1. Верин омлет и мой грузовик
Грузовик, которым грозили Сиракузовы, был не действующим.
Два раза в неделю уроки труда проходили у нас на автобазе. Дядя Борис нам это устроил. И грузовик он нам тоже устроил. До этого мы делали бумажные салфетки. Но потом наш учитель труда вообще уехал — и мы остались даже без салфеток. И тогда Михайла Михайлович пригласил на общественных началах дядю Бориса и Брониславу.
Никогда не забуду, как я перерезал ленточки перед этим грузовиком.
Это был старый-престарый грузовик — таких смешных мы никогда раньше не видели, и, чтобы он куда-нибудь поехал, его надо было сначала несколько лет ремонтировать: мало того, что он был без стёкол, — у него ещё не хватало одного колеса: вместо колеса была подставлена чурка.
— Нет, — сказал Ватников, — лучше делать бумажные салфетки…
И мы не могли с ним не согласиться.
— В общем, одноногая руина, — определили Сиракузовы.
И тут дядя Борис, заметив, что мы всё ещё разглядываем грузовик, решил, что это хорошее предзнаменование (усмотрел в этом нашу заинтересованность), и, потирая лысину, радостно спросил:
— Ну как?
А мы смотрели, как он потирает лысину, и думали, когда он примется за свою козлиную бородку.
— Рухлядь, — сказал Ватников.
— Ватников! — строго одёрнул его дядя Борис. — Не забывайте, что вы находитесь в автопарке, на уроке труда, здесь не привыкли к таким выражениям. А что касается «рухлядь» или «не рухлядь», то мы его… — тут дядя Борис похлопал грузовик, — поднимем.
— Не поднимем, — ответили Сиракузовы.
Но дядя Борис почесал бороду и сделал вид, что не расслышал.
— Ватников! — снова строго спросил он. — Что вы делали на предыдущих уроках?
— Труда? — спросил Ватников.
— Конечно, не балета…
— Бумажные салфетки, — пролепетал Ватников.
Дядя Борис дал нам возможность в это вслушаться.
— А я вам предлагаю делать грузовик! Есть разница?
— Есть, — снова пролепетал Ватников.
— Вот именно, есть… каждому ясно… — Дядя Борис снова причесал бороду. — Буду говорить прямо и без дипломатии: автомеханиками я вас не сделаю, но чему-нибудь научу. Это не значит, что мы отремонтируем грузовик за одно воскресенье. Но отремонтируем. Может, полгода на это ухлопаем… На сегодня всё. Я вас отпускаю. Как говорится, крепко держи баранку, шофёр… Обоих Сиракузовых и одного Лапина прошу остаться.
Мы остались.
— Предупреждаю, — строго оглядев нас, сказал дядя Борис, — если оба Сиракузова будут отвинчивать гайку, которую завинчивал Лапин, или, наоборот, Лапин будет отвинчивать гайку, которую завинтили Сиракузовы, всем троим оторву головы. Вся эта ваша война не распространяется на мой грузовик. Ясно?
Он словно предчувствовал, что они собираются запихнуть меня в грузовик.
— Ясно, — буркнули оба Сиракузова.
— И тебе ясно? Тогда хорошо.
Когда я пришёл домой, тётя Роза и Наташа сидели за столом и кашляли. В комнате стоял чад.
— Вера делает задание, — пояснила тётя Роза. — По домоводству.
И тут только я вспомнил, что у Веры сегодня тоже задание. Бронислава им устроила.
— Что она делает? — спросил я.
— Омлет, — коротко ответила тётя Роза.
— На четырёх человек, из четырёх яиц, — пояснила Наташа.
Я подсчитал быстро: нас выходило четверо.
И тут в комнату вошла Вера с омлетом в руке.
В другой руке у неё была оценочная тетрадь по домоводству.
— Омлет! — объявила Вера.
Я сразу увидел: четырем человекам тут делать нечего: это был жалкий куличик неопределённого цвета.
— Вот это? — спросил я.
— Вот это, — сказала Вера.
Я строго посмотрел на тётю Розу, потом на Наташу и попросил дать мне поваренную книгу.
Но они даже не сдвинулись с места.
— Надо посмотреть, что там пишут, — сказал я. — Проверить рецептуру… Яйца положила?
— Положила, — ответила Вера. — И яйца, и молоко.
— А где молоко? — спросил я.
— А ты что, не видишь? — обиделась Вера.
— Ешь, — посоветовала мне Наташа. — Довольно, стыдно издеваться над человеком.
Я стал есть и съел всё, чтобы никого не обидеть.
— Кто будет ставить оценку? — деловито спросила Вера.
— Вероятно, тот, кто ел, — ответила тётя Роза.
Вера протянула мне оценочную тетрадь по домоводству, и в графе «Мнение ближайших родственников» я поставил: «Меняю два ваших омлета на четыре наших грузовика».
— Это не мнение! — хором закричали Вера и Наташа.
— Это мнение, — успокоила их тётя Роза. — Этим он приравнивает два наших омлета к своим четырём грузовикам…
2. Первые сообщения о велогонке
Сиракузовы всё-таки не вняли предупреждению дяди Бориса. И поплатились.
Запихивая меня в грузовик, Сиракузов Павел прищемил себе палец. До утра он держал его в холодной воде, а утром побежал в травматологический пункт.
Вообще Павел был трусоватым человеком, и его никакими силами не затянуть бы в травматологический пункт, но тут надо было проверить, осуществится ли наша угроза: пустят ли его в травматологический пункт. И ради этого можно было пожертвовать пальцем.
В то утро в травматологическом пункте дежурила Наташа. Она как раз прокипятила инструменты и раскладывала их теперь на подносике: самые страшные она убирала назад, а самые, по её мнению, симпатичные выставляла вперёд.
Она знала уже, как действуют на травмированного человека никелированные инструменты.
И тут в кабинет, хромая, вошёл Сиракузов Павел. То есть он мог войти обыкновенно, но ему казалось, что хромая войти лучше.
Это напугало Наташу.
— Что случилось? — подбегая, спросила она.
— Травма, — сказал Сиракузов и протянул палец. — Вот здесь. Прищемило. — Но не стал уточнять, как именно и почему прищемило.
Наташа немного успокоилась.
— Микробов много, — разглядывая палец, сказала она.
— Где? — удивился Сиракузов.
— Под ногтями.
— Ты давай лечи травму! — обиделся Сиракузов.
Наташа вымыла ему обе руки дезинфицирующим раствором, а заодно — палец.
— Теперь потерпи, — сказала она.
— Резать будешь? — догадался Сиракузов и уставился на подносик, где лежали кривые инструменты: любым из них спокойно можно было отрезать палец.
«Надо было идти в детскую поликлинику, — тоскливо подумал Павел. — Там наверняка инструменты поменьше…»
Наташа взяла ножницы и одним движением вскрыла болячку.
