KARL HEINRICH ULRICHS, “MANOR”, 1884

I

В мертвой точке Норвежского моря расположена группа из тридцати пяти уединенных и пустынных островов. Бесплодные, скалистые и укрытые туманом, Фареры равно удалены от Шотландии, Исландии и Норвегии.

Всюду там раздается меланхоличный крик беспокойных чаек. Глаз опьяняет зрелище бесконечных рядов волн, которые вздымаются и плещут в тумане. Горы поднимаются на высоту от тысячи восьмисот до трех тысяч футов над уровнем моря. Суровые скалы переходят в ущелья, подножия покрывает густой сосновый лес, и о валуны с шумом разбиваются тысячи водопадов, льющихся с огромных высот. Берега рек, глубоко изрезанные ручьями и фьордами, почти недоступны из-за высоких утесов. Море, которое скалы и рифы сдерживают, местами полностью перекрывая ему путь, дико мечется на своем пути вниз, закручиваясь в водоворотах и с ревом набрасываясь на пороги.

Семнадцать островов обитаемы. Два из них, Стреймой и Воар, разделены только узким проливом, и храбрый пловец может одолеть его спокойные воды. Многие названия здешних мест напоминают о языческом прошлом; например, Торсхавн, один из берегов Стреймоя, некогда был назван в честь норвежского бога грома с молотом в руках.

Однажды рыбак и его пятнадцатилетний сын отправились с Торсхавна на промысел; лодку опрокинул шторм у берегов Воара, и мальчика выбросило на рифы. Молодой моряк заметил его и бросился в воду: он смог проплыть среди рифов и спасти мальчика. Он уложил полубессознательное тело на камень, обнял юношу, и тот открыл глаза.

— Как тебя зовут?

— Хар, — ответил спасенный, — я… я из Стреймоя.

Мальчик быстро пришел в себя; до вечера он оставался на берегу и всматривался в равнодушное море, надеясь, что его отцу удалось спастись. К вечеру искра надежды окончательно угасла, и моряк отвез его через пролив к матери, Ларе; и, прощаясь, Хар с благодарностью заключил своего спасителя в объятия.

Позже на берег выбросило безжизненное тело отца мальчика.

Моряка звали Манор; он был сирота, на четыре года старше Хара, и мальчик пришелся ему по сердцу; его горе взывало к лучшим чувствам в душе Манора, и, заметив, что ему удается отвлечь Хара от черных мыслей, Манор стремился снова и снова увидеться с ним. Порой он перебирался через пролив на лодке, а иногда, летними вечерами после работы, сам плыл в теплой воде. Пробравшись через рифы, Хар ждал его на берегу и начинал размахивать платком сразу, как видел вдали ялик Манора. Они тратили час или два, отправляясь в плаванье по спокойным водам моря и во все горло распевая матросские песни. Или раздевались, ныряли в волны и плыли к ближайшему песчаному пляжу, где лениво наблюдали за тюленями. Иногда они уходили бродить в лес, среди высоких хмурых сосен, и шум в их вершинах напоминал друзьям голос Тора. А порой находили удобный камень где-нибудь под буковым деревом, сидели там, болтали и строили планы. Например, когда через залив проходил вельбот, они рассуждали о том, как будут плавать вместе, и Манор, положив руку на плечи Хару, улыбался и говорил: «Мой мальчик». И для Хара не было ничего более приятного, чем эти моменты, которые заполняли пустоту в сердце.

Если Манору случалось опоздать, то он шел к дому друга и, прячась в тени сирени, стучал ему в окно. Хар просыпался и выскальзывал из дома, радуясь встрече с Манором. На самом деле, только в его обществе он и был счастлив.

II

Однажды к берегу Воара причалил датский трехмачтовик, чтобы навербовать моряков на двухмесячный китобойный рейс. Манор тоже поднялся на борт, и капитан немедленно нанял долговязого и шустрого юношу. Хару тоже предложили наняться на корабль юнгой, но, когда его мать услышала об этом, то в отчаянии запричитала: «Ты мое единственное дитя. Море отняло моего мужа, и ты тоже хочешь меня покинуть?» Хар остался, а Манор отплыл на трехмачтовике.

