Я перекрестился и шагнул в небольшую дверь высоких монастырских ворот. Мне пришлось задрать голову вверх, чтобы увидеть их целиком, а дверь, врезанная в ворота, была такой низкой, что я согнулся подковой, протискиваясь в неё. Что-то неприятно зашевелилось в груди. Будто огромный клещ, паразитирующий в моём теле, питающийся моими переживаниями, обидами, неудачами, скверными поступками, страхами, недобрыми помыслами и словами, учуял опасность и в панике зашевелил своими мерзкими, цепкими конечностями, вросшими в мою грешную душу. Я оказался на внутреннем дворике монастыря. Осмотрелся. Массивный купол огромного храма с венчавшим его православным крестом величественно возвышался над всеми строениями, голыми деревьями, крышами, всем, что виделось мне. Он, казалось, хоть и стоял на земле, но земле уже не принадлежал. Будто тянулся в небо, взлетал. Громадный летучий ковчег, белоснежный, с синим куполом. Я прошёл вперёд, минуя домик с надписью «Трапезная» и очутился у своеобразной сторожки с табличкой: «без благословления не входить».

– Прошу прощения, – сказал я выглянувшему из сторожки мужчине, – я молодой писатель, в интернете прочитал, что вы принимаете паломников, я бы хотел пожить у вас, поработать.

– Поднимитесь выше, пройдите мимо «Явленской» церкви дальше по асфальтированной тропинке в трёхэтажное здание, – это братский корпус. Там, внизу, дежурный. Вот к нему и обратитесь.

Я пересёк границу, за которую без благословления входить было нельзя, и поднялся в горку, минуя необыкновенную симпатичную церквушку, стройную и утончённую. По обе стороны тропинки обозначились могилы с вросшими в землю древними крестами. Я вошёл в братский корпус. За столиком дремал молодой бородатый парень. Я поздоровался и поведал ему, что литератор, что уже долгое время чувствую тягу к этому месту, что ищу Бога. О том, что, быть может, сбился с курса, и парус требует ветра. Он внимательно слушал меня, не перебивая. Как раз в тот момент, когда мой крылатый монолог достиг своего апогея, дежурный окликнул монаха проходившего по коридору.

– Отец Георгий, можно вас на минуту!

Монах не проигнорировал и подошёл. Я никогда до этого не общался с монахами. Он был весь в чёрном, с бородой и опять же не старый.

– В чём дело? – спросил он кротко.

– Да вот, тут к нам писатель на побывку прибыл. Может в «вагончик» его поселить?

– Писатель? А что написал?

Я расстегнул молнию на своей дорожной сумке и вынул журнал писателей Беларуси «Нёман» со своими дебютными рассказами. Отец Георгий не без интереса принялся листать журнал.

– Сто тринадцатая страница, – подсказал я ему. – Вот видите – и фотография моя, только волос поменьше.

– А вы где работаете?

– Я по специальности менеджер в шоу-бизнесе, песни пишу, сам пою, организую.

– А сюда что привело?

– Тянет меня сюда, в Бога я верю, в постоянном поиске, у меня много вопросов, понимаете! Мне нужно пообщаться с сильной духовной личностью, живущей верой. У вас есть такие? Настоящие? Покаяться хочу, исповедаться, причаститься? Возьмите меня, я хороший!

– Ну что ж, – улыбнулся он, – только необходимо благословление получить по поводу вашего заселения.

Он позвонил куда-то по внутреннему телефону. И меня поселили прямо в братском корпусе, в 105 келье. Как я понял, это было привилегией по отношению ко мне. В келье стояло пять аккуратно застеленных коек, армейского типа. Одна из них была занята. Но постоялец отсутствовал. Я выбрал место в углу, между двух высоких окон. Из мебели – письменный стол, ниша для верхней одежды и пара стульев. В углу икона Пресвятой Богородицы, Ефросинья Полоцкая в деревянной рамке, портрет императора Николая Второго и императрицы. Вот и всё убранство.

– Располагайтесь, сказал отец Георгий, здесь кроме вас ещё художник живёт, но он сейчас на послушании.

Койка оказалась весьма жёсткой. Я заглянул под худой матрац и обнаружил, что пружин там нет. Вместо них вставлена доска. «Нежные будут ночи», – подумал я.

– Да, привыкай, – будто отреагировал на мою мысль отец Георгий. – Как в армии, только сюда попадают по воле Божией.

Мне было приятно с ним общаться. Оказалось, что он, как и я, окончил Минский Университет культуры. Это открытие моментально сблизило нас. Мы вспомнили декана, преподавателей, студенческие, беззаботные, лёгкие, как дуновение весеннего ветерка, безвозвратные деньки. От моего собеседника веяло кротостью и духовной чистотой. Не было в нём никакой фанатичной навязчивости, холодной самоуверенности, которой часто разит от людей верующих, но заколотивших ставни своего сердца гвоздями духовной надменности. Их любовь задыхается в затворённых сердцах. А вера основывается на любви. И разве любовь может быть навязана? Святые отцы учат: вера без любви делает человека фанатиком. Ум без любви делает человека хитрым. Богатство без любви делает человека жадным. Воспитание без любви делает человека двуликим. Ответственность без любви переходит в бесцеремонность. Компетентность в неуступчивость. Приветливость без любви становится лицемерием. Честь без любви делает человека высокомерным. Справедливость без любви делает человека жестоким. Власть без любви превращает человека в насильника. Правда без любви делает человека критиканом.

Не полез он мне в душу, как в собственный карман, не спросил и про деньги. Я поинтересовался:

– А как вы пришли к монашеству?