— Всё? — изумлённо спросил Сиракузов.
— Всё, — бинтуя, сказала Наташа.
— Ну, а если бы я, к примеру, сломал ногу? — спросил Павел.
— Зачем? — удивилась Наташа.
— Ну, так… ради интереса, — сказал Павел. — Тоже бы залечила?
— Тоже, — сказала Наташа. — Я ведь обязана лечить. В этом состоит моя работа.
— Да-а… очень интересная работа, — сказал Павел.
Когда он вышел на улицу, то прежде всего увидел меня.
— Ну? — сказал он, злорадно помахивая забинтованным пальцем. — Был в вашем травматологическом пункте…
— И что? — глупо спросил я.
— А ничего, — нахально ответил Сиракузов. — Залечили. Ногу бы сломал — тоже залечили бы. Не имеют права…
И пошёл, помахивая пальцем.
Вечером я сказал Наташе, что надо бы отправить этого Сиракузова в детскую поликлинику: пусть бы его там лечили, потому что у него не настоящая травма, а это он, меня запихивая, прищемил палец.
— Всё равно, — сказала Наташа. — Я была обязана его лечить, и я буду лечить, невзирая на лица.
— Да какие же это лица?! — воскликнул я. — Особенно у Павла?
— А что же у него? — заинтересованно спросила Вера.
— Рожа, — охотно сказал я.
— Рожа не рожа, а у врачей есть клятва. И они обязаны лечить.
— Какая клятва? — удивился я.
— Древняя, — ответила Наташа. — Я сама её только недавно выучила. — И, положив руку на учебник по травматологии, торжественно сказала: — Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь: все силы и знания посвятить охране и укреплению здоровья человека, быть всегда готовым оказать ему помощь, внимательно и заботливо относиться к любому больному, хранить доверенную врачебную тайну. Верность присяге клянусь пронести через всю свою жизнь… Вот какая клятва. Древний медицинский работник Гиппократ придумал. Так неужели ради тебя и твоих Сиракузовых я буду нарушать её?
Я сидел, открыв рот. Я и не подозревал, что Наташа знает какую-либо клятву.
— Но ты ведь ещё не врач? — наконец сказал я.
— Буду, — убеждённо ответила Наташа.
— Очень хорошая клятва! — сказала Вера. — Не нарушай её!
— Если бы ваш Гиппократ имел дело с Сиракузовыми, — сердито сказал я, — он бы давно отказался от своей клятвы.
— Никогда в жизни! — ответила Наташа и, сердитая, вышла из комнаты.
Тогда я пошёл домой и принялся за Веру.
— Аксель, — строго сказал я, — в последнее время ты мне становишься подозрительной: третий раз подряд ходишь с Сиракузовыми в кино. На кого ты работаешь?
— На тебя, — сразу сказала Вера.
— А зачем же тогда ходишь в кино?
— По твоему заданию, сказала Вера.
— Да по какому такому заданию?! — возмутился я. — Ты должна была проникнуть к Сиракузовым — это верно. Вытащить их из двоек. Узнать их планы и куда они дели кресало, а не ходить с ними в кино. А ты что узнала? Что ты узнала?..
— Сиракузовы собираются на Олимпийские игры, вот что я узнала! — торжественно сказала Вера и посмотрела на меня, ожидая, какая будет реакция.
Признаться, я оторопел.
— Или на чемпионат мира, — поправилась Вера.
— Врут твои Сиракузовы! — возмущённо сказал я. — Их и близко туда не подпустят! И я просто удивляюсь: как можно работать с таким легковерным разведчиком, как ты!
— Да это не наши Сиракузовы собираются, — терпеливо втолковывала мне Вера, — а те… велогонщики, из Ленинграда… Это мне наши Сиракузовы сказали…
Я сразу вспомнил генеалогическое дерево и веточку, на которой сидели эти Кеша и Виктор.
— Всё равно врут, — убеждённо сказал я. — Те тоже никуда не собираются.
— А транспарант, который рисовала тётя Роза? — поразмыслив, спросила Вера.
— Какой транспарант?
— «Привет участникам многодневной велогонки!» Я думала, ты знаешь…
— Да откуда мне знать?! — сказал я и помчался разыскивать тётю Розу.
Я нашел её у плиты: она стряпала, а Наташка ела.
— Перестаньте есть! — сказал я.
— А что? — в один голос спросили они, а Наташа уронила один блин обратно.
— Сиракузовы едут, оказывается, на Олимпийские игры, а я ничего не знаю!
— Газеты читать надо, тогда узнаешь, — сказала Наташа. — Или спросил бы у Сиракузовых — они знают. Но пока эти ленинградские Сиракузовы ещё никуда не доехали, и доедут ли, этого я тоже не знаю…
— Почему? — удивился я: все всё знали, только я один ничего не знал.
— В Белебелковском районе они уже задавили курицу… А если посмотреть на их фотографии, то и подавно…
Белебелковский район находился совсем рядом. Следовательно, велогонка приближалась.
— Им надо смотреть под ноги, — сказал я, — тогда доедут. А то как сядут на велосипед, так ни о чём не думают…
— Верно, — сказала Наташа и протянула мне газетную фотографию, и я впервые увидел обоих востроносеньких Сиракузовых: в одинаковых шапочках, на одинаковых велосипедах, они рулили куда-то, как обречённые.
— Судя по фотографиям, — печально сказала тётя Роза, — их превратили в настоящих галерников… Те, правда, вёслами работали, а эти педалями…
— Никто их ни в кого не превращал, — сказал я. — Они с самого начала такие были.
— Нет, это гонка их измотала. Я, правда, их с трёх лет не видела, но, чувствую, измотала. Надо хоть, чтоб они у нас отдохнули…
— Пусть не садятся на велосипеды, если не могут, — сурово сказала Наташа.
— Так ведь заставляют, — ответила тётя Роза.
— Кто заставляет? — не понял я.
— Сидеть на велосипеде, — ответила тётя Роза.
Наташа засмеялась, а потом сухо пояснила, что велогонка — дело добровольное: хочешь — участвуй, а хочешь — иди пешком, так что напрасно жалеет тётя Роза Сиракузовых: каждый получает своё.
— Не дойти им, — сказала тётя Роза. — Вон у Кеши колено разбито…
— Дойдут, — твёрдо сказал я. — Залечат. Весь наш травматологический пункт на Сиракузовых работает.
Наташа сердито посмотрела на меня, хотела что-то сказать, но промолчала.
3. Велогонка
Утром, идучи в школу, мы увидели транспарант, про который говорила Вера: транспарант натягивали над площадью.
— Ну, дела! — радостно сказал нам Коля, обращаясь не то ко мне, не то к Вере. — Подвалило так подвалило! — Коля был в тренировочном костюме — руководил установкой транспаранта. — Они пройдут через наш город!..
— Кто? — будто не зная, спросил я.
