Каждая станция обладала своими особенностями, которые множились, обрастали слухами и легендами. Например, считается, что группа зимовий в районе переката Людоед названа была Людоедом не потому, что много людей погибло при попытке пройти пороги на лодке, а потому, что, дескать, в одну из голодных зим жители станции, чтобы выжить, бросали жребий, кому дожить до весны, а кому стать тем, кто накормит своих товарищей. Подобная же ситуация и с легендой о Чертовой Печке, которая была якобы сброшена паводком в реку и в которой поселился черт, утягивающий на дно каждого двадцатого путешественника, пытающегося пройти здесь на лодке. Известковая, Луча, Лунга… У каждой станции — свой набор легенд. Но все же самой загадочной станцией на золотом пути еще со времен хищнических республик Дальней Тайги считают Сто Шестьдесят Восьмую, или, как ее иногда называют, Утерянную, Пропавшую станцию.

По сохранившимся показаниям старателей, уже в 1898 году Сто Шестьдесят Восьмая была легендарной, полумифической станцией. Ни один из допрошенных следователями горной стражи «хищник» не мог точно указать ее местоположение. В части географии показания были весьма противоречивы. Сто Шестьдесят Восьмая оказывалась одновременно на всех трех основных тропах. Однако, несмотря на отсутствие согласованности по вопросу локализации станции, все свидетели независимо друг от друга называли ряд примет Сто Шестьдесят Восьмой.

Во всех рассказах станция — это несколько строений, находящихся на широкой террасе, сложенных, в отличие от обычных в таежном районе изб, из камня и крытых кирпичного цвета черепицей. Это относится не только к жилью, но и к хозяйственным постройкам: лабазам, конюшне, сеновалу и т. п. Площадь, занимаемая Сто Шестьдесят Восьмой, окружена земляным валом, где имеется один оснащенный сторожевой башней вход для пеших и конных путешественников. Рядом с постройками есть очищенная от деревьев поляна, разделенная на две приблизительно равные половины неглубокой лощиной и достаточная для того, чтобы на ней могли разместиться проходящие караваны. Здесь же оборудованы очаги и, не считая трех землянок в непосредственной близости к валу, места для палаток. Между надворными постройками и поляной — благоустроенный родник, излишек воды из него стекает по лощине. С другой стороны надворных построек, в некотором отдалении, находится площадка, где, образуя кольцо, установлены несколько больших, грубо обработанных камней. Еще дальше стоит большое дерево, о породе которого ничего определенного сказать не представляется возможным, кроме того, что дерево не хвойной породы. Между корней дерева бьет еще один родник, воду из которого, однако, для приготовления пищи и иных хозяйственных целей не используют. Родник называется Змеиным. Одна из сторон двухэтажного дома, где проживает хозяин, выходит окнами на площадку с камнями и деревом. Оба родника — и тот, что на «гостевой», и Змеиный — уходят под землю, не доходя до вала. Крыльцо «хозяйского» дома выходит на сторону, обращенную к «гостевой» поляне.

Говоря об устройстве Сто Шестьдесят Восьмой, особо отмечается наличие при станции большой псарни, где хозяин держит до пяти десятков крупных собак, отличительной их особенностью называют белый окрас и огненно-рыжие уши. Нужно отметить, что у охотников этого региона изредка появляются лайки как раз такой масти, причем собаки эти — всегда крупные молчаливые кобели, которых охотник использует для загона крупного зверя, будь то изюбрь, лось или медведь.

Исходя из существующих описаний, можно предположить, что Сто Шестьдесят Восьмая станция представляет собой достаточно крупный по меркам слабо заселенного района хутор-заимку с развитым хозяйством. Количество надворных построек и двухэтажный «хозяйский» дом дают возможность предположить, что здесь постоянно проживают не менее девяти человек. Однако свидетельства и «хищников», и проводников, и людей, чьим рассказам можно доверять в гораздо большей степени, сходятся в том, что кроме двух-трех маньчжуров, находящихся в услужении, здесь постоянно обитает не более двух человек, одним из которых является то ли основатель, то ли хозяин станции — некто Серый.