Спустя два месяца в воздухе уже веяло зимой. Каждый день Хар выбирался на берег и высматривал корабль, и наконец пришел час, когда он увидел приближающееся к берегу судно. Не помня себя от радости, Хар махал платком, приветствуя корабль. Но море было бурным, и прибой поднялся очень высоко. Корабль держал курс на гавань Воара, но не смог достичь острова, он опасно уклонился в сторону рифов и потерпел крушение прямо на глазах мальчика. Все случилось так быстро и так близко: он мог видеть даже, как моряки борются за свою жизнь в воде; он видел, как одна сильная рука ухватилась за доску, но через секунду и доска, и вцепившаяся в нее рука исчезли под нахлынувшими волнами. Он даже знал, кто это был. Он знал, что это Манор.

На берег выбросило множество мертвых тел, которых одним жутким рядом уложили на солому. Хар помогал опознавать несчастных.

Последним море вынесло на берег тело Манора. Хар смотрел на мокрые волосы, с которых продолжала капать вода, на закрытые глаза и бледные щеки, и радовался тому, что море обошлось с его другом более милостиво, чем с прочими утопленниками, и даже в смерти его лицо и тело сохранило некоторое благообразие.

— Вот, Манор, вот как все повернулось… и это все! Все! — горестно всхлипывая, вскрикнул мальчик; он никак не мог уйти от бренных останков того, что было когда-то его другом, не мог собраться с духом и попрощаться; не мог поверить, что их дружба и жизнь Манора оборвались так внезапно, бесповоротно и бессмысленно.

Тела похоронили в тоскливых песчаных дюнах Воара в тот же день.

III

Вечером после похорон Лара пыталась утешить своего сына; но Хар не слышал ничего из того, что она говорила; внешне он казался спокойным и тихим, но на самом деле будто оцепенел. Мысленно он посылал проклятья всем богам, каких знал, и когда мать все же уговорила его пойти поспать, бессонница долго терзала его.

К полуночи он все-таки смог забыться в полубредовом полусне, но внезапно из дремы его вырвал какой-то шум. Хар поднял голову, тяжелую от всех пролитых днем слез, и посмотрел в открытое окно. Ветви сирени были надломлены, сухие листья шуршали, но не от порыва ветра.

И это не ветер зашел внутрь; Хар, потрясенный до безумия, узнал силуэт того, кто проскользнул в комнату. Несмотря на темноту, он знал, кто пришел к нему.

Хар чувствовал на себе его взгляд, но не видел лица; медленно тот приблизился и лег в постель рядом с ним. Хар сдерживал трепет, не смея шевельнуться. Его щеку погладила холодная рука. Ох, она была очень, очень холодна.

Мгновенная дрожь пробежала по его спине, а секунду спустя к его теплым дрожащим губам настойчиво прикоснулись другие, ледяные.

Юноша чувствовал, что одежда его любимого насквозь сырая, и по щеке Хара, словно водоросль, скользнула длинная прядь мокрых волос. Ледяной страх сжал его сердце, но к страху примешивалась горячая радость. Тот, кто был рядом с ним, глубоко вздохнул, словно говоря: «Я не нашел покоя в могильных песках, твоя тоска вернула меня».

Хар не смел вымолвить ни слова и едва мог дышать. Затем гость поднялся и со стоном произнес:

— А теперь я должен вернуться.

Он шагнул к окну и исчез так же, как появился.

— Это был Манор, — прошептал Хар, сам едва понимая смысл сказанного.

В ту же ночь один рыбак греб на своей лодке по проливу между Воаром и Стреймоем, и море мерцало и искрилось под его веслами. Около полуночи он вдруг услышал странные звуки и увидел неясную темную фигуру, которая быстро плыла в тусклом сиянии воды. Он не мог понять, что это за силуэт, потому что тот двигался стремительно, как крупная рыба, но, несмотря на ночь и его скорость, мужчина знал, что это не может быть рыбой.

Манор вернулся на следующую ночь; он был таким же ледяным, но куда более настойчивым. Он лизнул щеку Хара, поцеловал, забрав теплоту и краски у губ, а затем положил свою голову на его безволосую, с нежной юношеской кожей, грудь.