– У меня был друг, поэт. Он трагически погиб. Я стоял у гроба и смотрел на его почерневшее лицо. Ещё вчера он радовался, веселился, был кому-то нужен, должен, думал о будущем, решал какие-то задачи, гнался за чем-то, обижался, действовал или бездействовал. Он жил. И вот теперь он лежал бездыханный и почерневший, как гнилая тыква, а через час его зарыли в землю. И каким бы он ни был знаменитым и полезным при жизни, о нём рано или поздно забудут. И я понял тогда, что в этом гробу лежит не он, а лежим мы вдвоём. Разница лишь в том, что у меня есть ещё время покаяться и попросить у Господа прощения за свою греховную жизнь. Успеть облегчить душу. Чтобы душа могла подняться к Нему. Я осознал тогда, что земная жизнь – это очень быстрый видеоролик, плёнка которого может оборваться в любой момент. Надо спешить. Потому что можно опоздать на вечность. Вот Господь меня и привёл сюда. Скажу тебе по секрету, сюда вообще никто просто так не попадает. Ну да ладно, позже поговорим. Ты когда хочешь исповедаться?

– Когда буду готов, и когда скажете.

– Вот тебе брошюра игумена Петра «Таинство покаяния: подготовка и исповедь» и исповедальный листок. Прочитай внимательно. И серьёзно подготовься. Там всё очень понятно и доступно написано. У нас не курят и сейчас пост.

– С этим проблем не будет. Я не курю. А пост я ещё дома начал соблюдать, с 28 ноября.

– Замечательно. Служение в 18:00 в «Никольском храме», а сейчас пойдём, я тебя проведу по монастырю. Покажу что, где, как и когда. Мы заперли дверь кельи на ключ, и, передав его улыбающемуся дежурному, перекрестились перед иконой Христа на выходе и вышли на улицу. Мороз заметно усилился. Деревья, кусты и кресты покрылись инеем. Лёгкость рясы моего собеседника навела на мысль, что он сейчас околеет. Я вжался в свою дублёнку глубже, точно черепаха в панцирь.

– А вам не холодно? – спросил я.

– Воздержание закаляет, – ответил он невозмутимо, – сейчас пройдём на монастырское кладбище, поклонимся усопшим старцам.

Мы зашли за братский корпус и остановились у входа ещё одной прекрасной церкви. Мой провожатый пояснил, что церковь называется «Крестовоздвиженская». Точно такая же построена в Италии. За церквушкой захоронены мощи старейшин Святой обители Жировичской. Отец Георгий осенил себя крестным знамением и поцеловал массивный гранитный крест над одной из могил. Я последовал его примеру.

– Здесь покоятся мощи схиархимандрита Митрофана, одного из старцев Свято-Успенского Жировичского монастыря. Рядом могила старца Иеронима. Это наши духовные старейшины, отдавшие свои жизни служению Матери-Церкви православной, Господу, людям.

Что-то странное со мной происходило, когда мы находились там. Угнетало меня что-то. И я не мог понять, что. Снаружи меня давит, или изнутри. Будто мой духовный клещ бился в конвульсиях. «Ну, ничего, мы тебя выкурим!»

– Вот, то высокое красивое здание, – продолжал Георгий знакомить меня с монастырём, – есть Минская духовная семинария. Там живут и занимаются семинаристы. Получают очень хорошее образование. А тут у нас Отец Борис орудует. – Он указал в сторону строения с уложенными по самую крышу дровами. – Ты если к нему на послушание попадёшь, то узнаешь, что значит работать топором, вилами, граблями и пилой.

– А я и так знаю и умею.

– После того, как ты проведёшь с отцом Борисом день-другой, ты поймёшь, что до этого ты с этими инструментами лишь игрался.

Мы спустились ниже, и подошли к «Явленской церкви», уже полюбившейся мне за её утончённость и стройность, за её прелестный купол-луковку. Трогательно она выглядела. Хотелось взять её с собой, положить под подушку, обнять и уснуть.

– По преданию, около 500 лет назад на этом месте явилась Пречистая Богородица и вернула чудотворную икону, исчезнувшую после пожара. Поэтому церковь и называется «Явленская». Сначала она была деревянной. Но огонь уничтожил её. И тогда была воздвигнута та, которая сейчас перед нами. Видишь, какая красивая! Вообще, всё здесь вращается вокруг нерукотворной иконы Жировичской Божией матери. Так что «хозяйка» здесь Пречистая Дева, мама нашего Спасителя, а значит и всех христиан. Предлагаю поклониться Пресвятой Богородице и приложиться к её нерукотворной святыне в Никольском храме Успенского собора.

В храме с невысоким, покатым потолком было тихо и очень уютно. Позолоченный, искусно выполненный иконостас переливался спокойным мерцанием мягкого света свечей. Казалось, они не просто горят, они живут, освещая милые лики Христа, Пресвятой Богородицы, апостолов, святых, преподобных. И они точно всматривались в мою грешную душу с полотен священных икон, приглашали скорей сбросить с себя это тяжёлое греховное бремя.

В груди кольнуло. Чудовищу явно стало не по себе.

– Как мне правильно приложиться к иконе? – шёпотом спросил я у отца Георгия, застывшего в умилении перед этой красотой.

– Подойди к иконе, осени себя крестным знамением с земным поклоном два раза, а после встань, помолись Пресвятой Богородице, приложись к святыне, ещё раз поклонись и перекрестись.

– А как молиться? Что говорить? – растерялся я.

– Загляни в своё сердце, дай ему сказать за тебя, и оно само найдёт нужные слова. Посмотри, как я это сделаю, а после – ты.

И он подошёл к легендарной святыне, облачённой в красивый, довольно массивный оклад, и проделал весь нехитрый обряд спокойно и размеренно.

– Теперь вы, Андрей.

Я осторожно, на полусогнутых, приблизился к иконостасу. Ноги сами подломились, и я, затаив дыхание первый раз в жизни, припал на колени, чувствуя, как внутренний червь съёжился, будто воспалённый нерв.

– Пресвятая Богородица! – замямлил я сокрушённо. – Да святится имя твоё, прими меня в святой обители твоей, пожалуйста, приведи меня к Господу, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Я встал с колен и поцеловал икону. Она была такая крохотная, с куриное яйцо, по виду будто из шоколада, или из тёмного янтаря. На ней проступал силуэт Богородицы с младенцем. Совершив земной поклон и крестное знамение я подковылял к ожидавшему меня Георгию.

– Всё в порядке? Слова нашлись?

– Да, по-моему.

– Пойдём.

Мы перекрестились и вышли из храма во двор.

