Баржа со ссыльнопоселенцами, влекомая замызганным, натужно пыхтящим буксиром, неспешно тащилась вниз по течению. Время от времени, когда нужно было сделать какой-либо поворот, за кормой буксира вскипал поднятый винтом бурун, и тогда баржа тоже нехотя меняла курс, приводя свой тупорылый нос в общую кильватерную струю.

Так-сяк обжитые верховья остались далеко позади, и теперь, уже третий день, по обоим берегам широкой реки, медленно уходя назад, величественно проплывал начинавшийся почти от самого уреза могучий лес.

Глядя на бегущую за кормой буксира струю, Вика Иртеньев сосредоточенно крошил сухарь в кружку с водой, делая для себя незамысловатую тюрю. В дороге есть постоянно хотелось, но Вика, прекрасно понимая, что дальше будет еще хуже, как мог экономил еще имевшиеся харчи.

Баржа, у самого борта которой устроился Вика, то ли изначально так строилась, то ли была переделана, но, во всяком случае, для перевозки людей ее кое-как приспособили, и невольные путешественники могли или сидеть на палубе, или укрываться в трюме, а для охраны, ближе к корме, имелась даже приземистая надстройка с каютами.

Что же касалось мест, где они плыли, то в те незабвенные времена, когда он, Вика Иртеньев был еще юнкером, курс военной географии никоим образом не рассматривал эту сибирскую глушь как возможный театр боевых действий. И потому сейчас, как Вика ни напрягал память, ничего путного, кроме обрывков сведений, вспомнить не мог.

Невольные спутники Иртеньева, густо устроившиеся на палубе, по большей части молчали. За долгую дорогу многое было переговорено, неизвестное будущее угнетало, и, наверное, каждый, с тоской поглядывая на угрюмые берега, со всей ясностью понимал, что ничего хорошего впереди не будет.

Правда, время от времени кто-то не выдерживал, и тогда до Иртеньева доносились обрывки быстро гаснущих разговоров, порой даже вспыхивали короткие, беспричинные ссоры, и опять общее молчание нарушалось лишь громкими голосами чуть подвыпивших караульных солдат.

Дождавшись, когда сухарные крошки в воде набухли и стали мягкими, Вика не спеша выхлебал тюрю, после чего спрятал кружку в котомку. Больше делать было нечего, и, коротая время, Вика, против воли, в который раз принялся вспоминать злополучное стечение обстоятельств, приведшее его на эту баржу.

В той коммуналке, где Вике удалось прописаться, комнату рядом с ним занимал явно уголовный тип. Вел себя сосед подчеркнуто тихо, но Вика не ошибся, и все кончилось соответственно. Однажды ночью к ним явились с обыском, и все бы ничего, если бы милиционеры не перепутали двери.

Впрочем, представляя себе теперь эту коммуналку, Вика допускал, что такое было немудрено, поскольку длинный, донельзя захламленный коридор, куда выходил добрый десяток дверей, освещался всего одной слабенькой лампочкой.

Прежде чем ошибка выяснилась, милиционеры успели перевернуть все вверх дном, и хотя ни оружия, ни краденых вещей не обнаружили, на всякий случай посчитали Вику за сообщника и арестовали вместе с соседом, как было сказано, «до выяснения всех обстоятельств».

Позже, уже в милиции, то ли зачем-то попытались создать видимость, то ли всерьез приняли Иртеньева за пособника до такой степени, что даже устроили ему очную ставку с соседом уголовником, которая, конечно, ничего не дала.

Дальше же, как догадался Иртеньев, сработал чисто социальный фактор. Грубоватый следователь рьяно принялся выяснять у задержанного, кто он и что он, а потом, определив «чисто пролетарским чутьем чуждый элемент», немедленно передал Вику «куда следует».

В ГПУ его основательно промытарили, но так ничего особого не усмотрев, пропустили через какое-то внесудебное заседание, в результате чего Вика и угодил на очередной этап, которым высылался в «места не столь отдаленные» социально-опасный контингент.

Невеселые размышления Иртеньева прервал внезапный гудок тут же вернувшийся от берегов фистулой эха. Вика поднял голову и еще успел заметить белое облачко пара, расплывающееся над рубкой буксира.

Одновременно его заинтересованный взгляд отметил плавный поворот реки, а за ним — медленно открывающийся, очищенный от тайги мыс, с виднеющейся на нем засеянной пашней, стоговищами и жмущейся к посевам деревней.

Еще раз коротко свистнув, буксир круто взял вправо и, сделав полукруг, ткнулся носом в берег совсем рядом со сложенной под откосом огромной поленницей. Следовавшая за ним баржа, влекомая течением, развернулась и, удержанная тросом, в свою очередь привалилась бортом к галечной отмели.

Матросы набросили чалки, а затем с баржи спустили сходни, охрана, добродушно покрикивая, отобрала человек двадцать мужчин, и они, выстроившись цепочкой, начали подавать поленья с края поленницы прямо в открытый люк кочегарки буксира.

Заволновавшиеся было ссыльные, поняв, что это всего лишь очередная погрузка топлива, а вовсе не конец пути, обрадовались хоть какому-то разнообразию и, разглядывая поля, принялись степенно обсуждать виды на урожай.

Одновременно на берегу как-то незаметно начали собираться местные жители, сбежавшиеся сюда «как есть в своем виде», то есть в заношенных рубахах, латаных портках и босиком. С подмытого быстрым течением откоса жиденькая толпа чалдонов равнодушно взирала на происходящее.

Иртеньева все это тоже заинтересовало только в первый момент, а дальше он уже просто машинально следил за тем, как лениво переругиваются сошедшие с буксира матросы, как перелетают из рук в руки поленья у соскучившихся по работе мужиков и как наблюдает за происходящим наконец-то выглянувший из своей рубки седоусый капитан.

Внезапно дверь надстройки громко хлопнула, и одновременно раздался пронзительный женский визг. От неожиданности Вика дернулся, резко повернулся и увидел, как расхристанная бабенка прямо с борта спрыгнула на косу, и почти сразу, тяжело гупая сапогами по сходням, за ней погнался вооруженный винтовкой караульный солдат.

В три прыжка, с криком: «Куды, стерва?..» — караульный догнал беглянку и с размаху треснул ее кулаком по шее.

Женщина жалобно пискнула, падая, повернулась, и только сейчас Иртеньев смог разглядеть ее лицо. Он ожидал увидеть обычную физиономию, какая по большей части была у баб, которых конвоиры по давней традиции затаскивали к себе на ночь, но тут было что-то другое.

Чистое девичье личико с задорно вздернутым носи ком да что-то ищущий затравленный взгляд чем-то неуловимым тронули душу Иртеньева, и, когда солдат снова замахнулся, Вика, сам того не ожидая, перескочил через борт и, отшвырнув караульного, зло прошипел ему прямо в разгоряченную рожу:

— Не смей бить, подонок…

Краем глаза Иртеньев еще успел заметить, как от буксира, держа в руке недоеденный бутерброд с красной икрой, к ним спешит начальник этапа, но тут оскорбленного на виду у всех караульного словно прорвало, он дико рявкнул и, вскинув винтовку, бросился на Иртеньева. Каким-то шестым чувством почувствовав опасность, Вика, на секунду раньше, сделал стремительный вольт, и промахнувшийся солдат, не удержавшись на ногах, со скрежетом вогнал штык в прибрежную гальку.

Мгновенно подскочивший к ним начальник этапа ухватил солдата за шиворот и заорал:

— Ты что вытворяешь, раздолбай!.. — пустив такой поток матюков, что ошалевший конвоир тут же взял винтовку к ноге и растерянно забормотал:

— Дык… Это жа… Вона…

Начальник покосился на безмолвную толпу, еще раз ругнулся вполголоса и коротко приказал:

— А ну, гуси лапчатые, все за мной!

Словно ничего не случилось, он дожевал свой бутерброд, повернулся и молча зашагал назад к буксиру, то и дело оскальзываясь на мокрых камнях…

* * *

Вика открыл глаза и в первый момент никак не мог сообразить, где находится. Он лежал на неструганых досках, укрывшись пальто, под головой у него была котомка, а сверху низко нависал косой скат, составленный из распиленных вдоль лесин, сложенных впритык. Впрочем, постепенно реальность взяла свое, и Иртеньев в деталях вспомнил вчерашний день.

Проявленное благородство на первых порах обошлось ему дорого. Только протомившись несколько часов в наглухо закупоренном темном трюме, Иртеньев до конца осознал, чем для него может кончиться нелепая стычка с конвоиром. И лишь много позже, глядя вслед уплывающей барже, он кое-как вышел из ступора, когда деревенский староста, бородатый мужик в армяке, тронул его за рукав и пробасил:

— Однако айдате, неча вам тут торчать…

Мужик привел его разом со спутницей, той самой незнакомой девчонкой, которую собирался бить конвоир, в заброшенную землянку, и там Вика, не чувствуя ничего, кроме страшной усталости, бросил одеяло на дощатые нары и словно провалился в спасительный сон.

Окончательно осознав все, Иртеньев рывком сел на нарах и огляделся. В землянке тянуло сыростью, но, похоже, сделана она была добротно. У торцевой стены виднелась глинобитная печь, полускрытая небольшой свалкой явно брошенной утвари, стены образовывали поставленные торчмя доски, а вдоль них тянулись деревянные нары, заодно служившие и сиденьями, поскольку середину землянки занимал «дачный» стол, опиравшийся не на ножки, а на сбитые накрест козлы.

Свет в землянку проникал через два небольших окна с мелким решетчатым переплетом, расположенных по обе стороны от входной двери, и там же, сбоку было устроено что-то вроде вешалки. Во всяком случае, приглядевшись, Иртеньев заметил длинную доску с вколоченными в нее колышками и тут же присвистнул. Он только сейчас сообразил, что в окнах нет стекол, а на рамы, как в старые времена, натянут обычный пузырь.

Окинув еще раз взглядом убогое жилище, Иртень ев внезапно заметил, что на нарах у противоположной стены тоже кто-то спит. Стол, стоявший посередине, мешал присмотреться внимательнее, и, пододвинувшись чуть в сторону, Вика опять удивленно присвистнул. Там, завернувшись до подбородка в домашнее стеганое одеяло, сладко спала та самая девуля, из-за которой он, похоже, и очутился в этой землянке.

Наверняка почувствовав взгляд, женщина открыла глаза, смешно захлопав ресницами, поспешно села и, уже не мигая, уставилась на Иртеньева. Сам же Вика, от растерянности, не нашел ничего лучшего, как задать дурацкий вопрос:

— Ты кто?

— Я?.. Полинарья… — тихо ответила девчушка и зачем-то пояснила: — Нас же вчера тута высадили…

— Это-то я знаю… — протянул Иртеньев и замолчал.

Он помнил, как на барже с испугом поговаривали, что их могут вообще заслать в тайгу, и, как ни странно, вчерашний инцидент вроде как пошел даже на пользу. Во всяком случае, начальник этапа, явно стремясь поскорее избавиться от смутьянов, поспешил разместить их на обжитом месте.

Сейчас, поглядывая на курносую девчушку, Иртеньев был в некотором затруднении и, чтобы как-то выйти из него, протянул:

— Поля, значит… — и только потом спросил: — Ну а чего же ты в землянку пошла? Тебя что, разве вчера староста в избу поставить не предлагал?

— Предлагал, — Поля натянула одеяло на оголившееся плечо и, как-то странно посмотрев на Иртень ева, добавила: — Только я сказала, мы вместе…

Такой ответ буквально ошарашил Вику. Мысли заскакали в разные стороны, и вдруг все стало понятно. Конечно же, девчонке просто-напросто страшно оказаться одной, а так у нее есть хоть какая ни на есть, а опора, тем более что вчера именно он, Вика Иртеньев, имел глупость проявить никому не нужное донкихотство…

Но, поскольку они, так или иначе, оказались вдвоем в землянке, Иртеньеву не оставалось ничего иного, как познакомиться поближе с этой так неожиданно свалившейся ему на голову девулей, и он коротко, по-деловому спросил:

— Тебя за что конвоир бил?

— Так они ж меня ссильничать хотели, а я не далась…

Вика и так предполагал нечто подобнее, а потому, ничего не уточняя, как бы между прочим, поинтересовался:

— Ну а на этап за что?

Теперь женщина как-то странно помедлила и, словно после некоторого внутреннего колебания, ответила:

— Дак я ж тамбовская…

Будучи достаточно наслышанным об эксцессах, которые сопровождали антоновщину, Иртеньев на какое-то время задумался, и, пользуясь его минутным молчанием, Поля задала свой вопрос:

— А как величать-то вас?

— Викентий Георгиевич, — машинально отозвался Вика.

— Красиво… Сразу видно, что вы из благородных… — Ее глаза засветились любопытством. — Чай, при чинах были?

— Да уж… — горько усмехнулся Иртеньев и неожиданно жестко заключил: — Иначе я б с тобой в этой дыре не сидел.

Начавшийся было разговор сам по себе заглох, и тут, совершенно неожиданно, входная дверь скрипнула. Иртеньев повернул голову и, увидев на пороге мужика в заношенной рубахе, коротко бросил:

— Тебе чего?

— Чаво, говоришь?.. — мужик хитровато сощурился и заявил: — С вас, однако, за приселение полагается…

— Какое такое приселение? — не понял Иртеньев.

— А вот за это, — мужик обвел взглядом землянку. — Мотри, какая хоромина, и опять же не ты ее строил…

— А кто ее строил? — тихо, наливаясь внезапной злобой, спросил Иртеньев.

— Дык, испидиция была тута, а с вас, значитца, али деньгами, али, ежли есть, из вещей чаво…

Наглость мужичонки заставила Иртеньева взо рваться, и он яростно прошипел:

— Пошел вон, сволочь!

— Ты эта чаво, контра ссыльная… — начал было отнюдь не испугавшийся мужик, и тут Вику окончательно прорвало.

Заметив под столом обломанный черенок лопаты, он быстро нагнулся, схватил его и замахнулся с явным намерением запустить в незваного визитера. Однако мужичонка явил невиданную прыть и вылетел наружу с такой скоростью, что палка только с трес ком ударилась о доски захлопнувшейся двери.

Отскочивший черенок покатился по полу, и в наступившей тишине раздалось радостное:

— Как вы его!

Иртеньев никак не среагировал на восхищение женщины и тупо уставился в противоположную стенку. До него только сейчас во всей полноте дошло понимание того, что, предоставленные сами себе, они здесь просто-напросто брошены, и как быть дальше, Вика представить не мог.

Поля какое-то время недоуменно смотрела на Иртеньева, а потом приподнялась на своем топчане и удивленно спросила:

— Викентий Георгиевич… Вы чего?

— Чего? — глухо переспросил Иртеньев и горестно заключил: — Да вот, думаю, что мы с тобой есть будем? Похоже, новые власти нам никакого содержания не определят…

— Ну так и что с того? — Поля сбросила одеяло и села. — Сами как-нибудь прокормимся.

— И как же это? — Иртеньев покачал головой. — Денег нет, продуктов нет, работы никакой тоже нет…

— Да что вы! — Поля махнула рукой и тут же принялась поправлять большую, не по росту полотняную рубаху, так и норовившую соскользнуть с плеч. — Я ж у себя дома в сельской больничке работала, на фельд шера училась, у меня и аптечка, и лечебник с собой…

— Вот как? — Иртеньев криво усмехнулся. — Выходит, ты и меня прокормить собираешься?

— А как же иначе? — широко распахнутыми глазами Поля посмотрела на Иртеньева.

— А за что же мне такая честь? Ну, был бы я молодой, тогда понятно, а так…

— Что так? — голос женщины неуловимо изменился, и в нем зазвучали совсем другие нотки. — Вы что ж думаете, как я из простых, так и не понимаю ничего, а я еще как понимаю!

— И что ж ты такое понимаешь?

— А то, что пока нас везли, все ко мне лезли, а никто не заступился, только вы…

— Вот, значит, как… — протянул Вика и с интересом посмотрел на Полин, задорно вздернутый, нос…

* * *

На обустройство убогого жилища ушло пару дней. Непоколебимая вера молодой женщины в то, что все образуется, непонятным образом передалась Иртень еву, и он, к собственному удивлению, работал старательно.

Первым делом землянку, конечно, надо было очис тить от накопившегося тут всякого хлама, сваленного по всем углам. Особенно много его было возле глинобитной печи, где он высился целой грудой и откуда шел застоявшийся запах плесени. К тому же давно нетопленное, полувкопанное в землю строение порядком отсырело, и пока была возможность, следовало его как следует просушить. Поэтому, прежде чем взяться за вынос мусора, Иртеньев подковырнул оконные рамы, не вделанные, а набитые на доски сверху, и, сняв их вместе с натянутым на решетку пузырем, вдобавок распахнул настежь дверь, дав доступ свежему воздуху.

Барахла, сваленного у печки, было много, и когда Иртеньев, собравшись с духом, принялся его разбирать, оказалось, что не все оно бросовое. Так, к вящей радости Поли, в самом углу, под грудой заплесневелого тряпья нашлись аккуратно вставленные одно в другое деревянный ушат, бадейка и совершенно целое жестяное ведро со спрятанным в середине чугунком, который женщина тут же отставила в сторону.

Из других вещей, кое-как годных к использованию, обнаружился почти целый чехол для матраса и самая главная находка — вполне приличный топор. Правда, обух его был с трещиной, зато острие не имело щербин и, похоже, хорошо сохранилось. Во всяком случае, когда Иртеньев, наскоро поточив его о подвернувшийся камень, попробовал разрубить им ветку, от удара на дереве получился не излом, а вполне приличный срез.

С мусором пришлось провозиться долго, зато проблема с водой для генеральной уборки решилась быстро. Оказалось, что недалеко от землянки, шагах примерно в сорока, протекал чистенький ручеек с явно специально устроенной бочажиной, к которой еще проглядывалась тропинка.

Натаскав полный ушат воды, Иртеньев заколебался, не зная, что предпринять дальше. Местами облупившаяся печь не внушала доверия, а для проверки ее не было дров. Выручил все тот же ручей, где на берегу Вика заприметил глинистый выход. Набрав так кстати подвернувшегося материала, Иртеньев, как умел, подлатал обмазку и, прихватив топор, отправился за сушняком.

На заготовку топлива у него ушло минимум часа два. Хотя лес начинался сразу за ручьем, валежника там было маловато, а валить сухостой, имея только ненадежный топор, Иртеньев не решался. Но, по прошествии времени, сухие ветки были все-таки найдены, стащены к землянке и порублены.

Когда же Иртеньев принялся заносить дрова внутрь, стараниями Поли в самой землянке пахло уже не сыростью, а водой, дощатые нары были чисто вымыты, в то время как сама хозяйка старательно скребла кухонным ножом мокрую столешницу. Так что Иртеньеву осталось только вплотную заняться печкой.

К его удивлению, дрова в устье печи занялись почти сразу. Во всяком случае, огонек охватил сначала одну веточку, потом другую, пустил струйку дыма, которая качнулась было в землянку, а потом, словно спохватившись, закрутилась и ушла в дымоход. И тогда, раздувая пламя, Вика наконец-то вздохнул с облегчением, так как до этого он все время опасался, что труба окажется забитой.

Пока Иртеньев разжигал печку, Поля, закончив скоблить стол, взялась за пол, и тут выяснилось, что одной ей не справиться. Прежние хозяева натаскали в землянку столько грязи, что пол, как оказалось, выложенный тесом, пришлось не мыть, а скрести.

Старательно помогая Поле, Иртеньев даже пожалел, что на черенке, которым он запустил в наглого мужика, не оказалось лопаты. Счищенной земли пришлось собрать столько, что ее сначала складывали на обломок доски и уже потом выносили.

Пока Иртеньев с Полей таскали грязь, огонь постепенно разгорелся и начал давать ощутимое тепло. Теперь печная тяга хорошо вентилировала землянку, и Вика аккуратно приладил на место снятые рамы.

Тем временем Поля успела выплеснуть себе под ноги целое ведро воды и принялась тереть пол голиком. Не желая мешать ей, Иртеньев вышел наружу и остановился возле куста, на ветках которого проветривался матрасный чехол.

Поразмыслив, Вика пощупал ткань и, убедившись, что она высохла, туго свернул. Потом он сунул получившийся тючок подмышку и отправился вдоль опушки, туда, где вдалеке виднелась старая, потемневшая от времени скирда.

Когда по прошествии времени Вика приволок в землянку под завязку набитый соломой мешок, он увидел, как на печке парит ведро горячей воды, а Поля, низко наклонившись над бадейкой, моет голову. Услыхав хлопок двери, она сразу спохватилась:

— Ой, Викентий Георгич, где ж вы подевались? Я думала, успею… — и Поля принялась торопливо отжимать волосы.

— Да ты мойся, мойся…

Вика кинул получившийся матрас на нары и, заметив, что Поля держит в руке солдатский обмылок, секунду поколебавшись, полез в котомку. Достав оттуда розовый кирпичик с вытиснутым на нем и уже чуть смывшимся овалом, он протянул его Поле.

— На, держи, туалетное, чего простым-то мыть… У тебя вон какой волос густой.

— Это что, мне? — Поля осторожно взяла брусок, понюхала и благодарно улыбнулась. — Ой, а дух-то от него какой!..

— Конечно тебе, — заверил ее Иртеньев и, навалившись на матрас боком, прикрыл глаза.

Вике казалось, что он только на секунду зажмурился, но, видимо, вздремнул он таки порядочно, так как, открыв глаза, увидел совершенно голую Полю, которая, стоя ногами в ушате, поливала себя теплой водой из кружки, одновременно пытаясь тереть спину надетой на руку варежкой.

Вика хотел было отвернуться, но вместо этого, неожиданно для себя, принялся жадно рассматривать обнаженное женское тело. Ему сразу бросилась в глаза на удивление тонкая, несколько удлиненная талия Поли, ее чуть низковатые бедра и тугие, полные, поблескивающие от воды икры.

Вика судорожно сглотнул слюну и чуть севшим голосом предложил:

— Слушай, может, я тебе спину потру?

Поля замерла, неспешно повернула голову и совершенно искренне удивилась:

— Ой, вы уже проснулись?

В ее голосе Иртеньев уловил согласие и, уже не спрашивая, а утверждая, сказал:

— Так потереть?

— Ну конечно… — и, неотступно глядя на Иртень ева, Поля послушно протянула ему мокрую варежку.

Иртеньев рывком поднялся, сбросил рубаху и подошел ближе. Почему-то проскочила мысль, а как он выглядит полуголым, и Вика, скосив глаза, удовлетворенно хмыкнул. За дорогу остатки жира исчезли, все еще мускулистый торс вроде бы смотрелся неплохо, и Вика уверенно принял варежку.

Придерживая левой рукой плечо женщины, он тщательно растер ей спину, а потом, забрав у нее кружку и сам поливая водой слегка покрасневшую кожу, спросил:

— Ну как? Хорошо?

— Ой, хорошо!

Поля как-то по-кошачьи выгнулась, через плечо поглядела на Иртеньева, и он, заметив в ее глазах странный блеск, сразу отступил на шаг. На лице женщины мелькнуло удивление, и она тут же скромно потупилась.

— Викентий Георгич, вы мыться будете?

— Мыться? Да как-то не знаю… — Вика покосился на бадейку с мыльной водой.

Как-то сразу ощутив зуд в давно не мытом теле, Иртеньев вдруг подумал, что Поле, наверное, не впервой мыться вместе с мужчинами, и, крякнув, принялся несколько стеснительно снимать брюки. Поля же тороп ливо вылезла из ушата и, оставляя на свежевымытом полу мокрые отпечатки босых ступней, захлопотала вокруг Иртеньева.

Первым делом она велела Вике стать ногами в ушат, а потом заставила еще и опуститься на корточки. Затем, ловко намылив ему голову, поливая водой из кружки, вымыла его волосы и уже после, надев варежку, принялась тереть спину.

Намыленный с головы до ног, Вика стоял, зажмурившись, и, чувствуя, как теплая вода льется по телу, впервые после всех дорожных неурядиц и выматывающей нервы неизвестности ощутил почти блаженное состояние.

Поля управилась довольно быстро и, уже выливая на спину Иртеньева остатки теплой воды, неожиданно спросила:

— Викентий Георгич, мы вместе ляжем или вам отдельно постелить?

При этих словах у Вики внутри что-то екнуло, и он даже не нашелся что ответить. Сейчас его неотступно мучила мысль, каким образом подступиться к этой почти незнакомой ему женщине, а так все решалось буднично и просто. Впрочем, после совместного купания такой вопрос выглядел вполне естественно, отчего, набрасывая на голову заботливо поданное ему полотенце, Вика, несколько помедлив, тихо ответил:

— Вместе… — и вдруг почувствовал, как его обретшее былую легкость тело начала охватывать сладкая истома…

* * *

Землянка медленно наполнялась рассветной мутью, чем-то напомнив Иртеньеву блиндаж под Сморгонью. Вике не спалось, и, положив руку за голову, он лениво следил, как на темном треугольнике наружной стены все четче вырисовываются два квадратика окон.

Рядом, совсем по-детски уткнувшись носом в подмышку Иртеньеву, мирно посапывала намаявшаяся за прошлый день Поля. Вика вспомнил, как он жадно мял ночью сладко податливое тело женщины, и, испытав мимолетный прилив благодарности, заботливо подоткнул ей под бок сбившееся на сторону одеяло.

Сейчас задумываться о будущем никак не хотелось, и, прикрыв глаза, Вика четко, почти как наяву, представил себе мокрую после очередного дождя брусчатку Львова. Внезапное видение вызвало щемящую грусть, заставив Иртеньева вспомнить все происшедшее с ним в том, таком далеком от него теперь, городе.

На какую-то секунду Вике даже показалось, что он лежит не на сеннике в убогой землянке, заброшенный чуть ли не на край света, а там, в уютной тихой квартирке, где, чтобы умыться, не надо выбегать на улицу, а достаточно всего лишь слегка повернуть латунный, начищенный до блеска, кран.

Практическая сметка, никогда не покидавшая Иртеньева, жестко вернув его к невеселой действительности, тем не менее повернула мысли совсем в другую сторону, заставив всерьез задуматься о возможности побега.

Подспудное желание поскорее выяснить, насколько это осуществимо, оказалось настолько сильным, что Вика, не силах противиться, тут же, отбросив все возникшие сомнения, осторожно, чтоб не разбудить Полю, выбрался из-под одеяла и принялся не спеша одеваться.

Раннее утро встретило Иртеньева удивительной свежестью. Без стука притворив за собой дверь землянки, Вика с наслаждением вдохнул напоенный запахами воздух и первым делом направился к ручью. И уже оттуда, наскоро ополоснув лицо в бочажине, он, снедаемый нетерпением, заторопился к реке.

По заросшему кустарником распадку Иртеньев дошел почти до самой воды и остановился, пораженный открывшимся ему видом. До сих пор, еще там, на барже, среди ссыльных, придавленный неизвестностью, Вика просто не обращал внимания на окружавший его пейзаж, но зато теперь он будто впервые увидел поразившую его первозданную ширь.

Над удивительно спокойной и только ближе к середине чуть тронутой мелкой рябью поверхностью воды стлался туман. В его прозрачной утренней дымке таяли очертания, и все равно, хотя до противоположного берега было не меньше версты, там легко просматривалась сплошная стена леса, разорванная в нескольких местах скальными выходами.

Впрочем, первоначальный восторг Иртеньева довольно быстро отступил, сменившись весьма невеселым выводом. Надежды удрать по реке, где идут только литерные караваны да время от времени появляются редкие пароходы, нет никакой.

И, уже заметив полувытащенный на косу чей-то дощаник, Вика только вздохнул. Даже если б и удалось стащить лодку, все равно плыть можно было лишь вниз по течению, куда-то в тартарары… Столь неутешный вывод тут же заставил Иртеньева сердито поджать губы и решительно направиться к избам, потемневшие крыши которых виднелись невдалеке.

Короткая, домов на двадцать, деревенская улица начиналась сразу от поскотины, и едва Иртеньев ступил на нее, как со стороны крайнего дома его негромко окликнули:

— Эй, политический!

Вика обернулся и увидел, что под стеной хлипкого амбара, опершись локтями на жердь ограды, стоит мужик в исподней рубахе и линялых портках. И еще почему-то Иртеньеву бросилось в глаза то, что мужик был обут в солдатские, давно не чищенные сапоги с порыжевшими голенищами.

Поглядев вокруг и убедившись, что рядом больше никого нет, Вика раздумчиво сказал:

— Ну, допустим, я политический. А тебе чего?

— Да вот, смотрю, может в гости зайдешь… — в дремучей бороде мужика промелькнула насмешливая улыбка.

Чем-то этот бородатый расположил к себе Иртеньева, и он в ответ усмехнулся.

— Пригласишь, зайду.

— Ну то айда за мной… — и мужик, легко оттолкнувшись от ограды, пошел через огород к дому.

Жилье мужика поразило Вику своей убогостью. Через единственное, хотя и застекленное, но донельзя грязное окошко проникало мало света, отчего внутри было темновато. Потому, остановившись у двери, Иртеньев подождал, пока глаза малость пообвыкнут, и только потом начал осматриваться.

Обширная небеленая русская печь занимала почти половину избы. На полатях комком лежал вывернутый наружу овчинный тулуп. В уголке приткнулся ларь, от которого кисло пахло хлебом, посередине стоял стол с лавкой, а на стене висело старое ружье, и была пристроена длинная полка, уставленная туесами.

Интерес Иртеньева к обстановке не остался незамеченным, и мужик добродушно заметил:

— Ты по сторонам зря не зыркай. Я не зимогор какой, тут, почитай, все так живут…

Мужик достал из ларя большой кусок вареного мяса, потом солонку с крупной сероватой солью и, напоследок выложив на стол еще и полкаравая, пригласил:

— Ну, садись, политический.

Соблазнительный запах еды заставил оголодавшего Иртеньева сглотнуть слюну, и он, даже не подумав отказываться, присел к столу. Мужик же, выждав, пока гость окончательно усядется, извлек все из того же ларя два стакана и четвертную бутыль, заткнутую туго свернутой тряпицей.

— Давай, вашбродь, выпьем, коль не побрезгуешь…

— Мне вот только брезговать осталось, — горько усмехнулся Иртеньев и, придвигая к себе стакан, уже до половины налитый мутноватым самогоном, сказал: — Только ты меня благородием не зови, Викентий Георгиевич я.

— Ишь, имя-то какое заковыристое, — мужик аккуратно заткнул бутыль тряпочкой. — А как попроще нельзя?

— Отчего нельзя, можно Егорыч.

— О, эт, брат, другое дело! — обрадовался мужик и заключил: — Ну а я, значитца, Фрол, так что давай, Егорыч, за знакомство…

Прямо на столе острым охотничьим ножом Фрол щедро нарезал мясо, и Вика, макая в соль аппетитные ломти, жадно жевал, не забывая кусать предложенную ему большую, казавшуюся после дорожного недоедания удивительно вкусной, краюху.

Похоже, мужик проявлял гостеприимство не зря, но от крепкого самогона, выпитого натощак, внутри у Иртеньева сразу разлилось приятное расслабляющее тепло, и Вика ничего не спешил уточнять, резонно полагая, что хозяин здесь вовсе не он.

Впрочем, молчание не затянулось. Хитро поглядывая, как Вика расправляется с немудрящей закуской, Фрол одобрительно хмыкнул:

— Я смотрю, Егорыч, мужик ты рисковый…

— С чего так решил?

Вика посмотрел вокруг, подыскивая, обо что бы вытереть жирные пальцы, и, не найдя ничего подходящего, взялся за очередной кусок. Фрол же, немного помолчав, обстоятельно пояснил:

— Эвон ты как там, на берегу, пентюха вологодского обул…

Вика вспомнил обозленного конвоира, кинувшегося на него с винтовкой, и усмехнулся.

— Дело нехитрое…

— Кому как, — покачал головой Фрол. — Я так полагаю, тебе и в штыковой бывать приходилось?

— Было дело… — Вика равнодушно дожевал мясо.

— О как! — весело пыхнул в бороду Фрол и спросил: — Я так понимаю, ты на деревню шел занятию какую подыскать, аль нет?

— Да само собой, раз уж власть предержащие меня сюда определили, — вздохнул Иртеньев.

— Эт верно, — Фрол хитро прищурился. — А сказать, к примеру, ты плавать-то горазд?

— Конечно… Только это еще зачем? — удивился Вика.