— Да Сиракузовы! Оба! — радостно сказал Коля.
Но я не видел причин, чтобы радоваться. Эти мифические Сиракузовы, которые жили в Ленинграде и которых мы только теперь впервые увидели на фотографии, могли оказаться при ближайшем рассмотрении кривобокими или криворукими, а у нас и так хватало родственников. Кроме того, кривобокие или криворукие, но это были родственники Сиракузовых, мы же, Лапины, при любом раскладе медаль не получали. А в третьих, я не забыл ещё, как Коля со своими Сиракузовыми отлучил нас от лодочной станции и при этом даже не чувствовал себя виноватым.
«Ничего, — думал я, — скоро дядя Борис женится на твоей маме и перетащит тебя на нашу сторону. Ты даже не подозреваешь, что фактически уже завербован…»
— Возможно, — продолжал ничего не подозревающий Коля, — они остановятся в нашем городе. Они ведь не могут целый день вертеть педалями!..
— А им что, нужны педали с бензиновым моторчиком? — спросил я, потому что именно на таких педалях мама и папа поехали в отпуск.
— Я тебя сейчас стукну, — пообещал Коля. — Но не буду. Уже создан штаб. И знаете, кто председатель?
— Кто? — спросила Вера.
— Я, — скромно сказал Коля. — Но вы ведь, наверно, опаздываете в школу?..
— Опаздываем, — сказал я.
— Ну, ничего, — сказал Коля. — Скажете: вешали транспарант…
— Нехорошо лгать, Коля… — На всякий случай я отскочил в сторону, но он, кажется, не собирался меня стукнуть: он просто переключился на Веру.
— Так вот, уже создан штаб…
— И ты председатель штаба, — сказала Вера.
— Не я один, — запротестовал Коля. — У меня ещё есть помощники: Сиракузов-старший, например, и тётя Роза…
Но тут к Коле подбежали трое из его помощников — два штангиста с мебельной фабрики и один спринтер с молокозавода, и мы так и не узнали, за что отвечают в штабе Сиракузов и тётя Роза.
— Заходите ко мне после школы! — крикнул нам Коля. — Я вам доскажу! — И принялся со своими помощниками распутывать длинную верёвку, к которой были подвешены оградительные флажки: такие флажки ставят, когда ремонтируют улицу.
— А ведь это хорошо, — сказала вдруг Вера, — что мы познакомимся наконец с этими Сиракузовыми…
— Не вижу ничего хорошего, — сказал я. — Нам вполне хватает наших Сиракузовых…
— Но ведь те нам тоже родственники?..
— Ещё более дальние, чем наши Сиракузовы, — сказал я. — И потом, если бы я сел на велосипед и прямо с Окулининой горы въехал в наш город, вы бы меня встречали?
— Не знаю, — честно сказала Вера.
— А их встречают. Даже вешают транспаранты и натягивают флажки.
В классе Сиракузовы показывали всем, как работают настоящие гонщики. Для этого они сидели верхом на швабре и крутили несуществующие педали.
— Весь город держится на Сиракузовых, — говорили они. — Это будет наша вторая олимпийская медаль. В тысяча девятьсот шестом году мы уже одну завоевали. На скачках.
— Я на твоей стороне, — на всякий случай шепнул мне Ватников, — но будто бы буду с ними…
И снова отскочил к Сиракузовым.
Судя по всему, Сиракузовы уже считали, что олимпийская медаль у них в кармане. И обещали её каждому (подержать, разумеется), кто придёт к финишу приветствовать победителей — Сиракузовых.
На меня они даже не посмотрели.
От обиды и огорчения я сел не на свою нарту.
«Хорошо же, — подумал я, — ещё неизвестно, придут ли ваши Сиракузовы к финишу… На фотографии вид у них был очень неважный… И к тому же они задавили курицу…»
И я уже представлял себе, как оба Сиракузовых (в наручниках) дают показания представителям милиции, а около их велосипедов дежурит вооружённый часовой.
Но тут в класс вошёл Михайла Михайлович, прогнал обоих Сиракузовых со швабры, сказав (к моей радости), что верхом на швабре ездят только оборотни и ведьмы, и начал урок географии.
— Сегодня, — сказал он, — мы будем говорить не только о географии, но и о велогонке…
В классе сразу оживились, а Сиракузовы начали подталкивать друг друга локтями.
— Давайте назовём районы и области, где уже побывали велогонщики, и покажем эти районы на карте. Кто хочет?
— Мы! — разом вскочили Сиракузовы.
— Давайте, — сказал Михайла Михайлович.
Оба Сиракузова набрали побольше воздуха и, перебивая друг друга, начали:
— По нашей области идёт велогонка!
— Так, — сказал Михайла Михайлович.
— В жёлтой майке лидера — наш Виктор Сиракузов! В майке самого активного гонщика — наш другой Сиракузов!
— Подождите, — сказал Михайла Михайлович.
— Но это ещё не всё! — запротестовали Сиракузовы. — Среднечасовая скорость — сорок километров! В гонке участвуют сто тридцать спортсменов, у некоторых не выдержали нервы! Вот теперь всё!..
— Что — всё? — не понял Михайла Михайлович и уставился на Сиракузовых.
— Про гонку, — объяснили Сиракузовы.
— Да вы подойдите к карте! — рассердился Михайла Михайлович. — То, что вы гордитесь успехами своих родственников, это хорошо, но покажите теперь нам районы, которые они преодолели. — И протянул им указку.
— Зачем? — отодвигаясь в сторону, подозрительно спросили Сиракузовы.
— Что — зачем?
— Зачем показывать?
Стало ясно, что никаких таких районов, по которым проносились Сиракузовы, они не знают.
— Печально, — взглянув на них, сказал Михайла Михайлович, — можно подумать, что скорость, с которой они едут, важнее всего остального… А вы тоже не знаете?
Мы тоже не знали.
Михайла Михайлович пожал плечами, подошёл к карте и стал сам показывать районы и области, по которым прошли велогонщики, какие животные и полезные ископаемые в этих районах водятся, что даёт сельское хозяйство и какую продукцию выпускают заводы, какие и где есть древние памятники, и получалось, что если бы гонщики так не торопились, увидели бы всё это своими глазами.
— У кого есть какие вопросы? — положив указку, спросил Михайла Михайлович.
Я поднял руку.
— Вы вошли в штаб? — спросил я.
— Куда? — не понял Михайла Михайлович.
— В штаб по встрече велогонщиков…
— А! Нет, — сказал Михайла Михайлович, — но если вас это интересует, я могу сказать, кто вошёл.
Нас, разумеется, это интересовало.
И тогда он перечислил нам всех, кто получил в этом штабе хоть какую-нибудь должность.
Самым главным, как мы уже знали, был в этом штабе Коля: он осуществлял общее руководство, а также должен был произнести приветственную речь (написать эту речь поручили Михайле Михайловичу, но в штаб почему-то не выбрали). Первым Колиным заместителем назначили Сиракузова-старшего: как представитель милиции, он должен был отвечать за безопасность движения и общий порядок.
