Дымная туча висела над опустевшим городом. Было ясно, что улица Легионов и дома вдоль Киевского шоссе продолжают гореть, а на другой стороне пойменного луга ещё продолжался бой. Там вразнобой стреляли пушки, и их снаряды то и дело рвались на улицах, разрушая уцелевшие после жесточайшей бомбёжки полуобгоревшие здания.

В одном из таких чудом уцелевших домов, от страха забившись под подоконник, прятался милиционер Зяма Кац. Вид у него был плачевный. Правый рукав гимнастёрки разорван до локтя, а всё остальное обмундирование из тёмно-синего превратилось в грязно-белёсое из-за осевшей на него известковой пыли, столбом стоявшей в помещении.

Как он очутился здесь, Зяма не помнил и вообще после неудачной попытки вырваться из оказавшегося под обстрелом района бедняга милиционер был не в себе. Единственно, что он уяснил точно, было понимание безысходности положения, потому как, если бы ему и вышло проскочить зону обстрела, миновать заслоны немецких войск, окруживших город, никакой возможности нет.

Стрельба за рекой внезапно оборвалась, разрывы снарядов, падавших вокруг, прекратились, и Зяма, ещё не веря в то, что остался жив, выглянул в окно. Улица была пустынной, над свежими воронками, разворотившими мостовую, курился дымок, а полуразрушенные дома из-за разбитых оград как будто таращились на весь этот разгром выбитыми окнами.

Постепенно к Зяме вернулась способность соображать, и он решил, что пока тихо, надо унести подальше ноги. Милиционер выпрямился и вдруг понял, что появляться на улицах в таком виде нельзя. Зяма растерянно огляделся и, заметив за спиной открытую дверь, вышел в другую комнату.

Похоже, хозяева покидали дом в страшной спешке. На полу валялись разбросанные в беспорядке вещи, стул, опрокинутый взрывной волной, лежал ножками вверх, а у стены косо стоял большой шифоньер с полуоткрытой дверцей.

Ещё не веря в такую удачу, Зяма подошёл ближе, открыл шкаф и сразу увидел там комком сваленную в углу ношеную одежду. Дрожащими руками перебирая брошенное тряпьё, Зяма отыскал застиранную рубашку, почти приличные брюки и залоснившийся от долгой носки пиджак.

Торопливо стянув с себя форму, Зяма переоделся и тут же столкнулся с проблемой. Найденная одежда была явно велика, и если пиджак просто висел на Зяминых плечах, то штаны натуральным образом спадали. К тому же гражданской обуви не было, и Зяма недолго думая выпустил штанины поверх голенищ, замаскировав таким образом сапоги.

Потом, немного подумав, Зяма расстегнул снятую амуницию, а когда широкий ремень не пролез в петли брюк, затянул его прямо поверх штанов. Экипировавшись таким образом, Зяма решительно шагнул к двери и вдруг, нечаянно зацепив ногой оставшиеся валяться на полу ремни, потянул за собой брошенный им револьвер.

Немного поколебавшись, Зяма поднял оружие, достал из кобуры наган и сунул его за ремень, прикрыв насколько возможно полами пиджака. Теперь можно было идти, и Зяма, на ходу приноравливаясь к своему новому облику, заторопился наружу.

Топая тяжёлыми сапогами по мостовой, он помчался прочь из разбомблённого центра, где почти не осталось целых зданий. По мере удаления от главной улицы следы бомбёжки становились менее заметны, и Зяма наконец-то перешёл с бега на шаг.

Здесь вдоль дороги тянулись неповреждённые ограды, из-за которых уже кое-где выглядывали осмелевшие обыватели. Дома тоже казались целыми, и даже стёкла в окнах не были выбиты. Убедившись, что этот район вроде бы не интересовал немецких лётчиков, Зяма с мостовой перешёл на тротуар и заторопился к себе, в предместье Лидавк, где он перед самой войной снял обывательскую квартиру.

На ходу его мысли вернулись к неудачной попытке покинуть город. С утра ему казалось, что путь к отступлению свободен, и Зяма теперь на все корки клял свои колебания на предмет уходить ли немедленно или немного подождать. Кто ж знал, что немцы обойдут город и перехватят магистраль, по которой уходили остатки войск?

Впрочем, теперь жалеть об этом было поздно, и следовало подумать, как быть дальше. Решение напрашивалось самое простое: вернуться к себе домой, а там, прикинув как и что, или попробовать всё-таки выбраться из города, или же, затаившись где-нибудь, выждать время.

Под эти невесёлые размышления Зяма миновал предместье и, подойдя к мосту через небольшую речушку, отделявшую слободу Лидавк от собственно города, вздрогнул от неожиданности. На другой стороне, преграждая ему путь, стояло человек пять ражих парней.

У каждого за спиной был чем-то набитый мешок, и Зяма понял, что это не иначе как мародёры, которые, не убоявшись бомбёжки, ходили грабить брошенные дома. Посчитав, что своим оборванным видом он для парней не представляет интереса, Зяма вступил на мост, но его тут же остановили окриком:

— Эй ты, жидок, а ну погодь!

Один из парней, видимо, главный, скинул с плеча мешок и, сделав шаг вперёд, с неприкрытой угрозой процедил:

— И куда это ты, сучий сын, топаешь?

— Домой… — испуганно озираясь, машинально протянул Зяма и, сбившись с шага, остановился.

— Ах, домой… — насмешливо передразнил его парень и повернулся к своим приятелям. — А что, хлопцы, не показать ли жиду, где его дом?

— Это можно… Покажем, — загоготали те и дружно двинулись вперёд с явным намерением скинуть Зяму с моста.

Ясно обозначившаяся опасность придала Зяме силы, и тот, на секунду вспомнив, что он всё ещё милиционер, выхватил спрятанный под полой наган.

— А ну назад!

Видимо, недавно пережитая опасность сказалась, нервы Зямы не выдержали, и он сам того не ожидая, нажал спуск. Гром выстрела и неожиданный отпор ошарашил мародёров, а их старший, зажимая рукой окровавленное ухо (похоже, выпущенная наобум пуля всё-таки зацепила его), первым бросился наутёк с воплем:

— Тикаймо, хлопцы, то комуняка!

Его приятели, не заставив себя упрашивать, так и сыпанули в разные стороны, а Зяма, как-то внезапно успокоившись, спрятал наган и зашагал дальше…

* * *

Через разбитый центр сплошным потоком шли воинские колонны немцев. Сапёры вермахта довольно быстро расчистили проезжую часть, и теперь мощные «бюсинги», «мерседесы» и трёхтонные «оппель-блицы» ехали один за другим, обдавая всё вокруг сизыми облачками газойля.

Это были уже не передовые войска, а тыловые подразделения, везшие к фронту боеприпасы, горючее и ещё много всего того, что требовалось там, на линии фронта. И странным образом, как раз эти бесконечные снабженческие колонны создавали впечатление непреодолимой мощи.

Именно так думал районовый Смерека, торчавший на бывшем перекрёстке улицы Легионов и провожавший удивлённым взглядом каждый проезжавший мимо него грузовик. Ему, командиру боёвки, считавшему себя опытным военным, только сейчас стало ясно, что нужно для победы.

И здесь, стоя на тротуаре, усыпанном битым кирпичом и разными обломками, Смерека понял, насколько утопичны планы националистов, так горячо обсуждавшиеся в преддверии войны почти на всех конспиративных квартирах, в тайных бункерах и при каждой встрече провидников.

Ведь для того, чтобы начать долгожданную войну за освобождение, надо не только собрать тысячи рядовых бойцов (а они были) и вооружить их (что тоже более или менее возможно), но ещё и обеспечить собранное воинство вот таким невероятным количеством всего необходимого.

Уяснив это, Смерека насупился, проводил долгим взглядом очередной гружённый под завязку «бюсинг» и, опустив голову, зашагал по уже хорошо наметившейся пешеходной тропинке, которая, петляя среди развалин, вела в сторону от разбитого центра.

Главная конспиративная квартира находилась в русской части города. Дома здесь, чудом уцелевшие при бомбёжке, отличались вычурностью кирпичной кладки и своеобразием фронтонов. Возле одного из них, с львиными мордами в каждом оконном ключе, Смерека остановился и начал осматриваться. Судя по всему, слежки опасаться не приходилось, но сказалась привычка.

Убедившись, что всё чисто, Смерека через сквозную браму прошёл во внутренний двор и, даже не постучавшись, нырнул в дверь чёрного хода. Поднявшись по замызганной лестнице на второй этаж, он крутанул флажок звонка, вставленного прямо в стенку, рядом с косяком.

Дверь распахнулась почти сразу. Хозяин, узнав Смереку, жестом предложил гостю войти и через кухню провёл в комнату. Здесь его ждали двое. Широко улыбнувшись, Смерека сказал:

— Друже Змий, друже Стрилець, щиро витаю вас з велыкими зминами, — и без приглашения сел к столу.

Какое-то время все трое молчали, многозначительно поглядывая друг на друга, и только выдержав с минуту, Стрилець прихлопнул по столу ладонями и коротко выдохнул:

— Нарешти дочекались…

— Так-то оно так, только начало не больно удачное… — вздохнул Змий, и за столом снова воцарилось молчание.

Все трое отлично понимали, что речь идёт о недавних событиях во Львове, где радикальное крыло националистов от своего имени заявило про создание «незалежной» Украины. При этом немцы сначала вроде бы приветствовали их действия, но потом, внезапно изменив своё мнение, просто-напросто разогнали самопровозглашённый уряд.

Несколько затянувшуюся паузу на этот раз, окинув взглядом собравшихся, первым прервал Смерека:

— Одно добре, що теперь немцы показали своё ставлення до наших прагнень.

— Ну да, — даже не пытаясь скрыть разочарование, вздохнул Стрилець. — Но мы ж на них так рассчитывали…

— На себя надо рассчитывать! — стукнул кулаком по столу Змий. — Разве нас мало? Ладно, согласен, хлопцы во Львое трохи поторопились, но нас же много и мы организованны. Судите сами, ОУН-Б, ОУН-М. Опять же демократы-петлюровцы, монархисты-гетманцы, да и народ с нами. Нет, что там ни говори, мы сила!

— Это если договоримся… — как-то двусмысленно заметил Стрилець, а Смерека, посмотрев в упор на Змия, спросил:

— А как ты всё это представляешь, друже?

— Как? — переспросил Змий и немного подумав, сказал: — Видверто кажучи, и москали, и нимци нам вороги. Но они воюют друг с другом, и наверняка будут предельно ослаблены, вот тогда выступим мы.

— Каким образом? — бросил Стрилець.

— Общее восстание, — убеждённо заявил Змий. — Мы захватим города, железнодорожные станции, дороги, и тогда будет наш верх!

Змий поочерёдно посмотрел на своих собеседников, и тут Смерека, внезапно вспомнив бесконечные колонны грузовиков, виденные им на улице Легионов, негромко возразил:

— Согласен, выступить можно. Но у немцев и россиян танки, самолёты, пушки. У них оружие, снаряды, патроны. И если будет восстание, то это война не на один день. Где тогда нам всё это брать?

Змий, словно только теперь подумав об этом, растерянно умолк, зато Стрилець как-то загадочно усмехнулся:

— Нам всё это дадут. Есть такие державы, которые согласны, чтобы Украина была вильною и незалежною.

И Смерека, и Змий поняли, кого он имеет в виду, и, не подвергая сомнению его слова, согласно кивнули. Стрилець же ещё раз усмехнулся и уже совсем по-деловому заметил:

— Нам пока что не о будущем восстании думать надо, а о том, что именно сейчас для нас главное.

— Так это же ясно! — с жаром ответил Змий. — Нам везде надо своих людей ставить. Всё равно немцы без нас никуда. А если по селам та мистечкам будет наша администрация, да вдобавок ещё и полиция, то…

Змий не договорил, зато Стрилець, словно продолжая свою собственную мысль, заключил:

— Полиция полицией, это позже, а сейчас, немедленно, нашим людям надо начать сбор брошенного оружия и, главное, используя момент, создать свои группы самообороны.

Зачем такие группы нужны, Стрилець не сказал, но оба его собеседника и так поняли, что это не что иное, как первые шаги по созданию собственных вооружённых сил…

* * *

Дмитро Иванчук почти неделю безвылазно просидел в дровяном сарае. Ему казалось, что как только он покинет своё убежище, его немедленно схватят и вернут назад в тюрьму или хуже того — сразу расстреляют. О том, чтобы переплыть реку и уйти к себе в село, он даже не помышлял, отлично зная, что стоит ему только появиться дома, как Гараська Патынок или ещё кто из активистов немедленно донесут куда следует.

Правда, начавшийся практически беспрерывный обстрел центра города давал Иванчуку надежду, что, может быть, вскоре всё изменится, и он, как мог, тянул время. Напоследок Ирена Ковальская оставила ему кое-какую еду, и Дмитро терпеливо ждал. Однако харчи кончились, и уже третий день во рту беглеца маковой росинки не было, отчего он мог думать только о хлебе.

В конце концов голод заставил Иванчука оставить дровяной сарай, и он, перелезши через ограду, вышел на улицу, где было на удивление тихо. Никаких прохожих не появлялось, из-за заборов не выглядывали любопытные, а обывательские дома, густо жавшиеся к дороге, вообще казались вымершими.

Так никого и не встретив, Дмитро дошёл до перекрёстка, свернул за угол и тут испуганно остановился. Чуть дальше на тротуаре группой стояли солдаты в незнакомой серо-зелёной форме и о чём-то возбуждённо толковали. Поняв, что это немцы, Дмитро на всякий случай хотел было вернуся назад, но тут увидел, как какие-то дядьки в вышиванках смело прошли мимо солдат, которые, ни на кого не обращая внимания, продолжали весело гоготать.

На всякий случай перейдя улицу, Дмитро тоже прошёл мимо солдат и, уже осмелев, увереннее зашагал дальше. Ближе к центру людей становилось всё больше, одна за другой проносились машины, и вдруг Дмитро увидел, как из двора выехала повозка, до отказа гружённая ящиками с сельтерской.

Это значило, что в городе началась обычная жизнь, и мысль о еде с новой силой вновь овладела Дмитром. Теперь он шёл, прикидывая, где бы можно было малость подкрепиться, но чем больше парень об этом думал, тем яснее понимал, что мечты эти несбыточны.

Денег у него никаких не было, обменять что-либо из одежды — пустое дело, и Дмитро шёл, куда глаза глядят, не зная, как быть дальше. Правда, в одном месте из проулка так густо потянуло вкусным запахом солдатской кухни, что Дмитро даже приостановился, но, увидев сновавших неподалеку немцев, только вздохнул и понуро зашагал дальше.

Внезапно откуда-то издалека донёсся звон церковного колокола. Дмитро прислушался, встрепенулся и, решив, что уж где-где, а на паперти он может хотя бы на что-то надеяться, заторопился в ту сторону, с удивлением заметив, что одновременно с ним туда же идёт довольно много людей.

Ноги привели Дмитра в Старый город. Колокол, на звук которого шёл Иванчук, перестал звонить, но народа кругом становилось всё больше, и парень, решив, что идёт правильно, несколько приободрился. По улице Кафедральной он дошёл до костёла, обогнул отдельно стоявшую звонницу и тут замер от удивления.

Вся площадь перед замком была заполнена горожанами. Правее воротной башни, рядом с одноэтажным зданием бывшей жилконторы, Дмитро углядел невысокую трибуну, увитую свежей зеленью. Стоявшие на ней несколько человек о чём-то совещались, и Дмитро заинтересованно начал осматриваться.

Дальше, чуть в стороне от здания жилконторы, над головами собравшихся высился дубовый крест с прибитой к нему табличкой. Что на ней написано, Дмитро разглядеть не мог и принялся было протискиваться ближе, но тут один из стоявших на трибуне сделал шаг вперёд и громко выкрикнул:

— Шановне товариство! Мы все свидетели преступления учинённого большевистскими палачами против украинцев! Тут, под этим крестом лежат замученные большевиками лучшие из лучших. Те, кто хотел свободы и счастья для своего народа!

В ответ на этот эмоциональный выкрик толпа загудела, и то тут, то там начало раздаваться:

— Проклятые палачи!.. За что людей убивали?..

— Всех постреляно!.. Матка Боска, всех!..

— За что убивать?!

Слыша всё это вокруг себя, Дмитро завертел головой и внезапно понял, что речь идёт о том расстреле в тюрьме, которого он сам чудом избежал. Одновременно парень разглядел за деревьями край той самой стены с ещё заметным проломом, и жаркая волна ударила ему в голову.