— Да мы вот с мужиками собрались невод на Дальнем Плесе затянуть, так оно, ежли желание есть, можем и в долю взять.

— Вы что, невод этот вплавь тащить собрались?

— Да, знамо, нет! — рассмеялся Фрол. — Однако, а как на глыбь невзначай угодишь?

— Понял… — Иртеньев на секунду задумался.

Предложение было сделано, и, поскольку пока выбирать было не из чего, Вика кивнул.

— Ладно, согласен.

— Ну, тады давай еще по единой… — и Фрол снова взялся за бутыль.

* * *

Какая-то длинноносая пичуга сидела у самого берега на мокром окатном камне и посматривала на Иртеньева, смешно наклоняя то в одну, то в другую сторону украшенную темными сережками голову, а где-то выше, за густо разросшимися кустами боярки и калины, нахально стрекотала сорока.

Свежий ветерок сдувал всяческую мошкару подальше в тайгу, дышалось у воды легко, и порой Вике начинало казаться, что все так и должно быть. Сейчас, ощущая, как речная струя приятно холодит ноги, Вика забыл и про брусчатку Львова, и про удобную городскую квартиру.

Наоборот, в окружении нетронутой, почти первозданной природы Иртеньев вдруг почувствовал себя диким охотником и думал сейчас только о добыче, которую могла дать ему закинутая в реку нехитрая снасть.

Хотя берег тут был усыпан камнями, скальные породы в этом месте не сжимали русло, и река широко разлилась, образовав тот самый Дальний Плес, куда мужики, взявшие Иртеньева в долю, добирались на лодке часа четыре.

Лов начали сразу по прибытии, и сейчас Вика стоял босиком по щиколотку в воде, обеими руками сжимая веревку, чтобы удержать «пятовой» конец невода. Дощаник же, на котором они сюда прибыли, с «забегным» концом отходил от берега, оставляя позади себя частую цепочку сделанных из корья поплавков.

Там, в лодке, было четверо. Братья Федот и Федор сидели на веслах, в то время как третий мужик, Родион, подавал аккуратно сложенный невод стоявшему на корме Фролу, откуда тот ловко опускал снаряженную сеть за борт.

По дороге сюда, на Дальний Плес, мужики обменялись с Иртеньевым едва ли десятком слов, хотя все время с интересом поглядывали на него. Вика тоже присматривался к ним, и первое, на что он обратил внимание, опять-таки была обувь.

Странным образом все они, как и Фрол, носили старые солдатские сапоги. Ничего необычного в этом, конечно, не было, но сейчас эти оставленные на берегу четыре пары, стоявшие совсем по-казарменному, наводили на некоторые размышления.

Тем временем, описав по воде почти правильный полукруг, дощаник саженях в двадцати от Иртеньева ткнулся в берег, и мужики, повыскакивав из остановившейся лодки прямо в воду, дружно взялись тянуть невод.

Со своего конца Иртеньев хорошо видел, как по мере выборки сети петля, очерченная поплавками, медленно сужалась, поверхность воды в ней становилась все неспокойнее, и там часто начала всплескивать заметавшаяся рыба.

Когда же подтянутый к берегу невод отяжелел до предела, вода у Викиных ног замельтешила серебристыми хвостами, боками и головами. Отдельные рыбины выскакивали высоко вверх, и некоторые, те, что оказались совсем рядом с краем невода, умудрялись, перескочив его, уйти из снасти.

Вот тогда все бросились выгребать пойманную добычу, да так, что тоже охваченный общим азартом Иртеньев, никогда прежде не участвовавший в столь знатной рыбалке, и сам не заметил, как, ловя голыми руками скользкие хвосты, вымок до нитки.

На взгляд Иртеньева, улов получился богатый, и, хотя мужики, в отличие от записных рыбаков, по этому поводу никак не высказывались, вместительный дощаник оказался полным чуть ли не на треть.

Потом, когда с загрузкой лодки наконец-то управились, Иртеньев вызвался помогать Федоту и Федору развешивать на просушку невод, а Родион с Фролом споро развели костер и, выбрав несколько рыбин пожирнее, занялись обедом.

К тому времени, когда Вика и братья закончили возню с сетью, повыше на берегу уже уютно потрес кивал огонь, а из подвешенного над ним ведра начинал потихоньку струиться аппетитный парок.

Уютно устроившись с наветренной стороны, так чтоб жар костра уходил в сторону, Вика развлекался тем, что, поглядывая через теплое марево, идущее от огня, наблюдал, как дальние кусты начинают терять свои очертания и словно плывут в воздухе.

Из этого блаженного состояния его вывел неожиданно прозвучавший вопрос:

— Послушай, Егорыч, а чего это к тебе наш Савоська еще в самый первый день заявился?

До этого мужики, тоже рассевшиеся вокруг костра, лишь лениво переговаривались между собой, однако сейчас, после вопроса, заданного Родионом, все дружно посмотрели на Иртеньева. Вика понял, что спросили его далеко не случайно, и потому весьма обстоятельно ответил:

— Ну, если тот плюгавый и есть Савоська, то он с меня чего-то заполучить хотел. Как же это он тогда высказался? — вспоминая, Вика пару секунд помолчал и только потом закончил: — Да, он же денег потребовал, «за приселение».

— Эт с какой же такой стати? — сердито выругался Фрол.

— Ну да, я ж не по своей воле сюда прибыл, — пожал плечами Иртеньев.

— Ну а ты ему, Егорыч, чего? — от заинтересованности Родион, спрашивая, даже привстал.

— Да так, ничего… — Иртеньев по очереди посмотрел на всех четверых. — Запустил в него палкой, жаль только, промахнулся.

— То-то, я смотрю, он давеча по деревне как встрепанный бегал да городских всяких клял… — хмыкнул Родион и, удовлетворенный ответом, сразу опустился на место.

Как-то по-заговорщически мужики переглянулись между собой, а Фрол, ловко снимая веточкой пену с начинавшей закипать ухи, дружелюбно предостерег Иртеньева:

— Ты, Егорыч, того, особо не ерепенься. Савоська этот, знамо дело, мужичонка мусорный, однако нонешняя власть таких привечает, иначе б он к тебе и не сунулся.

— Точно, — подтвердил немногословный Федот, а его брат тут же добавил:

— Это ж надо, с таких хором поживиться хотел…

— А, кстати, откуда у вас эта землянка? — поинтересовался Иртеньев и уточнил: — Тот Савоська про какую-то экспедицию вроде как говорил…

— Было такое, — согласно кивнул Фрол и мотнул головой в сторону сидевшего напротив Родиона. — Вон он лучше знает, даже ходил с ними.

— Знамо дело, ходил, — подтвердил Родион и, уже обращаясь только к Иртеньеву, пояснил: — Была тут такая, лет пять тому, однако. С год пробыли. Чего искали, не знаю, а в землянке той сначала склад ихний был, а опосля те, кто по избам жить не схотели, там разместились.

Почему-то эта экспедиция заинтересовала Иртень ева, и, чтоб уяснить поточнее, он спросил:

— А кто они, откуда, не говорили?

— Отчего нет… Погоди, погоди, вспомню… — Родион почесал в затылке. — А, вот… Якутской комиссии. Точно.

— Какой еще комиссии? — удивился Иртеньев. — Они ж, я полагаю, не комиссары какие, а скорей, по науке.

— Во-во, по науке. От А-ка-де-мии, — сбивчиво, по складам выговорил Родион и, довольный тем, что вспомнил такое мудреное слово, радостно улыбнулся.

— А-а… — как-то неопределенно протянул Иртень ев и замолчал.

Подспудно у Вики шевелилась мысль, что эта самая экспедиция еще работает и там удастся пристроиться, но после слов Родиона всякий интерес к бывшим хозяевам землянки пропал.

Мужики явно заметили Викино безразличие, и начавшийся было разговор сам собой оборвался. Похоже, собравшиеся у костра здорово проголодались и сейчас, сосредоточенно глядя на огонь, ждали, когда доспеет уха.

Фрол, беспрестанно орудовавший палочкой над закипавшим варевом, начал принюхиваться все чаще и наконец, сняв в очередной раз сероватую пену, достал ложку, попробовал исходящей паром ухи и объявил:

— Ну, робя, никак, сварилась…

Федот и Федор тут же вскочили, подхватили палку, на которой висело ведро, сняли его с костра и отнесли в сторону. Остальные переместились следом, и, ожидая, пока уха малость остынет, Фрол, хитро прищурившись, обратился к товарищам:

— Ну, как вы?

— Согласны… — вразнобой загудели мужики, поглядывая на Иртеньева, и только тут Вика сообразил, что речь идет именно о нем.

Впрочем, на что именно они согласны, было непонятно до тех пор, пока Фрол не обратился к Иртеньеву напрямую:

— Ты как, Егорыч, в нашу артель вступить хочешь?

— Артель? — Вика задумался и на всякий случай спросил: — А чем вы занимаетесь?

— Разное, — ответил Фрол и тут же пояснил: — Лес корчуем, опять же дрова заготавливаем. Небось поленницу на берегу видел?

— Видел, — коротко подтвердил Иртеньев и кивнул. — Ладно, раз так, согласен…

— Тогда держи, — и Фрол протянул Вике свежевырезанную деревянную ложку.

* * *

Старый, дульнозарядный дробовик болтался на плече у Иртеньева и дружески бил его прикладом по подколенке. Древнее ружье из чистого благорасположения дал Вике Родион и, видимо, опасаясь нареканий, предусмотрительно обратил внимание нового хозяина на брандтрубку, умело переделанную под современный плоский капсюль.

Сибирское лето перевалило за половину, и там, у реки, на прибрежном тальнике да на осинах, росших возле землянки, уже появились блеклые листья, а здесь, в лесу, под солнцем ярко зарделись гроздья рябины.

Вокруг стояла чуткая тишина, нарушаемая только криком не видимой за ветвями иволги да еще шелестом и порой легким хрустом шагов самого Иртеньева. Идти было легко, и лишь время от времени, когда грунт под ногами становился подозрительно мягким, Вика забирал в сторону, выбирая дорогу посуше.

Пожалуй, Вика и сам не отдавал себе отчета, что заставило его ранним утром покинуть опостылевшую землянку и забраться так далеко в чащу. Может быть, потому, что он, выросший в папенькиной усадьбе рядом с заповедными пущами, любил лес, всегда напоминавший ему детство?

Впрочем, скорее всего, сюда, в тайгу, погнала его возникшая как бы ниоткуда тоска. Последнее время, несмотря на кое-как устроенный быт, хлопоты Поли и вроде бы ежедневную занятость, Иртеньева угнетало абсолютно все.

Что ж до самой работы, которую предложили Ир теньеву, то, по совести говоря, она его никак не уст раивала. Как оказалась, мужицкая артель, куда не жданно-негаданно угодил Вика, в основном была занята расчисткой леса.

Зимой на намеченной делянке валили деревья, очищали стволы, а потом сортировали. То, что годилось на постройку, укладывали в штабеля, сучья сжигали, а оставшуюся часть, по мере надобности, пилили на дрова и складывали в поленницу.

С такой работой Вика так-сяк смирился, поскольку другой в деревне все равно не было. Но вот корчевка, которой занялась артель по летнему времени, как оказалось, была Иртеньеву совсем не по силам.

Каждый раз, когда приподнятый вагой пень, обрывая корни, выворачивался наружу, Иртеньев испытывал облегчение и одновременно тупую злость, оттого, что тут же надо браться за следующий. Глухое раздражение все больше накапливалось и уже не отпускало Иртеньева целый день.

Впрочем, по прошествии времени необходимость такой работы для Вики до некоторой степени отпала, так как в деревне прознали, что Поля фельдшер, и отбоя от желающих подлечиться, конечно же, несших с собой что-нибудь съестное, не было.

Но одна мысль о том, что тогда придется проводить время в землянке, была для Иртеньева еще более ненавистна. Хотелось хоть каких-нибудь перемен, и, скорее всего именно поэтому, бросив все, Вика отправился сегодня в тайгу, забросив на плечо дробовик.

Внезапный шорох, послышавшийся в настороженной тишине леса, заставил Иртеньева приостановиться и повернуть голову. В первый момент Вика не понял, в чем дело, и тут вдруг заметил темношерстного длиннотелого зверька.

Только что выбежавший откуда-то соболь замер на сваленном стволе дерева и не спускал глаз с незадачливого охотника. Это был первый случай, когда Вика увидел владельца драгоценной шкурки не в виде дамского палантина, а вживе.

Иртеньев инстинктивно потянул с плеча ружье и, сам поняв всю абсурдность такого намерения, коротко рассмеялся. Ведь стрелять пушного зверя летом, да еще из дробовика, было не чем иным, как пустой тратой пороха.

Вспугнутый смехом зверек скользнул в чащу, а Вика, словно в первый раз увидев окружавшие его деревья, огляделся. Да, этот лес был совсем не таким, к какому с детства привык Иртеньев. Здесь солнечные лучи не достигали земли, и все вокруг было сумрачным.

Казалось, лет двадцать назад бешеный ветер, сорвавшись с вершины ближайшего гольца, переломал непомерной толщины стволы, и они, как трава, легли на землю, устроив этот бурелом, сквозь который сейчас с трудом пробивался молодняк.

Вдобавок ставшая непроходимой тайга, забитая вывернутыми полуистлевшими пнями, вперемежку с трухлявыми колодами, прикрыла землю быльем и папоротником, с нагло торчавшими из него ярко-красными шапками мухоморов.

Дальний, едва слышный гудок парохода заставил Иртеньева насторожиться. В первую очередь странным было то, что звук пришел совсем не с той стороны, откуда, по Викиным прикидкам, его следовало ждать.

Теперь мрачноватая картина окружающего леса странным образом подействовала на Иртеньева, вызвав вроде бы беспричинное беспокойство. Он испуганно прислушался, но больше никаких гудков слышно не было.

На какой-то момент Вике стало не по себе. Судя по всему, ему следовало идти совсем не в ту сторону, но он точно помнил, откуда долетел гудок, и, значит, река была именно в том направлении, а вовсе не там, где он рассчитывал.

Долетевший издалека гудок поколебал былую уверенность Иртеньева, и он начал растерянно озираться по сторонам. Возникшие сомнения в конце концов завершились тем, что Вика решил довериться слуху.

Впрочем, чем дальше теперь шел Иртеньев, тем больше его грызли сомнения. К тому же раньше он не делал никаких затесей, так что теперь приходилось полагаться только на собственное чутье, а вот оно-то как раз и приводило к некоей раздвоенности.

В какой-то момент Вике даже показалось, что он заблудился и начал кружить, однако новая попытка сменить направление заставила Иртеньева, с испугу принявшегося кидаться из стороны в сторону, только окончательно запутаться.

Когда Вика наконец-то сумел взять себя в руки, он с удивлением понял, что очутился на небольшой прогалине, всего шагов двадцать в поперечнике, густо заросшей распластанным понизу седоватым мхом. Посередине ее росла кривоватая сосна, а чуть в стороне, у самого края, из земли торчали полусгнившие колья разрушенного шалаша.

По спине Иртеньева отчего-то пробежал странный озноб, но Вика, пересилив неизвестно чем вызванное желание тут же уйти, медленно пересек поляну и остановился возле остатков чужого пристанища.

Иртеньев присмотрелся, но ничего необычного не заметил. Лишь темная полоса когда-то лапниковой подстилки, местами уже скрытая мхом, указывала на место ночлега. Судя по всему, шалаш был заброшен и сам разрушился от времени.

Вика машинально ткнул мох носком сапога и вдруг увидел, как из-под подошвы вывернулась позеленевшая гильза трехлинейки. Иртеньев присел на корточки и начал приподнимать слежавшийся лапник. Гильз больше не попадалось, но там, где предположительно было изголовье, Вика нащупал какой-то комок.

Отбросив подстилку в сторону, Иртеньев увидел что-то завернутое в тряпицу, еще не потерявшую блекло-синего цвета. Осторожно развернув находку, Вика увидел поржавевшую банку от монпансье, а под ней — нечто напоминающее бандероль, плотно завернутую в клеенку и перевязанную шпагатом.

Вика взял на удивление тяжелую жестянку в руки и попытался открыть. Похоже, смазанная ружейным маслом, крышка снялась неожиданно легко, и Вика, увидав содержимое, не удержался от восторженного матюка.

На две трети банка от монпансье была заполнена золотым песком, помеченным черными вкрапинами шлиха, а сверху, почти вровень с краем, лежал блестящий, похожий на дольку грецкого ореха, самородок.

Вот теперь-то Иртеньеву все стало предельно ясно. О таежных нравах он уже был наслышан достаточно и понял, что пропавший хозяин свертка наверняка стал жертвой «охотника на горбачей», сгинувши где-то здесь в чаще.

Не развязывая шпагат, Вика поспешно затолкал мягко гнущуюся клеенчатую бандероль под ремень, тяжелую банку с золотом сунул в карман и, на всякий случай поправив болтавшийся за спиной дробовик, прислушался.

В лесу царила тишина, и на какой-то момент Иртень еву снова стало не по себе. Ему вдруг показалось, что кто-то невидимый бродит рядом, он напряг слух и неожиданно уловил едва различимое сквозь шорох листвы и журчание воды.

И все страхи Иртеньева враз исчезли. Где-то здесь неподалеку протекал ручей, и Вика мгновенно уяснил, что если он пойдет вниз по течению, то эта журчащая вода обязательно рано или поздно, но должна вывести его из леса к реке.

* * *

Лишь на третий день утром, проблукав ровно двое суток по тайге, голодный, измотавшийся Иртеньев наконец-то вышел к деревне и, только остановившись перед входом в свое жилище, окончательно осознал, что он все-таки выбрался.

Вика, радостно встряхнув головой, решительно распахнул дверь, и вот тут, впервые за все время пребывания здесь, землянка, встретившая Иртеньева кисловатым запахом убогого быта, показалась ему родным домом.

Выждав, пока глаза привыкнут к сумраку, Иртень ев негромко позвал:

— Поля…

Прикорнувшая было на краешке нар женщина мгновенно сорвалась с места и всплеснула руками.

— Ой, Викентий Егорыч! Пришли…

— Как видишь, — Иртеньев с наслаждением стянул сапоги и, присев к столу, спросил: — Покушать ничего нет?

— Да как же, как же!.. — Поля стряхнула с себя остатки сна и сразу захлопотала.

Перед Иртеньевым тут же появился до этого заботливо укутанный в меховую кацавейку и все еще источающий тепло чугунок с кашей, солидный ломоть хлеба, а за ним, неизвестно откуда взявшаяся, бутылка.

Иртеньев вопросительно посмотрел на Полю, и она принялась торопливо пояснять:

— Так это ж мне принесли. Чтоб заместо спирта…

— Ну, если так… — удовлетворенно протянул Вика и, плеснув себе сразу полчашки самогона, залпом выпил и взялся за ложку.

Глядя на жадно жующего Иртеньева, Поля неожиданно заволновалась и торопливо начала объяснять:

— А я с вечера как чуяла, вот-вот придете. Кашу сварила и в кацавейку, чтоб не остыла. Только вот вы уж, Викентий Егорыч, не обессудьте, я все оставшееся сало порезала и в чугунок сунула. Решила, как вернетесь, чтоб еда сильной была…

Не понимая, про что речь, Иртеньев опустил ложку и вдруг вспомнил, что Поля говорит о том куске сала, который он хранил на черный день, когда их этап еще плыл на барже. Столь бесхитростная забота вызвала у Иртеньева прилив благодарности, и он улыбнулся.

— Да что ты, что… — Вика снова запустил ложку в чугунок. — Чего то сало беречь, оно уж, небось, и желтеть начало.

Поля сразу успокоилась и, уперши кулачок в подбородок, принялась следить, как Иртеньев ест.

Двухдневное блуждание по лесу дало себя знать, и уже через пару минут Вика старательно скреб ложкой по дну чугунка, выбирая удивительно вкусные остатки. Потом, осоловев от еды и самогона, он вылез из-за стола и буквально повалился на нары.

Лежать вот так, не испытывая ни тревоги, ни стра ха, ни потребности время от времени проверять, на месте ли капсюль на самодельной брандтрубке дробовика, было неизъяснимо приятно, и Вика сам не заметил, как задремал.

Проснулся Иртеньев оттого, что кто-то деликатно встряхивал его за плечо и приговаривал:

— Слышь, Егорыч, проснись…

Когда сквозь сладкую дрему смысл этих слов дошел до сознания Иртеньева, Вика продрал глаза и, увидав возле нар Фрола, недоуменно спросил:

— Тебе чего?

— Как это чего? — изумился Фрол. — Он шастает неведомо где, а тут Савоська такой крик поднял…

— Савоська? — удивился Иртеньев и, сев на нарах, удивленно спросил: — А ему-то какое дело?

— Ну как же… — Фрол отпустил плечо Иртень ева и, усевшись на лавку, пояснил: — Он же тут вроде как власть. А ты, само собой, политический. И вдруг пропал. Вот он к нам и пристал. Орет, искать надо. А где тебя, сердешного, в тайге искать будешь? И опять же, а вдруг ты и взаправду дал деру? Вот и зашел…

Фрол как-то неловко склонил голову к плечу и хит ровато прищурился. Только сейчас Иртеньев понял, как восприняли в деревне его отлучку, и с жаром возразил:

— Да не убегал я! Закружило меня там, в лесу.

— Бывает… — согласился Фрол и поинтересовался: — Но хоть где блукал-то, сказать можешь? Ничего приметного не видал? Может, там затеси или балаган какой?

— Балаган? — Сразу насторожившись, Иртеньев безразлично пожал плечами. — Бурелом видел, а так, вроде, везде лес как лес…

— Эх ты, лес… — насмешливо фыркнул Фрол. — Тебя ж, паря, аж в Гнилую падь занесло. Гиблое мес то. Там, люди бают, и морок приключиться может.

Что именно заставило его так заметаться по лесу, Иртеньев не знал, но сейчас, вспомнив тот беспричинный страх, охвативший его тогда, он с жаром возразил:

— Да нет, морока не было, — и тут же, словно убеждая самого себя, принялся оправдываться. — Там, понимаешь, Фрол, гудок меня с толку сбил. Пароход совсем не с той стороны загудел, вот я и начал кружить…

— Ну и как же ты вышел? — деловито спросил Фрол и снова, сморщившись, покрутил шеей.

— Да мне там ручей встретился. Так я по воде к самой реке и выбрался. Только уж больно далеко это. Пока до деревни добрался, две ночи в лесу ночевать пришлось.

— Постой, постой… — оживился Фрол. — Дык ты, никак, по тому ручью аж к островам вышел?

— Ну да, — подтвердил Иртеньев, сразу вспомнив два островка, недалеко от впадения ручья деливших пополам речной стрежень.

— Однако, ясно! — рассмеялся Фрол и, водя пальцем по столу, начал объяснять: — Там дале понизу река завертает круто, а перед теми островами пароходы кажный раз гудят, потому как им расходиться надо.

Довольный, что блужданиям Егорыча нашлось столь понятное ему объяснение, Фрол хотел было повернуть голову, и вдруг вновь болезненно сморщился.

— А ты чего это шеей так плохо ворочаешь? — только теперь обратил внимание на поведение мужика Иртеньев.

— Да тут, паря, дело такое, — явно смущаясь, пояснил Фрол. — Нарвало там чего-то. Думаю, чирей, мне ж не видать…

Поля, до этого молчком сидевшая в уголке, враз встрепенулась и спросила:

— Дядя Фрол, может, я гляну?

— Да чего тут спрашивать, — подбодрил ее Вика. — Конечно же, посмотри.

Смущенно крякнув, Фрол с готовностью расстегнул ворот рубахи, и Поля, зайдя сзади, с минуту рассматривала его шею, а потом безапелляционно заключила:

— Так не пройдет, резать надо…

— Резать? — недоуменно переспросил Фрол. — Вот те и на, а я как раз Егорыча на охоту звать собрался, за свежиной…

— С охотой повременить можно, — солидно поддержал Полю Иртеньев. — А там, глядишь, за пару дней и пройдет.

— Ну, тады ладно, — со вздохом подчинился Фрол. — Коль говоришь, что пройдет…

— Конечно, пройдет, и тянуть нечего, — уверенно подтвердила Поля и привычно захлопотала.

Наблюдая, как женщина возится со слегка испуганно посматривающим в ее сторону Фролом, Иртеньев подумал, что наверняка они с полчаса будут заняты, и, решив воспользоваться моментом, поднялся.

— Я думаю, мне пока тут делать нечего, — с улыбкой заявил Вика и, подхватив с лежанки пиджак, карман которого заметно оттягивала жестянка с золотом, направился к выходу.

Сейчас, когда лесные страхи остались в прошлом, спрятанный под ремнем клеенчатый пакет властно напомнил о себе. Потому-то, оставив Полю с Фролом и выбравшись наружу, Иртеньев первым делом осмотрелся, проверяя, не шляется ли кто поблизости.

Убедившись, что кругом все спокойно, Иртеньев не спеша обошел землянку кругом и, выбрав место, осторожно приподнял дерн, укрывавший кровлю. Затем, достав жестянку с золотом из кармана, он засунул находку в щель между бревнами, прикрыл сверху дерном и еще раз огляделся.

Вблизи не было ни души, и, облегченно вздохнув, Иртеньев присел на скат крыши. Потом не спеша вытащил из-под ремня завернутый в клеенку пакет, разорвал связывавший его шпагат и извлек оттуда хорошо сохранившуюся общую тетрадь в добротном коленкоровом переплете.

Осторожно разлепив слежавшиеся страницы, Иртеньев увидел, что тетрадь исписана от корки до корки косым неразборчивым почерком. Вика попробовал читать, но это у него получалось плохо, и он лишь с трудом улавливал смысл той или иной фразы.

Убедившись, что так ничего не получается, Вика наскоро просмотрел тетрадь и, только увидав в самом конце тщательно вычерченные кроки, понял главное. Сейчас он держал в руках не что иное, как описание какого-то месторождения, сделанное, судя по имевшейся на форзаце дате, еще в 1925 году…

* * *

Через пару дней, как собирались, пойти на охоту не вышло, из-за того что Фрол пролежал пластом чуть ли не неделю. Оказалось, у мужика был вовсе не чирей, а гнойник, откуда выходил осколок, засевший там после застарелого ранения и который Поле пришлось выковыривать обыкновенным ножом.

Иртеньев уж было подумал, что об обещанной охоте придется забыть, но, едва поднявшись на ноги, еще даже не сняв повязку с шеи, Фрол немедленно вспомнил о своем обещании, и сейчас, вышагивая чуть впереди Вики, то и дело крутил головой и каждый раз с удовольствием повторял:

— Ты ж смотри, дело какое, вроде больно, а повернуть легко…

Из этих слов Иртеньев сделал безошибочный вывод, что вынутый Полей осколок давно досаждал Фролу. Где и когда ему досталось, Фрол не распространялся, да Вика его и не спрашивал. Со слов Поли Иртеньев знал, что ранение у мужика было не такое уж давнее, осколок просидел в теле от силы лет шесть, а это уже наводило на кое-какие размышления.

Однако сейчас, оставив все домыслы на потом, Иртеньев шагал вслед за Фролом, вполуха слушая его рассуждения об охоте и ни о чем не беспокоясь, так как, судя по часто встречавшимся старым затесям, они шли давней охотничьей тропой.

Тем временем Фрол явно сел на своего конька и, поучая Иртеньева, принялся увлеченно объяснять все тонкости здешнего зверованья:

— Тут, Егорыч, первое дело — птичий разговор слушать. По нему все определить можно. Особливо ежели сороки всполошатся и ихний гомон приближаться учнет, вот тут держи ухо востро. Она, сорока, все видит, ей все едино, что человек, что зверь, как углядит, в момент всем доносит…

При этих словах Иртеньеву вспомнилась поросшая мохом поляна и царившая там гнетущая тишина. Вика даже на всякий случай прислушался, но кругом все было спокойно, и его внимание снова привлек Фрол, гнувший свое:

— Однако скажу тебе, Егорыч, ежели часто в тайгу шастать, то оно, конечно, всякие там ловушки наладить можно и, само собой, капканы. Но там, паря, главное абы железом не пахло, и чтоб духу человечьего не слыхать было…

— Да как же так можно? — искренне удивился Вика.

— Можно, паря, можно, — Фрол в очередной раз повернулся к Иртеньеву и усмехнулся. — Барсучий жир здорово помогает, ежли как следует намазаться, дух ентот начисто отбивает. Опять же, пороху, само собой, экономия…

— А что, с патронами у вас туговато? — догадался Иртеньев и уточнил: — Наверно, завоза нет?

— Почему нету, есть. «Охотсоюз» по семь копеек за штуку сколь хошь отпустит… — несколько глуховато отозвался Фрол и неожиданно замолчал.

Только сейчас Иртеньев заметил, что Фрол всячески избегает любого упоминания о предстоящей охоте, и усмехнулся. Наверняка бывалый зверолов искренне верит в приметы, да к тому же, судя по их оружию, дело предстояло серьезное.

Вика на всякий случай даже поправил плотно сидевшую на ремне легкую драгунку, от щедрот Фрола сменившую допотопный дробовик, и с уважением посмотрел на армейский винчестер своего спутника. Винтовка Фрола наверняка была из тех, что поставлялись Америкой еще в 1915 году.

Стремясь показать, что он уважает давний обычай, Вика, решительно уходя от охотничьей темы, спросил:

— А что, из ваших деревенских кто-нибудь, как и я, блукал?

— Да вроде как нет, — с готовностью отозвался Фрол и с некоторой запинкой добавил: — А вот у тех, с экспедиции, чегой-то такое было…

Ответ был именно таким, на какой рассчитывал Иртеньев, и он, как бы между прочим, поинтересовался:

— А у тех что приключилось?

— Да поговаривали, будто не все из тайги вышли, только вот кто да что, не скажу, потому как они от нас в осторонь…

Видимо, не желая вдаваться в подробности, Фрол замолчал, однако сказанного Иртеньеву было более чем достаточно, и он, узнав главное, чтобы не привлекать внимания, немедленно прекратил расспросы.

Дальше они шли молча и примерно через час выбрались на небольшую поляну, где с краю приткнулся неказистый, крытый простым корьем, охотничий балаган. Чуть поодаль Иртеньев углядел торчавший из земли валун, рядом с которым кто-то уложил замшелую колоду.

Похоже, эта уютная полянка и была на сегодня их целью, потому что Фрол тут же устроился отдыхать на колоде, а Иртеньев, уже из чистого любопытства, заглянул в убогое строение. Однако внутри так воняло сырой невыделанной шкурой, что Вика немедленно выскочил наружу, под насмешливую реплику Фрола:

— Что, запашок-то не ндравится?

— Не-е-т, — садясь рядом, в тон ему протянул Вика и, обратив внимание как держит винчестер Фрол, тоже поставил свою драгунку между колен.

Прямо из-под валуна, почти у ног охотников, выбивался родник, наполнявший прозрачной водой каменистую расщелинку, обросшую по краям мохом. С минуту Фрол сосредоточенно смотрел на бегущую по поверхности легкую рябь и вдруг сказал:

— А ведь выходит, что нонешняя власть куда хужее прежней. Вот мы с мужиками и маракуем, как оно дальше быть. Может, Егорыч, ты, как человек умственный, нам чего присоветуешь, а?

Иртеньев ошарашенно смотрел на Фрола и молчал, не зная что отвечать. Запохаживало на то, что мужики с самого начала присматривались к Иртеньеву, имея на него свои виды, и, похоже, совсем не случайно Фрол заговорил так откровенно именно здесь, где никого, кроме них двоих, не было.

Впрочем, говорить что-то так и так было надо, и Вика негромко, раздумчиво произнес:

— Что я тебе присоветовать могу, Фрол? Ты ж видишь, я и сам, как кур в ощип, попал.

— Э, не скажи, Егорыч, не скажи! — Фрол заговорщически подмигнул Иртеньеву. — Я так маракую, раз большевички тебя аж сюда к нам запроторили, значитца, вовсе не зря…

— Ну, зря, не зря… — Иртеньев в упор посмот рел на Фрола и жестко сказал: — Ты, я думаю, мужик битый, к тому же, как я понимаю, и порох нюхал.