Серый — это не фамилия, а скорее прозвище-характеристика. Но поскольку настоящее имя хозяина станции в показаниях разных свидетелей различно и большинство рассказчиков о Сто Шестьдесят Восьмой используют кличку Серый, то и мы, говоря о владельце станции, будем называть его так. Однако нелишне будет отметить, что среди множества имен Серого чаще остальных встречается имя Луча. Именно под этим именем Серый был известен среди кочевых кланов эвенков, для которых любой европеец был лучей, то есть в одной трактовке «белым», а в другой «чертом». Обращает на себя внимание, что с появлением христианства в этих краях эвенкийское имя Харги (Дух огня) стало синонимом дьявола. Имя Харги никогда не смешивалось с именем Луча, что, в свою очередь, дало возможность европейцам считать это имя положительной характеристикой. Более того, современные легенды российского происхождения говорят о том, что река Луча была названа так якобы в честь первой встречи именно на ее берегах русских казаков и эвенкийских оленеводов. Учитывая, что эвенки боятся воды, так как, по их поверьям, вода несет смерть, а также что среди прочих рек региона река Луча, протекающая в узком ущелье, отличается совершенно необузданным и диким нравом, можно предположить, что Луча — это все-таки не самая лучшая характеристика, которая могла достаться европейцам, прибывшим в поисках золота. Впрочем, вероятна достаточная доля самоиронии и специфического золотоискательского чувства юмора, позволяющего приискателям называть себя «золотарями», а порученцев по общим вопросам при председателях артелей — «шнырями».

Итак, Серый, он же Луча, хозяин Сто Шестьдесят Восьмой станции. Рост средний, возраст неопределенный, старше двадцати, но моложе шестидесяти. Глаза серые, волосы серые, возможно, седые, длинные, обычно собраны на затылке в косу, как это принято у китайцев. Бороды и усов нет, вероятно, не столько вследствие того, что бреется, сколько потому, что растительность на лице вообще отсутствует. Нос прямой, широкий. Губы тонкие. Носит одежду черного цвета, в том числе шелковый китайский халат с застежкой на правом плече, тяжелый, подбитый темным мехом плащ, штаны из хлопчатобумажной ткани и высокие, до середины икры, сапоги, напоминающие кожей летние нанайские унты (их шьют из рыбьих шкур), а формой — «американские» ботинки с тупыми и тяжелыми носами. Движения спокойные, при ходьбе слегка прихрамывает. В степени, достаточной для понимания и ведения беседы, знает несколько языков, в том числе русский, немецкий, китайский, эвенкийский, возможно, английский и монгольский. В разговоре использует слова с большим количеством носового «н» и «х». В хорошем настроении может рассказывать слушателям истории, больше похожие на сказки, но такое настроение у Серого — исключение из правила, а не норма. Приглянувшимся ему людям, чаще всего молодым, может подсказать расположение золотоносных ключей. Однако с такой же легкостью может убить.

Для иллюстации приведем историю о смерти приблизительно в 1911 году Василия Латыпова, известного налетчика на прииски и рудники. Рассказ этот в той или иной форме до сих пор ходит среди старателей, охотников и лесорубов региона, обрастая фантастическими подробностями, меняя время происшествия и имена участников инцидента. Действие, происходившее в 1910-х годах, переносится и отражается на периодах 1918–1919 годов, конце 1920-х, вторую половину 1940-х и даже середину 1950-х. Тем не менее ряд характерных признаков истории, «сюжетное зерно», позволяют объединить все эти рассказы и отнести к разряду «баек о Сто Шестьдесят Восьмой».

