Сделанный на скорую руку штабной шалаш просвечивал во многих местах, и солнечные лучи, врываясь через дырочки, пятнали середину веселыми зайчиками. Чтоб не терять времени, несущую жердь каркаса пристроили в развилке двух соседних деревьев, и от этого легкое сооружение казалось на удивление прочным.

Прислонившись спиной к стволу, Малевич отдыхал. Кругом была такая первозданная тишь, что против воли обострившийся слух начинал улавливать и легкий шум в кронах, и еле слышное потрескивание веток, и шорох всякой мелкой твари в траве.

Приближающийся шорох шагов заставил Малевича очнуться от состояния блаженной полудремы. Раздвинув свободно висящие ветки входа, в шалаш боком протиснуся Дубяк, уселся на расколотый чурбачок и, только скрутив из обрывка немецкой газеты толстую самокрутку, сказал:

— Племяш из села вернулся… позвать?

Парнишка еще с вечера ушел в ближнее село на разведку, и Дубяк, ставший за это время чем-то вроде помощника командира, спрашивал Малевича только для порядка. Малевич стряхнул с себя остатки дремы и молча кивнул. Он только на днях привел отряд в эти места и стремился как можно скорей выяснить обстановку.

Дубяк привстал со своего чурбачка и, отогнув рукой ветку, окликнул.

— Эй, малый, а ну заходь!

Младший Дубяк, топтавшийся у шалаша, проворно влез в середину и, сдернув шапчонку с головы, выжидательно посмотрел на Малевича.

— Ну как, ты в самом селе-то был? — улыбнулся Малевич.

В отряде Дубяковы племянники изменились разительно. Старший возмужал, отпустил усы и стал походить на бывалого партизана, а младший, наоборот, похудел и все так же выглядел обычным сельским хлопцем. Вот и сейчас он для порядка помолчал, соображая, чего хочет от него дядька Малевич, и только потом немного обиженно ответил:

— Авжеж, був… Полицийный пост там. Звычайна сильска полиция. Тильки командант у них дуже строгий, мени казалы, полицаив муштрує, хуже нимця.

— А хто ж вин такий? — спросил Дубяк, затягиваясь так, что самосад в цигарке начал потрескивать.

— Мабуть украинець, бо у нього призвище Меланюк…

— Ну, молодец, хорошо разведал, иди отдыхай… — и Малевич прищурился на солнечные зайчики.

— Ага! — хлопец натянул шапку и, выбравшись из шалаша, сразу же, подражая какой-то пичуге, беззаботно засвистел.

— Ишь, разведчик, рассвистелся! — неодобрительно качнул головою Дубяк. — А ты его еще хвалишь…

— Само собой. Главное, немцев там нет…

Малевич послушал свист, улыбнулся и, приподнявшись, снял с сучка полевую сумку. Расцепив подпаленные у костра ремешки, он откинул клапан и долго рылся в содержимом, пока не отыскал потертую, сложенную вчетверо бумажку.

— Вот она, холера… Пригодилась-таки… — Малевич пробежал глазами текст и показал Дубяку. — Во, видал документ?

— Что? — Дубяк пробежал текст глазами и недоуменно посмотрел на Малевича. — Это ж удостоверение тайного полицая… Откуда?

В голосе Дубяка неожиданно возникли странные нотки, и Малевич, сразу догадавшись, в чем дело, поспешил его успокоить:

— Оттуда! Да не бойся ты, не полицай я, не полицай… А вот сходить в полицию надо…

— Ты что, сдурел? — изумился Дубяк. — Раз ты не полицай, зачем тебе туда?

Командир поймал тень сомнения, снова промелькнувшую в глазах Дубяка, и рассмеялся:

— Да не сдурел я, не бойся! Держи, за меня будешь. — Малевич кинул сумку Дубяку на колени. — Тут дело серьезное. Человек один там у полицаев служит. Наш человек. Поговорить мне с ним надо…

— Ну, тогда… Это понятно! — загорячился Дубяк. — Поговорить нужно. Но самому-то зачем? Пускай хлопец еще разок сбегает, шепнет ему, он и выйдет куда…

— Выйдет… — Малевич покачал головой. — Не все ты знаешь, Дубяк, не все… Ты думаешь там просто знакомый? Нет, брат. Человек там специально оставленный, а у него с Москвой связь должна быть. Так что, сам понимаешь, к такому человеку хлопца не посылают…

— С Москвой? Не может быть! — От волнения Дубяк тут же загасил свою самокрутку и привстал с чурбачка. — То-то ты к этому селу рвался! Пошли да пошли… И хоть бы полсловечка сказал…

— Пришло время, и сказал, — жестко отозвался Малевич и уже другим, не допускающим возражения тоном, добавил: — Значит, за меня ты. Если со мной что случится, отряд уводи. Тут дело важное, но и риск немалый. А теперь пойдем, до внешних постов проводишь…

— Ясно, — Дубяк перекинул через плечо ремень командирской сумки и встал. — Пошли…

Они выбрались из шалаша, и Малевич еще раз окинул взглядом временный лагерь. За последнее время людей в отряде прибавилось, но с обеспечением было туго. Малевич понимал: пришла пора подыскивать постоянную базу, строить землянки и обрастать связями. Но чтоб решить это окончательно, во что бы то ни стало надо было найти Меланюка…

Дубяк, удивленный странной задержкой, подтолкнул Малевича, и они, миновав редкую цепочку постов, зашагали лесом, ориентируясь по только им известным приметам…

* * *

На дорогу к селу у Малевича ушло часа два. Особого плана для встречи с Меланюком у него не было, надеялся, изловчившись, увидеть Петра с глазу на глаз.

У опушки, не доходя крайних хат, Малевич остановился. Широкая пыльная улица была пустынна, и даже во дворах и палисадниках комиссар никого не заметил. Понаблюдав минут пять, Малевич вышел на стежку и не спеша зашагал к повороту дороги, откуда наверняка должен был быть виден центр села.

Тишина и безлюдье успокаивали, и волнение, охватившее было Малевича, пока он рассматривал село из лесу, постепенно прошло. За третьей хатой похотливо кудахтали куры, и, решив, что хозяева, скорей всего, дома, Малевич, не раздумывая, повернул туда.

Он торопливо пересек улицу и уже собирался свернуть во двор, как вдруг откуда-то сбоку послышался негромкий, но достаточно властный окрик:

— Гальт!

Словно споткнувшись, Малевич сбился с шага и резко обернулся. Спрятавшись в холодок, под тыном стояли два полицая в черных, расстегнутых от жары мундирах. Один из них лениво взял карабин наизготовку и приказал:

— Эй ты, а ну ходи сюда!

Секунду Малевич колебался. Можно было, пальнув в полицаев, махнуть назад в лес, но бежать было далековато, и комиссар решил рискнуть. Медленно, не теряя достоинства, он направился к полицаям и, не дойдя до них шагов трех, остановился.

— Ну, подошел, дальше чего?

— Ты мені тут не нукай, а то як двину! — Полицай едва не ткнул в лицо Малевича стволом карабина. — А ну, подими руки!

Второй полициант ловко подскочил сбоку и, проведя рукой по поясу Малевича, сразу нащупал наган. Едва полицаи нашли оружие, их словно подменили. Тот, что держал карабин наизготовку, судорожно передернул затвор, а тот, что был рядом, отстранясь на всякий случай подальше, начал лихорадочно шарить у Малевича по карманам.

На сложенную вчетверо бумажку полицай наткнулся почти сразу, но сначала не обратил на нее внимания. Только убедившись, что в караманах Малевича больше ничего нет, он развернул листок. Вслух, шевеля от усердия губами, по складам прочитал написанное и озадаченно уставился на напарника:

— Дывы, нибы теж полициант?..

— Може брехня, га?

Видя колебания полицаев, Малевич опустил руки и сказал:

— Вы тут не мудруйте, а краще ведить-но мене до пана коменданта.

— До коменданта? — Полицай с карабином вытянул шею и закивал головой. — Авжеж пидем, тильки, здається, ти нашого коменданта не знаешь…

Секунду полицаи колебались, решая, как им вести Малевича, и, когда он, небрежно хмыкнув, заложил руки за спину и сам пошел первым, им не оставалось ничего другого, как идти следом…

Полицейский участок помещался в единственном доме, крытом не соломой, а жестью. За изгородью из живоплота стояла пароконная бричка, а рядом с ней прогуливался дежурный полициант. Пока Малевич поднимался по стуенькам, один из конвоиров забежал вперед и, проскочив коридор, опрометью влетел в комнату. Вошедший следом Малевич услыхал треск каблуков и преувеличенно громкий доклад:

— Пане командант! Докладаю слушно! Од лясу затримано невидомого! При соби мав наган и полицийный папир! Опору, той, не було…

Полицай подскочил к столу выкладывать вещественные доказательства, и только теперь из-за его спины Малевич увидел сидевшего за столом вполоборота Меланюка. Малевич замотал головой, с шумом выдохнул воздух и как-то сразу обмяк. С самого задержания, боясь угодить впросак, он клял себя за допущенную оплошность.

Первым делом Меланюк глянул в бумажку, а потом несколько секунд, не отрываясь, смотрел на Малевича. Внезапно лицо его странно сморщилось, уголок рта дернулся и севшим от волнения голосом Петро хрипло спросил:

— Й деж-то ты весь цей час був, волоцюга, га?

Понимая, что только так и надо, Малевич немедленно подыграл:

— А все як наказувалы! С белорусской стороны я, пан командант…

— Ну, тоди добре… — Меланюк важно откинулся и посмотрел на полицаев. — А вас, голуби, хвалю. Але якщо бовкнете про нього хучь слово, через годину будете на городи дивитись, як картопля знизу росте! А ще… На сегодня от службы освобождаю. Гуляйте!

— Яволь, пан командант! Ничого не чулы! Ничого не бачилы!

Никак не ждавшие такой поблажки, полицаи хором выкрикнули заверения, на всякий случай подобострастно глянули на Малевича и, как пробки, выскочили из комнаты, не забыв аккуратно притворить за собой дверь…

Какое-то время Меланюк сидел молча, потом вскочил и укоризненно глянул на Малевича.

— Як же вы так неосторожно, товаришу комиссар?

— Ну, виноват… — улыбаясь, Малевич сокрушенно развел руками.

— Ладно уж… — Меланюк на всякий случай выглянул в коридор. — У вас як?

— Неплохо… У меня под началом двадцать человек собралось. Отряд… Мы только вчера в Баево урочище подошли, — Малевич на секунду запнулся. — Петро, Москва как?

— Жду… Недавно на Княжий лес десант сбросили. Вроде одного парашютиста схватили, но он сбежал. Нам искать приказано…

— Это хорошо! И мы искать будем… Но вообще-то такое дело обмозговать надо. Только не здесь бы, а?

— Это мы мигом! — Петро оживился и, высунувшись в окно, крикнул: — Эгей, не позасыпали там, сволото? Бричку мени, живо!

Малевич понял, что постоянное цуканье полицаев для Меланюка всего лишь способ снять напряжение и, усмехнувшись, попросил:

— Петре, все равно бричкой едем, а у нас патронов маловато, так, может, хоть цинку дашь, а?

— Да об чем речь, дядьку? Да я для вас все!.. — и, рванувшись навстречу, Меланюк крепко сжал руку Малевича…

* * *

Придержав коней перед спуском, Петро покосился на сидевшего рядом Кобзу и с трудом сдержал душившее его раздражение. С появлением Малевича дел у Петра было по горло, и внезапное появление «пана референта» было весьма некстати…

Пилюк свалился Петру на голову неожиданно. Путано объяснив, что имеет свободное время, он попросил Меланюка подбросить его «до титки». Прекрасно понимая, о «якой титке мова», Меланюк про себя выругался, но отказывать Пилюку не стал.

Постаравшись сделать вид, что ужасно рад видеть старого приятеля, Петро тут же отдал нужные распоряжения и был очень удивлен, когда Пилюк настоятельно попросил Меланюка самого ехать с ним и даже не брать с собой фурмана. До этого Меланюк был уверен, что речь идет о хорошей пьянке, и отбрыкивался, как мог. Однако просьба убрать с облучка полицая могла означать что угодно, и потому Петро, хоть и стремился поскорее «здыхаться Пилюка», все-таки решил ехать с ним.

Всю дорогу он ждал, когда Пилюк выложит, зачем он ему понадобился, но тот, где-то уже выпивший, нес околесицу, сначала воспринимавшуюся Меланюком довольно спокойно, но по мере приближения к хутору «титки», раздражавшую его все сильнее.

С горы лошади пошли шибче, пыль, поднятая копытами, закурилась вокруг сиденья, но, не доезжая крайних хат, Петро свернул под вербы к старой запруде. Колеса начали грузнуть, лошади сбились с шага и на берегу стали сами.

Здесь было прохладно, и с наслаждением бросив вожжи, Петро откинулся на спинку сиденья. Не понимая, почему остановка, Пилюк пьяно качнулся и, уставившись на резко прочерченные по воде тени деревьев, начал возмущаться:

— Ну, чого ты тут став? Я ж говорыв, до титки идьмо, а ты що не поняв, что до коханки?

— До кубеты ще встигнешь… Я тебе щось спытати хочу, а поки… — Петро вытащил из-за спинки четверть с самогоном. — Хильнем ще по чарчыни, бачишь, як тут у холодку файно!

Покосившись на почти полную четверть, Пилюк недовольно пробурчал:

— Тю, знайшов болото, и хиба в кобеты самогону нема?

— Такого, може, й нема. — Петро поглядел бутылку на свет. — Через уголь чищена, смак…

Не дожидаясь Пилюкова согласия, Петро, взяв лежавшую в ногах торбочку, вытащил из нее пару стаканчиков и свежий селянский хлеб. Положив каравай на колени, он налил стаканы и, сунув один Пилюку, коротко хмыкнул:

— Ну, друже Кобза, будь-мо!..

Пилюк сначала недоверчиво поднес стакан к носу, но потом, не отрываясь, высосал все до капли. Довольно жмурясь, отломил краюху, зажевал самогон и лениво поинтересовался:

— Так що ты там спытаты хотив?

— А, спытаты… — Петро не спеша понюхал корочку. — Та ось ганяють нас по лисах, а навищо? Мени здається, зараз одни жиды по кущах ховаються, а чи е в тому лиси парашютисты, чи нема, то бис його знає…

— Скориш за все що нема. Там дали, де бульбаши, кажуть нибы то е, а в нас ще точно немае. Так, свои вештаються, кого не зловили…

— Та про своих я знаю… А от чого нас нимци ганяють, не пойму…

— А ты не здогадуешься? — Пилюк хмыкнул и подставил стакн. — Плесни-но ще. Самогон и вправду добрячий!

Пилюк выпил и, к удивлению Петра, охмелел как-то сразу. Похоже, за дорогу по жаре он так и не протрезвел, а тут его совсем развезло. Грузно осев на сиденьи и глядя на Петра мутноватым взглядом, с едва заметной пьяной запинкой, Пилюк сказал:

— Вийськ нимцям замало, от що… За наши спины хоронытись почалы. У них в армии резерва вже понад двисти тысяч не вистачае, так що, право слово, ци паны пыхати ще до нас на поклон прийдуть…

Едва до Петра дошел смысл сказанного, как его раздражение мгновенно улетучилось. Он нутром чуял, что Пилюк говорит правду, и ради этого стоило везти его куда угодно. Стремясь вызвать «пана референта» на еще большую откровенность, Петро с жаром воскликнул:

— А чого ж воны нас того лита за нищо малы?

— Правду кажешь, друже. Хочешь, розповим як я з тим паном Хюртгеном вперше зустрився?

Раньше Пилюк никогда об этом не упоминал и, не ожидая для себя ничего интересного, Петро пожал плечами. Тем временем Кобза понюхал стакан, пожевал губами и начал:

— Мы тоди у Радзивилловом маєтку нашу полицию формували. Шинели российськи далы, а замисть пилоток мациювки пошили. Голубеньки, з тризубом! А той нимець приехав и до тризуба пальцем тыче, що то воно? Йому старший каже, що то е герб украинський, а вин й слухать не хоче, мациювки хапає, ногами топче и кричит як скаженый: «Аллес райх! Нихт Украинише!..»

— Ногами, кажешь, топтал? — Петро разобрал вожжи.

— Ага, топтал! И я цього не забуду… И не я один!

— Ну то ставь свичку, що то тильки я тебе чув…

Встряхнув вожжами, Меланюк тронул коней, колеса хлюпнули береговой грязью, и бричка, выкатившись из прохладной тени, затряслась по пыльной, расползающейся вширь, колее. Некоторое время Пилюк молча качался на сиденьи, потом до него дошел смысл сказанного, и он, повернувшись, начал трясти Петра за рукав.

— Петре, це тильки тоби, як другу… Вич на вич…

— Як другу… — Меланюк отстранился. — Я його крыю, а вин, нема щоб ранише сказаты, а так, вид самогону языка розпустыв! Ой, дывись, Кобза, через ти пьяни балачки й сам нарвешься и мене пидведешь…

— Все, на цьому все! Слово чести… — Чуть не вывалившись из брички, Пилюк едва успел схватиться за край сиденья. — Не буду вид тебе ничого ховати. Ты мени край потрибен! Йдьмо разом, не втече твоя служба!

— Не можу, — коротко возразил Петро. — Вертатысь треба…

Опасаясь, что Пилюк опять сунется под колеса, он поехал тише. Нет, с появлением отряда Малевича «друг Кобза» мог еще пригодиться…

* * *

Владиславовка, село наполовину польское, наполовину украинское, началось незаметно. Просто сначала гуще пошли хутора, а затем, с очередного взгорбка, открылся вид на центральный майдан, окруженный беспорядочной толпой соломенных крыш.

Дорога, почти до конца видимая сверху, мягким изгибом спускалась вниз, и только на самом въезде ее частично закрывал здоровенный общественный амбар, сложенный из потемневших от времени дубовых бревен.

Село это стояло на самом краю Меланюковой «территории», и он появлялся здесь изредка, наездами. Здесь не было ни крупных хозяйств, ни панской усадьбы и вообще ничего интересующего «лянддинст», так что Петро заезжал сюда просто «для порядка».

Встряхнув вожжами, Меланюк лихо съехал с взгорбка, и резко заворачивая у амбара, машинально обратил внимание, что он осел в землю, а потемневшие сворки ворот были полуоткрыты и подперты кривой жердиной.

Прикидывая про себя, кому теперь может понадобиться такая «хоромина», Петро подобрал вожжи, и вдруг из темной глубины амбара его негромко, но достаточно явственно окликнул чей-то сдавленный голос:

— Меланюк!

Петро осадил упряжку и, вытянув шею, начал подозрительно вглядываться. Поначалу он решил, что вздремнул по жаре и ему просто почудилось, но там в глубине началась возня, и чья-то неясная фигура осторожно подступила ближе к свету. Недоумевая, как в амбаре мог очутиться кто-то из знающих его людей, Петро спрыгнул с сиденья и, замотав вожжи на привинченный к стене крюк, вошел в пряно пахнущий сеном сумрак.

— Не узнаешь? Это я, Ицек…

Внутри было темновато, и Петро с трудом рассмотрел жмущуюся к стене фигуру. Конечно, от того Ицека, которого он тогда отпустил, осталось совсем мало, исхудалое лицо и драная одежонка говорили сами за себя, и, в общем, никаких вопросов можно было не задавать.

— Ты дыви, вцилив-таки… — Петро дружески усмехнулся и покачал головой. — Ну, повезло тебе, опять на меня наскочил. И давно тут ховаешься?

— Пятый день… — Ицек отделился от стены и боязливо покосился на дверь. — Помоги, а?..

— Да уж придеться… — Петро посмотрел на подпиравшую крышу гору сена. — Мабуть, десь там сидиш, у середыни?

— Ага, схованка у нас там… — Ицек кивнул.

— А ти що, хиба не один? — насторожился Петро.

— Не-а… — как-то неуверенно протянул Ицек и торопливо добавил: — Но они тебя тоже знают. Мы сверху видели, как ты ехал…

Меланюк нахмурился. Пока речь шла только об Ицеке, все было ясно, а вот то, что он был не один, в корне меняло дело. Однако отступать было поздно и, ругнувшись вполголоса, Петро сказал:

— Ладно. Веди у свою схованку, подывимось…

— Сюда, — Ицек немного отступил в сторону и, показав на едва различимую в сумраке дырку, предложил: — Ты первый лезь, не бойся…

— Сам не бойся! — сердито огрызнулся Петро и полез в тесный, пружинящий сеном лаз.

Почти сразу под сеном оказались шершавые деревянные ступеньки, на которые откуда-то сверху падал свет. Встав на ноги, Петро по этой лестнице поднялся в маленький чердачный закуток, прочерченный солнечными лучами, шедшими через дыры в амбарной крыше.

Оглядевшись, Петро увидел товарищей Ицека. Их было двое. Один поднялся навстречу, а второй так и остался сидеть, но на него Меланюк уже не смотрел. Прямо перед ним, ярко освещенный солнцем, стоял человек, которого Меланюк узнал бы среди тысячи других при любых обстоятельствах. Дрогнувшим голосом, словно не веря самому себе, Петро спросил:

— Товаришу капитан, та невже це вы?..

— Я, Петро, я! — Усенко как-то боком рванулся навстречу и неловко, по-медвежьи, обнял Петра.

— Та шо вы, товаришу капитан, шо вы… — Меланюк смущенно попробовал высвободиться. — А вин не сказав…

— Не сказал? — Усенко весело хохотнул. — Да он и сам не знал. Вон, посмотри.

Петро обернулся и увидел недоуменно замершего на месте Ицека. В руке тот сжимал неизвестно откуда взявшийся тележный шкворень и ничего не понимающими глазами смотрел на Усенко.

— Изя, брось железяку, это наш человек. — Усенко сразу посерьезнел. — Слушай, Петро, нас и правда выручать надо, мы тут, как в мышеловке…

— Товаришу капитан, а как же…

Меланюк замялся, но Усенко и так понял, что интересовало Петра.

— Десантировался неудачно…

Капитан повел плечами и едва заметно кивнул на Ицека, стоявшего теперь рядом со вторым, как уже успел разглядеть Петро, пожилым евреем. Петро догадался, что Усенко не хочет говорить при всех и потому задал только один вопрос:

— А сюда как попали?

— Поляк один тут спрятал, знакомый, а сейчас, немцы вроде как фураж вывозить собираются, ну и он…

Усенко поджал губы и весьма красноречиво качнул головой.

— Ну чего вы все он, он… — Пожилой еврей, так и не встававший все это время со своего чурбачка, неожиданно вмешался. — Он знает, что делает! Если нас здесь поймают, все ясно, залезли сами, а пока из нас будут вынимать душу, он успеет уйти. Все очень просто…

— Помолчи, Мендель. — Усенко недовольно сморщился. — Ты опять за свое…

— Я что, я ничего… Я одного хочу, пускай меня сразу застрелят!

— Не обращай внимания. — Усенко махнул рукой. — Нервы у него сдали… Так что, сможешь нас отсюда вытащить?

— Товарищ капитан, — заулыбался Петро. — Все будет «першой клясы»!

Усенко и Меланюк весело переглянулись, Ицек недоверчиво посмотрел на Петра, и совершенно незаметно на каждом из них остановил свой цепкий, оценивающий взгляд Мендель…

* * *

Темный лес вплотную подступал к домику, и, стоя на крыльце, пан Казимир едва различал край поляны. Лесничувка была маленькая, заброшенная и вокруг покосившихся надворных построек успели густо разростись полускрывшие их кусты. Пан Казимир сморщился. От леса несло чем-то древним непонятным и настораживающим…

Дверь за спиной майора приоткрылась, и, обернувшись, пан Казимир увидел четко прорисовавшийся у косяка силуэт Вукса. Давая ему место рядом с собой, майор подвинулся и не без иронии спросил:

— Ну, Владек, и до чего вы с Рыбчинским договорились?

— Договорились! — Вукс фыркнул и уперся плечом в столбик навеса. — Он третий пулемет с немецкого склада на сало выменял… Конечно, пулемет вещь нужная, но сало-то зачем отдавать? Вы ж знаете, на белорусской стороне хлопы войну с полицаями начали. А мы? Ну, то что «Звензек валки збройней» командует своим «к ноге» я еще кое-как понимаю, но почему пан майор нам говорит то же?

— Вот и опять ты меня не понял, Владек… — Пан Казимир боком присел на перила. — Судьбу Европы будут решать победители. И взял он за собой и отчич, и дедич, и приумножил земли свои…

Странно прозвучавший славянский оборот заставил Вукса насторожиться и молча ждать продолжения.

— Владек, — тихо сказал пан Казимир. — Война не вчера началась и не завтра кончится… Рыбчинский не крадет пулеметов, немцы дают их сами. Нам пулеметы, а украинцам винтовки. Я знаю, они задумали стравить нас между собой, и я очень боюсь, что им это удастся…

— Но зачем это им?

— А затем, что им не нужны ни поляки, ни украинцы. Им нужны рабы, тихие и покорные. Они уже уничтожили евреев, потом возьмутся за остальных. Так что, боюсь, теперь лозунг «Польша для поляков» обернется к нам другой стороной…

— А мы все равно продержимся! — Вукс треснул кулаком по перилам.

— И я об этом, Владек… Надо дать знать всем, пусть комплектуют отряды самообороны. Да, неплохо бы еще собрать хуторян в села, а то пребьют ни за грош… Не забывай, это еще и вопрос о земле, так что каша выходит крутоватая. Запомни, Владек, у нас говорят хлопы, но они-то и есть люди, и если мы продержимся, то благодаря им и для них…

Никак не ожидавший такого поворота Вукс удивленно посмотрел на пана Казимира, но тут за крайней, едва различимой в темноте постройкой, послышался приглушенный говор, и спустя минуту из мрака возникло несколько фигур, направлявшихся к крыльцу.

Майор нажал кнопку электрического фонарика, и яркий световой конус выхватил из ночной темени трех человек. Один из них, в конфедератке, лихо сдвинутой на затылок, перебросил армейский «маузер» в левую руку и, щелкнув каблуками, доложил:

— Пан майор, по приказу пана капрала, человек по паролю!

Несколько секунд пан Казимир смотрел на отсвет лапочки, игравший по стволу «маузера», потом перевел взгляд на обмотанную мешком голову задержанного и приказал.

— Снимите!

Второй конвойный поспешно сдернул тряпку, и к удивлению пана Казимира перед ним оказался Мендель, недовольно крививший губы и косо щурившийся от света, бившего ему по глазам.