Тётя Роза и Ферапонт Григорьевич (он тоже не вошёл в штаб, был назначен тёти-Розиным заместителем) отвечали за культмассовую работу: должны были ознакомить гонщиков с нашим городом, показать им наши достопримечательности. Бронислава отвечала за шницеля и зелёный горошек, которыми собиралась кормить велогонщиков, чтоб они у неё — шницеля и горошек — получились «первый сорт». Тётке Галине отвечать за внешний вид велогонщиков: поскольку в дороге они не стриглись, их надо было постричь и побрить. Дядя Борис, как опытный шофёр и автомеханик, должен был провести профилактический осмотр велосипедов: где надо, запаять и зачинить. Наташу назначили ответственной за травмы: то есть она должна была сделать всё, чтобы велогонщики покинули наш город здоровыми. Наконец сам Коля, вместе с матросом Сёмой и ещё несколькими энтузиастами, устроит для велогонщиков катание на лодках. А чтобы они зря не тратили силу, будет сам за них править и грести.
— Вот это верно, — одобрили Сиракузовы. — Мы тоже можем грести.
И после уроков в сопровождении почти всего класса отправились к Коле, чтобы заявить ему, что, в случае необходимости, они тоже могут править и грести, так что Коля может на них рассчитывать.
4. Велогонка (продолжение)
Дома я сказал Вере что Сиракузовых надо поставить на место. Я ничего не имею против незнакомых мне Кеши и Виктора, но наших Сиракузовых надо поставить на место.
— Как? — спросила Вера.
И тогда я сказал ей, что уже придумал. Главное у велогонщиков — это поломки и проколы. Велосипеды мы, конечно, ломать не будем, а вот шины, возможно, проколем.
— Как? — опять удивилась Вера.
— С помощью гвоздиков. Мы разбросаем на дороге гвоздики, и когда Сиракузовы появятся в нашем городе, они проколют себе шины.
— Жалко ведь, — тихо сказала Вера.
— Ничего. Им поставят новые.
— Да не шины жалко, — сказала Вера, — а Сиракузовых… Кешу этого и Виктора…
— А мне, думаешь, не жалко? — сказал я. — Люди много дней несутся к финишу, а мы их прокалываем гвоздиками… Конечно, жалко! Но я просто не знаю, как поставить иначе Сиракузовых на место. Сегодня в классе они, например, заявили, что это будет у них вторая золотая медаль. Первую они, мол, получили на вторых Олимпийских играх…
— Врут, — безнадёжно сказала Вера.
— Конечно, врут. Вот и надо поставить их на место.
— Конечно, жаль Кешу и Виктора, но с гвоздиками ничего не выйдет, — подумав, сказала Вера. — Гвоздики, чтобы на них наехали, должны стоять торчком.
— Мы их вобьём в асфальт шляпками…
— Затупятся, — сказала Вера.
Поразмыслив, я вынужден был согласиться (всё-таки Вера кое-что соображала) и предложил другой план:
— Тогда мы вобьём эти гвоздики в дощечку, положим эту дощечку на дорогу, и Сиракузовы, которые пойдут первыми — ведь они же лидеры! — на неё наступят…
— Объедут, — сказала Вера. — Увидят и подумают: «Что там за дощечка?» — и объедут.
Определённо, Вера и тут больше меня соображала.
И тогда мне пришло в голову купить металлическую щётку, примерно такую, которой чистят коней. Тут-то они её не объедут: увидят — щётка как щётка — и не объедут.
— А как ты её положишь? — спросила Вера.
— Металлической частью вверх, — сказал я.
— Я про другое, — сказала Вера. — Как ты её положишь? Ведь люди кругом будут…
— А я встану у самой кромки шоссе и будто бы уроню.
Тут уж Вера ничего не смогла возразить, и я стал думать, где взять теперь такую щётку. Потому что коней в нашем городе не было и в магазинах такие щётки не продавались.
Я решил сходить к Ферапонту Григорьевичу.
— Ну, поздравь, — увидев меня, сказал он, — меня, кажется, включили в штаб.
— Да нет же, — сказал я, — вас в штаб не включили. Включили тётю Розу.
Я не хотел огорчать его, но я ничего не мог поделать.
— Разве? — удивился он. — Тогда куда же меня включили?
— Помогать тёте Розе.
— Ага, значит, всё-таки включили… — Он повеселел. — Но ты хорошо сделал, что пришёл. Я хочу посоветоваться с тобой…
— Я тоже, — сказал я.
— Ты о чём?
— Где достать щётку, которой чистят коней.
— А я про другое. Помнишь, я рассказывал тебе историю… гм-гм… про банку Лафонтена?
— Помню… Конечно, помню! — сердито сказал я.
Но он не обратил на мою сердитость внимания.
— Так вот, я записал всю эту историю на бумаге. Получилось пять страниц. Может, послать куда-нибудь эту историю?..
— Куда послать? — не понял я.
— В детскую газету или в журнал…
Тут до меня дошло:
— А вы что, хотите, как Михайла Михайлович, стать писателем?
— Нет, про это я не говорю, — сказал он. — Ни я, ни Михайла Михайлович, насколько я знаю, не собираемся становиться писателями… Он просто пишет научную книгу, а я просто хочу послать то, что я сделал, в газету или в журнал… Тётя Роза говорила, что однажды ты посылал что-то такое…
Я покраснел.
— Ну, посылал… — Про поэтический опыт Сиракузовых я ему не стал рассказывать. — Заметку про нас и про Сиракузовых… что, мол, живём мы в городе, где половина всех жителей — это или Лапины, или Сиракузовы…
— Ну и что? — с интересом спросил он.
— Сказали, чтоб не баловался…
— Боюсь, меня тоже отругают, — вздохнул он. — Так что ты говорил про щётку?
— Которой коней чистят.
— А у вас что, кони завелись?
Я оглянулся на дверь, проверяя, не подслушивают ли Сиракузовы, а потом начал объяснять, зачем мне эта щётка, но Ферапонт Григорьевич остановил меня:
— Не трудись, я знаю. Ты хочешь подложить её Сиракузовым.
— Верно, — сказал я.
— Они на неё сядут, а ты будешь смотреть, что из этого получится.
— Не сядут, а наедут! — сказал я.
— Чем? — удивился Ферапонт Григорьевич.
— Колёсами!
— Ах, ты вот про что, — сообразил Ферапонт Григорьевич и нахмурился. — А я думал, ты про наших Сиракузовых… Чем же Кеша и Виктор заслужили от тебя такой подарок?
— Ничем, — покраснел я.
— Я тоже думаю так. Парни жмут на своих велосипедах от самого Ленинграда, никогда до этого ни тебя, ни меня не видели, и вместо первого рукопожатия ты подкладываешь им щётку!..
