1. Сиракузовы против Лапиных
Хотя мотивы поступка обоих Сиракузовых были признаны в конце концов удовлетворительными (им не нравилось, как наши пожимают их игрокам руки), мы не могли простить их. Хватит! Во-первых, куда они дели наше кресало, во-вторых, зачем они позорят наши фамилии с помощью стихов Тютчева. А теперь ещё — бита.
Мы сказали, что наш дом объявляет войну их дому и что не наша команда жулики, а их команда сплошные жулики, и пусть они теперь попросят сыграть с ними в городки.
— А мы и просить не будем, — сказали Сиракузовы из-за своей стороны штакетникового забора. — Это вы у нас всегда всё просите…
— Что мы у вас просим? — сказала Вера и плюнула в их сторону, то есть как будто бы в их сторону, а на самом деле ни в кого не попала.
Тогда Сиракузовы отошли немного и начали совещаться.
— А вдруг они нашего Кирюшу украдут? — сказала Вера.
Но я за Кирюшу не беспокоился, я думал другое: что они предпримут непосредственно против нас?
И они предприняли.
К забору с белым платком в руках подошёл Сиракузов Павел.
— Я могу поговорить с вашим командиром? — спросил он.
— Можете, — сказала ему Вера.
Она сообразила уже, что наступил исторический момент, и что Павел Сиракузов уже не Павел, а враждебный нам парламентёр, и что ко всему происходящему она, Вера, имеет теперь прямое отношение.
— Или у вас нет командира? — издевательски спросил Павел.
Пётр в отдалении строгал перочинным ножом дубину.
— У нас есть командир, — сказал я.
И не торопясь подошёл к забору. То есть не просто не торопясь подошёл, а пощипал ещё по пути рябину, сорвал прут и сшиб им несколько лопухов, а уж потом подошёл.
— Ультиматум, — не глядя на меня, сказал Сиракузов.
Я, будто бы удивлённо, поднял брови.
— На лодочную станцию советуем не ходить, — сказал Павел.
Я ещё более удивлённо поднял брови.
— Утопим, — сказал Павел. — Тебя утопим, а она, — он кивнул на Веру, — пусть живёт. Про кино говорить?
— Говори, — сказал я.
— Билеты вам в кино придётся покупать теперь, вот что, — сказал Павел. — И дальше: стричь мы вас тоже не будем. Волосами обрастёте. Ей-то, конечно, ничего, — он снова кивнул на Веру, — а тебя в класс не пустят…
Я молчал, думая, что ему на всё это ответить.
— И на второй год, если удастся, оставим, — продолжал Павел. — Если, конечно, дядя Михаил уговорит директора…
Вера хотела плюнуть, но не плюнула, потому что от возмущения комок застрял у неё в горле.
— Какой будет ваш ультиматум? — Он хотел вытереть нос своим белым платком, но вовремя вспомнил, что белый платок теперь тоже принадлежит к ультиматуму.
Я всё ещё ничего не мог придумать. Их козыри были значительно выше, а грозить им, что наш Кирюша будет воровать их куриц, было смешно, потому что Кирюша, всем известно, боялся куриц, да и не хотелось впутывать его в это дело: ещё неизвестно, чем оно кончится.
И тут вмешалась Вера. Она подошла вплотную к забору и, глядя в упор на Сиракузова своими кошачьими глазами, сказала:
— А мы вашу милицию и ваше кино без света оставим!
И тут только я радостно вспомнил, что мы же владеем электростанцией!
— Парикмахерскую тоже, — поспешно сказал я. — Посмотрим тогда, как ваша тётка Галина будет работать без света! Одну сторону головы подстрижёт, а другую нет!..
И мы с Верой принялись хохотать, а парламентёр побледнел.
— А у вас родители в отпуске! — немедленно закричал другой Сиракузов. — Без них вы со светом ничего не сделаете!..
— Сделаем, — сказала Вера. — А если кто-нибудь из вас сломает ногу, лучше пусть в травматологический пункт не ходит…
Услышав это, оба Сиракузова ещё больше побледнели, наверное, решили теперь лучше смотреть себе под ноги.
— Дом ваш мы тоже снесём, — продолжала Вера. — Только попросим об этом тётю Розу.
— А дядя Борис… — начал я и понял сразу, что зря начал.
— Мы у вашего шофёра дяди Бориса права отберём! — заорали оба Сиракузова.
Тогда мы с Верой молча повернулись и пошли.
Война была объявлена. И теперь стоило подумать, что нам дальше делать. Потому что ни один из планов, которыми мы грозили, осуществить, к сожалению, не могли. В этом была наша слабость, и мы понимали это.
— Эх, — сказал я Вере, — какие плохие люди! А ещё наши братья. Только позорят свою фамилию!..
— Да какие они нам братья? — сразу сказала Вера. — Троюродные. Почти что никто.
И мы ещё раз подумали, как это хорошо вышло, что они вовремя себя разоблачили, показали всем окружающим, какая она есть — наша родня.
И мы решили на следующий же день проверить, начали ли Сиракузовы осуществлять свои угрозы или нет.
2. Угрозы Сиракузовых осуществляются
После уроков Михайла Михайлович оставил меня убирать класс, поскольку на перемене я опрокинул урну. То, что это не я один её опрокинул, Михайлу Михайловича не интересовало, он просто сказал:
— Лапин, вам сегодня убирать класс.
Но я-то сразу понял, что это ловушка: я буду один убирать класс, а эти Сиракузовы меня чем-нибудь огреют.
Хочу, чтоб меня поняли правильно: я вовсе не думал, что Михайла Михайлович с ними в заговоре или стал вдруг их невольным пособником, но я нутром чувствовал, что это ловушка, и принял свои меры.
Мы с Верой подключили во дворе шланг и выставили брандспойтный наконечник прямо в окно — в класс, так что, если бы Сиракузовы появились, Вера, по моей команде, сразу же могла включить воду и сбить первой же струёй Сиракузовых с ног.
И точно. Они появились ровно через пять минут вместе со шваброй… и Михайлой Михайловичем.
И я сказал:
— Давай!
Их-то и швабру я увидел, а разглядеть Михайлу Михайловича у меня не было времени, потому что Вера включила шланг, а я немедленно направил этот шланг на своих родственников.
Я никогда не думал, что Михайла Михайлович окажется таким проворным и нырнёт за парту быстрее Сиракузовых, но он нырнул и закричал мне оттуда:
— Лапин, перестань обливаться! Это я! Михайла Михайлович!