— Посмотрите-ка!.. — Пан Казимир коротко рассмеялся. — Наш Вечный Жид все-таки уцелел!

Майор сбежал со ступенек, несколько раз встряхнул Менделя, словно убеждаясь, что это действительно он, и повернулся к солдатам.

— Ребята, вшистко в пожонтку, можете возвращаться на пост.

— Пхе, хорош пожондек, вонючее тряпье в рот запихивать… — недовольно пробурчал Мендель.

— Не ворчи, старина! — пан Казимир дружески подтолкнул Менделя к крыльцу. — Можно подумать в твоем гетто пахло лучше…

Считая, что Мендель угодил в руки полиции, майор уже не ждал его появления и сейчас искренне радовался. Он повел гостя в дом, хлопотливо усадил за стол, поближе к керосиновой лампе и, уловив в глазах Менделя голодный блеск, выскочил в кухню. Самолично нарезав сала и вылив на сковородку сразу пять яиц, пан Казимир через пару минут возвратился в комнату и грохнул перед Менделем свежую, еще пузырящуюся, яичницу.

— На, лопай, скиталец!

— Это что, мне специально?

Мендель поочередно посмотрел на смеющегося пана Казимира, на скромно устроившегося в уголке Рыбчинского, на только что вошедшего Вукса и вдруг подозрительно хлюпнул носом.

— Да ладно уж, ешь! — пан Казимир смущенно прокашлялся. — А то ты чего-то про нас плохо думать начал…

Мендель с шумом втянул воздух, посмотрел на отделанную бронзой, неизвестно как попавшую на старую лесничувку, богатую керосиновую лампу, деловито подкрутил пустивший дымную струйку фитиль и сказал:

— Хорошо, я съем эту яичницу, но сначала мне надо все рассказать…

— Ладно, рассказывай… — майор сел на колченогую табуретку.

— Значит, мы влезли на грузовик и поехали… — сосредотачиваясь, Мендель на секунду зажмурился. — Нас встретили. Но встречавший где-то подобрал парашютиста, советского. А этот парашютист оказался знакомым моего комсомольца. Так что я имел честь познакомиться с неким капитаном Усенко…

— С кем, с кем?.. С капитаном Усенко?.. — Пан Казимир многозначительно посмотрел на Вукса и опять повернулся к Менделю. — И куда же ты угодил потом?

— В сарай с сеном. А потом за нами явился полицейский комендант и самолично переправил нас в партизанский отряд…

— Куда? — пан Казимир ошарашенно покрутил головой. — Ну, прямо сказка! Везет же тебе, старый пройдоха… Кстати, ты фамилию этого коменданта не узнал, часом?

— Как это не узнал?.. Его фамилия Меланюк, пан майор…

— Что?.. — никак не ожидавший этого пан Казимир не сдержался, рванул пуговицы воротника и почти крикнул Вуксу: — Ты слышал, Владек? Ну, Мендель, приволок ты нам вести…

— Это еще не все, пан майор, — беспокойно заерзал Мендель. — Этот ужасный капитан в отряде принялся вытряхивать из меня душу…

— Ты-то ему на кой черт понадобился? — удивился пан Казимир.

— Вы, конечно, правы, пан майор… Зачем молодому капитану старый еврей? — Мендель на секунду запнулся и через силу сказал: — Ему нужны вы, пан майор, и чтоб уже все, я пришел, потому что он предлагает вам встретиться…

— Да, вот это дела…

Пан Казимир поочередно посмотрел на Рыбчинского, на Вукса и задумчиво уставился на Менделя, который как ни в чем ни бывало принялся уписывать яичницу…

* * *

Ветки кустарника с размаху били в лицо, сапоги то цеплялись за корневища, то проваливались в грязный, забиравший остатки сил торфяник, сердце прыгало где-то совсем рядом с глоткой, и все равно, дыша как запаренная лошадь, пан Казимир бежал не останавливаясь. Чуть сбоку и немного спереди, на ходу делая заячьи петли, мчался Усенко. Правда, в отличие от майора он еще и оглядывался, пытаясь определить расстояние до преследователей.

При такой гонке им бы наверняка удалось уйти, если б у полицаев не оказалось розыскной собаки. Клятый пес шел за ними верхним чутьем и каждый раз, когда пан Казимир вслед за Усенко резко менял наравление, собака вела прямиком неумолимо приближающуюся погоню.

Минут десять назад, едва успев встретиться, капитан с майором буквально напоролись на рыскавших по зарослям полицаев и теперь благодаря нелепой случайности они оба неслись, сломя голову и давно потеряв ориентировку.

Усенко в очередной раз рванулся в сторону, но метнувшийся следом пан Казимир, слыша приближающийся собачий лай, хрипло выкрикнул:

— Брось, капитан! В лес не прорвемся!

— А куда? — Усенко резко остановился и, уцепившись за ветки, как рыба хватал широко открытым ртом воздух.

— Через поле надо. — Пан Казимир едва перевел дух. — Загонят они нас в этом болоте… И так сил нет…

— Подстрелят на открытом… — Усенко было заколебался, но потом махнул рукой. — Ладно, давай! Один черт, пропадать…

Наскоро сориентировавшись, они перебрались через топкую низинку и спустя пару минут выскочили на широкий, высушенный солнцем пахотный клин. Бежать здесь было не намного легче, но с другой стороны маячил густой лес, и майор с капитаном из последних сил помчались по комковатому полю.

Похоже, преследователи никак не ожидали от беглецов такой дерзости и еще какое-то время бестолку крутились в кустарнике. Во всяком случае, когда первая пуля, с визгом пройдя мимо пана Казимира, подняла перед ним густой пыльный столб, до спасительной опушки оставалось метров сто.

Пан Казимир оглянулся, увидел несколько черных фигур, выскочивших на открытое место, и вдруг острая, режущая боль пронизала его левую ногу от бедра до колена. Майор неловко дернулся, пытаясь бежать дальше, но нога сама собой подломилась, и пан Казимир как подкошенный рухнул на землю.

Майор выматерился, пересиливая боль достал «вис» и, обернувшись, увидел, как опередивший его Усенко, пригибаясь до самой стерни бежит обратно. Лицо пана Казимира исказила злая гримаса, и он резко взмахнул кулаком с зажатым в нем пистолетом.

— Уходи, капитан!.. Уходи!

Не обращая внимания на его крик, Усенко плюхнулся на землю рядом с майором и схватил его за отворот френча.

— Ты что, ранен?

— Хуже… Нога отказала. Ни бежать, ни идти. Спасайся сам…

— Да за кого ты меня имеешь? — вызверился Усенко. — А ну вставай!..

Вскочив на ноги, он рванул майора и, перекинув его руку себе через плечо, буквально поволок к лесу неуклюже прыгающего на одной ноге пана Казимира. Внезапно над полем повис остервенелый собачий лай, и майор что было силы затряс капитана.

— Стой! Стой, говорю! Не слышишь, пса спустили…

Почувствовав, что Усенко отпустил руку, пан Казимир тяжело сел на землю. Серый комок, стлавшийся по самой стерне, был совсем рядом, и все равно майор заставил себя не торопиться. С трудом успокоив дыхание и на всякий случай уперев рукоять «виса» в левую ладонь, пан Казимир выжидал.

Майор спустил курок, когда до оскаленной собачьей пасти оставалось всего метров пять-шесть. Сбитый пулей пес отлетел в сторону, и майор выстрелил второй раз. С громким визгом, колотя лапами по земле и стараясь поднять зад, перебитый пулей, овчарка закрутилась на месте, а пан Казимир уже стрелял по вырвашимся вперед полицаям.

Вряд ли в них можно было попасть из пистолета на таком расстоянии, но майор на это и не рассчитывал. Сейчас, когда подстреленный пес выбыл из погони, главным стало другое. Пускай ретивые служаки хоть на минуту позарываются носами в стерню, пускай до них дойдет, что поднятая голова может стоить жизни и что, казалось бы, верная добыча смертельно опасна для преследователя…

Не желая «пулять на ветер», пан Казимир на секунду задержался, выискивая цель, и тут же услышал, как у него над головой пальнул из ТТ Усенко. Капитан даже не ложился и теперь стрелял в тех, кого из-за выгнутого горбом поля пан Казимир не видел.

Ответных выстрелов пока не было, и, понимая, что в их распоряжении считанные секунды, пан Казимир привстал на колено.

— Помоги, капитан…

Усенко подхватил пана Казимира, и, прежде чем преследователи мало-мало очухались, они вдвоем добрались до опушки. Под беспорядочной и уже не опасной стрельбой ошарашенных полицаев Усенко перетащил прыгающего на одной ноге майора через дренажную канаву, а когда они наконец-то укрылись от пуль за деревьями, пан Казимир заковыристо выругался и, охватив руками ближайший ствол, остановился.

— Ты чего? Плохо? — забеспокоился капитан.

— Да нет, наоборот! Кажется, отпустило…

— Ага… Так куда пойдем, майор? — начал оглядываться Усенко.

— Я знаю куда… — Пан Казимир оттолкнулся от ствола, сделал первый неуверенный шаг и повернулся к Усенко. — Дай руку, если не бежать, я вроде идти могу…

Держась друг за друга и то и дело спотыкаясь, они медленно заковыляли лесом. Погони не было слышно, пан Казимир шагал все увереннее, шумевший кронами лес успокаивал, и, вместо того чтоб забираться в чащу, майор повел капитана еле заметной тропкой…

* * *

Продравшись через густые кусты лещины, пан Казимир вывел Усенко на зады какой-то усадьбы. Опираясь на стену, майор обошел коровник и, выглянув их-за угла, свистнул. На свист из дровяного сарая вышел мужик и без всякой боязни пошел навстречу.

— Как у вас, тихо?

Даже не поздоровавшись, пан Казимир привалился к стене.

— Так…

Мужик настороженным взглядом ощупал Усенко и опять повернулся к пану Казимиру.

— А нас полицаи чуть не прихватили. Овчарка у них… Еле ушли. — Сморщившись, пан Казимир начал массировать бедро. — Слушай, откуда тут в лесу полицаи? Облава, что ли, какая?

— Да нет, то Кривой Берек, холера ему в бок, жидув гоняет. Немецкую собаку завел. Рыжую, с подпалинами. Людей травит, сволочуга…

— Пан майор, а ведь точно, с подпалинами, — встрепенулся Усенко. — Я заметил…

Услыхав, что Усенко назвал пана Казимира по званию, мужик облегченно вздохнул и добавил:

— Этот Берек норовит свою собаку на каждого натравить…

— Больше не будет. Я пса пристрелил, — Майор прекратил массаж и тяжело отвалился от стены. — Мы у тебя перебудем. Бункер в порядке?

— Так, пан майор, так! Прошу… — Хозяин проворно забежал вперед и, остановившись возле деревянной, заросшей вьюнком решетки, сказал кому-то: — Гелю, ходи в дом, приготуй, что надо.

Из-за решетки показалась женщина и, вытирая руки передником, приветливо поздоровалась:

— Дзень добрый, панове…

Едва уловимая схожесть интонаций внезапно напомнила пану Казимиру Лидию и заставила пристально посмотреть на хозяйку. Бабенка была молодая, приятная, но по голым икрам, выглядывавшим из-под «спидныци», уже побежали синеватые вздутия проступивших вен, и пан Казимир равнодушно отвернулся.

Тем временем хозяин зашел в отгороженный решеткой закуток и начал сноровисто вытаскивать из сделанной там раскидистой летней печи вмазанный в нее здоровенный котел, который на удивление легко приподнялся, открыв темную, ведущую куда-то вниз горловину.

Пан Казимир осторожно сунул ногу внутрь черной дырки и, нащупав ступеньку, первым начал спускаться в бункер. За ним, не говоря ни слова, полез Усенко. С мягким хлопком котел встал на место, вокруг сразу потемнело, и послышались глухие деревянные тычки. Похоже, хозяин спешно принялся набивать печь дровами.

Бункер оказался хорошо оборудованным. Через несколько вентиляционных отверстий свет сюда проникал, так что по мере привыкания мрак рассеялся. Правда, сам бункер был узковат, в нем, почти впритык, едва помещались стоявшие вдоль стен два топчана с большими матрасами, туго набитыми свежей соломой.

Пока Усенко с интересом осматривался, пан Казимир кряхтя и поругиваясь, улегся на это непрезентабельное ложе и, показывая на другой топчан, предложил:

— Устраивайся, капитан. Отсидимся…

— А хозяин, он как, надежный?

Усенко попробовал топчан рукой и шлепнулся на приятно захрустевший тюфяк.

— А что хозяин? — Пан Казимир с наслаждением вытянулся. — Проверен. И не один раз… Между прочим, мы с Вуксом и от тебя тут прятались.

— Догадываюсь… Ты лучше скажи, что там с ногой у тебя? А то в самый нужный момент обезножил.

— Да авиация эта чертова о себе напоминает. — Пан Казимир привстал и снова взялся массировать бедро. — В ту войну пассажиром на «Моран-Парасоле» летел. Ну и грохнулись. Врачи что-то про нерв талдычили. Оно вроде как отпустило, а вот сегодня, видать, набегался. Так что если б не ты, то как пить дать, валяться мне на поле…

— Брось. Я сам у тебя в долгу за тот «вандерер».

— «Вандерер»… — пан Казимир усмехнулся. — Я ж его для себя присмотрел, на крайний случай. А тут ты, как снег на голову. Пришлось уступить. Но и я вскорости тоже деру дал…

— Значит, немцам не служишь… И твои тебя не попрекают?

— Нет, — догадываясь, в чем дело, пан Казимир посмотрел на Усенко. — А тебя что, подозревают? Все же в плену у немцев был, так?

— Они не знают… — Усенко повернулся к майору.

— И от меня не узнают. — Пан Казимир усмехнулся. — Мне, брат, докладывать некому…

— Да? — Усенко недоверчиво глянул на майора. — А Лондон?

— Информирую…

— Вон как… — Усенко закинул руки за голову и лег поудобнее. — Слушай, майор, мне Меланюк порассказал кое-что про пана Длугого…

— И я тебе рассказывал. Ну так что?

— Спросить хотел, что это за самолет такой хитрый был?

— Да так, ничего хитрого… Гидросамолет модернизировали. Для морских полетов.

— Что, морскую авиацию завести хотели? — лежавший на спине Усенко перевернулся на живот и испытывающе посмотрел на майора.

— Вроде того… — Пан Казимир помолчал и резко сменил тему. — Там в лесу нам полицаи помешали, а у тебя ко мне вроде как дело?

— А дело сделано, — улыбнулся Усенко. — Контакт установлен.

— Ну, если установлен, то и еще кое-что сказать надо… Должен тебя предупредить. Большую пакость немцы задумали. Хотят поляков с украинцами стравить, чтоб мы друг дружку перебили, а обстановочка тут, сам знаешь, способствует…

— Наслышан… — Усенко вздохнул. — Ты прав, пакость такую устроить могут. А насчет всего остального скажу… Лично на меня ты всегда можешь рассчитывать. Так что думай, майор, думай…

Усенко и пан Казимир в очередной раз посмотрели друг на друга, и в бункере надолго воцарились тишина и спокойствие…

* * *

Утро было мглистое, рассвет словно тонул в тумане, и капельки воды, оседая на стеклах, заставляли Малевича прекращать наблюдение и протирать бинокль подкладкой маринарки. На выгоне стояли построенные в три шеренги мужики, а чуть в стороне фырчали моторами шесть тупорылых грузовиков.

Немец, судя по фуражке с задранной тульей, — офицер, важно прохаживался вдоль строя и время от времени тыкал пальцем то в одного, то в другого. Вызванный поспешно залезал в кузов грузовика, и тогда Малевич мог разглядеть в бинокль висевшую на груди фанерную табличку с намалеванным на ней трехзначным номером.

Наконец погрузка кончилась, грузовики двинулись, вытягиваясь в колонну, поредевшие шеренги распались, и Малевич, поймав в визир согнутую фигуру старосты, как всегда опиравшегося на свою «герлыгу», удовлетворенно хмыкнул. Сегодня он специально шел к деду Степану, с которым его недавно свел Дубяк-старший, и уже боялся, что из-за устроенного немцами развода встреча не состоится.

Заходить в село днем, на виду у всех, Малевичу не хотелось и, не зная, как поступить, комиссар начал колебаться. Однако, словно догадавшись, что его ждут, дед Степан не пошел с мужиками, а поотстав, круто забрал ближе к лесу.

Стараясь не упускать его из виду, Малевич пошел опушкой, потом, срезав напрямую выдавшийся вперед лесной «язык», вышел почти навстречу старосте. Дождавшись, когда топавший по тропке дед Степан подойдет ближе, Малевич убедился, что он один, и негромко окликнул:

— Агов, диду! Звертай-но до мене…

— А-а-а, це ви, товаришу комиссар… — Дед Степан, облегченно вздохнул и остановился. — Чого цього разу без Дубяка?

— Так надо… — Малевич выбрался из кустов на тропинку. — Он тебе мою просьбу передавал?

— А як же! — здороваясь, дед Степан долго тряс руку комиссара.

Силенки Малевичу хватало и самому, но после дедова пожатия пальцы разогнулись с трудом, и, покачав головой, комиссар спросил:

— И узнал что?

— А як же, все вызнав… — Дед Степан оперся на свою «герлыгу» и матюкнулся — Бачив, комиссаре, чого ти гитлеряки вытворяють? Понавишували на людей бирки и тильки по них рахують…

— А куда повезли?

— На шарварок… До зализници, лис рубати, щоб до неи пидходив не було! Бо ж, казалы, на билоруськой стороне ваши хлопци почалы крушения робыты…

— Крушения, говоришь? Да… Вообще-то тебя самого надо на шарварок, экую дубину за собой таскаешь… — комиссар, вспомнив слипшеся пальцы, усмехнулся и перешел к делу: — Ладно, говори, что узнать удалось?

Малевича сильно обеспокоило то, что пошедший на встречу с поляком Усенко, угодив в засаду, вернулся только через пять суток, и потому комиссар решил все проверить. Дубяк без колебаний, как самого осведомленного, предложил для этого деда Степана, и сейчас «пан староста», пожевав губами, начал выкладывать:

— Ну, значитца, так… Не було на твого капитана засады, не було. Той Берек-полициант повадился навкруги шастать, жидов ловить, от и добигався. Пуля пивбоку обидрала та ще й немцы прочухан дали.

— Так… А про майора Вепша что чув?

— А навищо мени чути? — Дед Степан фыркнул. — Я його особисто знаю.

— Как так?.. Откуда? — удивился Малевич.

— А перед немецкой навалой он тут у пана Голимбиевского со своим адьютантом вроде как ликувавсь…

— У Голимбиевского? А он что, тоже с майором?

— Не, то националист, стопроцентовий!

— Как же так?

— А вот так… Зараз, комиссар, воно все переплуталось.

— Это верно… — Малевич сощурился. — Значит, ты и адьютанта его знаешь?

— А як же! Вин нещодавно зи своим жолнежем, що до однои нашей кубеты пристав, ховавсь тут у мене…

— Да, дед, — Малевич восхищенно покрутил головой. — Это конечно… И как-то так все возле тебя… А ты сам, что сказать можешь?

— Сам?.. — Дед Степан немного подумал. — Ну, пан майор ще з тих, царских… Поручик його Вепшик, теж кремень… Але вин инший. За Ржечь Посполитую, на все!

— Так… — Малевич помолчал. — Что-то много случайностей, а диду?

— Так война, комиссар, она вся почитай из случаев. Один влево, другой вправо, глядишь — одному пуля в лоб, а другому — водки стакан. Все случай. Звичайно, майор Вепш, то пан. Це в нього не отнимешь. Но я тоби скажу, бува така людина, що ее до якого режиму ни прикладай, а воно все одно говно, а человек — он и есть человек!

Рассуждения деда Степана были внезапно прерваны. Из кустов на тропинку вылетел белоголовый мальчишка и со всех ног кинулся к старику.

— Ой, пане старосто, бижить-но скорише, бо там з лису Сирки вси втрех наскочили! Хочуть Дубъякову хату палыты, там гвалт! Озброени! З гвинитвками!..

— С винтовками, кажешь?.. — Дед Степан сердито вытаращился. — А ну геть до матера! И щоб я тебе близько не бачив!..

Мальчишку как ветром сдуло, а дед Степан, немного подождав, въедливо заметил:

— От тоби й ще случай, комиссар! А як би ти Сирки з цього боку зайшлы?.. Ты мени що б сказав?

— Кончай треп! — резко оборвал его Малевич. — Эти Сирки, кто?

— Ти сами, стопроцентови, хай йому бис! Ну, я им покажу зарей!..

— Я тоже пойду. — Малевич подобрался. — Но вроде как сам по себе, понял?

— Та зрозумив…

Подобрав «герлыгу», дед Степан резво затрусил по тропинке, а Малевич нырнул в орешник, чтоб сразу выскочить на хозяйские огороды…

* * *

Мысль о том, что родичам Дубяка угрожает опасность, подгоняла Малевича. Не обращая внимания на хлещущие по глазам ветки, не разбирая дороги и оставив далеко позади деда Степана, комиссар выбежал на сельскую улицу и только тут перевел дух.

Дубякову хату Малевич угадал издали. Сбившиеся кучками селяне опасливо жались к ограде, а за их спинами возле тына угадывалась суматошная беготня. Вдобавок, над улицей стлался пронзительный женский крик, почти начисто заглушавший грубую мужскую ругань. Почти тут же возле хаты громыхнул выстрел, и комиссар, как подстегнутый, кинулся туда. Бесцеремонно растолкав сгрудившихся мужиков, он вырвался к самой ограде и резко остановился.

На подворье какой-то здоровенный парень пытался оттащить от хаты рвавшуюся у него из рук женщину и, громко матерясь, угрожающе тряс винтовкой. Малевич мгновенно понял, что пока тут стреляют лишь для отстрастки и, навалившись грудью на жердь ограды, попытался сориентироваться.

В этот момент из-за клуни выскочил вконец запыхавшийся дед Степан, и размахивая «герлыгой», начальственно заорал:

— Ты що, сволото, выробляєшь, га? А ну видпусти жинку, бо як врижу!..

Скорей от неожиданности, чем от испуга, парень перехватил винтовку и легонько ткнул ею деда Степана.

— Видчепысь! Ты що не чув, що Дубяк до совитив подався?..

— Ты мени люфой в потылыцю не тычь! — рассвирипел дед Степан. — Думаешь як зброю взяв то й все? А твоя маты знае, де ее сын вештається? Ты мени тут дилов наробышь, а завтра твоих усих спалять! А я за все це видповидай? А ну забирайся з села на чотыри витры, поки стусанив не дав!

Дед Степан так властно орал на слегка растерявшегося парня, что общий шум возле хаты стих, но зато на этот крик из хаты выскочили еще двое вооруженных парней. Малевич догадался, что они — те самые Сирки, и облегченно вздохнул. Теперь, когда его противники оказались все вместе, он почувствовал себя гораздо увереннее.

Тем временем старший из Сирков, только что выскочивший из хаты, коршуном налетел на деда Степана.

— Забирайся звидси, старый! Коммуняк захищаты почав? Ты ще и ляхам притулок даешь, дывысь, ты в нас давно на гачку!..

Выжидать дальше было опасно, и Малевич единым махом перепрыгнул ограду. Увидев его, Сирковый главарь вытаращился.

— А це що за цабе?

— А вот сейчас узнаешь, — спокойно отозвался Малевич и, подходя ближе, намеренно сбавил шаг.

На последнем метре он сделал стремительный рывок и, вкладывая в удар всю злость, врезал старшему Сирку по челюсти. Бандит мешком шмякнулся на землю, и его винтовка с лязгом отлетела в сторону.

— Я следователь из отряда Пальма! — рявкнул Малевич. — А ты бандит, партизан, сволочь! Я тут жду, когда Дубяк домой заявится, а ты родню к нему в лес забираешь? Не выйдет!

Малевич разошелся вовсю, полы маринарки, державшиеся на одной пуговице, распахнулись, открыв на всеобщее обозрение болтавшийся на шее бинокль и заткнутый за ремень пистолет. То ли этот бинокль, то ли выдуманный на ходу капитан Пальм с его мифическим отделом, а скорее всего, уверенность, исходившая от Малевича, — оказали нужное действие. Вместо того чтоб схватиться за оружие, Сирки затоптались вокруг него и как по команде заныли в три голоса:

— Пане слидчий, то зовсим не так… Мы не знали, нам наказували… Нехай пан староста пидтвердить, то помылка…

— Староста! — уже без всякой опаски Малевич повернулся к деду Степану. — То правда?

— Так, так, пане слидчий! — Дед Степан с готовностью закивал головой. — Пидтверджую, це Сирки, наши хлопци, справни…

— Теж мени, «справни»… — передразнил его Малевич и тоном, не допускающим возражений, сказал: — Я видел, как они обращаются с властью. Пан староста делает, что приказано. Или вы хотите, чтобы капитан Пальм содрал с вас шкуру?

Малевич тянул время. Он должен был решить, как выйти из этой ситуации и как поступить. Решение выскочило, как чертик из коробочки, и комиссар, неожиданно для всех, внезапно вызверился:

— Угрожать власти? Да за це!.. Староста, навести порядок! Разойтись! Я сам тут во всем разберусь!..

Малевич демонстративно отступил в сторону и только слушал, как за его спиной дед Степан рьяно разгонял всех по хатам. Краем глаза комиссар видел, как оробевшие Сирки, подобрав винтовки, боком-боком отступили за клуню и насторожился. В конце концов, им ничто не мешало пальнуть оттуда. Малевич даже решил было, что допустил ошибку, и, если бы не все замечавший дед Степан, комиссар наверно не удержался бы от стрельбы. Но староста, мигом разогнав людей, побежал за клуню и, потрясая «герлыгой», принялся громко убеждать Сиркив «сей час забираться геть».

Теперь на подворье вместе с Малевичем оставалась только все еще всхлипывающая «жинка». Правда, боялась она уже не таких знакомых ей Сиркив, а некоего капитана Пальма. Понимая это, Малевич крякнул, шагнул к ней и, перехватив отшатнувшуюся женщину за руку, прошептал ей в ухо:

— Я комиссар отряда Малевич. Живо собери вещи. Сейчас же уходим!

Видимо, Дубяк, бывая в селе, проговорился. По крайней мере, едва услыхав явно знакомую фамилию, женщина сразу успокоилась и так же шепотом спросила:

— А хиба мени до сынив можна?

— Можно, — кивнул Малевич и заорал так, что было слышно по крайней мере на треть села. — А ну збырайся, я тут довго чекаты маю!

