В тот год, когда из камеры местного СИЗО, перепилив прут решетки бритвенным лезвием «Нева», заставив дежурного лейтенанта вскрыть оружейную комнату и унеся с собой два автомата и пистолет, сбежали трое подследственных, практически в то же самое время жителями Маленького Парижа остался незамеченным инцидент с детьми, заблудившимися в районе Горно-Золотой. Беглых ловили чуть больше двух дней. Вертолеты, перекрытые дороги, досмотры автомобилей и, в конце концов, стрельба у базы отдыха и три трупа. Осталось загадкой, с чего это вдруг трое подследственных, дела которых были вовсе уж не такими тяжелыми, рванули в бега и что это за мент-лейтенант, чуть ли не добровольно сдавший оружие и патроны. Трупы в лучших традициях нашей северной тмутаракани молчали, ничего не объясняя. Другое дело — дети.

До Горно-Золотой от Маленького Парижа километров, почитай, двести будет. Сам же поселок, некогда золотой рудник, открытый еще в 1885 году, окружен не по разу просеянными отвалами «пустой» породы, на которых периодически ловят людей с металлоискателями, ищущими фартовые самородки. Насколько удачно — не знаю. Знаю, что в те, еще давние, времена на этих отвалах сидели на корточках китайцы и лоточком перебирали эту уже промытую, прошедшую ртуть породу. Что там могло остаться? Впрочем, сам не поднимал, но слышал, что особо фартовые на семь лет строгого режима намывали.

В тот день, когда с утра трое беглых смотрели за тем, как дед Федотов на берегу Реки возился с лодочным мотором (и ему повезло, что «Привет» так и не завелся, иначе мужика застрелили бы ни за что ни про что и ушли бы, пока хватало бензину, вниз), Слава Згирский, сын маркшейдера артели «Восток», и Дима Рассадин, сын геолога Малопарижской геологической партии, отпросились на весь день половить хариусов. Дед Федотов, в чьем прошлом насчитывались три уголовные ходки еще при Сталине и чуть ли не тридцать лет лесоповала, от души, но без злобы, матерился на мотор, потом взвалил себе его на плечо и под внимательным взглядом трех пар глаз поволок в избу. Мальчишки взяли с собой соли, хлеба, каких-то овощей, артельная повариха дала им кусок сала, понятное дело, удочки, лески, мухи, спички — Згирский утащил у отца пачку «Беломора» — и отправились на дальние ключи. Уже за поселком их подобрал артельный шнырь Сашка Банан и подвез до ближайшего чистого ключа. Беглые решили уходить по трассе в сторону Транссиба, надеясь по пути найти еду и транспорт, а Славка и Димон отправились вниз по ключу, закидывая свои снасти то прямо в перекаты, то в глубокие ямы. К вечеру пацаны в Горно-Золотую не пришли. К ночи беглецы добрались до того места, где Могча впадает в Реку, и там, в только начавших отстраиваться дачных домиках, заночевали.

С утра маркшейдер Згирский и геолог Рассадин подняли артельщиков, и от места, указанного Бананом, пошли по ключу, выкликая пацанов. Мужики, обычно ворчливые и виртуозно матерящиеся по поводу всего, что касается уменьшения трудака, в этот раз не просто не заикнулись, что, дескать, это не их дело по тайге сопляков искать, а даже прикрикнули на Борьку Хохла, приехавшего на сезон из-под Минска и пытавшегося отвертеться от участия в поисках. Поначалу следы пацанов попадались вдоль воды то на одном берегу, то на другом. Сломанная ветка, след на песчаной косе, нитка на сучке, окурок… А потом — как отрезало. К вечеру, возвращаясь, охрипшие, искусанные гнусом и комарами, мужики строили предположения, куда могли отправиться мальчишки, отцы уже не грозились спустить шкуру с сыновей, а готовы были всю ночь бродить по тайге, и если бы не артельщики, в образных выражениях на могучем русском языке объяснившие им, чем это все закончится, так бы, наверное, и сделали. Кто-то из стариков вспомнил, как лет десять назад, правда по зиме, на трассе из Дондуков на наледи перевернулся «магирус» и один из водителей погиб, а другой, Смирнов который, просто пропал, и как его ни искали — ни-че-го. Снегопад, правда, был тогда сильный — все засыпало, но все же… Был Смирнов и весь пропал. «Дааа, — протянул кто-то, — тайга, мать! Такое вот дело, тут свои тропы, етить».