И я в ужасе отшвырнул от себя брандспойтный наконечник.
Михайла Михайлович вынырнул из-за парты.
— Будешь мыть пол. Всю неделю, — сказал он. — И вы тоже, — добавил он и, не оглядываясь, вышел из класса.
Поделив класс пополам, мы с Сиракузовыми принялись мыть пол. У нас была тряпка, а у них швабра, и поэтому через десять минут они свою половину закончили, а мы с Верой всё ещё мыли и освободились только через час.
А когда освободились, пошли в кино. И хотя мы фильм уже видели, нам нужно было проверить: пустят нас в кино или нет?
В дверях, за барьером, сидела толстая мама-Сиракузова с подвязанным левым глазом — пчела укусила. И всё-таки, хотя один глаз был у неё подвязан, она нас сразу увидела.
— Облили, — сказала она, — облили, а по такой погоде и воспаление лёгких можно получить….
В пустом фойе уже сидели в одних трусах оба Сиракузова: сушились.
Я толкнул Веру вперёд, чтобы она что-нибудь говорила.
— Это получилось случайно, — сказала Вера. — Меня-то там вообще не было: я во дворе стояла…
«Ага, — добавил я мысленно, — со шлангом…»
— Ну, а дальше-то что? — спросила мама-Сиракузова, обрывая двум каким-то приезжим «контрольку»: те прошли в фойе и остановились в изумлении, увидев голых Сиракузовых. — Что дальше-то? Ну, была во дворе…
— Да при чём тут двор? — сказала Вера. — Мы в кино хотим.
Ей было странно, что можно не понимать этого.
— Билеты покупать надо, вот что, — сказала Сиракузова. — Когда зал заполняется, это одно дело, а когда не заполняется, другое… Билеты покупать нужно.
— Значит, для одних нужно, а для других не нужно? — с горечью и обидой сказал я, подразумевая под этим нас и обоих сидящих в фойе Сиракузовых.
— Посмотрите, как он мне грубит, — удивлённо сказала мама-Сиракузова. — Он мне так грубит… Пчёлы тебя никогда не кусали?
Всё мне стало ясно. Мало того, что она в кино нас не пустила, ещё хочет, чтобы нас пчёлы покусали.
«Самое время свет выключать», — подумал я.
— Зря ты ей нагрубил, — сказала Вера. — Может, их в кино пустили, чтобы обсохнуть…
— Пусть дома сохнут.
Мы словно чувствовали спиной обоих Сиракузовых.
— Теперь куда? — спросила Вера.
— На лодочную станцию, — ответил я.
Поскольку Сиракузовы находились в кино, значит, решил я, на лодочной станции нас не утопят.
Раньше, когда мы туда приходили, лодку нам давали, даже не спрашивая, хотим мы этого или не хотим; ясно было: хотим. Теперь же, едва мы приблизились, из-за берега вышел матрос Сёма и, зевнув, сказал:
— Всё, братцы, хана.
На Сёме была матросская тельняшка, полосы на которой шли почему-то вдоль, а не поперёк.
— Что — хана? — пугаясь, спросила Вера.
Мне доподлинно было известно, что она тоже собирается стать матросом и уже заранее изучила многие матросские выражения: например, «амба», «хана».
— А то и хана. Приказ вышел, — пояснил Сёма. — От вашего четвероюродного брата Коли. Лодку детям не давать. От воды держать их подальше.
Что-то внутри у меня дрогнуло, но я как можно спокойнее спросил:
— Приказ-то когда вышел?
— Сегодня. Утром, — уточнил Сёма. — Это, значит, когда вы в школе знаний набирались. Тут-то вас и подловили… — Но, увидев наши горестные лица, добавил: — Мне, конечно, не жаль: катайтесь… Но приказ есть приказ.
Он сказал это таким тоном, что сразу стало ясно: никогда прежде он никаких приказов не получал и теперь, получив, будет за этот приказ держаться.
— Ладно, Сёма, — сказали мы (мы действительно против него ничего не имели) и пошли вдоль берега, где за каждым встречным кустом нам опять чудились довольные физиономии обоих Сиракузовых.
Что ж, поработали они, надо прямо сказать, неплохо. В этом им нужно было отдать должное. Я даже не думал, что они смогут провернуть все свои угрозы за один день.
— В парикмахерскую пойдём? — деловито спросила Вера.
— Нет, — сказал я.
Во-первых, глупо являться в парикмахерскую стриженым, а во-вторых, даже если там ещё не побывали Сиракузовы, тётка Галина, увидав, что стричь нечего, законно скажет:
— А собственно говоря, зачем вы сюда пришли?
И невольно получится, что она заодно с Сиракузовыми. А мне и так было известно, что она подстригла уже и побрила (из-за биты) двух Сиракузовых, одного Каменева и одного Лапина.
Мы остановились посреди улицы, не зная, что делать дальше, и тут увидели знакомую машину: прямо на нас катил на своей «волге» дядя Борис.
— Останавливай его, — сказала Вера.
Я просигналил портфелем, и машина, скрипя и охая, остановилась.
— В чём дело? — высовываясь, спросил дядя Борис. Он был, как всегда, в кожаной тужурке, из-под которой выглядывал белоснежный воротничок; борода дяди Бориса подметала дверцу. — Говорите быстрее: я по вызову. Двойку получили? Поссорились?
— Хуже, — сказала Вера.
— Заговор, — уточнил я, влезая вслед за Верой в машину. — Это всё из-за Сиракузовых…
Вера уже перебралась, стукнувшись коленом о подъёмный винт, на переднее сиденье, и дядя Борис приказал ей потереть ушибленное место. Это была его любимая племянница, и он относился к ней даже лучше, чем ко мне.
— Они нам предъявили ультиматум, — пояснила Вера.
— Из-за палки? — сообразил дядя Борис. — Но ведь с палкой, по-моему, всё выяснено…
— Не всё, — сказала Вера. — И сегодня ультиматум уже начал действовать.
Тогда я, перебивая себя и Веру, объяснил ему, что за ультиматум предъявили нам Сиракузовы и как он уже начал действовать, и что за ультиматум предъявили мы, и почему наш ультиматум всё ещё не может начать действовать.