— Да уж, — покачал головой Фрол. — Нанюхался! Как начал в 14-м, так десять лет без передыху…

Поняв, что проговорился, Фрол оборвал себя на полуслове, однако Иртеньев сделал вид, что ничего не заметил. Какую-то секунду Вика еще колебался, но, внезапно ощутив неизвестно откуда возникшую злость, высказался напрямую:

— Вот что, Фрол, я тебе в глаза скажу. Вы, мужики, нас не поддержали, решили, что, мол, сами с усами, вот теперь и хлебайте. А мое дело так и так труба.

Не ответив, Фрол только укоризненно посмотрел на Иртеньева и, видимо, машинально потянул вверх скобу затвора. С легким щелчком затыльник винчестера отошел в сторону и послушно выбросил на траву маслянистый патрон.

Какое-то время Фрол все так же сидел неподвижно, потом, словно очнувшись, подобрал патрон, вытер его о штанину и аккуратно вложил назад в окошечко магазина. Похоже, возня с винчестером позволила мужику сосредоточиться, и он снова заговорил:

— Ты, Егорыч, видать, не так меня понял. Не о нас речь. Ежели что, мы и в тайгу подадимся. А там золотишко, пушнина, не пропадем. Меня и робят другое беспокоит, ведь что с державой при таких хозяевах будет?

Никак не ожидавший такого поворота Иртеньев сразу не нашелся, что и ответить, и лишь после некоторого раздумья, оценив собеседника по достоинству, сказал:

— Что будет, спрашиваешь… Опять, брат, война будет.

— Вот и я так думаю.

Вика быстро взглянул на так озадачившего его мужика и вдруг понял, что они говорят о разных вой нах, в то время как Фрол, занятый своими мыслями, почему-то горестно вздохнул и, внезапно поменяв тему, сказал:

— Ты бы, Егорыч, дома малость поостерегся…

— При чем здесь дом?

Иртеньев недоуменно воззрился на Фрола.

— А при том, — вздохнул Фрол. — Савоська наш по всей деревне растрезвонил, будто, пока мы на росчистях были, в твою землянку начальник наведывался. Тот, что селил вас тут…

— К Поле? — изумленно переспросил Иртеньев, и сердце у него отчего-то тревожно екнуло.

* * *

В землянке уютно пахло свежей сыростью и кухней. Поля, только что закончившая мыть пол, развела огонь и хлопотала возле плиты. Охота вышла удачной, Фрол выделил напарнику приличную долю, и теперь женщина жарила аппетитные кусочки, чтобы потом, залив их жиром, попробовать заготовить мясо впрок.

Сам же Иртеньев, упершись локтем в подушку, полулежал на постели и думал. Слова о начальнике, наведывающемся в землянку, заставили Иртеньева посмотреть на сожительницу совсем другими глазами. Если в болтовне Савоськи была хоть капля правды, то не приходилось сомневаться, что Поля — агент ГПУ.

Впрочем, как раз это Иртеньев воспринимал нормально и винить Полю не собирался. Мало ли как у нее складывались обстоятельства, и (это Вика хорошо знал), чтобы уцелеть там, на Тамбовщине, очень даже возможно, что женщине просто не оставалось другого выхода…

А вот вопрос, для чего здесь, в глухой деревушке, где ссыльных-то всего двое, оставлен специальный агент, очень волновал Иртеньева. По всему выходило, что власть вроде как опасается его, но, по зрелом размышлении, эту абсурдную мысль Вика отбросил начисто.

Потом у Иртеньева возникло предположение, что его могли подкинуть с целью спровоцировать еще остававшихся здесь контриков, но почти сразу Вика от него отказался. Никто не предполагал, что он бросится защищать Полю и, сам того не зная, подыграет неплохо поставленному спектаклю.

Если женщину оставили здесь специально, то уж, конечно же, совсем по другой причине. И тут, когда в памяти Иртеньева вдруг всплыли выставленные на берегу в явно казарменный ряд сапоги, его мысль устремилась в ином направлении. Вика принялся анализировать настроения здешних мужиков, вспомнил их подчеркнутое внимание к нему, затем присовокупил осторожные расспросы Фрола, и сразу начала вырисовываться совсем иная картина.

Тут уж и профессия Поли легла точно в масть. Конечно же, в деревне, не имеющей своего медпункта, к внезапно появившейся фельдшерице жители повалят валом и в порыве благодарности за помощь охотно расскажут все, что она пожелает.

При таком раскладе и его неожиданное водворение в землянку вместе с женщиной приобретало смысл. Очень может быть, что пока он сидел взаперти в душном трюме, наверху в каюте обсуждали, как можно использовать сложившуюся ситуацию.

Обдумывание новой, достаточно стройной концепции прервала Поля. Прихватив край влажной тряпкой, она переставила горячую сковородку с шипящими, хорошо прожаренными кусками мяса прямо на стол и позвала Иртеньева:

— Викентий Егорыч, садитесь кушать…

Не заставив себя упрашивать, Иртеньев охотно подсел к столу, но есть не стал, а неожиданно спокойно, с некоторой долей сарказма, обратился к Поле:

— Может, ты, душенька, скажешь, зачем это наш гэпэушный начальник, когда меня нет дома, сюда в землянку наведывается?

И тут Иртеньева прямо поразила реакция женщины. Поля побледнела, руки у нее опустились, и сбивчивым, каким-то обреченным голосом, она спросила:

— Бить будете?

— За что? — изумился Иртеньев, и вдруг словно пелена спала с его глаз.

Сапоги, поставленные в ряд, это всего лишь казарменная привычка, расспросы Фрола — не больше, чем интерес обеспокоенного человека, а стоявшая сейчас перед ним женщина — вовсе не агент ГПУ, а только партнер для простого животного сово купления.

С предельной четкостью Иртеньев осознал, что все его хитроумные умозаключения — не что иное как плод вывихнутого Гражданской войной воображения, а Поля всего лишь молодая и привлекательная шлюшка.

Правда, условия, в которых они очутилась, могли толкнуть женщину на что угодно. Во всяком случае, никакого морального права обвинять ее Вика не имел. У него даже появилось желание хоть как-то оправдать запутавшуюся девчонку, и он спросил:

— Он что, тебя изнасиловал?

— Нет, не сильничал… — Поля опустила голову. — Я сама…

Все стало на свои места, и, ощутив в душе нечто похожее на горечь, уже чисто по инерции Вика поинтересовался:

— И давно ты с ним спуталась?

— Да в тот день… Когда солдат лез, а вы… — Поля вздохнула. — Потом начальник вас запер, а меня к себе завел и сказал…

Ну что ж, в какой-то мере Иртеньев понимал этого начальника. Для здорового мужика, заброшенного превратностями службы в чалдонскую глушь, миловидная и молодая Поля была ой-ой какой лакомый кусочек…

В какой-то момент Иртеньеву зримо представилась капитанская каюта с занавеской на иллюминаторе, смятая постель и скрипящая койка под двумя слившимися воедино телами. Причем Поля виделась ему во всех, таких знакомых, подробностях, а голый начальник почему-то казался жилистым и волосатым.

Видение было настолько четким, что оно вызвало почему-то сильнейшее вожделение, сразу охватившее Иртеньева. Не в силах сдержать себя, Вика вскочил из-за стола и бросился на Полю. Рывок был так резок, что она, до этого покорно, исподволь, следившая за ним, испуганно отшатнулась.

А Вика, уже не помня себя, сгреб женщину в охапку и принялся остервенело стаскивать с нее сарафан. Видимо, думая, что ее сейчас все-таки начнут бить, Поля безвольно опустила руки, и только когда Вика, раздев ее догола, буквально швырнул на постель, женщина, наконец-то поняв, чего добивается мужчина, подалась к нему всем телом.

Все, что происходило дальше, Вика воспринимал урывками. Поля стонала, вскрикивала, что-то несвязно бормотала и то и дело целовала Иртеньева, прижимая мокрое от слез лицо к его ерзающей щеке.

Порой, уклоняясь от ее поцелуев, Вика отворачивал голову в сторону и тогда, кося глазом, видел голое колено женщины и почему-то растопыренные пальцы ее ступни, которые резко вздрагивали в такт каждому мужскому толчку.

Сколько это продолжалось, Вика не знал, да и не хотел знать. Его охватило чувство удивительной близости, и, когда женщина наконец забилась в его объятиях, он только сильнее сжал руки, все глубже погружаясь в сладостную нирвану.

Из этого блаженного состояния Иртеньева вывело приглушенное всхлипывание Поли. Вика открыл глаза и увидел, что она плачет, плотно прижимаясь к его боку и одновременно поглаживая ладошкой ему шею и грудь.

— Ты чего? — забеспокоился Вика. — Больно, что ли, было?

— Нет, мне хорошо, очень… — почему-то шепотом ответила Поля, потом улыбнулась сквозь слезы и проникновенно добавила: — У меня такого, как с вами, еще никогда не было…

— Ну вот, дурочка, — повинуясь какому-то внут реннему порыву, Вика притянул женщину к себе. — Чего тогда плакать?

— Вас жалко, как вы тут без меня…

— Так я ж тебя не бросаю, — удивился Вика.

Одновременно Иртеньев поймал себя на мысли, что его вовсе не беспокоит то, что он лежит в убогой землянке, и то, что где-то там, на воле, в его соперниках ходит сам гэпэушный начальник.

— Не в том дело, — Поля опять громко всхлипнула. — Вася меня отсюда забрать хочет…

— Вася — это кто, тот начальник? — догадался Иртеньев и, приподнявшись на локте, внимательно посмотрел на Полю. — Одно странно: хотел бы забрать, забрал…

— Так он же с вами договориться хочет…

— Со мной? — изумился Иртеньев и, не понимая в чем дело, спросил: — А ты-то сама что думаешь?

— А что мне думать? — Поля деловито вытерла слезы. — Разве я вам, Викентий Егорыч, пара? Это только здесь так…

Вот теперь Вика понял главное. Женщина, лежащая сейчас с ним рядом, изо всех сил хочет как-то облегчить свое положение, и уж, конечно, при любых обстоятельствах, он в данный момент помочь ей ничем не может…

Теперь, когда все вроде бы стало по своим местам, оставалось выяснить последний нюанс, и, немного подумав, Иртеньев сказал:

— Все равно, тут что-то не так… — Вика откинулся спиной на подушку. — Вот ты объясни мне, чего вдруг ему со мной говорить захотелось? Ведь, если по совести, зачем ему это?

— Ну а как же? — Поля отстранилась от Иртень ева и объявила: — Ведь он же на мне жениться собрался…

Услышав такое, Вика только крякнул, молча встал, не одеваясь присел к столу и, почему-то не испытывая ничего, кроме чувства голода, прямо рукой взял со сковородки еще теплый кусок жареного мяса…

* * *

Василий Белкин, старший оперуполномоченный Сибирского ОГПУ, сидел напротив Иртеньева, тяжело навалившись грудью на стол. Признаться, Вика до самого появления начальника в землянке не верил, что Поля говорила правду. Нет, то, что гэпэушник обещал женщине нечто подобное, Вика вполне допускал, однако считал это просто мужским пустословием.

И вот сейчас, разглядывая нежданого гостя в упор, Иртеньев отмечал и коверкотовую гимнастерку, и диагоналевые галифе, и ярко начищенные, никак не предназначенные для таежной хляби, хромовые сапоги. Да, судя по всему, начальник готовился к сегодняшнему визиту специально.

Хотя, после памятного объяснения, разговор об отчего-то пожелавшем свататься Васе пару раз заходил, сейчас, насколько мог понять Иртеньев, внезапное появление не имело предварительной договоренности, иначе Поля обязательно предупредила бы его.

Да и сама женщина, едва увидев в дверях расфранченного гэпэушника, сначала растерялась, потом захлопотала, выставила на стол какую-никакую снедь, водрузила на середину знакомую бутыль с самогоном и, еще немного потоптавшись кругом, убежала наружу, оставив мужчин одних.

Похоже, оказавшись в компании со ссыльным в столь необычной ситуации, начальник чувствовал себя неуверенно, так как он довольно долго молчал, потом, все так же не говоря ни слова, нагнулся, поднял с пола принесенный с собой чемоданчик и положил его себе на колени.

Щелкнув замком, гэпэушник оценивающе посмот рел на стол и принялся выставлять свою часть угощения. Так, не спеша и по-прежнему молча, визитер поочередно извлек из чемоданчика бутылку «белой головки», копченую колбасу, сыр и белый хлеб городской выпечки.

Убрав чемоданчик, начальник вздохнул и в первый раз высказался:

— Ну что, ваше благородие, для начала выпьем?

— Ну давай, комиссар, выпьем…

Иртеньев взял бутылку самогона и, увидев, как гэпэушник в свою очередь потянулся за «белой головкой», весело фыркнул. До определенной степени ему показалось символическим так явно выраженное перераспределение вкусов.

Гэпэушник, не поняв в чем дело, удивленно воззрился на Иртеньева.

— Ты чего смеешься?

— Да видишь вот, — Иртеньев приподнял бутылку. — Теперь каждому свое…

— Ясное дело, — начальник хмыкнул и заключил: — Наливай из твоей, из моей потом отполируем.

Сосредоточенно глядя, как Иртеньев наливает самогонку, гэпэушник деловито спросил:

— Знаешь, зачем я здесь?

— Знаю… — Вика поставил бутыль на место и взялся за кружку. — Одного только не пойму, не проще ли меня, раба Божьего, вывести в тайгу да и шлепнуть?

— Проще, — согласился гэпэушник и внимательно посмотрел на Иртеньева. — Чокаться будем?

— А, чего там… — Вика стукнул своей кружкой о кружку гостя и залпом выпил чистый, приятно дерущий глотку, самогон.

Они выпили, и гэпэушник опять заговорил первым:

— Вот ты интересуешься, почему я тебя в тайгу не спровадил. Отвечу. Когда тебя в трюм заперли, я ей сказал по-простому: «Ляжешь, здесь высажу, а нет — поедешь на острова».

— Ну и как, легла? — Вика едва погасил внезапную злость.

— Лечь-то легла, но условие выставила. На все согласна, но чтоб и тебя, контру деклассированную, не на острова везли, а вместе с ней здесь оставили…

Такой поворот для Иртеньева был совершенно неожиданным, и он хорошо подумал, прежде чем задал следующий вопрос.

— Вот объясни мне, комиссар, с какого такого дива у тебя в мозгах карамболь вышел: то по-простому, значит, ложись, а тут вроде как замуж зовешь?

— Долго рассказывать. Одно скажу — и сам не пойму, только прикипел я к ней, да и она…

Слова гэпэушника удивили Иртеньева. Признаться, до сих пор он считал, что Поля, как и все женщины, немного фантазирует, поэтому, снова разливая самогон по кружкам, Вика, уже без всякой издевки, спросил:

— Так ты как считаешь, она тебя любит или меня?

Гэпэушник вздохнул, одним махом опустошил кружку и только после этого ответил:

— Ты пойми, она ж, бедная, промеж нас двоих мечется. Ведь я, скажем так, свой, простецкий. А вот ты для ней кто? Барин, да еще ого-го какой! Любой бабе лестно такого мужика заполучить. Я ж вашего брата много видел. Завидки берут, какие люди. Конечно, и мразь попадается, но это уже другая порода…

— Ну почему же… — негромко возразил Иртень ев. — Среди мужиков тоже очень даже толковые есть. Только вы, большевички, зачем-то таких в Сибирь на погибель гоните… С кем останетесь, комиссар, — с Савоськами?

Иртеньев сознательно пошел на обострение разговора и сейчас напряженно ждал, что же ответит гэпэушник. Однако на этот раз собеседник молчал долго. Он сосредоточенно разливал самогон, пил, внимательно наблюдая, чтобы Иртеньев пил тоже, снова наливал и снова пил.

При таком темпе самогон быстро кончился. Начальник зачем-то посмотрел опустевшую бутылку на просвет, поставил ее на стол, потом все так же молча взял «белую головку» и, ловким ударом вышибив пробку, перешел на водку. А вот когда крепчайшая алкогольная смесь достаточно задурманила голову, гэпэушник с какой-то странной интонацией произнес:

— Твоя правда…

— Да уж… — отозвался Иртеньев.

Хмель тоже начинал забирать Вику, голова понемногу становилась чужой, движения замедлились, и, хотя пока нить мысли не терялась, Иртеньев чувствовал, что прежняя осторожность уходит, сменяясь пьяной бесшабашностью.

Похоже, гэпэушник испытывал нечто подобное, и, видимо, у него против воли вырвалось нечто весьма сокровенное:

— Я, ваше благородие, думаю, не иначе, это все жидки московские верховодят… Скажу больше, мне верные люди говорили, деньги, что мы все собирали, вообще заграничным жидам ушли, да и нашим тоже…

— Ну вот, и до тебя дошло, что вы все под чужую дудку выплясывали, — Иртеньев первый раз посмот рел в глаза гэпэушника и уже безо всяких стеснений, рубанул ему прямо: — А то, вишь ты, рабочие, селяне… Да они, мужики эти, вас готовы хоть сейчас ко всем чертям собачьим послать!

— А мы-то… — начал было гэпэушник, но Вика бесцеремонно оборвал его:

— Что вы-то? Вы уж для них расстарались, награбили. Вот и ходи теперь в попыхачах неизвестно у кого…

Гэпэушник поперхнулся и, явно уходя от ответа, набросился на Иртеньева:

— Ты колбасу-то чего не ешь? Это ж для тебя, угощение…

Вика и в самом деле избегал брать со стола привезенное начальником, но теперь, видя такой поворот разговора, усмехнулся.

— Видишь, закусываю…

Иртеньев демонстративно выбрал самый большой кусок и с неподдельным аппетитом принялся жевать городской деликатес. Потом подцепил на кончик ножа желтую пластинку тонко нарезанного сыра и, как бы между прочим, спросил:

— И что же ты, комиссар, делать собрался?

Видимо, гэпэушник ждал такого вопроса, потому что ответил без задержки, как говорят о чем-то давно решенном:

— Начальником угро предлагают… — гэпэушник секунду поколебался и вдруг сказал: — Ваше благородие, отпусти девку. Я шесть разов ранетый, нервенный сделался, а она, почитай, врач…

Иртеньеву стало ясно, что Василий (так мысленно первый раз Вика назвал своего собеседника) давно все обдумал и, придавленный всем на него свалившимся, хочет укрыться в семейную скорлупу. Теперь его поведение по отношению к Поле приобрело совсем иной смысл, и именно поэтому Вика согласно кивнул.

— Ладно, уговорил. Только вот как со мной будет?

— Сам знаешь, Поля горой за тебя, — в первый раз гэпэушник благодарно улыбнулся Иртеньеву. — Условие ставит, чтоб помог тебе слинять отсюда. Помогу, и не бойся, комар носа не подточит!

— Ну, тогда…

Иртеньев вылез из-за стола, пьяно пошатываясь, подошел к постели, вытянул из-под матраса найденную в тайге тетрадь, секунду поколебавшись, еще раз внимательно посмотрел на гэпэушника и, приняв решение, положил пакет перед Василием…

* * *

Вика стоял у борта, держась за поручень, и тупо смотрел на лежавший у его ног узелок. Старенький пароходик, натужно шлепая колесными плицами, с трудом выгребал против течения, и густо поросший лесом берег медленно уходил назад, но Иртеньев, весь уйдя в воспоминания, не смотрел по сторонам, сосредоточив взгляд только на узелке.

Довольно объемистый, свернутый из цветастого ситцевого платка, он был увенчан туго завязанными кончиками, задорно торчавшими в разные стороны на манер заячьих ушей. Глядя на них, Вика отчетливо представлял себе врезавшуюся еще с детских времен в память картинку, когда мимо ворот папенькиной усадьбы гурьбой шли на поля крестьянки с точно такими же узелками.

Вика хорошо знал, что так они несут прихваченный с собой из дома немудрящий сельский харч, и точно так же сейчас в лежавшем рядом на палубе заботливо собранном узелке были хлеб, отварное мясо, соль и специально испеченные Полей в дорогу ароматные сибирские шаньги.

Расходясь со встречным караваном, пароходик подал солидно-басовитый сигнал, и Вика, резко повернув на звук голову, увидел, как медная трубка гудка враз окуталась белым облачком пара. И сразу, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку, мысли Иртеньева вернулись из прошлого.

Совсем другими глазами Вика посмотрел на недалекий берег, проводил взглядом уходившую вниз по реке цепочку барж, и вдруг ему показалось, что он видит там, где-то вдалеке, беленький платок Поли. На самом деле обрывистый мыс, за которым пряталась деревня, уже добрый час как исчез из виду, но Вика почему-то был уверен, что тонкая женская фигурка, отчаянно машущая вслед высоко поднятой рукой, все еще там.

Мысль, так внезапно повернувшаяся к недавно оставленной женщине, заставила Иртеньева в очередной раз задуматься. Нет, конечно же, Вика никоим образом не собирался оставаться надолго тут, в забытом богом углу, но вот сам способ, каким он сейчас собирался это сделать, внушал тревогу.

И дело, пожалуй, был вовсе не в Поле, так по-кре стьянски прагматично решившей вопрос их дальнейших отношений, а именно в том выходе, который она предложила. Хотя где-то в глубине души ее поступок несколько задел мужское самолюбие Вики, сейчас он в очередной раз попытался взвесить все «про» и «контра».

Правда, если быть честным, Вика допускал, что он какое-то время будет жить вместе с так нечаянно встреченной женщиной, но такой крутой поворот несколько сбивал с толку, ну а необычное предложение, сделанное ее новым кавалером, вообще загоняло Иртеньева в тупик.

Слишком уж неожиданным выглядело такое благородство, и Вика всерьез опасался, что за столь широким жестом наверняка что-то кроется. А дальше изощренный ум Иртеньева давал волю фантазии, и ему начинало казаться, что если его впрямь освободили, то, конечно же, в самое ближайшее время должно последовать некое предложение, которое и поставит все на свои места.

От этих мрачноватых мыслей Иртеньева отвлек довольно бесцеремонный тычок в спину. Вика повернулся и увидел перед собой туповатую рожу стрелка охраны.

— Слышь, это вроде как тебя мы подобрали на остановке? — грубо спросил стрелок и, демонстративно заткнув пальцем одну ноздрю, шумно высморкался.

— Ну меня, а что? — Вика подобрался.

— А то, что тебя к себе наш старшой требует… — стрелок оценивающе посмотрел на Иртеньева и, выждав паузу, пояснил: — Он там у себя, каюта у него в носе.

Дурацкий оборот речи неожиданно рассмешил Иртеньева, чуть сбавив возникшее где-то внутри напряжение, и он, хмыкнув, обошел стоявшего столбом стрелка, чтобы пройти к трапу, ведущему мимо колесного кожуха прямо на полубак.

Теперь, когда его смутное предположение подтвердилось и освобождение получило некое продолжение, Вика почувствовал странное облегчение. У Иртеньева появился даже своеобразный интерес к тому, что же еще предложат ему дальше.

У дверей, ведущих в каюту, а она на пароходике была одна, и потому гадать не пришлось, Вика задержался. Сначала он машинально отметил, что здесь на носу гораздо тише, чем на корме, и шум машины не так докучает, а потом, как бы в последний момент, решил еще раз бегло проанализировать все происшедшее за последнюю неделю, предшествовавшую столь резкому повороту фортуны.

Как оказалось, гэпэушник Василий был человеком слова. В то время, когда Иртеньев, сидя у себя в землянке, косо поглядывал на явно чувствовавшую себя виноватой Полю да гадал, верить или не верить всему услышанному, бюрократическое колесо завертелось в не свойственном ему темпе.

Во всяком случае, по прошествии всего одной недели замызганный пароходик приткнулся к берегу, а через каких-то полчаса в землянку примчался ставший необыкновенно льстивым Савоська и передал Иртеньеву распоряжение большого начальника «сей секунд» собираться «на волю».

Пока ошарашенный таким поворотом Вика соображал что к чему, Поля, всхлипывая и причитая, споро собрала все его вещи, добавив от себя так умиливший Иртеньева узелок с харчами, куда она заботливо сунула только что испеченные шаньги.

А потом, когда они уже вдвоем, как принято по обычаю перед дальней дорогой, сели рядом, Поля совсем по-бабьи разревелось, так что Вике, и самому терявшемуся в догадках, пришлось даже подыскивать какие-то слова, чтобы ее утешить.

И вот только теперь, когда и проводы, и посадка остались позади, все, что волновало Вику с момента появления захеканного Савоськи, должно было встать на место. Окончательно осознав это, Иртеньев подобрался и решительно толкнул дверь.

Как и ожидалось, «старшой» оказался гэпэушником Василием. Во время посадки Иртеньев его не видел и сейчас вздохнул с некоторым облегчением: каким бы ни был предстоящий разговор, теперь в любом случае речь пойдет начистоту.

Начальник, одетый в уже знакомую серую коверкотовую гимнастерку, сидел за крошечным столиком, пристроенным к стене каюты возле большого квадратного окна. На стук двери он поднял голову и, увидев Иртеньева, вполне дружески улыбнулся.

— Что, гусь лапчатый, небось, гадал, кто да зачем, или нет?

— Почему нет? — предложенный тон вполне устраивал Вику, и он, охотно подлаживаясь к собеседнику, усмехнулся. — Все так.

— Ты не обижайся, что я тебя не в своих хоромах держу, — гэпэушник показал на противоположную стенку каюты, где примостилась узенькая, заправленная солдатским одеялом, койка.

— Ну, какие тут могут быть обиды. Я ж ссыльнопоселенец. Спасибо, вместе с другими на палубу взяли, везете вот… — Вика демонстративно переступил с ноги на ногу и поинтересовался: — Так зачем звал?

Это вроде как непроизвольное движение Иртеньева гэпэушник оценил правильно и несколько торопливо предложил:

— Да ты садись, садись, в ногах правды нет…

Вика оглянулся, не понимая, на чем тут можно сидеть, но, заметив стоявшую в сторонке косую неказистую табуретку, подтянул ее ближе к столу и осторожно примостился на ней, заботясь только о том, чтоб не свалиться на пол.

Какое-то время гэпэушник молча смотрел на Ир тень ева и только потом раздумчиво произнес:

— Ну, как я понял, интересует тебя, куда везем…

— Так это само собой, — Вика пожал плечами и не стесняясь напомнил: — Тем паче, вроде как уговор был…

— Был, был, — гэпэушник как-то смешно, словно китайский болванчик закивал головой и заключил: — Вот я о том и маракую…

Что можно «мараковать» по этому поводу, прикидывая все варианты, Вика давно уже понял и теперь, в общем-то довольно спокойно, ждал точного высказывания, ожидая, чего все-таки надумал сидевший напротив него человек.

Однако ничего такого не последовало. Гэпэушник приподнял лежавшую на столе папку, вынул из-под нее листик бумаги и протянул Иртеньеву.

— Вот возьми. Это разрешение тебе как ссыльнопоселенцу на смену места проживания.

— Не густо… — явно ожидавший большего Вика, принимая справку, скептически скривился.

— Но-но, не переживай, — улыбнулся гэпэушник. — Слушай внимательно. Завтра у нас остановка, а ты, значит, сойдешь на берег и сразу в контору «Заготпушнина». Она рядом с пристанью. Отыщешь там товарища Ситкина, и он тебе выдаст бумагу, что все это время ты работал у него, усекаешь?

— Усекаю… — Вика понял, что гэпэушник в первую голову хочет обезопасить себя самого, и спросил: — А я до отплытия успею?

— А вот это уже ни к чему. Ты так на берегу и останешься.

Вика напряг память, вспоминая карту, и негромко заметил:

— Как же дальше ехать? Тут и железной дороги нет…

Упоминая о железной дороге, Иртеньев стремился узнать, отпускают ли его на самом деле или нет. Однако ответ, который он получил, был какой-то неопределенный.

— На перекладных, — хмыкнул гэпэушник и пояснил: — Тебе, брат, сейчас от железки и телеграфа лучше подальше.

— Позвольте спросить, а на какие шиши извозчика нанимать? — деланно возмутился Вика. — Это сколько же верст!

Явно прозвучавший намек на дальнейшую свободу поступать как вздумается несколько ободрил Иртень ева, и он собрался было уточнить, что и как, но тут Василий по-настоящему удивил Вику.

— Ах, да! — спохватился гэпэушник. — Извини, забыл…

Он наклонился, полез куда-то под стол, вытащил оттуда довольно объемистый пакет, аккуратно завернутый в старую газету, и протянул его Иртеньеву.

— На вот, возьми, это деньги, за золотишко.

Принимая от гэпэушника тугой сверток, Вика со всей ясностью понял, насколько важные сведения имелись в случайно найденной тетради. Это именно она и вдобавок банка из-под монпансье, в пьяной эйфо рии бесшабашно врученные гэпэушнику, явились причиной такой неожиданной благожелательности. И, конечно же, Поля…

Иртеньев вспомнил оставленную на берегу женщину, и его вдруг охватило запоздалое желание вернуть все обратно, но, понимая, что теперь ничего изменить нельзя, он, стряхивая странное наваждение, только резко мотнул головой…

* * *

Густой, мрачный лес как-то незаметно сменился сначала стройным кедровником, потом посветлел еще больше, и вокруг весело забелели стволами высокие березы. Именно они, словно обрадованные тем, что вырвались на свет из чащи тайги, где их душил непроходимый бурелом, встретили выехавших на простор путников запахом нагретой солнцем коры.

Дорога, шедшая раньше однотонно шумевшей чащей, то и дело извивавшаяся вокруг мощных, наползавших на колею корневищ, стала ровнее, а позже, через сменивший березняк мелкий кустарник, вышла на открытую местность и быстро превратилась в пыльный, прилично накатанный проселок, поросший по краям отцветшим багульником.

Возница, крепкий бородатый мужик неопределенных лет (он же занимавшийся извозом хозяин тарантаса), повернулся к седокам и, хитро прищурившись, сообщил:

— Ну вот, господа хорошие, таперича до самого места пойдем ходко, вот он, тракт.

После чего сразу гикнул, и неожиданно его малорослые мохнатые лошадки, от которых за передком виднелись только задранные крючком хвосты да непомерно большая дуга коренника, пошли сначала рысью, а потом и вовсе поднялись в галоп.

К вящему удивлению Иртеньева, эти неказистые сибирские конячки не собирались переходить на шаг, и он, адресуясь к возвышавшейся на передке спине возницы, поинтересовался:

— Слышь, служивый, они у тебя так и будут скакать?

— Само собой, — мужик оглянулся, а поскольку, судя по всему, вид Иртеньева внушал ему уважение, он, запнувшись и проглотив привычное «паря», закончил: — Они и до вечера могут.

Такой ответ как нельзя больше устраивал Иртеньева, и он, откинувшись на сиденье, задумался. До этого момента Вика был почти убежден, что гэпэушник Вася как-то попробует использовать его после так называемого освобождения, но пока ничего подобного не случилось.

Село, где Василий высадил Иртеньева, было новообразованным райцентром, к тому же чуть позже выяснилось, что уполномоченный «Заготпушнины» Ситкин тоже оказался человеком «с прошлым», и Вика довольно быстро нашел с ним общий язык.

В результате всего за неделю тесного общения с нужными людьми и, конечно же, хорошей пьянки Вика получил на руки все необходимые бумажки и даже паспорт. После этого Иртеньеву оставалось совсем немного: найти частника, согласного отвезти его на лошадях к железной дороге и экипироваться.

При этом вопрос экипировки оказался несколько сложнее, чем предполагал Иртеньев. Купить что-либо по-городскому пристойное было попросту негде, и Вике пришлось ограничиться серым брезентовым пыльником да старой инженерной фуражкой с выцветшим околышем, украшенным тусклыми молоточками.

Поскольку все начало так счастливо складываться, несколько суеверный Вика решил не задерживаться и уехать как можно скорее. Некоторое опасение продолжал внушать и гэпэушник. Иртеньеву казалось, что Василий может вот-вот передумать, а может, и вообще делает преднамеренную паузу. В любом случае, по твердому убеждению Вики, памятуя весьма откровенный намек гэпэушника, следовало исчезнуть как можно скорее.

Видимо, Вике и вправду пока что везло, так как частника с лошадьми не пришлось искать вовсе. Его сосед по временному жилью как раз подрядился везти на станцию военного, и тороватый мужик, едва прослышав про интерес Иртеньева, немедленно предложил свои услуги.

Вике оставалось только порадоваться такому стечению обстоятельств, и, для виду поторговавшись, он согласился. Опасения вызывал, правда, попутчик, но он оказался весьма простецким парнем, а одетый в шинель с «разговорами» и «богатырку», даже понравился Иртеньеву.