– Вы, Андрей, ступайте в келью и подготовьтесь к исповеди. Вечернее служение начинается в 18:00 в «Никольском» храме. Где мы только что были. Отдохните, осмотритесь.

– Да, конечно.

– Ужин в 20:00 в трапезной. А журнал я пока у себя оставлю. Ознакомлюсь с вашим творчеством.

Вернулся в келью и присел на койку. Мой мистический сосед отсутствовал. Я посмотрел в окно. Явленская церковь со своей прелестной «луковкой» была совсем рядом. Не верилось, что сегодня заночую в этом святом месте. Мне это показалось абсолютно нереальным. Уснуть в окружении монахов, святынь, вдыхая прозрачный воздух с невидимыми глазу пылинками многовековой истории православия. Я осознал всем естеством своим всю необычность и знаковость своего местонахождения. Я в монастыре. В самом настоящем. И я приехал сюда не на экскурсию. Я приехал разобраться в себе самом. И изгнать из себя то, что поселилось внутри. Вырвать с корнем это мерзкое членистоногое, впившееся под кожу, под рёбра, проникшее в душу. Извлечь и уничтожить то, что трепетало теперь и билось в конвульсиях, предвкушая свою скорую погибель. Я шёл сюда долго, сам того не зная и не ведая маршрута. Не предугадывая, что дороги и извилистые, тернистые тропинки моей неспокойной жизни приведут меня сюда. Я полз, карабкался по обломкам крушений несбывшихся надежд, сквозь бури и шторма, с неисправным компасом в дрожащей руке. И нежный, крохотный свет маленького маячка моей веры увлекал за собой, указывая мне путь, где бы я ни был, в какой бы омут не угодил. И я не заглушил окончательно спасительный огонёк его. Господь не оставил. Под любым разрушительным ненастьем, под самым тяжёлым ударом он теплился и не угасал. Мой милый, славный маячок. Я пришёл сюда, такой как есть. Я пришёл к Господу.

Я присел за письменный стол и приступил к изучению «Исповедального листка». Текст его был таков:

ИСПОВЕДАЛЬНЫЙ ЛИСТОК

(для опытных и новичков)

Многие из говеющих (готовящихся к святому причастию) затрудняются, что им сказать на исповеди. Прежде всего и обстоятельнее всего следует открыть грехи, наиболее смущающие совесть. Такие грехи и сопровождающие их обстоятельства никогда не забываются. Исповедь должна быть сколько возможно полна, смиренна, искренна; в пособие нуждающимся предлагается листок, извлечённый из творений святых отцов и учителей Святой Церкви. Может быть, он в чём-то поможет говеющему и напомнит что-либо из его жизни.

Благослови, Господи Спасителю, исповедаться Тебе не словами только, но и горькими слезами. А плакать есть о чём…

Колеблется во мне вера в Тебя, Господи! Помыслы маловерия и неверия часто теснятся в душе. Отчего? Конечно, виноват дух времени, виноваты люди, с которыми я встречаюсь, а ещё более виноват я сам, что не борюсь с неверием, не молюсь Тебе о помощи; но виноват я несравненно более, если являюсь соблазном для других – делом, или словом, или самым молчанием холодным, когда заходит речь о вере. Грешен я в этом. Господи, прости и помилуй, и приложи мне веру.

Нет у меня настоящей любви к людям, даже к родным моим. Их частые просьбы о помощи и их забвение о том, что уже сделано для них порождают во мне неудовольствие, – но более их виноват я: виноват, что у меня есть средства помочь им, а помогаю неохотно; виноват, что помогаю не по чистому христианскому побуждению, а по самолюбию, по желанию благодарности, похвалы. Прости меня Господи, смягчи моё сердце и научи меня смотреть не за тем, как ко мне люди относятся, а за тем, как я к людям отношусь. И если они относятся недружелюбно, внуши мне, Господи, платить им любовию и добром и молиться о них!

Грешен я и тем, что мало, очень мало думаю о грехах своих, не осознаю их, не замечаю. Не только в повседневной жизни, но и во время самого говения я не вспоминаю о них, не стараюсь привести их себе на память для покаяния и исповеди. На мысль приходят общие фразы: «Ничего особенного; грешен, как все». Как будто я не знаю, что пред Тобою грех – и всякое слово праздное и само пожелание греха в сердце. А сколько у меня таких слов и пожеланий накапливается каждый день! Ты един, Господи, их веси; Ты даруй мне зрети моя прегрешения, и пощади и прости!

Далее – постоянным грехом своим я признаю отсутствие почти всякой борьбы со злом. Чуть явится какой-нибудь повод или толчок – не задумавшись, совершаю грех. И только павши, задаю себе вопрос: «Что ж я наделал?!» Вопрос зачастую бесплодный, потому что он не всегда помогает мне сделаться лучшим. Если же после греха и чувствуется скорбь, то зачастую она происходит от того, что при этом пострадало моё самолюбие, а не от осознания, что я огорчил Тебя, Господи!..

Нет у меня борьбы не только с грубым злом, но даже с самой пустой и вредной привычкой. Владеть собой я не умею и не стараюсь. Преобладающий во мне грех раздражительности не покидает меня нимало. Услышав резкое слово, я не отвечаю смиренным молчанием, а поступаю по правилу «око за око, зуб за зуб». И вражда порой разрастается из пустого, и длится она дни и недели, и не думаю я о примирении, а помышляю, как бы сильнее отомстить при случае. Без числа согреших, Господи, – пощади, прости меня, умири моё сердце!

В целом вся жизнь моя представляется цепью согрешений: я не дорожу временем, данным Тобою, для приобретения вечного спасения; я не от всей души ищу Твоей помощи; в церкви я очень часто стою неблагоговейно, молюсь машинально, думая о своём, о том, как другие молятся, а не слежу за своим вниманием и чувствами: дома же молюсь с великим принуждением, рассеянно, так что часто сам не слышу своей молитвы, а иногда просто опускаю её. Таково моё отношение к Тебе, Господи, и я ничего другого не могу сказать, как только: прости и помилуй!