Дядя Борис вёл машину и, не перебивая, слушал, и мы уже начали думать, что он принимает нашу сторону и, если поднажать немного, поддержит наш ультиматум. То есть мы не надеялись, конечно, что он будет вместе с нами бегать по городу и выискивать, чем бы ещё уязвить Сиракузовых, но, уж во всяком случае, поддержит морально…
— Значит, война… — подъезжая к парикмахерской, сказал дядя Борис.
Машина остановилась.
— Война, — ответила Вера.
— Тогда тридцать семь копеек, — сказал дядя Борис.
— Что? — не понимая, спросила Вера и тоже, как дядя Борис, посмотрела на счётчик: счётчик, верно, показывал тридцать семь копеек.
— С вас тридцать семь копеек, — пояснил дядя Борис. — Вы, извините, воюете, а мне работать надо…
Признаться, такого его участия в нашем общем деле мы не ожидали. Негодуя, мы вышли и достали ему эти тридцать семь копеек. Он взял.
И тут из парикмахерской появилась тётка Галина, махнула нам рукой, на что мы категорически не ответили, села в машину и поехала.
— Пальто покупать поехала, — глядя ей вслед, сказала Вера. — С неё-то он не возьмёт тридцать семь копеек.
— Почему? — спросил я. — С нас-то ведь взял?
— Они, говорят, скоро поженятся, — подумав, пояснила Вера.
— Кто?! — не поверил я.
— Они. Ну, дядя Борис и… тётя Галина.
Это было уже чересчур, это как-то просто не укладывалось! Конечно, дядю Бориса она стригла чаще других, но…
— Брось врать, — сказал я. — Она держит их сторону, а он — нашу…
— Он уже перешёл на их сторону, — сказала Вера.
Она рассматривала своё колено, на котором скоро, вероятно, должен был появиться синяк.
«А ведь верно, — подумал я, — только что мы сами убедились, что он перешёл на их сторону…»
И мне стало грустно за дядю Бориса: мало того, что взял с нас тридцать семь копеек, но ещё и перебежал с этими деньгами на их сторону.
Теперь надо было думать не только о Сиракузовых, но ещё и о том, что делать с дядей Борисом.
3. Вот и мы начинаем действовать
Я пошёл к Ферапонту Григорьевичу и всё рассказал ему про дядю Бориса: мол, в то время, когда мы с Верой не покладая рук боремся за честь нашей фамилии и пытаемся разделаться с Сиракузовыми, дядя Борис вместе с машиной и нашими деньгами переходит на их сторону.
Ферапонт Григорьевич долго смотрел на меня, поражённый, вероятно, такой новостью, а потом сказал:
— Это ничего. Так надо. Так задумано. Мы взорвём Сиракузовых изнутри.
— Чем взорвёте? — ошеломленно спросил я.
— Дядей Борисом. — И, видя, что я ничего не понимаю, добавил: — Должен сказать, в борьбе чаще всего теряют, а мы почему-то, наоборот, приобретаем. Так вот, женившись на тёте Галине, а я полагаю, так оно и будет, он перетащит её на нашу сторону. Вернее, на вашу. Я ведь ни чьей стороне не принадлежу. Затем вдвоём они перетянут к вам Николая. И, таким образом, в ваших руках окажутся и парикмахерская, и лодочная станция… Ясно?
Это был воистину дьявольский план (только бы не прознали о нём Сиракузовы). Я так и сказал об этом Ферапонту Григорьевичу.
— А ты что думал? — улыбнулся он. — Только перетянув их всех на нашу сторону, мы добьёмся мира в нашем доме.
— Конечно, — сказал я, — не будет никакого смысла.
— И тогда мы все с новыми силами будем работать на благо любимого города и за честь нашей общей фамилии.
— Конечно, — сказал я.
И спросил, нельзя ли в первую очередь перетянуть на нашу сторону Михайлу Михайловича: это сулит нам всем неисчислимые выгоды.
— Думаю, из твоего предложения ничего не выйдет, — сказал Ферапонт Григорьевич. — Он учитель и не должен держать чью-либо сторону. А кроме того, он пишет историческую книгу — и ему не до вас…
— Он должен держать нашу сторону, — твёрдо сказал я. — Это ведь я нашёл его в Москве и перетащил в наш город. А если попробовать хитростью?..
— Ты полагаешь, он человек бесхитростный?
— Конечно, — сказал я.
— Сомневаюсь, — сказал Ферапонт Григорьевич.
Тут в магазин ворвались два первоклассника, и наш разговор пришлось прервать.
Дома меня поджидала Вера. Вид у неё был озабоченный, и я сразу понял: что-то случилось.
— Что? — спросил я.
— Меня прикрепили, — сказала Вера.
— К кому? — спросил я.
— К Сиракузовым. С сегодняшнего дня я должна заниматься математикой!..
Вид у неё был отчаянный, и я тоже не знал, что делать.
— Михайла Михайлович не имел права прикреплять тебя! — сказал я. — Ты не из нашего класса! Ты вообще из другого класса! Мы — в пятом, а ты — в шестом!..
— Да, но в прошлом-то году я проходила вашу математику?
И вдруг я ахнул: «А вдруг это тоже задумано? Сначала — они с помощью дополнительных занятий перетащат к себе Веру, а потом и меня?..»
Но вспомнил, что Михайла Михайлович учитель, следовательно, не может держать чью-либо сторону, и немного успокоился. Даже стал думать, какие дополнительные возможности перед нами открываются, если Вера будет заниматься с Сиракузовыми.
То, что она подтянет их, это даже хорошо: двойки, поставленные против фамилии «Сиракузов», чести нам не делают, потому что личное никогда не должно переходить в общественное, а вот если Вера, занимаясь с Сиракузовыми, многое узнает про их планы, это будет не менее важно.
— Вера, — сказал я Вере, — синяк у тебя прошёл?
Мы поглядели: чёрная отметина над коленом была чуть меньше монеты.
— Скажешь, это я тебя стукнул, — сказал я.
— Чем? — спросила Вера.
— Ногой. Что будто бы ты уговаривала меня помириться с Сиракузовыми, то есть сдаться, а я тебя двинул ногой…
— А зачем? — спросила Вера.
— Таким путём ты войдёшь к ним в доверие, узнаешь, где они прячут кресало, а потом, когда надо, взорвёшь изнутри.
— Чем? — спросила Вера.
Я и сам не знал.
— В общем, скажешь, что я боюсь, что они меня утопят. Даже, мол, не хожу в баню. А на кино мне денег не дают. В общем, не сегодня-завтра я запрошу у них мира… Они обязательно поверят и выдадут себя. И ты узнаешь их планы.