Ещё не понимая, зачем он это делает, Дмитро начал проталкиваться ближе к трибуне, а подойдя, вдруг узнал среди стоявших там людей бывшего с ним в одной камере пана. И сразу в голове парня возникала мысль, что именно к этому человеку он может обратиться за помощью.

Тем времена митинг шёл своим чередом, толпа волновалась, шумела, местами раздавался истеричный плач, но теперь внимание Дмитра было сконцентрировано только на одном, и когда, едва закончив выступления, верховоды сошли с трибуны, Дмитро стал пробираться к ним поближе.

Оказавшись рядом со ставшим таким важным сокамерником, Дмитро решился остановить его и севшим от волнения голосом попросил:

— Пане Голимбиевский, допоможить…

Секунду тот недоумённо смотрел на Дмитра, но потом удивлённо воскликнул:

— Ты?.. Уцелел?

— Я, пане Голимбиевский, я… — Дмитро криво улыбнулся.

В ответ Голимбиевский тоже заулыбался.

— Ты как?.. Где?.. Помочь-то тебе чем?

— Мени б грошей трохи. Я потим виддам… — засмущался Дмитро. — Я ж тут в сарае весь час ховался…

— А, так ты ж есть хочешь, — догадался Голимбиевский и решительно предложил: — Пошли накормлю…

Он потащил Дмитра в сторону от площади и завёл в явно недавно открытую харчевню, на стене которой красовалась надпись: «Вода содова».

Здесь Голимбиевский заказал Дмитру жареной домашней колбасы и, подождав, пока парень малость насытится, спросил:

— Что делать-то думаешь?

Дмитро жадно сглотнул очередной кусок и помотал головой.

— Не знаю, пане…

— Не знаешь… — Голимбиевский хитро посмотрел на парня. — Слушай, а в полицию служить пойдёшь?

— Куда? — от неожиданности Дмитро даже перестал жевать и неуверенно возразил: — А меня разве возьмут, я ж в КПЗУ был…

— Возьмут. Тюрьма, брат, лучшая прививка от большевизма, — и Голимбиевский подвинул тарелку ближе к Дмитру…

* * *

Лейтенант НКВД Игнат Соколов пробирался в город берегом небольшой речки. Здесь густо разросшиеся кусты подступали к самой воде, и в случае какой-либо опасности был шанс немедленно скрыться с глаз. Правда, дальше, уже по открытому месту, речушка текла прямо через город, но лейтенант не без основания надеялся, что немецких постов там нет.

Вообще-то Соколов знал, что рано или поздно встречи с патрулями не избежать, и на этот случай кое-какие документы у него имелись, но лучше, если это произойдёт позже, когда он более-менее сможет осмотреться, а пока его целью было по возможности незаметно выйти на нужный адрес.

По заданию, полученному буквально на днях, ему следовало надолго осесть в этом городе и постараться устроиться на работу. Конечно, паспорт с нужной пропиской у лейтенанта имелся, но пока что советский, и ему ещё предстояло обзавестись новыми документами.

Прикидывая на ходу, как ему лучше добраться к дому, где его должен был ждать свой человек, лейтенант обогнул очередной куст и остановился. Дальше у реки шли какие-то работы. Человек сорок, рассредоточившись вдоль берега, вбивали по урезу деревянные колья. Судя по тому, что в стороне от работающих торчал вахман, это была немецкая затея, и, похоже, дальше следовало идти с опаской.

Впрочем, по тропке с косогора мимо вахмана то и дело спокойно проходили люди, явно не имевшие к работам никакого отношения, и Игнат решил рискнуть. Поднявшись выше по косогору, он выбрался на тропинку и уже по ней пошёл дальше.

Тревога оказалась напрасной. Вахман, наблюдавший за работами, даже не взглянул в сторону лейтенанта, и тот без помех вышел к пруду, возле которого даже сейчас торчало несколько заядлых рыбаков. Вспомнив карту, лейтенант понял, что где-то рядом должен быть мост.

И точно, через каких-то сотню метров Игнат увидел этот мостик и, немного поколебавшись, поднялся к нему. Здесь уже шла городская улица, было довольно много прохожих, и лейтенант, смешавшись с ними, зашагал по дороге, поднимавшейся на центральный холм.

Теперь Соколов шёл, напряжённо поглядывая по сторонам, ожидая вот-вот увидеть немцев, и не ошибся. Он как раз поравнялся с довольно помпезным зданием бывшего Дома Красной армии и увидел, что на ступеньках главного входа возле парных статуй лётчика и пехотинца фотографируют друг друга солдаты в форме «фельдграу». Над ними на уровне второго этажа висел разорванный на куски большой портрет товарища Сталина, и только теперь лейтенант ясно осознал, что он находится в оккупированном городе.

Впрочем, к неприглядному дому, стоявшему на кривой улочке, огибавшей холм, Игнат добрался без приключений. Дом построили на склоне, и потому с улицы он был одноэтажным, с задней же стороны у него было ещё и довольно солидное цокольное помещение.

Зайдя во двор, лейтенант по наружной лестнице поднялся на второй этаж и, поколебавшись секунду, крутнул звоночек. Дверь открыл молодой парень и выжидательно посмотрел на гостя.

— Вы Сергей? — спросил лейтенант и, когда хозяин молча кивнул, добавил: — Я к вам от Ардальона Анатольевича.

— Как он? — не удивившись, спросил парень.

— Просил приютить, — улыбнулся лейтенант.

— На сколько, на пару дней или на неделю? — искоса глянув на гостя, поинтересовался хозяин.

— На полторы, — коротко ответил лейтенант, и парень, кивнув, отступил в сторону, приглашая войти.

В убого обставленной комнатушке Сергей усадил Соколова за стол и первым делом спросил:

— Как добрались?

— Без приключений, — коротко ответил лейтенант и, в свою очередь, поинтересовался: — А как тут?

— По-разному…

Так и не присевший к столу хозяин, потоптавшись по комнате, прошёл в маленькую кухоньку, и через минуту там зашипел примус, а ещё чуть позже Сергей, вернувшись назад, сказал:

— Сейчас чай пить будем. С дороги в самый раз…

Теперь хозяин тоже присел к столу и молча смотрел на гостя, явно ожидая, что тот скажет.

Лейтенант это прекрасно понял, однако разговор всё-таки начал с нейтральной темы, задав вопрос:

— Я, как сюда шёл, на берегу речки каких-то арестованных видел. Работают под охраной.

— А это немцы евреев собрали, и они зачем-то речной берег хворостом укрепляют, — пояснил Сергей.

— Порядок, значит, наводят?.. — уточнил лейтенант.

— Ну да, «орднунг». — Сергей неожиданно выругался. — Ещё тот порядок! В парке памятник товарищу Сталину кувалдой разбили…

— Что, немцы? — удивился лейтенант.

— Какое там… — махнул рукою Сергей. — Местные. А немцы тех же евреев заставили все бюсты выдающихся деятелей, что при советской власти установили, снять и на Згариско в старых колодцах закопать…

— Згариско, это где? — не понял лейтенант. — На штабной карте я такого названия не видел.

— Новое, — пояснил Сергей. — Там, где обе наши речки близко протекают, дорога по холму идёт. Узкое место. А это ж стратегическое шоссе. Вот немцы и бомбили так, что там одни развалины остались. А так ничего. И Заречье, и окраины остались целые…

— Ну, с домами ясно, — вздохнул лейтенант и обеспокоенно спросил: — А как люди? Люди наши есть?

— Были… — Сергей на минутку умолк и только потом ответил: — Немцы всех советских работников, что уйти не успели, в банковский подвал заперли, а потом вообще расстреляли…

— Да… — Лейтенант тоже помолчал, а потом уточнил: — Я про других людей спрашиваю. Таких, как ты…

— Люди, говоришь, — Сергей опять выматерился. — А люди — это мы с тобой, да ещё нас двое…

— Но мне говорили… — начал лейтенант, однако Сергей перебил его:

— Не успели ничего, понял?

Лейтенант промолчал. Сейчас он предельно ясно уяснил себе, что всё придётся начинать с нуля…

* * *

Зяма шёл в общей колонне, толкая перед собой тачку с пожитками. Казавшаяся сначала лёгкой тачка становилась всё тяжелее, и вдобавок всякие невесёлые мысли лезли Зяме в голову. Поначалу всё складывалось вроде бы удачно. После стычки с мародёрами Зяма заскочил к себе домой, наскоро собрал вещи и в тот же день перебрался на жительство в пригородное село Жедачув, где половина жителей была евреи.

Народец тут подобрался со всячинкой. Портные, сапожники, мелкие торговцы, но основную массу составляли гендляры, предпочитавшие держаться в тени. А самое главное, здесь, в селе, Зяму не знали, и никто даже не интересовался, кто он и откуда.

Но так продолжалось недолго. В один непрекрасный день на сельской улице появились шуцманы и, обходя дом за домом, принялись отлавливать евреев. Потом, разрешив взять с собой только то, что каждый сможет унести сам, построили всех в колонну и объявили о приказе переселяться в город.

К удивлению Зямы, немцы повели евреев прямо по бывшей улице Сталина. Правда, как теперь её следует называть, было не ясно, но судя по уже сорванным везде прежним табличкам, выходило, что новые власти собираются переименовать улицу на свой лад.

В остальном всё выглядело по-прежнему. Даже разрушений было, в общем-то, немного. Только в одном месте, у поворота к базару, бомбёжка почти до основания снесла обувной магазин Кронштейна и стоявший напротив него главный кинотеатр города «Солейль».

Но и здесь завалы, образовавшиеся от обрушившихся стен, с проезжей части были убраны, а дальше в глубине квартала Зяма увидел, как люди в советской военной форме, но без ремней, складывают уцелевшие кирпичи в аккуратные штабеля.

Зяме было ясно, что здесь на разборке завалов работают русские военнопленные. Значит, скорее всего, и их, евреев, тоже определят на какие-то работы. Однако предположение оказалось неверным. Колонну довели до моста через старицу, за которым, ограждая целый район «Шанхая», тянулся забор из колючей проволоки.

У ворот дежурила пара полицейских, а когда колонну завели за ограду, немцы объявили, что теперь «Шанхай» является отдельной территорией, где будут жить только евреи, и что покидать её без специального разрешения переселённым сюда строго воспрещается.

Для Зямы обустройство на новом месте много времени не заняло. Как оказалось, их колонна прибыла сюда одной из первых, и потому пока что новоприбывшим было, где селиться. Зяме даже досталось отдельное помещение. Правда, это была маленькая, сыроватая полуподвальная комнатушка с выходом прямо на тротуар, но, похоже, Зяме повезло, потому что, как он видел, других селили примерно на такую же площадь целыми семьями.

Сложив свои вещички в угол, Зяма уселся на оказавшийся здесь колченогий стул и задумался. Ему следовало решить, как быть дальше, и, кроме того, существовала опасность, что здесь найдутся те, кто знал о его прежней службе в милиции. Но именно она-то и изменила характер Зямы, а тайно принесённый сюда револьвер тоже придавал некоторую уверенность.

Впрочем, как ни ломай голову, следовало выяснить, что здесь и как. Придя к такому выводу, Зяма встал со своего стула и, оставив сырой подвал, по кривой улочке направился в сторону синагоги, где, как он не без основания предположил, есть возможность выяснить многое из того, что его интересует.

У синагоги народу и впрямь было много. Толпившиеся здесь евреи обменивались слухами, догадками и высказывали порой самые невероятные предположения. Впрочем, послушав эти разговоры, Зяма пришёл к выводу, что никто ничего толком не знает.

Послонявшись ещё малость и заключив, что делать тут нечего, Зяма совсем уж собрался уходить, как вдруг ему показалось, будто в толпе мелькнуло знакомое лицо. Это было так неожиданно, и Зяма решил, что ошибся, но желание проверить оказалось сильнее, заставив его пойти в ту сторону.

Конечно, никого там не увидев, Зяма в растерянности остановился и вдруг замер, чуть ли не задрожав от радости. Прямо на него, выйдя из-за угла синагоги, шла Рива. Откуда она тут взялась, было неясно, но для Зямы это не имело никакого значения.

— Это ты?.. — и ошарашенный неожиданной встречей парень принялся бестолково топтаться вокруг девушки.

— Я… — грустно ответила Рива и как-то странно посмотрела на Зяму, а тот, наконец-то собравшись с мыслями, удивлённо сказал:

— А я думал, что вы остались в Одессе…

— Как видишь, нет… — с непонятным безразличием ответила Рива и решительно пошла к боковой улочке, уводившей в сторону от синагоги.

— Значит, вы тоже тут… — произнёс вслух Зяма и вслед ей спросил: — А где дядя? Он тоже здесь?

— Дяди нет, я перед самой войной одна вернулась, — ответила Рива, даже не посмотрев на Зяму, который, забежав сбоку, неловко загородил ей дорогу.

— Не понял, как это?

— Очень просто, — Рива остановилась. — В Одессе дядю арестовали.

— Как это арестовали? — вытаращил глаза Зяма. — За что?

— А я знаю? — Рива хотела обойти мешавшего ей Зяму, однако совсем сбитый с толку парень схватил её за руку.

— Подожди, такого вовсе быть не может. Что он такого сделал?

— Что он такого сделал?.. — повторила вопрос Рива и в упор посмотрела на Зяму, будто решая, стоит ему что-то пояснять или нет.

Но, видимо, всё происшедшее где-то там, в Одессе, настолько давило девушку, что она сама взяла парня за руку и тяжело вздохнула. Похоже, ей перед кем-то надо было выговориться, а Зяма как-никак был свой, и девушка сбивчиво начала:

— Понимаешь, дядя встретил там своих старых друзей, и у него с ними были какие-то дела, а потом его арестовало НКВД…

— НКВД? — перебил её Зяма. — Ты не путаешь? Может, просто милиция?

— Не путаю, — снова вздохнула Рива. — Видимо, там было что-то серьёзное. Я не знаю, мне никто ничего не говорил. Но эти дядины друзья сразу отвели меня на другую квартиру. А когда за мной тоже пришли, сказали, что я куда-то уехала… Потом я и вправду уехала сюда, домой, а про дядю ничего не известно…

— Вот даже как… — не зная, что и сказать, протянул Зяма, а Рива, отпустив руку парня, медленно пошла дальше.

Зяма зашагал следом, собираясь расспросить, когда она точно приехала и как оказалась в «Шанхае», но Рива больше не произнесла ни слова.

Вообще-то было ясно, что Зямино присутствие Риве в тягость, но парень, не замечая этого, продолжал идти рядом…

* * *

Остап осматривался по сторонам так, как будто впервые видел эту комнату. Сегодня он наконец-то почувствовал, что выздоравливает, и потому смотрел на всё совсем другими глазами. Конечно, ранение давало о себе знать, любое шевеление ещё причиняло боль, но если лежать неподвижно, то она постепенно отпускала, и тогда Остап блаженно замирал в своей койке, лишь осторожно чуть поворачивая голову в ту или иную сторону.

Особое внимание привлекал стеклянный медицинский шкаф. Остапу вспомнилось, как раньше, в полубредовом состоянии, он представлялся ему неким светлым пятном, испещрённым металлическими проблесками. Теперь же парень отчётливо видел прозрачные полки, на которых в образцовом порядке лежал хирургический инструмент.

Окно палаты было открыто, и через него в комнату потоком вливался свежий воздух, пропитанный садовыми ароматами и напоённый дыханием протекавшей совсем рядом, буквально за оградой усадьбы, реки. Лёжа на койке, Остап не мог видеть деревьев сада, но он слышал, как шелестят их листья, и ему даже казалось, что он различает тихое журчание воды.

Такое состояние ясно указывало на начавшееся выздоровление, и Остап был полностью поглощён созерцанием, которое внезапно нарушил звук открываемой двери. Парень медленно повернул голову и увидел, что в комнату, стараясь не шуметь, вошёл доктор Штейн.

Врач заученно улыбнулся пациенту, но от Остапа не укрылось, что, судя по поджатым губам и напряжённому взгляду, доктор чем-то встревожен. Остап было решил, что с его раной что-то не так, но Штейн сел на табурет стоявший рядом с кроватью, и бодро сообщил:

— Ну-с, батенька мой, могу вас обрадовать: идём на поправку.

— Да я и сам это чувствую, — улыбнулся Остап.

— Вот и прекрасно, — доктор довольно потёр руки. — Прекрасно…

Штейн хотел ещё что-то сказать, но внезапно возникший где-то в глубине дома шум заставил его отвлечься. Доктор удивлённо глянул в сторону двери, и почти сразу шум, настороживший его, повторился, создав впечатление, что в доме что-то упало.