К тому же попутчик оказался немногословным. С начала пути он обменялся с Иртеньевым только парой дежурных фраз, а потом краском, как отметил про себя Вика, так и не расстегнувший крючков шинели, предпочитал молчать, явно углубившись в собственные размышления.

К середине дня лес постепенно отступил от дороги, местность вокруг стала более открытой, и на Вику ощутимо пахнуло простором степи. К удивлению Иртеньева, воспринявшего слова возницы как бахвальство, лошади и впрямь час за часом не меняли аллюра, и тарантас с седоками то плавно покачивало, то слегка подкидывало на накатанной колее.

В конце концов монотонная езда подействовала даже на невозмутимого возницу, и он, сначала негромко, а потом почти в голос затянул какой-то утомительный, лишь одному ему понятный мотив без слов.

Услыхав столь экстравагантное исполнение, молча сидевший в тарантасе рядом с Иртеньевым краском, до этого безучастно глазевший по сторонам, сначала крякнул, потом завозился на сиденье, но, наконец, не выдержав, обратился к вознице:

— Ты чего завыл, паря? Небось, не граммофон из трактира…

— А чо? — мужик слегка повернул голову и скосил озорной глаз на седоков. — Я, однако, паря, пою. Дорога длинная, слов много, про что вижу, про то и пою!

— Да если б ты пел! — разозлился краском. — Ты ж воешь как пес на луну… Давай кончай свою волынку!

— Ну, господа хорошие, как знаете…

Мужик явно обиделся и принялся сердито гикать на и так шедшую ходкой рысью упряжку, а довольный хотя бы тем, что заунывное пение прекратилось, краском посмотрел на Иртеньева и, явно приглашая его к разговору, сказал:

— Ну вот, так-то лучше… Вы не считаете?

Судя по разговору, краском, как и возница, был из местных, и только отметив про себя, что, обращаясь к нему, мужик опускает уже завязшее в зубах «паря», Вика ответил:

— Как сказать… В том есть что-то степное, вольное…

— Степное, говорите? — краском оживился. — Да нет, степь — это ветер, ширь и, как бы это сказать, конский топот.

— Да вы поэт, батенька, — улыбнулся Иртеньев.

Признаться, Вика не ожидал такого ответа и вообще намеревался не затягивать разговор, но теперь изменил свое мнение и заинтересованно спросил:

— Лошадей, видать, любите?

— Конечно! — краском враз оживился и, словно подчеркивая некую обособленность, кивнул на конские хвосты, задорно торчавшие над передком. — Ну, этих не совсем, а так…

— Понимаю, — улыбнулся Вика. — Кавалерист?

— Да, конечно… — кивнул краском и, бросив косой взгляд на инженерную фуражку Иртеньева, уточнил: — Комэск. Бывший…

Вике было понятно, что краском упомянул чин нарочно, пытаясь держаться на равной ноге, но сам он никакой антипатии не ощущал и даже несколько сочувственно вздохнул:

— Это как же, уволились, что ли?

— Да нет, — коротко отозвался краском и тут же обстоятельно пояснил: — Из дома еду, в отпуске был. А еду я сейчас прямо в Москву. В автобронетанковую школу направлен. На танкиста учиться…

— И вам что, с танками уже приходилось дело иметь или еще нет? — поинтересовался Вика.

— Ну, имел, не имел, а на КВЖД в деле с белокитайцами их видел. Десять танков сразу, сильная штука…

— Это какие же танки, английские «рикардо», «тейлоры» или французские «рено»? — всерьез принялся расспрашивать Вика.

— Да нет, наши, МС-1, значит — «малый сопровождения», — охотно пояснил краском и уважительно посмотрел на Иртеньева. — Вы, выходит, тоже по военной части?

Вика понял, что, увлекшись, чуть было не сболт нул лишнего и спохватился.

— Да нет, просто на параде как-то пришлось видеть…

На самом деле Иртеньеву сейчас вспомнился вовсе не парад, а пара громоздких, ромбовидных М-V, шедших в атаку на позиции красных под Каховкой…

Похоже, ответ Иртеньева несколько разочаровал бывшего комэска, но после минутного колебания он с неожиданным жаром взялся за пояснения:

— Нет, все равно вы должны знать, танки — это мощь! На пулемет прет, а ему хоть бы хны! Пули для танка ничто! А сам из пулемета, из пулемета! А то и из пушки, только земля летит!

— Ну, смею заметить, — горячность краскома изрядно удивила Иртеньева, и он постарался тоже попасть в тон: — Танк именно для такого боя и создан.

— Во-во, я ж говорю! — обрадовался поддержке краском. — Только вот жаль, мало пока танков этих, если б побольше…

— Но, как я понял, на КВЖД хватило и десяти, — слегка подзадорил краскома Вика.

— Да нет, еще пока мало! — краском так разгорячился, что принялся размахивать руками. — Но, я вам говорю, будет много!

Иртеньев заинтересованно посмотрел на собеседника. Ему вспомнились трудности войны, нехватка снарядов, а потом, в той же связи, вездеход Лебеденко, строившийся в большой тайне, но о котором Вике тоже довелось узнать, и он возразил:

— Э, батенька мой! Тут заводы нужны, специалисты…

— Все будет! — рьяно заверил краском. — Заводы построим, людей обучим, я ж вот тоже учиться еду! И будут у нас танки!

Сейчас Вике стало ясно, что уверенный в своей правоте краском говорит с чужого голоса, и он, стремясь выяснить для себя как можно больше, коротко бросил:

— А дальше?

— Дальше? — краском гордо посмотрел на Иртень ева. — А мировая революция! Поход пролетариата на буржуев!

Вику так и подмывало высказать все, что он думает по этому поводу, но он вовремя прикусил язык. Зато, видимо, внимательно прислушивавшийся к ним возница неожиданно встрял в разговор.

— Ты што ето, паря, не навоевался ишо? — мужик вывернулся на сиденье и зло уставил свою пегую бороду на краскома. — Видать, жареный петух тебя в плешь не клюнул. Заводы, вишь, он собрался строить, танки там всякие! Людям жить дайте, ироды!

— Но-но-но! — краском так и вскинулся. — Ты мне тут всякую контрреволюцию не разводи!

— Кака-така контрреволюция, — мужик в сердцах выматерился. — С нас и революциев хватит!

Возница отвернулся, взмахнул кнутом, и, словно ставя точку в непростом разговоре, откуда-то издалека донесся едва слышный паровозный гудок…

* * *

Большой картонный окорок, сиротливо лежавший в витрине продуктового магазина, покрылся пылью, отчего нарисованные белые полоски сала выглядели серо и казались протухшими. Такая ассоциация рассмешила Иртеньева, и он, еще немного полюбо вавшись на свое отражение, хмыкнул и зашагал дальше.

Час назад утомленный возница с облегчением высадил его и краскома возле замызганного городского вокзала и немедленно укатил. Вроде как за компанию, а на самом деле изучая обстановку, Иртеньев вслед за краскомом вошел в битком забитый кассовый зал, где его спутник довольно быстро получил по своему военному литеру билет до Москвы.

Тем временем Иртеньев воочию убедился, что торчать в бесконечной очереди по меньшей мере бесперспективно. После этого Вике оставалось только распрощаться с неожиданно ставшим говорливым попутчиком и отправиться в город.

Засидевшись от долгой езды в трясучем тарантасе, Вика в охотку прошагал пешком две версты через предместье, отделявшее железнодорожный вокзал от собственно города, и оказался где-то в районе центра.

Здесь Вика окунулся в полузабытую обстановку стоявших сплошным рядом домов, афишных тумб, подъездов, витрин, переулков, в общем, всего сугубо городского, чего он так долго был лишен в своем таежном захолустье.

Сейчас Вике нравилось глазеть на покосившиеся каменные или чугунные столбы, торчавшие почти у каждого въезда, на булыгу мостовой, засыпанную мусором, и даже на сурового дворника, который лениво собирал в свой огромный совок валявшиеся на дороге конские яблоки.

Негромкий, но слитный гул многих голосов заставил Иртеньева повернуть голову, и он увидел, что стоит на углу проезда, перегороженного воротной аркой, на верхней дуге которой красовались накладные, выцветшие от времени, буквы.

Вика с удовольствием прочитал чуть ли не вслух надпись «Рынок» и улыбнулся. Это было как нельзя кстати. Незатейливое название, вкупе с давно пустовавшим желудком, породило некую ассоциацию, и перед Иртеньевым зримо предстал вид противня, полного аппетитно-горячих пирожков с ливером.

Конечно, на таком многолюдном торжище наверняка должно было найтись нечто подобное, и Вика не колеблясь свернул в широко распахнутые ворота, чтобы тут же быть затолканным озабоченной толпой, медленно ползущей вдоль грубо сколоченных прилавков, за которыми стояли не менее озабоченные продавцы.

Вика подчинился общему потоку и двинулся вместе со всеми, высматривая по дороге нечто похожее на обжорный ряд. Но так продолжалось недолго. На стыке двух потоков кто-то бесцеремонно взял Вику за локоть, и чей-то голос удивленно воскликнул:

— Господин капитан!.. Неужели вы?

Иртеньев инстинктивно дернулся и оказался лицом к лицу с высоким мужчиной, так и не отпускавшим его локоть.

— Не узнаете?.. — человек дружески улыбнулся Иртеньеву.

Что-то в этом все еще аристократическом, однако уже изрядно потасканном лице мелькнуло знакомое, но Вика, на всякий случай, медленно протянул:

— Не-е-т…

— А вы вспомните, капитан… — человек наконец-то отпустил Викин локоть. — Брусиловский прорыв, день взятия Луцка и вы, делаете фотографию у аптеки…

Вика послушно напряг память, и, странным образом, первой вспомнилась лошадь. Породистый длинношеий дончак стоял поперек старинной узенькой улочки, целиком перегораживая булыжную мостовую между крыльцом аптеки и покосившимся столбом городского керосинового фонаря.

И сразу все та же память услужливо дорисовала остальное. Вика вспомнил, что сам он в тот день стоял рядом, чуть выше по склону городского холма, с которого спускалась улочка, и старательно ловил видоискателем «кодака» улыбающееся лицо всадника в офицерских погонах.

— Ротмистр… — неуверенно начал Вика.

— Ну да, ротмистр, ротмистр, — подбодрил его мужчина.

— Ротмистр… — повторил Вика, и тут словно пелена спала с его глаз, заставив радостно выдохнуть: — Ротмистр Ясницкий!

— Ну я это, я! Здравствуй, Иртеньев… — мужчина на секунду припал к плечу Вики и сразу отстранился. — Ты как здесь?

— Да, понимаешь, с дороги я, подкрепиться хотел малость…

— Ну, это только ко мне, только ко мне…

Ясницкий взмахнул руками и суетливо потянул упиравшегося Вику к выходу. Столь стремительная перемена ошеломила Иртеньева, и он начал неуверенно отказываться:

— Так как же так? Сразу… У меня же и нет ничего…

— И не надо, — пресек его возражения Ясницкий.

— Да подожди же! — задержал его Вика. — Давай я по такому случаю хоть водки куплю.

— Это можно, — быстро согласился Ясницкий и добавил: — Мы с женой живем тут неподалеку, а «белую головку» по дороге возьмем, в «монопольке».

От Вики не скрылось то, что при упоминании о выпивке в глазах Ясницкого появился нехороший блеск.

«Неужто алкоголик?» — мелькнуло в голове у Иртеньева, на какой-то момент он даже заколебался, но, решив не придавать значения в общем-то житейскому делу, послушно зашагал вслед за торопившимся к винной лавке комбатантом.

Идти и вправду пришлось недалеко. Минут через пятнадцать, купив по дороге обязательную бутылку, Ясницкий свернул в проезд и завел Иртеньева в большой, донельзя замусоренный двор, в дальнем углу которого Вика успел заприметить испускавший специ фическое благоухание дощатый сортир.

Жилье бывшего ротмистра оказалось в полуподвале комбинированного флигеля. Кирпичный, на треть упрятанный в землю первый этаж был весь испятнан кусками еще сохранявшей побелку штукатурки, зато второй, бревенчатый, сильно потемнел от времени, и его мрачный вид лишь слегка оживляли выкрашенные охрой наличники окон.

Дверь им открыла статная, еще довольно красивая женщина, которой Ясницкий тут же, на пороге, представил спутника:

— Вот, душа моя, знакомься, капитан Иртеньев, в прошлом мой сослуживец!

Женщина, не проявляя никаких эмоций, вежливо наклонила голову, но когда Вика церемонно поцеловал ей, отчего-то пахнувшую вареным картофелем, руку, она вдруг покраснела, как девочка, поспешно сдернула с себя кухонный фартук и засуетилась.

— Да вы проходите, проходите, милости просим!

Двухкомнатная квартирка с кухней, как догадался Иртеньев, оборудованной в бывшем чулане, оказалась довольно уютной. Во всяком случае, пахнуло на Вику чем-то нестерпимо домашним, до боли напоминавшим прошлое.

Хозяйка провела Иртеньева в комнату, служившую гостиной, и усадила мужчин за стол, на котором как по волшебству возникла свежезажаренная курица, картофельное пюре, соленые огурчики, а в стоявшем посередине блюдечке оказался нарезанный кольцами репчатый лук, для аппетита политый растительным маслом.

— Ну-с, приступим… — предвкушая выпивку, Ясницкий потер руки, откупорил бутылку, ловко разлил водку по рюмкам и провозгласил первый тост: — За встречу!

И дальше все пошло по знакомой, годами накатанной колее, когда люди, давно не видевшие друг друга или, наоборот, только что встретившиеся, проявляя взаимный интерес, начинают понемногу выяснять, что, кто и где…

Однако через какое-то время, нарушая привычную нить разговора, похоже, изрядно захмелевший Ясницкий неожиданно обратился к Иртеньеву:

— А скажите-ка мне, господин капитан, как вы думаете, что нас, офицеров, ждет?

До сих пор все сидевшие за столом явно избегали говорить о политике, и потому Иртеньев, уходя от прямого ответа, хмыкнул:

— То же, что и всех…

— А вот и нет! — Ясницкий торопливо полез в карман, вытащил замызганную бумажку и протянул Иртеньеву. — Прочтите!

К удивлению Вики, на бумажке с печатным изображением серпа и молота было написано от руки: «МОЛОТСЕРП».

— Ну и что? — Иртеньев пожал плечами.

— А то! — Ясницкий многозначительно поднял палец. — Чтобы узнать, чем кончится, читаем наоборот: «ПРЕСТОЛОМ»!

— Да бросьте вы, — Иртеньев попытался все обратить в шутку.

— Нет, позвольте! Я вот сейчас занят изучением Французской революции. Все, все как у нас! И террор, и партийные распри, свидетелями коих мы сейчас являемся, и все остальное!

Краем уха Вика уже слышал о троцкистах, но сейчас ему оставалось только выразить недоумение.

— А при чем тут мы?

— А при том! — от выпитой водки глаза Ясницкого приобрели странный блеск. — Мы, офицеры, должны организоваться и помочь!

Не зная, что и сказать, Вика принялся крутить пустую рюмку, и Ясницкий, тут же истолковав это по-своему, обратился к жене:

— Душа моя, я добегу до «монопольки»?

Женщина приподняла опорожненную бутылку, бросила взгляд на Иртеньева и, опустив глаза, со вздохом кивнула… Вика протянул было деньги, но Ясницкий, протестующе замахав руками, сорвался со стула и исчез за дверью.

В комнате повисла напряженная тишина, и, чтобы проставить для себя все точки над «i», Вика вежливо поинтересовался:

— Он что, сильно пьет?

— Хуже… — женщина не сумела подавить горестный вздох. — Он, бедняга, в ЧК, в расстрельном подвале, месяц сидел, и вот…

Понимая, что после такого сообщения задерживаться в этой квартире не стоит, Вика выждал приличную паузу и спросил:

— Скажите, а хорошая гостиница у вас в городе есть?

— Есть… «Элефант»… — думая о чем-то своем, машинально ответила женщина и начала не спеша переставлять тарелки…

* * *

На всякий случай ни в какой бывший «Элефант», а теперь городскую «Гостиницу № 1», Вика идти и не собирался. К тому же, как выяснилось позже, там поселили делегатов какого-то то ли слета, то ли еще чего-то в том же роде, и, естественно, для прос тых граждан «с улицы» места, ясное дело, не могло быть.

Так что после недолгих поисков Иртеньев подыскал себе местечко в заштатном отеле, прозывавшемся по старинке «Купеческими номерами», и сейчас, развалившись на широкой кровати, хвалил себя за то, что решительно отклонил настойчивые просьбы Ясницкого поселиться на это время у него.

Еще сохранившаяся здесь купеческая обстановка действовала на Иртеньева расслабляюще, отчего и мысли у него сами по себе перескакивали с одного на другое. Вика даже подумал, а не остаться ли здесь совсем и, подыскав себе с помощью Ясницкого какую-нибудь работу, легализоваться окончательно.

Однако способ, каким Иртеньев заполучил свои документы и, в конечном счете, вроде как освободился, начисто исключал такой вариант. К тому же Вика был убежден, что уж если ЧК и выпустила в свое время бывшего ротмистра на свободу, то теперь, само собой, не спускает с него глаз.

Придя к такому выводу, Вика потянулся, сел на кровати и только сейчас заметил темные полоски грязи между пальцев босых ног, которые, как явное напоминание необходимости срочно заняться собой, предопределили все его дальнейшие действия.

Водопровод в номере отсутствовал, но старомодный наливной умывальник с поворотным краном и зеркалом на водяном баке имелся, так что кое-как привести себя в порядок Вика смог. Однако этого ему показалось мало, и, придя к закономерному выводу, Вика не спеша оделся, по давней привычке окинул взглядом оставляемый номер и вышел в коридор.

Роскошный отдых породил игривое настроение, и, передавая ключ портье, сидевшему за столом под скучной надписью «Дежурный», Вика прямо-таки с восточной цветистостью спросил:

— Не соизволите ли сказать мне, о любезнейший гражданин дежурный, а далеко ли отсюда городская баня?

От такого построения фразы пожилой человек сначала слегка опешил, но потом широко улыбнулся.

— Желаете с дороги помыться?

— Именно! — подтвердил Иреньев. — Опять же через пару дней дальше ехать…

— А у вас как, и билетик имеется? — голос портье неожиданно стал вкрадчивым. — Если что, могу поспособствовать. Так сказать, в прежние времена проезжающие у нас заказывали…

— Да там же очереди… — начал было Вика, но, сообразив, что у портье свой интерес, быстренько согласился: — Если так можно, то…

— Какое направление? — деловито спросил портье.

— Вообще-то мне надо в Екатеринбург, — Вика назвал первый вспомнившийся город, — но можно и рядом, лишь бы поезд…

— Значит, пораньше-с? — уточнил портье. — Только вот цена…

— Ну, разумеется, — понимающе кивнул Вика и спохватился: — Да, любезный, а как же баня?

— Так она же рядом, — портье услужливо привстал со своего стула и даже показал нужное направление пальцем. — От входа, извольте, налево и, никуда не сворачивая, всего два квартала.

Обрадовавшись оттого, что все так ловко устро илось, Вика благодарно «сделал ручкой» оказав шемуся столь любезным портье, а потом чуть ли не вприпрыжку выскочил на улицу и зашагал легко, как в молодости, щеголевато прищелкивая каб луками.

Круглую вывеску бани, напоминавшую небольшой, висящий поперек тротуара таз, Иртеньев углядел за полквартала. Это было необычно, да и сам вход удивил Иртеньева. У него даже сложилось впечатление, что он зашел не в баню, а в простой магазин. Не хватало только витрины, но и ее с успехом заменило широкое стекло промежуточной двери, на котором Вика недоуменно прочел:

МАТЕЛИБОПДОХВ

Сообразив, что он читает уже изнутри простое объявление: «Вход по билетам», Вика громко рассмеялся и, наклонившись к окошечку кассы, сразу протянул деньги. Чуть позже банщик, уже получивший щедрую мзду, провожая Иртеньева «в самый лучший номер», заговорщически понизил голос и предложил:

— Ваше степенство, ароматическую соль не желаете? Или пива. Или, может, чего такого?..

Прекрасно понимая, о чем речь, Иртеньев усмехнулся.

— Соль принесешь, а все такое в другой раз…

— Понимаем-с… — и банщик услужливо распахнул дверь, гостеприимно пахнувшую на Иртеньева теплым воздухом.

Номер Вике понравился. Впрочем, сегодня с утра ему все нравилось, и сейчас, сидя в ванне по горло в горячей, чуть зеленоватой от ароматической соли воде, Иртеньев с удовольствием поглядывал на кафельные стены, на лавку искусственного мрамора и даже на неизвестно как затесавшуюся сюда деревянную бадейку с высокими ушами-ручками.

Запах ароматической соли сладко дурманил голову, отчего, против воли, там начинали крутиться мысли о всяких теплых краях, мулатках и, как выразился здоровяк-банщик, про «все такое». Вике даже вспомнилась Поля, и он, прогоняя ненужный морок, с фырканьем и плеском, принялся мыться.

Через час Вика вышел из бани умиротворенным и шагал по улице, безмятежно поглядывая на прохожих. На другой стороне мелькнула вывеска почты, и он, как-то безо всякой видимой связи, подумал, что есть смысл не все деньги носить с собой, а частью спрятать, отправив перевод самому себе.

Идея показалась Вике весьма заманчивой, и он, не откладывая, перешел дорогу, чтобы оказаться в обычном почтовом отделении, где десятка полтора людей или топтались возле трех небольших окошечек, или, присев к убогому столу, что-то писали.

Поискав глазами незатейливую надпись: «Прием и выдача переводов», Вика стал сбоку маленькой очереди и для начала взялся изучать висевшую рядом с окошечком отпечатанную на машинке инструкцию.

Ничего нужного для него в инструкции не оказалось, и Вика подвинулся ближе, намереваясь улучить момент и спросить сидевшую за окошком строгую девулю, которая, водя из стороны в сторону не глазами, а сразу всей головой, внимательно изучала очередной бланк перевода.

Барышня закончила чтение бланка и, когда Вика собирался уже раскрыть рот, вдруг взяла со своего стола лежавший там паспорт, и, шлепнув им о стойку, сухо сказала:

— Гражданин Марин, возьмите.

Вика машинально повернул голову и завороженно следил, как поименованный гражданин, обстоятельно спрятал возвращенный ему паспорт в помятый черный бумажник, а потом все вместе засунул во внутренний карман пиджака.

В голове Иртеньева мгновенно возникла некая комбинация, и он, забыв и про переводы, и про барышню в окошке, выждал приличную паузу и тихо, не привлекая лишнего внимания, вышел вслед за неизвестным ему Мариным.

Вот теперь у Иртеньева и следа не осталось от недавнего умиротворенного состояния. Наоборот, подобравшись по-волчьи, он сосредоточился, и в голове у него молоточком била только одна мысль. Человек, идущий всего в нескольких шагах впереди, имеет примерно такой же возраст, и у него в кармане лежит бумажник с по-настоящему легальным паспортом.

Вика понимал некоторую авантюрность своего замысла, но отказаться от него не мог. В конечном счете все должен был решить случай, ибо обстоятельства могли сложиться двояко. И уж тогда выяснится окончательно, будет у Иртеньева возможность совершить задуманное или нет.

И хотя шансы, как говорят англичане, были фиф ти-фифти, желание завладеть «чистым» паспортом у Иртеньева было настолько сильным, что он, надеясь лишь на удачу, как привязанный, шел и шел за куда-то спешившим человеком.

При такой долгой слежке риск быть замеченным возрастал с каждым оставленным позади кварталом, и Вика, чтобы хоть как-то замаскироваться, снял и понес в руках свою уж очень приметную инженерную фуражку.

Но, как частенько бывает, упорство вознаграждается, и Вика, увидев, что преследуемый человек, так ни разу и не оглянувшись, наконец-то свернул с тротуара в какое-то парадное, очертя голову заспешил туда же.

В подъезде, куда влетел Вика, было тихо, и только этот Марин, на свою беду задержавшись возле ступенек, похоже, приводил в порядок какую-то костюмную мелочь и при этом сердито бормотал что-то себе под нос.

Не медля ни секунды, Вика сделал бесшумный бросок и, занеся поставленный молотком кулак, вложил в этот оглушающий удар всю силу. Не ожидавший нападения человек мешком повалился на пол, и Вика, мгновенно выхватив у него из кармана бумажник, первым делом проверил, там ли паспорт.

Едва вожделенный документ оказался у Вики, он уже для порядка наскоро ощупал потерпевшего. Во внутреннем кармане нашлась тонкая книжечка, и, вытянув ее до половины, Вика разглядел тисненые буквы: «ВКП (б)». Некто Марин, по странному стечению обстоятельств, оказался вдобавок еще и большевиком.

Преодолев искушение стать заодно уж и членом партии, Вика сунул книжечку назад в карман владельцу и, заметив, что тот начал приходить в себя после полученного жестокого удара, опрометью бросился вон из полутемного подъезда…

* * *

Печать, переснятая старым способом, с помощью разрезанной пополам сырой картофелины, получилась что надо. Однако Вика еще долго и придирчиво рассматривал оттиск, потом еще раз глянул на две дописанные им буковки, которые превращали владельца паспорта из Марина в некоего Маринина, и, удостоверившись, что все вроде вышло, положил на стол свежеподделанный документ.

Довольный проделанной работой, Вика не торопясь убрал со стола перочинный ножик, чернильницу, школьную «вставочку», для которой было специально куплено перо «Рондо», и только потом старательно разорвал на мелкие кусочки листик бумаги с аккуратно вычерченной контрольной сеткой.

Покончив с этим, Вика швырнул смятые обрывки в мусорник, отправил туда же половинку картофелины, предварительно как можно тщательнее счистив со среза следы мастики, после чего, с чувством глубокого удовлетворения, принялся расхаживать по номеру, мурлыча себе под нос фривольный мотивчик.

Правда, некий червячок продолжал подспудно точить Вику. Недавно введенные паспорта все еще вызывали повышенный интерес у служащих, а значит, опасность разоблачения становилась весьма реальной.

Устранить сомнения можно было только одним способом. Следовало как-то исхитриться и показать исправленный документ человеку, который по долгу службы все время имеет дело с настоящими паспортами.

И тут Вика вспомнил почту. Ну, конечно же, достаточно обратиться в отдел «До востребования», и все станет ясно. Вдобавок при такой проверке риск сводился к минимуму, и, не откладывая дело в долгий ящик, Иртеньев начал собираться.

Настроение у Вики было приподнятое, и (тут уж одно к одному) вдобавок на выходе из отеля давешний портье обрадовал Иртеньева приятным сообщением:

— Билетик вам заказан, ждем-с…

— Превосходно!

Ответив так, Вика благосклонно посмотрел на почтительно привставшего со своего стула дежурного и, от полноты чувств напевая вполголоса, вышел на улицу. Идти туда же, где произошла встреча с бедолагой Мариным, было, по меньшей мере, неразумно, и Вика целых полчаса кружил по городу, пока не нашел другое отделение, ютившееся в старом бревенчатом доме.

Помещение почты оказалось крошечным, людей многовато, и Вике пришлось постоять в очереди, прежде чем он подал свой паспорт в окошечко, чтобы с самым безразличным видом спросить:

— Для меня… Ничего?

Безликий человек в сатиновых нарукавниках бросил взгляд на Вику, потом старательно прочитал документ и, порывшись в стоявшем перед ним продолговатом ящике с корреспонденцией, возвратил паспорт, отрицательно покачав головой. Вика, как мог, изобразил сожаление и, очень довольный результатом, пошел к двери, на радостях так и не положив паспорт в карман.

Выйдя наружу, Иртеньев секунду постоял на крыль це почтового отделения, решая, в какую сторону направиться, но, едва сойдя со ступенек, с удивлением узнал в идущем навстречу ему человеке откуда-то взявшегося здесь Ясницкого.

Слегка оторопев от неожиданности, Вика почти по-офицерски приложил руку к козырьку своей инженерной фуражки, и как-то само собой у него сорвалось с языка то, о чем он сейчас подумал:

— Вы что, искали меня?

Иртеньев старался говорить как можно приветливее, но, признаться, внезапное появление ротмистра насторожило Вику.

— Да нет, просто на работу иду, а тут вдруг вы… — спокойно пояснил Ясницкий.

— Вы работаете? — Вика попытался загладить оплошность.

— Да, всего лишь экспедитором. В «Общепите».

Такое простое объяснение несколько успокоило Вику, и он, заметив, что все еще держит в левой руке паспорт, поспешно сунул его в карман. Однако Ясницкий, конечно же, обратил внимание на этот жест и, правильно сопоставив его с вывеской почты, вежливо поинтересовался:

— Письма ждать изволите?

На какой-то момент Вика снова растерялся. Если сказать «нет», надо искать другое объяснение, если «да», могут последовать еще вопросы, и уж никоим образом нельзя говорить правду. И тут Ясницкий, от которого не укрылось волнение Вики, сам придя ему на помощь, заговорщически подмигнул.

— Что?.. Небось, женщина?

— Ну, знаешь, это… — многозначительно начал Вика, всем своим видом стараясь показать, что ротмистр угадал.

Обрадованный Ясницкий заулыбался и тут же предложил:

— Пойдем-ка пообедаем, тут за углом столовка «Общепита».

Причин для отказа Вика не видел, тем более что подкрепиться совсем не мешало, и он охотно пошел вместе с ротмистром, по дороге болтая о всяких пустяках.

К удивлению Иртеньева, Ясницкий провел его в какой-то двор и там, окликнув мужика явно кухонно-поварского вида, попросил:

— Слышь, Ефремыча позови…

Вышедший к ним через пару минут Ефремыч, по виду типичный зав общепитовской столовки, увидев, кто его ждет, недовольно сморщился и, кивнув на Иртеньева, бросил:

— Это кто с тобой?

— Сослуживец, — торопливо ответил Ясницкий и попросил: — Понимаешь, Ефремыч, нам с товарищем поговорить надо и, конечно, само собой…

— Ладно, — снисходительно кивнув, Ефремыч пошел первым и уже на ходу кинул через плечо: — Ты работать-то сегодня будешь?

— Буду, буду, вот только… — начал было Ясницкий, но зав довольно добродушно прервал его:

— Да, понимаю, понимаю… Полечу я вас, сослуживцы.

Осклизлым коридором, пропитавшимся застоялым запахом кухни, зав провел Вику с товарищем в какой-то слабо освещенный закуток, где, однако, имелся стол, застеленный чистой скатеркой, и пара стульев.

Пожелав гостям приятного аппетита, Ефремыч вышел, и почти сразу им подали тепловатые котлеты с гарниром из гречки, хлеб, переложенную кольцами лука уже нарезанную селедку, а чуть позже принесли два, не долитых на треть, стакана.

Судя по тому, с какой жадностью Ясницкий торопливо выпил водку, Иртеньев понял, что предстоящая беседа ничего нового не сулит, и, лениво пережевывая общепитовскую котлету, напомнил:

— Ты вроде поговорить хотел?

— Хотел, — Ясницкий быстро положил вилку. — Только сначала спрошу. Ты как, советскую власть признал?

— Что значит, признал, не признал? — ушел от прямого ответа Вика. — Ты вон тоже, экспедитором работаешь…

— Я жду, — коротко ответил Ясницкий.

— Чего? — сделал удивленное лицо Вика.

— Чего? — переспросил Ясницкий и медленно, с каким-то внутренним убеждением, произнес: — Ты сам знаешь, наши белые вожди оказались говном, а союзники и того хуже, вообще мразью, пекшейся только о себе, но все равно выход у нас есть.

— Это ты что, про советскую власть? — насторожился Вика.

— Именно, — подтвердил Ясницкий. — Ни в большевизм, ни в этот ихний интернационализм я не верю, а верю в совсем другое.

— Это во что же? — заинтересовался Вика.

— В дух наш, русский дух, верю. Он нас спасет.

— Так ты, выходит, русский националист, — вздохнул Вика.

— Нет, я монархист! — вскинулся Ясницкий. — Только монарх у нас будет совсем другой. Новый. Даже не монарх, выше! Верю я, скоро он объявится, и будет у нас наш, национальный вождь! И тогда мы все, все как один, и красные и белые, сплотимся вокруг него!

Глаза у Ясницкого странно заблестели, взгляд стал каким-то отстраненным, и Вика, вдруг почувствовав четкое неприятие, какое вызывал у него этот, похоже, не совсем нормальный собеседник, сделал все, чтобы сначала пригасить, а потом и вовсе кончить никчемный разговор.