В общении с людьми я грешу всеми своими чувствами: грешу языком, произнося ненужные, скверные, укоризненные и соблазнительные слова; грешу глазами, взирая бесстыдно, дерзко, читая безнравственные или бессмысленные писания; впустую провожу целые вечера у компьютера и телевизора или иным образом грешу умом и сердцем, осуждая других; грешу не только против души, но и против тела, невоздержно принимая пищу или питие.

Приими, Человеколюбче, моё покаяние, да с миром приступлю к Твоим Святым и Животворящим Тайнам, во оставление грехов, во исправление жизни временной и в наследие жизни вечной. Аминь.

Ниже мы приводим краткий перечень многообразных имён зла, и, быть может, кому-то это поможет увидеть ловко маскирующийся и ставший привычным грех:

Жизнь не по Евангельским Заповедям, а по законам мира сего;

маловерие; суеверие; невнимание к внушениям совести;

леность к чтению Слова Божия и др. душеполезной литературы;

непосещение церковных богослужений;

призывание имени Божия в пустых разговорах;

неблагоговейное почитание св. икон;

неношение креста; стыд креститься и исповедовать Господа;

нелюбовь и безразличие к ближнему; скупость;

непосещение больных; лень молиться;

на молитве рассеянность и невнимательность;

разговоры в храме; празднословие;

пустое времяпровождение; непочитание праздников Божиих;

нарушение св. постов и нехранение постных дней – среды и пятницы;

объядение; недолжное почитание родителей;

невоспитание детей в православной вере;

проклинание ближних; сквернословие; злословие;

посещение гадалок, астрологов, колдунов, экстрасенсов, сект;

гордость; самолюбие; сплетни; игры в карты;

дача денег под проценты ближнему;

зависть; раздражительность; подозрительность; высокоумие;

осуждение; гнев; зловоздаяние; оклеветание; обман; леность;

лукавство; укорение; упрямство;

увлечение телевизором, компьютером;

чтение и смотрение душевредного, развратного;

подсматривание и подслушивание;

соблазнительное поведение; блуд; растление;

невенчанный брак; рукоблудие; супружеская измена;

воровство; плохое исполнение обязанностей на работе;

использование служебного положения в личных целях;

убийство; аборт (или содействие в этом тяжёлом грехе);

холодность на исповеди; осуждение священнослужителей;

причастие тела и Крови Христовой без должного приготовления.

Грехи, исповеданные и разрешённые ранее, повторять на исповеди не следует, ибо они, как учит Святая Церковь, уже прощены, но если мы их снова повторяли, то в них нужно каяться. Надо в тех грехах каяться, которые были забыты, но вспомнились теперь. Если грехи, исповеданные прежде, тревожат вашу душу, то нужно увереннее молиться, чтобы они совершенно замолились. Также следует делать добрые дела, противоположные греху. Вопросы, не относящиеся к самой исповеди и духовной жизни, лучше обсуждать не во время исповеди.

Я прочитал и начал «выкладывать» на лист бумаги свои «камни», выписывать неровным почерком свои духовные долги, вспоминая неприятные и грустные сюжеты моей жизни и стыдясь про себя за них.

Я не стану описывать свои грехи, о дорогой читатель, дабы не перечислять вышеупомянутое в Исповедальном листке. Я не боюсь предстать перед вами в абсолютно прозрачном виде, я просто не хочу, чтобы кто-то обольстился, посчитав себя менее грешным, чем ваш рассказчик, тем самым вводя себя в заблуждение, с моей лёгкой руки. Все мы без исключения грешны. И каждый, из ныне живущих, в неоплатном долгу перед Господом, будь то священник или разбойник. Все мы в неоплатном долгу перед Его великой жертвой. Ведь Сына отдал за нас.

В дверь кельи осторожно постучали.

– Войдите, пожалуйста! – пригласил я робко, ощущая неловкость из-за того, что сам гость. Дверь отворилась, и в келью будто впорхнул, точно огромный «махаон», стройный старец в высоком клобуке, в рясе, с длинной седой бородой. Лицо его было необычайно живым и приятным. Он мне напомнил далёких библейских героев. Словно он на машине времени приземлился в наши дни. Бывают в жизни встречи, которые меняют саму жизнь. Между незнакомыми людьми образуется невидимая глазу, духовная нить. Происходит нечто подобное замыканию, вспышке. Они видят друг в друге близких людей, свояков. Я почувствовал, как холодные мурашки побежали по спине.

– Добры дзень! – поздоровался он на Беларускай мове. – Мяне инак Микалай завуць, давай з табой крыху пагаворым.

– Андрей, очень приятно.

Он присел на соседнюю койку и внимательно посмотрел на меня. И я ощутил себя обнажённым. Но не физически, а духовно. Будто он проник ко мне в душу. Нет, это не было вторжением варвара. А походило на некий духовный «фейс-контроль». Он меня реально просканировал. А у меня реально захватило дух. Мне стало стыдно, возможно я даже покраснел. А спрятаться некуда. Душу-то одеялом не накроешь. Всё мое литературное красноречие куда-то подевалось. А он сидит, смотрит на меня, ласково так, пронзительно. Энергетика сильная от дедушки исходила. «Вот так дедушка! – думал я. – Везёт мне на провидцев… Надеюсь, он мои хорошие стороны тоже разглядел!?»

Я собрался с мыслями и начал свой рассказ.