Женщина тут же метнулась в хату, а Малевич начал оглядываться по сторонам, прикидывая, сколько времени уйдет на сборы и как идти, чтобы понезаметнее свернуть в лес…

* * *

По озеру шли мелкие свинцово-серые волны. Ветер, набегавший порывами, гнул прибрежный камыш и, словно сорвавшись с его острых, полощущихся в воде листьев, уходил по слитно шумящим кронам деревьев.

Низкие, рваные тучи ползли чуть ли не над самым лесом, и казалось, вот-вот какая-нибудь из них выльет на землю целый ушат холодного дождя. Неожиданное, длящееся уже третий день ненастье упорно держалось, и даже солнечные лучи, изредка прорывавшиеся сквозь тучи, не несли с собою желанного тепла.

Спасаясь от холода, Усенко натянул на себя рваную кацавейку и все равно здесь, возле воды, ветер пробирал до косттей. Вжимаясь в кустарник, капитан пробовал угнездиться и так и эдак, но у него ничего не получалось, и он то и дело завистливо поглядывал на Малевича, как всегда одетого в свою неизменную маринарку.

Наконец Усенко не выдержал и, зябко передернув плечами, предложил:

— Ну что, комиссар, может, хватит на усадьбу пялиться? Пошли, что ли…

— Подождем еще, — невозмутимо отозвался Малевич и, словно в насмешку, плотней запахнул маринарку, приваливаясь на бок.

Усенко замолчал и, ругнув себя за несдержанность, упрямо уставился на причудливую постройку, жавшуюся к другому берегу. За те несколько часов, что они просидели в зарослях, ни во дворе, ни возле дома, не показалось ни одного человека, и если бы не едва заметная сизая струйка дыма, тянувшаяся над крышей от края трубы, можно было подумать, что в усадьбе вообще никого нет…

В последние дни Усенко сумел наконец оторваться от бесконечного хвоста неудач, потянувшегося за ним после коварного приземления. И то, что ему удалось все-таки выпутаться, порождало вместо, казалось бы, законного удовлетворения, раздражение и досаду.

Скорее всего, такое ощущение возникло из-за сознания своей полной зависимости от нелепо-тугого клубка случайностей, оказавшихся благоприятными лишь по исключительному везенью. Усенко привык рассчитывать свои действия, прикидывать возможные варианты, а тут, с момента открытия парашюта, ему пришлось напрягать все силы, чтоб в какой-то, пусть малой степени, овладеть обстоятельствами.

Правда, после двухсоткилометрового броска к главной базе и установления связи по запасному варианту, капитан почувствовал значительное облегчение. Он понимал, что снова сделался звеном нужной цепи и теперь от его действий зависит хить мизерная, но вполне реальная доля военного успеха.

И еще капитан знал, что первое, так тяжело давшееся ему донесение, уже содержит крупицы важнейшей информации, да и факт установления связи с польским майором не останется без внимания. Здесь, в этом болотном краю, прорезанном несколькими стратегическими дорогами, разведка становилась главным заданием, и именно ради этого он мерз сейчас под холодно-пронизываюим ветром…

Малевич, сидевший до этой минуты неподвижно, завозился, глухо кашлянул и повернулся к Усенко.

— Слышь, капитан, я ведь, пока ты на связь ходил, обстановку вокруг польского бункера на всякий случай прощупал…

— Ну и что? — Усенко не придал словам Малевича особого значения, для него эти события уже отошли в прошлое.

— Знакомец-то твой, майор Вепш, оказывается фигура крупная…

— Он-то крупная, — Усенко вздохнул. — Беда только, что сам по себе…

— Поживем — увидим… — Малевич глухо прокашлялся. — У них теперь с фрицева благословления между собой такая катавасия пойдет, держись только!

— А, дьявол! — Усенко повертелся на месте и, чтоб согреться, энергично задвигал руками. — Ты мне лучше скажи, комиссар, что это за народ тут такой. Они что дети малые, не понимают? Немец же их главный враг, а они, на тебе, друг с другом воевать собираются…

— Не все так просто, капитан. Советская власть у них без году неделя была… — Малевич неожиданно замолк и только потом, явно отвечая на какие-то свои мысли, осторожно добавил: — Понимать-то они все понимают… Тут, брат, все руки приложили, и националисты, и паны польские, да и еще…

— Подожди, комиссар. — Усенко малость согрелся. — У нас про эти стычки уже шел разговор. А теперь ты крутишь чего-то, может, напрямик скажешь?

— Могу и напрямик, — Малевич кивнул, но заговорил совсем о другом: — Я так понимаю: и к тому Вепшу, да и сюда, ты не сам по себе пошел, а раз у тебя приказ есть, то и я тебе помогу, чем сумею…

Разговор, шедший с недомолвками, надолго оборвался. Кругом по-прежнему было спокойно, и только ветер все так же гнал по озеру мелкие волны. В конце концов Усенко надоело мерзнуть и, зябко передернув плечами, он сказал:

— Может, хватит на забор пялиться, комиссар? Тихо вроде…

— Да вроде… — Малевич поднялся. — Ладно, пошли.

Пробираясь через камыш и думая о чем-то своем, комиссар сказал:

— Да, черт бы его побрал, катавасия…

— Эт ты про что? — не поняв, в чем дело, Усенко настороженно глянул на жавшийся к озерному берегу причудливый дом.

— Да все про то! Про свару с поляками. Наших людей спасать надо… Вон я Дубяковых родичей в лес вывел и других забирать пора. Построим в лесу землянки. Все будет спокойнее…

— Это верно… — Усенко вполголоса выматерился. — Вон приятель мой, майор Вепш, самооборону организовывать начал, а немцы ему не мешают. Думаю, в случае чего, он нам тылы прикроет…

— Он-то, может, и да, но ведь там, капитан, не один Вепш. Там тоже все, ох, как крученое… Да и признаться, у меня в голове другое сейчас. С чего вдруг националисты себя украинской партизанкой величать начали? Круто, капитан, каша заваривается, ох как круто…

— Да, — согласился Усенко. — Как ни крути, а надо нам с паном Лечицким ближе знакомиться. Может, и расскажет чего интересного…

— Должен! — сердито обрубил Малевич и, огибая берегом озеро, решительно зашагал к усадьбе…

* * *

Усадьба встретила их молчанием. Ни одна дверь не открылась, никто не показался в окнах, и только настежь распахнутые ворота каретника порой скрипели от залетавших во двор порывов ветра.

С минуту Малевич напряженно осматривался и наконец, откинув остатки сомнений, начал не спеша подниматься по ступенькам затейливой, ведущей прямо в верхние покои деревянной лестницы.

Усенко, не отстававший от комиссара ни на шаг, обратил внимание, что на первом же лестничном марше открылся широкий вид на озеро, а сама усадьба как бы приподнялась вверх. Но сейчас было не до таких тонкостей, и, входя в дом, капитан напружинился, ежесекундно ожидая любой неожиданности. Впрочем, ничего особенного не произошло.

Малевич вместе с Усенко прошли через веранду, свернули в темноватый коридор, поднялись по второй, уже внутренней, лестнице и оказались в комнате со скошенным чердачным потолком и большим, почти во всю стену, окном с видом на озеро.

Эта панорама на секунду отвлекла Усенко, и, только услыхав короткое покашливание, он увидел поднявшегося им навстречу сухонького старичка, закутанного в стеганый, отблескивающий дорогим шелком, халат.

— Рад видеть тебя в добром здравии…

Казалось, обращаясь к Малевичу, старичок вовсе не удивился. Наоборот, он поплотнее запахнул халат, скользнул по фигуре Усенко испытывающим взглядом и, опускаясь обратно в глубокое кожаное кресло, накрытое пледом, едва заметно улыбнулся.

— Значит, это твои люди сидят в Баевом урочище?

— Ну, мои… — Малевич хозяйственно покряхтел, огляделся и, взявшись за гнутую спинку венского стула, приткнувшегося возле едва теплящегося камина, кивнул Усенко. — Садись, капитан, у нас с паном Лечицким разговор долгий…

— Так, выходит, у тебя уже и капитаны есть? — Некоторое время Лечицкий молчал, в упор рассматривал Усенко и только потом, не отводя глаз, спросил: — Что, пора тебе форму брать?

— Если цела, возьму, — отозвался Малевич.

— А куда ж она денется? — потешно развел руками Лечицкий.

— Ну, все-таки! — усмехнулся Малевич. — Немцы ж ездят сюда, неровен час, за комиссара примут…

— Они такие… — Лечицкий хитро сощурился. — Да, ездят, вот и сегодня жду. Людей по делам разослал, так что вы ловко подгадали. Кстати, ты сам-то куда запропастился?

— На белорусской стороне был, теперь сюда пришел…

Малевич запнулся, обрывая странный, состоящий из полунамеков разговор. Усенко догадывался, что комиссар так и не решается говорить откровенно, да и сам он, признаться, глядя на сидящего перед ним Лечицкого, испытывал к нему большое недоверие. Конечно, он знал о нем многое и понимал, что бывший полковник вовсе не прост, и все равно контраст между воображаемым и реальным обликом этого человека оказался слишком значительным.

Похоже, Лечицкий тоже понял, что Малевич все еще боится говорить прямо. В лице полковника что-то неуловимо изменилось, и он жестко произнес:

— Послушай, давай без обиняков! Говори, что нужно.

— Ну, я проведать пришел… — начал Малевич и, какую-то секунду поколебавшись, все же сказал: — А вот капитан познакомиться хотел…

— Капитан? — бровь Лечицкого поползла вверх. — Он разве не окруженец?

Вопрос помогал избежать каких-либо объяснений, и молчавший до сих пор Усенко решительно вмешался:

— Я не окруженец. Я прислан специально.

— Между прочим, капитан — участник зимнего разгрома немцев под Москвой, — вполголоса, но со значением, добавил Малевич.

— Ну, зачем же меня агитировать? — В глазах Лечицкого мелькнул злой огонек. — Я, к сожалению, давно не мальчик и все понимаю. И спрошу прямо, что же интересует капитана-десантника?

Приставка «десантник» была явно не случайной, и Усенко, по достоинству оценив умение Лечицкого вкладывать в минимум слов максимум информации, сказал напрямик:

— Пока что меня интересуете вы, пан Лечицкий.

— Прекрасно. Спрашивайте. И по возможности, без словоблудия.

Лечицкий говорил спокойно, и только пальцы рук, перебиравшие кисточки пледа, выдавали волнение.

— Постараюсь, — Усенко кивнул. — Скажите, вы белогвардеец?

— Да! — Лечицкий медленно наклонил голову. — Но с одной оговоркой. Я служил у Деникина до сто сорок пятого приказа.

Упоминание номера явно имело какое-то свое значение, но уточнять его Усенко не стал, а просто спросил:

— И что, потом перешли на сторону республики?

Вопрос, против воли Усенко, прозвучал весьма иронично. Во всяком случае, Лечицкий его так воспринял и саркастически усмехнулся.

— Молодй человек! Знаете, у нас в Житомире в революцию был «святой». Обвешивался в базарный день зеркалами, вставал против солнца и предлагал солдатам себя расстреливать. А однажды обнаглел и встал сдуру под пулеметную очередь. Дальнейшее, надеюсь, понятно? Так вот, я не этот «святой», но немцам вас не продам и если нужна информация, достану. На большее, увы, как видите, уже не гожусь…

Что бы ни говорил полковник, подтвердить его обещания можно было только делом. Однако сейчас Лечицкий сказал эти слова с такой подкупающей искренностью, что Усенко сразу отбросив мысль о проверке, высказался предельно откровенно:

— Если честно, то это максимум, на что я рассчитывал.

— Ну что ж… — грустно усмехнулся полковник. — Тогда осталось обсудить детали.

Малевич с Усенко переглянулись, потом оба облегченно вздохнули и, заметив широкий, приглашающий жест Лечицкого, дружно подсели почти к самому камину, возле которого уже стояло кресло хозяина…

* * *

Оранжевые языки пламени рвались вверх и играли веселыми отблесками по вычурной каминной решетке. Совсем как в детстве, глядя на огонь, полковник Лечицкий с печальной ясностью осознавал, что единственное место, где он еще может ощущать тепло, — тут…

Внезапно в гудение пламени начали вплетаться другие, посторонние звуки. Некоторое время полковник прислушивался, потом тихонько ругнулся и, придерживая рукой волочащийся по полу плед, прошел в коридор к маленькому, выходившему во двор окошку.

Да, слух его не подвел. Знакомый мышасто-серый БМВ герра Хюртгена разворачивался у крыльца, а похожий сверху на бельевую лохань бронетранспортер охраны, рыча мотором, маневрировал в воротах.

Пожалуй, сегодня немцы были совсем некстати, и, хотя к их приезду все было готово, Лечицкий вздохнул. Полковник надеялся, что по позднему времени они уже не приедут. Но гость есть гость, и, отбросив плед, Лечицкий начал снимать халат…

Когда он спустился вниз, Хюртген был уже в доме и, беспокойно вертясь на месте, смущенно потирал руки. Рядом с «герром бароном» майор четко ощущал свою бюргерско-лавочную сущность, а знакомство полковника с самим рейхсминистром заставляло его даже заискивать перед Лечицким.

— Герр майор, для меня вы всегда приятный гость… — Лечицкий великолепно изобразил радушие. — Не будем разводить китайские церемонии, время к вечеру, так что прошу вас прямо к столу.

— Вы так любезны, герр барон! — расплылся в улыбке Хюртген. — Приветствовать вас, мой долг, но… герр барон, я специально зашел сюда, если можно, на два слова…

Хюртген начал слегка путаться, но, судя по всему, ему действительно надо было сказать что-то с глазу на глаз, и Лечицкий кивнул.

— Слушаю вас…

— Видите ли, герр барон, я взял на себя смелость пригласить к вам некоего господина Голимбиевского…

— Ну и что? — пожал плечами Лечицкий. — Я только рад, одним гостем больше.

— Я полагаю, у него к вам дело, но если вы не настроены…

— Почему же? Очень даже настроен… Кстати, кто он?

— Весьма влиятельный националист. Имел вес при Скоропадском и потом, насколько я знаю, был связан с самим Петлюрой.

— Ну что ж… достойная личность… Только вот вам-то он зачем?

Хюртген никак не ожидал такой проницательности и под насмешливым взглядом Лечицкого чуть растерянно пояснил:

— Видите ли, ну, вы знаете, в лесах появились банды, а вы тут на отшибе, и я беспокоюсь, а он может гарантировать безопасность…

— Ах, вы имеете в виду эту польско-украинскую свару?

— Именно так, — Хюртген важно наклонил голову и, наверняка кого-то цитируя, явно не к месту, заявил: — К сожалению, поляки не поняли своей европейской отвественности за борьбу против большевизма, и нам пришлось опереться на другие силы…

— Да помилуйте, пускай эта шелупонь сама выясняет свои отношения, а нас, мой дорогой Хюртген, ждет званый ужин! — и с самым безмятежным видом Лечицкий, подхватив герра майора под руку, увлек его за собой…

В гостиной Лечицкого уже ждал человек в чем-то очень похожий на него самого. Такая же бородка, усы и к тому же пенсне, только очки пана Лечицкого вызывающе поблескивали золотом, а у гостя с неприметной оправы свешивался вниз старомодный шнурок.

Войдя следом за Лечицким, Хюртген повертел головой, как будто ему внезапно стал тесен ворот мундира, и церемонно представил:

— Господин барон… Пан Голимбиевский…

— Очень приятно… Прошу!

Лечицкий гостеприимно показал на кресла и, как только гости расселись, заметил:

— Мне почему-то кажется, пан Голимбиевский, что вы имели дело с печатным словом…

Голимбиевский бросил на Хюртгена красноречивый взгляд и с готовностью ответил:

— Вы очень проницательны, господин барон. Не только имел, но и сам печатался, а после 17-го года был сотрудником Харьковской газеты «Ридне слово».

— Да, я помню это время… — Лечицкий многозначительно помолчал. — Мне кажется, тогда было сказано решающее слово в развитии вашего движения…

— Именно так, господин барон. — Голимбиевский с достоинством наклонил голову. — Как раз тогда теория слилась с практикой, и это тогда я высказал мысль, что недостаток общественного продукта компенсируется делением не по горизонтально-социальным слоям, а по вертикально-национальным.

— Значит, насколько я понял, вы не за разрушение общественной пирамиды, а лишь за придание ей национальной окраски?

— Не совсем так… Национальности расцветают лишь тогда, когда тесно связанная с народом элита обеспечивает ему поступательное движение. И нет необходимости сводить все только к одному цвету. Народные корни в достаточной степени питают все семь цветов радуги…

— Отрадно, отрадно! — Лечицкий мелко, совсем как китайский болванчик, закивал головой. — В нашей глуши подобные люди редкость.

— А скажите, господин барон, — Голимбиевский едва заметно напрягся, — это правда, что вы знакомы с самим рейхсминистром?

Лечицкий в упор посмотрел на Хюртгена. Поняв, что попал в неловкое положение, майор засуетился и с запинкой сказал:

— Я говорил, что у герра барона переписка со всей Европой…

— А зачем это пану Голимбиевскому? — Лечицкий предпочел уйти от прямого ответа.

— Я слышал… — голос Голимбиевского стал проникновенно-мягким. — Господин рейхсминистр считает, что все национальные силы нуждаются в объединении…

Понимая, что такие вопросы не задают попусту, Лечицкий подобрался и, явно откладывая столь щекотливую тему на потом, предложил:

— Давайте, дорогой пан Голимбиевский, вернемся к этому разговору после ужина… — и, учтиво поддержав гостя за локоток, Лечицкий распахнул перед ним двери столовой, за которыми их глазам открылся уставленный яствами стол…

* * *

Ветка со свистом хлестнула воздух, и пан Казимир, инстинктивно зажмурившись, отпрянул в сторону. Он и так вымотался, продираясь через эти проклятые заросли лещины, не хватало еще напоследок получить сучком в глаз.

Шедший впереди Вукс испуганно обернулся.

— Пан майор?

— Ничего, Владек… — пан Казимир перехватил рукой строптивую ветку. — Далеко еще?

— Да нет, рядом уже, — Вукс смахнул ладонью капельки пота и всей тяжестью навалился на очередной куст…

У пана Казимира были основания торопиться. После злополучного сидения в бункере они с Усенко ни разу не виделись, и, хотя взаимная связь действовала, пан Казимир даже по этим коротким сообщениям чувствовал внезапно возникший подозрительный холодок.

Именно поэтому, получив известие, что их старый знакомец дед Степан настоятельно хочет видеть майора, пан Казимир без колебаний поспешил на встречу. Он знал, отношения с людьми Усенко должны измениться, а все сомнения следует отбросить без колебаний…

Заросли кончились сразу, и пан Казимир увидел, что Вукс вывел его прямо на задворки сгоревшего и, судя по всему, давно брошенного хутора. Правда, обмазанные глиной стены домика уцелели, но крыша обрушилась, почерневшие стропила торчали во все стороны, а на обуглившемя конце стрехи повис заброшенный ветром клок сена.

Вукс на секунду задержался, приложил ладонь ко рту ковшиком и негромко, вроде как по-совиному, ухнул. Тотчас откуда-то сбоку донеслось ответное уханье, и из-за покосившейся стены вышли двое. Деда Степана, тяжело опиравшегося на палку, пан Казимир признал сразу и тут же впился глазами в его спутника.

Парень, пришедший со старостой, почему-то прикрывал рукою щеку, но пан Казимир все равно уловил в его лице что-то знакомое. Однако память напрягать не пришлось. Едва разглядев пана Казимира, парень рванулся вперед и громко, как на плацу, выпалил:

— Пан майор, жолнеж Стус… — он оборвал доклад и, страдальчески сморщившись, снова ухватился за щеку.

— Так это ты… Варшавский… — Майор шагнул навстречу и остановился, глядя на его изувеченную щеку. — Где это тебя?

— Он… Он скажет… — Стус кивнул на деда Степана и замотал головой, мыча, как от сильной зубной боли.

— Ну, дед… — пан Казимир повернулся к старосте и не в силах сдержать нетерпения выдохнул: — Говори, что стряслось?

— Так що я той… До вас… Допоможить-но, пане майор…

Сбивчивая речь сразу насторожила пана Казимира и, приглядевшись к деду Степану, он заметил в его глазах страх и растерянность.

— Короче! — понимая, что случилось что-то серьезное, майор напрягся. — И по порядку!

— Так я ж й кажу… — дед Степан ткнул в Стуса пальцем. — Його ж наши, стопроцентови, за Аньку порешить хотилы, так я його до полякив в Лисьце видправыв… Вин и був там аж поки все це не почалося. А як вже там все попалили, то на наши Выселки напали. Вшистких побили, и вин там був и не давав, а його за це прикладом у потылыцю, а там таке, там таке, немовля й те на колоди порубали…То ж не солдаты, то ж люди. То як так можна, то хужей німців… Так що я до вас, по допомогу…

Дед Степан опять начал сбиваться, но пан Казимир больше не слушал. Он понял: произошло самое страшное. То, чего он так боялся и отвратить был не в силах. Немцы своего добились. Спровоцированная бандитами, здесь на кресах, вспыхнула национальная рознь. До сих пор у майора была надежда, что все минется и люди на это не пойдут…

Глухое раздражение, душившее пана Казимира, вдруг вырвалось наружу самым нелепым образом.

— А все вы! — он вскинул на деда Степана бешеный взгляд. — Распоясались!..

— А це вы напрасно, пане майор, — дед Степан отвечал тихо и потому особо убедительно. — Я все розумию, пане майор… Але ж я до вас по допомогу… Бо то ж люди… Прости люди… Що ваши, що наши…

— Просто люди… — как эхо повторил пан Казимир и тяжело вздохнул. — Извини, дед… Я все понимаю, но и ты меня пойми… Кто-то ж все равно начал…

Майор замолчал. Ему было ясно, какая обстановка в ближайшее время сложится «на кресах», и он почем зря клял сейчас себя за глупую самонадеянность…

Наконец пан Казимир взял себя в руки и повернулся к Збыху.

— Перебыть есть где?

— Так, пан майор, у Анки… — Стус попробовал ответить четко и снова скривился.

— Хорошо, — майор кивнул. — Выздоровеешь, я тебя заберу…

Пан Казимир понимал, что солдату больно говорить, но надо было выяснить главное, и он спросил:

— Как на Выселки шли? Сами? Кучей?

— Нет, пан майор… Отрядом. Приказ был.

— Приказ?..

Пан Казимир вскинулся, как от удара. До сих пор он считал случившееся несчастье, пусть спровоцированной, но все же стихийной выходкой, и только теперь понял, почему дед Степан, сам по себе, не дожидаясь Усенко, так настойчиво просит помощи.

Слова Стуса в дым рассеивали все надежды майора. Больше того, если внутри системы с большим трудом созданных отрядов возникают такие приказы, значит, случилось самое страшное и кто-то решил способствовать немцам или еще хуже, начал действовать по их указанию…

И странное дело. Чем сильнее клокотала возникшая в душе майора буря, тем непроницаемее делалось его лицо. Пожалуй, он даже не слушал, что ему продолжал сумбурно втолковывать дед Степан, упорно силясь понять, как поступить дальше. Наконец решение было принято. Майор коротко попрощался, и они с Вуксом опять начали продираться через густые заросли лещины туда, где их ждали спрятанные в кустарнике лошади…

* * *

Крупный жеребец майора шел наметом, и размеренный стук его копыт, эхом повторяемый шедшей следом лошадью Вукса, странным образом успокаивал, но хотя полуразвалившаяся стена со скорбно жавшимся к ней Стусом осталась далеко позади, пан Казимир все так же бешено гнал коня по едва накатанной колее.

Начавший все чаще всхрапывать жеребец сбился с шага, и пан Казимир, перейдя на рысь, в первый раз оглянулся. Лошадь поручика была вся в мыле, и майор подумал, что сейчас услышит упрек за дикую скачку, но вместо этого, едва подъехав, Вукс сказал:

— Пан майор, я боялся, мы поворот на Эльжбецин проскочим. Отряд подхорунжего Канарека там.

— Поворот?.. — Пан Казимир внимательно посмотрел на Вукса и, удивляясь, как тот мог догадаться о принятом им решении, осторожно переспросил: — Считаешь, надо?

— Да, пан майор, — Вукс наклонился и начал обтирать шею запаренной лошади. — Очень странный этот приказ. Мы ведь рассылали предупреждение, я лично проверял, и потом, наши же люди есть во всех новосозданных отрядах…

— Тогда вперед!

Пан Казимир дал шенкеля, и жеребец рванул с места, легко, по-цирковому отбрасывая копыта в сторону… Да, лесная гонка сделала свое дело. Теперь майор отчетливо понимал: время, позволявшее ему оставаться в тени, кончилось…

В Эльжбецин майор и Вукс въехали неспешной рысью. Едва они поравнялись с крайней хатой, как из-за плетня выскочили двое парней и, размахивая винтовками, загородили дорогу. Подозрительно глядя на всадников, один из них, видимо, старший, сердито выкрикнул:

— Хто такие? Цо тшеба?!

Пан Казимир кивнул Вуксу, и поручик, едва не наезжая лошадью на парней, громко со значением, произнес:

— Пяст!.. К пану подхорунжему.

Один постовой тут же выпалил из винтовки в воздух, а второй махнул рукой в сторону единственной на все село черепичной крыши.

— Туда езжайте!

На звук выстрела отовсюду начали сбегаться вооруженные люди, и когда майор, подъехав к указанному дому, тяжело спрыгнул с седла, там собралось уже немало народу. Пан Казимир еще не успел ступить на крыльцо, как дверь распахнулась, и навстречу выскочил молоденький подхорунжий.

— Командир отряда, подхорунжий Канарек!

Пан Казимир медленно, с тяжелым скрипом каждой рассохшейся доски, поднялся на несколько ступенек и только тогда глухо сказал:

— Майор Вепш…

Во дворе разом повисла настороженно-звонкая тишина. Краем глаза пан Казимир отметил, как по едва заметному знаку поручика из толпы выдвинулся пожилой, приземистый мужик и жестом подозвал его ближе.

— Приказ о Выселках был?

— Так, пан майор… — подошедший тяжело переступил с ноги на ногу.

В широких вислых плечах мужика угадывалась немалая сила, но в глазах была собачье-затравленная тоска. Пан Казимир понял. Это отсвет того, что случилось в Выселках, и вместо готовой сорваться с языка грубости тихо спросил:

— Кто?..

— Ксендз…

— Схизматики… Гайдамаки? — подсказал пан Казимир.

Мужик кивнул и, чувствуя внезапную симпатию к этому пришибленному событиями человеку, пан Казимир решил уточнить:

— Со Стусом что было?