— Но ведь Сиракузовы…
— Они такие же Сиракузовы, как я — Лапин. Седьмая вода на киселе нашим Сиракузовым. Можешь спросить у бабушки Василисы: в её инвентарной книге всё записано. Впрочем… — Он посмотрел на часы. — Скоро обеденный перерыв, и я, если ты не возражаешь, могу пойти с тобой…
Через полчаса мы сидели у бабушки Василисы.
— Вы слышали про велогонку? — спросил Ферапонт Григорьевич.
— Конечно, — сказала бабушка, — и готовлюсь: вместе со всеми буду махать…
— А вот он… собирается подложить Сиракузовым под колёса железную щётку.
— Майн гот! — сказала бабушка. — Зачем?
— Из-за наших Сиракузовых. Думает этим их наказать.
— Но ведь они не имеют никакого отношения к нашим Сиракузовым! — сказала бабушка. — Пусть уж он лучше мне подкладывает эту щётку!
— Да зачем вам? — сказал я.
— А как ты ко мне относишься?
— Очень хорошо! — сказал я.
Бабушка удовлетворённо кивнула.
— А почему? — спросила она. — Потому что я твоя бабушка?
— Не только поэтому, — сказал я. — Тем более, что ты скорее бабушка Сиракузовых.
Ферапонт Григорьевич улыбнулся, а бабушка Василиса сказала:
— Но если говорить строго, им я тоже не бабушка. Просто я ношу их фамилию.
— Как — не бабушка? — удивился я.
— Сейчас объясню… — Она полезла в сундук и вытащила оттуда свои инвентарные книги (так я их впервые увидел) и раскрыла одну. — Вот тут всё записано про Сиракузовых и Лапиных, начиная с восемнадцатого века…
— И это всё ты записывала? — разглядывая старинные буквы, спросил я.
— Ты хочешь сказать, я родилась в восемнадцатом веке? Тогда мне сейчас должно быть… — Она задумалась.
— Около двухсот семидесяти лет, — подсказал Ферапонт Григорьевич.
— Но мне всего семьдесят. Эти записи делали другие люди. Их давно нет, а я храню и продолжаю вести третью книгу… Так вот, я была замужем за Иваном Ивановичем Сиракузовым, а он не состоял в прямом родстве ни с Лапиными, ни с Сиракузовыми. А я вообще Горохова… это моя девичья фамилия… — Она улыбнулась. — И только выйдя замуж за Ивана Ивановича, я появилась в этой книге… Так что ни тебе, ни Сиракузовым я, строго говоря, не бабушка…
— А кто же ты? — спросил я.
— Да бабушка, бабушка! — сказала она. — Кто же ещё? Вы так считаете, я так считаю, и это самое главное. Только не надо подкладывать ничего велосипедистам Сиракузовым… Они тоже считают всех нас своими родственниками, и это самое главное!..
— Если считают, то почему писем не пишут? — сердито сказал я.
— А вот за это мы их, конечно, отругаем…
В общем, выходило, что мы все — родственники, но если строго придерживаться инвентарных книг, то давным-давно стали чужими. Это меня здорово напугало: я не мог представить себе чужой бабушку Василису или Ферапонта Григорьевича, не говоря уж про этих жутких Сиракузовых…
— А про олимпийскую медаль там ничего нету? — показывая на книги, спросил я. — Сиракузовы говорили, что один из Сиракузовых завоевал её на скачках…
— В каком году? — спросила бабушка.
— В тысяча девятьсот шестом.
Бабушка полистала одну книгу.
— Верно, — сказала она. — Один из Сиракузовых участвовал в Олимпийских играх, но занял там лишь тридцать второе место.
— А сколько было участников?
— Тридцать два и было, — сказала бабушка.
Ферапонт Григорьевич захохотал, а я подумал, что ничего другого и не следовало ожидать от Сиракузовых.
Когда я пришёл домой, Вера спросила:
— Ну, достал щётку?
— Какая щётка! — сказал я и, видя, что Вера ничего не понимает, добавил: — Я не буду им ничего подкладывать…
5. Я не хочу пилить дерево
Назавтра ко мне подошли Ватников и Матвеев.
— Ты тоже так думаешь, что на вас, Сиракузовых и Лапиных, держится весь город?
Я тоже так думал, но сказал, что так не думаю.
— А-а… — разочарованно протянул Матвеев. — А я думал, что думаешь. Потому что на нас, — он указал на себя и на Ватникова — тоже держится весь город. Мы вчера целый вечер подсчитывали: у него тут семьдесят два родственника, а у меня — сто двенадцать.
— Сколько? — не поверил я, хотя знал, что Матвеевых в городе действительно много.
— Сто двенадцать. Считай, половина мебельной фабрики и часть молокозавода — наши. Молоко пьёшь?
— Пью.
— Наше пьёшь. На стуле сидишь?
— Сижу.
— На нашем сидишь. Да ещё сколько нас по стране раскидано! Батя обещал подсчитать.
— А у нас, — торопливо сказал Ватников, — один дедушка с Витустом Берингом плавал, ей-богу!
— Не Витустом, а Витусом, — поправил я, хотя, признаться, сомневался, что сухопутные Ватниковы вообще когда-нибудь плавали.
— Ну, — сказал Матвеев, — если говорить про Беринга, то мой дядя Саня и не такое видал…
Что видал его дядя Саня, я так в тот день и не услышал: и Ватникова и Матвеева позвали домой.
А я, уязвлённый, что у них столько родственников, остался и стал думать, сколько же у нас родственников; я знал, что много, но вот сколько точно — этого, кажется, никто не знал.
Ферапонт Григорьевич охотно вызвался мне помочь. Он развернул своё генеалогическое дерево и сказал:
— Будем считать на счётах, иначе запутаемся. Значит, так. В Монетке проживают сорок семь Лапиных и Сиракузовых. Это те, кто носит вашу фамилию. Да ещё столько же тех, кто не носит… Я, например, или тётя Роза… Итого девяносто четыре. Ленинградских Сиракузовых тоже считать?
— Конечно, — сказал я, потому что не мог пилить из-за ссоры с Сиракузовыми наше генеалогическое дерево пополам.
Ферапонт Григорьевич отложил на счётах четырёх ленинградских Сиракузовых: неизвестных мне Кешу и Виктора с их родителями.
— Судя по дереву, — сказал Ферапонт Григорьевич, — ещё семеро Сиракузовых живут в Самарканде. Во главе с Абдуллой.
— С кем во главе?
— С Абдуллой. Абдулла — это муж сестры матери твоих Сиракузовых. Охраняет памятники старины. У них пятеро детей. А Михайлу Михайлыча Зарынкина будем считать?
— Как же! — сказал я. — Если Абдуллу считаем, то Михайлу Михайловича тем более. Он муж Брониславы.