Много позже, когда, избавившись, наконец, от общества Ясницкого, Вика не торопясь возвращался к себе в отель, он неожиданно подумал: а что, если те испытания, через которые пришлось пройти ротмистру, повлияв на разум, сделали Ясницкого провидцем, то, как знать, может быть, его экзальтированный комбатант в чем-то и прав?

Мысль показалась Иртеньеву настолько необычной, что он, конечно, не придав ей особого значения, поспешил не столько совсем отбросить ее, сколько немного притушить, чтобы, пожалуй, вернуться к ней попозже. Тем более некие предпосылки к такому выводу, безусловно, были, но, в любом случае, время покажет, кто прав… Придя к такому заключению, Вика с облегчением толкнул резную старомодную дверь бывших «Купеческих номеров».

Едва завидев Иртеньева, пожилой портье резво вскочил и облегченно воскликнул:

— Ну наконец-то!

— А что такое? — удивился Вика.

— Так билет же, билет, — запричитал дежурный и принялся совать в руку Иртеньева розоватый картонный прямоугольник, уже пробитый иголочками компостера.

— О, так быстро… — задержавшись возле стола, Вика принялся рассматривать билет.

— Да, что вы, что вы, — снова запричитал дежурный. — Поезд же через час!

— Превосходно! Я все успеваю… Вызывайте извозчика! — и, несказанно обрадованный такой ситуацией, Вика заторопился к себе в номер, чтобы собрать оставленные там вещи.

* * *

Видимо, не сумев справиться с какой-то своей проб лемой, у раскрытой двери пивной грязно ругался ломовик, а его лошадь, стоявшая тут же на замусоренной мостовой, согласно, чуть ли не в такт каждому матюку, взмахивала гривой.

Стоя на противоположном тротуаре, Иртеньев прямо-таки с наслаждением наблюдал эту чисто городскую сцену и с внутренней усмешкой отмечал, что в оценке события есть полное единодушие между хозяином и его животиной.

Оказавшись в этом южном городе, Вика никак не ожидал, что его знакомство с гэпэушником даст такой результат. Не то чтобы Иртеньев вовсе не верил начальнику, но поначалу думал, что дело ограничится лишь незначительным послаблением режима.

Может, оно так сначала и предполагалось, но, видимо, непримиримая позиция Поли сыграла свою роль. Впрочем, до самого последнего момента Вика ожидал, что гэпэушник, страхуя себя, просто вгонит ему пулю в затылок.

Потом, когда первые страхи прошли, Вика опасался, что за ним пустят слежку, и тогда ни про какой город и речи бы не шло, но все обошлось, и полупобег Иртеньева из мест не столь отдаленных прошел гладко.

Честно говоря, ничего подобного, а особенно вручения денег, Вика никак не ожидал, и, уже сидя в вагоне и глядя, как за окном проплывает сибирский пейзаж, Иртеньев по достоинству оценил гэпэушника Васю.

По всему выходило, что, пожалуй, не все они патентованные сволочи, да к тому же и то, что сейчас творилось в стране, как-то подействовало даже на самых отпетых, заставив кое-кого из них всерьез задуматься о будущем.

За длинную дорогу Вике было о чем поразмыслить, тем более что предстояло решить, как быть дальше. И тут Вике вспоминались и попутчик-краском с его стремлением к новым походам, и ротмистр Ясницкий, страстно жаждавший появления нового вождя.

Странным образом, такое поведение столь разных людей наводило Вику на мысль, что, может, и правда, стоит ждать каких-то новых и уж точно кардинальных перемен. Но то, что о никакой реставрации не может идти и речи, Вика понимал прекрасно.

Все это привело к тому, что Вика начал покупать газеты, но ничего подтверждавшего его предположения не находил и, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что для него сейчас самое лучшее просто затаиться и выждать.

Из-за угла со звоном выкатился идущий от вокзала трамвай, и визг колес, плохо вписывающихся в поворот, заставил Иртеньева встрепенуться. Он повернул голову и только теперь обратил внимание, что у моторного вагона нет привычной дуги, а вместо нее по проводу, искря, бежит ролик, закрепленный на штанге.

Вика хотел было идти дальше, но тут возчик, препиравшийся на противоположной стороне со своим конягой, наконец-то влез на облучок, груженая телега отъехала, и Иртеньев увидел, что вывеска «Пиво-воды», висевшая сбоку от двери, дополнена строчкой «Холодные закуски».

Поезд, на котором Иртеньев полчаса назад прибыл в город, не имел вагона-ресторана, собственные запасы у Вики давно кончились, и властное чувство голода заставило его без колебаний перейти улицу, чтобы, пересилив сопротивление дверной пружины, войти в случайно попавшуюся на пути забегаловку.

Внутри пивной было темновато, грязновато и пока еще пустовато. В одном углу небольшая компания дружно цедила пиво и, что-то обсуждая вполголоса, закусывала вяленой рыбой. Целая горка сухой тараньки лежала у них посередине стола, и все вокруг было в рыбьих очистках.

В другом углу высилась длинная стойка, за которой, лениво ополаскивая пивные кружки, скучал еврей в фартуке и белых нарукавниках. Сбоку от него под стеклом лежали бутерброды с засохшей красной икрой, куски жареной рыбы и тарелочка, полная начинавшими закручиваться по краям ломтиками сыра.

Иртеньев не спеша пересек зальце и молча облокотился на стойку. Покосившись на нового жаждущего выпуклым карим глазом, пивной сиделец дружелюбно сказал:

— Вы почекайте трошки, сейчас новая бочка б удет…

От этих слов на Вику дохнуло таким знакомым местечковым говором, что он не церемонясь спросил:

— Слушай, а тебя как зовут?

— Меня? Миша, — охотно отозвался сиделец и по той же местечковой привычке добавил: — А что?..

Еврейская внешность собеседника настолько бросалась в глаза, что Вика позволил себе некоторую вольность, сказав:

— Значит, Мойше… Не из Привислянского ли края?

— Да… — протянул Мойше-Миша и, удивленно воззрившись на Иртеньева, в свою очередь поинтересовался: — А пан?

— С Волыни, — усмехнулся Вика и уточнил: — Из-под самого Кременца.

Увесистая пивная кружка чуть было не выскользнула из Мишиных рук, но он тут же поставил ее на мокрый поднос и быстро, глотая в спешке окончания слов, заговорил:

— Это ж надо! Надо… А может, пан и про Залисоче слышал?

— Даже бывал. Там, кажется, рядом, если я помню, имение пана Пионтковского.

— Да? — Теперь уже оба карих глаза с восторгом уставились на Иртеньева, и Миша-Мойше вежливо поинтересовался: — А пан…

— Алекс, — Вика назвал первое подвернувшееся имя.

— Пан Алекс, — послушно повторил новоявленный земляк и ждуще посмотрел на Иртеньева. — А корч му на выезде вы, случайно, не видели?

— Ваша? — догадался Вика и подтвердил: — Конечно, видел. Там рядом еще статуя какого-то святого на перекрестке.

Самое удивительное, но он действительно помнил эту самую корчму и даже каких-то замурзанных еврейских мальчишек, которые постоянно крутились там на дворе.

— Так это что же, пан Алекс! — радостно произнес Миша-Мойше. — Возможно, мы видели друг друга еще тогда?

— Очень даже… — с готовностью согласился Вика.

— Это же надо!.. — заново начал было причитать Мойше-Миша, но ему помешал здоровенный мужик, подкативший к стойке пивную бочку и с грохотом поставивший ее на попа.

— Ну наконец-то! — недовольно проворчал Мойше-Миша и, ловко выбив чоп, вставил в отверстие трубку насоса.

Потом последовало несколько энергичных движений рычага, и уже через минуту перед Иртеньевым оказалась украшенная шапкой пены кружка со свежим пивом. Вика посмотрел на закуски, выглядывая, что бы такое взять, но Мойше-Миша, перехватив его взгляд, тут же стремительно нагнулся и уже откуда-то из-под прилавка забубнил:

— Ой, так вы же кушать хотите… И не смотрите на витрину, там все давно позасыхало! Я вот сейчас…

И точно, Мойше-Миша почти сразу поставил возле полной пивной кружки тарелку с отварной телятиной, малосольными огурчиками и половинкой сочной синеватой луковицы.

— Вот, прошу, кушайте!

Мойше-Миша снова нырнул под прилавок, и рядом с тарелкой появилась розетка, наполненная горчицей, и аппетитно пахнущий ломоть хлеба. У Вики потекли слюнки, и, тут же вооружившись вилкой, он принялся уписывать за обе щеки.

Когда на тарелке от мяса остались только горчичные разводы, Мойше-Миша одобрительно крякнул и спросил:

— А вы теперь тоже живете в этом городе?

— Нет, — Вика с наслаждением отхлебнул пива из кружки. — Я проездом. Хочу у теплого моря погреться.

— А если не секрет, откуда? — осторожно поинтересовался Мойше-Миша.

— Прямо из тайги, — рассмеялся Иртеньев. — У нас там геологоразведочная партия пропала. Но мы нашли…

По собственному опыту Вика хорошо знал, что ложь улавливается на интуитивном уровне, и поэтому, по возможности, предпочитал в скользких ситуациях говорить правду. Видимо, фраза сработала должным образом, поскольку Мойше-Миша немедленно оживился и предложил:

— Я, конечно, извиняюсь, но вот вы на курорт едете…

— Ну да, а что? — Вика поставил кружку на прилавок.

— Видите ли, костюм ваш… — Мойше-Миша скорчил умильную физиономию и сделал неопределенный жест.

— Ну что, костюм, — Иртеньев вздохнул. — Какой есть…

— И я об этом, — мгновенно оживился Мойше-Миша. — У меня тут есть такой себе Фима Либерзон, так он таки-да, портной. И, если пожелаете, соорудит вам такой костюмчик!

— А возиться долго будет? — всерьез заинтересовался Вика.

— Да чуть ли не сразу! — с жаром заверил Иртень ева Мойше-Миша, но, на всякий случай, добавил: — Конечно, он на вас немножко заработает, но это, вы мне поверьте, будет люкс-цимес, а не какой-нибудь там ширпотреб.

По той горячности, с какой все было высказано, Вика догадался, что и сам Мойше-Миша внакладе не останется, однако, прикинув все выгоды такого предложения и снова берясь за кружку, согласно кивнул…

* * *

Небольшой пароход медленно привалился к пирсу, матросы споро набросили чалки, поставили сходни, и разномастные пассажиры, стремясь поскорее сойти на берег, бестолково столпились у борта.

Стоя на спардеке, поменявший обличье Иртень ев спокойно ожидал, пока кончится эта толчея. Мойше-Миша оказался человеком слова, его протеже Фима Либерзон тоже не ударил лицом в грязь, сумев буквально за один день переодеть Вику с головы до ног.

Теперь Иртеньев был обут в легкие парусиновые туфли, для форса начищенные зубным порошком, белый полотняный костюм и вышитую косоворотку. Завершали картину яркая тюбетейка и легкий чемоданчик, куда Вика сложил свои хромовые сапоги вместе с таежным одеянием.

Ненужная толкотня у сходней сама собой кончилась, Вика взял чемоданчик, зачем-то взглянул на скрывавший городские строения косогор и по пружинящим доскам, одним концом державшимся за край борта, сошел с парохода.

Наконец-то ощутив под ногами вместо раскачивающейся палубы твердый настил, Вика с удовольствием сделал несколько шагов, как вдруг откуда-то снизу, из-за причального бруса вылетел здоровенный рак и, стукнувшись панцирем о мокрые доски, забил хвостом, пытаясь перевернуться.

Иртеньев чуть вздрогнул от неожиданности, но, увидев, как по пирсу бежит мальчишка с ведром, все понял. Проверяя свою догадку, Вика подошел к краю и заглянул вниз. И точно, там в зеленоватой воде плавали два взрослых парня. Время от времени они ныряли у деревянных свай пирса и когда вновь оказывались на поверхности, то сразу бросали свою добычу мальчишке.

Картина была такой знакомой, что Вика даже повернул голову, ожидая увидеть на подъездных путях тот самый поезд, но там сейчас было пусто, и только рельсы, полускрытые пучками жесткой травы, все так же тянулись вдоль берега, укрепленного косо уходившей в воду каменной набережной.

Иртеньев усмехнулся собственным мыслям и вслед за другими пассажирами, обогнув территорию яхт-клуба, зашагал не по протоптанной здесь дорожке, а как раньше — по шпалам. Пройдя так метров триста, он вышел прямо к нижней площадке Депальдовой лестницы и здесь задержался.

Совсем рядом, у набережной, загорелые дочерна мальчишки плескались на мелководье, и вода, подброшенная детскими ладошками, почему-то не разлеталась брызгами, а так и летела вверх переливающимся сгустком. Дальше, в глубине залива, виднелись темные паруса дочерна просмоленных байд, занятых своим рыбацким делом, а мористее белело косое крыло уходившей от порта яхты.

Позавидовав в душе беззаботному мальчишескому веселью, Вика начал подниматься по лестнице и, одолев сотню с лишним ступеней, остановился отдышаться уже на верхней площадке, середину которой украшали мраморные солнечные часы. Тень от тре угольного гномона, лежавшая на выщербленной временем поверхности, показывала примерно три часа пополудни, и Вика, вздохнув, зашагал по начинавшейся отсюда городской улице.

Дойдя до идущей по центру трамвайной линии, Иртеньев повернул голову вправо, будто с перекрестка можно было увидеть здание, где в 19-м размещался деникинский штаб, и вдруг заметил большие, опускающиеся к самому тротуару окна первого этажа.

Вика узнал знакомое ограждение из гнутых труб, защищавшее стекла, через которые легко просматривалось помещение кафе, уставленное крошечными мраморными столиками, и, по ассоциации вспомнив уютную припортовую таверну, где тогда любил проводить время, улыбнулся.

Переждав, пока мимо проехал медленно ползущий к развороту дребезжащий трамвай, Иртеньев перешел на другую сторону. Он помнил, что от солнечных часов до городского пляжа всего шесть кварталов, и сейчас, вышагивая вдоль провинциальных заборов и вдыхая как бы льющийся оттуда запах жасмина, Вика решал, куда отправляться сначала.

Колебания Иртеньева прервал вид крашенных зеленой краской ворот с приткнувшейся рядом с ними калиткой. Откинув мысль о морском купании, Вика взялся за железное кольцо и постучал. Минуты через три щеколда изнутри звякнула, и в проеме возникла весьма пожилая женщина, недоуменно воззрившаяся на Иртеньева.

— Вам кого?

— Капитолина Петровна, не узнаете?

— Ой, Викентий Георгиевич, так это вы! — узнав Иртеньева, женщина поспешно втащила гостя в проем, и закрывая калитку, сбивчиво пояснила: — А нам передали, что вас там, в Крыму…

— Как видите, нет, — вспомнив исход, Вика глухо крякнул.

Сам он тогда не ушел с Врангелем, и ему пришлось под видом пастуха целых три месяца жить на яйле.

— Так проходите же, — радушно пригласила Вику Капитолина Петровна. — Проходите в дом.

— Сейчас… — улыбнулся Вика, внимательно рассматривая уютный дворик с увитой виноградом беседкой и цветником.

Именно сюда приходил он тогда, в памятном 19-м, чтобы отдохнуть после штабного бдения или офицерского кутежа…

Тем временем Капитолина Петровна поспешно убежала в дом, и к тому моменту, когда Иртеньев зашел в гостиную, хозяйка уже была там и, еще держа самовар на весу, несколько растерянно спросила:

— Викентий Георгиевич, а может, сразу обед?

— Нет, нет, — протестующе замахал руками Вика. — Я на пароходе из буфета не вылезал.

— Так вы прямо с парохода… — Капитолина Петровна водрузила самовар на стол. — И откуда?

— Из Сибири.

— Как это?..

Продолжение вопроса повисло в воздухе, и Вика, понимая, что здесь юлить незачем, четко ответил:

— Был выслан как социально чуждый. Но там подвернулась геологоразведочная экспедиция, и мне повезло. Теперь имею право жить в любом месте.

— Вот и чудненько! — искренне обрадовалась Капитолина Петровна и тут же предложила: — Надеюсь, как и раньше, остановитесь у меня. Та комната свободна…

— Ну, если на пару дней, — согласился Вика и, отодвинув стул, не дожидаясь приглашения, сел.

Несмотря на заверения Иртеньева, Капитолина Петровна выставила на стол не только чай. Здесь был и золотистый балык, и сдобренное изрядной порцией хрена отварное мясо, и всяческая зелень. Когда же Вика попробовал бутерброд со сливочным маслом, он не удержался от похвалы:

— Удивительно вкусно! Прямо вологодское.

— Правда? — обрадовалась хозяйка и тут же похвасталась: — Сама сбивала, знаете, в продаже нет, а то, что есть…

Она не закончила, но Вика, и так поняв, что она хотела сказать, согласно кивнул и поинтересовался:

— А вообще-то с продуктами у вас тут как?

— Да что там сравнивать… — Капитолина Петровна сокрушенно вздохнула. — Море спасает. Рыбы здесь — пропасть. Не поверите, Викентий Георгиевич, на рынок пойдешь, так чего только нет. Сомы, и те прямо на земле лежат, а в каждом пуда полтора-два!

— Почему ж не поверю, Капитолина Петровна, очень даже поверю, — улыбнулся Вика, зримо представив себе лежащего в базарной пыли выловленного пару часов назад в каком-нибудь гирле жирного сома.

По-своему поняв Иртеньева, Капитолина Петровна снова засуетилась и пододвинула ближе тарелочку с балыком.

— Вы ешьте, ешьте, Викентий Георгиевич, вы ж с дороги…

— Да куда уж, я сыт, благодарствую! — Вика из вежливости попробовал угощение и осторожно спросил: — Вы сами-то как?..

— У нас все хорошо. Ирочка замуж вышла, живет отдельно. У них с мужем квартира в центре.

— Замужем, значит… — покачал головой Вика и с несколько наигранным безразличием поинтересовался: — А зять ваш кто?

— Инженер, здесь на заводе, бывшем Кейворта, солидный мужчина, — охотно ответила Капитолина Петровна и с гордостью сообщила: — Внук у меня, восемь лет уже, вот…

— Внук? — удивленно переспросил Вика и тут же, скрывая некоторую растерянность, повторил: — Неужто восемь?..

Интонация у Иртеньева чуть-чуть сменилась, и Капитолина Петровна, женским чутьем безошибочно уловив это, торопливо заговорила, сообщая все и всяческие подробности, словно пытаясь за потоком слов скрыть нечто важное…

* * *

Вика лежал с открытыми глазами и безуспешно пытался уснуть. Он то начинал ворочаться с боку на бок, то принимался считать до ста, то пялился на серый по ночному времени потолок. Через открытое настежь окно наплывали запахи сада, по вершинам деревьев шелестел ветер, и было хорошо слышно, как недалеко ровно шумит морской прибой.

Сон все равно не шел, но в какой-то полудремоте Вике порой начинало казаться, что временного перерыва не было, что на дворе все тот же памятный 19-й год, и он сам, только недавно возвратившись с дежурства, наконец-то лег отдохнуть.

Потом его мысль причудливо перескакивала на другое, и Вика видел себя уже не в комнате, а где-то под деревом, рядом с которым, в увитой виноградом беседке, над книжкой сидит чудная девушка, время от времени бросая на молодого капитана Иртеньева быстрые заинтересованные взгляды.

Да и сам Вика торчит здесь, в саду, изображая усталость, вовсе не из-за одолевших его тягот службы, а потому что ему очень нравится задорная девчонка, и именно поэтому на каждый ее взгляд он отвечает прямо-таки печоринской улыбкой…

Впрочем, Вика хорошо понимал, что именно выбило его сегодня из колеи. Это случилось уже перед вечером, когда он, уставший и разомлевший от жары, еле приволокся с городского пляжа и, войдя в гостиную, вдруг увидел за столом ослепительной красоты женщину.

Вика остолбенело уставился на нее, не зная, то ли галантно здороваться, то ли извиняться за свой не презентабельно-пляжный вид. Однако ничего такого и не потребовалось. Пока он раздумывал, женщина стремительно поднялась, обошла стол и, остановившись напротив Иртеньева, с милой улыбкой произнесла:

— Ну, здравствуйте, Викентий Георгиевич…

И едва Вика услышал этот голос, он сразу вспомнил и книжку, и увитую виноградом беседку, и сидящую там полудевочку-полудевушку с лучистыми ищущими глазами…

— Ирина… — Вика сделал шаг вперед и, низко склонившись, поцеловал руку женщины.

— Да, это я, — спокойно ответила она и, положив руки на плечи Иртеньева, троекратно, по-русски, поцеловала его.

А дальше началось обычное провинциальное чаепитие, и все пошло по заведенному исстари порядку. Уютно шипел самовар, отсвечивали серебром подстаканники, посередине стола высилась хрустальная ваза, наполненная фруктами, а вокруг нее теснились тарелочки и розетки с домашней снедью.

Сидя рядом с дочерью, Капитолина Петровна мило пересказывала городские сплетни, Вика, не вслушиваясь в ее болтовню, поощрительно кивал головой, а Ирина с улыбкой неотрывно следила за ним, и ее глаза лучились.

Сам же Вика испытывал странное ощущение. Ему казалось, что время удивительным образом повернуло вспять, что не было всего того кровавого хаоса, а есть только уютный дом и женщина, от каждого взгляда на которую в груди у него возникает удивительный холодок.

А тем временем Капитолина Петровна, старательно делая вид, что ничего не замечает, увлеченно рассказывала, как ее восьмилетний внук, оказавшись на конном дворе, задрав голову, рассматривал лошадь и она, негодница, чуть было не укусила любопытного мальчонку за подбородок…

Легкий скрип половицы мгновенно отогнал полудрему. Вика насторожился и ясно услыхал легко различимые шаги босых ног. Кто-то невидимый осторожно шел по коридору. Вика повернул голову и вдруг заметил, как в темном прямоугольнике дверного проема возникла светлая тень.

Вика приподнялся на локте и быстро спросил:

— Кто здесь?

— Не спишь?.. — отозвался чуть приглушенный голос. — Я так и думала…

В первый момент, услышав ответ, Вика решил было, что он все-таки спит и это ему снится. Однако фигурка в дверях приобрела четкие контуры, Ирина шагнула к кровати, легкий халатик словно сам собой соскользнул с ее обнаженного тела, и, садясь на край постели, с ласковой насмешкой она попросила:

— Может, ты все-таки подвинешься?..

И тут Вика, никак не ожидавший ничего подобного, в полном смятении задал нелепый вопрос:

— А как же мама?

— Она знает… — Ирина низко наклонилась и, жарко дыша прямо в лицо Иртеньеву, прошептала: — Так ты подвинешься?

От нее шла настолько сильная чувственная волна, что Вика, даже не отдавая себе отчета, рывком притянул Ирину к себе и словно провалился в нирвану. Сейчас с ним, как принято говорить, спала не юная львовская гимназистка и не простушка откуда-то из-под Тамбова, а молодая, горячая женщина, которая отбросив все условности, без оглядки отдалась давно вожделенному мужчине.

При этом Вика четко осознавал, что в ее поведении нет ни грана разнузданной похоти, отчего во всем его мужском естестве возникала всеобъемлющая ответная страсть. И особенно этот ее чисто женский, вроде бы сдерживаемый и в то же время рвущийся как бы сам по себе наружу сладострастный стон, доводил Вику просто до исступления…

Сколько времени продолжалось ночное безумство, Вика понять не мог. Бессильно откинувшись на подушку, он ощутил во всем теле сладкую опустошенность, а прильнувшая к нему женщина вдруг показалась самым родным человеком.

Взаимное молчание длилось долго, но едва Вика, полуобняв Ирину за плечи, попробовал заговорить, она приложила палец к его губам и шепнула:

— Молчи…

Вика покорно умолк, прикрыл глаза, а когда, как ему показалось, открыл их всего лишь через минуту, с удивлением понял, что проспал большую часть ночи, и рядом с ним, прижавшись всем телом к боку Иртеньева, ровно дышит Ирина.

Какое-то время Вика смотрел на окно, за которым уже начинало сереть, а потом тихо спросил:

— Ты спишь?

— Конечно, — сквозь сон отозвалась Ирина и, потянувшись, чмокнула Иртеньева в щеку.

— А знаешь, — улыбнулся своим мыслям Иртень ев. — Я, признаться, такого не ожидал…

— Это ты не ожидал, а я вот, как видишь, еще с той поры ждала, — и Ирина, немного повозившись, удобно умостила голову на руке Вики.

— Ну вот, говоришь ждала, а сама замуж все-таки вышла… — шутя, упрекнул ее Иртеньев.

Ирина рывком приподнялась на локте, какую-то минуту всматривалась в лицо Иртеньева, а потом со странным внутренним надрывом сказала:

— Так маме же передали, будто ты под Перекопом погиб!

— Вот оно что… — Иртеньев притянул Ирину к себе и после короткой паузы пояснил: — Это под Каховкой случилось. Я там последний раз в штыковую ходил. Ну и зацепило… Меня уже потом немец-колонист, из местных дружинников, подобрал…

— Значит, вы до последнего дрались… — вздохнула Ирина.

— Да нет, — тихо возразил Иртеньев. — Был у нас под Каховкой шанс… Был… Если б барон рискнул конницей, то…

Вика внезапно оборвал себя на полуслове и, понимая всю бессмысленность своих сожалений, умолк.

Ирина подождала и, только поняв, что Иртеньев об этом больше ничего не скажет, тихо спросила:

— Признайся, ты про Сибирь маме наврал?

Некоторое время Вика молчал, удивляясь силе женской интуиции, и только потом, со вздохом, ответил:

— Маленько наврал…

— Так, значит, ты в бегах?

По интонации Ирины Вика безошибочно понял, что она встревожилась, и на какой-то момент ему даже захотелось рассказать ей всю правду, но что-то его остановило, и, подпустив чуточку иронии, он сказал:

— Да вроде того…

— Но документы-то у тебя хоть есть?

Похоже, Ирина всерьез забеспокоилась, потому Иртеньев совершенно серьезно ответил:

— Конечно, есть. И не бойся. Я их в Одессе давно выправил и все время живу по ним.

— Ну, если так…

По тону ответа Иртеньев решил, что женщина ему поверила, и, словно ставя точку в неприятном разговоре, притянул Ирину к себе.

* * *

Городской пляж узкой полосой протянулся вдоль высокого глинистого обрыва. Улица, полого спускавшаяся вниз и выводившая к морю, была чуть дальше, и от нее пляж отделял зеленый дощатый забор с проходной будочкой посередине.

Несмотря на будний день, любителей купания было много, и все они маялись от жары. Однако ближе к вечеру подул легкий ветерок, и заштилевшее было море покрылось рябью. Мелкая волна с убаюкивающим плеском стала накатывать на берег, ветерок отогнал зной, и Вика, растянувшись прямо на теплом песке, погрузился в сладкую полудрему.

Всю последнюю неделю Ирина каждый вечер приходила к матери, чтобы всю ночь провести с Иртень евым, и, пожалуй, только возможность отоспаться днем на пляже давала Вике возможность оставаться в форме.

Вот и сейчас, слегка прижмурившись, он бездумно смотрел на поросший колючками обрыв, для разно образия время от времени переводя взгляд на летние женские туфли, оставленные рядом с соседним лежаком какой-то купальщицей.

Внезапно краем глаза Иртеньев заметил, как чужая рука воровато скользнула в носок завалившегося на песок туфля и ловко выдернула оттуда что-то сверк нувшее желтоватым блеском. Вика чуть-чуть повернул голову и увидел, как вещица скрылась в кармане у приблатненного парня, который вихляющейся походкой тут же направился к выходу.

Мгновенно осознав, что случилось, Иртеньев рывком поднялся и заспешил следом. Видимо, парень тоже что-то почувствовал, так как заторопился и, прежде чем Вика догнал его, выскочил за границу пляжа.

Иртеньев бросился догонять и, едва миновав входную будку, увидел, что парень пошел не улицей, которая начиналась сразу за забором, а тропкой, вившейся под обрывом. Вика рванул бегом и успел перехватить парня еще на тропинке.

Увидев Иртеньева, загородившего дорогу, парень с ухмылкой вынул ножик и угрожающе прошипел:

— Отскочь, фраер… Я урка!

Не отвечая, Вика сгреб горсть песка с откоса и швырнул в лицо парню. Не ожидавший этого урка схватился за глаза, а Вика, прыгнув вперед, перехватил нож, вывернул парню руку и свободной рукой достал у него из кармана дамские часики.

Опомнившийся парень рванулся, но Вика дал ему пинка, отчего тот, выронив нож, отлетел метра на три, чуть не свалился на колени и, видимо, опасаясь, что его сейчас арестуют, сломя голову помчался прочь.

Подобрав нож, валявшийся на тропинке, Вика зашвырнул его далеко в воду, проследил за его падением и только после этого не спеша пошел назад, ко входной будке, нимало не заботясь, видел ли кто его на улице.

Когда Вика возвратился на свое место, он увидел, как его соседка, молодящаяся дамочка, вылезши из воды, принялась растерянно перебирать свои вещички. Скептически оглядев ее модный, в обтяжку, купальник и заметив, что морской загар уже не может скрыть дряблость кожи на бедрах, Вика вежливо поинтересовался:

— Простите, сударыня, вы не это ищете? — и показал отобранные у вора часики.

Незадачливая купальщица радостно ахнула, всплеснула ладонями и, взяв счастливо возвращенную ценность, рассыпалась в благодарностях. Переждав обязательный в таких случаях поток слов, Вика небрежно заметил:

— Да что вы, пустяки… — и стал собираться.

Какое-то время дамочка внимательно следила за Иртеньевым, а потом встрепенулась и, выжидающе глядя на него, заявила:

— Ой, мне тоже пора!..

На что Вика, стряхивая с рубашки песок, только улыбнулся.

Как Иртеньев и ожидал, она догнала его сразу за входной будкой и, явно кокетничая, попеняла ему:

— Что же, мы так и не познакомимся?

— Что вы, сударыня, я не смел… — вежливо отозвался Вика, но дамочка, явно положив на него глаз, шла напролом.

— Калерия… — жеманно представилась она и протянула руку Иртеньеву.

— Виктор… Рад познакомиться…

Вика, назвавшись первым попавшимся именем, вежливо наклонился к руке, уловил пряный запах морских водорослей, да так и не поцеловав, отпустил. Впрочем, дамочка не придала этому значения и, заявив:

— Нам, кажется по пути? — бесцеремонно принялась за обычную пустопорожнюю болтовню.

Так они прошли два квартала, но возле угловой хлебной лавки Иртеньев не выдержал.

— Простите, но мне сюда…

— Да, да, — дамочка послушно остановилась и сразу перешла к делу, заявив: — Нет, мы обязательно должны встретиться! Знаете, я приглашаю вас на чашку чая. Здесь недалеко, улица Фрунзе, 11, придете?

— Увы, только не сегодня, — с улыбкой, но решительно отказался Иртеньев.

— Но, надеюсь, завтра на пляже вы будете? — дамочка капризно поджала губы.

— Всенепременно… — заверил ее Вика и, наконец-то освободившись от навязчивой спутницы, не спеша направился к Каменке.

Ирина ждала Иртеньева у солнечных часов и, коротая время, что-то рассматривала на мраморном постаменте. Еще издали Вика залюбовался ее фигурой, и где-то в глубине сознания у него вспыхнуло ожидание чего-то радостного.

Поскольку впервые за последнюю неделю их встреча сегодня происходила не украдкой в темной спальне, а в самом центре города, Иртеньев был уверен, что ей придается особое значение и ему хотят сообщить нечто важное.

Именно в предвкушении этого Вика, остановившись рядом с Ириной, весело поинтересовался:

— Ну, и куда же мы сегодня пойдем?

Ирина подняла глаза на Иртеньева, как-то странно посмотрела и молча увлекла его за собой, уводя от часов почему-то не к главной улице, а в сторону ближнего рынка. Понимая, что это далеко неспроста, Вика выждал какое-то время и спросил:

— Ты что-то хочешь сказать?

— Да, — Ирина кивнула и взяла Иртеньева под руку. — Я позволила себе эту неделю, потому что знаю, ты приехал сюда искать меня…

На самом деле по приезде Иртеньев и в мыслях не держал ничего такого, однако сейчас ему показалось, что так и было. Но внезапно до Вики дошел смысл сказанного Ириной, и он, еще не веря, что все кончено, жестко поджал губы.