Штейн сорвался с места, почти выбежав из комнаты, и следом за тем тоже напряжённо прислушивавшийся Остап различил звуки чужих голосов. Чьи они, понять было нельзя, но судя по отдельным выкрикам, парень заключил, что разговор там идёт на повышенных тонах.

Вообще-то Остап знал, что сегодня должен зайти проведать его считавший своим долгом регулярно навещать раненого Смерека, но его визит никоим образом не мог сопровождаться таким шумом и уж тем более ясно угадываемой перебранкой.

Остап напрягся, пытаясь понять, что же там происходит, и вдруг шум раздался совсем рядом, а дверь комнаты от удара распахнулась. Никак не ожидавший такого Остап приподнялся на постели и увидел, как в комнату ввалились двое полицейских, волочивших доктора Штейна по полу. Завидев Остапа, один из ворвавшихся полицаев обернулся и крикнул куда-то в коридор:

— Хлопцы, сюда, нашли!..

На этот крик в комнату ввалились ещё двое, сопровождавшие третьего, судя по начальственному виду, их старшего. Этот старший грозно посмотрел на Остапа и неожиданно ухмыльнулся.

— Что, совит, попался? Верно соседи сообщили, спрятал жид раненого! — Затем, обращаясь к полицаям, он приказал: — Берить его, хлопцы!

И тут произошло неожиданное. Один из полицаев кинулся к Остапу и радостно крикнул:

— Хлопци, та то ж не совит!

— А кто то? — опешил старший и быстро спросил: — Ты что, его знаешь?

— Та ж знаю, — заверил полицай. — То брат мий, теж Иванчук!

Остап недоумённо глянул на кричавшего и удивлённо раскрыл глаза. Перед ним в форме полицейского стоял Дмитро. Так внезапно встретившиеся братья не успели сказать друг другу пары слов, как за спинами полицаев кто-то рявкнул, и почти сразу в комнату ворвался Смерека.

— Это что такое! — с ходу заорал он и первым делом помог доктору Штейну встать на ноги.

Увидев взъярившегося районового старший полицай стушевался и путано принялся объяснять:

— Нам приказано, как есть доктор Штейн жид, значит, переселяться. Опять же узнали пораненного совита прячет, а то, выходит, его брат…

— Какой ещё брат? — удивился Смерека.

— Вот этот, — старший полицай показал на Дмитра.

— Что?.. Он брат?.. Тот самый? — Смерека недоумённо посмотрел на Остапа.

— Ну да, — кивнул Остап и добавил: — Только почему-то полицейский…

— Так… — Смерека задумался, а потом в упор посмотрел на Дмитра: — Ну расскажи…

— А чего рассказывать, — пожал плечами Дмитро. — Мне пан Голимбиевский сказал в полицию записаться. Он меня знает, мы с ним в одной камере сидели.

— Значит, ты его знаешь… — в голосе Смереки возникла странная интонация.

— Так я и вас видел, — улыбнулся Дмитро. — Вы пид час митингу памяти загиблых на трибуне рядом с паном Голимбиевским стояли.

Упоминание о митинге заметно сменило отношение Смереки. Он уже другими глами посмотрел на Дмитра и усмехнулся:

— Вот, значит, как обернулось…

Районовый хотел было ещё что-то добавить, но тут вмешался старший полицейский, спросив:

— А нам как быть?

— Вам? — Смерека смерил полицая взглядом. — Возвращайтесь, пока вам тут арестовывать некого.

— Как же так, — забеспокоился полицай. — Опять же доктор жид…

— А это уже не твоё дело, — строго оборвал его Смерека. — Я сам обо всём переговорю с начальником полиции.

Полицейские затоптались, собираясь выйти, и тут подал голос молчавший до сих пор доктор Штейн:

— Послушайте, я понимаю, евреям приказано переехать, мне это уже сообщили. Но у меня на руках ваш раненый. Там, в «Шанхае», я думаю, таких условий не будет, и к тому я не знаю, можно ли его перевозить…

— Мы обо всём позаботимся, — заверил Штейна Смерека. — Пока всё остаётся по-прежнему.

Полицаи стали молча покидать комнату, и тут Смерека кинул старшему.

— Иванчука оставь тут.

— Ага, пускай доктор вроде как под арестом будет, — обрадовался такому решению старший и вышел…

* * *

Лейтенант НКВД Соколов так и остался жить у Сергея. Это было полнейшим нарушением всех правил конспирации, но оказавшись практически один на один с врагом, в оккупированном городе, оба эти молодых человека инстинктивно тянулись друг к другу и чувствовали себя так гораздо увереннее.

Время от времени они порознь выходили в город, пытаясь нащупать возможно уцелевшие связи. Но в целом такие походы оказывались безрезультатными и приводили к жарким спорам, частенько заканчивавшимся взаимными упрёками.

Вот и сегодня, покончив с не слишком обильным обедом, Сергей принялся мыть посуду и, громыхая тарелками, обратился к Игнату:

— Ну и как, лейтенант, долго мы ещё будем сидеть сложа руки?

— А что ты предлагаешь? — Соколов посмотрел на Сергея.

— Как что, действовать! — загорячился Сергей.

— Действовать… — лейтенант скептически скривился и начал перечислять: — Рации у нас нет, радиста тоже. Разведданные передавать некому, связи нет… Не, Серёга, ждать надо, нас же целая группа подойти должна…

— Чего ждать? Больше никто не придёт. Наши вон как далеко отступили. — Сергей бросил возиться с посудой и, присев к столу, в упор посмотрел на товарища. — Об этом что скажешь?

— Я ж пришёл, — спокойно возразил лейтенант.

— Ладно, ты пришёл, — согласился Сергей. — Пусть другие тоже придут. Только они ж нас спросят, а что мы сделали?

— Что сделали? — лейтенант помолчал и, словно пытаясь оправдаться, грустно заметил: — А что мы можем сделать?

— Начать мстить! — Сергей сорвался с места и заходил по комнате. — Они наших, кто остался, всех расстреляли, ну и мы должны…

— Мстить, говоришь? — лейтенант поджал губы. — Значит, и оружие у тебя где-то припрятано?

— Само собой. — Сергей перестал ходить по комнате.

— Какое? — уточнил лейтенант.

— Автомат ППД, — с гордостью заявил Сергей.

— Что? — лейтенант презрительно скривился и фыркнул: — Какой дурак тебе его всучил?

— Почему дурак? — удивился Сергей. — Хорошее оружие.

— Хорошее-то оно хорошее, вот только прятать его трудно. Носить по городу тоже не того. Диск из-под любой одежды торчать будет, а стрелять начнёшь, так на такую пальбу полгарнизона сбежится.

Поняв, что в словах лейтенанта есть резон, Сергей снова сел и не особо уверенно добавил:

— Так у меня ещё и наган есть…

— Наган… наган… — Лейтенант постучал пальцами по столу. — И у меня ТТ. Уже кое-что, пожалуй, можно попробовать…

— Ну, конечно! — так и загорелся Сергей. — Подстрелим парочку важных немцев, другие испугаются!

— А что, пожалуй… — лейтенант задумался. — Вот только рекогносцировку произвести надо. Посмотреть толком, как и что…

— Так проведём, — готовый действовать немедленно Сергей сорвался со стула. — Когда?

— А чего тянуть?.. Давай сегодня, — и лейтенант, достав из-за пояса ТТ, начал прямо на столе разбирать пистолет.

В город они пошли ближе к вечеру. Народу на улицах было немного, и, к большому разочарованию Сергея, немцы, которые им встречались, как назло, были совсем не в больших чинах. Стрелять же в первого попавшегося Сергей не собирался.

Так они прогулялись из конца в конец по главной улице, называвшейся теперь «Гитлерштрассе», и направились в сторону театра, где, как надеялся лейтенант, им может повезти больше. К тому же было известно, что прилегающий к нему район облюбован оккупантами.

До объявленного немцами комендантского часа оставалось ещё минут сорок, когда лейтенант с Сергеем подошли к одноэтажному зданию «КИП». Ресторан бывшего польского клуба интеллигенции працевничей работал вовсю, и через открытое по летнему времени угловое окно доносилась громкая музыка.

— Слушай, лейтенант, давай я сейчас прямо в окно шмальну, — нервно предложил Сергей, быстро осматриваясь по сторонам.

— Что, так сразу? — заволновался Соколов и попытался урезонить товарища: — Без подготовки не стоит…

— Да какая к чертям подготовка? Пальну — и ходу. Прикрой…

Сергей решительно шагнул вперёд, а на секунду заколебавшийся лейтенант дёрнулся было его остановить, но потом, пробормотав:

— Ладно… — в свою очередь, начал осматриваться.

Тем временем Сергей быстро подошёл к стене здания и заглянул в окно. Зал ресторана был полон. Электрический свет притушен, на столах горели свечи, оркестр играл «Милонгу», и то тут, то там раздавались взрывы хохота, порой заглушавшие мелодию.

С минуту Сергей приглядывался к посетителям, выбирая цель, но потом, враз отбросив все колебания, вскинул наган и, громко крикнув:

— Слава Украине! — нажал спуск.

В зале сразу началось нечто невообразимое. Попали ли в кого пули, было неясно, но бутылки полетели на пол, свечи стали гаснуть, а перепуганные люди полезли под столы или особенно те, кто с пьяну не успел сообразить, что происходит, завертелись на месте.

После очередного выстрела произошла осечка, и Сергей, сунув револьвер под рубаху, со всех ног кинулся прочь от ресторана. Лейтенант метнулся следом и догнал стрелка только через два квартала. Схватив Сергея за рукав, лейтенант сердито прошипел ему на ухо:

— Не беги, дурак…

Сергей, у которого от напряжения чуть не случился нервный срыв, малость успокоился и заставил себя идти шагом. Однако они оба все равно шли слишком быстро, привлекая внимание, и лейтенант, заметив состояние товарища, снова слегка придержал его, а потом спросил:

— С чего это ты «Слава Украине» вдруг заорал?

— А нехай немцы на своих попыхачей думают, — и Сергей, нервно хохотнув, нырнул в тёмный проулок.

Лейтенант, на всякий случай удостоверившись, не идёт ли кто следом, поспешил за ним…

* * *

Друже Стрилець был вне себя от ярости и бегал по комнате из угла а угол, то и дело налетая на всё время попадавшийся ему по дороге стул. Напротив, друже Змий и друже Смерека молча сидели за столом, мрачно уставившись друг на друга.

Вообще-то сейчас всем троим провидныкам было о чём подумать. Неожиданная стрельба по завсегдатаям ресторана всполошила немцев и сильно аукнулась националистам. А кто мог стрелять, сидевшим в комнате было предельно ясно.

Раскол между ОУН-М и ОУН-Б после ликвидации немцами правительства Ярослава Стецька обострился настолько, что совсем недавно походная группа мельниковцев, посланная на восток, была обстреляна бандеровцами, а её руководитель, полковник Сциборский, убит.

Стрилець наконец-то перестал бегать вокруг стола и, остановившись, по-деловому спросил:

— Друже Змий, мне сказали, ты был тогда в ресторане, расскажи толком, что там произошло?

— Да, был, — словно очнувшись, провиднык резко поднял голову. — Поначалу всё шло, как обычно. Народ был, наши и немцев тоже человек двадцать. Ещё в углу какая-то компания шумела здорово.

— Это несущественно, — перебил его Стрилець. — Как было?

— Как? — Змий на секунду задумался. — Да просто. Сначала за окном крикнули: «Слава Украине!», — а потом сразу стрелять начали.

— Стрелял один или несколько? — уточнил Стрилець.

— Сколько их было, не видел, но стрелял один, — ответил Змий.

— Так, так, так… — Стрилець было опять забегал по комнате, но снова остановился. — А выкрик был именно такой?

— Такой, — уверенно подтвердил Змий. — Сам слышал.

— А ты что скажешь? — Змий повернулся к Смереке.

— Что тут сказать… — Смерека пожал плечами.

Он только что вернулся из полицейской управы, где торчал с самого утра, и был в курсе расследования.

— Как что сказать? — удивился Стрилець. — В кого стреляли-то?

— Да там и сами понять не могут. Раненых пятеро, двоих зацепило только, а один тяжёлый.

— Немец? — Стрилець так и вскинулся.

— Нет, — Смерека отрицательно покачал головой и уточнил: — Среди раненых немцев только двое.

— Так, так, так… — опять забормотал Стрилець и сделал вывод: — Выходит, стреляли не в кого-то одного…

— Похоже, — согласился Змий

— Значит, это не атентат, а вроде как демонстрация…

— В полиции тоже так считают, — подтвердил Смерека.

Стрилець долго молчал, о чём-то думая, а потом заявил:

— Не иначе они. Бандеровцы. На них похоже…

— Они, они, — согласился с ним Змий. — Молодые, горячие. Выскочили раньше времени со своим заявлением. Тоже мне, правительство…

— Слишком молодые!.. — сердито фыркнул Смерека. — Понять не смогли, что сначала надо войско создать. Без армии нет державы.

— Ещё заявили, о своём уходе в подполье, с немцами, видишь ли, они бороться будут, — добавил Змий. — А сами своих стрелять начали. Полковник Сциборский не чета этим выскочкам был. Боевой офицер, ещё за УНР воевал и с политическим опытом…

— Вот-вот, — продолжил за него Стрилець. — Теперь ломай голову, как немцы себя поведут.

— Как поведут, ясно, — сказал Змий. — Но мы отмежеваться должны.

— Точно, — кивнул ему Стрилець и обратился к Смереке: — Друже, у тебя нужные контакты есть, отправляйся прямо сейчас и скажи…

— Я знаю, что сказать, — оборвал его Смерека и решительно встал со стула…

* * *

На улицах чувствовалась напряжённость. Чаще чем обычно встречались вооружённые патрули, у подозрительных проверяли документы, и, как догадывался Смерека, весь город переполняли слухи. Сам он по дороге зашёл в редакцию газеты «Вильне слово» и оттуда позвонил гауптману Клюге, с которым поддерживал постоянную связь.

Гауптман Клюге занимал одну из комнат в бывшем здании НКВД. Для того чтобы отыскать его, Смереке пришлось подняться на второй этаж, а потом ещё долго идти изогнутым коридором, повторявшим наружный контур здания, прежде чем перед районовым оказалась дверь с нужной табличкой. Смерека негромко постучал и, дождавшись ответа, вошёл в комнату.

Хозяин кабинета, начинающий полнеть офицер лет сорока, сидел за своим столом и сосредоточенно перебирал какие-то бумаги. Высокий лоб, казавшийся ещё больше из-за начинающейся лысины, и очки в золочёной оправе придавали ему профессорский вид.

— Герр Клюге… — Смерека неуверенно затоптался у двери.

— Слушаю, пан Смерека, — офицер поднял голову. — Мне кажется, нам есть о чём поговорить.

Он вежливо показал визитёру на стул, и когда Смерека уселся, спросил:

— И кто ж, по-вашему, всё это устроил?

— Поверьте, это не мы, герр Клюге, — горячо принялся убеждать гауптмана Смерека. — Это не мы!

— Знаю, — офицер кивнул. — И тем не менее такие выходки ваших коллег бросают тень на всех нациналистов.

— Но разве до сих пор мы вас не поддерживали? — осмелился возразить Смерека. — И до начала войны, и сейчас…

— Да, — перебил его гауптман. — И в результате вы создали свою администрацию, свою полицию, печатаете свою газету, разве не так?

Офицер строго посмотрел на провидныка, и, как ни странно, сразу почувствовав себя увереннее, Смерека сказал:

— Но мы же не скрываем, что наша цель — воссоздание дружественной Германии державы Украина.

— И мы вам в этом помогаем, — неожиданно усмехнулся гауптман. — Разве в батальонах «Роланд» и «Нахтигаль» не ваши люди? Я уж не говорю о формировании «Полесская Сич».

— И наши войсковики, которые служат в германской армии, тоже воюют с большевиками, — добавил Смерека.

— Знаю, — по лицу гауптмана пробежала тень. — Но это мельниковцы. А мы сейчас говорим про бандеровцев.

— Поверьте, герр Клюге, — в порыве искренности Смерека даже подался вперёд, — мы все осуждаем их поведение.

— Я в этом не сомневаюсь, — гауптман откинулся на спинку кресла и в упор посмотрел на Смереку. — И потому я хочу знать всё. Вы меня поняли?