— Тогда по линии Михайлы Михайловича мы имеем в Москве двенадцать родственников: лётчика, строителя, врача. Остальные — малолетние.
— А здесь кто? — показывая на две уходившие далеко веточки, спросил я. — Здесь кто живёт?
Потому что одна веточка оканчивалась словом «Новосибирск», а другая — «Бугульма».
— В Новосибирске и Бугульме тоже живут Лапины, — ответил Ферапонт Григорьевич. — Один из Лапиных работает в новосибирском академгородке.
— Академиком? — встрепенулся я.
— Слесарем. Потому что слесари академикам тоже нужны. А другой в Бугульме нефть ищет. Итого там и там мы имеем по три родственника… Воркуту будем считать?
— А кто в Воркуте? — удивился я.
— Мои родственники.
— Конечно, будем! — сказал я.
Ферапонт Григорьевич широко улыбнулся.
— Тогда всё в порядке, — сказал он, — и этих Ватниковых и Матвеевых мы обставим. Потому что мой младший братишка работает шахтёром, а средний — хлеб печёт, пекарем. Про обоих идёт хорошая слава.
И когда Ферапонт Григорьевич так сказал, я вдруг подумал, что на нас, на мужчинах, держится вся фамилия. Девчонки выходят замуж и сразу меняют фамилию. Как белки перескакивают на другое дерево. А нам фамилия даётся навсегда. И если, допустим, Сиракузовы списали у Тютчева, то и это остаётся за Сиракузовыми навсегда. А если б они совершили что-то хорошее (возможно, они и совершат когда-нибудь что-то хорошее, в чём я сомневаюсь, это хорошее тоже бы осталось за ними навсегда. Как за Фомой Сиракузом. Его давно нет, а все Сиракузовы и Лапины про него помнят.
Я подумал-подумал и сказал о своём выводе Ферапонту Григорьевичу.
— Верно подмечено, — удивлённо сказал он. — Точно. На нас, на мужчинах, держится вся фамилия. Впрочем, на женщинах тоже. Если, к примеру, у тёти Розы моя фамилия, она несёт за это моральную ответственность.
— Верно, — подумал я. — А откуда вы знаете про всех наших родственников?
— С бабушкой Василисой консультировался. Мы с ней большие приятели.
А родственников у нас оказалось двести семнадцать.
И когда мы подсчитали это, то просто ахнули.
6. Окулинина гора
Все ожидали гонку, а Михайла Михайлович даже не показывался.
И тогда мы решили пойти с Верой и выяснить, готова ли, по крайней мере, его приветственная речь.
Естественно, у Михайлы Михайловича мы увидели Сиракузовых, которые сделали вид, что даже нас не заметили.
— А вы что, и здороваться уже перестали? — спросил Михайла Михайлович.
— Да нет, почему же? — ответили Сиракузовы.
— Обязательно буду участвовать, — сказал Михайла Михайлович. — И даже отложил на время книгу. Буду писать речь. Хотя за это время набрёл на одну очень любопытную штуку.
— Какую? — спросила Бронислава.
Она, как всегда, сидела, забравшись с ногами на диван, и смотрела во все глаза на своего Михайлу Михайловича.
— А вы не знаете, почему Окулинина гора называется Окулининой? — спросил Михайла Михайлович.
— Н-нет, — сказали Сиракузовы.
— Нет, — сказала Вера.
— Тогда сейчас расскажу.
— В честь Окулины, — сказала Бронислава.
Но Михайла Михайлович сказал, что это не считается, потому что Бронислава знает, о чём речь.
Так вот, в восемнадцатом веке тоже наступили критические отношения между Сиракузовыми и Лапиными, и эти отношения зашли так далеко, что им оставалось только подраться, и все Сиракузовы и все Лапины (мужчины) собрались для этого на горе. Вероятно, они бы подрались, и неизвестно ещё, кто бы кого победил, но тут Окулина Лапина, самая видная из всех Сиракузовых и Лапиных, которую все любили, закричала им: «Стойте!» — и отрезала свои чудесные косы да ещё пригрозила, что если они не перестанут, то она пострижётся в монастырь. И Лапины с Сиракузовыми тут же закончили драку. Так был восстановлен мир, и так Окулинина гора получила своё название.
— Эту историю я не буду вставлять в свою книгу, — сказал Михайла Михайлович, — хотя сама по себе она очень любопытна.
Я покосился на Веру, а Вера покосилась на Сиракузовых.
Мы не знали ещё тогда, что она собирается сделать.
7. Велогонка (продолжение)
По площади с мегафоном в руке ходил Сиракузов-старший и просил зрителей соблюдать полный порядок: не выбегать на проезжую часть, не выскакивать впереди гонщиков — гонка скоро появится.
Сиракузов был в своей милицейской форме, хотя в обычные дни редко её носил.
— Это потому, — говорили Сиракузовы, — чтоб его не узнали. А то каждый увидит перед собой подполковника и не захочет ничего нарушать.
Кроме Сиракузова на площади находился Коля, главная судейская бригада, которая обогнала на своей машине гонку и теперь гонку поджидала, а также Наташа возле своей «скорой помощи».
Площадь была разрисована белыми квадратами, и на этих квадратах стояло аршинными буквами слово «ФИНИШ».
А по краям площади шпалерами протянулись монеткинцы.
И тут вдалеке появились гонщики.
Их было всего двое, и они жали к финишу, стараясь обогнать друг друга.
— Сиракузовы… Сиракузовы, — сразу зашумели на площади.
А оба наши Сиракузовы гордо выставили вперёд подбородки.
— Товарищи! — громко объявил в микрофон сидящий за столиком судья-информатор. — Появились лидеры десятого этапа! Под первым номером идёт рабочий ленинградской ситценабивной фабрики Борис Севастьянов. Под сорок вторым — московский студент Иван Пирогов! Поприветствуем их!
Все монеткинцы, конечно, захлопали, только не мы с Сиракузовыми.
— Ну, — язвительно сказала Вера, — а где ваши Сиракузовы?
— Сейчас, сейчас придут, — неуверенно ответили Сиракузовы.
— Вы же говорили, что они — первые, — не отставала Вера.
— Сейчас, сейчас придут, — продолжали твердить Сиракузовы.
Вера шепнула мне на ухо:
— Признавайся, подложил гвоздики?
— Ничего я не подкладывал, — сердито сказал я.
И тут показалась основная масса гонщиков. Они вынырнули из-за поворота, и сразу запрудили собой всю улицу, и теперь неслись, не глядя по сторонам, к площади.
Мы тревожно ждали.
— Приближается основная группа! — объявил судья-информатор. — В группе находится лидер многодневной велогонки студент Ленинградского индустриального техникума Константин Сиракузов! Он идёт в жёлтой майке!
Что тут случилось на площади!
Сиракузов-старший, забыв, что в руках у него мегафон, заорал на всю площадь радостно:
— Жми, Кеша!..