Хар встряхнулся в ужасе, и его сердце отчаянно забилось, когда он обнял гостя в ответ. Манор повернул голову, словно прислушиваясь. Его прохладные губы безошибочно нашли тот участок кожи, под которым, все взвинчивая ритм, стучало сердце юноши. Манор накрыл губами сосок Хара с той тоской и жаждой, с которой младенец припадает к материнской груди. Прошло очень много времени, прежде чем он оторвался от Хара. На рассвете Манор встал с постели и исчез, а покинутый юноша чувствовал себя так, словно на него напал зверь, а во внутренней пустоте, перемежаясь и сплетаясь воедино, пульсировали боль и удовольствие.

В ту ночь рыбак также вышел на промысел, и он снова услышал странные звуки и увидел, как нечто плывет через пролив. Но на этот раз он находился намного ближе, и в бледном лунном свете смог увидеть мужчину, который плыл в воде в моряцкой манере, на правом боку. Его длинное гибкое тело обвивал саван. Казалось, что пловец смотрит сквозь него, потому что лицо его было обращено к рыбаку, но глаза — закрыты.

Его вид настолько поразил рыбака, что, когда мертвец исчез из виду, он вытащил пустые сети и торопливо погреб к берегу. Рыбака прошиб холодный пот при мысли о том, что могло бы случиться, если бы мертвец запутался в его сетях.

И в следующие ночи Манор входил в открытое окно и ложился рядом с Харом. Он приходил так незаметно и неслышно, что зачастую Хар просыпался уже в его объятиях. Каждый раз губы нежно исследовали кожу над сердцем Хара и иные области его тела. И на рассвете Хар стал замечать, что из его левого соска выступает одна крошечная алая капелька крови, расплываясь пятном на рубашке или простыне. Он торопливо застирывал это пятно. Капля отмечала каждую его ночь, кроме ночи полнолуния, и иногда Хар не мог вспомнить, что же было с ним перед появлением этого пятна.

Чаще всего мертвецов пробуждает неконтролируемая жажда навестить тех, кто остался по эту сторону бытия, они стремятся увидеть своих любимых. Эта жажда бывает столь сильной, что ночью они встают и идут к теплу своего прошлого. Существует древняя вера в Урда, который обладает странной темной властью, способной даровать мертвецам короткий отрезок полужизни. Этот демонический дар чаще всего достается тем, кто был вырван из мира живых слишком рано и жестоко. Огромная потребность в тепле и жизни заполняет сердца тех, кто возвращается. Они процветают на крови своих любимых и согреваются в их объятиях, но возвращение не приносит живым ничего, кроме горя.

Так было и в этом случае. Дни Хар проводил в тоске и унынии; они потеряли смысл и обесцветились. Юноша с нетерпением предвкушал наступление ночи и томился по острому, блаженному трепету полуночных объятий.

IV

Прошло двенадцать дней.

— Ты бледен, как призрак, — забеспокоилась Лара. — Что с тобой случилось, Хар?

— Ничего, мама, — тихо ответил Хар.

— Ты такой вялый, и я…

Но Хар только со стоном вздохнул и вышел из дома, оставив мать с тревогой смотреть на закрытую дверь.

На краю деревни стояла хижина, там жила мудрая старуха, и все знали, что она колдунья. К ней и пошла мать Хара, не в силах унять свое беспокойство. Колдунья бросила гадальные руны и склонилась, всматриваясь в выпавший Ларе ответ.

— К твоему сыну приходит мертвец, — решительно сказала она.

— Мертвец? Но кто?

— Он молод. Хар знает его. Он приходит к твоему сыну каждую ночь, и, если ничего не сделать, он скоро сведет его за собой в могилу.

Лара вернулась домой, не зная, чему верить; но при взгляде на своего бледного, ко всему безразличного сына она вдруг спросила:

— Хар, это правда? К тебе ночью приходит мертвец?

Он уперся взглядом в пол, как делал это бесчисленное множество раз в детстве. Мать не сводила с него глаз.

— Это Манор, — наконец прошептал он и осушил свои слезы у нее на груди.

— Может, боги смилостивятся над тобой, — сказала она, когда смогла говорить.

Хар только презрительно фыркнул, и Лара в ужасе отстранилась от него.

— Боги, — сказал ее сын, и странная улыбка искривила его уста. — Боги больше ничего не значат для меня. Тогда, когда он дико цеплялся за доску, ох… тогда они должны были смилостивиться надо мной. Но они не пожалели его, они позволили ему утонуть! Ему, которого я так любил!

И он больше не захотел говорить с ней об этом.