— Это когда… Когда… — Казалось, во рту мужика ворочается не язык, а жернов. — Младенца… Топором… На колоде…

— Понял… — Пан Казимир вдруг почувствовал, как кровь жгучей волной ударила в голову. — Покажешь…

Короткий разговор оборвала протяжно-звонкая команда подхорунжего, и пан Казимир, спустившись с крыльца, медленно пошел вдоль строя неумело тянувшихся перед ним людей. Дойдя до середины, майор остановился и через плечо бросил не отстававшему от него ни на шаг командиру отряда.

— Бой был. А как потери?

— Потерь нет, пан майор! — радостно откликнулся подхорунжий и добавил: — А вот его даже сам ксендз похвалил…

Подхорунжий сделал знак рукой, и из строя выступил ражий детина в надвинутой на самый лоб полувоенной фуражке. Пан Казимир увидел, как оставшийся стоять рядом с Вуксом мужик показал подбородком на вышедшего, и прямо физически ощутил животно-страшную, подавляющую волю силу, исходившую от этого человека.

Холод, разлившийся по спине майора, вдруг жаром кинулся в щеки, стоявший перед ним строй разлился в серую пелену и, выхватив пистолет, уже не отдавая себе ясного отчета о происходящем, пан Казимир начал пулю за пулей вгонять в огромное, закачавшееся перед ним тело…

И сразу, волна давившая волю, исчезла. Пан Казимир шагнул через еще подрагивающий труп расстрелянного и, дождавшись, пока расплывшийся было строй, вновь обрел четкие очертания, майор звеняще-металлическим голосом приказал:

— Коня!

Медленно, боясь не попасть носком сапога в стремя, пан Казимир сел в седло, вздрагивающей рукой принял у замершего в ужасе коновода повод и громко, чеканя каждое слово, сказал:

— Подхорунжий!.. Если еще раз повторится хоть что-то подобное, я прикажу расстрелять весь ваш сброд к чертовой матери!

Майор перехватил испуганно-преданный взгляд подхорунжего и, только теперь почувствовав прежнюю уверенность, тесня конем отшатнувшийся в стороны строй, бешеным рывком поднял жеребца на дыбы…

* * *

Пламя костра мягко покачивалось, потрескивал хворост, и время от времени оранжевые языки пламени вырывались высоко вверх, закручиваясь там, у самой кроны деревьев, в тугой, брызжущий темно-красными искрами шлейф.

Землянки лесного лагеря были едва различимы в темноте, и партизаны, кто как мог, жались к огню. Живое тепло шло волнами, и никто не торопился уходить в сыроватую, с примесью кислого овчиного духа, темень землянок.

Сидевший к костру ближе других, так что горячие угольки, то и дело летевшие во все стороны, падали ему на рваные голенища, Бирюк вдруг завозился и со вздохом сказал:

– Єх, хлопци, хлопци…

Все лица враз повернулись к нему. Уж если даже этот молчун заговорил, значит, должен сказать нечто важное. И Бирюк не обманул общего ожидания. С неожиданно-мягкими интонациями, вглядываясь в пламя костра и словно пытаясь разглядеть на огненных языках что-то видимое только ему, он тихо начал:

— Да, хлопци, колысь и я був такой же молодой як вы… И тоди, трясця його матери, теж була война. И дийшлы мы аж до Карпат… Про те як йшлы, мовы нема. И пушки гарчали, и шаблюками рубались, и инфатерия наша от тих клятых пулеметов на проволоке сотнями висла. А я от вцилив и горы побачив… Тут в нас все ривнесеньке й болота, а там камни доверху, а выще лис, ген весь в тумане и звидты струмочки, струмочки, так й дзвеньчать, а тут тоби и ричечка и пташки, ну, прямо рай…

— Ага, а ты по тому раю с пулемета, с пулемета! — ехидно поддел настроившегося на лирический лад Бирюка Сережка-москвич.

— Й те було… — покорно согласился Бирюк. — Но мы одразу окопив нарыли, и ще ты вважей, то ж горы, за скелю зайшов, и ни тебе снарядом, ани пулей… А позаду наших позиций хатки по схилах и народ цивильный само собой…

Бирюк замолчал, сухо пожевал губами и, выждав паузу, снова заговорил:

— И от иду я, хлопци, якось ранком, а назустрич мени дивчина, скок, скок постолочками по камушках, я так й став… Тонесенька, чорнесенька, очи велыки, велыки, скок на камушок и каже: «Не замай мене, солдатику!» Пидийшов я до неи, вона стоить не ворохнеться, а на мене як морок який, беру ее, хлопци, на руки и несу через той струмочок, а він так й дзвеньчить, дзвеньчить…

— Ото дядько наш мав войну, га, хлопци!

Кто-то за костром, не понять кто, бухнул жеребячьим реготом, на него шикнули, а молодой, здоровый, как медведь, пулеметчик, даже здесь не расставшийся со своим МГ и не спускавший с Бирюка галаз, сердито рявкнул:

— Цить! А ну, хто там ближче, дайте дурню в потилицю…

За костром тотчас последовали его совету, и, услыхав звук смачной затрещины, пулеметчик миролюбиво пробасил:

— Не зважайте, дядьку, то ж вин телепень…

— А я й не зважаю, — Бирюк улыбнулся. — Вы ще й вправду телепни, не розумиете и дай вам Бог дожити…

— Не, дядя, давай уж на чистоту… — Сережка-москвич отпихнул локтем мешавший ему приклад МГ и подкинул в огонь охапку сучьев. — Дальше-то что было?

— А все и було, тильки так, нибы там у души хтось на сопилци грає… И те дарма, що я москаль, а вона галичаночка, а як пригорнулась вона до мене, то я одразу поняв, що одна вона для мене на все життя. И хочь кажуть люди, що ридко таке буває, а в мене вот, хлопци, було…

Лицо Бирюка внезапно застыло, а в голосе прорвалась щемяще-тоскливая нотка. Несколько секунд над костром висела мягкая, уютная тишина, и вдруг Яшка-пограничник, молчун под стать Бирюку, прямо взорвался:

— А, чтоб вас!.. — и не в силах сдержать себя, он грубо выругался.

— Да ты чего сорвался, нарваный?

На Яшку зашикали со всех сторон, а когда он попробовал огрызнуться, вообще малость прижали, и только когда все успокоились, Сережка-москвич примиряюще сказал:

— Не надо так, хлопцы, человек нам душу выложил, а мы…

— Да я разве про то! — Яшка-пограничник опять рванулся.

— Сиди ты! — Сережка махнул рукой. — Знаем, про что ты… Помните, как гауптмана из легковушки вытянули, а с ним альбомчик, где он в разных видах возле побитых им снимался?

Яшка так и кипел, но все же, взяв себя в руки, спросил:

— И что ж вы с ним сделали?

— А чего там? — Сережка пожал плечами. — Кончили. И тех, кто с ним был, постреляли, не цацкались.

— Постреляли… — казалось, от душившей его ярости Яшка сейчас заскрипит зубами. — Я б таких гадов живъем на костре жарил, чтоб остальные от одного страха дохли. За все что наделали…

— Кого жарить собрались, славяне?

Командирский голос, долетевший из темноты, был незнакомо-строг, и все, сидевшие у костра, дружно повернули головы. На освещенную костром поляну вышли двое: комиссар Малевич и с ним — новоприбывший полковник в полной форме с погонами, непривычно поблескивающими золотом.

— Знакомьтесь, ребята… К нам гость, прямо из Москвы, — Малевич, поворачиваясь к полковнику, повел рукой. — А это наши орлы!

Полковник шагнул вперед, обвел собравшихся неулыбчивым взглядом и повернулся к Малевичу.

— Я с товарищами в деле знакомиться буду… Дальше куда?

— Сюда, — Малевич показал на светящийся вход в землянку.

Однако войти туда ни он, ни Малевич не успели. Брезент на двери откинулся, и навстречу им выскочил Усенко.

— Товарищ полковник, разрешите доложить…

— Не разрешаю! — полковник шагнул вперед и на глазах у всех обнял капитана Усенко…

* * *

Семилинейная керосиновая лампа после лесного мрака казалась непривычно яркой и, уж, во всяком случае, давала возможность разглядеть все закоулки землянки. Обойдя в дверях полковника и Усенко, Малевич шагнул внутрь и, едва увидев человека, потерянно сидевшего на топчане, буквально рванулся к нему.

— Петро! Пришел наконец!

Малевич, на радостях тискавший Меланюка, не сразу понял его состояние, и только когда Петро как-то вяло отстранился, испуганно спросил:

— Ты чего это? Чего, а?..

— Выселки… — безжизненно отозвался Меланюк и вдруг, припав к Малевичу, затрясся от беззвучных рыданий, взахлеб выкрикивая: — Товаришу комиссар!.. Батечку ридный!.. Не можу я бильш, не можу… Визьмить-но мене до себе вид тих песиголовцив!..

Полковник, вошедший следом, секунду наблюдал за странной сценой и вдруг резче, чем следовало, приказал:

— Прекратить истерику!

Этот окрик возмутил Малевича. Еще по пути, слыша рядом скрип новенькой амуниции, он не сумел побороть предубеждения к полковнику, странным образом вызванного его новенькими погонами, и только сейчас сорвался:

— Ты эту пыху погонную брось!

— В чем дело, комиссар? — Никак не ожидавший такой отповеди полковник удивился. — Тебе что, погоны мои не нравятся?

— Мне те, кто за погоны воюют, не нравятся… — Малевич легко подхватил Меланюка и повел к выходу. — Мы погуляем малость. Охолонуть надо. Всем… А что до погон, то есть один такой, «друг Розенберга»… Вон, капитан объяснит…

Едва Малевич и Меланюк вышли, полковник повернулся к Усенко.

— О ком это он?

— Да есть тут у нас на связи пан Лечицкий, из бывших…

Усенко, чтобы как-то сгладить неприятный инцедент, хотел было пуститься в объяснения, но полковник остановил его:

— А этот парень истеричный, кто?

— Эльд. — Хотел этого Усенко или нет, но в его в голосе послышалось осуждение. — Тот самый.

— Да, неладно получилось… — Полковник прошел в глубь землянки и остановился возле стола. — Сильно он сдал, выходит. Правда, давно работает…

— Не это главное. Тут у нас такое… Украинцы с поляками насмерть режутся. Рассказать и то жутко…

— Слышал… — полковник кивнул.

— А он видел… — в тон ему отозвался Усенко.

— Ругаешь? Ну и правильно, только войны без крови не бывает, и всем на чью-то сторону вставать придется…

Полковник тряхнул плечами, как бы сбрасывая невидимый груз и, казалось бы, без всякой связи с предыдущим сказал:

— Я, как тебя тут встретил, подумал: вот ведь судьба крутит, третий раз встречаемся и как… Первый раз водку пили, второй радиобандуру вспоминали, а теперь вот такой камуфлет…

— А я, товарищ полковник, все снегирей вспоминаю, — Усенко улыбнулся. — Там, на московской даче.

— Снегирей, говоришь… — Полковник пролез на лавку, придвинутую к столу, сел и предложил: — Давай, садись, капитан, мне с тобой кой о чем поговорить надо.

— Так я, может, комиссара и Эльда позову, а то неудобно…

— С ними потом! — отмахнулся полковник. — У меня к тебе разговор, с глазу на глаз.

— Ну, если так… — Усенко присел к столу. — Слушаю.

— Есть данные, капитан… — чувствовалось, что полковник с трудом подыскивает слова. — Да нет, скажем, сомнения… В общем, скажи прямо, что там у тебя с приземлением вышло?

— Вон оно что…

Усенко вздрогнул и слегка побледнел. Нет, такого вопроса он не ожидал, и сейчас ему срочно приходилось решить, что рассказывать. Говорить о побеге было никак нельзя. Капитан слишком хорошо знал, чем может кончиться такой откровенный рассказ.

— Ну что сказать вам, товарищ полковник… Хреновое приземление… Разбился я сильно…

— А подробней?

— Подробней?.. — внезапно возникшая злость придала капитану уверенности. — Можно. Сначала с размаху об дерево, потом, как стропы отстегнул, кувырком сверху. В общем, без сознания был. Потом еле-еле рачки уполз оттуда. Автомат не нашел, вещмешок бросил, один ТТ, что за пазухой был, остался…

Говоря о ТТ, Усенко сознательно врал. Этот пистолет, без бойка и возвратной пружины, отремонтированный уже в лагере, принес ему Пентык, и как раз это подтверждало его слова. Немцы, завербовав капитана, уж наверняка возвратили бы ему все до мелочи…

Видимо, та же мысль пришла и полковнику, потому что уже совсем с другой интонацией, почти дружески, он спросил:

— А как до Малевича добрался?

— Поляка знакомого встретил, он и выручил. Потом сюда, в лагерь, Эльд привез, да остальное вы знаете…

— Знаю, знаю… Везет тебе на поляков! — рассмеялся полковник и, видимо, только теперь удостоверившись, что все в порядке, перешел к делу: — Ты сообщал, у тебя с тем самым поляком, который майор, контакт установлен?

— Установлен, — Усенко кивнул. — Пан Дембицкий, теперь майор Вепш, фигура значительная. В ту войну служил в русской армии.

— Да? — полковник оживился. — Интересно…

— Я по этому поводу запрос направил. Может, в архивах что подберут… А пока он, хоть и контактирует с нами, но себе на уме…

— Ну, это само собой… Значит, теперь он тот самый майор Вепш…

Полковник внимательно посмотрел на Усенко и, усевшись к столу, сосредоточенно забарабанил пальцами по столешнице…

* * *

Деревянная груша глухо стукнулась о разделяющую перегородку и, не попав в клеточку, упала на пол. С самым сокрушенным видом Метек-портье зацокал языком и под радостный гогот игроков, толпившихся вокруг стойки, полез в денежный ящик. Вытащив оттуда две пачечки, он положил их перед паном Казимиром и тяжело вздохнул.

— Ваш выигрыш, ясновельможный пан…

Окруженный завистливыми взглядами собравшихся (такой выигрыш здесь выпадал редко), пан Казимир взял обе пачки, нащупал под бумажкой нижней сложенный вчетверо шершавый квадратик и, опустив деньги в карман, широко улыбнулся.

— Куда мне столько? Я их и потратить куда, не знаю…

— О, это просто! — в ответ Метек-портье тоже улыбнулся майору. — Замечательный фильм «Индийская гробница», удивительное ощущение. Нет, великолепное! Я думаю, пан еще успеет на шестичасовый сеанс. Мимо афиши невозможно пройти…

— Тогда я подумаю…

Пан Казимир еще раз улыбнулся Метеку, поскорее выбрался из базарной толпы и, мельком глянув на часы, не спеша пошел в город. Пропетляв часок улочками, майор вышел на центральную и еще издали углядел действительно яркую афишу.

Оранжевая голова тигра на большом фанерном щите скалилась красочно и зло. За ней густо зеленели пальмы, переплетенные лианами, и среди этого великолепия со спины шарахнувшегося слона падала легкая беседка с перепуганными охотниками.

Чувствовалось, что афишу рисовал настоящий художник. Во всяком случае, она никак не походила на обычную аляповатую мазню, когда какой-нибудь, нанятый за гроши неумеха как мог перерисовал тот или иной кинокадр.

Пан Казимир полюбовался сочной гармонией цвета, еще раз прочел название фильма «Индийская гробница», прихотливой вязью, стилизованной под арабский шрифт, подрезавшее тигриную голову, и медленно зашагал по улочке вверх, к кинотеатру.

К удивлению майора, народу перед входом было более чем достаточно. После леса пан Казимир чувствовал себя в толпе неуютно, тем более, что в глазах у многих ясно читалось простое желание насладиться таким необычным зрелищем.

Впрочем, так было лучше. Во всяком случае, сам майор никому не бросался в глаза. Пан Казимир нащупал в кармане свернутый в квадратик билет и, забившись в самую гущу, вместе со всеми начал протискиваться в фойе.

Здесь хваленый германский порядок начинался уже сразу за дверью. Вестибюль делил пополам длинный, обшитый синим бархатом канат, натянутый на уровне пояса, и вдоль него, помахивая дубинкой, прохаживался мордатый полициант.

На немецкой стороне народа было сравнительно немного, и еще торговала касса. Немцы за канатом важно, не замечая полицейского, шли на второй этаж, где у них было свое фойе, и эстрадный оркестрик поочередно играл то «Милонгу», то «Донну Клару».

Зато на неарийской половине пану Казимиру изрядно намяли бока, прежде чем мимо контролера он протиснулся в зал и, отыскав свое место, наконец уселся. Его кресло находилось под самым свесом балкона и, посмотрев вверх, пан Казимир улыбнулся.

Вряд ли строитель театра был нацистом, но тут все как нельзя лучше подходило для работы при «новом порядке». Над главным залом, почти на треть, нависал огромный балкон, образуя другой, словно парящий в воздухе, мир завоевателей.

Впрочем, с началом сеанса ход мыслей пана Казимира сменился. Свет погас, и на экране возник торжествующий германский орел в лучах загороженного им солнца. Загремела музыка, и «Дойче Вохеншау» покатилось по привычным пропагандистским рельсам.

Как обычно, журнал прошел при полусвете, и уже в темноте на экране возникло давно ожидаемое название. Фильм действительно оказался интересным. Затаив дыхание, зрители, не отрываясь, смотрели на невиданную экзотику и следили за удивительными приключениями отважных героев. Первое время пан Казимир настороженно ждал, но постепенно он тоже увлекся.

Пожалуй, на какой-то момент майор даже забыл, зачем сюда пришел. Но, когда на экране побежали смуглые красавицы, поднимавшие тучи брызг, пан Казимир почувствовал, как его сзади тронули за плечо, и инстинктивно вздрогнул.

Кто-то невидимый наклонился к самому уху майора и едва слышно сказал:

— Не правда ли, удивительное ощущение?

— По-моему, великолепное… — ответил парольной фразой пан Казимир и расслабился: против ожидания, связник делегатуры оказался достаточно опытным…

До самого конца сеанса майор, не отрываясь, смотрел на экран. Лишь когда дали свет и кругом захлопали стулья, он позволил себе искоса глянуть на человека, сидевшего в заднем ряду. Тот поймал взгляд и едва заметно кивнул в сторону бокового выхода.

В дверях пана Казимира слегка прижали, но он ловко выскользнул из общего потока и нырнул в густую тень обывательского забора. Связник, намеренно задержавшись под фонарем, неторопливо закуривал и, только когда народ схлынул, не спеша пошел в сторону спуска, выводившего на параллельную улицу.

Через четверть часа пан Казимир, неотступно следовавший за связником, очутился на одной из тупиковых улочек Хмельника и зашагал по самой середине булыжной мостовой, привычно держась подальше от кирпичных стен полутораэтажных домов, выстроенных здесь состоятельными мещанами еще лет сорок назад.

Связник свернул и, дойдя до угла, пан Казимир увидел сидевшего на ступеньках крылечка парня с аккордеоном. Дома здесь образовывали глухой закоулок, и пущенный вполсилы звук инструмента гасился стенами, почти не долетая до улицы, по которой только что шел майор.

Аккордеонист виртуозно исполнял попурри из модных мелодий, и вдруг пан Казимир отчетливо различил искусно вплетенную в общий ритм музыкальную фразу:

— Не даме земи сконд наш руд…

Майор вздохнул и, не колеблясь, пошел в темный заулок…

* * *

Стоя перед зеркалом, пан Казимир одним движением сбросил невзрачный пыльник и резко выпрямился. Серебряное шитье скрытого под плащом мундира ярко блеснуло, и майор с удовлетворением отметил, как изумленно вытянулись лица присутствующих.

В гостиной, куда провели пана Казимира, собралось семеро. Пан Казимир знал, кто они, только возле кафельной печки стоял неизвестный майору хлыщеватый молодой человек, рядом с которым сидел сам викарный епископ. Строчка пуговиц его сутаны тускло блестела, и на руке, нервно поглаживавшей обозначившиеся сквозь ткань худые колени, играл огоньками большой, васильково-синий кабошон.

— Панове, разрешите представить: майор Вепш… — поднявшийся навстречу пану Казимиру холеный мужчина, преуспевавший некогда адвокат, растерялся при виде великолепного мундира и суетливо показал рукой на молодого человека у печки. — Пан майор, полковник Адам!

Майор молча кивнул, потом, не дожидаясь приглашения, сел и, обведя взглядом присутствующих, понял, какое-то решение уже принято. Бывший адвокат покосился на «полковника Адама» и профессионально играя голосом, обратился к пану Казимиру:

— Пан майор, давайте говорить прямо. Последние события показали, что и вашу сеть, и наши формирующиеся отряды пора объединить. События на фронте говорят о реальности возрождения Польши. И настала пора перед всем миром продемонстрировать нашу готовность драться за нашу Польшу!

— Абсолютно с вами согласен, — пан Казимир сдержанно, с достоинством наклонил голову. — Мои люди готовы оказать содействие.

— Прекрасно, пан майор! Мы больше не можем держать оружие у ноги! — Адвокат сделал паузу и совершенно другим, будничным голосом добавил: — Полковник Адам имеет правительственные полномочия принять общее руководство на себя…

Пану Казимиру сразу все стало ясно и, выждав, пока собравшиеся не начали недоуменно переглядываться, он жестко сказал:

— Но согласно моим полномочиям, я, находясь на особом положении, обязан не подчиняться кому бы то ни было, а содействовать.

Лицо адвоката недоуменно вытянулось, а полковник Адам, явно заботясь о собственном престиже, поспешно вмешался:

— А на каком основании пан майор отменяет наши приказы?

— На основании моих полномочий, — отрезал пан Казимир.

— А стрелять добрых солдат и католиков пану майору тоже можно? — неожиданно вмешался епископ, и кабошон на его колене нервно подпрыгнул.

Демонстративно игнорируя «полковника Адама», пан Казимир повернулся всем корпусом и в упор посмотрел на викарного.

— А разве тут есть такие, — майор обвел тяжелым взглядом присутствующих, — кто готов при появлении польского флага кидать гранаты в окна гайдамаков и прятаться, если на немецком столбе повиснет желто-блакитный?

Все хорошо поняли, что имел в виду пан Казимир, и в комнате повисла гнетущая тишина. Похоже, разговор становился ненужно-острым, и, не выдержав напряжения, капитан-артиллерист порывисто встал.

— Панове, я понимаю пана майора! Да, мы несем издержки… Но здесь Польша, и мы должны демонстрировать наше присутствие! Наша задача вернуть нашу государственность, права и землю предков!

Все выжидательно посмотрели на пана Казимир, и майор медленно, взвешивая каждое слово, сказал:

— Я, так же, как и вы, если не больше, хочу того же…

— А долг солдата? — лицо артиллериста исказила судорога.

— Долг солдата — это чаще всего смерть в грязной канаве, и я хочу знать, что мы скажем нашим хлопам, поскольку Польша это не только мы, но и они тоже.

Молчавший до сих пор дородный усач, о котором пан Казимир знал только то, что в прошлом он крупный помещик, ехидно бросил:

— Уж не хочет ли пан майор, чтоб я уступил этому быдлу свое право на землю?

— А какие теперь у пана права? — в голосе пана Казимира скользнуло презрение. — Права были, пока у нас было государство, армия, сила! И если мы опять не сможем завоевать это своей кровью, нам придется принять решение победителя таким, каким оно будет!

— Наконец-то я слышу слова мужчины! — Полковник Адам сорвался с места и забегал возле стола. — Да, мы соберем наших солдат! Мы двинем нашу армию на Варшаву! Мы как буря пройдем по родной земле, возрождая ее величие! Но мы должны помнить, наш враг, как двуликий Янус, и немцы, и большевики!

Выждав короткую паузу, пан Казимир с достоинством ответил:

— Чтобы этот план стал реальным, нужны десятки дивизий, тысячи пушек, танков, самолетов… Кто и за что нам все это даст?

— К сожалению, в словах пана майора много правды. Слишком много… — Не вставая с места, викарный приосанился, и голос его окреп. — И я думаю, все сказанное вне нашей компетенции. Хотя, я убежден, никто из нас не теряет ни мужества, ни надежды. Я убежден, что последнее слово скажет все-таки Лондон, а не Москва, а пока хотел бы знать, готов ли пан майор сейчас помочь нам?

— О какой помощи речь?

— Пан майор знает, где находится инженер Брониславский?

— Знаю, конечно… — машинально ответил пан Казимир.

Вопрос был так неожиданен, что сначала вызвал всего лишь удивление, которое только усилилилось, когда и полковник Адам спросил:

— И пан майор готов переправить его в Лондон?

— Как?

Задавая этот, в общем-то, бесполезный вопрос, пан Казимир выигрывал время, нужное ему для размышления.

— Я смогу по цепочке передать его в отряд Неша. — Полковник Адам перестал бегать и наклонился к столу. — Оттуда он сможет улететь прямо в Лондон…

На этот раз пан Казимир довольно долго молчал. На секунду мелькнула мысль сказать правду, но майор ее тут же отбросил. Ситуация складывалась слишком заманчивая, к тому же в голове возникла одна комбинация, и пан Казимир медленно, словно не решаясь поверить в такую возможность, сказал:

— Я согласен, но при одном условии. Чтобы проверить надежность, первым по вашей дороге от меня пройдет другой человек…

Собравшиеся переглянулись между собой, викарный облегченно вздохнул, полковник Адам улыбнулся, и в комнате воцарилась по крайней мере внешняя доброжелательность…

* * *

Мелкая вонючая речонка, собиравшая всю грязь, стекавшую с обывательских огородов, петляла по задворкам предместья Черчице. За ней тянулся узкий заболоченный луг, а по берегам густо рос еще не вырубленный горожанами кустарник.

Стоя на едва заметной тропинке, пан Казимир внимательно осмотрелся и, только убедившись, что все спокойно, начал прямиком спускаться по травяному откосу, балансируя для устойчивости тяжелым докторским саквояжем. Здесь, на берегу речки, в зарослях верболоза, забившись в самую середину, его ждал Мендель. Похоже, за время отстуствия пана Казимира он так никуда и не вылезал. Во всяком случае, гляля на его жалкую, скорчившуюся между тоненьких веток фигуру, майор решил, что так оно и есть.

С шумом продравшись ближе, пан Казимир присел на корточки и удовлетворенно фыркнул.

— Ну, старина, еле отыскал твою «скрытку». Забирай свое барахло.

Майор швырнул порядком оттянувший руку саквояж на траву, и он, глухо чавкнув, косо застрял в сыром, податливом грунте.