В тот же день мой агент Аксель (такова теперь была кличка Веры) пошёл на занятия к Сиракузовым, а я остался дома, радуясь заранее, что теперь Сиракузовы в наших руках…
А если учесть операцию, которую задумал дядя Борис по отношению к тёте Галине, то и вообще скоро все Сиракузовы окажутся в наших руках.
4. Сиракузовы падают, а Вера нанизывает бусы
Увидев, что Аксель приближается, Сиракузовы забаррикадировались в доме. И когда Вера постучалась, они ответили, что их нету.
— Да вот же вы! — сказала Вера. — Я слышу ваши голоса!..
— Это не наши, это потусторонние голоса! — ответили Сиракузовы и захохотали, думая, что ответили они очень остроумно.
Но тут Павел перестал хохотать, так как вспомнил, что впускать Веру всё равно надо: она ведь не в гости пришла, а с официальным заданием, и спросил, нет ли за её спиной меня, Лапина, потому что вместе со мной он её впускать не будет.
— Мы с ним поссорились, — радостно сказала Вера.
Всё начиналось, как я и предполагал.
— Врёшь! — не поверили Сиракузовы.
— Он меня по ноге стукнул, — продолжала Вера. — Я сказала ему, что правда всё равно на стороне Сиракузовых, тогда он меня и стукнул. Прямо по ноге…
— Покажи! — снова не поверили Сиракузовы.
Для этого им пришлось отодвинуть от двери диван, а Вера сунула в образовавшуюся щель ногу.
Синяк был. Это Сиракузовы отчётливо увидели. И хотя обрадовались, что у нас начались уже драки и расслоения, не показали вида и принялись обзывать меня «нехорошим человеком».
— Да если б он меня стукнул, — говорил Павел Сиракузов, — я бы… я бы, не знаю, что с ним сделал!..
— Я бы из него котлету сделал! — сказал другой Сиракузов.
Тут они опять вспомнили про Веру, сказали, что сейчас впустят, но не впустили, так как надумали напоследок проверить её, напугав среднеазиатским пауком каракуртом.
Конечно, настоящего каракурта, который валит с ног лошадь, у них не было. У них был мамин, заводной, которого она выиграла в новогоднюю лотерею, но когда однажды они принесли его в школу, завели, посадили в банку — и он в банке начал шевелиться, в классе поднялась жуткая паника, словно все долгое время жили в Средней Азии и ежедневно встречались с каракуртом.
Так вот, теперь они решили подвесить этого заводного каракурта на гвоздик, притащили стремянку, но ноги у стремянки почему-то разъехались — и Павел Сиракузов вместе с лотерейным пауком шлёпнулся на пол.
Павлу-то ничего не сделалось, но нитка бус, на которой они хотели закрепить каракурта, чтоб он жужжал и шевелился в воздухе, порвалась, и бусины раскатились по всему полу.
— Завал! — поднимаясь, сказал Сиракузов Павел.
Потому что собрать, а тем более снова нанизать все бусы на нитку до прихода мамы не представлялось никакой возможности.
И тут они в третий раз вспомнили про Веру.
— Надо собрать все бусы, — сказали они Вере.
— Это не входит в домашнее задание, — окидывая взглядом объём работы, ответила Вера.
— Мы без тебя сделаем задание! Ты собирай бусы! — обозлились Сиракузовы.
— Тогда дополнительно каждый сделает ещё по четыре примера.
Когда Веру вынуждали, она становилась жутко упрямой.
Сговорились на том, что каждый из Сиракузовых сделает столько примеров, сколько успеет, пока Вера нанижет всю нитку.
Усадив Веру на видное место, так, чтобы можно было все её действия контролировать, быстро она или нормально работает, Сиракузовы приступили к примерам.
— Ты что… ты что делаешь?! — через некоторое время вдруг завопили Сиракузовы. — Ты же… сначала нанизываешь, а потом снова снимаешь! Мы так до утра будем делать примеры!!!
И они решили в гневе отлупить Веру, но тут пришла мама-Сиракузова, увидела, что все работают, и сказала Вере:
— Очень хорошо. Все работают. Все занимаются. Я так и думала, ты на них подействуешь. Труд делает человека человеком. Разве не так? — спросила она Сиракузовых.
— Так, — преданно ответили оба Сиракузова.
«Уж конечно», — подумала Вера.
5. Контурные карты
Нельзя сказать, что Сиракузовы были несмышлеными — и поэтому Вера занималась сними. Они были лодырями. И Вера для них, как сказал Михайла Михайлович, служила своего рода катализатором.
— Когда вы будете проходить химию, — сказал мне Михайла Михайлович, — вы узнаете, что такое катализатор. Если вещество плохо работает, к нему всегда подпускают катализатор — и вещество сразу начинает хорошо работать.
— Значит, это вещество и есть Сиракузовы?
— Именно, — сказал Михайла Михайлович.
И я ещё больше уверился, что он держит ничью сторону (иначе бы он не поставил двойки Сиракузовым и не напустил бы на них катализатор).
Всё изменилось в среду, когда Михайла Михайлович сказал, что нас ожидает новая контрольная — на этот раз по географии — и чтобы к послезавтрему мы принесли контурные карты.
— А где мы их возьмём? — спросили Сиракузовы, потому что, хотя мы всего раз работали с этими картами, Сиракузовы уже заранее их невзлюбили, то есть они говорили, что разведчикам или топографам такие карты нужны, но быть разведчиками или топографами они не собирались: Пётр, например, хотел стать врачом, а Павел — хорошим специалистом по кровельному железу.
— Эти карты вы можете купить в магазине у Ферапонта Григорьевича Каменева, — ответил Михайла Михайлович. — Недавно я покупал. Там ещё есть.
И вытащил из портфеля три штуки, показывая, какие карты должны быть.
— Впрочем, других там нет, — пояснил Михайла Михайлович.
— А с фамилиями писать или без фамилий? — снова спросили Сиракузовы.
— На этот раз с фамилиями, — сердито сказал Михайла Михайлович.
По правде, мне, как и Сиракузовым, тоже не нравились эти карты. Ещё раньше я видел такие у Веры; дают тебе, говорила Вера, листочек бумаги, на котором синим нарисованы какие-то линии, и давай озвучивай: пиши, как какая линия называется Волга, например, или Ока…
Совсем как в опыте с летучими мышами: им тоже завязывают глаза, натягивают в комнате множество верёвочек и смотрят, что из этого выйдет.