— Так, герр Клюге, я заверяю, у вас будет исчерпывающая информация, — и Смерека облегчённо вздохнул…

* * *

Остап медленно шёл по тротуару и смотрел вокруг счастливыми глазами.

После долгого пребывания в закрытом помещении свежий воздух пьянил, и, хотя во всём теле ещё ощущалась слабость, парень понимал, что он окончательно выздоровел и больничная койка позади.

Рядом также медленно шёл Дмитро и, как только ему казалось, что Остап покачнулся, он немедленно брал его под руку. Час назад он забрал брата из дома Штейна, и, хотя доктор настоятельно советовал пока воздержаться от прогулок, Остап попросил Дмитра провести его по городу.

Время от времени останавливаясь отдохнуть, братья миновали путаные улочки Старого города и с замкового холма спустились к реке. В этом месте лет двадцать назад стояла водяная мельница, от которой ещё сохранились остатки запруды, сделанной из замшелых тесаных свай.

Место было тихое. Речка подмыла корни ив, росших вдоль берега, и деревья, склонившись над водой, образовали из ветвей зелёный навес. Братья уселись на валявшуюся здесь же трухлявую колоду и какое-то время сидели, прислушиваясь, как журчит вода, а потом Остап умиротворённо сказал:

— Добре тут как… Знаешь, брате, как я там в той больничке валялся, от реки запах шёл, и больше всего мне хотелось на бережку посидеть…

— Ну вот и сиди. Кто тебе мешает?.. — Дмитро отломил торчавшую из колоды щепку и начал крутить её в руках.

— Ну как сиди? — Остап вздохнул. — Война же…

— Ты что, и дальше воевать собрался? — Дмитро бросил щепку. — Я думал, ты опять учиться будешь.

— Какое сейчас ученье… — махнул рукою Остап. — Ты вон и то в полицию служить подался.

— Не. Я другое дело, — покачал головой Дмитро. — Сам знаешь, земли у меня мало, только-только прокормиться. А покупать землю сейчас, дело неверное. И опять-таки гроши треба. Кто мне их даст? До того ж слух идёт, немцы колхозы оставляют, и как оно дальше будет, дидько его знает. А тут я одет, обут, накормлен, до того ж гадаю, як все закончится, мне службу в полиции зачтут…

— И то верно, — согласился Остап. — А мне, брате, до войска…

— Ты що у нимцив служить будешь? — спросил Дмитро.

— Не, до них не пойду, — отрицательно замотал головой Остап.

— Так украинского ж войска нема, — возразил брату Дмитро.

— Будет, — твёрдо заявил Остап.

— Э, когда оно ещё будет, — хмыкнул Дмитро и вдруг оживился: — Слухай, а може, ты теж до полиции вступишь? Тебя начальником постерунка сделают, а я при тебе старшим полицаем. И чтоб не в городе, а десь, в селе, оно ж спокойнее будет…

— Спокойнее, говоришь? — усмехнулся Остап.

На какой-то момент в его голове мелькнуло желание и впрямь сделать так, как предлагает Дмитро, но Остап прогнал эту мысль, решительно заявив:

— Не, брате, я таки буду вийськовым.

— Ну как знаешь… — Дмитро поднялся с колоды. — Пошли, проведу тебя до дому, а то мне на дежурство скоро…

Медленно, с частыми остановками братья поднялись на крутой замковый холм и не спеша зашагали в сторону предместья, где жил Остап. Так они прошли через опустевший базар, потом мимо длинного здания спортивной школы и коротеньким переулком выбрались к «Гитлерштрассе».

На перекрёстке братьям пришлось задержаться. Тут у тротуара штабелями был сложен собранный из развалин горелый кирпич, и сейчас десятки плохо одетых людей вручную грузили его в кузова двух тупорылых «опель-блицев», вставших поперёк мостовой, загородив проезд.

Вообще-то сбоку пройти было можно, но Остап впервые оказался здесь и, остановившись, с удивлением смотрел на происшедшие перемены. Больше всего поражало, что когда-то шикарный магазин Кронштейна просто исчез. Остатки стен были разобраны, мусор вывезен, битая щебёнка равномерно разбросана, и теперь на месте трёхэтажного углового дома получилась сравнительно ровная площадка, возвышавшаяся над тротуаром всего на метр.

— А кто эти рабочие? — спросил у брата Остап.

— Как кто? — усмехнулся Дмитро. — Не видишь, евреи…

— Откуда их столько? — Остапу было непонятно, зачем на погрузку кирпича ставить только евреев.

— Да из гетто, — как о само собой разумеющемся сообщил Дмитро. — Их каждый день на всякие чёрные работы гоняют.

— Вот, значит, зачем их вместе собрали, — решил Остап.

— Да всяко болтают, — как-то двусмысленно протянул Дмитро.

Остап с любопытством присмотрелся к работающим и вдруг, заметив знакомое лицо, дёрнул брата за рукав.

— Ты посмотри, это же Зяма!

— Какой ещё Зяма? — не понял Дмитро.

— Да тот, из кнайпы. Что потом милициантом стал, а когда я его помочь попросил, он за мной по всему городу гонялся.

— Ах, это тот, — насупился Дмитро. — Ладно…

Он решительно шагнул вперёд и, указывая пальцем на Зяму, с чисто полицейской интонацией повелительно крикнул:

— Эй ты, подойди сюда!

Зяма послушно подбежал и, сдёрнув с головы шапчонку, замер.

— Вот я тебя спросить хочу… — грозно начал Дмитро, но брат почему-то остановил его:

— Подожди, я его сам спрошу…

— Да спрашивай, если охота, — Дмитро безразлично пожал плечами.

И тогда Остап, с непонятной благожелательностью посмотрев на Зяму, задал совсем неожиданный вопрос:

— Ну как, старый Шамес перебрался в Америку?

— Куда? — Явно сразу узнав Остапа, Зяма оторопело посмотрел на него, но немного помявшись, всё-таки ответил: — Какая Америка… Он же в Одессу уехал.

— В Одессу? — удивлённо переспросил Остап и понял, что ни Рива, ни сам Шамес ни словом не обмолвились, куда на самом деле собираются убежать.

Парни насторожённо смотрели друг на друга и, прерывая затянувшуюся паузу, Остап поинтересовался:

— Он что, писал из Одессы?

— Писал, — тут же соврал Зяма и сразу добавил: — Но сейчас не пишет.

— Почему? — с самым безразличным видом спросил Остап.

— Арестован НКВД! — отрубил Зяма.

— А ты откуда знаешь? — сощурился Остап.

— Знаю! — Зяма дерзко посмотрел на Остапа. — Ты ж про Америку знаешь.

— Да, за это могли… — задумчиво согласился Остап.

Сейчас каждый из двоих говоривших между собой знал кое-что, известное только ему, и ни один не желал даже намекнуть об этом. Больше того, они боялись проговориться и потому, молча постояв друг против друга, разошлись в разные стороны…

* * *

После случайной встречи с Остапом чувство неясной тревоги не покидало Зяму. Не помогали даже мысли о Риве, про которую он вспоминал постоянно. Пусть девушка, как и раньше, не обращала на безнадёжно влюблённого парня внимания, Зяма продолжал питать надежду, что в один прекрасный момент всё чудесным образом изменится.

Тогда, при разговоре с Остапом, Зяму так и подмывало сказать, что Рива здесь, в гетто. Больше того, ему даже хотелось узнать, как тогда поступит Остап, но испугавшись, что тот, может быть, захочет встретиться с девушкой, Зяма прикусил язык.

Конечно, он ещё во время работы у Шамеса замечал, как Рива относится к Остапу, и сейчас интуиция подсказывала, что лучше помалкивать. Во всяком случае, находясь здесь, в гетто, рядом с Ривой, с течением времени он мог хоть на что-то рассчитывать…

Вот и сегодня мысли Зямы привычно возвратились к Риве. Безрадостно-тусклый день кончился, наступил вечер, и перед сном парню хотелось ненадолго забыться. Старательно встряхивая пальто, служившее ему одеялом, Зяма уже предвкушал отдых, как вдруг уловил звук шагов, долетевший с затихшей улицы.

Предположив, что кто-то идёт мимо, он всё-таки насторожился и вдруг услыхал негромкий стук в дверь. В первый момент Зяма испугался, но, сообразив, что пришедший осторожничает, откинул крючок и замер от неожиданности. На пороге стояла Рива.

У Зямы перехватило дыхание и, только судорожно глотнув пару раз, он с трудом выдавил:

— Ты?.. Ко мне?

— К тебе, — также сдавленно ответила девушка и, зайдя в Зямин подвальчик, плотно прикрыла дверь.

Увидев такое, Зяма наконец-то пришёл в себя и засуетился. Он придвинул Риве свой единственный стул и предложил:

— Садись, пожалуйста…

Рива послушно села, глянула на стоявший в углу фанерный ящик с вещами и только потом повернулась к Зяме.

— Слушай, я пришла предупредить тебя.

— О чём? — машинально спросил Зяма.

— Они решили, что ты был комсомольским активистом.

Кто так решил, Зяме объяснять нужды не было. Ясно, что Рива говорила о юденратовских полицейских. Эту службу недавно завели в гетто, и теперь она деятельно принялась выяснять, кто есть кто. О том, что Зяма служил в милиции, узнать могли. Но это было ещё ничего, а вот пребывание в комсомоле, да ещё активистом, могло обернуться большими неприятностями…

Сам того не заметив, Зяма присел на корточки и сокрушённо спросил:

— Что ж теперь делать?

— Бежать, — убеждённо сказала Рива.

— Куда? — безнадёжно опустил голову Зяма.

Он знал: большинство евреев, собранных в гетто, были убеждены, что немцы их куда-то обязательно вывезут, надо только немного потерпеть, и всё как-то образуется, но сейчас, после слов Ривы, даже эта призрачная перспектива для него становилась недостижимой.

— Я слышала, там дальше на восток сплошные леса, и там нет немцев, — говоря так, Рива тронула парня за колено, и этот жест сказал Зяме многое.

Значит, она считает его своим, она беспокоится, что с ним может что-то случиться, и больше того, она подсказывет ему, что надо делать. Зяма встряхнулся, выпрямился и посмотрел на Риву, а девушка, заметив, что парень всё-таки оживился, засобиралась. Она встала со стула, подошла к двери, но тут Зяма задержал её.

— Подожди… — Он поспешно вытащил из кармана ключ и отдал Риве. — Вот возьми. Я сегодня ночью уйду, а ты переезжай сюда, всё свой угол…

Когда Рива ушла, Зяма начал лихорадочно собираться. Ему почему-то казалось, что за ним придут обязательно ночью, и надо спешить. Вывалив содержимое фанерного ящика прямо на пол, Зяма начал торопливо откладывать в сторону то, что по его мнению, надо было обязательно взять с собой.

Покидав отобранные вещи в заплечный мешок, Зяма достал спрятанный в изголовье постели револьвер и минуты две колебался, брать или не брать. Решившись, Зяма спрятал наган под рубахой и стал одеваться. Натянув пальто, он в последний раз окинул взглядом своё жильё и вышел на улицу.

Кругом было тихо. Зная, что полицаи дежурят только возле входных ворот, Зяма отправился на западную окраину «Шанхая», подошёл к ограде, отогнул вверх нижний ряд колючки и подлез под проволоку. Теперь оставалось переплыть реку, но Зяма знал место, где был брод.

На берегу беглец разделся догола, свернул пожитки в тючок и, держа их над головой, полез в воду. На перекате быстрое течение тянуло в сторону, но, если держаться одного направления, можно было идти по дну. Правда, на середине вода достигала подбородка, но Зяма благополучно преодолел брод.

Вода оказалась холодной, беглец здорово продрог, и ему пришлось долго растираться, чтобы не натягивать одежду на мокрое тело. Но теперь для Зямы это не имело никакого значения. Он почувствовал себя свободным и, примерно зная дорогу, уверенно зашагал через пойменный луг.

За ночь Зяма отмахал километров пятнадцать. Рассвет застал его на каком-то просёлке, и Зяма, решив, что вряд ли кто будет ехать в такую рань, зашагал по нему дальше. Однако беглец ошибся. Не прошёл он и километра, как где-то впереди послышались конский топот и бренчанье сбруи.

Подумав, что пока прятаться смысла нет, Зяма пошёл навстречу, но едва упряжка поравнялась с ним, как возница выкрикнул:

— Т-р-р… — и кони остановились.

Зяма посмотрел на ехавшего и в первый момент испугался. В повозке сидел тот самый мародёр, который когда-то пытался напасть на Зяму у городского моста. Парень тоже узнал Зяму и довольно захохотал:

— Что, жидюга, попался?..

Он уже перекинул ногу с сиденья, чтобы спрыгнуть на землю, когда Зяма, охваченный каким-то непонятным азартом, выхватил наган и ткнул его парню в нос:

— Это ты, гад, попался!

Лицо возницы враз вытянулось, нижняя губа затряслась, и он забормотал:

— Не стреляй… Не стреляй… Я же просто так, еду…

Краем глаза Зяма приметил мешок, лежавший за спиной парня, и у него сразу мелькнула шальная мысль. Грозно тряхнув револьвером, Зяма спросил:

— Харчи где?

— Вот… — дрожащей рукой парень протянул мешок Зяме.

Сразу уловив запах свежей колбасы, Зяма выхватил мешок и рявкнул:

— Ну, ты, проваливай!

Дважды повторять не пришлось. Парень так гикнул на коней, что они с места пошли чуть ли не вскачь, и через каких-то пару минут повозка скрылась из глаз. Усмехнувшись, Зяма сунул наган за пояс — он понял: по дороге проблем с провиантом не будет…

* * *

Прыгая, как мальчишка, сразу через три ступеньки, лейтенант НКВД Игнат Соколов взбежал по наружной лестнице наверх. От спешки не попадая ключом в скважину, торопливо открыл дверь, заскочил в комнату, плюхнулся на стул и крикнул товарищу, возившемуся на кухне:

— Серёга, есть!..

— Что есть? — спокойно спросил Сергей, выходя из кухни.

— Связник наш объявился, — радостно пояснил лейтенант. — Знак подал, аллюр три креста.

— Как это три креста? — не понял Сергей.

— Да это в кавалерии принято, — отмахнулся лейтенант. — Сигнал такой, очень срочно значит.

— А нам его как понимать? — удивился Сергей. — Мы ж не в кавалерии.

— Да так и понимать, — лейтенант посерьёзнел. — Человек, что к нам пришёл, будет каждый день на связь выходить.

— Так… — Сергей на какой-то момент задумался. — Это куда?

— В два часа дня. На православном кладбище, у скульптуры скорбящего ангела, — уточнил лейтенант.

— Что, оба пойдём? — Сергей глянул на висевшие над столом часы-ходики, показывавшие половину первого. — Как раз время.

В ответ лейтенант отрицательно покачал головой.

— Нет. Ты один пойдёшь. Если что, ты и город лучше знаешь. А я тут ждать буду, вдруг связнику на крайний случай наш адрес дали.

— Понятно… — протянул Сергей и начал собираться.

На православном кладбище Сергей появился минут за десять до назначенного времени. Первым делом он прогулялся по дорожкам, исподволь поглядывая по сторонам. Людей вокруг было немного, да и те, как всегда, занимались своими делами. Сергей не спеша прошёл возле памятника со скорбящим ангелом и заметил на позеленевшем от времени бетонном цоколе три свежевыцарапанных крестика.

Кругом всё вроде бы было спокойно, но торчать возле скорбящего ангела Сергей не собирался. Наоборот, он отошёл подальше и, укрывшись за кустами, густо разросшимися вокруг мраморной колонны, установленной на могиле статского советника Безбородько, стал ждать.

В назначенное время у памятника никто не появился. Сергей, простояв возле колонны ещё минут пятнадцать, уже собрался уходить, как вдруг заметил на дорожке странно одетого мужчину. Вроде бы всё было как у всех — несколько мешковатое пальто, шапка, и всё-таки облик его чем-то отличался.

Тем временем пришедший, явно кого-то ожидая, какое-то время потоптался у памятника, а когда больше никто так и не появился, медленно пошёл к выходу. Сергей же, не решившись подойти сразу, подумал, что стоит провериться и, стараясь остаться незамеченным, зашагал следом.

Выйдя из ворот, человек в мешковатом пальто слегка замешкался. Было похоже, что ему вроде бы некуда идти, но потом он не спеша двинулся к центру. При этом мужчина всё время шёл там, где больше прохожих, и Сергею, чтобы не потерять его из виду, пришлось держаться поближе.