Матери только и оставалось видеть, как он с каждым днем становится все слабей и бледней. Когда однажды утром она заметила следы крови на его одежде, то набралась решимости и отправилась вместе с сыном и колдуньей к старейшинам Воара.

Она сказала им следующее:

— Вы похоронили утонувших не так, как следует: быстро и небрежно. И один из них теперь каждую ночь встает из своей могилы, приходит к нам и всласть сосет кровь у моего бедного сына.

Старейшины разглядывали Хара, а тот смотрел только на свою мать, и наконец ее полный нежности и скорби взгляд смягчил его.

— Да, это так, — глухо подтвердил он, и мать с облегчением выдохнула: пока они плыли через пролив, она под резкими лучами полуденного солнца просто не могла узнать своего чудовищно изможденного сына. Она говорила Хару о том, что везет его на встречу со старейшинами, но не добилась от него никакого отклика; он молча смотрел на воду, словно завороженный игрой солнца, ветра и волн. Смотрел он и на рифы, где разбился корабль, и губы его шевелились, словно выговаривая одно и то же слово.

— Мы постараемся упокоить мертвеца должным образом, — пообещали старейшины. Вид и голос Хара не оставлял сомнений в правдивости слов его матери.

Островитяне вытесали кол из сосны в человеческий рост и толщиной с руку взрослого мужчины, а его наконечник был фут в длину. Вся деревня пошла в дюны, где были похоронены моряки, один силач нес кол, второй — тяжелый молот.

Они открыли могилу Манора.

— Смотрите, он все еще там, — разочарованно вскрикнул один парнишка. — Не сбежал из могилы!

— Мертвецу нужно место, куда он будет возвращаться с рассветом, — неохотно пояснила колдунья. — Поэтому обычно они возвращаются к себе в могилы и спят там до захода солнца.

— Он выглядит лучше, чем в тот день, когда мы его хоронили, — сказал другой, более наблюдательный житель острова.

— И это не удивительно, — проворчала колдунья. — Посмотрите, насколько бледен Хар.

Да, Хар тоже был среди толпы, несмотря на то, что мать хотела отговорить его идти к могиле. Теперь он с неожиданной для его истощенного тела силой стряхнул ее руки — и бросился в гроб.

— Манор, Манор, — кричал юноша, и его голос пресекался и дрожал. — Они хотят вогнать кол тебе в сердце, Манор! Открой глаза, умоляю! Любимый, это я, любимый!

Но Манор, несмотря на румянец на его щеках, гладкую кожу и пышные волосы, оставался неподвижным и безжизненным в объятьях Хара. Он казался таким же мертвым, каким был две недели назад, когда его тело лежало на берегу среди других мертвецов.

Хар вцепился в него и рыдал, отказываясь подняться из могилы. Островитяне вчетвером оттащили его прочь и приставили наконечник кола к груди Манора. Хар отвернулся, чувствуя, что сердце подступило к горлу так близко, что он не может дышать. Он обнял мать и уткнулся лицом ей в плечо.

— Мама! — простонал он. — Как ты могла сделать такое со мной?

Он услышал удар молота, которым забили кол в грудь мертвеца. Тяжелый глухой звук, и еще один, и еще…

— Теперь мы сделали все, как должно, — услышал Хар голос одного из мужчин Воара.

— Если это не удержит его в могиле, то ничто не удержит, — согласился другой.

К лодке Хара отнесли: он был в полуоглушенном состоянии и не мог идти сам.

— Он больше не побеспокоит тебя, мое дорогое дитя, — сказала Лара, когда они вернулись домой, и Хар вздрогнул от этих слов.

Тяжко опечаленный, он лег в постель.

— Я больше не увижу его, — сказал он вслух, переполненный тоской. Он чувствовал себя невероятно усталым и слабым, но не мог заснуть: он беспокойно метался в кровати, и минуты казались ему долгими, как часы. Полночь прошла, а сон так и не шел к нему.

Слушай! Что это было? Там, в кустах сирени… Нет, нет, это невозможно, вдвойне невозможно теперь… Но на самом деле он слышал шорох листьев, такой же, как и раньше. И окно открылось — так же, как и раньше. И это снова был Манор.

От его вида Хар на мгновение перестал дышать. Днем он слышал, как кол пробил это тело насквозь, и теперь он видел — в груди Манора зияла пустота, очертаниями повторяющая квадратное основание кола. Он лег рядом с Харом, притянул его к себе и начал сосать. Он сосал жадно и со все возрастающим пылом.