После уроков я побежал к Ферапонту Григорьевичу и объяснил ему своё положение: я не хотел, чтоб меня считали летучей мышью, я хотел работать с развязанными глазами.
— Е-рун-да! — сказал Ферапонт Григорьевич. — Кто тебя считает? А если даже и считают? У нас был штурман, так он ориентировался в мореходных картах с завязанными глазами. Потому что знал, что такое карта… — Лицо Ферапонта Григорьевича даже порозовело от удовольствия. — Это мясо, это рыба, это железо, это хлеб жизни, чёрт возьми!
— Ну уж, — сказали.
— Точно, — сказал Ферапонт Григорьевич. — Это я тебе говорю как бывший моряк, ушедший на пенсию. А с тех пор, как я ушёл, карты не стали хуже. Посмотри учебник. Погляди говорящие карты. И тогда с контурными тебе нечего будет делать!..
— Вы думаете? — не очень уверенно спросил я.
— Думаю, — твёрдо ответил Ферапонт Григорьевич.
Тогда я, всё ещё не веря, протянул ему шесть копеек и попросил дать сразу три карты: одну для школы, а две — для дома, для тренировки.
— Вот это другой разговор! — И лицо Ферапонта Григорьевича расплылось в широченной улыбке.
Я никогда ещё не видел, чтобы он так приветливо улыбался. Он даже снял свою морскую фуражку и стал драить козырёк рукавом. А потом снова надел и сунулся под прилавок.
— А то прибежал: мышка… кошка…
Я думал, сейчас он достанет карты, но он там всё шарил и шарил и всё говорил про мышку и кошку, и, по мере того как он шарил, на лице его появилось озабоченное выражение, а потом оно сменилось безграничным удивлением.
— Нет, — наконец сказал он.
И уставился на меня.
— Чего нет? — спросил я.
— Контурных карт!
— А где они?
— Ммм… — сказал Ферапонт Григорьевич, — проклятый склероз… Где-где!.. Скупили! Что ты так смотришь на меня?
Я подумал и убрал свои шесть копеек.
Некоторое время мы молча и с интересом изучали друг друга.
— Следующий! — наконец сказал Ферапонт Григорьевич, хотя никого, кроме меня, в магазине в тот момент не было. — За те же деньги вы, можете купить фирменные карандаши фабрики «Сакко и Ванцетти», — сказал он мне.
И лицо его сразу сделалось не по-родственному официальным.
Пятясь, я покинул магазин. И пришёл в себя только на улице.
«Так, — сказал я, — так… Кто-то скупил… Допустим.
А зачем же он тогда расхваливал эти карты, если заранее знал, что их скупили?»
И тут вдруг отчаянная мысль пришла мне в голову: их не скупили! Они лежали у него там, под прилавком, он только делал вид, что ищет, решив спасти меня и обоих, нелюбимых им, Сиракузовых от верной двойки!
Тёплая волна благодарности затопила меня.
«Какой человек! — думал я. — Верный. Отзывчивый. Настоящий».
Через час по штакетниковому забору, как в старые добрые времена, ударили палкой.
Это были Сиракузовы.
— Купил карты? — сухо и не глядя, спросили они.
— Нет, — сказал я.
— Мы тоже. Под прилавок заглядывал?
— Нет, — сказал я.
— Мы тоже. Но пока молчи. В пятницу Михайла Михайлович сам всё узнает.
И снова мы разошлись во враждебном молчании.
6. Михайла Михайлович пишет книгу
Но я не мог усидеть дома. Я пошёл к Михайле Михайловичу посмотреть, как он выглядит, если уже знает, что контурные карты исчезли. Но он писал книгу.
Тут уже сидели оба Сиракузова, которые, вероятно, тоже пришли посмотреть на Михайлу Михайловича.
— Шшш… — сказала мне жена Михайлы Михайловича, наша Бронислава.
Она с Сиракузовыми грызла семечки.
Я сел рядом и, если включить сюда Сиракузовых, мы теперь вчетвером стали грызть семечки и наблюдать, как Михайла Михайлович пишет книгу.
— Первую главу приканчивает, — шёпотом сказала Бронислава.
Мы кивнули, продолжая есть.
На столе перед Михайлой Михайловичем лежали старинные и нестаринные книги, из которых он, вероятно, делал выписки о нашем городе.
Вот он обмакнул перо, вот поднёс его к бумаге, но передумал.
Пошевелил губами.
Посмотрел в книгу.
Отложил перо.
Я ещё ни разу не видел, как пишут книги.
Вдруг Михайла Михайлович повернул голову, заметил, что мы, все четверо, во главе с Брониславой, перестав есть, на него смотрим.
— Ну что вы на меня смотрите? — спросил он и засопел, а его круглое лицо выразило страдание. — Думаете, легко писать, когда вокруг сопят и смотрят?.. Кажется, я взялся не за своё дело… — Он вздохнул и вдруг оживился. — Я откопал тут любопытное свидетельство… Как ты думаешь, — повернулся он к Брониславе, — некий человек по фамилии Сиракуз мог иметь отношение к вашим Сиракузовым?..
— Очень просто мог, — сказала Бронислава.
— Тогда надо проверить по инвентарным книгам бабушки Василисы… жил ли тут в семнадцатом веке такой Фома Сиракуз, по прозванью Неверный…
— Почему неверный? — удивились Сиракузовы.
— А потому что он всегда и во всём, наверно, сомневался…
— А-а, — удовлетворённо сказали Сиракузовы.
— И поплатился за это: предсказал судьбу самозванному царевичу Лжедмитрию…
— Это какому Лжедмитрию, — сразу оживились Сиракузовы, — который хотел воцариться в Москве?
Потому что, кажется, это был единственный царевич, про которого они знали.
— Тому самому, — ответил Михайла Михайлович. — До похода на Москву он остановился в Монетке. А поскольку среди монеткинцев Фома слыл самым прямым и неподкупным, да ещё к тому же умеющим предсказывать судьбу, Лжедмитрий и решил выяснить, достанется ли ему московский престол… «Достанется», — ответил Фома. И Лжедмитрий уже было обрадовался. «Да вот только ненадолго», — продолжал Фома… — Михайла Михайлович улыбнулся, а Сиракузовы твёрдо сказали:
— Наш это был Фома, наш… У нас многие прямые и неподкупные, а некоторые даже умеют отгадывать судьбу: заранее всё знают…
Бронислава посмотрела на них и неожиданно прыснула, а Михайла Михайлович спросил:
— Если у вас в роду все такие провидцы, то ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса…
— Ну? — сказали Сиракузовы.