Так они прошли квартал, и вдруг торчавший на перекрёстке полицай, остановил мужчину в мешковатом пальто:

— А ну, стой… Совит?

У Сергея будто пелена спала с глаз. Он понял, в чём состояло бросившееся и ему в глаза несоответствие. Просто одежда этого человека была характерной для восточных районов, в то время как здешние обыватели носили сшитое ещё при Польше платье.

Мужчина в мешковатом пальто стал затравленно озираться, а потом, оттолкнув полицая, бросился бежать. На тротуаре сразу началась суматоха, одни помогали упавшему полицаю, кто-то замер на месте, некоторые просто постарались смыться подальше, а кто-то истошно завопил:

— Лови бандита!

Очухавшийся полицай бросился в погоню, за ним кинулись несколько любопытных и среди них конечно же Сергей. Тем временем беглец был уже далековато, но тут ему наперерез, размахивая пистолетом, выскочил неизвестно откуда взявшийся немецкий офицер.

Мужчина в мешковатом пальто метнулся в одну сторону, в другую и, видимо, заметив открытые ворота дровяного склада, нырнул туда. Немец и полицай заскочили следом, а Сергей, неоднократно бывавший там и знавший каждый закоулок, наоборот, стремглав обежал склад кругом и только-только попытался заглянуть во двор, как там загремели выстрелы.

Сергей ещё пытался сообразить, что делать, как неожиданно чуть ли не ему на голову спрыгнул беглец, с ходу перескочивший забор. Недолго думая, Сергей дёрнул его за рукав и, крикнув:

— Беги за мной! — вильнул в далеко не всем известный узкий проход.

Дальше Сергей ловко протиснулся в щель между двумя близко построенными домами и, проверив, не отстал ли мужчина, свернул в проулок. Здесь, чтобы не привлекать внимания, пошёл шагом, и через десяток шагов человек в мешковатом пальто, поравнявшись с ним, спросил:

— Ты кто?

— Тот, кто тебе нужен, — бросил Сергей, сворачивая в другой проулок.

Какое-то время они молча шли рядом, но потом человек в мешковатом пальто остановил Сергея.

— Спасибо тебе, дальше я сам.

— Куда? — усмехнулся Сергей и назвал парольную фразу: — Вы, часом, не из Владиславовки?

— Что?.. — Мужчина внимательно посмотрел на Сергея и с некоторой заминкой ответил: — Нет, вы ошиблись, я из Сырников.

— Вот видишь, нам по пути, — улыбнулся Сергей и хотел было идти дальше, но мужчина задержал его:

— Постой, ты что, видел меня у памятника?

— Конечно, видел, — кивнул Сергей.

— А почему там не подходил? — мужчина подозрительно глянул на него.

— Вовремя приходить надо, да и потом одежонка у тебя не того… — Сергей тряхнул полу злополучного пальто.

— А что, пальто как пальто? — удивился мужчина.

— То, да не то, — пояснил Сергей. — Здесь не так одеваются.

— Погоди, выходит, полицай поэтому пристал? — догадался мужчина.

— Ясное дело, он же тебе сразу сказал: «Совит». — Сергей дружески подтолкнул мужчину. — Кстати, тебя как зовут?

— Григорием, — мужчина в первый раз за время разговора улыбнулся.

— Ладно, Гриша, пошли, а то мы тебя заждались, — и Сергей повёл связника путаными проулками…

* * *

Полицай юденратовской полиции порядка, в прошлом один из ведущих спортсменов клуба «Макаби», был явно неравнодушен к Риве, а потому охотно разрешил ей занять освободившуюся после внезапного исчезновения Зямы пустую каморку и даже помог с переездом.

Теперь в полуподвальчике было уже два стула, стол, кровать, навесной шкафчик и тумбочка с примусом. Посуда, постель и кое-какие вещи у Ривы имелись свои, так что комнатка довольно быстро приобрела жилой вид. А сам старший полицай, старательно раздобывший всё это для Ривы конечно же ждал приглашения в гости.

Однако девушка не торопилась. Не то чтобы здоровяк-спортсмен ей вовсе не нравился, отнюдь, просто Риву сильно угнетало царившее в гетто чувство неопределённости. И хотя теперешние обитатели «Шанхая» как могли уверяли друга друга, что всё будет хорошо, каждый носил в душе глубоко затаившийся страх перед будущим.

И основания для этого были. Вот и сегодня, собрав евреев в локале, уважаемый ребе Пинхас обратился к ним с речью. Стоя на невысоком постаменте, он, то и дело вытирая свой узкий лоб клетчатым платком, с горестными интонациями вещал:

— Немецкая власть ждёт от нас, евреев, полного понимания всех сложностей момента. Поэтому юденрат решил, что наша община немедленно должна внести тот символический шекель, который служит всего лишь показателем нашей с вами лояльности…

Услыхав такое, евреи, собравшиеся в локале, заволновались. Они шёпотом обменивались мнениями, и по локалю прокатился шумок, потому что все ясно понимали: немцы требуют контрибуцию. Что же касалось упомянутого ребе шекеля, то тут двух мнений не было, речь шла о чистом золоте.

Кроме набившихся в локаль возле здания быстро собралась встревоженная толпа, и всё, о чём говорил достопочтенный ребе, немедленно становилось известно собравшимся. Рива тоже была здесь, и услышанное её просто испугало. Она знала: деньги потребуют со всех.

Возвращаясь почти бегом от локаля, Рива случайно увидела в сливном желобе валявшийся там большой ржавый гвоздь. Воровато оглянувшись, она подняла находку и заторопилась к себе. Как ни странно, но именно этот найденный гвоздь подсказал девушке, что делать дальше.

Вернувшись к себе в подвальчик, Рива первым делом закрыла дверь на крючок и плотно завесила окошко. Потом зажгла свечку и высветила дальний угол, где ещё раньше приметила слегка выступавший из стены кирпич. Он вроде бы сидел неплотно, и девушка решила, что всё получится.

Взяв принесённый с собой гвоздь, Рива опустилась на четвереньки и попробовала скрести затвердевший от времени раствор между кирпичами. На шве почти сразу появилась обнадёживающая полоса, и тогда Рива, ухватив гвоздь покрепче, принялась упорно процарапывать щель.

Раствор оказался крепким, и дело шло туго, но Рива упорно скребла и скребла, постепенно освобождая облюбованный ею кирпич. Так ей пришлось провозиться часа три, прежде чем кирпич начал шевелиться, и Рива, чуть не поломав ногти, наконец-то вытащила его из стены.

Дальше дело пошло легче. Отдышавшись и немного передохнув, Рива взяла кирпич двумя руками и изо всех сил стукнула его о ступеньку. Кирпич разломился почти пополам, и Рива какое-то время внимательно рассматривала получившиеся половинки.

Выбрав ту, что поменьше, она попробовала вставить её назад в стену. Половинка вошла легко, но Рива тут же вытащила её обратно и, положив рядом с собой на пол, рукой принялась выгребать мусор из полученного довольно большого углубления.

Покончив с чисткой, Рива села на стул и задумалась. Главное было сделано. Теперь было, где спрятать деньги, оставленные ей дядей. Она с благодарностью вспомнила, что ещё сразу по приезде в Одессу дядя выделил ей толику золотых монет на приданое.

Конечно, большую часть дядя оставил себе, и всё наверняка было забрано энкавэдистами. Больше того, как намекали девушке друзья дяди, возможно, это и было причиной ареста, а о том, чтобы попробовать вернуть конфискованное, говорить не приходилось.

До сегодняшнего дня Рива постоянно держала своё богатство при себе, но сейчас появилась возможность его спрятать. Сделать это нужно было обязательно, потому как случиться могло всякое, да вдобавок неизвестно ещё, что мог постановить юденрат.

Решившись, Рива достала довольно объёмистый тугой узелок и аккуратно засунула его поглубже в стену. Потом вставила отломанную половинку на место так, чтоб она была вровень с другими кирпичами, и, замешав на глине растворную крошку, аккуратно замазала оставшуюся щель.

Подметя пол, Рива прилегла отдохнуть, но её почти сразу поднял довольно настойчивый стук в дверь. Девушка испуганно спросила:

— Кто там?

— Это я, — ответил знакомый голос.

Рива откинула крючок и, увидев, что на пороге стоит полицай-спортсмен, с улыбкой спросила:

— Ты один?

— Само собой, — кивнул он. — Войти можно?

— Заходи, — и Рива впустила гостя.

Спортсмен сел к столу и, выкладывая на стол принесённый с собой свёрток, поинтересовался:

— Ты ещё не ужинала?

— И не обедала, — грустно рассмеялась Рива.

— Тогда приглашаю, — и спортсмен принялся разворачивать свёрток.

Какое-то время они молча подкреплялись принесённой снедью, а потом Рива задала мучивший её вопрос:

— Деньги когда собирать будут?

— Скоро, — спортсмен внимательно посмотрел на девушку. — У тебя что, совсем ничего нет?

— Вот, — Рива, с готовностью вытряхнув из сумочки несколько монет и золотое колечко, заверила: — Всё, что осталось.

— Не густо, — спортсмен взял колечко, подержал его в руке и, положив обратно, вздохнул: — На билет не хватит.

— Какой билет? — удивилась Рива.

— Поговаривают, немцы будут продавать билеты желающим уехать в Палестину, — спортсмен хмыкнул. — Думаю дорого…

— Нет, вот если б в Америку, я б купила, — и Рива с горькой усмешкой посмотрела на гостя…

* * *

За дни скитаний Зяма вымотался вконец. Заросший, оборванный, умывавшийся только тогда, когда по пути попадался чистый ручей, и это было единственное, что он мог себе позволить. В остальном всё было плохо. Во-первых, Зяма старался избегать любых встреч, а во-вторых, просто не знал толком, куда идти.

Правда, пока он особо не голодал. Конечно, есть хотелось здорово, но Зяма по возможности себя сдерживал. К счастью, встреченный в первый день мародёр оказался запасливым, однако отобранный у него мешок с каждым днём становился всё легче, заставляя Зяму думать, как быть дальше.

Под такие невесёлые размышления он шёл и шёл малоприметной стежкой. Вообще-то идти тропой было небезопасно, но сейчас он забрёл в такие дебри, где вряд ли были немцы, а встречи с каким-нибудь полешуком Зяма, надеясь на свой револьвер, не особо опасался.

Неожиданно долетевший из чащи звук, заставил насторожиться. Зяма прислушался, и ему показалось, что он слышит, как звякает ведёрная дужка. Заметив, что тропка поворачивает в ту сторону, бывший милиционер решил заглянуть туда, надеясь выйти к лесному хутору.

Однако надежды Зямы не оправдались. Не успел он пройти и десятка шагов, как путь ему преградили внезапно вышедшие из-за деревьев двое. Формы на них не было, но на плече у каждого висела винтовка. Зяма замер, приглядываясь, и вдруг увидел, что на шапках у обоих тускло отсвечивают алюминиевые трезубцы.

Вдобавок со стороны предполагаемого хутора долетело конское ржанье, и Зяма решил, что в лесу прячется целый отряд, а перед ним не просто мужики, а сторожевой дозор. Он начал затравленно озираться, а когда углядел, как один из стражей, не говоря ни слова, молча снимает с плеча винтовку, понял, что вляпался основательно.

Спина у Зямы враз покрылась холодным потом. Он инстинктивно попятился, дёрнулся и бросился петлять между деревьями. Опешившие стражники враз закричали, но это только подстегнуло Зяму, и он, откуда только взялись силы, помчался так, что его вряд бы догнал даже первоклассный бегун.

Сколько времени, не разбирая дороги, сломя голову, летел Зяма и как далеко ему удалось удрать, сказать было трудно. Выдохшись вконец, он сначала перешёл на шаг, а потом и вовсе остановился, опершись, чтобы не упасть, спиной о сосну.

Однако отдыхать долго Зяма себе не позволил. Неизвестно ещё, на кого он нарвался, и мысль о том, что за ним могут гнаться, подстегнула Зяму. Он снова заставил себя собраться с силами, оттолкнулся от сосны и, едва переведя дух, упрямо зашагал дальше.

Зяма уже часов пять наугад брёл лесом. Он, правда, пытался выдерживать направление, но, вполне возможно, после пережитой встряски мог сбиться и начать вкруговую ходить по чаще. И неизвестно, сколько бы ещё так продолжалось, если б его вдруг не окликнули:

— Эй ты, а ну стой!

Зяма встал как вкопанный, решив, что он таки заблукал и снова вышел на тех, с тризубами. Откуда крикнули, было неясно, и Зяма так и стоял, пока сзади не послышался шорох. Парень обернулся, и ему показалось, что всё повторяется. Перед ним, как и тогда, снова стояли двое. Вот только выглядели они совсем иначе — одетые в военную форму, в руках держали автоматы, а на пилотках у них были красные звёздочки.

Невероятная мысль о том, что он всё-таки вышел к своим, заставила Зяму даже зажмурился, и он открыл глаза, только услыхав:

— Говори, кто ты?

— Я?.. — растерялся Зяма. — Еврей…

— Это и так видно, — рассмеялся один из автоматчиков и спросил: — В лесу, что ли, прячешься?

— Ага, в лесу, — торопливо подтвердил Зяма.

— Тогда топай вперёд, — и автоматчик показал ему, куда идти.

Они прошагали километра четыре, прежде чем вышли на обширную поляну, где Зяма увидел, как примерно три десятка людей строят добротные шалаши. В один из таких, уже готовых, автоматчики и приказали Зяме зайти.

Внутри было сумрачно, и Зяма не сразу разглядел, что за самодельным столом сидели двое. Увидев вошедших, они прервали разговор, и один из них, видимо, старший, потому что на голове у него была не пилотка, а фуражка с красной звездой, строго спросил:

— Ну, с чем пришли?

— Да вот встретили, по лесу шастал… — и автоматчик подтолкнул Зяму ближе к столу.

— Кто такой? — командир посмотрел на пленника.

Зяма молча сглотнул слюну. Он терялся в догадках. Сначала парень было решил, что каким-то чудесным образом добрался к линии фронта, но сейчас, поняв, что это далеко не так, думал, как поступить. Однако отвечать было надо, и Зяма, словно кидаясь в омут, дерзко спросил:

— А вы кто?

Услыхав такое, командир покачал головой.

— А почему спрашиваешь?.. Не видно, что ли?

— А потому, — продолжал дерзить Зяма, — что я утром от таких убегал. Только у них на шапках тризуб был.

— Тризуб, говоришь? — командир нахмурился

Видно было, что это для него новость, но спросил он о другом:

— Ты-то как в лесу оказался?

— Из гетто сбежал, — Зяма наконец решился сказать правду. — Пошёл таких, как вы, искать…

— Таких, значит, — командир усмехнулся. — И кто ж мы, по-твоему?

— Вы отряд, — Зяма подумал и добавил: — Специальный…

— Ишь ты… — сидевшие за столом многозначительно переглянулись, и комадир поинтересовался: — А сам из каких будешь?

— Фамилия моя Кац. Я до войны милиционером был. А в гетто узнали, что я ещё и комсомолец, вот и пришлось убегать.

— Значит, от самого города сюда пешедралом? — недоверчиво переспросил командир. — И не страшно?

— Так у меня и оружие есть. Моё табельное. Сохранил… — и Зяма, к удивлению всех, достав из-за пояса наган, выложил его на стол.

— Да ты, я вижу, серьёзный товарищ… Садись, рассказывай, — и командир, на всякий случай отодвинув револьвер в сторону, показал Зяме на стоявший у стола чурбачок…

* * *

Мышастого цвета БМВ выехал из монастырских ворот, сыто урча мотором неспешно прокатил по «Гитлерштрассе» и у здания украинской полиции свернул на параллельную улицу. Вальяжно откинувшись на кожаную спинку сиденья, в машине сидел гауптман Клюге и лениво посматривал в окно.

Конечно, пройти пешком из конца в конец по такому маленькому городку не составляло труда и, может быть, даже доставило бы удовольствие, но герр Клюге был убеждён, что ему, как представителю высшей расы, следует ездить в автомобиле, свысока глядя на аборигенов.

К тому же нудное сидение в кабинете порядком надоедало, и гауптман не упускал возможности развеяться. Вот и сегодня, получив вызов от оберста Шмидта, он немедленно приказал подать машину и выехал по указанному адресу.

Правда, его несколько удивил характер встречи. Обычно Клюге встречался со Шмидтом в управлении, а сегодня оберст почему-то ждал гауптмана в каком-то частном доме, и это слегка насторожило Клюге, но по зрелом размышлении он решил, что ему опасаться нечего.