Как бы то ни было, в ту ночь Лара проснулась. Она все слышала и не двигалась, потому что боялась умереть. Только когда солнце встало, она вбежала в комнату к Хару и упала на колени у его кровати.

— Мой бедный сын, — рыдая, сказала она, хватая несопротивляющуюся руку. — Это был он? Правда, это был он?

— Да, мама, это был Манор, — ответил Хар.

Он, не в силах пошевелиться, лежал на кровати, замаранной кровью мертвеца. Всю ночь она текла из раны, которую нанес кол.

V

Через несколько часов Лара, колдунья и старейшины Стреймоя плыли к соседнему острову, но Хара с ними не было. Они вернулись в дюны, разрыли могилу и снова открыли гроб. Кол оставался вбитым в землю, но он уже не торчал в груди Манора: тот лежал рядом, обхватив себя руками и коленями касаясь подбородка.

— Он освободился, протащив себя по колу вверх, от наконечника до основания, — сказала колдунья.

— Он должен был обладать нечеловеческой мощью, чтобы совершить такое, — с трепетом сказал один из жителей Воара.

По совету колдуньи они сделали другой кол, более прочный и с широкой верхушкой: словно гвоздь со шляпкой. Вытянув прежний кол из могилы, они забили в тело мертвеца новый, и кровь брызгала на руки и лица с каждым ударом.

— Глубже, глубже! — исступленно настаивала Лара.

— Теперь он вбит надежно, — сказал кузнец, нанося финальный удар по основанию кола.

Лара вернулась к сыну и рассказала ему о том, что случилось на Воаре.

«Теперь все кончено», — подумал он про себя, вернувшись в свою узкую бедную постель. Он неподвижно лежал с открытыми глазами и ждал полуночи. Все замерло. Ветви куста сирени под окном оставались неподвижными. Рыбак ловил в заливе свою рыбу, и его больше не пугало нечто, плывущее вслепую через залив.

— Теперь он оставит нас в покое, — сказала Лара. — Он больше не будет мучить тебя.

— Мама, дорогая мама, он не мучил меня, — простонал Хар с тоской. — А теперь, мама, мне незачем жить.

— Ты думаешь так лишь потому, что ужасно ослаб и устал, — горячо возразила мать.

Но Хар, несмотря на ее усилия, оставался настолько истощенным, что больше не мог встать с постели самостоятельно.

— Я слышу, как он зовет меня, — шептал Хар, повернув голову к окну.

А между тем, со дня кораблекрушения прошел всего месяц. Рано утром Лара пришла к сыну и села на кровать, наблюдая за спящим. Он проснулся от звука ее рыданий.

— Мама, — сказал он слабым бесцветным голосом, — я скоро умру.

— Нет, нет, сын! Ты слишком молод для того, чтобы умереть!

— И тем не менее, я скоро умру. Манор снова приходил ко мне. Мы разговаривали. Мы сидели на том же камне, что и обычно, под старым буком, он обнимал меня за плечи и улыбался. Он сказал мне «мой мальчик», и я… Мама, этой ночью он придет снова, придет за мной. Он обещал забрать меня с собой. Я не могу перенести жизнь без него.

Лара склонилась над сыном, и слезы снова навернулись ей на глаза.

— Мой несчастный сын, мое дитя, — рыдала она, положив руку ему на лоб.

Когда наступил вечер, она зажгла лампу и стала на страже у его постели. Хар лежал с открытыми глазами, молча вглядываясь вдаль.

— Мама, — вдруг сказал он.

— Что, мой любимый сын? — встрепенулась она.

— Прошу, похороните меня в его могиле, — нежно произнес Хар. — И уберите тот ужасный кол из его груди.

Она пообещала ему это, сжала его руку и поцеловала сына.

— Я не могу дождаться того мгновения, когда мы снова будем вместе, — прошептал Хар.

Пробила полночь. Внезапно преобразившись, он немного приподнял голову от подушки, словно отчаянно вслушиваясь во что-то. Его глаза засияли, когда он посмотрел в окно на куст сирени.

— Смотри, мама, это он! Он здесь!

Это были последние слова Хара. Его глаза закатились, и он рухнул на подушку уже бездыханный.

И они сделали так, как просил Хар.

Перевод Татьяны Адаменко