— Стоит ли мне писать эту книгу?..
— Стоит, — твёрдо сказали Сиракузовы, — если даже не получится, всё равно интересно…
Бронислава возмущённо замахала на них руками, а Михайла Михайлович продолжал:
— И второй вопрос. Не получите ли вы завтра по контрольной двойку?
— Это за контурные карты? — спросили Сиракузовы.
Я замер.
— За контурные карты, — сказал Михайла Михайлович.
— Не, — ответили Сиракузовы, — не получим.
Михайла Михайлович удивился и велел на всякий случай повторить задание.
Мы вышли.
— Понял? — сказали Сиракузовы. — У нас все в роду ясновидцы!..
Я хотел ответить, что не ясновидцы они, а жулики, но тут увидел на дороге бабушку Василису.
Вероятно, нам с Сиракузовыми одновременно пришло в голову завладеть инвентарными книгами бабушки, потому что мы бросились к ней и потянули её в разные стороны.
— Бабушка, — торопливо говорил я, понимая, что, если сейчас не перетяну её на свою сторону, её перетянут немедленно Сиракузовы, — а я решил писать книгу!
— У кого что, — отбиваясь, говорила бабушка, — а у меня ремонт…
— Бабушка… — опять начал я.
Но Сиракузовы меня перебили.
— Что ты пристаёшь к бабушке? — сказали они. — Просто стыдно! Пожилой человек, а ты… — И начали сами: — Ты бы отдала нам, бабушка, свои инвентарные книги…
«Ну, всё, — подумал я, — сейчас отдаст…»
— Зачем? — удивилась бабушка.
— Тоже писать книгу! — объявили Сиракузовы.
— Нет, — сказала бабушка, — четыре человека не могут писать одну и ту же книгу. Я уже обещала Михайле Михайловичу…
И прошла в наш дом.
— Ну, съели? — сказал я Сиракузовым.
7. Бронислава переубеждает Михайлу Михайловича
— Ты знаешь, — сказал Михайла Михайлович, — всё-таки инвентарными книгами бабушки Василисы надо пользоваться с большой осторожностью…
— Это почему? — тут же обиделась Бронислава.
— А потому, что некоторые ваши семейные предания не выдерживают критики. Известно, что фельдмаршал Кутузов не курил, а он у вас прикуривает с помощью вашего семейного кресала…
— В минуту сильного волнения фельдмаршал мог закурить, — сердито ответила Бронислава. — Это во-первых. А во-вторых, я всегда знала, что ты плохо относишься к нашей семье!..
— Помилуй бог, как говорил Суворов! — сказал Михайла Михайлович. — Я чудесно отношусь к вашей семье!
Но всякие нападки на наши семейные предания прекратил.
8. Контурные карты (продолжение)
В пятницу в классе только и шли разговоры, что про контурные карты.
Сиракузовы говорили, что карты эти не скупили, а похитили, и весь вопрос только — кто. И смотрели на меня.
Наш отличник Ватников тоже считал, что похитили: чтобы лишить его, Ватникова, ещё одной заслуженной пятёрки.
— Я давно знаю, — говорил Ватников, — что я у многих — как бельмо на глазу…
«Уж точно», — подумал я и хотел сказать об этом Ватникову, а заодно Сиракузовым, что не нужны мне их дурацкие карты, но тут в класс вошёл Михайла Михайлович, шумно опустил на стол портфель и сказал, чтобы мы достали карты.
На мгновение в классе воцарилась мёртвая тишина. А потом, как по команде, все заорали: Сиракузовы хором — про шпионов, Ватников — про свою несостоявшуюся пятёрку, остальные про то, что карт нет.
Только я молчал.
— Алёша, — сбитый всем этим с толку, сказал Михайла Михайлович, — объясни мне: что здесь происходит?
Я объяснил.
Даже изобразил в лицах, как ходил к Ферапонту Григорьевичу, и как Ферапонт Григорьевич лазал по всему магазину, и как огорчился, когда увидел, что карт нет.
— А где они? — огорчаясь вместе с Ферапонтом Григорьевичем, спросил Михайла Михайлович, посмотрел на Сиракузовых и, вероятно, вспомнил про их вчерашнее предвидение.
— Не знаю, — сказали.
Потому что не я ведь заведовал магазином.
После уроков мы всей гурьбой пошли к Ферапонту Григорьевичу: впереди шагал Михайла Михайлович (и я подумал, что на этот раз Ферапонту Григорьевичу придётся туго), замыкали шествие оба Сиракузова.
Ферапонт Григорьевич как раз отпускал мебельной фабрике авоську скрепок.
Увидев всех нас, он радостно улыбнулся и попросил обождать немного. Наконец со скрепками всё было улажено.
— Чем могу… — начал ещё более радостно Ферапонт Григорьевич, но Михайла Михайлович одним шевелением брови остановил его.
— Товарищ Каменев, — сурово сказал он, — вы ведь прекрасно знаете.
— Знаем, — ответил Ферапонт Григорьевич, — знаем, товарищи, но помочь, увы, не можем ничем. Скупили ваши карты. Третьего дня, кажется… — И торжественно добавил: — Но в понедельник я новые привезу. А вообще с торгующей организацией надо заранее договариваться…
Мы слушали, открыв рты.
— Так, так, — многозначительно сказал Михайла Михайлович и посмотрел на нас, ожидая нашей поддержки. — Значит, вот так сразу скупили, двести штук, в один день?
— Очень интересно, — протянул Михайла Михайлович, — кто же это был: Колумб? Или в ваш магазин заходил будущий Америго Веспуччи?..
Мы захохотали.
— Не могу твёрдо сказать, — спокойно ответил Ферапонт Григорьевич, — но, может быть, это был и Америго Веспуччи. Дело в том, что скупивший был в маске.
Мы ахнули. Думаю, Михайла Михайлович тоже ахнул, но не подал вида. Он только посильнее опёрся о прилавок и заглянул внимательно Ферапонту Григорьевичу в глаза.
Тот отвёл глаза в сторону.
— Я не знал, что у тебя будет контрольная, — примирительно и мягко сказал он.