Вздрагивающими пальцами Мендель потрогал старую, истертую кожу саквояжа и отрешенно посмотрел на пана Казимира.

— Барахло?.. Мендель не позволит себе просить за барахло, спрятанное в подвале гетто. Я не взял его тогда, не возьму и теперь. Там золото… Золото для пана майора…

Пан Казимир ткнул саквояж носком сапога и подвинул его ближе к Менделю.

— Старина, я все понимаю. Но ты возьмешь его с собой. Оно тебе пригодится в Лондоне. Я не буду врать, может, дойти туда тебе не удастся, но это дорога опасна для всех в равной степени.

— Я тоже все понимаю. Пусть пан майор не беспокоится. Даже если Мендель — просто палка, которой дразнят змею, он все равно пойдет.

— Ты хорошо сказал, старина, — пан Казимир глухо прокашлялся. — Только не палка, а ящерица, и этот саквояж — твой хвост…

— Пан майор… — Мендель как-то по-особому глянул на пана Казимира. — Я примерно догадываюсь, чем все кончится… И если я дойду, и если пан майор уцелеет и ему тоже придется ехать в Лондон, то место совладельца фирмы «Мендель и К°» ему гарантировано!

— Спасибо тебе, старина, — пан Казимир грустно улыбнулся и ткнул саквояж носком сапога. — А теперь бери его и двигаем…

Никем не замеченные, они по тропинке выбрались на «Уланскую» и через сад прошли к черному ходу заброшенного дома. Там, в комнате с выбитыми окнами, их ждали двое. Один был капитан-артиллерист, встречавший майора на конспиративной квартире вместе с «полковником Адамом», второго пан Казимир не знал.

— Мы уже давно ждем… — укорил майора артиллерист.

— Обстоятельства… — Пан Казимир полез за отворот пыльника и вытащил оттуда завернутый в бумагу пакет. — Мой доклад в Лондон.

Молча, как будто так и надо, человек, неизвестный пану Казимиру, шагнул вперед и взял сверток.

— А теперь идите, — капитан-артиллерист распахнул дверь. — И счастливого вам пути…

Проводив взглядом Менделя, послушно заторопившегося следом за неизвестным, пан Казимир посмотрел на артиллериста и, уловив в его глазах невысказанный вопрос, спросил:

— Пан капитан хотел мне что-то сказать?

— Да… — Артиллерист запнулся и после короткой заминки, докончил: — И если позволите, я немного провожу вас…

Капитан вывел пана Казимира совсем другим ходом в заброшенный сад. Там они прошли между покосившимися пристройками и через дыру в заборе выбрались на глухую, немощеную улочку, по которой, так никого и не втретив, пересекли предместье.

Уже миновав Черчице, недалеко от моста Бена, ведущего с монастырского холма в центр, весьма удивленный долгим молчанием артиллериста, майор спросил:

— Так что мне хотел сказать пан капитан?

— Я хотел спросить… — прежде чем ступить на настил, капитан зачем-то оглядел мост. — Как пан майор считает, Лондон сможет помочь нам?

— А разве пан капитан уже забыл сентябрь 39-го?

— Помню! — На щеке капитана перекатился желвак. — Сюда пришли русские, и я очень боюсь, что все повторится снова…

— Иного варианта попросту нет, — сухо отозвался пан Казимир.

— Так что же ждет нас? — лицо капитана-артиллериста странно изменилось.

— Нас? — переспросил пан Казимир и усмехнулся. — Нас с вами, пан капитан, если уцелеем, скорее всего, ждет Катыньская яма.

— Но это же… — начал было артиллерист, но майор перебил его:

— Да, да, да!.. Но пусть пан капитан не забывает, выбор прост: или фашисты уничтожат всех поляков до единого, или большевики только нас… Извините, но другого выхода я не вижу. И свою точку зрения достаточно ясно высказал на давешнем совещании.

Артиллерист оглянулся, словно опасаясь, что кто-либо из редких здесь пешеходов может оказаться у них за спиной, и, подойдя ближе, с жаром заговорил:

— Мне горько это осознавать, но я боюсь, что пан майор прав… На совещании наши не смогли возразить ни по одному пункту. И, мне кажется, они говорили совсем о другой войне… Которая будет позже… — Капитан еще раз оглянулся и, понизив голос, добавил: — Я советую пану майору быть осторожнее. Кое-кого позиция пана майора не устраивает…

— Я догадываюсь, — улыбнувшись, пан Казимир внимательно посмотрел на артиллериста. — Это из-за этого пан капитан, нарушив все правила, решил меня проводить?

— Да! — Артиллерист энергично кивнул. — Я просто боялся, что другого случая у меня не будет…

— Благодарю…

Пан Казимир остановился, энергично пожал капитану руку и, оставив его на мосту, решительно зашагал по улице в сторону центра. Позже, уже на Старобрамском подъеме, оглянувшись в последний раз, пан Казимир увидел, что капитан все еще стоит возле перил, ограждающих серый, в желтоватых заплатах из свежих досок, настил моста…

* * *

Повернув возле углового дома с византийским куполом-башенкой, пан Казимир вышел на Ягеллонскую. Пану Казимиру предстояло пересечь центр и где-то там, через разрыв между военным городком и железнодорожным вокзалом, выбраться на шоссе. Ощущение опасности, сидевшее в подсознании после разговора с капитаном, усилилось, и майор время от времени настороженно косился по сторонам.

Из всех вышедших следом из-за угла, пан Казимир привычно выделил трех. Один из них, молодой высоченный парень со странно прямым кадыком, быстро обогнал майора и почему-то затоптался на месте, а вот двое других, как приклеенные, держались сзади.

Пан Казимир немедленно принял вид фланирующего бездельника и принялся безмятежно глазеть по сторонам. И тотчас на противоположном тротуаре выделил еще одного. Одновременно майор отметил немецкого офицера, торчавшего возле подъезда рядом с внушительным ящиком, из которого выглядывали головки пивных бутылок.

Майор напрягся. Человек на другой стороне улицы чем-то действительно выделялся. Майор заставил себя сосредоточиться и чуть не присвистнул от удивления. Это был явный «восточник». Одежда этого человека была сшита не здесь. Так одевались только в Союзе, по ту сторону бывшей польской границы…

Пока пан Казимир решал, как ему поступить, немецкий офицер подозвал первых попавшихся прохожих, и, заставив взять ящик, начал что-то втолковывать. Немедленно топтавшийся впереди молодой парень, вильнув мимо офицера с его ящиком, исчез в подворотне.

Пан Казимир, на всякий случай не выпускавший молодого парня из виду, присмотрелся и, разглядев вывеску «Бирхалле», зло сплюнул. Ну конечно же парень жил где-то поблизости и, давно изучив здешние порядки, просто не хотел угодить офицеру в носильщики.

И вдруг на противоположной стороне что-то произошло. Нивесть откуда вывернулся полицейский патруль, и восточник, привлекший внимание пана Казимира, неожиданно бросился бежать. Полицаи кинулись вслед, парень заметался и, не найдя ничего лучшего, нырнул в открытые ворота овощной базы.

Немецкий офицер, оставив свой ящик с пивом, выхватил пистолет и помчался туда же. Через секунду за забором тяжело грохнул винтовочный выстрел, следом за ним посыпался частый горох пистолетной пальбы.

Пан Казимир вжался в стенку, ожидая, что сейчас оба преследователя бросятся на него, но ничего похожего не случилось. Скорее наоборот. Люди начали разбегаться, и те двое стремглав помчались в сторону улицы Словацкого, которая выводила на откосы, спускавшиеся к реке.

Не раздумывая, пан Казимир побежал следом. Перед самым спуском майор догнал одного из парней, который, повернув к пану Казимиру перекошенное лицо с капельками выступившего пота, быстро спросил:

— Цо там? Стшельба? Лапанка?

Парень был явно напуган, и это успокоило майора.

— Не вем! — коротко бросил пан Казимир, машинально ставя каблук на ребро, чтобы удержаться при резком повороте на немощеный спуск.

И тут стена крайнего дома, как бы сама собой рванулась ему навстречу, перед глазами мелкой зернью схваченного цементом песка возникла ее поверхность, и все поплыло кружащимся темным маревом, проваливающимся во тьму…

Человек, неожиданно напавший сзади и сбивший с ног пана Казимира, заломил ему руки за спину и, пользуясь тем, что майор потерял сознание, ловко надел наручники.

Дальше все закрутилось как в калейдоскопе. Откуда-то набежали еще преследователи и поволокли пана Казимира в ближайший дворик, а один из них, заскочив в квартиру с телефоном, принялся торопливо названивать.

Через несколько минут из-за поворота вынесся серый БМВ и, скрипнув тормозами, остановился перед началом спуска. Из машины выскочил сам майор Хюртген и побежал во двор. Кто-то попытался ему доложить, но немец никого не слушал. Он склонился над лежащим паном Казимиром и напряженно смотрел, как тому сунули под нос смоченную нашатырем ватку.

Как показалось пану Казимиру, почти сразу после падения в нос ударил резкий запах, темнота отступила, майор открыл глаза и, недоуменно оглянувшись, понял, что он находится в каком-то узком дворе…

Кто-то поддерживал его за спину, а прямо перед глазами, закрывая радиатором въезд, стоял мучительно знакомый серый автомобиль. Пан Казимир тряхнул головой, пространство возле машины как бы расширилось, и только сейчас майор начал с трудом понимать, что с ним случилось.

Его ударили… Конечно, ударили и, скорее всего, тот самый парень или другой… Майор напрягся и тут кто-то, грубо схватив его за отворот пыльника, повернул в сторону. Радиатор, блеснув алюминиевыми накладками, исчез и вместо него выплыло злобно ухмылющееся лицо герра Хюртгена.

Не оставляя ни малейшего сомнения в реальности происходящего, он еще раз тряхнул пана Казимира и, еле справляясь с душившей его яростью, зашипел:

— Попался, ма-и-йор Вепш! Старый знакомый, доннерветер! Я понимаю, ты профессионал, но ничего, с профессионалами легче… Ты у меня все расскажешь…

Глаза Хюртгена дико расширились, и он, снова вцепившись в отвороты пыльника, сорвался на крик:

— Где Брониславский?!. Говори, где?! Ты скажешь! Скажешь! Ты напишешь ему письмо! Говори, напишешь?

— Напишу… — вяло отозвался пан Казимир, розовая пелена опять поплыла перед его глазами, и прежняя тьма снова поглотила сознание…

* * *

Затерянное в лесной глухомани Чертово болото было почти сплошь покрыто ядовитой зеленью, лишь по небольшим островкам жался кустарник, да вразнобой торчали изогнувшиеся стволы хилых деревьев. Иногда в траве показывалось окно — пятачок грязи, едва прикрытый слоем чистой воды, на поверхности которой время от времени вспухали маленькие пузырьки. Здешние полешуки хорошо знали: все, что ни попадало сюда, тонуло в считанные минуты.

По болоту, тщательно обходя предательские окна, шагал Вукс. Впрочем, слово «шагал», мало соответствовало действительности. На самом деле поручик с трудом вытягивал ногу из жидкой грязи и, подняв ее как можно выше, переносил вперед, одновременно нащупывая кочку потверже. Чем ближе он подходил к видневшемуся впереди островку, его и так трудные шаги, становились все неувереннее…

Пожалуй, первый раз за это время Вукс сам был вынужден принимать решение. Не зная, где пан Казимир и что с ним, поручик терялся в догадках. Настораживал и сам факт появления посредника. Вукс слишком хорошо знал майора, и вряд ли что-то могло заставить его поступить именно так. Во всяком случае, выходя на встречу, Вукс позаботился о мерах предосторожности…

Грязь наконец кончилась, и начался сырой, с проваливающимся дерном, но более-менее твердый грунт. Обойдя стороной кустарник, росший по краю островка, Вукс дошел до первых деревьев и остановился, напряженно прислушиваясь.

Довольно скоро послышалось характерное чавканье, и на болоте показались идущие от соседнего островка люди. Одеты они были разномастно, но у каждого, что еще больше насторожило поручика, висел на груди изготовленный к стрельбе «шмайсер».

Когда до них оставалось метров пятнадцать — двадцать, Вукс, прячась за кустами, резко окликнул:

— Стой! Старший, выходи вперед!

От окрика люди на болоте как по команде пригнулись, но потом тот, что шел впереди, выпрямился, демонстративно сдвинул автомат за спину и начал медленно приближаться. Дождавшись, пока расстояние уменьшится вдвое, Вукс показался из своего укрытия.

— Стой… Четыре?

— Семь! — уверенно откликнулся подходивший и, улыбаясь, начал торопливо выбираться из грязи.

Подойдя шага на четыре, он по-уставному вытянулся, но его размокшие, перепачканные сапоги лишь влажно шлепнули, вызвав у него гримасу неудовольствия.

— Поручник Тихий! С кем имею честь?

— Поручник Вепшик…

Вукс не спеша вытащил пистолет и, подняв ствол вверх, выстрелил. Немедленно в ответ издалека прозвучали еще два выстрела. Тихий повертел головой из стороны в сторону и быстро спросил:

— Теперь мои люди могут подойти?

— Конечно, — Вукс выдержал паузу и сказал: — Вы просили о встрече… Я пришел.

— Да, да, время дорого, — Тихий оглянулся на своих людей, подходивших к острову, и сказал: — Мы по приказу пана майора…

Вукс, не спускавший глаз с Тихого и одновременно следивший за остальными, заметил, как двое осторожно обходят его сбоку, и повелительно махнул пистолетом.

— Назад! Назад, отойти!

Люди Тихого послушно отступили, а сам он подкупающе улыбнулся.

— Пан поручник напрасно нервничает. У меня собственноручное письмо пана майора.

— У нас такие правила, — примирительно буркнул Вукс и протянул руку. — Давайте…

Тихий достал из нагрудного кармана френча мятый конверт и протянул Вуксу. Принимая послание, поручик насторожился.

— Кто передал пану письмо?

— Как кто? — удивился Тихий. — Сам пан майор, лично в руки.

Вукс медленно, не читая, сложил письмо пополам. Сомнения, и раньше точившие Вукса, стремительно перерастали в уверенность. Сейчас поручик должен был что-то предпринять и немедленно. Решение, ускользавшее четверть часа назад, теперь само шло в руки, и Вукс выпрямился.

— Больше пан Тихий ничего не имеет сообщить мне?

Последовала короткая, но ощутимая заминка, и Вукс подобрался. Да, похоже, они чего-то не предусмотрели… Во всяком случае, в голосе Тихого прозвучала едва заметная растерянность.

— Пан майор обещал мне встречу с инженером Брониславским…

Вот теперь-то все сомнения ухнули, как в яму, и Вукс сразу почувствовал странное облегчение.

— Зачем?

— Для пана Брониславского у меня другое письмо.

— Так…. — поручик пристально посмотрел на Тихого. — Значит, я его должен передать?

— Видите ли, это нежелательно… — Посланец говорил совершенно естественно. — На совещании возникли кое-какие сомнения, и мне поручено все уточнить лично.

— Ну что ж… — Вукс пожал плечами. — Раз пан майор приказывает, нам остается выполнять. Но у меня одно условие: мы пойдем вдвоем.

— Согласен. — Тихий широко улыбнулся. — Когда?

— Сейчас.

— Сейчас?.. — Тихий явно колебался. — А как же?..

— Ваши люди, — твердо сказал Вукс, — должны вернуться и ждать.

— А идти надо далеко? — заколебался Тихий.

— По здешним масштабам, рядом. Мы обернемся часа за четыре.

— Ну, если так… — Тихий поправил ремень автомата. — Я готов.

Поглядев на остающихся автоматчиков, Вукс крякнул, демонстративно засунул пистолет в кобуру и, повернувшись, решительно зашагал по болоту…

* * *

Поручик шел легко, как бы совсем не чувствуя усталости, и можно было подумать, что это не он почти час месил сапогами болото. Однако, когда остров, поросший хилыми деревьями, остался далеко позади, поведение Вукса странным образом изменилось. Теперь он то медленно шел прямо, то сворачивал чуть в сторону, руководствуясь какими-то своими, известными только ему, соображениями.

Тихий, все время неотступно державшийся позади Вукса, принимал его маневры как должное и упрямо шел за ним след в след, не отвлекая поручика болтовней и не задавая лишних вопросов. Так они и двигались, пока не вышли к небольшой группке кривоватых деревьев, чудом исхитрившихся вырасти возле большого окна.

Остановившись здесь, Вукс прислонился к одному из стволов, попробовал счистить налипшую на сапоги грязь и, убедившись в бесполезности усилий, сказал:

— Отдохнем немного…

Не возражая, Тихий сразу устроился на каком-то обломке и, повесив на ветку мешавший ему автомат, спросил:

— Далеко еще?

— Не очень, — лениво отозвался Вукс и, оставив дерево, подошел к самому краю залитого водой окна.

Тихий тоже оставил свою корягу и стал рядом с поручиком.

— А дорога как?

— А-а-а… — Вукс махнул рукой. — Сплошь болото…

Он отступил на шаг и вдруг, ухватив Тихого сзади за одежду, изо всей силы швырнул его прямо в пузырящуюся рядом трясину. Не успев даже охнуть, Тихий шлепнулся в грязь, рванулся обратно и, пока инстинктивно поворачивался лицом к Вуксу, увяз сразу почти по пояс. Бессильно барахтаясь и от этого погружаясь еще быстрее, Тихий перехватил взгляд невозмутимо наблюдавшего за ним Вукса и крикнул:

— Не доверяешь, сволочь, да?!

— Нет, — Вукс отрицательно покачал головой.

— Ну, на!.. На, смотри! — истерически завопил Тихий и, выхватив из внутреннего кармана второе письмо, швырнул его Вуксу.

Поручик ловко подхватил чуть не упавший в воду конверт, сломал подгнившее деревцо, заботливо оборвал густые ветки вершинки и подтолкнул получившийся дрючок Тихому.

— Держись, а то потонешь раньше времени…

Теперь, заполучив оба письма, Вукс разорвал конверты и одну за другой прочитал вложенные туда записки. Потом поднял голову и, не скрывая издевки, спросил:

— Так, значит, сам майор передал тебе письма?

— Сам!.. Слово чести, сам! Я же джентльмен! — несмотря ни на что, Тихий изображал обиженного. — Ты что, почерк майора не узнаешь?

— Узнаю… — Вукс вложил письма в конверты и спрятал в карман. — Ну ты, джентльмен с Крахмальной, слушай меня очень внимательно… Видишь ли, если человек пишет сам, он пишет, что хочет, если нет, то что велят. Короче, на письме должен был быть особый знак, а его нет, ты понял? А чтоб внести полную ясность, добавлю: инженер Брониславский, к твоему сведению, погиб еще в 39-м. Так что, пан Тихий, или как тебя там, влип ты здесь окончательно…

Вукс щелкнул пальцами и, словно нехотя расстегнув кобуру, стал нарочито медленно поднимать пистолет. И тут Тихий не выдержал.

— А-а-а, быдло!.. Пся крев!.. Собака!.. — бессильно выкрикивал он и в порыве ярости начал бросаться из стороны в сторону, стараясь вырваться из засасывающей его грязи.

Внезапно гнилой дрючок переломился, и Тихий провалился почти по грудь. В следующий момент он выхватил из-под плеча «вальтер», и Вукс инстинктивно, не осознав до конца, что делает, какой-то секундой раньше нажал спуск.

Выстрел на болоте прозвучал коротко и неожиданно сухо. Уже много позже, когда окно, оставив на поверхности только обломки палки и сброшенную конфедератку, перестало даже пузыриться, Вукс, неподвижно сидевший на коряге и тупо смотревший перед собой, услышал сначала торопливое чавканье приближающихся шагов, а затем встревоженный оклик.

— Что случилось, Владек?

Рыбчинский, спешивший к деревьям, не скрывал своего беспокойства и, увидев плывущую по воде конфедератку, испуганно вскрикнул:

— Он что, провалился?

— Нет, это я сплоховал… — Вукс не стал вдаваться в подробности, а вытащив из кармана письма, протянул их Рыбчинскому. — Вот, читай…

Рыбчинский медленно, чуть ли не по слогам, разобрал текст и недоуменно посмотрел на Вукса.

— Они что, Владек, майора взяли?

— Взяли! Вот только бы знать, кто они?

— А что связной говорил?

— Какой к черту связной? — Вукс ткнул в так и висящий на сучке «шмайсер». — Подосланный он… Заявил, что пан майор ему лично письмо для Брониславского вручил.

— Как же ты их разделил? — удивился Рыбчинский. — Мы ж наблюдали. Его автоматчики там, на острове так и сидят, ждут…

— Просто. Сказал, Брониславский здесь. — Вукс выругался. — Старшего я увел, допросить хотел… А у него кроме «шмайсера» еще и «вальтер» был. Ну вот… Теперь придется и автоматчиков брать!

— Подожди, подожди… — Рыбчинский хитро сощурился. — А если мы им скажем, что их старший у нас заложником?

— Это еще зачем? — удивился Вукс.

— А затем, что мы потребуем, чтоб Брониславского сам пан майор встретил, понимаешь? Это ж информация. А там, по обстоятельствам…

— Тоже придумал! — Вукс зло плюнул себе под ноги. — Ну, узнаем, ну, согласятся, а где нам тогда Брониславского брать, ты об этом подумал?

— Подумал! Ты что, забыл, как сам, еще тогда, хотел меня за Брониславского выставить?

— Ты что, сдурел?.. — начал было Вукс и вдруг, глянув в глаза Рыбчинского, осекся и, поджав губы, принялся задумчиво мурлыкать какой-то мотивчик…

* * *

Серый БМВ с Хюртгеном на переднем сидение и паном Казимиром, зажатым между двумя охранниками, на заднем, долго кружил по улицам и наконец остановился в неприметном дворе. Майора вывели из машины и приказали подниматься по лестнице. Очутившись в конце концов в самой обычной мещанской квартире, пан Казимир с удивлением огляделся. Охранники остались за дверью, а Хюртген зачем-то посмотрел из-за штор на улицу. Потом подошел к столику и поднял телефонную трубку. Выслушав, что ему говорили, Хюртген довольно улыбнулся и посмотрел на пана Казимира.

— Ну что, майор, поиграем?..

Пан Казимир угрюмо молчал. От тоски и безысходности ему хотелось выть на розовый абажур с пыльными кисточками. Тем временем Хюртген достал бинокль, повернулся к окну и решительно отдернул штору.

— Подойдите сюда!

Пан Казимир повиновался и, выглянув в окно, спросил:

— Что я должен делать?

— Пока смотреть… — ухмыльнулся Хюртген.

Между тем на улице появилось несколько прохожих. Пан Казимир начал к ним присматриваться и вдруг буквально прилип к окну.

— Ну, вот и ваш инженер Брониславский! — С той же ухмылкой Хюртген подал пану Казимиру бинокль. — Можете полюбоваться…

Пан Казимир судорожно прижал окуляры к глазам и замер. Там, за окном, в широкополой шляпе и мешковатом костюме, ступив с бордюра на мостовую, пересекал улицу наряженный Брониславским поручик Рыбчинский…

Внезапно где-то во дворе, за домом, вспыхнула перестрелка. «Брониславский» остановился, метнулся назад и вдруг ловко нырнул в ближайшую подворотню. Через полминуты оттуда выскочил щеголеватый молодой человек в клетчатых чулках, брюках гольф и спортивном пиджаке. Он на секунду замер, точным движением поправил пробор «а-ля фюрер» и заспешил прочь от опасного места. Еще через минуту, когда Рыбчинского и след простыл, на улице послышалась лающая команда, и немецкие солдаты оцепили дом…

Все это время пан Казимир не отрываясь следил за происходящим, а Хюртген, при звуке первых же выстрелов бросившийся к телефону, все еще лихорадочно стучал по рычагу. Наконец телефон отозвался. С минуту Хюртген напряженно слушал, потом швырнул трубку и бросился к окну. На улице немецкие солдаты безуспешно обыскивали дом и ближайшие подворотни…

Медленно, словно его это и не касалось, пан Казимир отошел на середину комнаты и, рухнув на стул, истерически захохотал. Смех пана Казимира буквально взбесил Хюртгена.

— Смеешся, унтерменш!.. Да я!!. Да я!!. Я!!!

Хюртген отскочил от окна и, сбив попавшийся по дороге стул, выхватил пистолет. Пан Казимир сразу оборвал смех и, не отрываясь, смотрел на черную точку дула. В его голове разлилась звенящая пустота, оставляя только бьющее молотками в виски: «Сейчас… Сейчас… Сейчас!..»

Хюртген почему-то не стрелял, а только суматошно метался по комнате. Внезапно, короткая как вспыщка мысль пронизала сознание пана Казимира, заставив майора криво, пересиливая самого себя, улыбнуться.

— У вас хорошая память, Хюртген?

— Что?.. Память? Прекрасная!

Вопрос сбил Хюртгена с толку, и он на секунду замер. Возникшей паузой мгновенно воспользовался пан Казимир и в наступившей тишине четко произнес:

— Зенит играет на арфе. 763/7… Запомнили?

— А-а-а! — зарычал немец. — Испугался! Это что, пароль?.. Куда?

На лице Хюртгена возникло выражение холодного превосходства, и, поняв, что немец клюнул, пан Казимир облегченно вздохнул.

— Это ваш личный шифр, герр Хюртген. Шифр, по которому в Цюрихском отделении «Банкгезельшафт» можно получить 2657 фунтов.

— Да-а?.. — удивленно протянул немец. — А за что?

— За службу в качестве платного агента английской разведки. За выполнение моих прямых указаний. За передачу союзникам важных сведений… — Пан Казимир провел рукой по лицу. — Можешь мне поверить, скотина, где надо, тобой заинтересуются!

Хюртген с полминуты оторопело смотрел на пана Казимира, потом сел и осклабился.

— Шантаж! Не хочешь подыхать, майор Вепш?

— Не хочу. — Пан Казимир прикрыл глаза. — А когда на первом допросе я тебя выдам, вот тогда ты вспомнишь пароль с Зенитом, потому что там, умеют развязывать языки. А самое смешное то, что, зная этот шифр, агент действительно может получить деньги, и тогда тебя вздернут, Хюртген.

До Хюртгена постепенно доходил жуткий смысл слов, сказанных паном Казимиром.

— Ну нет… — протянул немец, все еще не понимая, что попал в капкан. — Это твой шифр и твои деньги! Тебе не поверят…

— Почему? — пан Казимир пожал плечами. — А проверка? А служба у тебя? А сегоднешний прокол с Брониславским? Да за одно это тебя, дурака, отправят на Восточный фронт!