Василий Латыпов служил надзирателем за китайскими рабочими на приисках Горно-Золотой. В результате ссоры между Латыповым и местным торговцем Найманом произошла «таежная дуэль», из которой надзиратель Латыпов вышел с легким ранением, а торговца Наймана похоронили на «еврейском» кладбище. В том же году Василий Латыпов объявился в Малом Париже (бывшая Пристань), имея при себе револьвер, винтовку и небольшой запас золота песком и самородками. Некоторое время Латыпов действовал в одиночку, порой, как предполагают, обирая пьяных золотоискателей, порой устраивая нападения на китайцев-спиртоносов, возвращавшихся с приисков, не гнушаясь не только грабежом, но и убийством. Дополнительный штрих: отдельные рассказы старожилов, помнивших те времена, повествуют, что Латыпов прирабатывал в это же время «общественным палачом» и за вознаграждение вешал приговоренных судом общества. Речь, как вы понимаете, идет о самосуде, вплоть до конца двадцатых годов бывшем распространенным явлением в этих местах. Считается, что Латыпов вошел в группу другого, пожалуй, самого известного таежного бандита этого региона, Родия Ликина. Группа Ликина промышляла более серьезными, чем грабежи золотоискателей и спиртоносов, делами. Ближе к окончанию промывочного сезона банда нападала на небольшие рудники и прииски, захватывая весь имевшийся драгоценный металл и оставляя после себя трупы. Кроме Латыпова, в ней было еще около десяти участников, и по крайней мере одна из них — женщина, вполне возможно, Вера Юдина — знаменитая Юдиха других «бандитских историй» этого края. Поскольку, во-первых, живых после себя ликинцы не оставляли и, во-вторых, промышляли в основном на «хищниках», то некоторое время их вроде бы и не существовало. Однако со временем были приняты меры, и главарь банды Родий Ликин выслежен и убит. Однако, похоже, что банда со смертью главаря не распалась, а продолжила действовать уже под атаманством Василия Латыпова. По-настоящему заговорили о Василии со товарищи после их неудачного налета на крупный прииск Удэкан, где Латыпов потерял двух бандитов и был опознан рабочим, знавшим Василия еще по Горно-Золотой. После налета на Удэкан описание Латыпова было разослано по всем более или менее крупным поселкам, не исключая железнодорожные станции и переселенческие деревни. В этой ситуации Латыпову оставалось только одно, — спрятав большую часть добычи и обходя крупные поселения, уходить или на юг, в Китай, или на север, стремясь достичь Якутска. Каким из этих путей решил воспользоваться бывший надзиратель, неизвестно. Известно, что банда разделилась и сам Латыпов с двумя или тремя товарищами осенью (вероятно, 1916 года) вышел на заимку, по описаниям похожую на Сто Шестьдесят Восьмую. К тому времени, после армейских карательных экспедиций на хищнические республики, станция была не более чем расхожей в среде золотоискателей легендой. Чем-то вроде страны Эльдорадо и семи городов Сиболы из преданий американской конкисты. Кроме всего прочего, легенды о Сто Шестьдесят Восьмой и ее Сером хозяине повествовали о накопленных и сохраненных на станции сокровищах, причем не только золоте, но и драгоценных камнях — алмазах и изумрудах. Латыпов не мог не знать эти байки, но даже если и не знал, то, вероятно, выйдя на заимку с небольшим количеством людей и достаточными припасами для того, чтобы прокормить бандитов, решил остановиться там на зимовку. Жители станции как лишние рты и вероятные свидетели-доносчики должны были погибнуть. Единственное исключение главарь банды предполагал сделать для женщины, чей силуэт, наполовину скрытый в тени, он разглядел в окне второго этажа. Произошло это на второй день стояния пришлецов на Гостевой поляне. На все попытки узнать у работников, кто прячется в доме, маньчжуры или отмалчивались, или, в присущей китайцам манере уходить от нежелательных вопросов, делали вид, что не понимают. Когда же Латыпов, показывая на дом, спрашивал их по-китайски: «Куна? Там куна?», неразговорчивые обитатели станции лишь пожимали плечами. В конце концов, приняв для себя решение и посовещавшись с товарищами, Латыпов решительно направился к хозяйскому дому, по пути выстрелив в одного, а затем и в другого работника-маньчжура. Соратники Латыпова в это время, взяв оружие на изготовку, держались за спиной у своего главаря и прикрывали его от возможного нападения. Василий уже поднялся на крыльцо, когда ему навстречу вышел Серый, как обычно, в сапогах и китайском халате.