— Не знал… — с чувством произнёс Михайла Михайлович. — Так знай теперь!
И вышел из магазина.
Мы остались стоять.
«Ну, всё, — подумал я, — теперь они навечно поссорятся…»
— А вам что, дети, надо? — приветливо спросил Ферапонт Григорьевич.
И тут наш отличник, наш Митя Ватников, спросил охрипшим от волнения голосом:
— А может… это правда был Америго Веспуччи?..
— Не убеждён, — со вздохом ответил Ферапонт Григорьевич.
И мы по одному начали выходить из магазина.
9. Наши угрозы осуществляются
Вечером Сиракузовы доказывали дома, что это я подбил Ферапонта Григорьевича спрятать куда-нибудь карты, потому что я — всем известно — этих карт боюсь (будто они не боялись!).
— Он на этом не успокоится, — говорили Сиракузовы. — Они нам ещё свет выключат, а потом дом снесут!
— Кто? — отрываясь от газеты, спросил Сиракузов-старший.
— Лапины!
— Уфф… — сказал Сиракузов-старший. — Это невозможно: я вас выпорю! Мне уже на работе докладывают: Лапины ловят Сиракузовых, а Сиракузовы ловят Лапиных…
Он ещё что-то хотел добавить, и тут погас свет.
— Ну?! — заорали Сиракузовы.
— Что — ну? — шаря в потёмках, отвечал Сиракузов-старший.
— Ведь выключили!
— Выключили-выключили… Будто до их угроз никогда не выключали.
Тут появилась мама-Сиракузова и сказала, что на кухне перегорели пробки.
Пробки вставили.
Младшие сели немного пристыженные: такого поворота они никак не ожидали.
— Тут есть интересная заметка, — снова надевая очки, сказал Сиракузов-старший. — Роза написала… «О перспективах жилищного строительства в нашем городе»… Это я тебе говорю, Маша.
— Я слушаю, — сразу сказала мама-Сиракузова.
— По генеральному плану… — начал Сиракузов-старший и вдруг замолчал.
— Я слушаю, — сказала мама.
Но Сиракузов-старший молчал.
— Видишь ли… — наконец сказал он и покосился на младших.
Те с интересом ждали.
— Ожидается большое… эээ… строительство. Часть деревянных домов снесут…
— И наш тоже? — подняла голову мама.
— Тоже.
— Ну?! — сразу заорали Сиракузовы. — Что мы говорили?! Они давно про это грозились… И вот теперь — начали!..
— Но они свой дом тоже снесут, — попробовал утешить их Сиракузов-старший.
Но младших это уже не волновало.
И то, что на нашей улице будут новые дома, это их тоже не волновало.
— Как палку искать, так все бросились! — говорили они. — А как дома сносят или карты исчезают…
— Уфф… это какой-то кошмар, — сказал Сиракузов-старший. И вдруг рявкнул: — Пишите заявление!
— ?
— На моё имя. В установленном порядке.
Сиракузовы-младшие, опешив, глядели на своего папу.
— Поскольку вы несовершеннолетние, дайте на подпись трём ответственным лицам, скажем: Михайле Михайловичу, тётке Розе и… бабушке Василисе. Этого, я думаю, будет достаточно. У вас есть вопросы?
— Нет, — сказали Сиракузовы.
И поскорее побежали к Михайле Михайловичу, чтобы вместе с ним писать заявление, поскольку он больше всех пострадал с контурными картами.
10. Заявление
Сначала Михайла Михайлович не хотел участвовать. Он ссылался на то, что не держит ничью сторону, а в истории с контурными картами ему многое уже понятно: он получил необходимые разъяснения от Ферапонта Григорьевича: карты действительно скупили, он видел чек, но скупивший пожелал остаться неизвестным.
— Зато нам непонятно! — сказали оба Сиракузова.
И, атакуемый с трёх сторон (оба Сиракузова плюс присоединившаяся к ним Бронислава), Михайла Михайлович сдался.
— Пишите, — сказал он и, ероша волосы, начал ходить по комнате. — «Начальнику милиции города Монетки подполковнику Сиракузову от его детей…» Написали?
— Написали, — с готовностью ответили оба Сиракузова.
— «Заявление. Настоящим ставим вас в известность, что тёмная история с контурными картами потихоньку начинает проясняться…»
— Да где она проясняется?! — заорали оба Сиракузова:
— Пишите, — сурово потребовал Михайла Михайлович, — или я не дам свою подпись.
Бронислава, сидевшая в своём углу, неожиданно хихикнула.
— Написали, — подозрительно глядя на неё, ответили Сиракузовы.
— «Как удалось выяснить путем косвенных улик, скупивший не был ни Колумбом, ни известным мореплавателем Америго Веспуччи…»
— Конечно, не был, — охотно согласились оба Сиракузова. — Но кем он был?
— «Невыясненными в этой истории остаются два момента, — не моргнув глазом, продолжал Михайла Михайлович, — а именно: имел ли право продавец писчебумажного магазина Ф. Г. Каменев продавать что-либо гражданину в маске — не нарушает ли это правила торговли, и кем был тот гражданин?..» Написали?
— Написали, — с готовностью ответили оба Сиракузова.
Бронислава вдруг засмеялась и, повалив по дороге стул, выскочила из комнаты.
Михайла Михайлович свирепо посмотрел в её сторону.
— Ну-с, давайте на подпись, а потом можете идти к бабушке и тёте Розе.
И подписал наискось: «Мих. Мих., не возражаю».
К тётке Розе они попали сразу, едва сказали секретарю, что несут бумагу на подпись. Тётя Роза была депутатом, и мало ли с какой просьбой могли обратиться к ней юные пионеры.
— А, — увидев обоих Сиракузовых, приветливо сказала тётя Роза и отодвинула папку. — Чему обязана вашим посещением?
Но Сиракузовы молчали. Они увидели в углу стол, на котором стоял игрушечный город.
— Что это? — спросили Сиракузовы.
— Макет, — ответила тётя Роза. — Макет нашего города. Лет через двадцать пять.
Сиракузовы переглянулись и, сунув тётке Розе заявление, коротко сказали:
— Вот.
Тётка Роза прочитала.
— Удивительно, — сказала, — во всех вот таких историях фигурирует почему-то фамилия Каменев…
— Хо! То ли ещё будет, — сказали Сиракузовы. — Ещё неизвестно, что дальше будет!..