— Значит…

— Да, милый, да! — в голосе Ирины прозвучал странный надрыв. — Завтра мой муж возвращается из командировки. Пойми, он главный инженер на заводе «Сталь», мы на виду, а ты…

Этой фразы оказалось достаточно, чтобы Вика как бы в первый раз посмотрел на себя глазами Ирины и, резко остановившись, высвободил руку.

— Так что же ты… — начал было Иртеньев, но Ирина тут же перебила его:

— Прости, прости… — она по-родственному ткнулась Вике в плечо. — Пойми, ты!.. Ты — моя воплотившаяся мечта, но у меня сын, муж, и потом…

— И потом, я в бегах, — севшим голосом заключил за нее Вика и как-то совсем буднично договорил: — Не надо слов, все и так ясно… Юная девушка стала взрослой…

Вся прелесть наступающего южного вечера разом исчезла. Вика, ничего не видя перед собой, шел по улице, понимая только одно: Ирина так и осталась стоять там, на тротуаре, а он идет неизвестно куда, снова предоставленный сам себе…

Внезапно какое-то острое чувство опасности заставило Иртеньева напрячься. Он обернулся и вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял неизвестно откуда взявшийся давешний урка. Зажатый в руке у вора обломок водопроводной трубы коротко вздрагивал, и Вика понял: еще секунда, и ему нанесут удар.

Вся горечь недавнего разочарования странным образом преобразилась в жесткую злость, и Вика, мгновенно собравшись, сделал выпад, ткнув парня жестко поставленными пальцами прямо в солнечное сплетение.

Урка, охнув, выронил трубу, а Вика, словно вымещая на нем все свои неурядицы, нанес вору жестокий апперкот, после чего парень повалился навзничь, и его голова с биллиардным стуком ударилась о плиточки тротуара.

Секунду Вика смотрел на безуспешно пытавшегося встать урку и вдруг с пугающей ясностью осознал, что теперь ему остается только одно: немедленно забрав от Капитолины Петровны свой чемоданчик, ничего никому не объясняя, как можно скорее убраться из города…

* * *

Силуэт парусника, куда-то шедшего милях в трех от берега, словно плыл в белесом мареве. По-южному жаркий день так прогрел воздух, что линия горизонта потеряла четкость, и небо там будто сливалось с морской гладью в общую синь.

Поднимавшиеся здесь почти от самого берега крутые горные склоны прижали полотно железной дороги к самому пляжу, и если бы не размеренный стук колес, то могло показаться, что поезд не катит по рельсам, а плывет по воде.

Само собой, с другой стороны за окном вагона непрерывно мелькал сплошь заросший кустарником косогор, но из-за малого расстояния и скорости движения рассмотреть что-либо через этот зеленый занавес было невозможно.

Удобно устроившись на постели, Иртеньев заинтересованно следил, как врывающийся в открытое окно ветерок треплет занавеску, как вдоль вагона летят клочья паровозного дыма и после них на соседней подушке остаются черные угольные точки.

Несмотря на опущенное стекло, в купе было жарко, отчего попутчики Иртеньева, муж и жена, ехавшие на курорт, большую часть времени проводили в тамбуре, где было прохладнее, а их сын, подросток лет четырнадцати, лежа на верхней полке, взахлеб читал Конан Дойля.

Снизу, со своего места, Иртеньев мог видеть только верхний край обложки где над рисунком было жирно напечатано «Шерлок Холмсъ», а слева от заглавия, в выделенном прямоугольнике, похоже, был номер выпуска, но он плохо просматривался.

Сначала Вика не мог понять, что его так интересовало в этой обложке, и только в конце концов, обратив внимание на твердый знак в надписи «Холмсъ», он догадался, в чем дело. Мальчишка читал книгу, напечатанную по старой орфографии.

Твердый знак странным образом подействовал на Иртеньева, вернув его в давнее прошлое. Вспомнилось детство, отцовская усадьба, дом, и почему-то перед глазами буквально зримо возникла та самая корчма, о которой говорил пивной сиделец, спроворивший ему белый костюм.

Корчма эта была низенькая, маленькая, крытая почерневшей, местами уже замшелой, соломой. Из закопченной трубы постоянно валил дым, а главным украшением двора служил колодец, над которым торчал длинный журавель.

Казалось, ничего, кроме отвращения, подобная картина при других обстоятельствах не смогла бы вызвать, а вот поди ж ты, даже такая выплывшая из детства, в общем-то невеселая подробность, навеяла на Иртеньева щемящую грусть.

И в то же время эта самая грусть, уводя мысли Вики назад, в милые сердцу воспоминания, помогала ему избавиться от гнетущего состояния, в которое вверг Иртеньева разговор с Ириной, положивший край их так бурно начатому роману.

Вообще-то совсем недавно Иртеньев даже предположить не мог, что с ним может случиться нечто подобное. Видимо, все происходившее до этого как-то слилось воедино, соединив и высылку в Сибирь, и столь необычное освобождение, и так внезапно нахлынувшее чувство.

Странным образом этому немало поспособствовал и гэпэушник Вася со своим четко наметившимся перерождением. В какой-то момент Вике стало казаться, что все пошло на лад, он внутренне расслабился, а тут еще эта встреча, вроде как соединившая милое сердцу время с настоящим, и вот результат…

В глубине души Иртеньев понимал, что Ирина права. Просто она, как и всякая здравомыслящая женщина, обремененная семьей и обязанностями, наверняка все просчитав, пришла к выводу, что максимум, который она может себе позволить, это та самая, закончившаяся у часов, неделя.

Да и, если честно, положа руку на сердце, что он, Вика Иртеньев с его неустроенностью, мог ей предложить? По большому счету, ничего. Максимум, на что он мог рассчитывать, это место заштатного счетовода, поскольку незадолго до высылки одолел книжку под названием «Бухгалтерский учет».

Тем временем, пока Иртеньев предавался воспоминаниям да прикидывал так и сяк, что было бы, если бы, поезд, миновав узость, вырвался в неширокую долину и, несколько сбавив ход, прогрохотал по мосту через узенькую речушку.

Этот внезапно ворвавшийся снаружи металлический гул отвлек Вику от его невеселых размышлений. Поезд как раз входил в поворот, скорость заметно уменьшилась, поток воздуха из окна ослаб, и в купе сразу стало душно.

Иртеньев поднялся, выглянул в окно и, не увидев там давешнего парусника, сожалеюще цокнул языком. Чем-то этот плывший у самого горизонта романтический силуэт тронул душу, позволив на какое-то время забыться.

У окна тоже было жарковато, и Вика, решив поболтать немного с соседями, отправился в тамбур. Однако его попутчиков там не оказалось, видимо, они ушли в другое купе, а вместо них Иртеньев увидел какого-то невзрачного мужчину, который, вжавшись в угол, нервно курил.

Дружески улыбнувшись ему, Вика выглянул в распахнутую дверь, и тут же, позади него, прозвучал вопрос, заданный с дорожной непосредственностью:

— На курорт едете?

Взявшись за поручень, Вика повернулся, разглядел в кулаке у незнакомца обычную, свернутую из обрывка газеты, самокрутку и, неопределенно хмыкнув, ответил вопросом на вопрос:

— А вы?

— Я нет, — охотно отозвался мужчина. — Я, это, по цитрусовым, в командировку.

— Агроном, значит?

— Вроде того…

В представлении Иртеньева мужичок меньше всего походил на агронома, и говорить с ним не хотелось. Как раз в этот момент у полотна мелькнула будка путевого обходчика, и поезд резко начал сбавлять ход.

Сделав вид, что он собирается выйти, Иртеньев спустился на самую нижнюю ступеньку и действительно, когда вагон наконец остановился, сошел на усыпанную мелкой галькой платформу какого-то полустанка.

Увидев впереди, у выходной стрелки, закрытый семафор, Иртеньев понял, что остановка краткая и, разминая ноги, медленно пошел вдоль состава, в любой момент готовый вскочить на подножку, если поезд вдруг тронется.

Впрочем, среди пассажиров таких, как Иртеньев, оказалось довольно много, и они так же прогуливались по платформе, в явном предвкушении отдыха поглядывая на поросшую лесом гору, где за деревьями виднелись какие-то строения.

Море оказалось по другую сторону состава, но когда Вика, остановившись возле буфера, попытался глянуть на него через промежуток между вагонами, кто-то весьма бесцеремонно взял Иртеньева за рукав.

— Гражданин…

— В чем дело?

Вика дернулся, но его тут же схватили за обе руки и чей-то не предвещавший ничего хорошего голос, рыкнул в самое ухо:

— Пр-р-ройдемте!

— Но позвольте… — попробовал было возразить Иртеньев, однако его никто не собирался слушать.

Четыре дюжих мужика безо всяких объяснений буквально поволокли его с платформы по направлению к небольшому домику, полускрытому зарослями, и через минуту втолкнули в полутемную комнату.

Ближе к окну стоял стол, за которым расположился лысый здоровяк в гимнастерке без знаков различия, а посередине одиноко торчал табурет, на который и усадили Иртеньева. Едва оглядевшись, Вика, все еще считавший, что произошло недоразумение, сразу заявил:

— Послушайте, уверяю вас, это какая-то ошибка…

— Разберемся, гражданин, — начал было лысый, но тут же, отвлекшись на стук двери, обращаясь к вошедшему, весело осклабился: — Тут такое дело, Ткачук, ошибочка вышла, он говорит, что не он…

Вика резко обернулся и увидел, что к набившимся в комнату добавился и тот самый мужчина-агроном, куривший в тамбуре самокрутку.

— Никак нет, он самый, — безапелляционно заявил Ткачук и, пройдя вперед, водрузил на стол почему-то оказавшийся у него чемодан Иртеньева.

— Вот видите, все правильно, — чуть ли не дружески сказал лысый и, перейдя на официальный тон, спросил: — Гражданин, как я понимаю, вы едете на курорт, и это ваш чемоданчик?

— Именно так, — подтвердил Иртеньев.

— Очень хорошо. Ключик позвольте…

— Открывайте так, он не заперт, — пожал плечами Иртеньев.

Лысый, кивнул, щелкнул замком и, откинув крышку, поочередно выложил на стол сапоги, помятый пиджак и ношеные брюки. Потом понюхал крышку чемодана и констатировал:

— Только что куплен… А зачем? — сам себе задал вопрос лысый и сам же ответил: — Чтобы спрятать старую одежду.

Лысый захлопнул крышку опустошенного чемодана, вышел из-за стола, прошелся по комнате, а затем, остановившись перед задержанным, раздумчиво сказал:

— Вот ведь какой курортник, с сапогами… — и вдруг влепил не успевшему даже привстать Иртеньеву оглушительную затрещину.

* * *

Глядя на облупившуюся побелку тюремной камеры-одиночки, Вика Иртеньев напряженно думал. Честно признаться, внезапный арест на заштатном полустанке выбил его из колеи. Ведь даже если предположить, что это всплыла история его освобождения, то все равно концы с концами никак не сходились.

Еще и еще раз анализируя все, что случилось с ним, Иртеньев приходил к твердому убеждению, что сибирская ссылка тут ни при чем. Достаточно было вспомнить «агронома», торчавшего в тамбуре, чтобы понять: слежка за Иртеньевым велась давно.

С какого именно момента она началась, Вика определить не мог, но человек, следовавший за ним в поезде, и чемодан, так быстро появившийся на столе лысого, ясно указывали, что Иртеньева приняли за весьма важную птицу.

Даже били его пока один раз, да и то «деликатным» способом, больше походившим на демонстрацию, а не на серьезный допрос. Нет, судя по всему, если причиной был побег, то Иртеньева схватили бы сразу безо всяких затей. К тому же уже одно то, что его привезли в тюрьму и вместо общей камеры поместили в одиночку, не предвещало ничего хорошего.

Поэтому, прикидывая все так и эдак, Иртеньев терялся в догадках, и когда в дверях наконец-то лязгнул замок, Вика даже обрадовался. По крайней мере, теперь все случившееся хоть как-то, но прояснится…

На этот раз Иртеньева привели в специальную комнату с зарешеченным окном и табуретом, привинченным к полу. У стены стоял абсолютно пустой стол, и за ним сидел худощавый молодой человек в серой коверкотовой гимнастерке, который тут же отправил выводящего за дверь и, не повышая голоса, предложил Иртеньеву:

— Пожалуйста, садитесь.

Такая вежливость только насторожила Вику, и он первым делом спросил:

— Объясните мне, наконец, за что я здесь?

Молодой человек криво усмехнулся, полез в стол, достал из ящика чистый лист бумаги и поставил на нем карандашом какую-то закорючку. Потом вздохнул и тихо сказал:

— Давайте не будем вола вертеть. Мы о вас все знаем.

— Тогда позвольте спросить, — Иртеньев, неожиданно для самого себя, страшно разозлился, — что же вы знаете?

— Все, что надо! — отрезал молодой человек и жестко задал вопрос: — Отвечайте, когда и где вы перешли границу?

— Какую еще границу? — опешил Иртеньев.

До Вики только теперь дошло, что его явно приняли за кого-то другого, и ему нужно было время, чтобы сориентироваться, как вести себя дальше. Однако замешательство Иртеньева не скрылось от молодого человека, и он, не дав Вике передышки, поинтересовался:

— Вот и я хочу знать, через какую. Финскую, польскую или румынскую?

— Да не переходил я никакой границы! — продолжал упорствовать Вика, одновременно лихорадочно соображая, какой же тактики ему придерживаться.

— Ладно, — неожиданно согласился молодой человек. — Это, в конце концов, пока не так и важно. А вот скажите, адрес Фрунзе, 11, вам знаком?

— Что, еще и Калерия?..

Вопрос, непроизвольно вырвавшийся у окончательно растерявшегося Иртеньева, поставил его совсем уж в глупое положение, и он, поняв, что пока для него остался только один выход, просто замолчал.

Минут пять молодой человек безуспешно пытался задавать свои вопросы, пока, наконец, Иртеньев, взяв себя в руки, решительно не заявил:

— Ну ладно, пускай эта мадам Калерия ваш агент, но я-то с ней случайно познакомился, в гости «на чай» не пошел и ни о чем таком не говорил.

— Ишь ты, как повернул ловко… — молодой человек покрутил головой и пристально посмотрел на Иртеньева. — А мы-то ломали головы, зачем этот трюк с часами, или, может, это пароль, а?

— Какой пароль? Вы что, спятили?

— Это мы спятили?.. — у молодого человека от его наигранной вежливости не осталось и следа. — Ты что, гусь лапчатый, думаешь, мы тут лаптем щи хлебаем? Да нам все известно. Эта баба, Калерия, связной РОВСА, а ты, паскуда, марш-агент, и мы тебя уже давно поджидали, вот так-то!

У Иртеньева словно пелена спала с глаз, все стало на свои места, и уже совершенно спокойно Вика сказал:

— А что это меняет? В чем вы меня-то обвинить можете?

— Можем! — молодой человек внезапно вызверился и хлопнул по столу кулаком. — Так ты, белая сволочь, считаешь, что тебя и обвинить не в чем? Да мы все про тебя знаем! Люди помнят, как ты раньше в деникинской контрразведке служил, а сейчас к главному инженеру завода «Сталь» подходы искал. Жаль только, его жена тебя с ходу отшила… И про то, как ты своего дружка Сеньку Креста хотел грохнуть, тоже знаем…

Кто такой Сенька Крест, Иртеньев понятия не имел, но он хорошо понимал, того, что сейчас наговорил этот сидевший за столом молодой человек с лихвой хватит, чтобы его, Вику, шлепнуть прямо здесь в комнате с зарешеченными окнами…

Явно довольный произведенным впечатлением, молодой человек откинулся на стуле и, чуть ли не дружелюбно поглядывая на Иртеньева, закончил:

— А ведь ты чуть было не ушел… Почуял, видать, опасность. Как Креста по башке треснул, так сразу и на вокзал… Хорошо, наш человек успел в последний вагон запрыгнуть!

Совершенно машинально Иртеньев отметил, что упомянутый Крест и есть тот самый вор, ловко приплетенный к его делу, но это уже ничего не меняло. Вика отчетливо осознал, чтобы выкрутиться на этот раз, надо придумать неординарный ход…

Теперь сложившийся расклад был для Иртеньева предельно ясен. То ли мадам Калерия переметнулась, то ли за ней просто следили, но с этим знакомством Иртеньев угодил как кур в ощип. Видимо, не замеченный Викой хвост прицепился к нему от самого пляжа, а все остальное — уже дело техники…

На этот раз молчание затянулось. Наконец молодой человек не выдержал и спросил:

— Ну что, ваше благородие, говорить будем?

И в самом деле, поскольку Иртеньеву больше ничего другого не оставалось, он сокрушенно вздохнул и ответил:

— Будем…

— И что скажешь? — молодой человек сразу оживился.

— Да вот, жалею, что у меня ничего не вышло, — Иртеньев неожиданно улыбнулся.

— Ну, эт так… — молодой человек довольно осклабился и тут же решил уточнить: — Так что же не вышло?

— Так видная же женщина! Роман вот хотел закрутить…

До ведущего допрос только теперь дошло, что загнанный в угол пленник решил поиздеваться, и он, не теряя лица, злобно прошипел:

— Решил, значит, мещаночке голову закрутить?

— Решил, — с кривой усмешкой подтвердил Иртеньев.

— А ты хоть знаешь, что тебя ждет?

— Конечно…

— Жить хочешь? — в голосе молодого человека послышалось чуть ли не участие.

— Само собой…

— Так вот, если все скажешь как есть, не расстреляем.

Иртеньев знал, что чекист врет, что ситуация безвыходная, но бившаяся в голове мысль вдруг подсказала ему нечто похожее на выход, и Вика, словно очнувшись, коротко выдохнул:

— Гарантии будут?

— Слово! — с апломбом заявил молодой человек.

Верить ему было просто смешно, но забрезжившая надежда заставила Иртеньева идти напролом.

— Хорошо, что именно вас интересует?

Молодой человек мгновенно оживился и с ходу перечислил:

— Цель заброски. Путь проникновения. Агентура.

Вика сделал вид, что раздумывает, и только потом начал:

— Главное — установить связь с координатором повстанческого движения на Кавказе капитаном Ширвани.

— Это кто же? — чекист задумался. — Исмаил-бек? Ахмет-хан? Под каким именем действует?

Поскольку Вика только что сам выдумал этого капитана, он пожал плечами и коротко бросил:

— Не знаю.

— Так… — Молодой человек испытывающе посмот рел на Иртеньева. — И где встречаетесь, в Сочи?

— Нет, не там, — Вика отрицательно покачал головой. — Завтра в полдень, на восьмом кордоне.

— Что? — молодой человек дернулся. — Вы лично знакомы?

— Вряд ли. Но у меня надежный пароль.

— Какой же?

— Сапоги…

— Да? — молодой человек не понял, о чем речь, и недоуменно воззрился на Иртеньева…

* * *

Рыча мотором на пониженной передаче, «форд»-пикап уверенно брал подъем. Зажатый между двумя конвоирами Иртеньев напряженно всматривался в горную дорогу, пытаясь заметить хоть какой-нибудь знакомый ориентир.

Последний раз Вика проезжал здесь верхом зимой 20-го года, и, конечно же, теперь было все не так, но то, что это та самая дорога, Вика был уверен на сто процентов, и главным было не пропустить памятную скалу.

Напротив Иртеньева сидел не пожелавший лезть в душную кабину допрашивавший его молодой человек и время от времени скептически поглядывал на чемоданчик, который Вика держал на коленях.

Как Вика и ожидал, его заявление, что паролем для встречи со столь важным для них капитаном Ширвани являются просто положенные в чемодан сапоги, несколько сбило чекистов с толку.

С одной стороны, в это как-то не верилось, с другой — респектабельно-курортный вид Иртеньева так не вязался с содержимым его чемодана, что, наверняка посовещавшись между собой, чекисты, похоже, решили ему поверить.

К тому же до времени встречи, названного Иртень евым, оставалось всего ничего, что-либо изменить пленник не мог, а тщательное изучение карты, предпринятое с целью проверки показаний, только подтвердило невозможность побега.

Во всяком случае, заполучив утром в целости и сохранности свой чемоданчик, Вика, всю ночь проворочавшийся на жестком тюремном топчане, опасаясь, что из задуманного ничего не выйдет, в первый раз вздохнул с облегчением.

Правда, по мере того как машина все дальше и дальше забиралась в горы, у Иртеньева начинали возникать сомнения, та ли это дорога. То ему казалось, что он узнает какой-то участок, а то, наоборот, впервые видит все окружающее.

Тогда, успокаивая себя, Иртеньев начинал по памяти восстанавливать карту, и она уверенно говорила ему: другой дороги тут просто не может быть, да и необходимости прокладывать еще один путь в горах здесь не было.

А вот что касается ориентиров, то, конечно же, память могла подвести Иртеньева, и Вика, чаще чем следовало, начинал беспокойно крутить головой, приглядываясь к скалам, возникавшим чуть ли не за каждым поворотом дороги.

Наконец, когда к монотонному гудению мотора прибавился долгожданный шум горного потока, Иртеньев не выдержал и, перегнувшись через низенький поручень пикапа, попытался разглядеть протекавшую под обрывом реку.

— Что, добрались? — молодой человек, не спус кавший глаз с пленника, оживился.

— Похоже… — негромко отозвался Иртеньев и принялся напряженно смотреть вперед, по ходу машины.

Скала с вырубленным сбоку проездом возникла не ожиданно. И так неширокая долина, по которой ког да-то проложили дорогу, давно выглядела, как настоящее ущелье, а здесь обе стороны его вообще сходились чуть ли не на сорок метров, и вдобавок откуда-то снизу, из-за хилого дорожного ограждения доносился гул небольшого водопада.

Очертания скалы было настолько характерными, что Иртеньев даже сам удивился, как он мог еще минуту назад усомниться. Ошибки быть не могло. Именно здесь, в этом запомнившемся месте проходил он тогда со своим отрядом.

Чекист стукнул кулаком по крыше кабины, тормоза скрипнули, и автомобиль, приняв насколько возможно влево, остановился. От долгого сидения ноги у Иртеньева затекли, он спрыгнул на землю и затоптался на месте, а молодой человек, приняв это за проявление нерешительности, ободрил пленника:

— Давай, давай, и как договорились, твоего капитана живым…

Иртеньев согласно кивнул, еще с минуту понаблюдал, как вылезшие вслед за ним из пикапа чекисты прячутся за камнями, и, держа в руках чемоданчик, решительно зашагал к скале.

Дойдя до поворота, как раз там, где скала почти нависала над дорогой, Вика заглянул за парапет и вздрогнул. Все-таки память здорово подвела Иртеньева. Ему представлялось, что там, за обрывом, река, падавшая в этом месте небольшим водопадом, вырыла глубокий водоем, куда достаточно просто спрыгнуть, чтобы уйти от преследователей.

Теперь же, стоя на самом краю, Иртеньев видел, что хотя водоем и в самом деле есть, но он чрезвычайно мал, да к тому же, возможно, и недостаточно глубок, отчего попытка угодить в него, падая с такой высоты, больше похожа на самоубийство.

К тому же река, столкнувшись здесь со скальным монолитом, круто поворачивала, и вода, вырываясь на новое русло, была вся в белой кипени оттого, что поток, то и дело меняя направление, бился о здоровенные камни.

Только тут, над провалом, Вика понял, почему чекисты, конечно же, хорошо знавшие эти места, так легко согласились с его предложением. Сейчас, глядя сверху на шумевший далеко внизу водопад, Вика со всей отчетливостью понимал, что его, казалось бы, так хорошо продуманный план рушится.

Обещанная чекистам встреча с им самим выдуманным капитаном Ширвани в принципе не могла состояться, а значит, если он, Вика, не найдет в себе мужества спрыгнуть вниз, то его ждет допрос с пристрастием и хода назад уже просто нет.

И тут Вика, давая выход враз навалившейся на него безысходности, вспрыгнул на парапет и изо всех сил проорал первое подвернувшееся ему имя:

— А-а-хме-е-е-т!..

Многократно повторяя крик, громкое эхо покатилось по ущелью, и вдруг, явно вспугнутая им, на противоположном откосе промелькнула пара коз, а из кустов можжевельника показалась чья-то взлохмаченная голова. Какое-то время козопас удивленно смот рел на Иртеньева, а потом, видимо, решив, что звали его, добродушно выругался:

— У, шайтан, зачем кричишь, а? Я не Ахмет, я Иса…

Никак не ожидавший такого, Иртеньев дернулся, отчего плохо уложенный камень парапета вывернулся у него из-под ноги, и потерявшему равновесие Вике не осталось ничего другого, как только судорожно вцепившись в чемодан, изо всех сил оттолкнуться и прыгнуть вниз…

Удара о воду Вика не почувствовал. Скорее всего, в этот момент он на секунду потерял сознание и пришел в себя лишь после того, как его подхватило течением и закрутило в образовавшемся под скалой водовороте.

И было прямо неслыханным везением то, что Иртеньев, по счастливой случайности угодивший прямо в середину крошечного водоема, не выпустил из рук чемодан, который, как поплавок, вытащил Вику наверх.

Плыть в бурном потоке было невозможно. Вику все время бросало из стороны в сторону, било о камни, и шанс на спасение давал только чемодан. Фибровая коробка пока еще не набрала воды и держала Вику на поверхности, давая ему возможность, хоть как-то отталкиваясь ногами, избегать особо сильных ударов.

Скальные берега сводили на нет все попытки Ир тень ева задержаться, и Вику почти полчаса несло вниз, как щепку, прежде чем река, наконец-то вырвавшись из очередной узости, сама не выбросила его на галечную отмель.

Минут пять совершенно обессилевший Иртеньев отлеживался, но потом через силу встал и, спрятавшись в зарослях кизила, стянул с плеч бывший когда-то белым, а теперь превратившийся в мокрую тряпку костюм.

Одновременно Вика наскоро осмотрел и свое тело, пытаясь определить, во что обошелся ему отчаянный прыжок. Особо заметных повреждений он не заметил, но из опыта Вика знал, ушибы дадут о себе знать на второй день, и, значит, в оставшееся еще светлое время надо уйти от реки как можно дальше.

Плохо повинующимися пальцами Иртеньев открыл замки чемодана и облегченно вздохнул. Воды внутрь попало совсем немного, и она успела намочить только лежавший сверху пиджак. Вика торопливо переоделся, запихнул мокрую одежду в чемодан и выбрался из зарослей.

Теперь надо было решить, куда идти. В долине его наверняка должны были ждать, а может быть отряд чекистов уже начал прочесывать берега речки, потому у Иртеньева оставался только один путь — немедленно уходить в горы.

Какое-то время Иртеньев колебался, оглядывая местность, потом присмотрелся и, углядев в зарослях то ли тропку, то ли просто звериный ход, начал подниматься по склону и, к своему удивлению, почти сразу натолкнулся на довольно большое, ухоженное кукурузное поле.

Это могло означать только одно: где-то рядом должно быть селение. Вика попробовал вспомнить карту. Ничего, кроме названий речушек Аше и Псезуапсе, на память не приходило, однако и этого оказалось достаточно. Если ему удастся преодолеть водораздел, то в соседней долине его вряд ли будут искать…

* * *

Полулежа на куче прелых листьев, Иртеньев опирался спиной на ствол дерева и зачем-то поочередно смотрел то на одну, то на другую ногу. Тело, вчера избитое о речные камни, сегодня отказалось повиноваться, и любое движение вызывало у Иртеньева нестерпимую боль.

Нельзя сказать, чтобы Вика не ожидал нечто подобное, но он никак не предполагал, что последствия его прыжка окажутся такими тяжелыми. Вспомнив о нем, Иртеньев через силу улыбнулся. Нет, тогда, стоя под скалой, он, признаться, не надеялся даже уцелеть, а так, если его не найдут, есть шанс кое-как отлежаться.

Ременная петля, туго перетягивавшая запястье, дернулась, Иртеньев повернул голову и увидел, что ишак, пытаясь достать губами свежую травку, натянул примотанный к руке повод.

— Ну что, приятель, выручишь? — подмигнул ослику Иртеньев и прикрыл глаза.

По сути дела, этот серенький, с потертостями на боках ишачок, мирно пасшийся в трех шагах, которого Иртеньев сейчас больше всего боялся потерять, в сложившейся ситуации был его единственной надеждой.

Вчера ближе к вечеру, далеко обойдя кукурузное поле, Иртеньев выбрался на малонаезженную дорогу, шедшую в нужном направлении, и по ней вышел к небольшому селению. Показываться кому-либо на глаза в планы Иртеньева никак не входило, и он, спрятавшись за забором, какое-то время наблюдал за улицей, пока не приметил у одной из оград привязанного к столбу ослика.

Уже по ходу действия, скрытно подбираясь туда, где мирно помахивал хвостом ишак, Иртеньев обдумывал последствия такого шага. Вне всякого сомнения, чекисты доведаются о пропаже, да и местные могут его заметить, однако, при всех минусах, ослик помогал Иртеньеву сберечь силы и, главное, — вы играть время.

Поэтому Иртеньев без колебаний отвязал повод и осторожно потянул ишака за собой. Единственно, что внушало ему опасения, так это характер осла. Очень могло быть, что тот просто-напросто упрется и никуда не захочет идти.

Однако ослик не только послушно побежал за Иртеньвым, он и потом, когда Вика наконец-то взгромоздился ему на спину, сам, без всякого понукания, зашагал по какой-то лесной тропинке, и поскольку она вела прямо в горы, новоявленному седоку оставалось только расслабиться…

Собравшись подтянуть ишака ближе, Иртеньев напряг руку с привязанным к ней поводом, и это движение сразу же отдалось болью во всем теле. Вика понимал: вот так просто лежать под деревом нельзя, но сил никаких не было, и, успокаивая самого себя, что еще минута-другая отдыха, и все станет на место, Иртеньев позволил себе забыться.

Сколько так продолжалось, понять он не мог, только вдруг ощутил странное беспокойство, сразу отогнавшее то ли полудрему, то ли полузабытье, которое навалилось на него. Вика, через силу, заставил себя открыть глаза.

Прямо на него смотрело дуло дробовика, а сам владелец ружья, стоя шагах в трех от дерева, напряженно присматривался к прилегшему у ствола Иртеньеву. Увидев, что незнакомец пришел в себя, охотник с несколько странной интонацией спросил:

— Слушай, зачем ишака крал, а?

Вика понял, что попался самым глупым образом, и, чтобы выиграть время, ответил вопросом на вопрос:

— А он что, и правда твой?

— Правда, правда. Я, понимаешь, думал, он отвязался, домой ушел, а его нет. Вот, следы сюда привели… — хозяин осла внезапно рассердился, его показное добродушие враз исчезло, и он прикрикнул: — Ну, говори, зачем крал?

Вика вздохнул и, неожиданно для себя самого, ответил правду:

— Выхода не было, видишь, и так пластом лежу…

Охотник, или кто он там, опустил дробовик, осторожно приблизился к Иртеньеву и первым делом ухватил примотанный к руке повод. Заполучив ишака обратно, его хозяин сразу успокоился, и теперь верх взяло обычное любопытство.

— Слушай, а ты кто?

— Человек… — негромко отозвался Иртеньев и в свою очередь пустил пробный шар: — А ты?

— Я? Васо…

Вика отчетливо понимал, что отпускать этого неизвестно откуда взявшегося Васо никак нельзя. Сейчас, оставшись без ишака, Иртеньеву придется неизвестно сколько лежать тут под деревом, а рассчитывать на то, что Васо никому ничего не скажет, было по меньшей мере наивно.

Вот когда Иртеньеву стало нестерпимо досадно оттого, что река сыграла с ним такую шутку. Еще вчера Вике и в голову не могло прийти, что он может оказаться в таком беспомощном положении.

Иртеньев еще раз окинул изучающим взглядом стоявшего перед ним человека, наскоро прикинул все «про» и «контра», но, отчетливо понимая, что другого выхода у него просто-напросто нет, наконец решился:

— Слушай, Васо… Помоги мне! Я заплачу…

Иртеньев как бы в бессилии прикрыл глаза, но в то же время продолжал из-под полуопущенных век настороженно следить за Васо, пытаясь по его реакции догадаться, чего следует ждать. Вика прекрасно понимал: человек, в горах отыскавший ишака по следам, может оказаться кем угодно…

Однако Васо почему-то медлил с ответом. Он смешно, совсем по-птичьи наклонял голову, как бы определяя, есть ли у бессильно лежащего под деревом человека хоть какие-то ценности, но в конце концов все-таки спросил:

— А у тебя что есть?