Беглые выше по течению перешли Могчу и вдоль дороги, но не выходя на нее, то по ЛЭП, то просеками, то старым трактом, прячась в кустах, едва заслышав вертолет, шли в сторону железной дороги. Первым собаку услышал тот, что шел замыкающим. Затем и те, двое, что шли впереди, обернулись на лай и увидели. Белая собака бежала по их следам. «Что за! — вырвалось у первого. — Они нас, как изюбря ставят, что ли?!» Второй ничего не сказал, а просто поднял короткостволый автомат и стал стрелять. Собака не остановилась, а продолжала бежать и лаять. К стрельбе присоединился второй, и даже третий, понимая, что из «ПМ» по бегущей цели все равно не попадет, сделал пару выстрелов. Собака продолжала бежать и лаять. Беглецы уже отчетливо видели ее белый цвет и рыжие, цвета свернувшейся и высохшей крови уши, и тут с той же стороны, откуда прибежала собака, появился человек. Первый продолжал короткими очередями стрелять по собаке, а второй переключился на темный силуэт. Третий же, размахивая пистолетом, бросился удирать. И в этот момент, привлеченные стрельбой, их увидели сержанты Синцов и Романенко. Они (да и не только они) потом гадали, что же заставило беглых устроить пальбу, но это потом, а в тот момент Романенко просто прицелился и просто пристрелил несшегося на него и размахивавшего пистолетом третьего. Второго и первого стреляли уже вместе — и кто там кого? Начальство спрашивало про предупредительный. «А как же, конечно, стреляли. Два раза. По уставу. Они ответили стрельбой. Ну, нам ничего не оставалось, как…» Ни Синцов, ни Романенко собаки не видели и не слышали. Романенко потом признался напарнику, что вроде как увидел какой-то силуэт, но… «Знаешь, вот как марево над асфальтом в самую жару, что-то вроде, да, а потом пропало». «Привиделось», — отмахнулся Синцов.

Мальчишек искали неделю. Вроде бы даже находили их стоянки, но потом оказывалось, что стоянки вовсе и не их, другие рыбачили. Пропавших увидел шофер почтовой машины, что шла в Горно-Золотую и дальше, на трассе, за пятьдесят километров от поселка. Мальчишки сидели на Орбинском мосту. Искусанные комарами, ободранные, но целые. Шофер сразу понял, кто это, и поэтому, несмотря на инструкции не перевозить посторонних и не останавливаться нигде, кроме как на почтовых отделениях, остановился, выскочил из «уазика» и подбежал к пацанам.

— Глаза у них перепуганные, сидят трясутся и молчат. Я к ним. А они — ноль внимания, куда-то мне за спину смотрят. Я обернулся, думаю, может, там что есть, так не было там ничего. Идем, говорю им, в машину. А они на меня смотрят, как будто не понимают совсем, и молчат. Я их спрашиваю: «Есть-то хотите?» Молчат. И ведь что еще: они же не голосовали на дороге, а просто сидели на мосту и сидели. Такого страха я натерпелся. А тут еще, как назло, тишина такая стоит. Ни ветерка, ничего. Даже и речка под мостом вроде не журчит. Страшно мне стало. Запихал я их по одному в кабину и поехал оттуда, а у самого мурашки по коже, как будто кто-то на меня смотрит, только я его не вижу.