Это не понравилось тётке Розе.
— Где я должна поставить свою подпись? — сухо спросила она.
— Вот здесь, — сказали Сиракузовы.
И тётка Роза размашисто написала: «Тов. Каменев! Не вносите сумятицу в правила торговли! Р. Каменева».
11. Контурные карты (окончание)
Последней должна была поставить свою подпись бабушка Василиса. Когда Сиракузовы влезли в автобус и увидели, что следом с большой корзиной влезаю я, это неприятно поразило их, они сразу поняли, что я тоже еду к бабушке Василисе. Да ещё с большой корзиной. Зачем?
— Поворачивай, — сказали мне Сиракузовы.
Но я прошёл мимо и сел со своей корзиной за спиной шофёра.
Это ещё больше подействовало на Сиракузовых. Они поняли: начни они пихаться, я бы сразу сказал об этом шофёру.
Две остановки мы ехали молча. Сиракузовы напряжённо дышали мне в затылок. Наконец на третьей остановке они заговорили:
— Ты куда едешь, к бабушке Василисе?
— К бабушке Василисе, — сказали.
— Отскочи! — сразу оживились Сиракузовы. — Это наша бабушка. Она носит фамилию Сиракузовых. И она нас любит.
Я хотел сказать, что это наша общая бабушка, и ещё неизвестно, кого она больше любит, но тут в моей корзине заворочалось и зашуршало, и Сиракузовы сразу забыли про бабушку.
— Что это? — уставились они на меня.
— Кролики, — сказал я.
— Бабушке Василисе?
— Бабушке Василисе.
— Тьфу ты, а мы думали, ты едешь за инвентарными книгами!
Я объяснил, что кролики — подарок дяди Бориса, он давно обещал их бабушке и ещё обещал обои, и вот теперь дарит кроликов. Думает, бабушка свяжет ему за это к зиме тёплые носки и рукавицы.
— А обои тоже дарит? — не слушая, ревниво спросили Сиракузовы.
Они надеялись, что, может быть, мы не всё ещё подарили бабушке и, таким образом, они тоже что-нибудь подарят.
— Тоже, — сказал я. — И не только подарили, но уже и обклеили. Ферапонт Григорьевич достал.
— Ты тоже обклеивал? — спросили Сиракузовы.
Мне очень хотелось сказать, что тоже, но я честно сказал, что это они без меня сделали.
Но Сиракузовы всё равно приуныли: я, по крайней мере, вёз кроликов, а они, кроме заявления, ничего бабушке не везли.
— Покажи кроликов, — убито сказали Сиракузовы.
Я показал.
Они запустили в корзину руки и долго чесали у кроликов за ушами.
— Слушай, — наконец сказали они, — а давай это будет наш общий подарок, а?
Я сразу понял, насколько важным было предложение, которое сделали мне Сиракузовы. От моего ответа зависели теперь и мир, и война.
— Нет, — наконец сказал я Сиракузовым и прикрыл кроликов.
И Сиракузовы тяжело задышали.
— Ладно, — сказали они, — тогда мы припрём вас…
И сунули мне под нос заявление.
— Вы помешались на заявлениях, — сказал я.
— Нам не заявление дорого, — ответили Сиракузовы, — а правда. Истина, иначе говоря.
— Я бы тоже мог написать заявление про кресало, — сказал я.
— Конечно, мог, — передразнили Сиракузовы. — Да что толку, если мы не брали этого кресала!..
Я мрачно посмотрел на них (мрачно потому, что приедут родители — и доказывай им, что не я брал это кресало!).
До самого бабушкиного дома мы хранили угрюмое молчание.
Едва мы (я со своими кроликами и Сиракузовы со своим заявлением) вошли в дом, сразу поняли: в бабушкином доме что-то неладно. Мы только не могли понять: что?
Посреди ослепительно светлой комнаты стояла бабушка Василиса с охапкой цветов в руках, а от всех четырёх стен исходило на бабушку голубое сияние.
— Проходите, — радушно сказала бабушка, — я вот думаю, куда поставить цветы.
«В вазу», — хотели сказать Сиракузовы, но, приглядевшись, только и сказали:
— Бабушка…
Потому что сияние, которое мы увидели, исходило не от обоев, а от бывших контурных карт, которые стали теперь обоями.
Я быстро сел и выпустил кроликов.
— Браво! — сказала бабушка, а потом, приглядевшись, добавила: — Но если он думает, я буду вязать ему тёплые носки из этих кроликов, то ошибается: это мясные, а не пуховые кролики… Так и передай…
— Бабушка… — во второй раз начали Сиракузовы.
Но она не дала им вставить и слова.
— Вижу, вам кролики тоже нравятся. Это естественно. Но только недалёкие люди могут думать, что кроликам не нужно травы…
— Да мы не про кроликов! — взорвались Сиракузовы. — Мы про обои! Где ты их взяла?!
— Что значит — взяла? Купила! — удивилась бабушка. — В магазине у Ферапонта Григорьевича, разумеется. Других там не было. Теперь-то они всем нравятся…
— Да ведь это контурные карты, бабушка! — со стоном сказали Сиракузовы. — Значит, это ты была в маске?! Значит, это ты пожелала остаться неизвестной?!
— Я? Возможно, — откликнулась бабушка. — Ферапонт Григорьевич что-то говорил мне об этом. Но я ведь не сильна в географии. Главное, я подумала, что нравятся… Да и вы на досуге сможете изучать географию…
— Да при чём здесь география? Маска где? — потребовали Сиракузовы.
Я поскорее вышел, чтобы нарвать травы для кроликов.
— Ну? — появляясь следом, сказали Сиракузовы. — Обманули бабушку? Обещали обои, а что подсунули? С таким, как ты, мы даже чай пить не останемся… А ещё кричишь: мы фамилию позорим!..
Тем не менее, они что-то уносили сухим пайком в кулёчке.
— Никто ей ничего не подсовывал, — сказал я. — Вы же слышали. Она сама выбирала.
Сиракузовы хмуро молчали. Что они могли ответить?
— Ну, а ты знал, что у неё контурные карты?
— Нет, — сказал я. — Я даже думаю, она не надевала никакой маски. Можете, кстати, съесть своё заявление.
Эта моя последняя реплика их окончательно доконала. Они пробормотали что-то насчёт того, что я, мол, за это ещё отвечу и что они, мол, ещё запихнут меня в грузовик, а потом ушли.