— Ловко… — Хюртген опустился на стул. — Только учти, никаких допросов не будет! Я сейчас просто-напросто застрелю тебя…

— Дурашка! — Пан Казимир рассмеялся в лицо Хюртгену. — Все это запланировано на случай моего провала, еще когда я был твоим переводчиком.

— Блеф! Никто ничего не узнает…

— Уже узнали… Твоя ошибка в том, что ты заставил меня послать письмо Брониславскому. Я ведь так легко согласился его написать…

— Что?! — Хюртген едва не бросился на пана Казимира. — Ну уж нет, майор Вепш, последнее слово за мной!

— Болван! Колбасник… Мне нужно было только заставить тебя запомнить шифр, и теперь моя смерть — твоя смерть…

Интуитивно чувствуя, что задуманное получилось, пан Казимир говорил все увереннее, и именно это спокойствие больше всего убеждало Хюртгена, что так оно и есть…

* * *

Этот район Варшавы Вукс знал плохо. По обе стороны брусчатки, вдоль тротуаров, выложенных варшавской «вафельной» плиткой, жались друг к другу фасады одинаковых трехэтажных зданий и, глядя на их респектабельные двери, поручик неотступно думал, за какой из них прячется спасительный проходной двор, а за какой — ловушка-тупик.

И хотя впереди уже показался уголок сквера плаца Домбровского, Вукс все еще корил себя за то, что побоялся идти сюда по Крулевской. Тогда по крайней мере слева, начиная от разбитого фотомагазина, шли бы развалины, где при необходимости вполне можно было исчезнуть в любой момент…

Шестиэтажный дом бывшего банка уцелел при бомбежке, и даже стекла в модерново-длинном окне лестничной клетки, темной полосой делившем здание сверху донизу, были целы. Вукс огляделся и, взбегая по ступенькам парадного, в первый раз за сегодняшний день услышал, как четко отбивают шаг кованые каблуки его «англиков».

Мраморная лестница широкими маршами, огражденными от великолепного окна вычурно-кованой решеткой, привела Вукса на самый верх, и прежде чем войти он не без опаски заглянул в дверь длинного зала, где сейчас разместилась контора по приему налоговых платежей.

Помещение делила пополам деревянная баллюстрада, возле служебных, прорезанных в стекле, полукруглых окошечек толпились посетители, а за дубовыми переплетами световых рам виднелись обгорелые руины, окружавшие уцелевший «палац штук пенькных».

Пройдя дверь, Вукс на всякий случай покосился на рослого, темноволосого паренька, оказавшегося к нему ближе других, и, только убедившись, что никакой опасности нет, подошел к четверотому, считая от двери, удачно пустовавшему окошечку.

Почти касаясь лбом латунной оковки, он пару секунд рассматривал седеющую, но еще очень интересную даму за столиком и наконец, вздохнув, протянул ей бумажку, сложенную правильным многоугольником.

— Пшепрашам, пани… Не могли бы вы проверить мой счет?

— На арифмометре? — дама повернула голову.

— Так… — кивнул Вукс и зажатой в пальцах бумажкой описал в воздухе круг размером с чайное блюдце.

Скользнув по Вуксу оценивающим взглядом, дама молча взяла листок и развернула. Брови ее чуть вздрогнули, но тут же, опустив глаза, она послушно защелкала рычажками счетной машинки. Потом, прикрыв бумажку ладонью, дописала что-то и, ловко свернув по прежним сгибам, возвратила Вуксу.

— К сожалению, пан ошибся на семь… — и, возвращая листок поручику, дама благожелательно улыбнулась.

Уже на выходе, проверяя все ли благополучно, Вукс обернулся и, поймав взгляд следившей за ним женщины, благодарно кивнул ей…

Этажом ниже, стоя у лестничного окна, Вукс развернул листок и прочитал адрес, дописанный чуть сбоку от стройной колонки цифр. Поручик хотел прочитать его еще раз, для памяти, но услыхав слитный топот бегущих снизу людей, испуганно метнулся к окну.

На площади, возле временной кирпичной стены, огораживающей вдребезги разбитые бомбами и обстрелом дома, Вукс увидел несколько автомобилей и среди них брезентово-серую крышу «Буды». Вокруг быстро выстраивалась цепь жандармского оцепления, от которой во все стороны разбегались люди.

Сверху поручик хорошо видел хищно торчавшие в сторону рожки автоматов «Бергман» и стальные, серо-коричневые шлемы. Похоже, начиналась очередная «лапанка», но когда из «Буды» выволокли людей в напяленных поверх одежды мешках из «крафтпапира», а напротив стены стали устанавливать пулемет на треноге, поручика враз прошибло холодным потом. Там, внизу, в какой-нибудь сотне метров от него, польского офицера, сейчас немцы расстреляют полтора десятка несчастных соотечественников, взятых заложниками…

Прижавшись к стене, он в бессильном отчаянии закусил губы. Вцепившись в рукоять спрятанного под пиджаком нагана, Вукс едва удерживался от того, чтоб не броситься туда, вниз на площадь. Жесткий комок подкатил к горлу, и когда за окном хлестнула длинная пулеметная очередь, Вукс ткнулся лицом в краску панели и в истерике забил по стене кулаками…

Откуда взялась рядом эта девчонка, Вукс так и не понял. Он только ощутил, как его схватили за руку, и, мгновенно очнувшись, увидел прямо перед собой ее огромные, восторженно-перепуганные глаза. Что силы вцепившись ему в локоть, девчушка грудью придавила к стене кулак поручика с намертво зажатым в нем револьвером и испуганно повторяла:

— Не тшеба, не тшеба, не тшеба…

Едва осознав происходящее, Вукс осторожно высвободился и поспешно сунул пистолет под пиджак. Потом, привалившись к стене спиной, облегченно вздохнул и посмотрел на свою спасительницу. Молоденькая, невысокая девушка стояла рядом и на цыпочках тянулась вверх, стараясь загородить поручика от сбившихся возле окна людей.

Ее жакет был весь перпачкан раскрошенной штукатуркой, и так, словно они были знакомы давным-давно, Вукс машинально начал стряхивать сухую пыль. Улыбнувшись поручику одними глазами, девушка взяла его под руку и как маленького повела вниз, к выходу…

Когда они, спустившись вместе со всеми, вышли из банка, машин на площади уже не было. Возле стены, где только что расстреляли заложников, быстро собиралась толпа. Люди молча становились на колени и вымакивали носовыми платками оставшуюся на камнях кровь. Откуда-то появились свечи, которые ставили вдоль выщербленной пулями кирпичной стенки, и их трепетные огоньки при дневном свете казались прозрачными…

Наверное, состояние Вукса, неотрывно смотревшего на свечи, передалось девушке, и она мягко, но достаточно настойчиво увлекла его в сторону. И только позже, уже где-то на Кредитовой, поручик вдруг понял, что испытывает к своей миловидной спутнице странное, ничем не объяснимое, доверие…

* * *

Краковское предместье, куда они наконец вышли после долгого кружения по улицам, было пустынным. И тут, перебежав улицу перед самым буфером нетерпеливо позванивающего трамвая с красным кругом вместо номера, Вукс осторожно предложил своей спутнице:

— Может, я доведу тебя до остановки, а?

Не отвечая, она сильней прижалась к его локтю и, лишь пройдя десяток шагов, неуверенно, чуть запнувшись при обращении, спросила:

— А ты… Ты разве не знаешь, что «Зеро» возит только немцев?

Вукс порывисто сжал ее руку. Поручик понимал: все, что он сейчас делает, недопустимо, но нервы, до предела измотанные за дорогу, требовали разрядки, отдыха, в каждую секунду мог произойти такой же, как там, на лестнице, срыв и в то же время, ощущая доброе человеческое тепло, идущее от этой, неизвестно как оказавшейся рядом девочки, Вукс заговорил коротко и отрывисто:

— Я только первый день в Варшаве. Я офицер, поручник. Я не капитулировал и ни одного дня немцам не служил. Я на войне…

— Тише, не надо… — Смешно забегая вперед, она попыталась перехватить и вторую руку поручика. — Я все поняла еще там. У тебя было такое лицо… Наверно, ты хотел бежать туда, на площадь… Ничего не объясняй мне, я чувствую… Я сейчас уйду, только разреши еще немножко проводить тебя. Сейчас в Варшаве так страшно, так страшно, а когда я держусь за твою руку, я не боюсь, ты понимаешь?

Она вдруг замолчала и, ткнувшись лицом в рукав спутника, пошла дальше с закрытыми глазами. Неизвестно как возникшая волна нежности нахлынула на Вукса, он сбил шаг, чтоб легкий стук ее каблучков совпал с армейским гупаньем «англиков», и, подчиняясь нахлынувшему на него чувству, наклонил голову, на ходу улавливая идущий от ее волос аромат лета…

На углу Коперника, возле самого входа в ресторацию «Под флячками», Вукс остановился. Повернувшись спиной к выставленным в окне-витрине «салятеркам» с винегретом, поручик осторожно высвободил руку и отстранился.

— Дальше тебе по какой улице?

— По Коперника, — девушка сжала руку Вукса. — Вот и все, что мы еще прошли вместе… Меня зовут Эльжбета Красинська. И можно?.. Можно я буду ждать тебя вот здесь, у Свентего Кщижа?

— Девочка… Меня ждет война… — Вукс грустно улыбнулся, посмотрел на идущий вровень с другими домами фасад костела Святого Креста и вдруг, неожиданно даже для себя самого, сказал: — Меня зовут Владек. Жди каждое воскресенье у входа утром. После освобождения. Месяц… Или, если дольше, я дам знать ксендзу…

— Хорошо, Владек, Эльжбета будет ждать. — Она дотронулась щекой до его подбородка. — Я буду молиться за тебя, поручник Владек…

У памятника Копернику она еще раз обернулась, и едва ее маленькая, изящная фигурка исчезла из вида, Вукс, так и стоявший спиной к окну с «салятерками», ступил на тротуар и стремительно пошел по Обозной в сторону польского театра…

Все еще находясь под впечатлением удивительной встречи, он миновал крошечную театральную площадь, свернул влево и шел до тех пор, пока тротуар, тянувшийся вдоль университетской ограды, не закончился лестницей с торчащей из-под ступенек короткой водопроводной трубой.

Нужный номер оказался большим трехэтажным домом русской постройки. Подождав, пока спускавшаяся на Солец и отчаянно скрежетавшая тормозным башмаком фура проехала мимо, поручик перебежал улицу и нырнул в деревянно-охряную калитку входа.

По старой лестнице с деревянными истертыми ступенями Вукс поднялся на второй этаж и, остановившись у одной из двух респектабельных дверей с представительно-выпуклыми филенками, надавил белую пуговку электрического звонка.

Дверь долго не открывали, и поручик уже собирался звонить снова, но тут створка бесшумно распахнулась, и на пороге появился, судя по домашней «бонжурке», сам хозяин квартиры.

— Я с Поморья… — Вукс вытащил из кармана тот же бумажный многоугольник и, подняв его вверх, закончил. — Пан полковник может не говорить пароль. Мы встречались у начальника «двуйки».

Хозяин взял сложенный листок, развернул и отступил в сторону.

— Прошу…

Полковник провел Вукса в гостиную и только там спросил:

— Майор Вепш?

— Нет, поручник Вепшик… — Вукс остановился у телефонного столика и, на всякий случай понизив голос, доложил: — У нас непредвиденная ситуация…

— Что-то случилось? — Полковник аккуратно сложил листок. — Кстати, у вас уже известно о гибели генерала Сикорского?

— Да, знают, — Вукс кивнул и, выждав приличествующую паузу, сказал: — Мне нужен генерал Грот-Ровецкий.

— Но генерал Грот-Ровецкий арестован…

— Арестован? — Вукс отшатнулся к стене и взялся за шнур, идущий от телефонной розетки. — Надеюсь, пан полковник сможет заплатить за ремонт?

— Что такое?.. Что это значит, поручик?

— Это значит, что майор Вепш арестован так же, как и генерал Грот-Ровецкий! Это значит, что наш контакт прерывается! Это значит, что нас предали… И лично зная пана полковника, я пока его ни в чем не подозреваю, но если пан полковник выйдет раньше чем через двадцать минут, его ждет пуля!

Вукс прислушался к мягкой тишине просторной квартиры, потом резко шагнул в сторону и что было силы рванул телефонный шнур. Розетка с треском лопнула, куски штукатурки посыпались во все стороны, и, выскакивая в дверь мимо остолбеневшего хозяина, поручик еще успел увидеть торчащий из стены загнувшийся конец трубки Бермана…

* * *

Крошечный городок Камень-Панский, затерявшийся в болотном Полесье, казалось, не изменился со времен Костюшко, и если бы не тридцатикилометровая узкоколейка, приспособленная для вывоза леса, то пожалуй, ничего б и не напоминало о времени. Однако Меланюку было сейчас не до исторических экскурсов. Присев на обочине, он старательно заколачивал вылезший из каблука гвоздь рукоятью подаренного Хюртгеном «парабеллума».

Переобуваясь, Петро для верности постучал пяткой о землю и, только выпрямившись, увидел, что забыл сунуть в кобуру так и оставшийся лежать на траве пистолет. Меланюк нагнулся, и едва рука ощутила тугую тяжесть «парабеллума», как невеселые мысли, последнее время не оставлявшие Петра, опять завертелись в голове.

То, что Хюртген сорвал его с насиженного места, еще как-то объяснить было можно, но вот приторная, неизвестно откуда взявшаяся любезность настораживала, порождая недоверие. И действительно, с чего это вдруг немцу сулить ему, Меланюку, какие-то особые блага? Но в полученном приказе ничего не обычного не было, и не измени Хюртген своего поведения, Петро ничего б и не заподозрил…

Гвоздь больше не мешал, и Меланюк неспешно зашагал дальше, к единственной городской достопримечательности — построенному перед войной двухэтажному Народному дому, на плоской крыше которого кто-то из шустрых хозяйчиков уже устроил ресторанную площадку.

На пустыре рядом с Домом, где обычно стояли подводы, нужного человека не было, и Петро, вздохнув, поднялся по заплеванной лестнице в ресторан. Оркестр играл «Полеское танго», и певец, тщедушный молодой человек в заношенной «тройке», сжав обе ладони в кулачок, пел проникновенным и неожиданно чистым голосом:

Чтобы послушать музыку, Меланюк задержался у парапета, но едва он облокотился на облицовочный брус, как к нему подошел официант.

— Пана просят за столик…

Петро повернулся и, к своему удивлению, заметил за боковым столиком неизвестно как взявшегося здесь Пилюка. Меланюк отвалился от парапета и тяжело пошел поперек зала, прикидывая по дороге, за каким чертом объявился тут «друже Кобза»?

— Ты звидки взявся? — садясь, Петро зацепил сапогом ножку стола, и самогон в зеленоватой бутылке влажно заколыхался.

— Те ж саме й я тебе спитать хочу… — Пилюк взял бутылку и плеснул из нее по трети стакана. — Будь-мо, Петре!

— Будь-мо, друже… — Петро выпил и подцепил с блюдца кусок шинки. — А про те, чого я тут, спытай герра Хюртгена…

— А чого так? — удивился Пилюк.

— А того, що в тому монастири, що на въизди, зараз тюрьма, а мене там наглядачем приставлено… — Петро налил только себе и спросил: — А ты що, мене перевирять приехав?

— Не-е… — Пилюк открыто-дружески улыбнулся. — За тобой я, Петре… Прийшов час тоби кидать нимецьку службу… Зрозумив?

— А як же Хюртген? — Петро сделал вид, что колеблется.

— Та хай йому бис, тому Хюртгену! — отрезал Пилюк.

Где-то внизу, за парапетом, по булыжнику протарахтела подвода, и Петро сразу насторожился.

— Гаразд… Тильки тоди пить поки що ни до чого, в мене ж дила.

— Ясна річ… — Пилюк кивнул. — Владнай все, що треба, а ввечери обмиркуемо…

— Тоди до вечора, — Петро поднялся из-за столика, опять неловко громыхнул стулом и нетвердой походкой пересек зал…

Как он и ожидал, подвод у Народного дома прибавилось. Меланюк лениво окинул взглядом пустырь и, поплевывая по сторонам, как человек, которому спешить некуда, подошел к крайней упряжке.

— Эгей, вуйку, на Корольчукив хутор пидвезешь!

— Та я… — мужик полез пятерней в «потылыцю».

— Ну чого я… я? — бесцеремонно завалившись на подводу, Петро выругался. — Ну, холера б тебя взяла, я довго чекаты буду?

— Воля ваша… — нарочно цепляясь постолами за штыльвагу, выряженный мужиком капитан Усенко влез на сиденье.

Храпя и задирая головы, лошади с чавканьем вырвали колеса из грязи, железные шины загремели по булыжнику, боковая доска ткнула Петра под ребро, и он, подобрав ноги, завалился на солому. Через пару минут, когда подвода резво выкатилась через переезд узкоколейки на разъезженную дорогу, Меланюк приподнялся на локтях и, подминая плечом солому, ткнулся вознице в пояс.

— Товаришу капитан, разве ж можна було самому? Необережно…

Усенко полуобернулся и, блеснув озорной улыбкой, ответил:

— Сам же сообщил. Дело спешное, а пока курьер туда-обратно…

— То так… — Меланюк поглядел по сторонам. — Товаришу капитан, щось мени здається, кепське дило…

— А что такое? — Усенко согнал улыбку и, подтянув вожжи, сбил лошадей с рыси на шаг.

— Пилюк по мене приехал, нибы до лясу забрать збирається. А я тут у мисьцевий тюрьми щось на зразок старшого наглядача…

Меланюк поглядел по сторонам и, благо подводу перестало трясти, отвалился спиной на боковину.

— Большое дело… — капитан тряхнул вожжами. — Обсудим…

— Тильки те ще не все. Мени тут сам Хюртген наказав буты, бо у тюрьми нибы-то английський шпиен сидит, и мени наказано слидкуваты, хто саме им цикавитись буде, и тильки самому Хюртгенови доповидать.

— Ну, нам английские шпионы вроде как ни к чему… — Усенко плюнул на дорогу и нахмурился.

— Звисно, що ни до чого… — Петро тяжело вздохнул. — Тильки я головного ще не сказав. Через те й вас вызвав. Товаришу капитан, за английського шпиена в тюрьме майор Вепш сидит…

— Что?! — от неожиданности Усенко чуть не осадил упряжку. — Дела-а… Вот теперь, я понимаю, помозговать придется…

Капитан прикрикнул на лошадей, и подвода, быстренько миновав крайние домики городишка, свернула с большака на идущую вкривь и вкось колею…

* * *

Из-за дамбы виднелись кроны деревьев вперемешку с черепичными кровлями, а выше них в голубое небо четко врезался силуэт замковой стены. Краем оборонительного рва поручик Вукс выбрался на задворки Епископского дома и остановился возле покосившегося забора.

Призывный свист заставил Вукса посмотреть в сторону. Совсем рядом, у стены мазанки, стояли двое: худой, заросший мужик и другой — почище, похожий на переодетого полицая. Чуть дальше из-за угла выглядывал задок добротной тележки на железном ходу.

Лицо мужика показалось Вуксу знакомым, и настороженно приглядываясь, поручик подошел ближе.

— Ну, я это… я… — худой мужик сделал шаг навстречу. — Не узнаешь что ли?

Только теперь, убедившись, что перед ним Усенко, Вукс ответил:

— Пану капитану обижаться не надо. Мы давно не виделись…

— Ладно, — Усенко кивком пригласил Вукса. — Отойдем в сторону.

Расположившись возле упрятанной под стеной тележки, Усенко достал закуску и бутыль с самогоном.

— Прошу, поручик, угощайтесь…

Вукс не заставил себя упрашивать. Некоторое время все трое молча закусывали, потом Усенко весело фыркнул и, явно для того, чтоб несколько разрядить обстановку, сказал:

— Интересно получается у нас, товарищ полковник. Считанные разы с паном поручиком встречаюсь и все у стола…

Вукс перестал жевать и в упор посмотрел на спутника Усенко.

— Я думаю, если сам пан полковник здесь, дело важное?

— А я думаю, мы союзники, иначе я не стал бы вас приглашать… — Полковник ощупал Вукса внимательно-цепким взглядом и неожиданно спросил: — Что с паном майором?

Вопрос, заданный прямо в лоб, заставил поручика на секунду задуматься. Потом, все взвесив, тихо и с расстановкой, Вукс ответил:

— Майора взяли. Убежден, его предали. Где он сейчас, не знаю…

— А мы знаем. Майора почему-то держат в местечковой тюрьме, и охраняет его особо доверенный полицай.

— Если так, то мы… — Вукс говорил медленно, с расстановкой. — Могли бы напасть на тюрьму…

Усенко и полковник переглянулись.

— Тогда вот что… — полковник едва заметно улыбнулся. — «Особо доверенный полицай» — наш человек.

— Ваш? — удивленно переспросил Вукс и посмотрел сначала на Усенко, потом на полковника. — И что?.. Я могу рассчитывать на помощь?

— Во всем, — тихо отозвался полковник. — Но это надо обсудить…

Словно подчеркивая конец разговора, Усенко убрал бутылку с самогоном и деловито сказал:

— Я считаю, бункер, где мы прятались с паном майором, подойдет.

— Да, подойдет, — кивнул Вукс и, подтверждая договоренность, заключил: — Здесь у меня дело. Жду вас завтра вечером в бункере.

Вукс отступил на шаг, едва слышно щелкнул каблуками «англиков» и, не прощаясь нырнул в узкий проход, которым вдоль монастырской стены можно было выйти на барахолку.

На старой ярмарочной площади шумел многоголосый торг. Не успел Вукс пройти один ряд, как на него налетел озорной мальчишка, торговавший сигаретами в розницу и дерзко пропел:

Весело фыркнув, поручик начал проталкиваться сквозь толпу торговцев и покупателей, выбираясь в относительно спокойное место. Туда, где у высоченной, ограждавшей горелую путаницу развалин стены обычно собирались любители азартных игр. Там, как обычно, Вукс посмотрел по сторонам и насторожился. На улице, въехав передними колесами на бордюр, зачем-то стоял пыльный «мерседес».

Испытывая глухое беспокойство, поручик отошел вправо и, разглядев поверх голов коричневую, с белой сеткой квадратиков стойку портье, осторожно оглянулся. Сзади, под стеной, играли в «три города», и на всякий случай поручик задержал взгляд на любителях базарной рулетки. Игральные кости со стуком падали на крашеную фанерку и одновременно слышался прорезаемый азартными выкриками общий гул. Судя по всему, прожженная компания «раздевала карася». Сам «карась» — рыхлый здоровенный парень, не отрывался от доски с сине-красными уголками, и Вукс видел только его зад, туго обтянутый диагоналевыми штанами.

У стойки бывший портье зазывал публику и, ловко забрасывая ключи в гнезда, весело, чуть нараспев, непрерывно выкрикивал:

— Ясновельможное панство! Делайте ставки, называйте цифры! Играть могут и двое, и трое! Моя ошибка — ваш банк! Ваша ошибка — мой банк! Мое искусство, ваши деньги и никакого обмана!..

Вукс искренне залюбовался работой изобретенного майором «телеграфа» и в первый момент даже не понял, почему публика шарахнулась во все стороны. В следующий момент, увидев трех полицаев, привалившихся к стойке, Вукс вздрогнул и сжался. Тем временем стоявший за стойкой Метек, поклонился.

— Я весь внимание, панове… На что желаете играть?

— А на жизнь! — Старший полицай грохнул пистолетом по стойке и коротко выдохнул. — Твою!

Вукс видел, как сразу побледневший Метек несколько секунд молча перебирал ключи и вдруг, явно через силу, улыбнулся.

— О, это совсем просто, панове… Смотрите! 747!.. 824!.. 325!..

Ключи с треском влетали в ячейки, а Метек все громче и громче выкрикивал одни и те же группы цифр, посылая тревожный сигнал затаившимся где-то в толпе связным…

Внезапно стойка с грохотом опрокинулась, захлопали выстрелы, старший патруля повалился на спину, а Метек, сделав пару шагов, свалился и забил по земле каблуками, прижимая к простреленному животу свой пистолет. Два других полицая кинулись на него и, заломив руки, потащили к машине.

Вукс понимал: это конец. Он выхватив свой наган и, целясь в стриженый затылок Метека, вздрогнувшими губами прошептал:

— Господи, упокой его душу, Господи…

Мушка предательски прыгала перед глазами, и Вуксу пришлось прихватить рукоять двумя руками, прежде чем нажать спуск. Метек вскинулся и тяжело обвис. Пока не сообразившие, в чем дело, полицаи силились удержать оседающее вниз тело, Вукс успел послать в каждого по пуле и, просто уже давая выход душившей его ярости, резко повел стволом, целясь в капот «мерседеса». Расчет оказался верен. Пуля попала в бак. Жалюзи фыркнули бензиновым дымом, и глухо ухнув, мотор занялся факелом.

В распоряжении поручика оставались секунды. Поймав краем глаза яркий треугольник опрокинутой рулетки, Вукс кинулся прямо на перепуганных игроков. С разбега наступив твердой подметкой «англика» на согнутую в животном ужасе спину толстозадого парня, Вукс прыгнул, вцепился руками в гребень стены и, едва выцарапавшись наверх, перевалился на другую сторону…

* * *

Слаженный перестук копыт, эхом отдаваясь за дальним увалом, летел над озером и гас где-то в лесной чаще. Маленький конный отряд вылетел из леса на опушку и начал осаживать лошадей. Едва завидев усадьбу Лечицкого, расположившуюся на берегу озера, полковник, рысивший впереди, натянул поводья и обернулся.

— Красивое местечко… — Он потрепал жеребца по холке и совсем другим тоном обратился к остановившемуся рядом Усенко: — Ты этого Вукса лучше знаешь. Чего-то он мне во второй раз не показался…

— Покажешься тут… — Усенко внимательно осматривал подъезды к усадьбе. — Карамболь у них там, не приведи бог! Вукс, чтоб уйти, через стенку сигал, а в ней метра три… Добрый перепуг, видать, был. Он, правда, молчит, но похоже, там предательством попахивает…

— То-то он своего майора укрыть попросил… — Полковник слегка отпустил поводья. — Слушай, капитан, меня сомненья берут, а правильно, что мы хотим майора у Лечицкого спрятать?

— Правильно… — Вслед за полковником Усенко тронул лошадь. — Не в отряде же его держать, пока Вукс у себя все выяснит.

— Оно-то так… В отряде, само собой, нельзя, прознают. Но и тут, как бы немцы не вынюхали… — Полковник с сомнением покачал головой. — Не подведет нас твой герр барон, а?

