23 апреля в день тезоименитства Государыни Императрицы Александры Федоровны, когда на всех судах молебны подходили к концу, на "Николае" вдруг взвился сигнал. "26 апреля предполагаю стать на якорь в такой-то широте и долготе, rue соединюсь со второй Тихоокеанской эскадрой". Кратко, по в то же время как много для нас сказано в этом адмиральском сигнале!

Трудно представить себе ту радость, которая охватила всех и каждого при этом известии. Так вот она наконец цель нашего похода, быстрого, энергичного, но в то же время отличавшегося полной неопределенностью. Ведь сам по себе наш отряд был настолько слаб, что немного сил надо было уделить японцам для нашего истребления. А так как мы, невзирая ни на что, шли все же во Владивосток и, по-видимому, ничего не знали об эскадре вице- адмирала Рожественского, то на пути предполагали всякие случайности.

А вот теперь оказывается, что всего лишь через три дня мы соединимся с нашей эскадрой, рисовавшейся воображению всем чем- то сильным, грандиозным, несокрушимым. И эту эскадру, эту силу мы увеличим еще своими хорошими 10-дюймовыми пушками, сольемся с ней и пойдем вместе на верную победу…

Как радостно прошел в этот день обед в кают-компании, как шумно встречались полные надежд тосты и, увы, как близко было разочарование, ужасное, горькое! Не могу не вспомнить о памятном для всех "ушаковцев" разговоре, происходившем в этот день за обедом. По случаю праздника командир обедал у нас и был весел и разговорчив. На стене кают-компании висел прекрасный портрет Ф. Ф. Ушакова, подаренный броненосцу одним из потомков славного адмирала.

Капитан 1 ранга В.Н.Миклуха, бывший очень начитанным человеком с богатой памятью, являлся весьма интересным собеседником. На этот раз он вспомнил и рассказал нам некоторые случаи из жизни доблестного старика и, указывая на портрет, высказал свою полную уверенность, что и корабль его при встрече с врагом останется достойным своего славного имени. И, глядя тогда на взволнованного Миклуху, можно было с уверенностью сказать что это человек идеи, командир, за которым смело пойдут в бой все его подчиненные, и что этот бой может оказаться трагичным, но славным. И Миклуха доказал это через три недели, с честью выйдя из трудного положения и отдав жизнь, навсегда сохранил во флоте свое честное имя.

Усилив до последней крайности предосторожности по ночам, утром 26 апреля мы приближались к условному месту встречи эскадр. Трепетно бились все сердца, команда с раннего утра не отходила от борта, офицеры и сигнальщики с трубами и биноклями сидели на марсе. Но не было видно ни бухты, ни судов. Никто, против ожидания, не встретил нас у этих незнакомых берегов, а между тем минувшей ночью аппарат нашего беспроволочного телеграфа принимал и печатал позывные "Жемчуга" и "Изумруда", и, очевидно, наши разведчики находились где-то по близости.

Адмирал был поставлен в затруднительное положение. Действительно, мы пришли в условленную широту и долготу, приблизились к совершенно неизвестному берегу, изрезанному глубоко вдающимися и извилистыми бухтами, и понятно, что идти в одну из этих бухт, не имея ни разведчиков, ни миноносцев, ведя с собой транспорты, оказывалось весьма рискованно, а потому отряд остался ждать в море. Но вот около полудня начали получать по радиотелеграфу какие-то знаки, отрывочные слоги, а затем и слова.

"Мономаху", обладавшему наиболее высоко помещенным приемником, было приказано вызывать "Суворова" и давать в то же время свои позывные. Через несколько минут пришла депеша “Владимиру Мономаху" исполнять приказания "Суворова”. “Мономах” указал свое место, а с невидимого "Суворова" дали курс, согласно которому отряд и тронулся навстречу эскадре.

Теперь, с уменьшением расстояния, телеграфные переговоры принимались уже всеми станциями и велись непрерывно. Около 3 часов дня впереди нашего курса показался дым, затем начали вырисовываться рангоуты и трубы, обозначился хорошо приметный их желтый цвет и черная окраска корпусов броненосцев, и перед нами во всей красе явилась давно ожидаемая, желанная вторая Тихоокеанская эскадра. Трудно словами выразить и передать то чувство восторга, которое я да и многие другие испытывали в это время.

Более светлого, радостного и торжественного момента я не помню. Вид эскадры, застопорившей машины и поджидающей нашего приближения, был величественный и грозно-красивый… Блестящие силуэты судов, их грозная внешность, прекрасное равнение свидетельствовали об эскадре как о сильной и сплоченной. Но, увы, все это было лишь наружно, а на деле же, как это мы скоро увидим, было много недочетов. Эскадра имела вид приготовившейся к парадному смотру, а глядя на старых ветеранов – “Наварина" и "Нахимова” и на такие крейсера, как "Аврора" или "Алмаз", невольно вспоминались грозные силуэты их японских противников.

Адмирал Рожественский, обменявшись с Небогатовым позывными и салютами, приветствовал нас сигналами "добро пожаловать" и “поздравляю с благополучным приходом”. Следуя в кильватер "Николаю", подтянувшись, мы обошли вокруг всей эскадры и составили собой правую (от флагмана эскадры) колонну.

Так произошло соединение второй и третьей эскадр около бухты Ван-Фонг в 4 часа дня 26-го апреля 1905 года. При нашем следовании музыка играла встречу, команды на всех судах кричали "ура", и энтузиазм при этом был, не поддающийся описанию. Но вот машины застопорены, наши корабли подравнялись и заняли свои места. На "Николае" тотчас же спустили паровой катер, на котором Небогатов отправился на "Суворов", после чего наш отряд фактически вступил в состав второй эскадры.

Подошедшие транспорты, во главе которых стоял "Алмаз", и крейсера скоро ушли в Ван-Фонгскую бухту, а мы вместе с броненосцами, к которым был причислен и "Нахимов", всю ночь продержались в море, идя самым малым ходом. На другое утро нашему отряду приказали также идти в бухту принимать уголь и прочие запасы.

Не вдаваясь в подробности стоянки в Ван-Фонге, скажу лишь, что к вечеру 30-го апреля все погрузки и работы мы закончили, и с рассветом должно было начаться дальнейшее движение эскадр. Наши черные трубы перекрасили в желтый цвет, и четырем броненосцам, составившим под командой Небогатова третий броненосный отряд, поручили охрану тыла эскадры. "Мономах" же присоединили к крейсерам.

Адмирал Федор Федорович Ушаков, родившийся в 1745 г., происходил из рода Косожского князя Редеди и причислен к знаменитейшим флотоводцам. Он многократно отличался по службе и в боях, причем много раз сам командовал эскадрами.

Его победы в Черном море обеспечили преимущество России над Турцией, но, по изменчивости политики, впоследствии он же звщищап ее и действовал против французов, в Средиземном море, причем овладел многими городами, в том числе крепостью Корфу, за что был пожалован в адмиралы.

В 1807 г. Ушаков по болезни был уволен от службы всего 62 лет от роду.

Кают-компанейская молодежь в последнее плавание броненосца верила, что его лицо на портрете меняется в зависимости от обстоятельств, и зачастую спрашивала: как пойдут наши дела, Федор Федорович?

Офицер, видевший последним портрет в полуразрушенной кают-компании, утверждает, что лицо Адмирала было хотя грустное, но довольное.

Таким образом, дух адмирала как бы напутствовал броненосец своего имени в час его славной гибели.