Гауптман не ошибся. Оберст сам встретил его в передней роскошно обставленной квартиры, провёл в гостиную и усадил как дорогого гостя за стол. Всё это подсказало Клюге, что характер предстоящего разговора доверительно-конфиденциальный, и он приготовился слушать.

Однако Шмидт не спешил. Он выставил на стол бутылку французского коньяка, блюдце с тонко нарезанным и посыпанным сахарным песком лимоном, потом, достав две хрустальные рюмки, самолично наполнил их. Затем, словно отвечая на невысказанный вопрос гауптмана, сказал:

— Пейте, дружище, у нас с вами разговор долгий.

Такое начало было настолько необычным, что Клюге, только пригубив коньяк, поставил рюмку на стол и заверил:

— Я весь внимане, герр оберст.

— Замечательно. — Шмидт тоже поставил свою рюмку и начал: — Надеюсь, дружище, вам по долгу службы хорошо известно, что собой представляют украинские националисты?

— Думаю, да, — несколько помедлив, ответил Клюге.

Признаться, после предложенной рюмки коньяка гауптман никак не ожидал, что разговор сразу свернёт в деловое русло… Это не осталось незамеченным, и Шмидт улыбнулся.

— Ну, так я слушаю, проинформируйте меня.

Тон, заданный полковником, заставил Клюге предположить, что у Шмидта свои планы, и гауптман, внутренне собравшись, начал:

— Во-первых, герр оберст, следует учесть, что в настоящий момент движение националистов разделено на три части. Первые, это мельниковцы во главе с полковником Мельником, вторые — бандеровцы, руководимые Степаном Бандерой, и третьи — бульбовцы со своим командиром Бульбой-Боровцом. Отношения между ними сложные, хотя наблюдаются попытки объединения.

— Да-да-да, — Шмидт снова поднял свою рюмку. — Только мельниковцы меня не интересуют. Они всецело нас поддерживают, а вот другие…

Клюге понял, что именно обеспокоило Шмидта, и уточнил:

— После событий во Львове, герр обест, бандеровцы ушли в подполье. До этого они активно насаждали своих людей в местной администрации, полиции и в отрядах самообороны. Сейчас особой активности не проявляют, но, по моим данным, работу своих конспиративных групп не прекратили.

— Так, с этими ясно. — Шмидт пригубил коньяк и поинтересовался: — Ну а что бульбовцы, как они?

— После ликвидации «Полесской Сечи» Бульба увёл своих людей в леса. Сейчас с ним отряд в сто человек, но по имеющимся сведениям, он имеет около семисот активных штыков. До этого Бульба активно создавал воинские формирования, имея целью создание украинской армии, но в связи с последними событиями на фронте, это нецелесообразно.

— Что именно вы имеете в виду? — попросил уточнить Шмидт.

— Герр оберст, — Клюге позволил себе улыбнуться. — Думаю, окончательный разгром большевистских орд — вопрос ближайшего времени, и тогда перед нами встанет проблема устройства завоёванных территорий. Убеждён, что унтерменши не должны иметь не то что военных отрядов, но оружия вообще.

— Это, конечно, так, — поспешил согласиться Шмидт. — Тем более, наш фюрер считает, что окончательным решением вопроса, возможно, будет отправка евреев и заодно украинцев куда-нибудь на Мадагаскар. Вот только у нас с вами, дружище, совсем другие задачи.

Полковник не спеша допил коньяк, потом поднялся, прошёл к стояшему в глубине комнаты секретеру, достал оттуда сложенный вчетверо листок и, вернувшись к столу, развернул его.

— У меня тут, дружище, есть достаточно интересный документ. Это присяга курсантов бандеровской школы милиции. Отдельные места весьма любопытны. Вот послушайте.

Полковник поднёс развёрнутый листок ближе к глазам, пробежал взглядом текст и, найдя нужное, зачитал:

— «…Клянусь, что буду всеми силами бороться за свободное Украинское государство… Я присягаю Украине, что буду выполнять все обязанности в отношении украинского правительства под руководством Степана Бандеры».

Полковник, оторвавшись от листка, выжидательно посмотрел на гауптмана, и тогда Клюге убеждённо заявил:

— Считаю, наши действия по отношению к бандеровцам правильными.

— В отношении бандеровцев, да, — согласился Шмидт. — Но вот что касается Бульбы-Боровца, можно подумать…

По интонации полковника гауптман понял, что Шмидт имеет свои сведения, и спросил напрямую:

— Герр оберст, есть что-то новое?

— Да, есть… — Шмидт сложил листок и сел к столу. — На нашей территории появились русские парашютисты.

Клюге слышал об этом, но считал, что речь идёт всего лишь о мелких разведгруппах. Однако слова Шмидта его насторожили.

— И что, много?

— Да, дружище, — кивнул Шмидт. — По имеющимся данным, это сильный, хорошо вооружённый отряд, и движутся они в сторону наших лесных массивов.

— Это значит, именно туда, где в основном базируется Бульба-Боровец, — догадался Клюге.

— Именно, — подтвердил Шмидт и закончил: — Возможно, украинские отряды типа «Полесской Сечи» нам ещё понадобятся…

— Но в Берлине считают… — забеспокоился Клюге.

— Имперский комиссар по безопасности затребовал отчёт о деятельности ОУН. Так что, мы с вами будем готовить сообщение… — и Шмидт выразительно посмотрел на Клюге…

* * *

Сидя за столом, лейтенант Соколов, Сергей и Григорий обдумывали дальнейший план совместных действий. Правда, пока происходила не выработка собственно плана, а шло детальное обсуждение сложившейся обстановки. Причём вопросы задавал в основном Гриша, а Сергей и лейтенант старались как можно полнее на них ответить.

Чувствовалось, что присоединившийся к ним Григорий имеет чёткие инструкции и теперь, явно в соответствии с полученным заданием, спрашивает. Судя по всему, далёкое начальство интересовалось дислокацией частей и местами расположения высоких штабов фашистов.

Однако «столицей» новоявленного генерал-губернаторства был другой город, и потому особо точных сведений на этот счёт ни Сергей, ни лейтенант не имели. Так что, вместо ответа на прямой вопрос Григория лейтенант только развёл руками и предположил:

— Штабы наверняка имеются, вот только доступа к ним у нас нет.

— Косвенные свидетельства есть, — поддержал лейтенанта Сергей.

— Какие? — сразу спросил Григорий.

— На «Гитлерштрассе» дом такой… — Сергей немного подумал. — Наверное, общежитие. Всё время возле него молодые немочки в военной форме крутятся.

— Какая форма? — спросил Григорий.

— Голубая, — пожал плечами Сергей. — Эмблемы я не рассматривал.

— Ну да, ты, видать, на этих немок пялился, — с заметным раздражением заметил лейтенант.

Ему, как старшему, было досадно, что он оказался таким неосведомлённым и, похоже, выгораживая себя, лейтенант сказал:

— Зато мы диверсию провели.

— Что за диверсия? — заинтересовался Григорий.

— Вот он, — лейтенант показал на Сергея, — в зал ресторана через окно по немцам палил, а я прикрывал.

— Диверсия — это хорошо… — согласился Григорий. — Только нас на другое ориентируют. Команда явочные квартиры готовить.

— Квартиры?.. Кому?.. — лейтенант и Сергей переглянулись.

— Имею сведения, — негромко, со значением сообщил Григорий, — что в ближайшее время на нашей территории будут действовать партизанские отряды.

— Отряды или отряд? — уточнил лейтенант.

— Отряды, — не совсем уверенно ответил Григорий, но немного подумав, добавил: — Один, точно.

— Значит, у тебя с ним есть связь? — догадался Сергей.

Григорий молча кивнул, а лейтенант не удержался и, глядя Григорию прямо в лицо, сердито высказался:

— А что ж ты темнил до сих пор…

— Проверял, — Григорий вздохнул.

— Нас? — возмутился Сергей. — Это после того, как я тебя из халепы со стрельбой вытащил?

— Раньше подойти надо было, — огрызнулся Григорий. — И потом, в нашем деле всяко бывает…

— Это точно, — постарался утихомирить ссорящихся лейтенант и напомнил: — Давайте-ка ближе к делу.

— К делу так к делу, — согласился Григорий и предположил: — В городе наверняка наши люди есть, вот через них и начнём.

— Не получится, — скептически покачал головой Сергей. — Наши, кто смог, ушёл, а кто не смог, тех немцы расстреляли.

— Что, так-таки никого и не осталось? — усомнился Григорий.

— Наверное, есть ещё кто-то, — вздохнул лейтенант. — Но только из местных, а их узнать как?.. Расспрашивать, что ли?

— Мне одну зацепочку дали, есть тут такой человечек… — Григорий поочерёдно посмотрел на товарищей. — Только предупредили, что обязательно проверить надо.

— И где этот твой человечек обретается? Может, у тебя и адрес есть? — фыркнул Сергей.

— Есть адрес. Монополёва 8, — ответил Григорий.

— Это за рекой, в предместье, тихое место, — обрадовался Сергей и сразу перешёл к делу: — Когда пойдём?

— Могу хоть сейчас, — выразил готовность Григорий.

— Один не пойдёшь, Сергей за проводника будет, — приказал лейтенант. — Заодно и прикроет, если что.

— Согласен, только пусть пальтишко своё здесь оставит, — и Сергей весело подмигнул товарищу.

— Да не надену, не надену, — заверил его Григорий и криво усмехнулся. — Кто ж мог подумать, из-за чего чуть не вляпался…

До предместья оба посланца добрались за какой-нибудь час. Улица Монополёва оказалась кривоватой, тихой, застроенной одноэтажными обывательскими домишками. Прохожих здесь почти не было, и это заставляло Сергея то и дело оглядываться. Ему казалось, что на почти пустой улице они с Григорием слишком заметны, и он проверял, не увязался ли кто следом.

Дом № 8 не отличался от других. Тоже одноэтажный, в три окна на улицу, отделённый от тротуара небольшим палисадником. И хотя кругом всё было спокойно, Сергей внимательно осмотрелся, прежде чем они с Григорием вошли во двор через калиточку в незамысловатой ограде.

Входная дверь оказалась с задней стороны дома. Никого из хозяев видно не было, и Сергей, придержав Григория, какое-то время выжидал, не появится ли кто-нибудь. Наконец, убедившись, что всё спокойно, он встал сбоку крыльца и кивнул напарнику.

— Давай…

Григорий поднялся по ступенькам и, поскольку никакого звонка не оказалось, осторожно постучал в дверь. Сразу никто не открыл, и напряжённо прислушивавшемуся Сергею даже показалось, что в доме вообще никого нет, но минуты через три откинутый крючок звякнул, и на пороге появился пожилой, лет за сорок, мужчина в меховой безрукавке.

Внимательно посмотрев на стоявшего перед ним Григория, он без всякого удивления, спокойно спросил:

— Вам кого?

— Мне бы Петра Андреевича, — улыбнулся ему Григорий.

— Ну я это… — краем глаза хозяин заметил торчавшего у крыльца Сергея, и на его лице мелькнула тень беспокойства.

— Вам привет от Митрофана Петровича из Славуты, — выразительно понизив голос, сказал Григорий..

— Так… — Хозяин зачем-то внимательно посмотрел на Сергея и только после этого поинтересовался: — Как Митрофан Петрович, уже выздоровел?

— Да, ему значительно лучше, — ответил Григорий.

— Значит, пришли наконец-то… Ну, заходите… — и хозяин с доброй усмешкой отступил в сторону…

* * *

Стоя у живоплота, сержант Красной армии Виктор Мельничук смотрел на родную хату. Старая, осевшая в землю с подслеповатыми окошками и соломенной крышей, она казалась ему райской обителью. Впрочем, и сам сержант выглядел далеко не молодцевато.

Одетый в потрёпанную сельскую маринарку и домотканые портки, он совсем не походил на того бравого вояку, каким был всего лишь месяц назад. Да и из военной формы на нём теперь были только вытертые вконец кирзовые сапоги с косо стоптанными каблуками.

Сюда, к родному дому, сержанта привёл долгий путь. Он начался с того, что их часть попала в окружение и отчаянные попытки вырваться из него оказались напрасными. В конце концов всё кончилось тем, что сержант вместе с десятком таких же бедолаг угодил в плен.

Сначала немцы загнали их во временный лагерь под открытым небом, а позже, набив в обычный товарняк, куда-то повезли. И тут Виктору повезло. Колючая проволока, которой было затянуто окно теплушки, в одном месте почему-то обломилась, и в первую же ночь, оторвав колючку совсем, он на ходу выпрыгнул из поезда, угодив на гравийную отсыпку полотна.

А дальше Виктор, хромая и матерясь, шёл весь остаток ночи и только к утру, забившись в счастливо подвернувшуюся скирду соломы, кое-как отлежался. Потом выяснилось, что поезд с пленными уже шёл по знакомым местам, и сержант, сумев раздобыть гражданскую одежонку, несколько дней петлял глухими стежками, прежде чем сумел добраться сюда к живоплоту.

Собравшись с духом, Виктор зашёл за ограду, оглядел пустой двор, увидел кур, квохчущих у сарая, и у него сразу защемило сердце. Вся жуткая действительность, окружавшая сержанта до сих пор, куда-то отступила, и он, почувствовав себя снова мальчишкой, гулявшим по вот этому самому дворику, поднялся на крыльцо и толкнул дверь.

Увидев сына, внезапно появившегося на пороге, мать, возившаяся у печи, обомлела и севшим от волнения голосом, еле слышно произнесла:

— Вицю, ты звидки?

— Оттуда, мамо… — глухо ответил сержант и без сил опустился на такую знакомую лавку.

Какой-то момент в хате царило молчание, а потом Пётр, младший брат сержанта, до этого столбом стоявший у окошка, кинулся к Виктору.

— Живой!.. Мамо, он живой пришёл!..

Отстранив бросившегося его обнимать брата, Виктор встал с лавки и подошёл к матери, а та, припав к груди старшенького, не сдерживала слёз.

— Сынку… Сынку…

— Ну, годи, мамо… годи, — попытался успокоить её сержант и спросил: — А где тато?

И тут мать громко всхипнула:

— Нема бильше нашого батька, сынку, немае…

— Как это, нету? — опешил Виктор.

— А так, — мать вытерла слёзы уголком фартука. — Убили его…

— Кто, немцы? — через силу спросил Виктор.

— Нет, — мать горестно покачала головой. — Как герман пришёл, из города якись понаехали, нибы свои украинцы, и тих, кто за Советы был, повбивали…

Новость оглушила Виктора. Замерев, он уставился невидящими глазами в одну точку, и тут мать спохватилась.

— Да что ж это я, сынку, ты ж повернувся…

В хате начались радостные хлопоты. Уже через пару часов, умытый, переодетый в своё, чистое, Виктор сидел за столом, на котором было сало, картошка, цыбуля, солёные огуцы, капуста, а на большущей сковороде шипела яичница из целого десятка яиц. Появилась и бутыль с самогоном, за которым к соседям специально сбегал Петро.

Однако долго сидеть за праздничным столом не пришлось. Едва только братья, выпив по поводу счастливого возвращения, взялись за яичницу, как в дверях, свалившись на пол, что-то грохнуло, и в комнату вломились трое. Один, Гнат был местный, двух других Виктор не знал.

У всех троих за плечами висели винтовки, а у Гната на рукаве белела грязноватая повязка с надписью, которую Виктор не разобрал. Не поздоровавшись и не сняв шапки, Гнат шагнул к столу и, зло посмотрев на Виктора, зычно рявкнул:

— Ну шо, прийшов, злодиюка?

— Да какой же я злодей, Гнат? — миролюбиво начал Виктор, но тот не дал ему договорить и кивнул своим спутникам:

— А ну, хлопци, берить его!

Те дружно подхватили сержанта с двух сторон, выволакивая из-за стола. И только тогда, сообразив, что дело плохо, Виктор стал вырываться. Он успел отшвырнуть одного, треснуть кулаком второго, но их было трое, и Виктор, получив удар прикладом сзади, без памяти повалился на пол…

Когда сержант наконец пришёл в себя, он в первый момент толком ничего не мог понять. Кругом было темно, сыро и ощутимо пахло какой-то гнилью. Пытаясь сообразить, где он находится и что с ним, Виктор первым делом пощупал разламывавшуюся от боли голову.

Потом, через силу поднявшись, сначала наткнулся ладонью на мокрый кирпич стены, а когда попробовал идти, сразу налетел на невидимые в темноте ступеньки. Одновременно вместе с гнилью он уловил знакомые запахи и понял, что его бросили в какой-то погреб.