Коля заметался по площади и, вероятно, тоже помогая Сиракузовым, мысленно закрутил педалями.
Весь народ зааплодировал, а оба младших Сиракузова закричали:
— Ура!
Я тоже закричал «ура», хотя никаких Сиракузовых в этой пёстрой массе катящихся гонщиков не видел. Видел только спицы и колёса. Они сверкали.
Сиракузовы-младшие подозрительно уставились на меня:
— Не примазывайся к нашим гонщикам! — сказали они и снова закричали «ура».
Я хотел ответить, что они такие же их гонщики, как и мои, и пожалел, что не подложил им всё-таки гвоздики или щётку.
А дальше было всё, как и предполагалось: усталые спортсмены безропотно выслушали Колину речь, с ответным словом выступил один из тренеров, потом велосипеды под охраной Сиракузова-старшего отвезли на автобазу, где дядя Борис вместе с механиками велогонки принялся за их профилактический осмотр, а самих гонщиков на двух автобусах отправили в баню, и мы поняли, что сегодня наших Сиракузовых так и не увидим.
— Мы наметили для вас целый ряд мероприятий, — говорил Коля.
— Сейчас для них главное — баня, а потом спать, спать и спать, — отвечали тренеры и руководители команд. — А уж завтра, если получится, они примут участие в ваших мероприятиях.
— Я, конечно, понимаю, — печально соглашался Коля.
Но, как мы увидели, он всё понимал по-своему.
8. Велогонка (продолжение)
Скоро на площади остались мы да Сиракузовы: Сиракузовы чуть ближе к своему Коле, мы — чуть подальше.
— А теперь ты куда? — спросили Сиракузовы Колю.
— Не знаю, — печально сказал Коля.
Он стоял на площади, но душа его, вероятно, была со спортсменами, в бане.
И тут Сиракузовы решительно сказали:
— Надо идти в баню. Иначе мы не увидим сегодня ни Кешу, ни Виктора… и не познакомимся.
Мы с Верой сразу приблизились, а Коля восхищённо сказал:
— Молодцы! Я тоже думал про баню. Но у нас нет мочалки. Хотя бы для отвода глаз.
— Можно без мочалки, — сказали оба Сиракузова.
Мы с Верой, чтоб обратить на себя внимание, ещё больше приблизились.
— А ей нельзя в мужскую баню, — сразу сказали оба Сиракузова.
Вера чуть не заплакала от обиды.
— Ничего, — утешил её Коля, — если мы вытащим их из бани, то себе возьмём Виктора, а вам отдадим Кешу…
И, отправив расстроенную Веру домой, мы пошли в баню.
— Спортсмены моются, — увидев нас, сказал банщик дядя Саша.
Но тут появился Коля, протянул билеты и сказал, что мы не просто в баню, а на совещание; мол, между приезжими и нами состоится сейчас совещание по спортивным вопросам.
Банщик ещё больше изумился, но впустил.
Мы зашли и разделись.
— А это зачем? — увидев в руках Сиракузовых блокнот и авторучку, спросил Коля.
— Для автографов, — пояснили Сиракузовы.
— Оставьте, — сердито сказал Коля.
Нехотя Сиракузовы сунули свои блокнот и авторучку под одежду и бросились нас догонять.
Только теперь, когда мы вошли в мыльню, нам стало ясно, какая это нелёгкая задача — найти здесь Кешу и Виктора: в мыльне мылось сто тридцать человек, клочьями висел пар, и опознать среди всех этих людей незнакомых нам Кешу и Виктора было невозможно.
— Значит, так, — вглядываясь, сказал Коля. — Вы, — он имел в виду Сиракузовых, — пойдёте в тот зал. А ты будешь опрашивать тех, кто моется здесь. Встречаемся в парилке.
И, договорившись, мы начали действовать.
Я подошёл к первому велогонщику с шайкой.
— Здравствуйте, — сказал я ему.
— Здравствуй, — ответил он.
— Поздравляю с прибытием в наш город.
— А? — переспросил он и посмотрел на меня на этот раз, как на сумасшедшего.
— Я ищу Сиракузовых, Кешу и Виктора. Это мои братья, но я их, к сожалению, никогда не видел. Вы не знаете, где они?
— Эй! — закричал он. — Тут спрашивают Сиракузовых: Кешу и Виктора. Никто их не видел?
— В парилке они, — ответили сразу несколько голосов, и я поспешил в парилку.
Разглядеть что-либо в парилке было невозможно, потому что несколько велогонщиков только что поддали пару, но зато я услышал голоса обоих Сиракузовых, Коли и, вероятно, Кеши и Виктора. Пятый голос принадлежал, наверно, их тренеру. Голоса доносились откуда-то сверху, очевидно, с самого полка.
Голос Коли. Эх… ох… фрр… бррр… Отпустили бы вы их, товарищ тренер.
Бас тренера. Не положено… брр… фрр… Вон, они сами молчат… между лопаток поддайте, между лопаток.
Голос Кеши или Виктора. А что говорить тут, Сан Саныч, хотелось бы, конечно… фрр… бррр… полегче, Сан Саныч, полегче… с родственниками встретиться…
Голоса разомлевших Сиракузовых. Отпустите их, дяденька.
— Эй! — крикнул я.
— Лезь сюда! — ответили мне Сиракузовы.
Было ясно: они уже обобрали всю яблоню, то есть поговорили с Кешей и Виктором, и теперь допускали меня.
Я полез по полку и увидел на самом верху Колю, обоих наших Сиракузовых и ещё двух незнакомых востроносеньких.
Кеша и Виктор, догадался я.
Пятый человек сидел в шайке ко мне спиной.
— А это кто? — увидев меня в тумане, спросили Кеша и Виктор. — Тоже родственник?
— Тоже, — сказал Коля. — Знакомьтесь.
— Алёша, — сказал я.
— Виктор, — сказал один.
— Кеша, — представился другой.
— Просто и не знаю, что делать, — заметил тренер и вылез из шайки. — С одной стороны, режим, а с другой, — родственники.
— Отпустите их, дяденька, — опять начали Сиракузовы.
— Ладно, — решительно махнул веником тренер, — шут с вами. Но чтобы в двадцать два часа были в гостинице. Я проверю.
«Ого, — подумал я, — как у них строго».
9. Велогонка (продолжение)
Дома, вероятно, были уверены, что я приду не один, а с Кешей.
На столе уже стоял чайник и тушёная картошка, а также сыр, кекс и колбаса.
— Как-то просто неловко, — говорил мне Кеша, когда мы подходили к дому, — с одной стороны, я вроде как родственник, а с другой — никого не знаю…
— Да ты сейчас познакомишься! — сказал я.
И открыл дверь.
Наши, сидевшие за столом, тут же обернулись и уставились на Кешу.
— Кеша! — объявил я.
Кеша стеснительно улыбнулся.
— Ты меня помнишь? — спросила тётя Роза.