– Окончил Университет культуры, пишу прозу, песни, занимаюсь организацией гастролей, концертов. Верю в Бога. Посещал ранее протестантскую церковь. Но после определённых разногласий с пастором разочаровался и покинул сей приход. К традиционной Церкви относился предвзято. Я считал: что толку от этих зданий, будь то католический костёл или православный храм, если вошедший туда без искренней веры в сердце, по инерции, на Пасху, подхваченный общим потоком притворно покорной толпы, машинально поставит свечку, помолчит, потому что все молчат и выйдя оттуда, не получив облегчения, продолжит бить лица, пить горькую, пустившись во все тяжкие. Что толку от этих зданий из камня и стекла, от этих икон, которые всего-навсего, по сути, рисунки. Ведь Господь живёт вокруг нас, внутри нас, он везде, а значит, верующий должен везде вести себя благопристойно. И без искренней веры в сердце все эти взмахи кадилом, нудная бормотня сонного священника, под рясой которого вполне могут плясать копыта, – всего лишь спектакль. Так считал я и в церковь заходил крайне редко из уважения к сложившейся традиции. В жизни происходило много неординарных событий. Из безобидной шалости, увлечения переросли в маленькую слабость. Далее по сценарию меня ожидало большое бессилие, но я вовремя остановился и с Божией помощью переборол это хитрое, маскирующееся под веселье и радость, чистое зло. Оно постепенно делает сердце жестоким, оскверняет рассудок, незаметно делает человека циником, превращая его в своего раба. Я однажды сказал себе «нет». И наступил мучительный психологически период борьбы с самим собой. Я боролся с депрессией, с одиночеством. Необходимо было заполнить пустоту, и я начал выпивать. Мой приятель говаривал словами Довлатова: «Андрей трезвый и Андрей пьяный настолько разные люди, что даже не знакомы друг с другом». После очередного запоя я медленно вставал на ноги и возвращался к нормальной жизни. И вот однажды моя бабушка предложила мне навестить некоего целителя. Я, будучи в отчаянии, согласился, хотя не верил во все эти заговоры воды и пр. В обычной деревенской хате, в прихожей за столом сидел странный мужчина. Странность его заключалась в том, что он сходу начал мне рассказывать о пчёлах, мёде и прочих глупостях, к делу отношения не имеющих. Я присел за стол, и молча слушал его, полагая, что зря трачу время. Кого-то он мне напоминал, но я не мог понять кого именно. Он был ни худой, ни полный, ни молодой, ни старый, вот только лицо – будто из воска. Дружелюбный, простой, но странный. Я-то представлял себе тёмную таинственную обстановку, бурление в котлах и колбах, ароматы целебных трав, огромного чёрного кота на печи и колдуна в колпаке звездочёта с вороном на плече. А тут мёд, пчёлы, ерунда какая-то.

– Ну что, Андрей, не каждому дано на руководящей должности служить? – резко перескочил он со своей пасеки да ко мне в голову.

Ведь я действительно совсем недавно покинул директорский пост, полностью разочаровавшись в этой должности.

– Ничего, твоё место не там, ты себя ещё проявишь. Не спеши жить. Водочку любишь?

– Не люблю, но пью, потому что страдаю без любви. А потом страдаю от того, что пью. И тогда пью, чтобы не страдать от того, что пью. А потом я перестаю пить. Ставлю точку. Проходит время, точка превращается в запятую, и я опять начинаю страдать без любви.

– Помочь тебе? – спросил он без тени иронии.

– Помогите мне, пожалуйста, больше не страдать...

Он усадил меня на стул посередине комнаты и встал позади. Приложил свои ладони к вискам моим и принялся что-то шептать. Я не мог разобрать, что именно он говорил, но мои уши горели огнём. Когда он окончил сеанс, то предложил обождать в сенях. Через некоторое время он передал мне бутылку с водой и порекомендовал выпить. Я поблагодарил его, сел в машину и уехал.

Мне действительно не хотелось больше выпить. Желания не возникало. Но любовь не приходила. Одна еврейка мне сказала однажды: «Слово «любовь» русские придумали, чтобы деньги не платить». Я ответил ей тогда: «Нет, Сара, любовь улетела в тёплые страны, оттаять ото льда наших холодных сердец».

Тут я прервал свою историю. В келью вошёл незнакомый мужчина, в гражданской одежде. Наверное, тот самый художник, о котором говорил Отец Георгий. Он поздоровался, переоделся и вышел.

– Працягвай кали ласка далей, – попросил Микалай.

– В общем, я снова застрадал. Пуще прежнего. Однажды утром я уже не мог употреблять спиртное. Я ничего не мог употреблять, кроме воздуха. Ни есть, ни спать. Я понял, что не могу жить. И взмолился, в который раз, бессовестный, немощный, мерзкий.

– Господи, Боженька мой! Спаси меня, пожалуйста, в последний раз! – повторял и повторял я непрестанно. И я накрылся одеялом, понимая, что в лучшем случае меня ожидают четырнадцать дней страшных мучений. И они начались. Чудовищные угрызения совести, липкий, холодный и реально токсичный пот. Сумасшедшие перепады давления, рези и колики в печени, боль в почках. Сердце сдавливало так, что, казалось, не выжить. Чудовищные, страшные сны, невнятно граничащие с явью. А сон – не более часа в сутки. Закрываешь глаза, и несутся картинки. Голова раскалывается от них и от боли в висках. Белки глаз красного цвета, так как от давления лопаются кровеносные сосуды. Колотит и знобит всё тело с такой силой, что почти сваливаешься с кровати. Организм стонет. Душа осквернена, в храме её свирепствуют и радуются кровожадные бесы. Ты отключаешься из-за изнеможения. В ужасе очнёшься и посмотришь на часы, а там три часа ночи. Или дня. Разницы особой нет. Просто ночью страшнее. Закроешь глаза и пролежишь, кажется долго, долго, потому что больно, снова посмотришь на часы, а прошло всего три с половиной минуты. Ты замечаешь эти полминуты, ведь они приблизили тебя к тому недосягаемому теперь состоянию, когда ты трезв, спокоен и ты просто идёшь по улице. Ты чист и приветлив. Ты не блюешь желчью в ведро под кроватью. Ты человек. Творение Божие. Ты смотришь на свои пальцы и восхищаешься гениальностью задумки. Тонкости, многофункциональности телесного дизайна, красоте души и способности любить. И солёные горькие слёзы раскаяния зальют опухшее лицо.

– Господи, прости! Господи, прости! Прости за то, что я снова пал так низко перед лицом Твоим!