Ощупью, пробуя рукой каждую доску, сержант поднялся по лестнице и, добравшись к двери, попробовал её открыть. Но она была заперта. Сержант даже слышал, как при каждом толчке слабо звякает то ли задвинутая снаружи железная щеколда, то ли повешенный на неё замок.

Поняв, что все попытки выбраться напрасны, сержант без сил опустился на ступеньку и вдруг уловил там, за дверью, осторожные шаги. Было слышно, как кто-то подошёл к двери и тронул замок. Сначала Виктор хотел подать голос, но решив, что там, наверное, сторож, удержался.

Однако тот, у двери не уходил. Наоборот, снаружи долетела глухая возня, металлический скрежет, треск и вдруг сбоку обозначилась светло-серая полоса, откуда знакомый голос тихо окликнул:

— Братка, ты живой?..

Сообразив, что это его младший брат, сержант изо всех сил толкнул дверь и, отозвавшись:

— Живой я, живой… — вылез из погреба.

Какое-то время братья стояли молча, прежде чем Виктор, вдоволь надышавшись чистым воздухом, глухо спросил:

— Гнат этот, кто теперь?

— Полицай, старший у нашему сели, — сдавленно ответил Пётр. — Це вин, гадяюка тата вбив.

— Что? — вскинулся Виктор. — Да я его, падлу, топором…

— Не треба топор, — перебил его Пётр. — У мене карабин есть…

— Значит, посчитаемся, — с угрозой отозвался Виктор и, поддерживаемый братом, зашагал в темноту…

* * *

Сытые кони шли бодрой рысью, в такт постукивая копытами по асфальту. Рессорный экипаж с щегольски откинутым верхом мягко катил по ровной дороге, и, только когда возница, пропуская очередной встречный грузовик, из осторожности брал круто вправо, ошинованные колёса, скатываясь на булыжник обочины, начинали дробно стучать.

Пассажир, удобно устроившийся на кожаных подушках сиденья, несколько напряжённо провожал взглядом каждый автомобиль, то и дело проносившийся по шоссе. От этого Стрильцу, а пассажиром был именно он, становилось немного не по себе. По его мнению, Головной штаб УПА, куда он сейчас направлялся, следовало расположить в другом месте.

Правда, с одной стороны шоссе рос густой лес, а с другой — изредка попадались крестьянские поля, и там виднелись приткнувшиеся где-нибудь с краю строения одинокого хутора. А вот больших сёл по пути не было, и Стрилець подумал, что, вероятно, местность здесь малонаселённая.

С момента выезда пошёл уже третий час, и, зная, что его должны ждать, Стрилець всё с большим беспокойством поглядывал по сторонам, опасаясь, как бы притомившийся возница, не проглядел поворот. Но волновался он зря. Довольно скоро на обочине замаячил одинокий всадник, и, приглядевшись, Стрилець увидел, что тот стоит именно там, где к шоссе подходит просёлок.

Дождавшись, когда экипаж поравняется с ним, всадник, а как разглядел Стрилець, это был гайовый, приветственно махнул рукой и затрусил к лесу, показывая дорогу. Возница, натянув вожжи, сбил рысивших коней на шаг и тоже свернул на просёлок.

Вот теперь-то Стрилець почувствовал разницу. На плохо накатанной колее экипаж то подкидывало вверх, то так клонило в ту или другую сторону, что пассажир вынужден был хвататься за край сиденья. Впрочем, так мотало недолго. Через пару километров колея выровнялась, на дорогу выехали ещё двое вооружённых гайовых и, сопровождая экипаж, пристроились сзади.

Как догадался Стрилець, это была штабная охрана, и не ошибся. Довольно скоро впереди замаячила лесничувка, у ограды которой торчал стийковый. Стрилець понял, что это и есть штаб головного атамана и удивился. От лесничувки до оживлённого шоссе было всего километров пять.

В доме Стрильца встретил бунчужный, представившийся адъютантом головного атамана. Он сообщил, что головной сейчас в Варшаве, а ему приказано встретить представителя Провода и проинформировать его в полном объёме. В отличие от Стрильца, одетого в цивильное, бунчужный был в полной форме: галифе, френч и мазепинка с кокардой, украшенной золотистым тризубом.

Заметив, какое впечатление его вид произвёл на представителя Провода, адъютант улыбнулся:

— Удивлены, друже Стрилець?

— Ещё бы, — подтвердил гость, но добавил: — Вот только мне кажется уж очень до шоссе близко. По слухам головной атаман вроде бы находится совсем в другом месте.

— Конечно, выбор места необычный, — согласился адъютант и пояснил: — Однако так намного удобнее держать связь.

— А вдруг немцы? Здесь же штаб, — обеспокоился Стрилець.

— А что немцы? Пусть приезжают. Лесничувка как лесничувка. Идёмте, я вам кое-что покажу. Заодно там спокойно и поговорим. — Адъютант снова улыбнулся и пригласил Стрильца следовать за ним.

Потайной лестницей они спустились в оборудованный под домом бункер, представлявший собой несколько изолированных комнат, соединённых общим коридором. Проходя мимо, Стрилець заметил в одной из них типографский станок-американку и поинтересовался:

— Вы что, и листовки здесь печатаете?

— Нет, только штабную документацию, — ответил бунчужный и, открыв следующую дверь, пригласил представителя Провода заходить.

В помещении, обставленном как штабной кабинет, бунчужный усадил гостя, сел сам и перешёл к делу.

— Друже Стрилець, как вы знаете, с самого начала мы вооружились за счёт оружия, брошенного на поле боя, и стали гнать банды НКВД с нашей земли. Потом была организована Полесская Сичь, и в скором времени мы стали хозяевами на освобождённой территории. Потом в каждом местечке был размещён гарнизон силою до батальона, а в каждом селе имелась по меньшей мере сотня.

— Да, — перебил бунчужного Стрилець. — Мы тоже не сидели сложа руки. Нами была создана администрация, а в сёлах поставлены старосты.

— Так, мы действовали вместе, — согласился бунчужный и продолжил: — Вот только там, где уже не было большевистских диверсий, немцы сразу взялись ликвидировать местные оборонные силы и ставить свою администрацию.

— Знаю, — немедленно поддержал бунчужного Стрилець. — У нас они даже стали восстанавливать колхозы, а там, где оставались единоличные хозяева, немцы обложили их такими налогами, что при имеющемся тягле сдать контингент практически невозможно.

Бунчужный вежливо позволил Стрильцу выговориться и после небольшой паузы сообщил:

— Уряд УНР дал директиву перейти в подполье и приступить к организации малых, но подвижных боевых единиц.

Это известие вызвало удивление Стрильца, и он, не скрывая разочарования, с жаром принялся убеждать бунчужного:

— Но тогда получается, что немцы отодвигают нас на второй план, и, больше того, судя по всему, ни о какой независимой Украине речи нет. А как они ведут себя? Пересични украинцы не имеют никаких прав, и им остаётся только тяжка праця на нового оккупанта. Я уж не говорю, как немцы обращаются с пленными. И я прибыл сюда в штаб головного атамана, чтобы узнать, як вин сбираеться дияты.

Бунчужный молча выслушал горячую тираду Стрильца, а потом, понизив голос, чтобы подчеркнуть доверительность сообщения, сказал:

— Хочу повидомиты, что головный атаман уже встречался с генералом Кицингером и выставил ему категорическое требование перейти к нормальной оккупации.

— И вы что думаете, что немцы вот так просто выполнят это требование? — скептически поинтересовался Стрилець.

— Нет, мы так не думаем, — бунчужный резко вскинул голову. — Принято решение в ближайшее время провести силовую акцию, которая заставит немцев считаться с нами.

— Значит, головный атаман думает, что такое возможно? — Стрилець с недоверием посмотрел на бунчужного.

— Да, головный атаман так считает, — ответил бунчужный и строго глянул на представителя Провода…

* * *

По службе у старшего полицейского Соломона два-три раза в неделю выдавались свободные сутки, и тогда он приходил к Риве. Конец дня они обычно проводили вместе, а вечером девушка покорно ложилась с ним в постель и почти полночи терпела, пока здоровый, как племенной бугай, бывший спортсмен вдоволь насытится её телом.

Случалось, что и Риву охватывала страсть, заставляя девушку ненадолго забыть, где она и что с ней. Потом, дождавшись, когда горячая волна схлынет, она с горечью вспоминала прежние времена, боясь и подумать о том, как дальше сложится её судьба.

Их встречи начались с того самого дня, когда Соломон без приглашения заявился к Риве, отметить её переезд в Зямину каморку. До этого дня Рива как-то особенно не думала о старшем полицейском. Нет, она замечала, что он к ней явно неравнодушен, но это мало трогало девушку.

Вообще-то Соломон немного нравился Риве, однако её голова была занята другим. Глядя на то, что творится в гетто, она всё с большим беспокойством воспринимала происходившее. Время от времени у неё появлялась пугающая мысль, что никакого будущего больше нет, и тогда она, пытаясь забыться, замыкалась в себе.

Впрочем, когда приходил Соломон, девушка отвлекалась, и ей становилось чуточку легче. Что же касалось их дальнейших отношений, то Рива о них как-то не думала. К тому же Соломон не торопил событий и, зная, что гетто живёт впроголодь, каждый раз приносил какую-нибудь еду.

Всё решилось через несколько вечеров. Соломон пришёл позже обычного и почему-то был сильно возбуждён. Беседуя с Ривой, он то отвечал невпопад, а то и вовсе замолкал на какое-то время. При этом он прямо-таки ел глазами Риву, а она бездумно смотрела ему куда-то за спину.

Странно, но именно в один из таких моментов, когда их неспешный разговор в очередной раз прервался, у Ривы мелькнула мысль: «А чего, собственно, я жду?..»

Рива внимательно посмотрела на парня. По его взгляду было ясно, чего он хочет, и, как сквозь сон понимая, что вот-вот уступит ему, девушка, когда Соломон неожиданным рывком поднявшись, мягко подтолкнул её к кровати, совсем не противилась.

Так началась их связь, временами напоминавшая совместную жизнь, но ни Соломон, ни Рива словно по молчаливому уговору не говорили об этом, и всё тянулось как бы само собой. Вот и сегодня, как обычно ближе к вечеру, Соломон пришёл, скинул пиджак, служивший ему вроде как формой и, поздоровавшись с Ривой, сел к столу.

Пока Рива распаковывала принесённый им свёрток, сидевший за столом Соломон какое-то время молчал, а потом вдруг спросил:

— Как думаешь, милиционеру этому удалось спастись?

— Какому милиционеру? — не поняла Рива.

— Да приятелю твоему, что жил здесь раньше, — усмехнулся полицейский, в очередной раз скептически оглядывая невзрачную каморку.

— Какой он мне приятель? — горестно вздохнула Рива и уточнила: — Просто работал у моего дяди.

Говоря о Зяме, Рива вспомнила кнайпу, спокойную жизнь и то время, когда она тайно вздыхала о красавце гимназисте, жившем напротив. Видимо, это отразилось у неё на лице, и потому Соломон не преминул заметить:

— Ну, приятель не приятель, а помогла ему ты.

— Как это помогла? — насторожилась Рива.

— Да так, наверняка по знакомству, — махнул рукой Соломон. — Сбежал-то он сразу, как я намекнул тебе, что он комсомолец.

Рива вздрогнула. До неё дошло, что Соломон сделал так нарочно, и она испуганно посмотрела на полицейского.

Тот понял её состояние и улыбнулся:

— Не бойся. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— Как же, не бойся… — Рива грустно опустила голову. — А где бедной еврейке искать защиту? Вот ты, Соломон, старший полицейский, а у тебя, как я вижу, даже пистолета нет.

— Почему нет?.. — Секунду Соломон колебался, прежде чем твёрдо сказать: — Есть. Только он до поры в надёжном месте спрятан.

— А у других?

— У других тоже есть. Мы, ещё когда бои тут шли, всё что надо собрали. На всякий случай.

— И что, думаешь, это поможет? — усомнилась Рива.

— Не знаю… — Соломон помрачнел.

— Вот видишь, не знаешь. И я не знаю, — Рива с надеждой посмотрела на парня. — А может, всё как-то образуется?

— Думаешь, удастся уехать? — Соломон грустно покачал головой. — Слухи разные ходят. Вот, говорят, в юденрате какие-то списки составляют.

— Какие списки? Может быть, на отъезд? — оживилась Рива. — Ты что, узнать не можешь?

— Нет, не могу…

Соломон вздохнул и о чём-то задумался. Тогда Рива выложила из свёртка принесённые полицейским бутерброды и один протянула ему.

— На, поешь…

Соломон молча принялся жевать кусок хлеба, щедро намазанный смальцем, и неожиданно, без всякой связи с прежним разговором, спросил:

— Скажи, а ты меня любишь?

До этого вечера он всё время избегал этой темы, и сейчас вопрос застал Риву врасплох. Она замялась, не зная, что ответить, и, почему-то вспомнив Остапа, лишь как-то неопределённо качнула головой. Видимо, по-своему расценив этот жест, Соломон наклонился поближе к Риве и, словно убеждая себя самого, с каким-то надрывом заговорил:

— Пойми, нам сейчас остаётся только это. И выбора у нас никакого нет. А так, я вечером прихожу к тебе, и мне кажется, что ты хочешь моей любви, ведь ты ни разу не отказала мне…

Интуитивно Рива поняла, что Соломона мучает страх, который тут же передался ей, заставив девушку сжаться. Рива как-то сразу ушла в себя, а Соломон, больше не сказав ни слова, поднялся и с неожиданной силой притянул девушку к себе, увлекая её на койку.

На этот раз Соломон был непривычно груб и прямо-таки терзал Риву, пытаясь добиться взрыва ответной страсти. Но это было напрасно. Рива и сама не могла понять, что с ней. Вспомнившийся Остап как-то перемкнул сознание, и сейчас она хотела, чтобы скорее всё кончилось…

Уже много позже притомившийся Соломон с непонятным упорством снова спросил:

— Скажи, ты меня любишь? Ты сейчас почему-то совсем другая.

Рива ничего не ответила, а когда любовник снова попытался овладеть ею, лишь горько вздохнула.

— Оставь, сегодня я просто утомлена… — и равнодушно повернулась к Соломону спиной…

* * *

Карабин, о котором Пётр сказал брату у погреба, оказался на поверку кавалерийской драгункой. Досталась она Петру случайно. По его словам, он нашёл оружие в лесу. Драгунка не валялась в траве, а была аккуратно повешена на сук, да так и висела там, когда Пётр на неё наткнулся.

Скорее всего, какой-то дезертир шёл лесом и, не желая тащить лишний груз, оставил оружие на дереве. Повесить её туда он мог машинально или сработала въевшаяся привычка к порядку. А может быть, за ней по какой-то причине просто не смогли вернуться.

Но как бы там ни было, винтовка оказалась вполне пригодной к стрельбе, в чём поспешил удостовериться Виктор, едва Пётр извлёк драгунку из тайника. Патронов у запасливого братца тоже оказалось много, и, распихивая их по карманам, сержант пожалел, что у него нет подсумка.

Вооружившись, Виктор сразу почувствовал себя уверенно, и они с братом задами пройдя селом, направились к недалёкому лесу. Остаться дома не было никакой возможности. Виктор поначалу решил было уйти один, но Пётр упросил брата взять его с собой.

Немного поколебавшись, Виктор согласился. Петру шёл восемнадцатый год, парень был рослый и вполне мог пригодиться. К тому же вдвоём блукать лесом гораздо сподручнее, да и кто знает, не попробует ли Гнат, у которого удрал из погреба арестант, отыграться на мальчишке?

Первые дни братья целенаправленно обходили окрестности, выбирая, где бы обосноваться. В конце концов Виктор решил, что наиболее подходящим местом будет Лисье урочище, и здесь братья за день соорудили добротный шалаш, вполне пригодный для ночлега.

Когда временное пристанище было найдено, сразу встал вопрос, как прокормиться. То, что было впопыхах прихвачено из дома во время бегства, подходило к концу, идти в другое село братья пока не отваживались и, посовещавшись, рискнули заглянуть домой.

Идти было далековато, и к родной хате они подошли, когда уже стемнело. Поскольку по дороге им никто не встретился, Виктор решил, что их приход остался незамеченным.

Но поберечься всё-таки стоило. Поэтому, выждав какое-то время, Виктор отправил брата вперёд, а сам, затаившись у живоплота, стал напряжённо прислушиваться. Похоже, всё было тихо, и Виктор, до этого крепко сжимавший драгунку, немного расслабился.