— Нет, — приглядываясь, виновато сказал Кеша.
Дядя Борис дёрнул себя за бороду и радостно захохотал.
— Ты здорово вырос, — спокойно продолжала тётя Роза и представила остальных: — Твои дальние родственницы, мои племянницы. Слева Вера, справа Наташа, а это — дядя Борис.
— Привет, — сказал Кеше дядя Борис и положил себе картошки, объяснив, что в связи с ремонтом велосипедов торопится.
— Что же мы стоим? — спросила тётя Роза.
И усадила Кешу рядом с собой и Наташей.
— Мама и папа, — сказал Кеша, — гм… тоже передают вам приветы.
— Спасибо, — откликнулся дядя Борис.
— Вы из бани? — с интересом спросила Вера.
— Из бани, — сказал Кеша.
— Жарко? — снова спросила Вера.
— В Вологде было жарче, — ответил Кеша.
Он покосился на Наташу, которая сидела прямо, словно проглотив аршин.
— Вера, — строго сказала тётя Роза, — дай поговорить старшим.
Кеша открыл было рот, но тут снова влез дядя Борис:
— Что же ты, чёртов сын, ничего не пишешь, — спросил он, — а?
Кеша смутился.
— А какая там стояла погода? — глядя на пирог, спросила вдруг Наташа.
— Где? — радостно спросил Кеша.
— В Вологде.
— Да градусов пятнадцать.
— А там что, баня тоже с парилкой?
— Тоже, — Кеша совсем оживился, — но там ещё есть бассейн. Знаете, пройдёшь за день сто с лишним километров, взмокнешь, устанешь — очень хорошо попасть в бассейн.
— Кеша, — сказала тётя Роза, — ешь. Вот сыр, вот масло. Дай, я положу тебе картошки. Мама всё работает на Химкомбинате?
— Ага, — с набитым ртом сказал Кеша.
— А папа?
— Тоже, — сказал Кеша.
— Самые сильные бани — в Финляндии, — сказал дядя Борис. — Наши ездили, знают. Там после каждого мытья пива дают.
— Да ну? — удивился Кеша.
— Точно, — сказал дядя Борис.
Мы с тётей Розой возмущённо посмотрели друг на друга: ну просто слова не давал вставить дядя Борис!
— А зачем вы участвуете в велогонке? — спросила Наташа.
— Так ведь отдых, — удивился Кеша. — А потом, может, на велогонку мира попаду.
— А на Олимпийские? — спросила Вера.
— Нет, — сказал Кеша.
Стало ясно, что Сиракузовы и здесь наврали.
— Лучший отдых — это ходить пешком, — сказала Наташа.
— Пешком тоже хорошо, — согласился Кеша.
— Или на автобусе.
— На автобусе тоже можно, — сказал Кеша. — Теперь я вас тоже вспомнил, — сказал он тёте Розе. — Вы приезжали к нам давно, с мужем. У него ещё имя такое трудное.
— Ферапонт Григорьевич, — подсказала тётя Роза.
— А где он? — спросил Кеша.
— Здесь, — успокоил дядя Борис. — Погулять вышел.
И почесал свою бороду.
— А на каком курсе вы учитесь? — спросила Наташа.
— На четвёртом, — сказал Кеша. — А вы?
— Она ещё не учится, — сообщила Вера. — Она только нынче поступила.
— Куда? — вежливо спросил Кеша.
— В медицинское училище, — важно ответила Наташа.
Тут тётя Роза вспомнила, что у Кеши на колене должна быть травма, и сказала, что Наташа сейчас залечит.
— Да какая это травма! — покраснел Кеша. — Я уже в бане был. Пустяки. Третьего дня попал в завал и проехался немного по асфальту.
— Вы лежали, а по вам ехали? — растревожилась Вера.
— Нет, — сказал Кеша. — Я лежал, а на меня падали.
— Крепкие парни, — сказал дядя Борис и одобрительно потрепал Кешу.
Тут Наташа вымыла руки и сухо попросила Кешу задрать штанину: она посмотрит, пустяковая у него травма или нет и стоило ли ему ходить в баню, а теперь разгуливать без повязки.
— Противостолбнячную сыворотку делали? — строго спросила Наташа.
— Делали, — поспешно сказал Кеша.
Он завернул штанину, и мы увидели большую-пребольшую ссадину, которая начиналась у колена и доходила почти до середины ноги.
Тётя Роза и Вера испуганно зажмурились, а дядя Борис сочувственно зацокал.
— Просто безобразие, — возмущённо сказала Наташа. — Кто вам разрешил ходить в баню? Теперь травму придётся ещё раз обрабатывать. Сейчас же вместе со мной отправитесь в травматологический пункт.
— Ладно, — вздохнул Кеша и смущённо добавил: — Что это мы с вами: вы мне лечите колено, а мы с вами на «вы».
10. Велогонка (окончание)
На следующий день, как и задумывали в штабе, гонщики приняли участие в мероприятиях.
Прежде всего они отправились в столовую и съели все шницеля, которые приготовила им Бронислава. Вероятно, шницеля были вкусные, потому что в Книге почётных гостей осталась такая запись:
«На всём протяжении велогонки мы ели шницеля. Мы ели их в Новгороде, Калинине и ещё в десяти городах Союза. Но таких мы ещё не ели! Спасибо, дорогой повар!»
Сначала Бронислава застеснялась, но потом сняла копию и повесила её над своей кроватью.
Затем гонщики отправились в парикмахерскую и тётка Галина их побрила и подстригла.
— Ну, — сказали Кеша и Виктор, разглядывая себя в зеркале, — мы теперь всегда будем ездить к вам стричься.
— Давайте, — сказала тётка Галина.
И тут к гостинице подали два автобуса — в один села тётя Роза, а в другой Ферапонт Григорьевич, и велогонщиков повезли осматривать наши достопримечательности.
Велогонщики потом говорили, что лучше вёл экскурсию мужчина в морской фуражке, то есть Ферапонт Григорьевич, потому что тётка Роза придерживалась исторических фактов, а Ферапонт Григорьевич, когда видел, что убедительных фактов на всё не хватает, прибавлял кое-что от себя — домысливал, как говорил он.
И многие велогонщики потом жалели, что не пересели к нему в автобус.
А после обеда Коля атаковал тренеров вопросами, как ему лучше развивать физкультурное движение в нашем городе и как ему поступить в институт физкультуры, — это вместо того, чтобы катать велогонщиков на лодке.
Они сами катались.
Кеша Сиракузов катался на лодке с Наташей, что мне особенно не понравилось. И я сказал об этом Вере:
— Много они о себе думают, эти Сиракузовы. Не успели приехать, как уже на лодке катают.
— Но это же хорошо! — сказала Вера.
— Просто завидуешь, что тебя не катают. На самом деле это плохо. Пусть Сиракузовы катают своих Сиракузовых, а уж мы без них справимся.