— Смотри… — Иртенеьев показал взглядом на лежавший чуть в стороне чемодан.

Еще явно колеблясь, Васо сделал один неуверенный шаг, потом другой, но то ли жадность, то ли любопытство пересилили, и он подтянул чемодан к себе, а затем, неловко поковырявшись с замками, откинул крышку.

Вряд ли лежавшая там скомканная кое-как одежда могла иметь привлекательный вид, однако, едва разглядев содержимое, Васо торопливо вытащил наружу еще не просохший, потерявший всякий вид полотняный пиджак и покосился на Иртеньева.

— Костюм белый, да?

Конечно же, называть побывавший в воде пиджак белым было большой натяжкой, и Вика криво улыбнулся.

— Как видишь…

Тем временем Васо быстро пересмотрел все, что Иртеньев запихал в чемодан, и вдруг, словно о чем-то догадавшись, сразу сменил интонацию:

— Слушай, ты почему мокрый? Что, в воду падал, да?

— Было…

Разговор сворачивал в нежелательную сторону, и Иртеньев сразу насторожился. Зато Васо, проявляя к мокрому костюму странный интерес, гнул свое:

— У водопада, да?

Иртеньев вздрогнул. Похоже, этот Васо знал больше, чем Вика предполагал, и стоило подумать, пропажа ли ишака или что другое погнало этого человека на поиски в горы. Однако выбора не было, и Иртень ев задал волновавший его вопрос в лоб:

— Откуда знаешь?

— Иса сказал.

Иртеньеву тотчас вспомнилась лохматая голова, внезапно высунувшаяся из кустов по другую сторону ущелья, но на всякий случай он уточнил:

— Иса? Козопас?

Похоже, последнее замечание пришлось весьма кстати. Во всяком случае, Васо тут же со странной готовностью согласно закивал головой.

— Да, Иса с козами был…

Потом Васо поспешно захлопнул крышку чемодана и, словно ставя точку, с неожиданным восхищением в голосе сказал:

— Значит, это ты со скалы прыгал?

После упоминания об Исе отказываться было просто смешно, и, коротко вздохнув, Иртеньев подтвердил:

— Да, я…

Реакция Васо оказалась совсем неожиданной. Приговаривая скороговоркой: «Ай, джигит! Ай, молодец!» — Васо сгреб ничего не понимающего Иртеньева в охапку и помог ему сесть на осла. Потом всучил Вике его чемодан и, ухватив ишака за уздечку, поволок его между деревьями куда-то вверх по склону.

Полностью отдавая себе отчет, что конец у этого странного путешествия может оказаться каким угодно, Иртеньев изменить уже ничего не мог, и ему оставалось одно: не зная, как сложится его судьба, покориться обстоятельствам…

* * *

Лежа за большим камнем, Иртеньев грелся, прижимаясь всем телом к мелкой и теплой гальке. С моря тянул легкий ветерок, совсем рядом шипела набегающая на берег волна, но воздух, несмотря на утро, уже достаточно прогрелся, и Вика мерз только потому, что на радостях перекупался.

Сейчас для Иртеньева главным было то, что здесь, на пока еще пустынном окраинном городском пляже, он, с наслаждением вдыхая йодистый морской воздух, в первый раз за последнюю неделю наконец-то испытал чувство относительной безопасности.

Позади остался ошеломивший Вику своей неожиданностью арест и вместе с ним реальная угроза тюрьмы или даже расстрела. Смертельно опасный, головоломный прыжок со скалы оказался счастливым, и авантюрный план побега, от безысходности задуманный в камере, как ни странно, принес удачу.

И уж совсем невероятным везением было встретить в лесу добряка Васо, который не только простил Иртеньеву кражу ишака, но и, привезя к себе в дом, позволил отлежаться в относительном уюте, дав возможность избитому Викиному телу залечить все раны и ушибы, нанесенные бешеным потоком.

Правда, присмотревшись к Васо, Иртеньев понял, что тот далеко не прост. Похоже, хозяин ишака жил весьма одиноко, обустроившись на лесной поляне, довольно далеко от селения. Во всяком случае, пока Вика у него отлеживался, никто не заглянул в стоявшее на отшибе жилье.

Однако когда весь лучившийся доброжелательством Васо прозрачно намекнул Иртеньеву, что может свести своего постояльца с людьми, скрывающимися в горах, Вика, не желая встревать ни в какие местные распри, улучил момент и, даже не попрощавшись, исчез из гостеприимного дома.

Конечно, назвать красивым такой поступок было никак нельзя, но Вика хорошо понимал, такие предложения не делают с бухты-барахты, а значит, местные инсургенты знают о человеке, сбежавшем из ЧК, и имеют на него виды.

Связываться с кем бы то ни было вовсе не входило в планы Иртеньева, и сейчас, задним числом анализируя свои действия, Вика не только не испытывал ни малейших угрызений совести, а наоборот, мысленно хвалил себя за находчивость.

Ход мыслей Иртеньева прервал солнечный зайчик, почему-то блеснувший прямо из гальки. Вика протянул руку и, к своему удивлению, обнаружил обломок опасной бритвы, неизвестно как попавший на окраинный пляж.

Секунду Иртеньев колебался, но потом, посчитав находку счастливым предзнаменованием, решительно открыл лежавший рядом чемодан. Поплотнее зажав пальцами найденный кусок лезвия, Вика принялся ловко подрезать ткань, державшую дешевую, сделанную из клееного картона, разделительную полость.

Вынув картонку из чемодана Вика подцепил уголок ногтями и, раздвоив склейку, поднял верхний лист. Оставшуюся снизу часть сплошь устилали плотно уложенные в ряд червонцы, а сбоку примостился аккуратно сложенный лист бумаги.

Иртеньев удовлетворенно хмыкнул, развернул бумажку и, убедившись, что вода не повредила напечатанный там текст, спрятал ее в карман. Потом сложил деньги в бумажник и, отбросив ненужную картонку в сторону, поднялся.

Несмотря на ветерок, солнце уже ощутимо припекало, на пляже начали появляться отдыхающие, и Вика понял, что пора собираться. Он быстро оделся, подхватил свой чемоданчик и неторопливо зашагал по едва заметной тропинке, выводившей с пляжа к железнодорожному полотну.

Идти в центр города Иртеньев не собирался, на оборот, он целенаправленно кружил по окраине, зная, что власть предержащие облюбовали это субтропическое местечко для своего отдыха, так что теперь у гостиниц и санаториев наверняка есть охрана.

Нужное заведение отыскалось довольно быстро. Увидев чуть перекошенную вывеску «Гольдман, мужской и женский портной», Иртеньев на всякий случай оглядел пыльную улочку с редкими прохожими и, не заметив ничего подозрительного, толкнул выкрашенную охрой дверь.

Услыхав звяканье колокольчика, навстречу посетителю из внутренних комнат вышел унылого вида пожилой еврей с висящим на шее портновским мет ром. Похоже, вид Иртеньева, одетого в сапоги, галифе и вышитую косоворотку, перехваченную кавказским наборным пояском с серебряными висюльками, не вызвал у хозяина никаких подозрений, так как он с готовностью поинтересовался:

— Чем могу служить?

— Тут вот какое дело… — Вика открыл чемоданчик и выложил на портновский стол мятый белый костюм. — Нельзя ли его привести в божеский вид?

— Отчего же… — портной развернул пиджак. — Хорошая работа, вот только вид…

— Вы знаете, я нечаянно под дождь угодил, — Вика поспешил пресечь вопрос, так и висевший на языке у Гольдмана.

— О, это у нас часто…

Портной согласно покивал головой, удивительно напомнив китайского болванчика, и сразу перешел к делу.

— Не извольте беспокоиться, отпарим, выгладим, — однако, не сумев сдержать профессионального любопытства, поинтересовался: — Вы, я вижу, на отдых… Не из столицы?

— Нет, я из тайги.

Говоря так, Иртеньев был совершенно спокоен, бумага, извлеченная из картонки, в случае чего, вполне могла подтвердить его слова.

— Ну тогда я, конечно, понимаю, откуда у вас такая борода, — Гольдман в первый раз улыбнулся. — Вы знаете, тут за углом такой себе Ефраим Кац держит парикмахерскую, и если хотите…

Мысль о парикмахере была здравой, и Вика уточнил:

— А сколько это займет времени?

— Часок, — ответил Гольдман и тут же принялся за костюм.

Парикмахерская Ефраима Каца действительно оказалась за углом. Хозяин, конечно тоже еврей, только, в отличие от Гольдмана, молодой и улыбчиво-жизнерадостный, сидя в единственном кресле перед зеркальным столиком, читал «Правду». Увидев Иртеньева, он мгновенно сорвался с места, бросил газету и, сдернув со спинки довольно чистое покрывало, предложил:

— Прошу.

Иртеньев уселся в кресло и, впервые за последнюю неделю как следует разглядев себя в зеркале, огорченно вдохнул. Гольдман не ошибся, разбойничью бороду, отросшую за это время, считать таежной было просто верхом вежливости.

— Как будем стричься? — Кац ловко накинул покрывало и аккуратно завернул его на шее Иртеньева.

Вика догадался, что парикмахер имеет в виду его бороду и, проведя ладонью по заросшему подбородку, приказал:

— Оставить, но…

— Понимаю, понимаю! Вы, я вижу, с дороги. Но, будьте уверены, сейчас у вас будет самый что ни на есть курортный вид… — и, вооружившись ножницами, жизнерадостный Кац принялся колдовать над головой Иртеньева.

Из парикмахерской Вика вышел посвежевшим, но странным образом почти сразу он начал испытывать некое беспокойство. Сначала Иртеньев не мог понять, откуда появилось это ощущение, но потом вспомнил зеркало и вздохнул. Стараниями Каца его лицо приобрело тот самый вид, по которому так недавно революционные солдатики узнавали в толпе господ офицеров.

Как это удалось обычному провинциальному парикмахеру, Иртеньеву думать было некогда, поскольку предстояло поскорее решить, как до поры до времени спрятать от лишних глаз безупречный пробор.

Впрочем, самый простой выход подсказала улица. Совсем рядом, наискосок от заведения Каца, Вика увидал вывеску «Головные уборы» и без колебаний устремился к, судя по всему, только что открывшемуся магазинчику.

Выбор, правда, оказался весьма невелик. На полках лежали кепки, полотняные картузы и явно залежавшееся с прежних времен соломенное канотье. Пока Вика разглядывал товар, продавец-осетин молча полез под прилавок и, выложив перед Иртень евым свалянную из мягкой шерсти абхазскую шляпу, заявил:

— Вот бери, то, что нужно…

Однако Иртеньев отрицательно покачал головой и, высмотрев среди кепок широкополую белую шляпу, показал на нее пальцем. Осетин пренебрежительно фыркнул, но шляпу подал, и Вика тут же взялся ее примерять.

И тут, к вящему удивлению Иртеньева, продавец-осетин рассердился:

— Слушай, скажи, зачем такую берешь? Совсем белый ворона будешь!

Вика мысленно сопоставил роскошную шляпу с кавказским пояском и рассмеялся.

— Не буду, мне Гольдман белый костюм чистит…

— Белый, да? — переспросил осетин и вдруг заулыбался: — Трость хочешь? Тяжелый такой, хо-о-роший…

Иртеньеву почудился в голосе продавца скрытый намек, и, поправляя на голове пришедшуюся впору шляпу так, чтобы поля прикрыли глаза, Вика кивнул.

— Давай, посмотрим.

Через какую-то минуту Иртеньев уже держал в руках изящную, но действительно тяжеловатую, украшенную серебром трость. Возле рукояти, в центре узора из блестящих, скрученных проволочек, разместилась овальная пластинка с гравированной надписью «Кавказъ».

Повинуясь внутреннему наитию, Иртеньев надавил на нее большим пальцем, одновременно потянув рукоять, и увидел, как в образовавшемся зазоре тускло блеснула сталь ловко спрятанного внутри боевого клинка. Вика поднял голову и встретился взглядом с выжидательно смотревшим на него осетином.

Нет, отказаться от такой штуки Иртеньев просто не мог, и когда после короткого торга он выходил из неприметного магазинчика, его руку, придавая уверенности, оттягивала новоприобретенная шпага-трость…

* * *

Тяжело груженный «Фомаг» подъехал к городу со стороны Осетинской поляны. Шофер, молодой ингуш, которому Вика всю дорогу рассказывал головоломную историю о погоне за якобы изменившей ему женщиной, был настолько очарован длинным повествованием, что даже отказался от оплаты.

Этому кавказцу были предельно понятны устремления Иртеньева, и он так их поддерживал, что Вика и сам начинал в них верить. К тому же, наверно, особую достоверность его выдумке придавала подспудно тлевшая обида на поступок Ирины.

Тем временем пыльная дорога, шедшая от ипподрома, незаметно превратилась в вымощенную булыжником мостовую, по обе стороны улицы появились сначала заборы, потом вытянувшиеся в ряд аккуратные кирпичные домики, и наконец грузовик остановился возле пустовавшей мечети.

Напутствуемый самыми лучшими пожеланиями проникшегося к нему неподдельным участием ингуша, Иртеньев выбрался из кабины, по мостику, представлявшему цельную каменную глыбу, перешел водосбросную канаву и направился в центр города.

Конечно, не мешало бы воспользоваться ингушским гостеприимством, но шоферу сегодня же предстояло вернуться обратно, и этот вариант отпадал. Впрочем, Иртеньев и так был ему благодарен за те семьдесят километров, которые удалось одолеть с неожиданной легкостью.

Хотя улица, на которую заехал «Фомаг», Иртень еву была неизвестна, куда идти, он знал. И точно, после четверти часа неторопливой ходьбы Вика вышел к обширному, окруженному домами воинскому плацу.

По его периметру проходила узкая, обсаженная тополями дорога, а по всей площади из-под травы там и сям выглядывали желтоватые лысины ракушечника, напластовавшегося здесь еще со времен Сарматского моря.

Эта часть города была очень уж памятна Иртень еву, и он, остановившись на краю тротуара, огляделся. Позади него высилось солидное здание бывшей гимназии с коваными полукружиями решетки по обе стороны входа, а чуть дальше виднелся массивный купол православного собора, от которого, вдоль дороги, тянулась цепочка вполне городских двухэтажных зданий.

Вика с прищуром посмотрел на дальний конец плаца и вдруг словно снова увидел приплясывавшего на месте гнедого жеребца с бабками, кокетливо перебинтованными голубым шелком, сидя на котором и держа шашку подвысь, полковник князь Орбелиани рапортовал генералу Фицхалаурову…

Стряхивая наваждение, Вика провел пальцами по глазам и, сойдя с тротуара, быстро пошел по хорошо натоптанной тропке, наискось пересекавшей плац. И сразу, едва Иртеньев оказался на открытом месте, он мысленно вернулся к своему положению.

Теперь Иртеньев думал не о том, что происходило на этом плацу двенадцать лет назад, а о том, что он, в своем белом костюме, оказавшись уже практически вне курортной зоны, начинает привлекать к себе внимание и, значит, пора менять облик.

Хорошо еще, что по пути Вика сумел поменять свой довольно приметный фибровый чемодан на вмес тительный докторский саквояж и стал походить на преуспевающего врача. Однако это дела не меняло, и надо было искать пристанище.

Пока что у Иртеньева оставалась одна цель: попытаться разыскать кого-нибудь из старых знакомых и с их помощью попробовать как-то устроиться. Правда, печальный опыт встречи с Ириной настораживал Вику, но, не имея надежных документов, другого выхода он не видел.

Именно эти рассуждения и привели Иртеньева на улицу Казачью, куда он вышел, миновав знакомый Конный двор. Застроенная невзрачными домишками, она кривыми поворотами плохо вымощенной дороги спускалась к заросшему лесом ущелью, по дну которого, как помнил Иртеньев, текла речонка Ташла.

Приостановившись возле какой-то наполовину вросшей в землю халупы, Иртеньев заколебался. Он никак не мог вспомнить, на каком повороте стоит мазанка его знакомого вахмистра, и сейчас оглядывался по сторонам, пытаясь углядеть какой-нибудь знакомый ориентир.

В этот момент из-за поворота показался молодой парень несколько приблатненного вида. Секунду Иртеньев колебался, но потом все-таки окликнул:

— Эй, послушай, ты местный?

— Ну, — парень остановился и как-то оценивающе посмотрел на Иртеньева.

— Не подскажешь, где тут Подопригора живет?

Парень зачем-то огляделся по сторонам и быстро кивнул.

— Пошли.

В его интонации прозвучала какая-то двусмысленность, и Вика внутренне насторожился. Но парень, весело посвистывая, повел Иртеньева дальше вниз, явно что-то высматривая по дороге, и Вика, откинув сомнения, зашагал следом.

По ходу Иртеньев засмотрелся на низкое окно, между рам которого были выложены немудрящие елочные игрушки, и тут, совершенно неожиданно налетев сбоку, парень втолкнул Вику в закуток между домами.

— Ты что! — опешил Иртеньев.

— А то! Давай, фраер, котлы, лопатник, живо!

В руке у парня оказался неизвестно откуда взявшийся нож, и Вика понял, что перед ним обыкновенный урка, решивший воспользоваться моментом. Секунду Иртеньев оценивающе смотрел на противника, а потом деланно засуетился.

— Сейчас, сейчас…

Ставя саквояж на землю, Вика перехватил заинтересованный взгляд урки и, поняв, что внимание парня отвлечено, незаметно переложил трость в левую руку, одновременно нащупывая пальцем гравированную надпись «Кавказъ».

Шпага с визгом вышла из ножен, парень испуганно отпрянул, но сзади была стена дома, о которую он ударился спиной, а Вика, мгновенно сделав парадный выпад, упер острие клинка в шею незадачливому урке и зло прошипел:

— Ты на кого тянешь, сявка?

— А ты кто? — парень осторожно повернул голову, чтобы еще раз взглянуть на Иртеньева.

— Я? Граф, — Вика назвал довольно употребительную кличку и лениво поинтересовался: — Кодла твоя где?

— Нету… — протянул парень и, чувствуя, как ослабло давление острия, завертел шеей.

— Тогда проваливай, — Вика совсем опустил шпагу и, потеряв всякий интерес к урке, равнодушно проследил, как тот порскнул за угол и исчез.

Иртеньев спокойно сложил трость, поднял саквояж и огляделся. Хотя стычка произошла в проходе между домами, кто-нибудь мог ее видеть, а значит, оставаться здесь, на Казачьей, было неразумно, и Вика решительно зашагал по улице, направляясь назад к верхнему рынку.

К тому моменту, когда Иртеньев дошел до входных ворот, торговля там уже заканчивалась, но ларьки, выстроившиеся вдоль базарного забора, еще были открыты, и Вика, облюбовав пивной павильон, стоявший как раз напротив давней почтовой станции, вошел внутрь.

Помещение было забито до отказа, и хотя белый костюм здесь просто бросался в глаза, Иртеньев, едва увидев подававшиеся тут, как закуска, маленькие баранки, где из пропеченной корочки проступали крупные кристаллы соли, плюнул на все опасения и, взяв кружку пива, пристроился за крайним столиком.

Какое-то время Вика, не глядя по сторонам, с наслаждением цедил пиво, до тех пор, пока рядом не послышалось угрожающее шипение:

— Ты зачем, дядя-граф, хорошего пацана обидел?

Лениво оторвавшись от кружки, Вика посмотрел на откуда-то взявшегося затрапезного визави, машинально отметил про себя, что у напавшего на него урки таки была кодла и зло отрубил:

— Еще вякнешь, так я тебе кишки прямо здесь выпущу…

Не ожидавший такого ответа дядя вскинулся, а Иртеньев, неожиданно узнав собеседника, весело свистнул:

— Ты когда с кичи слинял?

Бывший сосед по коммуналке, тот самый, благодаря которому Вика угодил на высылку, неиспове димыми путями оказавшийся за его столиком, ка кое-то время напряженно присматривался к Иртень еву, а потом, видимо все-таки узнав, неуверенно про тянул:

— Погодь-погодь, так это вроде как ты…

— Вроде, — ухмыльнулся Вика и жестко добавил: — Забыл, как нам в участке очную ставку делали?

— Ты смотри… — бывший сосед удивленно открыл рот и, наконец-то узнав Иртеньева, тоже заулыбался. — Значит, ты Граф? Ну, если так, то и я Бык…

— Бык, говоришь? — Вика неопределенно хмыкнул. — Так тебя ж, как я помню, вроде Васькой зовут…

— Так и ты, — в свою очередь Бык нахально осклабился, — пока мы в соседях были, Графом не звался… Или все же Граф?

— Ага, панельный, — оборвал его Вика и, на всякий случай уходя от уточнения какой же он на самом деле Граф, коротко бросил: — У тебя хаза есть?

— Есть…

— Где?

— На Бибертовой даче, за архиерейским прудом.

— Знаю, это по Кавалерийской…

Вика действительно знал, куда надо идти. Он даже вспомнил этот архиерейский пруд, обрамленный стенкой из ракушечника довольно большой прямоугольник воды, с проложенной вокруг него уютно-тенистой аллеей. Секунду поколебавшись, Иртеньев отставил недопитую кружку и поднялся.

— Пошли, по дороге договорим.

Услыхав такое безапелляционное заявление, бывший сосед какое-то время, видимо решая, как поступить, еще присматривался к Вике, но потом неопределенно протянул:

— Ну ладно…

Все так же лениво он вылез из-за стола и впереди Иртеньева пошел к выходу…

* * *

Позванивали проушины свободно болтавшихся бандажей верхних полок, дребезжал всеми частями изъезженный донельзя плацкартный вагон, и сквозь закоптившееся стекло висевшего на стенке фонаря едва виднелась оплывшая за ночь толстая «железнодорожная» свеча.

В самом углу, опершись локтями на откидной столик, удобно устроился Вика Иртеньев и, глядя в окно, бездумно наблюдал, как за немытым стеклом неспешно проплывает августовски-жаркая полынная степь.

Время от времени он поворачивал голову, и тогда его взгляд упирался в сидевшего напротив Ваську Быка. За те сутки, что прошли с момента выезда со станции Тихорецкая, где им удалось сесть в поезд, присмотреться повнимательнее к своему спутнику Вике не удавалось.

Поначалу вагон был набит, что называется, «под завязку», и только сейчас, на последнем, самом коротком перегоне, пассажиров наконец-то поубавилось — на тряских лавках сидело всего человек сорок, многие из которых, уже приготовившись к выходу, держали вещи в руках.

А присмотреться повнимательнее следовало. После сумбурной встречи в прибазарной пивной прошло двое суток, и Вике надо было наконец-то определиться, так как до сих пор по-настоящему спокойной минутки, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию, ему не представилось.

Уже одно то, что, очутившись в кодле, где Бык оказался кем-то вроде главаря, Вике пришлось все время быть настороже, никак не способствовало размышлениям. Во всяком случае, ночь на хазе у Бибертовой дачи Вика провел без сна, ожидая чего угодно, и смог так сяк «кемарнуть» только в поезде.

Впрочем, сама поездка тоже настораживала. Вика никак не мог уяснить, с какого такого дива в общем-то мало знакомый ему Васька Бык принялся всячески обхаживать нежданого гостя и даже сам предложил дальше ехать вместе.

Благорасположение бывшего соседа распространилось так далеко, что он, критически проследив, как Вика меняет свой вызывающий костюм на одежду попроще, дал ему свой картуз, а для перевозки вещей вручил плетеную дорожную корзину.

Причем все это Бык проделал втайне от своих дружков, что тут же натолкнуло Вику на одну мысль. По любому раскладу выходило, что Бык по каким-то причинам решил бросить кодлу, а вот зачем он настойчиво увязывался вслед, Вике было неясно.

Вообще-то сейчас, когда опасность столкновения со всей кодлой исчезла, а сама шпана осталась далеко, Вике даже до некоторой степени было интересно, с какого-такого дива патентованный уголовник Васька Бык потащился за ним.

Откровенного разговора оба пока избегали, и Вике оставалось только строить предположения, на всякий случай успокаивая себя тем, что теперь-то ему ничего не стоит, соскочив на любом полустанке с поезда, избавиться от Васьки, а вместе с ним и от всех своих опасений.

Но пока все оставалось по-старому. Дребезжащий вагон не спеша катился к конечной станции, Васька Бык безмятежно дремал на своем месте, и единственно, чего опасался Вика, так это того, чтоб корзина, засунутая на третью полку и ерзавшая там от постоянной тряски, не свалилась ему на голову.

Из этого почти полудремотного состояния Иртень ева вывел короткий и неожиданно громкий паровозный гудок. Вика торопливо выглянул в окно и увидел, что их вагон, заметно уменьшая ход, как раз проезжает мимо станционной будки, за которой виднелись подъездные пути и стоявший у разгрузочной рампы товарняк.

Среди пассажиров началось общее оживление, все начали доставать вещи, а наиболее нетерпеливые, держа перед собой узлы и баулы, уже заторопились к выходу. Вика тоже поднялся, снял с верхней полки свою корзину и, поставив ее рядом с собой, кивнул тоже начавшему суетиться Быку:

— Ну что, вроде приехали…

По всем признакам пассажирский перрон был со оружением временным. От него еще тянулись железнодорожные колеи, чтобы там, дальше, затеряться между строящихся заводских корпусов и свежевырытых котлованов. Еще дальше проглядывало уже готовое здание, где из короткой и толстой трубы клубами валил густой, ядовито-желтый дым.

Зато в другую сторону от возвышенности, на которой была построена станция, плавно спускаясь вниз, к реке, тянулась целая череда шатровых крыш одноэтажных домиков, судя по всему, давно обосновавшегося здесь поселка.

Дождавшись, пока схлынет толпа пассажиров, Вика вместе с Быком потащились по пыльной улице и почти сразу набрели на местный базар. Тут за длинными, грубо сколоченными столами маячили бабы в светлых платках, предлагавшие свой немудрящий товар.

На их прилавках вперемежку была навалена свежая рыба, большие, мясистые даже на вид помидоры и всяческая зелень, а чуть в стороне от торговых рядов, подпертые для надежности поставленными на реб ро досками, целыми горками высились знаменитые астраханские арбузы.

Увидев, что Вика поставил корзину на землю, Васька Бык удивленно спросил:

— Ты чего это, Граф?..

— Подожди. Я сейчас… — кинул ему Иртеньев и, оставив корзину стоять на дороге, прямиком направился к ближайшей арбузной пирамиде.

Купив буквально за копейки полосатого «астраханца», Вика вернулся к напарнику и предложил:

— Пошли, пристроимся где-нибудь, — после чего подхватил корзину и, не дожидаясь согласия, пошел вперед, держа на согнутом локте все время норовивший вывернуться арбуз.

Подходящее местечко отыскалось в самом конце улицы. Дорога здесь заканчивалась и, превратившись в натоптанную тропинку, круто шла вниз к реке. Для облегчения спуска по косогору были проложены два лестничных марша, упиравшиеся у самой воды в ровную площадку, от которой к стоявшему у берега на якорях дебаркадеру тянулись узенькие мостки.

Окинув глазом водную гладь, где были заметны плывшие по течению радужные нефтяные разводы, Вика удовлетворенно хмыкнул, сел на слегка прогнувшуюся под ним корзину и, сноровисто раскалывая арбуз на аппетитные дольки, бесцеремонно хлопнул его о землю.

Уже позже, с удовольствием поедая сочную мякоть, Вика, как бы между прочим, спросил у увлеченно чавкавшего арбузной скибкой Быка:

— Ну и зачем это я тебе понадобился?

Похоже, Бык ждал такого вопроса, потому что ответил сразу:

— Виды у меня на тебя, Граф…

— Это какие же? — Вика отбросил выеденную корку и взялся за следующий кусок арбуза.

— Ты, как я вижу, не щипач и не скокарь, и вроде как не с финкой ходишь. У тебя и сейчас вид бухгалтерский, а одеть, так ни дать ни взять фраер. Значит, что? Остаются картишки. Курорт, дамочки, или нет?

Признаться, Вику весьма удивило не только такое заключение, но и сравнение с бухгалтером, однако он, никак не подав вида, неопределенно ответил:

— Почему же нет? Очень может быть…

Предположение, так неожиданно высказанное Быком, заставило Иртеньева взглянуть на свое положение совсем с другой стороны. Во всяком случае, мысль о том, что следует немедленно распрощаться с Васькой, Вика на какое-то время откинул.

Со своей стороны, похоже, Бык воспринял паузу в разговоре как должное и, только дав Вике время подумать, смачно выплюнул на землю арбузные семечки.

— Ты, Граф, вот что… Расскажи-ка мне, как смылся. А то тебя, по моим прикидкам, далековато отправили.

Похоже, Бык всерьез принялся прощупывать Иртеньева, и Вика, не таясь, рубанул прямо:

— Я не слинял. Рыжьем откупился.

Нет, такого ответа Бык вовсе не ожидал. Его глаза удивленно раскрылись, и, не скрывая растерянности, он спросил:

— Золото?.. Откуда оно у тебя?

— Тайга большая, народ всякий ходит…

Интонации, прозвучавшие в ответе, заставили Быка посмотреть на Иртеньева совсем другими глазами. Во всяком случае, в следующем вопросе прозвучало явное уважение:

— И много дал?

— Не очень. Жестянку от монпансье, полную.

По своему опыту Вика знал: чтобы вранью поверили, надо по возможности говорить правду. Дальше, убедившись, что нужный результат есть, Вика поднялся, сбросил с дорожки набросанные там арбузные корки в сторону, взял вещи и без дальнейших объяснений начал спускаться по деревянным ступенькам лестницы вниз, к дебаркадеру.

* * *

Вика смотрел на массивную резную дверь, на слегка потемневшую от времени бронзовую ручку в виде львиной лапы, на оборванную цепочку старого колокольчика, и ему начинало казаться, что время стремительно покатилось вспять. Особо напомнил прошлое знакомый до боли длинный, перекрывавший весь тротуар, жестяной козырек парадного подъезда.

Из-за своей длины он опирался не только на стенные кронштейны, но и на две тонкие чугунные колонны каслинского литья, установленные на самом краю бордюра, и Вика с трудом отогнал мысль, что вот-вот здесь, как в былые времена, остановится дедушкин выездной экипаж.

И мостовая тут была все та же. Выложенная на расстоянии двадцати саженей, что точно соответствовало ширине двора, шлифованным камнем, положенным не просто в песок, а на специальную бетонную подушку. Не отличаясь, на первый взгляд, от обычной булыги, она была такой гладкой, что даже простая телега проезжала мимо дома без обычного грохота.

Да, здесь прошло его детство, и сейчас в доме еще должна проживать сестра с сыном. Правда, последний раз Вика видел их три года назад в Мос кве, когда они попытались обосноваться в столице, но, поскольку им это не удалось, сестра вернулась в дедушкин дом, хотя, как она опасалась, к тому моменту его мог занять кто угодно, превратив уютное жилье в коммуналку.

Стряхнув наваждение, вызванное потоком воспоминаний, Вика подошел к двери и нажал ручку. Львиная лапа привычно пошла вниз, но, похоже, замок был закрыт на ключ. Безуспешно подергав дверь, Вика поймал конец свисавшей вдоль косяка цепочки и потянул. Однако, судя по тому, что цепочка просто болталась, колокольчика там, за дверью, не было вовсе.

С минуту недоуменно постояв перед закрытой дверью, Вика хлопнул себя ладонью по лбу и тихо рассмеялся. Да конечно же, дом наверняка заселили, и новые жильцы, как и везде, первым делом наглухо закрыли парадное, а потом неизвестно почему дружно начали пользоваться черным ходом.

Вика торопливо обошел дом, через незапертую боковую калитку проник во двор и принялся недо уменно осматриваться. Царившее здесь запустение поразило Иртеньева. На месте благоухавшего раньше цветника оказалась замусоренная площадка, деревья, затенявшие беседку, были вырублены, а от нее самой остался только колотый фундамент. И завершала картину общего разора натянутая поперек двора бельевая веревка, на которой сушились какие-то обноски.

Вика повернул голову, посмотрел вверх и облегченно вздохнул. Большой балкон с вычурной деревянной балюстрадой все так же нависал над верандой, и в широком окне мезонина не было ни одного выбитого стекла.