Когда я смог ходить, я пришёл в храм. В ту самую церковь, которую считал театром. Я вошёл внутрь, и мне стало дурно. Что-то зашевелилось в груди. И какая-то невидимая сила вытолкнула меня из храма. Я со слезами на глазах не сумел даже перекреститься. Я кричал в небо: «Господи, почему Ты не пускаешь меня? Что мне делать?» Я почувствовал себя отлучённым от Церкви за моё отношение к ней, за сознательное предательство в сердце, за грязь, которой я осквернил храм души, за мою неблагодарность, за неуважение к святому месту, которое действительно оказалось святым. Мне показалось, что я отлучён навсегда, что до смерти буду ходить неприкаянным. Это ощущение было одним из самых тяжёлых из ранее мною испытанных. Будто я умер уже, не утратив при этом возможности ходить и думать, но потерял защиту и опеку Господа. Всему бывает предел, нет лишь предела любви Божией. Ответ на мои вопли пришёл позже. Голос этой мысли был твёрд и спокоен, но он вселил в меня раскаявшегося надежду, натолкнув на мысль, что за спасение моё уплачена Великая цена. Мысль прозвучала так: «Ты сначала из свиньи в человека превратись, а потом в церковь приходи!» Прошло время, я всё вытерпел и перенёс. Но что-то продолжало шевелиться в груди, червём. И как только я захожу в храм, оно начинает биться в конвульсиях. Как я понимаю, это последствие контакта с целителем, да и вообще последствие грехов моих. Я не хочу, чтобы это жило во мне. Я люблю Бога, людей, песни пишу, читаю много, много путешествую и смотрю на мир широко открытыми глазами. Я не хочу быть рабом диавола. Я Божий и душой и телом. Так помогите мне изгнать это мерзкое членистоногое. Я хочу исповедаться, причаститься...

– А як ты сюды трапиу? Як даведауся пра Жыровицы? – спросил Инок Микалай.

Он уже не смотрел на меня пронзительно, мне показалось, что сейчас начнёт жалеть меня и гладить по голове.

– Соседка подсказала, а в интернете нашёл полную информацию, и тут же почувствовал тягу к этому месту. Собрался и приехал.

– И вельми добра зрабиу!

– Скажите, а этот целитель от Бога?

– А ты сам паразважай. Ну добра, зараз на споведзь гатоу пайсци? Як раз шэсць гадзин, пачынаецца вячэрняя служба!

– Прямо сейчас? Я не все грехи вспомнил!

– Ничога, потым астатния. Пойдзем.

В храме было довольно много прихожан. Молодой батюшка за кафедрой исповедовал женщину. Она изливала ему душу. Никто не слышал, что она ему говорила. В храме пели. Красивые, чистые голоса девушек и юношей из церковного хора звучали восхитительно и проникновенно. Мелодии были будто знакомы, хоть и слышал я их впервые. Эта музыка, где инструментом были голоса, звучала настолько насыщенно и стройно, что проникала глубоко в душу и, врачуя духовные раны, заглаживала сердечные рубцы, исцеляя её. Казалось, она создана для того, чтобы звучать вечно, возвышенно и чисто, что именно для этого она и написана великим композитором вселенной. Эта музыка была поистине живой. В её неописуемой полноте совмещалось счастье, скорбь и любовь. Но более всего в ней было надежды, надежды необъятной. Я невольно заслушался, замечтался, распереживался и погрузился в раздумья. Как я, будучи музыкантом, раньше не слышал этой дивной музыки? С её великолепием не сравнится ни одна ультрамодная дребедень. Эта музыка гениальна и она больше, чем музыка. Если у души есть голос, то это именно он звучал тогда, разливаясь по округе целительным духовным источником.

Микалай «вернул меня на землю» и подвёл к кафедре. Я застыл в ожидании исповеди. И довольно долго простоял, но когда подошёл мой черёд, батюшка неожиданно извинился и сказал, что он физически не в состоянии продолжать исповедь, что очень болит нога. Он извинился и ушёл.

– Што здарылася? – спросил Микалай.

– У батюшки нога очень разболелась, завтра исповедуюсь.

После служения, которое длилось два часа, мы отправились на ужин в монастырскую трапезную. В прямоугольной зале с огромной иконой Пресвятой Богородицы по периметру стоял длинный стол. Накрыт и сервирован он был просто и согласно столовому этикету. Вилка, ложка, тарелка, нож. Чайник с киселём, поднос со свежим монастырским хлебом. Аромат его и румяный внешний вид нагнали аппетита до слюновыделения. В огромных блюдах дымилась перловая каша. На столе стояли салатницы с отварной нашинкованной свеклой, бутыли со святой водой из святого источника. Но самое интересное и необычное заключалось не в простоте и минимализме рациона. Пост ведь. А в самих едоках. Трапезная живо наполнялась монахами. Я устроился на краю стола, с художником из моей кельи и ещё одним гражданским. Все остальные, а их было около сорока, – монахи, послушники, батюшки, архимандриты, все как один в чёрных рясах, но в разных головных уборах. Пожилые и не очень, были и совсем ветхие с увесистыми крестами на груди и кусочками неба в глазах. Они мне виделись стаей огромных бабочек-махаонов. Братия рассаживалась, но к трапезе никто не притронулся до тех пор, пока не зазвенел колокольчик. А зазвенел он ровно в 20:00. Все дружно поднялись со своих стульев и приготовились к молитве, которую произнёс один из старейшин.

Пища была простой, лёгкой и вкусной. Порция не ограничивалась. Я не стал наглеть и откушал скромно, вежливо помогая соседям с добавкой. Во время трапезы один из монахов читал вслух, стоя за кафедрой, Евангельские истории. Для того, чтобы рот был занят едой, а разум слушанием и размышлением. Никаких застольных разговоров и засиживаний не наблюдалось. Ели не спеша, но в тонусе. Было понятно, что люди собрались здесь именно для того, чтобы утолить голод и помолиться. Окончив трапезничать, как-то вовремя и одновременно все поднялись для молитвы. Был погашен свет и остался лишь огонёк лампадки у иконы. Так необычно было стоять среди этой братии в темноте после ужина и чувствовать себя пусть и чужаком, пришедшим из мира, но уже причастным к этой большой, светлой, несмотря на чернь одежд, Божией семье. Находиться среди людей, которые посвятили свою жизнь служению Господу и людям. Быть рядом с теми, кто оставил мир страстей и суетных услад, захламляющих душу, за стенами монастыря, положил свою прошлую жизнь, своё имя, у шершавой ступеньки высокого порога дверей в вечность.

