуть, но не мог сделать ничего. Голова медленно наклонялась, и зеленые губы наконец коснулись губ Матиаса.

Конечно, мне пришлось принять участие в дознании. Письмо, которое прилагалось к ужасной фигуре, было найдено нераспечатанным на столе в кабинете. Немецкая торговая фирма предостерегала своего клиента, требуя сохранять особую осторожность при прикосновении к Железной Деве: все детали машины находились в рабочем состоянии.

Перевод Александра Сорочана