Шофер, не заезжая на почту, привез молчаливых мальчишек в поселковую больницу. И только в палате они заговорили. Згирский спросил у врача: «А удочки наши? И харюза?» А следом за ним Рассадин сказал, что отец с него шкуру спустит за то, что их две ночи дома не было. Родителей, потерявших уже всякую надежду, пустили к сыновьям только к вечеру, когда мальчишки уже более или менее понимали, где они и что никто их наказывать не будет. До этого времени врач убеждал отцов, что дети в нормальном физическом состоянии, никаких признаков истощения, никаких ран и травм, просто переживают психологический шок от приключения, и если их не дергать, скоро придут в норму. До той же поры с детьми разговаривали только врач и милиционер. Через два дня и Дима Рассадин, и Слава Згирский ничего не могли вспомнить из того, что с ними приключилось в тайге. «Вытеснили и забыли, — объяснял врач, — под гипнозом могут и вспомнить, только нужно ли это, а?» По скупым отрывочным фразам, как будто дети снова учились говорить, одновременно с восстановлением языка теряя воспоминания, врач и милиционер восстанавливали и получили следующую историю.

Они заблудились на обратном пути, когда попытались «спрямить» дорогу домой. Когда село солнце, на берегу разожгли костер и устроились на ночевку. Ужинали пойманной рыбой, запеченной на углях, хлебом и салом. Всю ночь поддерживали огонь, не от холода, а от испуга. Под утро, когда по распадку пополз туман, к стоянке мальчишек подошел человек. «Промысловик с собакой», — сказал Дима. «Нет, не эвенк. Русский», — добавил Слава. Описать человека мальчики сначала не могли, как будто не хватало слов, а потом, когда слова появились, не хватало уже воспоминаний. «У него глаза — черные-пречерные. И собака большая, белая, и уши у нее. А ружья у него не было. Оно ему ни зачем, потому что он кого угодно — хоть рыбу, хоть птицу, хоть зверя — позовет, и те приходят. Нож у него — да, потому что рыбу и рябчика потрошил. А поймал руками, они сами пришли. Он и нас научил, мы потом таких ленков ловили. Нет, не старый. Как Банан». Следующую ночь они спали уже спокойно, потому что мужчина с собакой устроились рядом. А утром, когда вторая луна ушла, сказал Згирский, мы тоже поднялись и пошли. Тропа там хорошая, пологая, вот по ней на дорогу и вышли. «Сумки наши с рыбой и удочки у моста должны быть», — сказал Рассадин. Когда мальчишки узнали, что бродили по тайге больше недели, не поверили, потому что по их ночевкам получалось два с половиной дня. Это вместе с первым днем рыбалки, а если без него — то полтора дня, никак не больше.

За сумками вызвался съездить Сашка Банан — как раз по шнырю работа. Говорит, что ни удочек, ни сумок не нашел, вот только Игнат Аввакумов признался как-то по пьяни, что Сашка сумки нашел, а в сумках среди здоровенных черных хариусов размером с хорошего ленка были завернутые в тряпицы крупные самородки. Аввакумов ему потом помог их толкнуть через «чурок». Но, может быть, врал, потому что по пьяни.

Славка Згирский лет десять назад уехал в Якутию, где женился на эвенкийке и теперь председательствует в родовой общине. Владеет хорошим стадом оленей, зимой ходит на промысел, в кругу друзей может хорошо выпить и тогда, если дело не в городе, конечно, а у реки или просто в тайге, показывает номер, пользующийся неизменным успехом у всех, кто это видит. Если у реки — пихает в воду руку и вытаскивает живого хариуса, ленка, таймешка или муксуна. А если в тундре или тайге — то поднимает руку, и к нему прилетает куропатка, рябчик, глухарь. Ну а коли по времени гуси летят, то и гуся ловит.

И последнее. Рассадин через два года вместе с отцом уехал в Ленинград и, перед тем, как в восемьдесят пятом погибнуть на одном из перевалов в Афганистане, увидел того самого черноглазого человека, идущего к нему, а рядом с ним большую белую собаку. Человек прикладывал палец к губам, как будто говорил: «Тихо!», а собака залаяла, и сержант ВДВ Дмитрий Рассадин «погиб, выполняя интернациональный долг».