А после трапезы был крестный ход. Монахи выстроились в шеренгу по двое. Во главе – старейшина с иконой Божией матери в руках. А мы с художником пристроились в конце шеренги. Мы шествовали по территории монастыря, уже накрытого зимней морозной мглой, вдоль строений и замёрзшего пруда, а монахи пели. Я подумал тогда: «Если бы все люди на земле хоть один раз прошли в этой колонне, слышали это пение, разливающееся над засыпающим миром, наверное, не было бы войн на планете».

Мы остановились, и монах с Евангельским именем Авель, похожий на горца, с длиннющей бородой, поднял икону над нашими обнаженными головами и перекрестил четыре стороны света. Мы шли мимо домиков, в окнах которых теплился свет, а братья, живущие в них, встречали наш отряд поклоном и крестным знамением. Мы шли вдоль голых деревьев и кустов, костра, разведённого отцом Борисом. Мы поднялись по узкой тропинке на монастырское кладбище. На могилах горели лампадки. Будто и не гасли никогда и никогда не погаснут, напоминая о вечном тем, кто видит этот огонь. Монах перекрестил четыре стороны света, повторяя каждый раз: «Пресвятая Богородица, помогай нам!»

Прошагали вдоль «Крестовоздвиженской» церкви. Минули братский корпус и остановились у входа уже ставшей мне родной «Явленской». Я только сегодня приехал, не зная, что меня здесь ждёт, и вот уже как свой. Принял меня монастырь. И завершился крестный ход у Трапезной, где и начался. Все по очереди приложились к иконе и отправились на ночлег.

Благословив весь мир на спокойный сон, духовный патруль планеты Земля в лице братьев Свято-Успенского Жировичского монастыря закончил дневную вахту, передав свой пост ангелам, и отправился баиньки.

Я расстелил кровать, переваривая ужин и всё то, что увидел сегодня, услышал, почувствовал. Отзанавесил окошко и глядя на милую церквушку, подумал: «Как славно, что я приехал сюда, спасибо Тебе, Господи!»

Я долго не мог уснуть. Мысли, впечатления, непривычная жёсткость доски под рёбрами мешали расслабиться. И только я задремал, как в коридоре зазвенел колокольчик. Пять тридцать. Подъём. С трудом поднялся с койки, чувствуя, как ноют рёбра, и поплёлся умываться.

Утреннее служение начиналось в 6:00, на голодный желудок. Прихожан из мира было совсем мало. В основном обитатели монастыря. Моё сонное состояние развеялось лишь к концу служения, длившегося около двух часов. После молитвы мы позавтракали, и меня определили на послушание к иноку Микалаю. Чему я очень обрадовался.

Он ожидал меня у трапезной.

– Ну як, брат Андрэй, ци добра ты адпачыу?

– Замечательно! – ответил я, почёсывая ноющий бок.

– Ну тады пойдзем, трохи «пафальцуем».

Я понятия не имел, что значит «пофальцуем», но не отставал от инока ни на шаг, который хочу заметить, несмотря на свой почтенный возраст, а было ему 70, шагал спортивной уверенной походкой, подобно молодым спартанцам, спешащим к своему олимпу.

Мы вошли в огромный храм Успенского собора и поднялись по винтовой лестнице почти под самый купол и очутились на балконе для церковного хора, называемого клиросом. Довольно высоко мы находились. Между небом и землёй. Взору открылся высоченный иконостас, широкие необъятные колонны, внушительные покатые своды, большие, написанные маслом иконы на стенах, всё было необычным по виду и грандиозным. В храме кроме нас никого не было. Мы с иноком Николаем готовили духовную литературу для прихожан. Каждая брошюра виделась мне спасённой душой. Ведь, оказавшись в руках непосвящённых людей, она могла подвигнуть человека задуматься о жизни за гробом, о том, что необходимо придти к Господу, подтолкнуть его к причастию православной церкви. Из типографии приходили пачки с двумя составляющими брошюры. Я собирал их в одно целое и снова группировал в пачки, обвязывая бечёвкой. Я старался сделать побольше. С утра до вечера я «фальцевал», видя в этом великую миссию. Моя небольшая лепта в деле была честью для меня. Я достиг высоких скоростей и результатов в этой работе. Даже сейчас у меня чешутся пальцы до фальцовки.

Мой собеседник, в миру Олег Бембель, оказался человеком интереснейшим. Родился он в 1939 году в Минске в семье известных скульпторов. Окончил Белорусскую Государственную консерваторию по классу фортепиано. В 1974 г. – Аспирантуру института философии. Преподавал, был научным сотрудником Национального научного центра имени Ф. Скорины. Член Союза Белорусских писателей. С 1996 г. – живёт и трудиться во имя Божие в Свято-Успенском Жировичском монастыре. А с 1997 г. – редактор богословско-литературного художественного листка «Жировичская обитель». Автор многих книг прозы и поэзии.

– Так что привело вас в монастырь? – спросил я его, недоумевая.

– Я раней у Бога не верыу. И нават кали паверыу, хадзиу на дэманстрацыи. Бунтавау. Але ж мая родная цетка увесь час прапанавала мне пакаяцца. А я нават и некрышчоным быу. Алеж, аднойчы я пазнаёмиуся з адным маладым прыгожым бацюшкай. И ён мяне прывёу у царкву. Праз некаторы час я пакрысциуся. А потым цяжка захварэу и прыехау у манастыр памираць. Архимандрыт Митрафан паглядзеу на мяне и сказау каб я быу пры манастыры. И вось я тут ужо 12 гадочкау.

– А как же неизлечимая болезнь?

– Як бачыш, Гасподзь даравау мне яшчэ часу.

– Здорово!

– Ты кали испаведаешся, адразу адчуваць сябе па иншаму станешь. Вось убачыш.

И он оказался прав. Вечером на служении я искренне раскаялся в своих грехах. Я выписал их на листок бумаги и на исповеди подсматривал, чтобы ни упустить что-то. Батюшка, который исповедовал, сказал:

– Ты не стесняйся, если что-то забыл, читай смело. А чем ты занимаешься? – спросил он.