— Не подведет. Малевича вон и то выходил, а тут, почитай, воевали чуть ли не вместе, — капитан усмехнулся. — Это ж надо, Москва службу пана майора в царской армии подтвердила. Так что здесь он со всех сторон чистый, не подкопаешься…

— Что верно, то верно. А майор этот для нас — находка, — полковник весело покрутил головой. — Решено. И-эх, поехали!..

Он послал лошадь вперед и, пригибаясь к гриве, чтоб шальная ветка не хлестнула по глазам, карьером вылетел с опушки на полевую дорогу. Чуть замешкашись, Усенко поскакал следом и, отпуская поводья, услышал, как с гиканьем и свистом за ними несутся конники взвода охраны…

Усадьба Лечицкого встретила всадников молчанием и тишиной, нарушенной лошадиным храпом, звоном амуниции и веселыми выкриками. Привязывая поводья к резной балясине, полковник заметил человека, вышедшего на лестницу, и спросил Усенко:

— Слышь, капитан, никак сам хозяин встречает, а?

— Он самый, — подтвердил Усенко. — Пошли знакомиться…

Полковник, одетый по такому случаю в китель с золотыми погонами, предстал перед Лечицким во всем блеске военного мундира. Окинув одобрительным взглядом статную фигуру гостя, Лечицкий с достоинством наклонил голову.

— Господин полковник, прошу…

Проводив офицеров к себе в кабинет, Лечицкий усадил гостей в кресла, сел сам и только тогда с усмешкой сказал:

— Насколько я понимаю, из Москвы прибыло новое начальство?

— Именно так…

— Я полагаю, вам обо мне рассказали достаточно. А вот могу ли я вас кой о чем спросить?

— Спрашивайте… — полковник кивнул и насторожился.

— Скажите, полковник, а почему так сложилось приграничное сражение 41-го года? Ведь в русский военный план всегда вкладывалась идея «развертывания назад». Запланированное отступление до линии Вильно — Белосток — Брест — Каменец-Подольский. Что мешало посадить гарнизоны в Ковеле, Сарнах и блокировать железные дороги? Почему, наконец, вы не поставили в окопы свои «ворошиловские танки» и не создали временные линии обороны?

Полковник, никак не ожидавший такой тирады, на какой-то момент растерялся, но потом, с усмешкой, задал встречный вопрос.

— Ну а что мешало вам послать «муромцы» и разбомбить станции железной дороги на пути ХI корпуса, чтоб избежать Танненберга? Создать ударный кулак из броневиков? Наконец, правильно задействовать авиацию, хотя бы для связи? А?

— Ясно! — рассмеялся Лечицкий. — А что, пожалуй, можно было…

— Вот видите, и пришли к согласию. — Полковник наклонился вперед. — Признаться, не ожидал от вас такой горячности…

— Вас это удивляет? — Лечицкий блеснул стеклышками пенсне. — Противоборство с Германией началось не сегодня. Еще в 1882 году «Белый генерал» говорил в Париже, что наш главный враг — немец.

— Ну, стоит ли уходить так далеко? — заметил полковник.

— Стоит!.. — Лечицкий неожиданно вскочил и забегал вдоль низкого подоконника. — Стоит… Извините, господа, но это у вас от молодости. Вы смотрите на мир через узкую временную рамку, а я вот этими самыми пальцами дергал за усы участника Бородинского боя!

Полковник недовольно сморщился и, решив, что Лечицкий нарочно уводит разговор в сторону, медленно, отделяя слова, спросил:

— Скажите, а как вы относитесь к нам?

— К вам? — Лечицкий мгновенно остановился. — Ну, начнем с того, что ваши погоны нравятся мне гораздо больше, чем «шпалы» комиссара Малевича…

— Да? Кстати, он так и говорил, что мои погоны вам понравятся.

— Вот видите, он человек неглупый и мне доверяет… — Лечицкий опустился в кресло и совсем другим будничным тоном договорил: — А посему, оставим ненужные разговоры и уточним, какое у вас дело?

— Да вот… Хотим вас познакомить с одним человеком.

— И кто же он?

— Польский майор… — Полковник выждал секунду и пояснил: — Видите ли, он попал в трудную ситуацию. Не знаю даже, как у него со здоровьем. Вот мы и хотим помочь ему, а условия у нас сами понимаете…

— Хитро задумано, — Лечицкий криво улыбнулся. — Я вроде ваш, вроде не ваш, а паче чаяния, ему немцы понравились, то и тут сгожусь?

— Да нет, майор этот сам по себе… Ему сейчас спокойствие надо, а уж если ваша добрая воля будет, то, как я догадался, имя фон Бернгарди вам хорошо знакомо, вот и поговорите о нем при случае…

— Ну что ж, о крахе молниеносной войны поговорить очень даже можно… — Лечицкий вдруг хитро прищурился. — Послушайте, господа, а не выпить ли нам чаю?..

— Так кто же от настоящего чая отказывается?

Полковник, пряча довольную усмешку, наклонился и оттуда, снизу, так чтоб не видел хозяин, задорно подмигнул Усенко…

* * *

Меланюк в упор смотрел на жалобно-тупое лицо полицианта, не зная, как поступить. Нажрись этот толстый «сплюх» поганых грибов в иное время, Петро ровным счетом бы ничего не заподозрил. Но теперь, когда до намеченной атаки тюрьмы оставалось меньше часа, слезные просьбы пожирателя мухоморов настораживали.

Сейчас, напряженно размышляя, Петро решал, кто этот полицай. То ли он что-то заподозривший осведомитель, то ли дикое везенье и впрямь подвалило «бовдуру», то ли поляки, на свой страх и риск, подстраховались, и предупрежденный ими любитель грибов отчаянно спасает собственную шкуру.

Пораскинув мозгами, Петро пришел к выводу, что в любом случае ему это выгодно. С одной стороны, возле камеры майора, вместо двух дежурных останется один, а с другой, если полицай что и пронюхал, он все равно никого не успеет предупредить. Так что черт с ним, и пусть катится подобру-поздорову…

Петро со злостью плюнул на серый цементный пол и выругался:

— Ну хай тоби бис! Вали до дому, но шоб на ту змину був!

— Авжеж, авжеж, дякую, дай вам Бог здоровья…

Полициант сморщился еще жалостнее и, толкнув задом дверь, торопливо загупал сапогами по ступенькам.

Выждав время, Меланюк не спеша обошел тюремные коридоры и вышел во двор. Мощеный прямоугольник был чисто выметен и даже, для порядка, побрызган водой. Все, как прежде. Выход в караулку, проходная, взятая поверх ворот двумя рядами колючей проволоки, угол стены с пулеметной вышкой и дальше, в глубине, бетонный куб мусорника.

Петро поправил ремень, наискось пересек двор и, небрежно пнув сапогом дверь, вошел в проходную. Дежурившие там полицаи враз вскочили и дружно осклабились. Им всем на зависть пан Меланюк регулярнейшим образом и ежедневно наведывается то в ресторан, то просто на ближайший хутор за самогоном.

Поочередно посмотрев на их рожи, Меланюк выглянул на улицу и, увидав подъезжающую фуру, распорядился:

— А ну скочь, зупыни, мени тут подъехать треба…

Полицай тотчас выскочил на дорогу, и когда Петро вышел из проходной, он уже держал под уздцы добротную пароконную запряжку, одновременно грозя кулаком вознице, криво напялившему на голову рваную конфедератку.

Петро подошел вплотную, сердито посмотрел на жавшихся в задке брички двух пассажиров и, не говоря ни слова, уселся в середину, свесив через борт ноги. Возница сбил конфедератку на затылок и осторожно тронул Меланюка за рукав.

— Я перепрошую, пане начальник, они меня наняли…

— Ну то що? Сто верст — не крюк, архирей — не баба, паняй!

Возница в сердцах хлестнул лошадей под брюхо, полицай отскочил от дышла, бричка сорвалась с места и, звеня збруей, запрыгала по булыжнику. Дождавшись, пока они отъехали на приличное расстояние, Петро наклонился к сидевшему рядом пассажиру.

— У вас, как, все готово?

— Да, — коротко отозвался пассажир. — Поручик Вепшик ждет нас.

Сразу за переездом бричка круто свернула на едва заметную колею и, проскочив метров триста, остановилась в густом кустарнике на краю болота. Петро спрыгнул на землю и, оглянувшись, увидел, как с другой стороны полянки из зарослей вылезает поручик Вукс в сопровождении четырех здоровяков с автоматами. Подойдя ближе, поручик кинул два пальца к конфедератке и спросил:

— Вшистко в пожонтку?

— Вроде так… — протянул Петро, присматриваясь к поручику.

— Добре! Тогда начинаем… Збых!

Парень в конфедератке слез с брички и, расставив ноги пошире, зажмурился. Петро вздохнул, подошел ближе, примерился и наотмашь, вполсилы, треснул Збыха по скуле. Стус качнулся и замотал головой, словно вытрясая из ушей воду. Поручик шагнул к нему и, бесцеремонно взяв за подбородок, недовольно скривился.

— А-а-а, пожалел тебя гайдамака, придется добавить…

Збых испуганно отшатнулся, а Вукс, коротко хохотнув, вытащил из кармана банку гуталина «Эрдаль» с лягушкой на этикетке. Крутнув защелку, поручик достал из банки ватку и принялся чем-то пудрить щеку Збыха. Через минуту слегка припухшая от удара скула стала сине-багровой, и Вукс удовлетворенно хмыкнул.

— Ну вот, вроде как в тот раз, когда прикладом двинули…

Петро восхищенно цокнул языком и, обернувшись к бричке, быстро заговорил:

— Хлопаки, слушай сюда! Я не знаю, хто там у двори буде, але як войдем, мени треба хвылыну. А там головне, еркаємиста! Пока не собнете, палить з-за того мусорника, скильки патронив е! Я дывывся, вин з бетону, нияка куля не визьме! — Петро посмотрел на Вукса. — У вас гранати яки?

— Филипинки, а у них, — Вукс показал на хлопцев торопливо передвигавших сиденье ближе к задку, — лимонки.

— Добре, — Меланюк довольно кивнул. — У двори лимонками жарьте, а по коридорам ваши консервы кидайте, бильш страху буде…

Пока Меланюк говорил, Збых легко прыгнул в бричку и, поудобнее укладываясь в передке, позвал:

— Сидай-но, хлопци! Нема чого тягнути!

Петро вскочил на сиденье, разобрал вожжи, уперся сапогом в борт поверх улегшегося в ногах Збыха и обернулся к устраивавшимся позади пассажирам.

— Хлопаки, автомат-то де?

— Тут, тут, не бойся… Смотри, — один из пассажиров наполовину вытащил спрятанный под сиденьем полностью снаряженный «стен».

— Ага, добре! — Петро посмотрел на Вукса. — Ну то що, пане поручнику, поехали?

— Давай! Все уже там, на местах, а мы следом, у нас подвода!..

Вукс махнул рукой и уже вслед тронувшейся бричке вроде как отдал честь…

* * *

Колеса брички спокойно громыхнули по рельсам на переезде, и по обе стороны булыжной дороги потянулись одноэтажные домики городка. Здесь, все чаще подгоняя коней, Петро приподнялся с сиденья, напряженно высматривая поворот. От него он должен был гнать упряжку вскачь, и там для него пойдет другой отсчет времени…

Странно, но только тут, на последнем спокойном участке, Петра начала пробирать тревожная дрожь. Он еще раз представил себе до мелочей разработанный план захвата тюрьмы. Те трое, что сейчас едут с ним, попав во внутренний двор, должны отвлечь на себя охрану, чтоб остальные успели добежать до проходной…

Нет, все рассчитано правильно, и едва конец дышла вслед за дорогой пошел влево, Петро вскочил, гикнул и бешеным аллюром погнал коней к показавшейся из-за монастырского сада тюремной вышке. Уже у самых ворот, чуть не перевернувшись, Петро повернул бричку в сторону и что было сил натянул вожжи, заставив храпящих и вскидывающихся коней буквально ткнуться головами в стену.

Прыгая через край, Петро успел подумать, что бричка встала удачно, и тут же, выхватив из-под сиденья английский «стен», заорал, тыча автомат прямо в лицо дежурному полицаю.

— Хлопцив зови!.. Бачишь, польского террориста зловив!..

Петро рванулся назад, схватил Збыха за шиворот и так, чтоб все видели его изукрашенную щеку, поволок прямо на тюремный двор.

Оба пассажира, проворно забегая вперед и с готовностью поднимая руки, ни на шаг не отступая от Петра, принялись дружно выкрикивать:

— Пане начальник! Мы не террористы! Мы случайно! Мы наняли!

Пока дежурный полицай бежал в караулку, Петро успел всех троих протолкнуть через проходную. Оказавшись во внутреннем дворе, Збых, делая вид, что вырывается, потащил Петра в сторону мусорника. Пробежав с ним немного, Петро остановился и завопил:

— Ставай мордой до стенки! Ренци до гуры, сволото мазурська!

Краем глаза Меланюк увидел, что пулеметчик на вышке уже перекинул свой «машингевер» стволом во двор, и боком-боком начал отступать к караулке. Поравнявшись с дверью, Петро еще раз кинул взгляд на бетонный куб мусорника и кинулся внутрь здания.

Навстречу ему рванулся слитный топот выбегавших наружу полицаев и, опасаясь, как бы не столкнуться с охраной, Петро резко взял влево, чтоб по кольцевому коридору пробраться в свое крыло. За вторым поворотом он приостановился, секунду передохнул и к решетке, отгораживавшей тупичок с камерой майора Вепша, подошел так, словно суматоха, поднятая во дворе, его никак не касалась.

Наверно, охранник, обычно прохаживавшийся перед решетчатой дверью, что-то заподозрил, и сейчас, вытянув шею, напряженно прислушивался. Петро не успел еще подойти к нему, как во дворе рванули гранаты, затрещали пистолетные выстрелы и позже, перекрывая их, ударила длинная пулеметная очередь.

— Що там? — оторопел охранник. — Напад?

— Не знаю… Там поляків приволокли…

Петро умело изобразил замешательство, словно порываясь бежать во двор. Но охранник, не обращал внимания на Меланюка, с грохотом распахнул решетчатую дверь и, топоча сапогами, бросился к глазку камеры, вытаскивая на ходу пистолет. Кинувшись за ним, Петро в два прыжка догнал охранника и зло схватил его за рукав мундира.

— Стой!.. Стой, говорю!

— Пустить! — Полицай сердито рванулся и вцепился рукой в крышку глазка. — В мене наказ!.. У рази чого, на месте!

— Дура, а в мене що? — Петро основательно тряхнул полицая. — Ты що, через глазок стрелять будешь? А ну видчиняй швидче!

Охранник послушно заскрежетал замком, и едва дверь камеры подалась, Меланюк изо всей силы ударил его автоматом по голове. Перешагнув через свалившегося мешком полицая, Петро поднял выроненный охранником пистолет и протянул его вжавшемуся в угол камеры пану Казимиру.

— Берить, пане майор, зараз ваши сюды прорыватись будуть…

В дальнем конце коридора со звоном взорвалась первая «филипинка», и Петро, вскинув автомат, отпрянул к двери. Боковой рожок «стена» упирался в косяк, и Петру, чтоб держать решетку под прицелом, пришлось до половины высунуться из-за угла. Пан Казимир попытался встать рядом, но места обоим не хватило, и он, чтобы помочь хоть чем-то, сказал:

— Если заест, бросай сразу, патрон у «стена» перекашивает…

Петро молча кивнул и, не спуская глаз с раскрытой решетки, неожиданно, задним числом, осознал, насколько изменился майор Вепш. Грохот, выкрики, стрельба приближались, и мелькнувшая было мысль провалилась неизвестно куда.

Совсем рядом послышались дикие выкрики, стрельба, потом грохнул еще один взрыв, и из-за угла выскочил едва не промчавшийся мимо Збых. Вид у него был аховый, и Петро, чуть было не пальнувший в него из «стена», поспешно крикнул:

— Сюда! Мы здесь!

Збых крутнулся на месте, на него налетел мчавшийся следом Вукс, и они оба, мешая друг друг другу, кинулись к камере. Петро и пан Казимир рванулись навстречу, на секунду возле дверей возник клубок радостных объятий, и тут же, спохватившийся первым поручик заторопил:

— Пан майор!.. Скорее! Бегом!

Петро сам не помнил как вылетел во двор, потом зачем-то рванулся к вышке, но, увидев, как парни в конфедератках тянут через повисший на лестнице труп пулеметчика немецкий «машингевер», вслед за майором помчался к проходной и, вылетев за ворота, буквально наткнулся на поставленную поперек подводу. Кто-то подхватил Меланюка, и он тут же почувствовал, что оказался на соломе под наброшенным сверху и густо пахнущим лошадиным потом, рядном…

* * *

Положив голову на край безтарки, Петро бездумно смотрел, как расхлябанное колесо то подходило вплотную к доске, то опять уходило в сторону. Селянская одежда после душного мундира давала ощущение легкости, и именно оно, охватив Петра целиком, заставило его посмотреть на правившего лошадьми Пилюка.

— Слухай, Тарас, нам ще далеко?

— Та ни, вже скоро приедем, — Пилюк повернулся на сиденьи. — Знаешь, Петре, то дуже добре що ти до мене прибиг…

— От тоби, маєшь… — фыркнул Петро. — А куды мени було бигты?

— Да, потрафило тоби… И як ты тильки вцилив?

— И сам не второпаю… Тильки-но за самогоном подавсь, и на тоби!

— От я й кажу, повезло! — Пилюк понукнул лошадей. — А як ты вважаєшь, Петре, хто того шпигуна английського из-за грат вытяг?

— Як хто, поляки… Я потим бачив як воны ехали, весели таки, гомонилы голосно и вси в квадратувках. — Петро лениво пожевал соломинку и удачно изобразив равнодушие, спросил: — Слухай, а на кой ляд тоби той мазур здався?

— А до кого ми едем ти знаєшь?

— Ти не казав… — пожал плечами Меланюк. — Треба то и едем…

— Слухай сюда, Петро. — Пилюк важно надулся. — Ты знаєш, як ми до нимцив ставимось. А ти, до кого ми идемо, взагали проты них. И тоби я скажу видверто, ты им потрибный, щоб того поляка найти…

— Так… — Петро зло сплюнул на дорогу и начал ругаться: — И шо це ты им наговорив про мене, га? Що я зараз можу? Де я вам того клятого мазура шукаты буду? И ще цабе, проты нимакив воны! А може ты мене до якихось совітів-комуністів везешь? Ни, з мене досыть, я тоби стильки казав, а ты мене усе у мишку тримаєшь! Да раз так, то пишло воно усе разом пид три чорты, я краще десь в лиси буду!..

Петро так вошел в роль, что в самом деле привстал, забрасывая ноги наружу, словно и впрямь собираясь выскочить на дорогу.

— Т-р-р, а ну стий, холера! — Пилюк натянул вожжи и потащил Петра обратно в бестарку. — Да куда ты? Яки там комуняки? То наши, украиньци! Те, що за неньку-Украину, поняв? А поляка воны и сами знайдуть, вид тебе тильки допомога треба! Ты верь мени, сам забачиш, яки достойники на нас чекають…

— Ну, якщо так… — Петро подобрал ноги на солому.

— Тильки так!

Пилюк вздохнул с облегчением, тряхнул вожжами, и колеса бестарки вновь запрыгали по корневищам лесной колеи…

«Достойники» ждали их на глухом хуторе. У крыльца стояла военная фура, к задку которой были привязаны верховые лошади, и казалось, кругом никого, но из-за покосившейся клуни вышел мордатый парень с карабином «на руку», и узнав Пилюка, перехватил вожжи.

— Проходьте до хаты, друже Змий чекає на вас…

В доме, на чистой половине, Петро увидал двоих: очкастого старичка, бочком сидевшего на лавке, а рядом с ним другого — рослого, туго перетянутого офицерскими ремнями.

— Друже Змий! — Пилюк шагнул к столу. — Мы прибулы…

— Бачу… — Змей пошевелил плечами и уперся немигающим взглядом в Меланюка. — Ну, розкажи нам, голубе, як в тебе з-пид носа английського резидента вытяглы?

Внезапная злость накатила на Петра, и он, без приглашения усевшись на табурет, дерзко ответил:

— А ты що за цабе таке, щоб мене запытуваты?

— Ты б, краще, видповидав… — в голосе Змея прозвучала угроза.

— А ты мене не лякай… — от злости у Петра дернулось веко. — Кажить, хто вы, а то як тыцьну гранату, и шлях бы вас трафив!..

— Э ни, друзи, вы щось зовсим не туды повертаетє… — сидевший спиной к свету старичок проворно вскочил, и Петро только теперь признал в нем пана Голимбиевского. — Друже Меланюк має рацію, и не треба так починаты розмову, тим паче що друже Кобза нам все розповив.

Хотя интонации у говорившего были самые мягкие, Петро сразу понял, что старичок гораздо важнее затянутого в ремни Змия и, глядя на Голимбиевского, проникновенно, с каким-то надрывом, сказал:

— Нам тлумачили про красу и щастя по всей Украине, а воно ось як повертається. Звисно, я нимцями навченый, але оскильки друже Кобза розповив вам про мене…

— Так, розповив, — Голимбиевский кивнул. — И то добре, що ты нимецький вышкил проходив. Мы, украиньци-демократы, кличемо до себе саме таких з розкрытыми обиймами…

— Щось несхоже… — Петро усмехнулся и, выждав паузу, сказал: — Ну нехай так… Тильки в мене е запитання… А з червоными вы тоди як?

— Били и бити будемо! — не выдержал Змий.

— Ты б, друже Змий, помовчав… — Голимибиевский недовольно сморщился. — Друже Меланюк вирно запытує… Так, мы визьмемо до себе коммунистив-украинцив. Бильше того, якщо мы их не знайдемо, то все одно скажемо що воны е… И хай вони беруть своих сбильшовизованых гречкосеев та ведуть их на нимецьки кулеметы. И шум буде, и их не буде, а потим мы ихним дитям надамо пенси, и воны будуть вже наши, и от-то й буде справжня политика, а не те блюзнірство, яке було доси…

— Друже Лукаш… — вмешался Змей. — Вы ранише не те казалы…

— Ну то й що? — Голимбиевский фыркнул. — Раньше нимци верх брали, а тепер?.. Чи у вас е бажання загинуты разом з нимаками?

Про Лукаша Петро уже слышал от Усенко и, мгновенно сориентировавшись, вскочил на ноги.

— Друже Лукаш, я чув про вас!.. — Петро на немецкий манер прищелкнул каблуками. — Пробачьте мени, але пояснить що до чого… И що, хиба це не можна и проты нимцив, но щоб без совитив?

— Сидай, сидай, хлопче… — почтительность Меланюка произвела на Голимбиевского самое лучшее впечатление. — Ты сам розумієшь, нимци наших сподивань не выправдали, однак видокремити декого з наших вид нимцив важкувато. А от якщо ми заявимо, що утворена украинська народно-демократична спилка, то воно як раз те що потрибно западным альянтам. А якщо в нас буде ще й комунистичне крыло, то и Москва мусить нас пидтриматы. Ми припыняемо антипольску боротьбу и сбираемо своє вийсько. И ось тоди, колы нимцив буде розбито, а Захид нам допоможє, в нас саме и буде можлывисть побудуваты незалежну Украину…

— Тобто… — севший было Петро опять приподнялся. — Той поляк, той резидент английський, потрибний вам щоб выйти на Лондон?

— Так… И, як я бачу, друже Кобза не перебильшыв здибностей пана Меланюка… За це циную. А зараз мусимо дещо обговориты…

Голимбиевский улыбнулся и, сделав широкий жест, пригласил всех к столу, на котором были уже разложены какие-то бумаги…

* * *

Пан Казимир закинул руку за голову и, упершись пальцами в стену, нажал. Ножки старого дивана, на котором лежал майор, плохо сидели в гнёздах, и достаточно было легкого толчка, чтобы мягкая развалина начинала уютно покачиваться…

Тихонько скрипнувшая дверь заставила майора открыть глаза и приподняться. Смущенно улыбаясь в комнату вошел одетый по-домашнему полковник Лечицкий и обеими руками замахал на попытавшегося застегнуть халат пана Казимира.

— Лежите! Ради бога лежите, пан майор! Вы же мой гость. — Хозяин прошел к окну, мельком глянул на озеро и повернулся к пану Казимиру. — Уж извините старика, позволил себе заглянуть. А вы спите, и улыбка у вас, как у ребенка…

— А я и был ребенком только что… — На лице пана Казимира возникло прежнее выражение. — Понимаете, сон мне снился… Будто я маленький, лет пяти, бегу по пляжу, рядом море, а впереди корабль на песке. Я бегу к нему, кричу: «Папочка, сюда!..» — и поворачиваюсь. А сзади меня идут папенька с маменькой и так мне улыбаются…

— Прекрасный сон! — Лечицкий отошел от окна и уселся в кресло, стоявшее рядом с диваном. — А позвольте вас спросить, пан майор, ваши родители, кто?

— Кто?.. — губы пана Казимира жестко поджались. — Отец — русский генерал, мать — польская графиня, а я их внебрачный сын… Думаю, господин полковник, что дальше вам объяснять ничего не надо…

— Понимаю… — Лечицкий сочувственно вздохнул. — Для нашей с вами России ситуация сложная. Но теперь-то обид на родителей, надеюсь, нет?

— Ясное дело, нет… А вот сложность одна до сих пор мучит…

— Эта какая же, позвольте узнать?

— Да вот… С одной стороны я вроде — поляк, а с другой — русский…

Пан Казимир замолчал, уходя в себя, но влияние сна было столь сильно, что и тот давний период вдруг оказался окрашенным в какие-то мягкие, пастельные тона. Наверно, это как-то отразилось на лице майора, потому что Лечицкий вздохнул и, устраиваясь поудобнее, завозился у себя в кресле.

— Э, батенька мой… — он наклонился и вытянутой рукой дружески похлопал по плечу пана Казимира. — Русский вы, русский… Такой же, как и я.

— Почему вы так уверены? — пан Казимир вежливо улыбнулся.

— Да потому, батенька мой, что русский — это не национальность, а как бы сказать точнее, нечто вроде состояния души… — Лечицкий весело рассмеялся, словно приглашая не принимать всерьез то, что он сейчас говорит. — Иначе, скажите вы, зачем мне — внуку баронессы Грецингер — оставаться верным империи?

— Я, господин полковник, признаться, не знаю… — пан Казимир заинтересованно повернулся, и расхлябанный диван сразу поехал в сторону.