Вика улыбнулся, и тут снова нахлынувшую было волну воспоминаний оборвал прозвучавший за спиной женский голос:

— Гражданин, вам кого?

Вика резко обернулся и увидел, что на крыльцо флигеля вышла пожилая женщина, державшая в руках таз со свежевыстиранным бельем. Иртеньев подошел ближе и, остановившись шагах в трех от ступенек, сказал:

— Здравствуйте, уважаемая. Я из Москвы, проездом. Вы мне, случайно, не подскажете, как мне найти… — Вика полез в карман, вытащил первую попавшуюся бумажку и, сделав вид, что сверился с ней, наконец-то закончил: — Богданович, Софью Егоровну…

— Егоровну? — женщина удивленно воззрилась на Иртеньева. — А что такое?

— Видите, тут такое дело, — слегка замялся Иртень ев. — Меня просили передать…

— Эва, милок, хватился! Померла твоя Егоровна, — женщина оперла тяжеловатый таз о перила. — Год уже как померла.

— Как умерла? — опешил Вика.

— А так, — женщина снова подняла таз. — Некогда мне с тобой, милок, растабаривать, у меня вон работа…

— Позвольте помочь, — нашелся Вика и, приняв из рук женщины таз, пошел следом за ней к натянутой через двор веревке.

Не ожидавшая такой любезности женщина сразу подобрела и еще на ходу, доставая из таза туго скрученную мокрую простыню, начала выкладывать начистоту:

— Скажу тебе по правде, прихварывала она здорово. Так и опять же, понимать надо, была хозяйкой, а стала жиличкой… — женщина ловко закинула на веревку отдающую влажным теплом простыню и, роясь в тазу, закончила: — Ну а обратно кады расселять собрались, и вовсе слегла…

Вика только сейчас сообразил, что из дома во двор никто не показывается, и слегка растерялся.

— Вы что, хотите сказать, совсем выселить?.. Выходит, там совсем пусто? — Вика неуверенно показал на имевшую вполне обжитой вид веранду.

— И как же, милок, держи кармана шире, — женщина сердито поджала губы. — Начальник с семейством дом занял.

— Вот оно что… — Вика вспомнил, как напрасно тряс ручку парадного, и уточнил: — А они что, все на службе?

— Ну ты, милок, и скажешь, — женщина хрипловато и как-то невесело рассмеялась. — Начальничек этот своих домочадцев куда-то отдыхать спровадил, а сам охальничает напропалую…

— Охальничает? — удивился Иртеньев. — Это как же?

— Да как охальничают, — женщина бросила злой взгляд в сторону веранды. — Почитай, кажинную ночь девок к себе таскает…

Услышав такое, Иртеньев надолго замолчал и, только когда таз с бельем, который он так и носил следом за женщиной, совсем опустел, Вика осторожно поинтересовался:

— Как мне сказали, у этой Софьи Егоровны сын есть, он вроде как жил с ней, так, может, с ним можно поговорить?

— Эва, хватился! — добродушно упрекнула женщина Вику, забирая у него ставший совсем легким таз. — Как ты, милок, с ним говорить будешь? Он же пацан совсем…

— Ну все-таки, — мягко возразил Иртеньев.

— Да ты, видать, не понял, к чему я… В сиротский дом мальца определили, милок.

Женщина направилась к флигелю, Вика машинально пошел за ней и уже возле крыльца спросил:

— Может, вы скажете, где у вас этот сиротский дом? А то мне неудобно как-то, был здесь и не узнал, а так я выкрою время и зайду, поспрошаю…

— Да не зайдешь ты, милок, не зайдешь, — женщина задержалась на ступеньках. — В другой город его услали.

— Хоть бы узнать, в какой… — сокрушенно вздохнул Вика, и тут женщина, видимо, окончательно проникнувшись к нему симпатией, сказала:

— О, совсем запамятовала! Витька, это сын Егоровны, моему внуку Петьке намедни письмо прислал. Пойду гляну, а ты тут погодь, милок, а то у меня в комнате парко.

Женщина скрылась за дверью, и Вика, оставшись один, смог наконец-то осмыслить услышанное. То, что его сестра умерла, Вика до конца осознал только сейчас, и сразу все его планы, расчеты и предположения в очередной раз пошли псу под хвост.

Больше того, Вике стало не до своих забот, и всеобъемлющая скорбь медленно охватила его, заставив в который раз вспомнить прошлое и те незабвенно-счастливые дни, которые беззаботным мальчишкой он провел именно в этом доме…

Из этого странного состояния полупрострации Вику вывел прозвучавший почти над самым ухом вопрос:

— Эй, милок, ты эт чего?..

Вика встрепенулся, как смог взял себя в руки и, осознав, что женщина, успев вернуться, уже стоит рядом, держа в руках смятый конверт, быстро спросил:

— Это то письмо?

— Да тут, такое вышло, милок… — женщина чуть виновато посмотрела на Иртеньева. — Петька-то, вахлак этакий, само письмо куда-то закинул, вот конверт только и валялся…

Вика взял конверт, покрутил его в руках и, увидев четкий штамп и обратный адрес, как бы между прочим, поинтересовался:

— А поговорить-то с вашим Петькой нельзя?

— Ну, он как с утра на реку убег, то только вечером и заявится. Так что звиняй, милок…

Женщина сочувственно покачала головой, вздохнула и, оставив не нужный ей конверт Иртеньеву, ушла в дом. А на Вику ее слова о реке произвели странное впечатление. В памяти почему-то возник старый колесный пароход, носивший новое название «Пестель», на котором они с Быком плыли сюда и где Васька успел посвятить Иртеньева в свои замыслы.

Конечно же, ход Васькиных размышлений оказался весьма убог. По его предложению, им следовало отправиться на какой-нибудь курорт, где Иртеньев, знакомясь с состоятельной публикой, мог выяснить, у кого есть деньги, а потом уже Бык, действуя «по наводке», потрошил бы очередного фраера.

Нечего и говорить, что в душе Иртеньев сразу отверг такую перспективу, но сейчас, глядя на закрытое окно мезонина, Вика по странной ассоциации вдруг вспомнил свои детские шалости, и именно они натолк нули его на одну мысль…

* * *

Время повернуло к полуночи, и в наступившей тишине было хорошо слышно, как в расположенном за три квартала городском саду духовой оркестр доигрывает последний вальс. Вика, стоявший под тем самым длинным навесом, опиравшимся на чугунные колонны, посмотрел в оба конца темной улицы и, не заметив ничего подозрительного, смыкнул топтавшегося рядом Ваську Быка.

— Пора…

Кольцо калитки слабо звякнуло, и две тени проскользнули во двор. В окнах флигеля не замечалось и огонька, свет фар одиноких автомобилей, изредка проезжавших по улице, сюда не проникал, и оттого темнота здесь казалась особо густой.

Не выходя на середину двора, Вика и Бык осторожно прокрались к тому месту, где от угла балкона с крыши спускалась водосточная труба. Тут Вика, нащупав вбитую в стену скобу, первым делом проверил ее на прочность. Потом, держась обеими руками за трубу и пользуясь скобами как ступеньками, он начал осторожно подниматься вверх.

Забравшись на балкон, Вика принялся осматриваться, и в этот момент влезший следом Бык, зацепившись за что-то, чертыхнулся. Вика зло цыкнул на Ваську и на всякий случай прислушался, но похоже, в доме все было тихо.

Освоившись, Вика подошел к окну и провел рукой по краю рамы. Нащупав едва заметную вмятину, Иртеньев хмыкнул, достал перочинный нож и стал ковырять раму лезвием. Вниз посыпался всякий мусор, и уже через минуту, вставив палец в расковырянное гнездо, Вика ногтем прочистил паз, сделанный на металлическом стержне оконной защелки.

В перочинном ноже Иртеньева, кроме двух лезвий, имелась еще отвертка, и, воспользовавшись ею, Вика с некоторым усилием повернул хвостик запора. Выждав немного, он осторожно надавил на раму, и окно легко, так же как раньше, открылось.

На какой-то момент Вике вдруг показалось, что никакого временного промежутка не было и это он сам после затянувшейся прогулки незаметно забирается в свою комнату, но это был только миг, и в следующую секунду Иртеньев, стараясь не шуметь, уверенно перекинул ногу через подоконник.

В полумраке можно было кое-что разглядеть, и этого было достаточно, чтобы понять: теперь в мезонине никто не живет, и, больше того, сюда наверх зачем-то постаскивали всякую рухлядь. Во всяком случае, комната оказалась захламленной, и, пробираясь к двери, Вика старался чем-нибудь не за греметь.

В верхнем коридорчике царила полная темнота, но Вика, помнивший все до мелочей, шепотом предупредил пробиравшегося следом за ним Ваську:

— Ступеньки наверняка рассохлись. Идем по-над стеночкой, чтоб скрипу поменьше было…

Пройдя коридор и на ощупь отыскав перила, они начали потихоньку спускаться, но примерно на середине марша Бык схватил Вику за руку.

— Скрипит…

Но это скрипела не лестница. Откуда-то снизу, из темноты, явственно доносился ритмичный скрип кровати, сопровождавшийся сдавленным женским стоном. Поняв в чем дело, Бык скабрезно выдохнул прямо в ухо Иртеньеву:

— Во, пофартило! Тепленькими прихватим.

Однако Вика не разделял радости напарника. Ситуация явно осложнилась, и, придержав Быка, так и рвавшегося к двери, за которой слышался сладострастный стон, Вика быстро надвинул кепку пониже, достал из кармана большой носовой платок и, связав его углы у себя на затылке, почти до самых глаз прикрыл импровизированной маской лицо.

Теперь, когда стало ясно, что, кроме этих двоих, сейчас резвящихся на кровати, в доме больше никого нет, уже не таясь, Вика с Быком спустились вниз и остановились перед дверью, за которой вдобавок послышалось громкое мужское сопенье. Видимо, дело там, в комнате, шло к финалу, потому что женщина внезапно зашлась в крике, и Бык, не выдержав, толкнул Вику.

— Давай!

Повинуясь скорее инстинкту, чем команде, Иртень ев рывком распахнул полуприкрытую дверь и щелк нул выключателем. Картина, открывшаяся перед ними, была впечатляющей. На широкой кровати среди раскиданных простыней торчал жирный мужской зад, а над ним коротко вздрагивали голые, задранные высоко вверх, женские ноги.

Пораженные увиденным Вика и Бык замерли на месте, и тут женщина, видимо первой заметив посторонних, возмущенно выкрикнула:

— Ты еще и других позвал!..

Лежавший сверху мужчина, похоже, только-только начал что-то соображать и, повернувшись, не столько испуганно, сколько недоуменно спросил:

— Вы кто?..

И тут Васька Бык, перехватывая у Вики инициативу, рявкнул:

— Слазь с бабы, фраер! Поговорить надо…

— Ой, так то ж бандюги! — наконец-то поняв, кто перед ней, взвизгнула женщина и, на ходу прикрываясь подхваченным с постели пикейным одеялом, забилась в угол.

Одновременно взгляд у севшего на кровати мужчины стал вполне осмысленным, он злобно сощурился и вдруг метнулся к стулу, на спинке которого висела его одежда. Но Вика, напряженно ждавший реакцию на их вторжение, среагировал мгновенно.

Удар ботинком отбросил резвого мужика под кровать, а сам Вика, не имея сил глазеть на эти жирные телеса, брезгливо взял со стула шелковые сиреневые кальсоны и швырнул их в руки ерзавшему на полу хозяину.

— Ну-ка, оденься, падаль! — и пока тот дрожащими руками натягивал кальсоны на свои густо поросшие черным волосом жирные ляжки, Вика, собираясь бросить на пол еще и брюки, вдруг ощутил в руках некую тяжесть.

Как почти сразу догадался Иртеньев, в хозяйских штанах был браунинг, и Вика тут же, как можно незаметнее, переложил пистолет себе в карман. Затем, убедившись, что новый владелец дома справился с кальсонами, Вика кивнул Ваське:

— Свяжи ему ноги! Полотенцем!

Бык с готовностью рванул мужика за лодыжку, и уже через минуту хозяин валялся у кровати с туго связанными щиколотками, а Вика, поняв, что наступил удобный момент, бросил напарнику:

— Ты займись им, а я уберу бабу…

— Не надо! — истерически выкрикнула женщина, но Вика, не обращая внимания на вопли, бесцеремонно выволок ее в коридор.

Там немного опомнившаяся женщина, цепляясь ему за руки, принялась умолять Иртеньева:

— Дяденька, не убивайте! Не убивайте…

Причинять ей зло у Иртеньева и в мыслях не было, однако припугнуть следовало, и он грозно прошипел:

— Жить хочешь?

— Дяденька… Да я для вас… — видимо, воспринимая все на свой лад, она тут же потянула с себя одеяло, обнажив до половины тугое, крепко сбитое тело, и залопотала: — Я ж к этому, потому как он начальник… Понуждал, а у меня работа…

Вика отлично понимал, что, стремясь его разжалобить, женщина, скорее всего, просто врет, но какая-то доля правды в ее словах, безусловно, была, и уж, конечно, не от большой любви она легла в постель к тому жирному борову.

Иртеньев только здесь, в коридоре, сумел ее разглядеть. Она была плотненькая, еще совсем молодая и чем-то напомнила Вике Полю. Не раздумывая долго, Иртеньев протащил женщину еще дальше по коридору и запихнул в туалет.

— Сиди здесь тихо! Жди, когда уйдем. Если пикнешь, пеняй на себя, — и Вика для острастки показал ей хозяйский браунинг.

Женщина благодарно пискнула, а Вика поскорее прикрыл дверь и, услыхав щелчок внутреннего запора, облегченно вздохнул. Теперь, когда он на какое-то время наконец-то остался один, можно было заняться и главным делом.

Из комнаты, где оставался Бык, послышались звуки ударов и приглушенный вой, а это могло означать только одно: Васька всерьез принялся колотить хозяина, добиваясь, чтобы тот сказал, где у него спрятаны ценности. Судя по состоянию дома и обстановке, таковые должны были быть, но как раз они сейчас интересовали Вику меньше всего. Временные жильцы еще ничего не успели перестроить, потому Иртеньев без труда прошел в бывший дедушкин кабинет и, ничего не опасаясь, зажег свет.

По какому-то наитию Вике казалось, что тут ничего не должно измениться, но, к сожалению, это было не так. Теперь комната явно была чьей-то спальней, и лишь дубовые панели по стенам, чудом не пошедшие на дрова, напоминали о былой обстановке.

Чтобы как-то сориентироваться, Вика пару секунд простоял у двери, а потом уверенно подошел к стыку панелей в левом углу комнаты. Рядом стоял громоздкий шкаф, и, ощупывая планку, Вика подумал, что ему повезло и передвигать эту махину не нужно.

Похоже, механизм тайника не пострадал, во всяком случае, когда Вика надавил ладонью, он почувствовал, как панель под его рукой легко повернулась. Вика поспешно заглянул в открывшийся проем и увидел, что на средней полке потайного шкафа стоит ларец.

Иртеньев повернул торчавший из замочной скважины ключик и, откинув крышку, увидел, что поверх бумаг и коробочек, почти доверху наполнявших старинный ларчик, лежит большой латунный ключ от оставшейся далеко в прошлом львовской квартиры…

* * *

Лодка, спешно купленная по случаю за шесть руб лей, была старой и текла так, что почти каждый час приходилось вычерпывать набиравшуюся на дно воду специальным совком. Впрочем, Вику это беспокоило мало, все равно в конце пути посудину предстояло или продавать по дешевке, или же просто бросить.

Вечерело, солнце опускалось все ниже, и нагретая за день вода дышала теплом. По обе стороны пароходного хода на волне покачивались белые и красные бакены, а на левом берегу торчал чуть покосившийся семафор.

Сидевший на веслах полураздетый Бык лениво греб, больше надеясь на течение, и Вика видел, как каждый раз, когда Васька делал очередной гребок, на его правом предплечье лениво изгибается вытатуированный там синий кинжал.

Сам Вика, жмурясь на игравшие по воде солнечные блики, думал. Идея уйти из города на лодке принадлежала ему, поскольку, зная основы сыска, он предполагал самый худший вариант, а это значило, что в запасе у них с Васькой всего один день.

Правда, обчищенный ими советский чинуша, в силу пикантных обстоятельств, возможно, и промолчит, но особых надежд на такой исход Вика не питал. Что же касается идеи Быка реализовать награбленное и устроить на какой-нибудь хазе кутеж, то Вика просто разругал его за дурость.

Пришлось даже кратко объяснить Быку, что на каждой малине найдется милицейский сексот, а любой барыга сдаст заезжих гастролеров за милую душу. Попытка же продать все на базаре самим, а равно поиск билетов на железнодорожном вокзале, не что иное, как прямая дорога в допр.

После таких доводов тугодум-напарник вынужден был согласиться, и сейчас, перед нежившимся на солнышке после в общем-то удачного вторжения в экспроприированный дедушкин дом Иртеньевым во всей красе возникла перспектива дальнейших, прямо скажем, бандитских действий, в сламе с Быком.

Нет, каким-то особым чистоплюем в подобных делах Вика, конечно же, не был, и какой-то вариант такого плана вполне допускал, но его настораживало другое. Уж больно неуравновешенным, а самое опасное, довольно туповатым показал себя Бык.

Именно поэтому перед Иртеньевым с особой остротой встал вопрос, как быть дальше? Вариантов, собственно, было всего два: или немедленно расплеваться с Васькой, или же, называя вещи своими словами, заняться грабежом и тогда уж, попавшись в один прекрасный момент, огрести по полной программе.

Пока Вика, нежась на корме, пытался построить логическую цепочку, Васька перестав грести и, пустив лодку по течению, вдруг спросил:

— Слушай, Граф, я вот все думаю, чего ты там в доме на морду платок напялил?

То, что Бык все-таки думает, несколько удивило Иртеньева, но на всякий случай ответ им был приготовлен заранее, и потому Вика спокойно сказал:

— Я, пока подходы высматривал, примелькался там, так что вполне опознать могли.

— Опознать, говоришь? — в голосе Быка откровенно звучало недоверие. — А я чегой-то решил, ты вроде как хозяина знаешь…

Выходило, что напарник все-таки что-то заподоз рил, и надо было его успокоить, но придумать Вика ничего не успел, так как Васька, опередив Иртеньева, заявил:

— Ты, Граф, я смотрю, чистеньким хочешь остаться, а по делу не так бы надо. Сначала вволю бы бабой попользовались, а опосля и кончили бы втихую обоих.

Иртеньев хорошо помнил, что Бык именно так собирался поступить, и Вике стоило большого труда отговорить Ваську. Но вот сейчас Бык снова заговорил о том же, и Вика окрысился:

— Ты что, дурак, всесоюзного розыска захотел?

— С чего вдруг? — вытаращил глаза Бык.

— А ты, олух, не видел, куда мы влезли? Это тебе что, барыгу какого-то в подворотне пришить?

— Так, значит, ты знал, куда мы шли… — опять взялся за свое Бык, но Вика резко оборвал его:

— Я всегда знаю, куда иду, — и замолчал.

Впереди по ходу у них был длинный остров, отделенный от берега довольно широкой протокой, и насупленный Бык заработал веслами, направляя лодку прямо туда. Одновременно из-за острова показался идущий им навстречу мощный буксир, тянувший вверх по течению сразу пять барж.

В предвечерней тишине звук над водой шел далеко, и Вика отчетливо слышал натужное пыхтенье машины буксира и даже ровный гул нефтяных форсунок его топок. Вике вдруг вспомнилось, как когда-то в детстве он видел такие же наливные баржи, на мачтах которых поднимались большие паруса, а вдоль бортов стояли ящики с землей «верхнего балласта».

Теперь ни парусов, ни балластных ящиков не было видно, и только неизменная лодка-«завозня», как обычно, была зачалена в самом конце каравана. На какой-то момент Вике показалось, что и буксир тот самый, виденный раньше, и значит, все осталось по-прежнему, вот только все идущие мимо пароходы просто поменяли названия на сугубо советские — без ятей и твердого знака.

Лодка вошла в протоку, и кустарник, густо разросшийся на острове, прервав так некстати нахлынувшие воспоминания, словно зеленым занавесом скрыл от глаз Иртеньева пароход, оставивший за собой только постепенно слабеющий шум машины.

Скорость течения в протоке была приличной, лодка быстро плыла вдоль узкой полоски островного пляжа, и, заметив, что Бык начал крутить головой, Вика спросил:

— Ты чего это?

— Ночевать здесь будем, — отозвался Бык, и Вика, решив, что Васька прав, посоветовал:

— Так давай сразу к берегу, не на «ухвостье» же ставать…

Догадавшись, что речь идет о нижнем конце острова, Бык резко загреб левым веслом, и лодка, сделав по воде плавный полукруг, мягко ткнулась в прибрежный песок.

Место для ночлега Бык подыскал быстро, и пока Вика на всякий случай привязывал к ближайшему корчу полувытащенную на пляжик лодку, Васька первым делом споро перенес их два благоприобретенных чемодана в кусты.

Убедившись, что лодку не унесет течением, Вика тоже забрал свой саквояж и, вслед за Васькой забравшись в заросли, начал осматривать выбранное под бивак место. Полянка Вике понравилась, во всяком случае, здесь вряд ли кто мог побеспокоить, да и ночной костер с берега видно не будет.

Оставалось позаботиться о топливе и приспособить на ночь в качестве подстилки хотя бы имевшийся в лодке парус. Но едва Иртеньев собрался поделиться своими соображениями с Быком, как внезапный и очень сильный удар по затылку швырнул Вику на землю.

В глазах у него мгновенно потемнело, и какое-то время Вика пролежал без движения, а потом, кое-как придя в себя и все еще до конца толком не понимая, что же с ним случилось, недоуменно посмотрел на Быка.

А Васька, оказавшийся почему-то совсем рядом, с наглой ухмылкой поглядывал на валявшегося у его ног Иртеньева. Этот взгляд был настолько красноречив, что до Вики только теперь дошло, кто ему так врезал, и он хрипло выдохнул:

— За что?

— А это чтоб ты, Граф, больно не выпендривался…

От жестокого удара голова гудела, соображалось плохо, но теперь Вика осознал главное: таким незатейливым способом уголовник Васька пытается подчинить его себе. Концентрируя волю, Вика сжался, но Бык, ничего не замечая, и дальше продолжал гнуть свое, напыщенно заявив:

— Я, может, специально на дело с тобой пошел, потому как надо посмотреть, какой ты есть. Вот и выходит, что ты слабак и хлюпик, а потому будешь у меня на подхвате. Мне такой давно нужен, а иначе ты б от моей кодлы никуда не делся. Секешь, Граф, про что само я речь веду?

— Само собой… — чтобы окончательно прийти в себя, Вике нужно было время, и потому он спросил: — Только с чего ты, Бык, взял, что я хлюпик?

Принявши вопрос как должное, Васька довольно осклабился:

— А следил я за тобой, Граф. Все время следил, и очень мне подозрительно после той хаты, что мы взяли, кто ты такой есть…

Так сложно выговорившись, весьма довольный собой Васька взял саквояж Иртеньева, поставленный рядом с чемоданами, и принялся сосредоточенно ковырять защелку. Нет, позволить какому-то зачуханному уголовнику шарить в саквояже, где лежали чудом уцелевшие фамильные ценности, Вика никак не мог и, полностью осознав, что другого выхода у него просто нет, незаметно сунул руку в карман, осторожно нащупывая теплую рукоять браунинга.

Но, видимо, Бык тоже краем глаза продолжал следить за Иртеньевым, потому как тут же, отбросив саквояж, напрягся, явно намереваясь снова наброситься на противника, и тогда Вика, понимая, что в его распоряжении доли секунды, выхватил пистолет и без колебаний нажал спуск…

* * *

Стоя перед воротами бывшего монастыря, превращенного новой властью в детский дом, Вика прикидывал свои возможности и одновременно пытался представить себе, как здесь все выглядело «во время оно».

На сегодняшний день это была конечная точка его последнего путешествия, затянувшегося на целых четыре дня. Впрочем, вспоминать все дорожные перипетии у Вики настроения не было. Достаточно и того, что сюда он добрался благополучно.

Касательно угрызений совести, то их у Иртень ева не имелось вовсе, поскольку за две войны он насмотрелся всякого, и единственно, что в сложившейся ситуации беспокоило Вику, так это возможность как можно тщательнее замести следы.

От лодки он избавился уже на второй день после памятной стоянки и дальше плыл по реке, меняя и облик, и пароходы. Потом, удачно продав взятые в доме чемоданы, ухитрился купить весьма объемистый баул, куда удалось не только сложить все, но даже спрятать купленную на курорте трость.

Сейчас этот баул, набитый весьма нужными на первый случай вещами, спокойно лежал в камере хранения городского вокзала, а в руках Вика держал свой неприметный саквояж, предпочитая из-за вполне понятных опасений всегда держать его при себе.

Впрочем, раздумывать долго было не о чем, и Вика, глянув последний раз на обшарпанные ворота, беспрепятственно проник на территорию бывшего монастыря мимо равнодушного старика, похоже, служившего здесь то ли сторожем, то ли дворником.

Открывшийся за воротами вид двора полностью соответствовал уже сложившемуся представлению. Группа когда-то весьма представительных, а теперь просто облезлых сооружений образовывала правильный прямоугольник, прорезанный из конца в конец дорожками, прятавшимися за остатками былых клумб.

По этим дорожкам деловито сновали шустрые мальчишки почти беспризорного вида, занятые непонятно какими делами, но, судя по всему, явно далекими от каких-либо мероприятий воспитательного толка. Вику, ожидавшего увидеть нечто на манер казармы, это поначалу весьма удивило, но потом он вспомнил, что сейчас лето и, значит, у здешнего населения каникулы.

Вика не торопясь шел по выложенной кирпичом дорожке, и тут на него буквально налетел худой, дочерна загорелый, полуголый пацан, на котором из всей одежды были только серые, съехавшие ниже пупа заношенные донельзя штаны из хлопчатки и солдатские ботинки с ощерившейся подошвой.

Вика, ловко перехватив встречного за плечо, задержал его и весело поинтересовался:

— Послушай-ка, любезный, я могу спросить?

— Ну… А чего тебе? — пацан охотно остановился и хитровато прищурился на Иртеньева.

— Подскажи-ка мне, кавалер, где найти Витю Богдановича.

— Шурку? — деловито переспросил пацан и, поковырявшись в носу, выложил: — А его Кот со своими только что за посадку повел.

— Это куда и зачем? — поинтересовался Иртеньев.

— А вон туда, — мальчишка махнул рукой в сторону каких-то деревьев, видневшихся за центральным зданием. — Бить там будут.

По интонации Вика сразу понял, что ситуация не допускает промедления, и, бросив словоохотливого мальчишку, заторопился в указанном направлении.

Как выяснилось, посадкой пацан назвал густо разросшийся монастырский сад. Оказавшись там, при виде нечищеных зарослей, Вика в первый момент даже растерялся, не зная куда идти. Но тут из-за кустов донесся какой-то шум, и Вика поспешил туда.

Да, там была драка. Сбившись в кучу, шпанистая мелкота бросалась на взъерошенного мальчишку, пытаясь сбить его с ног, а тот, крутясь на месте и выставив перед собой уже окровавленные кулаки, яростно отбивался.

Тут же, стоя чуть в стороне, торчал приблатненный пацан постарше, и по его ухмылке, да и по всему виду, Вика догадался, что это и есть Кот. Ощутив прилив злости, Вика схватил валявшуюся под ногами палку и бросился на дерущихся.

— Ах вы, сволочи! Пятеро на одного?

Пацанье враз повернулось к Иртеньеву, а их главарь, чувствуя за собой численное превосходство, даже загоношился:

— Но, но, ты!..

От такой наглости кровь бросилась Вике в голову, и он, не рассуждая долго, от души вытянул блатного вдоль хребта палкой. Не ожидавший такого афронта Кот взвизгнул, а затем и он сам, и его кодла, мгновенно сообразив, что с ними шутить не будут, порскнули врассыпную.

Теперь на середине вытоптанной площадки остался только избитый мальчишка, который первым делом принялся деловито обтирать кровь с костяшек на своих кулаках. Вика присмотрелся внимательнее и, угадавши в здорово побитом лице такие знакомые черты, уверенно позвал:

— Витя!

Мальчишка дернулся, недоуменно посмотрел на Вику и вдруг радостно ахнул:

— Дядя Викентий?

— Ну я это, я… — смущенно начал Вика, но тут мальчишка бросился к нему, обхватил руками и, вдруг расплакавшись, все повторял сквозь всхлипывания:

— Дядя Викентий! Дядя Викентий… Откуда вы? Откуда?..

— Да как тебе сказать?.. — почувствовав прилив родственных чувств, Вика погладил вихрастую голову племянника и тихо спросил: — За что они тебя так?

— Денег требуют… — мальчишка враз перестал всхлипывать, вытер кулаком слезы и зло сказал: — Воровать заставляют, а я все равно не буду, лучше я убегу отсюда!

Не ожидавший такого, Вика несколько растерялся и совершенно машинально спросил:

— Как убежать? Учиться же надо…

— Так тут же нас не шкрабы учат… — племянник еще раз хлюпнул носом и уже спокойнее пояснил: — Систему ввели какую-то… Американскую. Чтоб самим себя обучать…

— Вон оно что… — удивленный новомодным названием учителей, протянул Вика и внезапно, со всей отчетливостью уяснил себе, что с этой минуты его судьба накрепко привязана к этому несчастному мальчишке, у которого, кроме него, Вики Иртеньева, больше никого нет.

И, как ни странно, именно это понимание придало поведению Иртеньева полную ясность, и он, чувствуя настоящее облегчение, заговорил по-деловому:

— Значит, так, Витя. Раз такое дело, я тебя забираю отсюда и сейчас иду к твоему заведующему, чтобы все сразу решить.

— Правда? — задрал голову племянник, и Вика увидел, как глаза мальчишки радостно засветились.

— Конечно, правда, пошли, покажешь, где тут у вас что… — и, обняв племянника за плечи, Вика увлек его к выходу из сада.

Заведующим детским домом оказался одетый в толстовку лысый неприметный человечек. Выслушав просьбу отпустить мальчика, плюгавый зав с деланным жаром принялся убеждать Иртеньева, что тот совершает большую ошибку, так как только в дружном коллективе ребенок может получить настоящее советское, а не буржуазное воспитание.

Сопоставив слова заведующего с эмоциональным рассказом племянника о здешних порядках, Вика понял, что перед ним сидит обычный демагог, да к тому же хитрый перестраховщик, поскольку в ответ на категорическое требование Иртеньева заведующий так же категорично заявил, будто без санкции зав ОНО решать не вправе.

Пропуская мимо ушей очередной поток ничего не значащих слов, Вика подумал, что никаких разрешений ему, по большому счету, вовсе не нужно. Достаточно всего лишь выйти с мальчиком за ограду и отправиться куда угодно.

Решив так и поступить, Вика не отказал себе в удовольствии припугнуть заведующего обещанием немедленно отправиться в «инстанции» и выложить там все о здешних порядках. И тут произошла дивная метаморфоза. Одного упоминания о Коте и его банде оказалось достаточно, чтобы заведующего словно подменили. Кончилась же столь внезапно ставшая приятной беседа и вовсе замечательно, так, что уже всего через какой-то час, спрятав в карман нужные справки, Вика с племянником, навсегда покидая приятное заведение, вышли за ворота монастыря.

Оказавшись на улице и еще, видимо, до конца не веря во все произошедшее, Витька спросил:

— Дядя Викентий, а мы теперь где жить будем?

— Еще не знаю, Витек, — как-то неопределенно ответил Иртеньев и замолчал.

Признаться, до этой минуты над этим вопросом Вика не задумывался, так как поначалу вообще не знал, удастся ли отыскать племянника, потом мелькала мысль перевести мальчика в другой детский дом, получше, и вот теперь, когда все решилось именно так, а не иначе, надо было что-то ответить, но Витя и тут опередил дядю:

— А хорошо б было, чтоб опять в наш дом…

Вике вспомнилось его последнее посещение родных стен, и он серьезно, как говорят только со взрослыми, сказал:

— Пока не получится, и вообще, нам с тобой лучше уехать куда подальше…

— А там у нас будет другой дом?

— Да, Витек, я верю, у нас с тобой еще будет свой дом, — и четко, по-армейски печатая шаг, Вика ободряюще потрепал идущего рядом племянника по плечу…