– Шоу-бизнесом.

– Тяжело тебе будет.

– Нет, я не принимаю то, что происходит сейчас. Весь этот безобразный гламур. Я как раз для того и занимаюсь, чтобы сказать людям правду со сцены. А у меня есть, что сказать.

– Благословит тебя Господь, если так.

Когда я исповедался и искренне отрёкся от всего нечистого, поцеловал Священное Писание и распятие на кафедре, ко мне подошёл инок Микалай и объяснил, что причастие состоится завтра утром.

Утром я причастился Святого Тела Христова. А отец Вениамин помог произвести чин отречения от всего нечистого, включая мой контакт с «пчеловодом». Я как родился заново. Необыкновенно легко мне стало на душе, в глазах реально посветлело. И тут же появилось сильное волнение за ближнего. Горячие слёзы раскаяния лились ручьём. Короста духовной грязи осыпалась, и я упал на колени перед иконой Жировичской Божией Матери. Я почувствовал, как в груди затеплилась любовь. Храм души моей наполнился миром и чистотой. Духовный клещ сбежал… Но обещал вернуться…

Шли дни. Я работал с иноком Микалаем в Успенском храме на балконе и полностью вошел в ритм монастырской жизни. Время там текло совсем не так, как в миру. Вставали рано, ложились поздно. Но день казался не долгим. А когда начинал думать о том, как много за день было сделано, то невольно удивлялся. Но самое интересное заключалось в том, что работать было в радость. Как бы тяжело не было, радостно было на душе от этого бескорыстного труда во имя Божие. Я познакомился со многими монахами. Каждый из них был интересен и необычен. Глупых людей я там не встречал. Они жили одной семьёй. Послушник Александр работал в трапезной. Он так трогательно ухаживал за братией в час трапезы, что его обхождение задевало до глубины души. Казалось, он предлагал не просто пищу, а делился своим разрубленным на куски добрым сердцем, дабы мы насытились. Будто он переживал за нас, как любящий брат переживает за брата. У меня подступал ком к горлу, когда он с искреннейшей заботой преподносил нам блюдо с аппетитной дымящейся кашей, или ещё что-то. Его хрупкая, слегка неуклюжая фигурка, худощавое уставшее лицо и располагающее волнение в глазах нагнетали трепетную слезу. Он усаживался на стул у раздаточного окошка и внимательно, благоговейно наблюдал за едящими. Дабы не упустить, чьей-то просьбы, желания добавки. После, на вечерней службе, увидев его в храме, я, с трудом сдерживая эмоции, придушил чувственный порыв – ведь прихожане кругом, – быстро поднялся по винтовой лестнице на верхний клирос и разрыдался. Господи, спасибо Тебе за этих людей! Господи, спасибо Тебе за эти светлые души! Господи, слава Тебе!

Мне долго объясняли, как пройти на дальнюю купальню. Я делал вид, что понимаю. Хотя не понимал. Уж очень извилисты были объяснения. И я решил отправиться на ближнюю, не так давно построенную. «А как там себя вести?» – спросил я у трудника Константина. Он улыбнулся и предложил мне раздеться до нага и окунуться три раза с головой. Полотенце брать с собой не надо. Источник освящён. Я очутился в бревенчатом «свежем» строении и закрыл за собой дверь. Разделся и вошёл по колено в ледяную родниковую воду небольшого бассейна, с перилами и ступеньками. Ноги онемели, и я выпрыгнул обратно. Перекрестился и повторил попытку. Когда уровень воды достиг живота, я понял, что это не вода, это огонь. Дух перехватило крепким невидимым жгутом, и я снова оказался на мостике. Подпрыгивал как ошпаренный и смеялся. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного!» Минуту постоял, собрался с мужеством и нырнул в бассейн. Моментально забыл, как звали, зато сразу вспомнил маму, потерялся, растворился, тело воспылало, и душа встрепенулась. Когда я вышел, мне не было холодно, мне было радостно и здорово. Пританцовывая, обсох. Одеваясь, обнаружил чужой утерянный паспорт, завалившийся за скамейку, который передал иноку Вадиму. Он же – местному участковому. Думаю, документ найдёт владельца. Я никогда в жизни не окунался в такой холодной воде. Ощущения непередаваемые. А братья ходят в купальню и в крепкие морозы…

В нашу келью пожаловали ещё двое паломников. Симпатичный, молодой, правдолюбивый парень из Пинска по имени Женя и его учитель физкультуры. Они попали на послушание к легендарному отцу Борису и возвращались к вечеру без сил и эмоций. Мы с иноком Микалаем стали как дед с внуком. Я спросил его однажды – а сколько я могу пробыть здесь, в монастыре? Он ответил мне: «Андрэй, ты маешь магчымасць застацца тут назаусёды. Але ж ты яшчэ пакуль не усё зрабиу у миру. Ажанися, выгадуй дзяцей а потым ужо и прыязджай назаусёды! И памятай, што б не здарылася з табой, ведай – у цябе ёсць куды трапиць, у цябе ёсць месца на свеце, дзе цябе заусёды прымуць. Вось будзе час и прыязджай. Фальцаваць яшчэ шмат». Я прослезился после этих слов. Уверенность в завтрашнем дне утроилась. Он много мне рассказывал, отвечая на мои вопросы, иногда шутил.

Прошло пять дней.

Я сидел за столом на верхнем клиросе и фальцевал. И вдруг осознал, что в этом громадном пространстве нахожусь абсолютно один. Но мне не было уже страшно от этого. Я ощутил, что чувствую себя как дома. И тогда я вспомнил о своём доме, о том, что за территорией монастыря. Вспомнил родных, друзей, подумал о прогулках по вечернему Минску, представил своего пса, который явно заждался меня. И я загрустил, несмотря на то, что мне было хорошо здесь и меня уже не смущало то, что в нескольких метрах покоились мощи усопшего старца.

Я решил вернуться к себе домой, в мир, потому что искренне этого захотел. Я ни с кем не прощался, я говорил: «До свидания!» – для того, чтобы обязательно приехать сюда ещё.

02.08.2008