— Вот и я не знаю… — развел руками Лечицкий.

— Может бать, просто молодость?

— Может быть… Очень может быть… — Лечицкий замолчал и вдруг широко улыбнулся. — Но согласитесь, прекрасное было время! Кстати, пан майор, в ту войну вы у кого служили?

— У генерала Самойло. А вы, господин полковник?

— А я у генерала Карла Маннергейма… Как вам такой парадокс?

— Хотите убедить меня, что я все-таки русский? — Пан Казимир улыбнулся. — Не надо. Я понимаю, у вас с капитаном Усенко, как и у меня, отношения особые. Но дело-то не в русских, дело в большевиках.

— А вы уверены, что они еще есть? — сощурился Лечицкий.

— А куда ж они делись? — пожал плечами пан Казимир.

Лечицкий, всем своим видом показывая, что разделяет иронию майора, понимающе усмехнулся:

— Вас не удивила несуразица Московских процессов?

— Середины 30-х? — уточнил майор. — Не особо. Обычная борьба за власть. А сам процесс… Просто неумелая инсценировка.

— Кажущаяся неумелой, пан майор. Для непосвященных.

— Поясните… — Пан Казимир заинтересованно глянул на хозяина.

— Хорошо, — Лечицкий кивнул. — Пан майор, вы уверены, что были опубликованы протоколы подлинных допросов?

— Так… Интересно… А что же тогда было в подлинных?

— А вот что. От кого получали деньги на революцию? Сколько? Кому отправляли деньги после переворота? И все такое прочее…

Непроизвольно на лице пана Казимира возникла гримаса, и едва Лечицкий сделал паузу, майор без всяких церемоний вмешался:

— Подождите! Подождите… Значит, вы считаете, что Сталин просто обрубил все концы и заодно ликвидировал возможность международных контактов помимо себя?

— Именно! Оставлены были только второстепеннные фигуры, а последующие процессы просто ликвидация ненужных свидетелей!

— Так… — Пан Казимир задумался. — Тогда выходит, что здесь имеет место тот же фюрер-принцип и движение по пути Наполена?

— Да, да и еще раз да!.. И конечная цель опять-таки — империя!

— Ну, допустим… — согласился майор. — А что это меняет для нас с вами? Как мне кажется, вы мыслите именно в этом аспекте?

— Совершенно верно! А меняет многое, поскольку именно здесь корни нашей трагедии и, если хотите, господина Сталина тоже!

— Кого? — изумился пан Казимир. — Сталина?..

— Да, да, не удивляйтесь… Революция разделила нас, верных паладинов империи, и его, истинного нашего вождя!

— Нашего? — опешил пан Казимир.

— Ну не совсем нашего… — усмехнулся Лечицкий. — Тут я слегка зарапортовался, но цели у нас одни, и, судя по всему, он дает нам всем очень недвусмысленные сигналы.

— Вы имеете в виду новую форму Красной армии?

— И ее тоже… Но перемены гораздо глубже. — Полковник хитро сощурился. — Я имею некоторые сведения… Политкомиссары в окопах обещают красноармейцам ликвидацию колхозов после победы. Каково?

— Ну что ж… Если все это правда, нам надо думать…

Пан Казимир прикрыл глаза, оттолкнулся ногой, и старый диванчик с уютным скрипом качнулся из стороны в сторону…

* * *

Поднимая столб пыли, серенький «Опель-Адам» быстро катил по проселочной дороге. Пилюк, угнездившийся спереди, с завистью следил, как ловко справляется с управлением пан магистр. Водитель с мальчишеским азартом бросал машину то в одну, то в другую сторону от накатанной колеи, и тогда пыль взлетала вверх целыми клубами.

Пан редактор, сам сидевший за баранкой, увлеченно гнал машину, не обращая внимания на то, что маленький автомобильчик подбрасывало на каждой выбоине. После одного из таких прыжков сидевший рядом Пилюк посмотрел на обочину и скривился:

— Кажи, пане магистр, куды едем? А то все натяки, натяки…

— Так… До одного пана. Голимбиєвського…

— А-а-а, — усмехнулся Пилюк. — Ох и полюбляєшь ты зайву загадковисть, пане магістр! Казав бы одразу: до Лукаша едем.

— Що? — от удивления редактор даже притормозил «опель». — Ты хиба його знаєшь?

— А то ни? Звычайно, не так як тебе, але… — Пилюк повернулся к водителю. — Слухай, друже, здається нам час поговорить видверто…

Редактор перестал кидать «опель» по сторонам и, повернувшись к Пилюку, подозрительно посмотрел на него.

— Ты що, собрался видийты вид борьбы?

— Ни, навпаки… — возразил Пилюк. — Однак, ты сам розумиешь, немцы войну програють, и Лукаш правый, нам треба шукаты иншого выходу…

— Або, видверто кажучи, притулку для себе…

Редактор презрительно фыркнул, надавил акселератор, и «опель», проскочив греблю, выкатился на опушку. Уже на лесной дороге, резко сбавив скрость, пан магистр перестал притворяться, на его лице возникла озабоченность, и он спросил:

— Чи не так?

— Саме так… — Пилюк кивнул. — Мы дуже добре знаємо один одного, й тому зараз удвох едем до Лукаша. До речи, чого вин зве?

— Он-до приехали. Зараз взнаємо…

Редактор сбросил газ, и «Опель-Адам», послушно въехав в ворота, остановился во дворе бывшего лесного кордона. Увидев вылезающих из автомобиля Пилюка и редактора, часовой у крыльца, одетый в затасканный френч без знаков различия, неожиданно взял винтовку «на караул».

Вконец заинтригованный Пилюк вслед за редактором поднялся на крыльцо и зашел в дом, встретивший их духом прелого дерева в странной смеси с запаха самогона. Дверь в чистую половину была распахнута, и Пилюк сразу увидел сидевшего у стола Голимбиевского и рядом с ним, как всегда затянутого в ремни, Змея.

С порога поприветствовав хозяев, редактор, видимо, ожидая приглашения сесть, вышел на середину комнаты, но вместо этого сам Голимбиевский поднялся с накрытой рядном лавки и, раскинув руки, гостеприимно пошел навстречу.

— Витаю, друзи, витаю! Дякую що прибулы без затримки. Часу обмаль, тому, до дила! — Голимбиевский посмотрел на Пилюка. — Друже Кобза, пан магистр розповидав, що ты не схвалюєшь акции против полякив. И хоча це паписты, гнобители, те с кем наша мужва ворогувала з деда-прадеда, я з тобою згоден. Треба визнаты, до цього часу наша политика була досить прямолинийною. До речи, нещодавно я мав можливисть нагадати пану Розенбергу про еого меморандум вид 8 травня 41-го року. И все одно обставины пидводять нас до пошукив иншого шляху.

Пилюк, отметив про себя, что «друже Лукаш» обращается только к нему, с достоинством наклонил голову.

— Так, я памъятаю все що вы казали…

— Дуже добре! Однак, до дела. Справа в тим, що мы дизналыся, немцы и поляки одночасно шукають такого соб пана инженера Брониславського. Я теж виддав наказ ретельно шукаты його. Здогадуетесь, друзи, для чого?

Пилюк и редактор переглянулись.

— Поляки?..

Голимбиевский сделал знак Змею и, только после того, как тот поднялся из-за стола, ответил:

— Так, друзья мои! Настал час прекратить ворожнечу, и ця мисия покладаеться саме на тебе, друже Кобза… — Голимбиевский повернулся к подошедшему сзади и остановившемуся у него за спиной Змею. — Зараз, мы з паном магистром, обговоримо деяки теоретични положення, а вам, друже Змий, як и домовлено, пропоную разом с Кобзою зьясуваты детали…

Голимбиевский дружески подхватил редактора под локоть и увлек его в другую комнату, оставив Пилюка наедине со Змеем. Очутившись с ним с глазу на глаз, Пилюк просто физически ощутил, как в него уперся холодный, немигающий взгляд. Некоторое время Змей молчал и только потом медленно со значением, заговорил:

— Друже Кобза, я вже багато знаю и про тебе и про твого приятеля Меланюка.

— З чого це такий интерес? — насторожился Пилюк.

— Тому, що по-перше теперь вы вдвох дуже близько стоите до Лукаша и по друге, мене насторожуе повединка Меланюка… Памьятаете, як вин погрожував нам гранатою?

— Ну, то дурныци… — рассмеялся Пилюк. — Вин сам казав мени, нервы в нього булы натягнени писля всього. И воно ж цилком зрозумило… Бо ж нимци його пидозрювалы, але пизниш дозналыся, що один з полицаев перед самым нападом втик. Так що тепер все гаразд…

— Ну якщо так, добре! — Змей пожал плечами. — Тоди от що… Зьясувалось, що ранише Меленюк стояв до циеи справы значно ближче, ниж мы вважали, и через те його можливости дуже велики… Розумиешь?

— Так… Наскильки я поняв, вид мене чекають, щоб я подияв на Меланюка для отримання найшвыдчого результату.

— Дуже вирно, оскильки ты ж розумиешь, друже Кобза, писля всього що видбулося, мы аж нияк не можемо идти до полякив с пустыми руками…

С трудом договорив, Змей облегченно вздохнул и посмотрел через окно во двор, где вокруг «опеля» прохаживался скучающий часовой…

* * *

Пламя камина играло, бросая по сторонам теплые отблески. Эти же отблески заставляли искриться вино, налитое в бокалы. Пан Казимир, в хозяйской куртке с бранденбурами, держа бокал на весу, склонился к огню, бездумно глядя на пляшущие языки. Рядом, на столике, стоял бокал Лечицкого. Сам он, завернувшись в любимый халат и сидя в соседнем кресле, долго наблюдал за майором и наконец с какой-то задушевной интонацией сказал:

— Знаете, пан майор, я всегда мечтал о таком… Дедовский дом, пламя камина и помогающий скоротать вечер приятный гость.

— Благодарю… — Пан Казимир приподнял свой бокал. — Но, на мой взгляд, в нарисованной вами идиллии не хватает домочадцев.

— Очень правильное замечание…

Лечицкий помолчал, приподнявшись в кресле, взял свой бокал и, поглядев свозь искрившееся вино на огонь, спросил.

— Простите великодушно, а у пана майора есть семья?

— Семьи нет… Да, пожалуй, и права на семью сейчас тоже нет. Просто есть женщина и вместе с ней крохотная надежда…

Лечицкий отпил глоток и неожиданно озорно подмигнул.

— Вы замундштучили меня, пехотным вьюком оседлали, и как ремонтного коня к себе на корду привязали…

Грустная улыбка тронула губы пана Казимира и, подстраиваясь под Лечицкого, он ответил:

— Вроде того… Но скорее так… Как это там, дальше… «Ваш голос чудный, музыкальный, милей мне щелканья бича, в сто раз звучней трубы сигнальной из уст лихого трубача…»

— Ради бога, звините! — Лечицкий мигом согнал с лица ерническое выражение. — Я понимаю, солдафонский юмор здесь неуместен. Но, знаете, в одни и те же слова можно вкладывать разный смысл… Признаюсь вам, однажды, давным-давно, одной очаровательной барышне я ляпнул: люблю собак, лошадей и вас… Я сам думал это шутка, а оказалось — на всю жизнь…

Лечицкий замолчал, и пан Казимир, выждав приличествующую паузу, осторожно поинтересовался:

— И где же ваша подруга?

— Не хочу вспоминать… — Лечицкий скорбно поджал губы. — Скажу только одно слово: ре-во-лю-ци-я…

— Понимаю… — Пан Казимир покачал головой. — И самое страшное то, что вскорости нас всех снова ждет нечто подобное…

— А того, что есть сей час, вам недостаточно? — Лечицкий так и вскинулся. — Вам мало евреев? Усатый маньяк возвел насмешку Витте в ранг государственной политики, и я спрашиваю, кто за ними, а?..

— А за ними, господин полковник… — пан Казимир вздохнул, — я полагаю, большевики…

— Это смотря, как сложится…

Пан Казимир посерьезнел, поставил бокал на столик и спросил:

— Значит, господин полковник, вы считаете, что победившую Россию устроит полунезависимая дружественная Польша?

— По крайней мере я надеюсь…

— А если прав я, и осуществлен будет мой вариант?

— То есть просто союзная республика, а все эти обещания, открытие церкви и все прочее — очередной блеф?

— Да. И нас с вами ждет появление новой ЧК со всеми ее прелестями.

— Ну что касается меня… То… — Лечицкий показал на бывший у него под рукой «маузер». — Тогда это… Поймите, пан майор, из этого дома я уже не уйду…

Внезапно долетевший откуда-то издалека конский топот заставил Лечицкого прервать разговор и насторожиться. Потом он порывисто встал, подошел к окну и поглядел в сторону леса. Топот нарастал, и Лечицкий повернулся к пану Казимиру.

— Пан майор, быстренько на веранду, к нам кто-то едет…

Лечицкий скинул халат, надел тужурку и, взяв «маузер», вслед за паном Казимиром вышел из кабинета…

Из окна веранды они увидели, как в ворота карьером, ведя за собой в поводу вторую оседланную лошадь, влетел всадник. Въехав во двор усадьбы, он осадил коня, спешился, накинул поводья на коновязь и, ориентируясь по свету окошек, начал поднимается по лестнице. Примерно на середине его остановил тихий оклик Лечицкого:

— Стой, стрелять буду!

Человек поднял руки и отозвался:

— Это я, господин полковник! Поручник Вукс к пану майору…

— Владек! — встревоженный пан Казимир выбежал на лестницу. — Что случилось?

— Я за вами, пан майор… — Вукс запнулся и после паузы, вкладывая в слова особый смысл, закончил: — Надо ехать, пан майор… Немедленно! Мундир пана майора у меня с собой…

— Хозяину ничего не грозит? — быстро спросил пан Казимир.

— Нет, это наше дело… — коротко отозвался Вукс.

— Хорошо…

Пан Казимир, сопровождаемый Вуксом и Лечицким, спустился с лестницы, молча отдал куртку хозяину, надел поданный Вуксом мундир, фуражку и взялся за стремя. В самый последний момент Лечицкий тронул повод.

— Так что вы решаете, пан майор?

— Я согласен на ваш вариант, господин полковник… — и, садясь в седло, пан Казимир на русский манер отдал честь…

Много позже, когда после бешеной скачки усадьба Лечицкого осталась позади, пан Казимир придержал лошадь и спросил:

— Так что же случилось, Владек? Опять письмо?

— Нет. С письмами все ясно, пан майор… Это была немецкая подстава. Но теперь я не могу разобраться. Мне шлют странные приказы и, так как вас нет, требуют безоговорочного подчинения.

— Так… С «телеграфом» что-нибудь выяснил?

— Нет… Но я узнал, что люди, бравшие Метека, не немцы и не полицаи, они вообще не служили в полиции. Я не знаю, кто они… И я не понимаю, пан майор, что вообще происходит…

— А вот это-то как раз ясно! Это уже не война, Владек, это уже политика…

Пан Казимир дал шенкеля, и оба всадника молча зарысили по темной лесной дороге…

* * *

На день Малевич распорядился откинуть маскировочные щиты, и теперь непривычно яркий солнечный свет врывался в штабную землянку через два высоких, прорезанных до самой потолочной балки, окна. Впрочем, землянкой она называлась скорее по привычке. На самом деле это был привезенный с заброшенного хутора и на две трети вкопанный в землю, добротный сруб.

В простенке над столом, за самодельной шторкой из парашютного шелка, висела когда-то мирная, большая туристическая карта, на которую Малевич со всем тщанием собственноручно и ежедневно цветными карандашами наносил сложившуюся обстановку.

Сейчас сам Малевич, оставшись в майке и галифе, что-то напевая, угольным утюгом сосредоточенно гладил гимнастерку, разложив ее прямо на штабном столе. Скрипнула дверь, и в землянку вошел заспанный Меланюк. Малевич перестал мурлыкать и, повернув голову, посмотрел на Петра.

— Ну что? Кемарнул от пуза?

— Ага… — Меланюк сладко зевнул.

— Теперь отоспишься…

Малевич фукнул на гимнастерку водой и, проведя по рукаву сразу окутавшийся паром утюг, спросил:

— От своего Кобзы тихо ушел?

— Як наказували… — Петро потянулся так, что за плечами послышался легкой хруст. — Пишов виконувати завдання.

— Английского резидента для них искать? — Раздувая угли, Малевич помахал дымящимся утюгом и сердито хмыкнул: — Вот перевертни! Дипломаты хреновы… Мать их…

— Товаришу комиссар… — Меланюк присел к краю стола. — А вы тепер мене куда направите?

— Пока никуда. Месячишко тут на базе сидеть будешь.

— З якого такого дива? — удивился Меланюк.

— А с такого! — отрезал Малевич. — Может, еще понадобишься. А пока, чтоб ни одна живая душа не знала, что ты здесь…

— Так свои ж бачити будуть… — пожал плечами Петро. — И поляки теж знають…

— Насчет поляков меня ихний поручик Вукс твердо заверил. Своих, что на базе, предупредим, а чтоб чужие не пялились, бороду отращивай. Она тебя лет на пять состарит. И пока что, как себе хочешь, чтоб с базы ни ногой! А без дела соскучишься, дрова для кухни руби, понял?

— Це що? — скривился Меланюк. — Конспирация навпаки?

— Она самая… — Малевич встряхнул гимнастерку. — Сейчас твое дело отдыхать, сил набираться, а там посмотрим.

— А зараз чого робыты? Я дывлюсь, якась метушня навкруги…

— Правильно, потому как поляков ждем. Твой майор Вепш пожаловать должен. Только он не один, так что сам понимаешь…

— Зрозумив… Так я пиду тоди, тай знову спаты лягу, а?

— Давай, — Малевич кивнул Меланюку и, еще раз сбрызнув водой гимнастерку, принялся энергично размахивать утюгом.

Петро, понаблюдав за стараниями комиссара, ухмыльнулся и, шагнув к двери, буквально столкнулся с пришедшим в штаб полковником. Полковник, бывший уже при полном параде, дружески подмигнул Меланюку и, давая проход, посторонился. Потом подошел к столу, окинул скептическим взглядом разложенную на столе комиссарскую гимнастерку и покачал головой.

— Ну, комиссар, ты сегодня при всем блеске!

— А что тебе одному красоваться? — в тон ему отозвался Малевич и, натянув еще влажную гимнастерку, принялся рассмаривать себя в укрепленном на стене обломке зеркала.

Полковник одобрительно улыбнулся и, считая разговор о внешнем виде исчерпанным, подошел к карте. Потянув за проволочное кольцо, он оттянул шторку, открыв глянцеватый сине-зеленый прямоугольник с множеством разноцветных пометок.

Убедившись, что особых изменений нет, полковник отошел к столу, сел и, вытягивая из коробки папиросу, усмехнулся.

— Ну как, Эльд наш? Бороду отращивать согласился?

— Согласился… Парню и впрямь отдохнуть надо малость.

— Само собой… — Полковник закурил. — Но как тебе эти, стопроцентовые, а? Запад им подавай, с поляками мириться собрались… С чего бы это?

— Ну как с чего? Завертелись, потому как жареный петух в плешь клюнул… Только поляки с ними мириться не будут, а нам это на руку…

— Как сказать… Вон у нас кое-кто опасения высказывал. Мол, не надо поезда с рельс скидывать, поскольку немцы на мирном населении отыгрываются. А по-моему, сейчас мирных нет: или с ними, или с нами… И только так! Сюда, комиссар, целые соединения скоро подойдут, не одни мы будем, так что все тут вычистим…

— Подойдут не подойдут, а с поляками договариваться так и так надо. Вот только думаю, чего это наш Вепш от Лечицкого смылся?

Пан Казимир исчез из усадьбы Лечицкого без предупреждения. Усенко с Малевичем бросились выяснять, что случилось, но по всему выходило: майор ушел сам. Впрочем, когда почти сразу от Вепша поступило предложение об официальной встрече, беспокойчтво прошло, уступив место соображениям совсем иного плана. Вот и сейчас, правильно истолковав вопрос Малевича, полковник для пользы дела принялся рассуждать вслух:

— Ну, с паном майором мы, похоже, договоримся… — он притушил папиросу. — А удрал… Наверное, опять у него что-то не сложилось. Там ведь тоже все, ой, как кручено! Приедет, спросим. Я уже капитану Усенко инструкции дал, есть кое-какие вопросы…

Договорить он не успел, так как в штаб влетел запыхавшийся дежурный и еще с порога доложил:

— Товарищ полковник, поляки! Поляки едут!..

— Ясно. Давай команду: «Строиться»… Пошли, комиссар!

Полковник мельком заглянул в тот же обломок зеркала и вслед за на ходу заправлявшим под ремень гимнастерку Малевичем заспешил к выходу…

* * *

Группа всадников в сопровождении эскорта рысью выехала на поляну и резко перешла на шаг перед неровным, вытянувшимся вдоль землянок строем. Завидев их, стоявший на фланге Дубяк, косолапо загребая рыжими сапогами траву, вышел вперед и зычно рявкнул:

— Смир-р-р-на! Р-р-равнение напр-р-ра-во!

Разномастный строй как-то сразу подтянулся, и два не слишком умелых музыканта, дружно грянули на трофейных немецких аккордеонах встречный марш.

Осадив лошадей, поляки соскочили с седел и тоже построились. Пан Казимир щелкнул каблуками и дружески приветствовал стоявших впереди полковника, комиссара Малевича и капитана Усенко. Потом повернулся и представил своих спутников:

— Командир формирования, капитан Зикмунд… Начальник самообороны района, поручник Генек…

Офицеры церемонно отдали честь, и полковник, указав на штабную землянку, сделал широкий приглашающий жест.

— Милости прошу, к нашему шалашу…

Несколько натянуто улыбаясь, под звуки непрекращающегося марша, все спустились по ступенькам и, войдя внутрь, расселись по обе стороны длинного штабного стола. Некоторое время царило молчание, которое, как старший по чину, первым нарушил полковник.

— Я, как представитель Центрального штаба, приветствую вас и выражаю уверенность, что наша сегодняшняя встреча — хотя и малый, но вклад в нашу победу… В нашу общую победу, так как борьба с немцами — это борьба за вашу и нашу свободу! Я предлагаю вам тесное сотрудничество и хочу напомнить, что Советский Союз подписал Атлантическую хартию еще 24 сентября 1941 года.

Эрудиция полковника произвела должное впечатление, и пан Казимир, выждав паузу, ответил:

— Хочу сразу внести ясность. Среди руководства наших формирований бытует теория «двух врагов». Сейчас мы представляем здесь тех, кто осудил эту позицию.

— Спасибо за откровенность… — полковник благодарно наклонил голову. — Мы это ценим, но хотелось бы знать силу этих формирований.

— Как я полагаю… — майор бросил на полковника красноречивый взгляд. — Сейчас вы судите по чину командиров. Да, у нас мало офицеров. Однако нас больше лимитирует вооружение…

— Понимаю… — Полковник кивнул. — Но мы все славяне! И не будет немец плевать нам в лицо и наших детей онемечивать…

Поляки переглянулись, и пан Казимир сказал:

— Насколько я понял, наши принципиальные позиции сходятся…

— А наши посты и так соприкасаются у Гончего брода, значит, на мой взляд, остается обсудить детали… — неожиданно вмешался Малевич и хитро сощурился. — Возражений нет? Нет! Тогда есть предложение. Наши гости с дороги, устали, проголодались и не гоже нам, славянам, сидеть за пустым столом. Думаю, надо выйти, проветриться, а мы тем временем тут кое-что соберем… Как говорится, чем богаты, тем и рады!

Сидевшие за столом заулыбались, и молчавший все время капитан Зикмунд, неожиданно улыбнулся:

— Сказать откровенно, я и правда проглодался.

— Ну вот и решено!

Малевич обрадованно вскочил, а за ним и все остальные, угощая друг друга папиросами, дружно пошли к выходу. Когда же гости в сопровождении радушных хозяев разошлись по базе, получилось так, что пан Казимир случайно оказался несколько в стороне. Воспользовавшись моментом, капитан Усенко подошел к нему и негромко спросил:

— Слушай, майор, а чего ты от Лечицкого так сразу смылся?

— Обстоятельства так сложились… — Пан Казимир вздохнул. — В общем, предали меня… А я, дурак, думал в случайную облаву попал.

— А как дознался?

— На инженере Брониславском они прокололись. Конструктор. Помнишь, я тебе про самолет говорил? Его работа. Так вот, немцы и англичане инженера искать начали, а он, бедняга, еще в 39-м погиб…

— Что, стоящее изобретение? — насторожился Усенко.

— Не знаю… — пожал плечами пан Казимир. — Возможно… Только лично меня на этом деле чуть не провели, как воробья на мякине.

— Бывает… — Усенко закурил. — А теперь как?

— Как видишь, приехал…

— Скажи откровенно, вы еще колеблетесь?

— Конечно… — пожал плечами пан Казимир. — Обстоятельства складываются благоприятно, но если откровенно, то…

— Напрасно! Ты ж видишь: здесь полковник из самой Москвы, а у него, брат, полномочия… Так что опасаться нечего.

— А вот этого, капитан, — пан Казимир усмехнулся, — я как раз и опасаюсь больше всего.

— Почему? — недоуменно переспросил Усенко.

— Потому… Имею сведения: в белорусскую бригаду такой вот полковник прибыл и первым делом — командира из пистолета в лоб.

— Ну, могло быть. Что у нас, что у вас люди со всячинкой. Война…

— Да ты не переживай, не переживай! — Пан Казимир похлопал Усенко по плечу. — Скажу тебе откровенно: сейчас мы союзники.

— А потом? Не пойму, чего ты еще сомневаешься?

— Чего? А вот думаю, как бы вы нас потом, как махновцев в Крыму, того… Или ты не допускаешь? Я, например, допускаю…

— Слушай майор, — Усенко отшвырнул папиросу и оглянулся по сторонам. — Я тебе вот что скажу… Если, не дай бог, к этому повернется, я тебя самолично через границу на своем горбу переволоку. Веришь?

— Верю. И куда мне тогда? В Лондон?

— А у тебя что, кто-то есть в Лондоне?

— Есть!

— Кто? Та врачиха?

— Нет, — пан Казимир невесело усмехнулся. — Такой себе Мендель.

— Смеешься… Но ведь решать надо. Все равно, скоро разгромим немцев, и будет здесь Россия, и будет здесь Польша!

— Не сомневаюсь. Вот только вопрос, капитан, какая Россия и какая Польша? — и, улыбнувшись Усенко, майор зашагал к штабной землянке, где уже вовсю шла подготовка к немудрящему банкету…