Разговор, состоявшийся между Серым и Латыповым, вероятно, был коротким. И результатом стало хладнокровное убийство, сопровождавшееся, как говорится в большинстве вариаций этой легенды, словами: «Ладно, коль так…» Что же касается способа убийства, к которому прибегнул Серый, то в этом месте все рассказчики начинают нести околесицу. В одной версии утверждается, что Серый разрубил невесть откуда взявшимся у него в руке клинком грудину Латыпова и, развернув в разные стороны ребра, вырвал сердце бандита. Другие говорят, что то ли Серый превратился в большого зверя, то ли зверь появился из ниоткуда и оторвал Латыпову голову. В третьем варианте объясняется, что Латыпова убила женщина со второго этажа, одна половина которой сияла, как раскаленная сталь, а другая находилась в тени. Откинув все эти и прочие фантазии, следует констатировать, что, вероятно, заслуженная Латыповым смерть была хоть и быстрой, но впечатляющей.

Окончив экзекуцию, Серый приказал бандитам бросить оружие и немедленно уходить, что и было ими выполнено незамедлительно.

Капитан Дорогостайский, в это время проводивший топосъемку на горном хребте Тукурингра, среди прочего записал в своем дневнике о встрече со «свидетелем» этой истории, который назвался товарищем Латыпова и утверждал, что буквально только что выбрался со Сто Шестьдесят Восьмой. Однако позднейшее сопоставление дат налета на Удэкан и времени проведения экспедиции показывает, что капитан Дорогостайский стал жертвой таежной мистификации. Тем более что встреченный на Тукурингре бродяга указать местонахождение Сто Шестьдесят Восьмой станции не смог.

Впрочем, холодная свирепость Серого в рассказе о смерти Латыпова, по большому счету, имеет оправдание. А что касается помощи проходящим на прииски, то достаточно отметить существование на Сто Шестьдесят Восьмой специальной Гостевой поляны. Как утверждает большинство свидетельств о станции и ее Хозяине, постой на Поляне был всегда безвозмездным. Платили только за еду: мясо, крупу и спиртное, и то только в случае, если не ели принесенное с собой. Платить, кроме того, приходилось за услуги кузнеца (самого Серого) или за пользование кузницей в том случае, если среди идущих через Сто Шестьдесят Восьмую имелся свой коваль.

Считается, что открытием золотых запасов в ряде мест золотоискатели обязаны хорошему отношению Серого к тем или иным авантюристам. Причина симпатии, что ни говори, мрачноватого и обычно не склонного к сентиментальности хозяина станции остается тайной и может быть отнесена на счет загадочной непредсказуемости человеческой души. Если же судить «благородные» поступки Серого по тем осколкам информации, что дошли до нашего времени, то в его «благотворительности» может оказаться гораздо больше звериного, чем человеческого. Так, например, матерые волки безо всякой причины позволяют волчатам играть со своими лапами, причем сами щенки, принимая эту внешне беспричинную вседозволенность, начисто отказываются от малейшего такта и ведут себя навязчиво и непристойно. Можно предположить, что и Серый в подобных ситуациях вел себя подобно дикому зверю, то ли снисходительно не обращая внимания на «бессовестность» молодых людей, то ли поощряя их непосредственность. Кстати, большинство случаев, когда Серый показывал себя хорошим рассказчиком, не лишенным поэтического дара, относится к его общению с молодыми, четырнадцати-пятнадцатилетними, золотоискателями.

Хотелось подчеркнуть, что наше отношение к существованию Сто Шестьдесят Восьмой может быть только отношением к легенде. Вероятнее всего, Сто Шестьдесят Восьмая и ее хозяин — собирательный образ, в котором сплавились образы многих, если не всех заимок, зимовий, небольших поселков, хуторков и проживавших в них персонажей. В пользу этого предположения говорит отсутствие точного места нахождения станции, достаточно размытая топография и особенно уединенный, если не затворнический образ жизни обитателей Сто Шестьдесят Восьмой. Несмотря на то что имеются упоминания о появлении в условно цивилизованных местах личностей, в большей или меньшей степени подходящих под описание Серого, у нас нет реальных, задокументированных оснований для того, чтобы считать, что с 1880 по 1950 год в поселках этого региона появлялся именно Серый. Как мы понимаем, указанный семидесятилетний период дает все основания предположить, что даже если Серый и существовал когда-либо не как прототип, а как реальная личность, то, по крайней мере, сохранить свой облик «мужчины неопределенного возраста» был не в состоянии. Скорее всего, черты прототипа, скончавшегося, вероятно, к 1920 году, переносились на других, более молодых персонажей истории освоения этих земель. Так что недостатка в таежных бирюках здесь никогда не было.