Из хаты, куда бесшумно зашёл Пётр, тоже ничего не было слышно, однако оба окошка по прошествии времени слабо засветились, и Виктор понял, мать зажгла каганец. У него появилось желание тоже зайти в дом, но он удержался. Следовало быть осторожным.

Ждать пришлось долго, и Виктор даже забеспокоился, но вот дверь хаты тихонько скрипнула, и во дворе замаячили две тени. Крадучись, они подошли к живоплоту, туда, где прятался Виктор, и Пётр тихонько окликнул:

— Брате, ты де?..

— Тут я, — отозвался Виктор, выходя из своего укрытия, и мать, пришедшая вместе с Петром, кинулась к сыну.

— Вицю, та як же це так…

— Потом, мамо, потом, — Виктор осторожно отстранился и спросил: — Що в сели чуты?

— Ой, Вицю, — полушёпотом запричитала мать. — Погани справы. Той злодиюка Гнат догадался, кто льоха открыл. И добре, что Петро с тобою ушёл. Гнат грозится, обох вас зловит…

— Погодьте, мамо, — остановил мать Виктор. — Скажить краще де той Гнат зараз?

— Ой, — спохватилась мать. — Он же в гмину собрался. За полицаями, щоб до лесу идти вас ловить…

— Так… — Виктор задумался. — Когда поедет?

— Та вранци ж, — мать взяла Виктора за руку. — Тикайте, сыну. Я вам харчив собрала. Сховайтесь десь подали.

— Мы так и зробим, мамо, — заверил её Виктор и повернулся к брату, державшему на плече объёмистый мешок. — Идём, Петро…

Братья пролезли через живоплот, и уже не видели, как мать перекрестила вслед уходящих в темноту сыновей. Однако они не пошли к лесу, как собирались, а обойдя село стороной, выбрались к битому шляху. Здесь, оглядев обочины, Виктор показал на заросли кустарника.

— Тут ждать будем…

Пётр молча кивнул. Он достаточно хорошо знал брата и, не спрашивая, понимал, что тот собирается сделать. Впрочем, кое-какие опасения у него были и, засовывая бывший при нём мешок с харчами подальше в кусты, Пётр, немного помедлив, сказал:

— Слышь, брате, може, не зараз?..

— А что, ждать, пока он полицаев приведёт? — огрызнулся Виктор, укладывая драгунку на корч.

— Да я ж хтив тильки… — начал было объяснять Пётр, но, понимая правоту брата, замолчал.

Затаившись в кустарнике, братья подрёмывали, но настоящий сон не приходил, и то один, то другой вскидывался, напряжённо прислушиваясь. Нервное напряжение отгоняло сон, заставляя обоих думать о своём невесёлом положении.

Рассвет наступал медленно. Сначала серая мгла мало-помалу отступила, потом посветлел край неба, вдоль дороги начали всё яснее прорисовываться росшие недалеко от обочины деревья, и, наконец, братья уловили долетавшие до них звуки просыпающегося села.

— Мабуть, скоро поедет… — предположил Пётр.

— Угу, — односложно отозвался Виктор и начал старательно протирать рукавом затвор драгунки.

Так, напрягая слух, братья пролежали в кустах ещё с полчаса, прежде чем вдали явственно послышалось конское фырканье. Позже к нему добавилось позванивание сбруи, и когда на дороге появилась хорошо различимая упряжка, Виктор, берясь за драгунку, приказал брату.

— Нишкни…

Похоже, братьям повезло. Возница, почему-то ехавший один, видимо, ещё не проспался — покачиваясь на сиденье, заметно клевал носом, и на его рукаве смутно белела повязка полицейского.

— То точно Гнат… — сдавленно пробормотал Пётр, вглядываясь в приближающуюся повозку.

— Вижу… — глухо отозвался Виктор, и как только мушка замерла на фигуре полицая, плавно нажал спуск…

* * *

Прогулочным шагом Сергей шёл по Гитлерштрассе, время от времени задерживаясь у витрины какого-нибудь магазинчика, чтобы, делая вид, будто рассматривает товар, провериться. Пользоваться таким способом для контроля его надоумил лейтенант и заодно преподал товарищу азы конспирации.

Сергей добросовестно пользовался его советами, но, честно говоря, не особо верил в то, что за ним кто-то будет следить. Нет, он понимал, что если, озираясь, пробираться закоулками, то на такого человека обязательно обратят внимание, и потому лучше смело идти по главной улице.

Дело было в другом. Просто Сергей убедил себя, что поскольку никто не знает, чем он занимается на самом деле, никакой слежки не будет. К тому же после диверсии в ресторане прошло немало времени, и это окончательно утвердило Сергея в его уверенности.

После визита на Монополёву Сергей с лейтенантом долго обсуждали, чем им может помочь бывший кэпэзушник, вызвавший, честно говоря, у них неясные подозрения. Однако Григорий был убеждён, что если ему дали эту явку, значит, хозяин её человек проверенный и связь с ним надо поддерживать.

В конце концов было решено не отказываться от его услуг, и потому сегодня Сергей, выслушав просьбу лейтенанта соблюдать осторожность, отправился на Заречье. Впрочем, сделать это было надо, так как из-за тяжёлой обстановки связи налаживались туго.

Район Заречья по-прежнему был тих, малолюден и, вышагивая узеньким плиточным тротуаром, Сергей прикидывал, что на этот раз скажет бывший кэпэзушник или пан Мефодий, как в конспиративных целях предложил называть жителя Монополёвой-8 лейтенант.

Во время их прошлой встречи выяснилось, что явка на Монополёвой была запасной и никаких конкретных заданий пан Мефодий не получал. На просьбу лейтенанта помочь в поиске конспиративных квартир кэпэзушник обещал подумать и, как минимум, проверить прежние связи.

На этот раз пан Мефодий встретил гостя менее насторожённо, и даже предложил чаю, однако Сергей довольно бесцеремонно напомнил хозяину, что он пришёл не чаи распивать, а выяснить, как обстоят дела с поиском новых конспиративных квартир.

В ответ пан Мефодий смерил Сергея изучающим взглядом, вздохнул и, перейдя на деловой тон, начал:

— Кое-что мне удалось найти, но особо обнадёживающих результатов нет. Как-никак сейчас режим не мирного времени, но по крайней мере два более-менее подходящих места есть.

— Что значит более-менее? — удивился Сергей.

— Это значит, что я их нашёл, а пользоваться ими или нет, решать вам, — отрезал кэпэзушник.

— То есть, — догадался Сергей, — полной уверенности у вас нет?

— В нашем деле, молодой человек, — вздохнул пан Мефодий, — такой уверенности никогда нет.

— А как же быть? — несколько растерялся Сергей.

— Просто, — усмехнулся кэпэзушник. — Я сведу вас, а вы думайте.

— Тогда пошли прямо сейчас, — решил Сергей.

— Хорошо, — согласился пан Мефодий и стал собираться.

На первой предполагаемой конспиративной квартире, куда привёл Сергея пан Мефодий, их встретил огрузлый вислоусый дядька, который долго присматривался к Сергею, вздыхал и было заметно, что он не особо доволен неожиданным посещением.

На наводящие вопросы Сергея хозяин квартиры отвечал довольно уклончиво, а потом, сердито посопев, рубанул напрямую:

— Ось що я скажу тоби, хлопче. Його, — вислоусый показал на пана Мефодия, — я знаю вже двадцять рокив, а тебе, молодого, побачив тильки сегодня.

— А что это меняет? — Сергей дружески улыбнулся.

— А ничого, — вислоусый ещё больше насупился, и тут вмешался молчавший до сих пор пан Мефодий.

— Как я понял, ты передумал?

Вислоусый замялся, ещё сильнее засопел, кинул косой взгляд на Сергея и, наконец, явно через силу выдавил:

— Пробачь, только я решил отойти от тих справ.

— Ладно, — пан Мефодий неодобрительно посмотрел на вислоусого, глухо крякнул и кивнул Сергею: — Пошли…

Уже на улице Сергей спросил:

— Он что, испугался?

— Может, испугался, а может, просто устал, — и замолчав, пан Мефодий повёл Сергея по второму адресу.

Хозяин следующей квартиры оказался совсем другим. Пана Мефодия он встретил чуть ли не с распростёртыми объятиями, дружески пожал руку Сергею и первым делом коротко представился:

— Соснюк.

Сергей тоже представился, и хозяин тут же выразил готовность во всём оказывать содействие. Он соглашался распространять листовки, предоставить свою квартиру как явочную, искать нужные связи и даже, если понадобится, действовать с оружием в руках.

У Сергея от беседы с Соснюком сложилось мнение, что человек томится от невозможности немедленно начать борьбу против оккупантов. Хозяин с таким жаром говорил об открывающихся перспективах, что Сергей счёл за нужное пока несколько охладить его пыл.

Для начала договорились, что Соснюк попробует выяснить, нет ли в городе немецких штабов, какие и где размещены воинские части, а по ходу попытается, естественно, действуя очень осторожно, завязать нужные контакты, отыскивая, где только возможно, единомышленников.

Встреча с таким активным товарищем, каким оказался Соснюк, враз подняла настроение Сергею, который, честно говоря, был несколько разочарован малой результативностью. Однако всё оказалось, в общем, неплохо и, возвращаясь, Сергей был полон радужных планов.

Дома он в подробностях доложил лейтенанту о походе с паном Мефодием. Внимательно выслушав Сергея, лейтенант подытожил:

— Ну что ж, кое-что есть… Вот только тот, первый…

— Да, видать, сдрейфил мужик, — предположил Сергей.

— А что вас удивляет? — вмешался молчавший до сих пор Григорий. — Здесь сплошь и рядом такое. Люди-то они разные…

— Кто говорит, что удивляет? — вздохнул лейтенант. — Тут другое, боюсь, как бы пан Мефодий нас под монастырь не подвёл…

— Это возможно, — согласился с ним Григорий.

— Значит, побережёмся, — заключил лейтенант и внимательно посмотрел на товарищей…

* * *

Как всегда на лугу у базарной площади было полно возов, и бестарка, на которой сюда же приехал Остап, не привлекала внимания. Приказав вознице ждать, он спрыгнул с сиденья, обогнул базарную толпу, поднялся на Братский мост и, перейдя старицу, остановился у ворот гетто. Здесь дежурила полиция и, обдумывая, как лучше вызвать доктора Штейна, Остап приглядывался к неспешно вышагивавшему вдоль ограды полицаю.

Последнее время по городу поползли тревожные слухи, и Остап получил приказ забрать доктора в лес. Поскольку теперь Штейн, как и все евреи, постоянно жил в гетто, вывезти его вот так прямо, днём, было до определённой степени рискованно.

Тем временем из дежурки вышел второй полицейский и, увидев его, Остап довольно присвистнул. Это была удача, на которую бывший студент никак не рассчитывал, и, подойдя ближе, он весело окликнул:

— Здоров був, Дмитро!

Полицай обернулся, и его лицо расплылось в улыбке.

— Остапе, ты звидки?

— Звидты, — предпочёл уклониться от прямого ответа Остап и хлопнул брата по плечу.

Они давненько не виделись, и сейчас Остап, постоянно находившийся в отряде, просто не хотел посвящать брата в свои дела. Но Дмитро, видимо, догадывался, где может быть брат, и сразу поинтересовался:

— Ты по делу, или как?

— По делу, — подтвердил Остап.

— Я помочь могу? — спросил Дмитро.

— Можешь… — На всякий случай Остап отвёл брата в сторону и выложил всё начистоту: — Понимаешь, мне надо доктора Штейна увезти…

— Совсем? — насторожился Дмитро.

— А то вже как выйдет, — пожал плечами Остап. — Сам знаешь, в нашем деле доктор всегда потрибный…

— Так… — Дмитро задумался. — Помиркуваты треба…

— Да что тут думать? — возразил Остап. — Я твоему напарнику грошей дам. Ты только поговори с ним.

— Ни, то ризык, — замотал головою Дмитро. — Давай так зробим. Я через годыну деякий час один чергувать буду. Тоди я тебе доктора сам выведу. Только чтоб ты десь поруч был.

— Добре, буду, — согласился Остап и зашагал обратно к базару.

Он появился на мосту, как и было договорено, ровно через час. Брата нигде не было видно. Второй полицейский тоже куда-то исчез, и Остап, решив, что их куда-то услали, стал было продумывать, как ему быть, но тут появился вышедший из дежурки Дмитро.

Увидев Остапа, он жестом приказал брату оставаться на месте, а сам скрылся за дверью. Некоторое время его не было, а когда Дмитро снова вышел к воротам, Остап увидел, что брат тащит объёмистый чемодан. Остап ждал, что из ворот сейчас выйдет доктор Штейн, но оттуда никто не появлялся.

Больше того, подойдя к Остапу, Дмитро поставил возле него свой чемодан и, отдуваясь, заявил:

— Все. Дали его ты тягни. Тяжёлый, сволото…

— А доктор где? — возмутился Остап.

— Не бойся. Вин тебе пизниш дожене, — и Дмитро, так ничего толком не объяснив, заторопился назад в дежурку.

Остапу ничего не оставалось, как взять чемодан, действительно оказавшийся тяжеловатым и, перейдя мост, идти в сторону базара. Так, время от времени останавливаясь передохнуть, он прошёл примерно половину дороги, когда услыхал, что сзади его кто-то догоняет.

Обернувшись, Остап увидел торопившегося следом доктора Штейна. Его он узнал сразу, хотя на голове доктора красовалась шляпа с низко опущенными полями, а низ лица Штейн закрывал сложенным вчетверо платком, изображая страдающего зубной болью.

Заметив, что повязку со звездой Давида доктор предусмотрительно снял, Остап дождался, когда Штейн поравняется с ним и негромко сказал:

— Идите за мной…

Так вдвоём они подошли к бестарке, на которую Остап с облегчением взвалил чемодан, и кивнул доктору:

— Садитесь…

Не отнимая платок от лица, Штейн неловко вскарабкался на повозку и устроился в самом задке. Понимая, что доктор напряжён до предела, и опасаясь, как бы он не сорвался, Остап попытался разрядить обстановку, спросив:

— Пане ликар, а чего это ваш чемодан такий важкий?

— Там мой инструментарий и остатки лекарств, — глухо, через платок отозвался Штейн и ещё глубже натянул на голову шляпу.

Из города они выбрались удачно. Остапу было прекрасно известно, где стоят полицейские посты, потому он приказал ехать не через железнодорожный переезд, а свернуть на шедшую вдоль реки окраинную улицу. Дороги там почти не было, и пришлось петлять между обывательских огородов, но зато они без приключений выбрались на просёлок, ведущий к лесу.

Ехать пришлось долго, почти до самого вечера, и за всё это время доктор Штейн так ничего и не спросил. Он сидел нахохлившись и поглядывал из-под своей широкополой шляпы на деревья, подступающие почти вплотную к плохо наезженной колее.

Остапу тоже было не до разговоров. Парню почему-то вспомнилась Рива, и он подумал, что не уедь она в свою Одессу, а как и все евреи, окажись в гетто, то вполне возможно, девушка сейчас бы ехала вместе с доктором. Во всяком случае, он уж точно сделал бы всё для этого…

Возле заброшенного лесного хутора повозка остановилась, и Остап, повернувшись к сидевшему сзади Штейну, сказал:

— Приехали, пане ликар…

Доктор суетливо выбрался из повозки, и Остап повёл его к покосившемуся крыльцу, возле которого тем не менее прохаживался часовой с винтовкой. Остап дружески кивнул ему и пригласил Штейна в дом, где их встретил не кто иной, как сам районовый Смерека.

Увидев вошедших, Смерека широко улыбнулся:

— С прибытием, пане Штейн… Как добрались?

Доктор, не ожидавший такой любезности, неловко затоптался на месте и, оглядев убогую обстановку, недоумённо спросил:

— А где же?..

Штейн явно ожидал увидеть здесь больного или раненого, и, поняв это, Смерека снова улыбнулся:

— Пане Штейн, поскольку здесь вам ничто не угрожает, я надеюсь, что вы останетесь у нас надолго. Мы предлагаем вам быть у нас вийсковым ликарем, само собой, с полным забезпеченням, — и он широким жестом пригласил доктора сесть…

* * *

Упряжка Гната оказалась резвой. Петро правил за кучера, а Виктор, нацепивший на рукав полицейскую повязку, сидел рядом и держал драгунку между колен. О том, как эта упряжка оказалась в их распоряжении, братья не говорили, но Виктор об этом вообще не думал, а впечатлительный Пётр, наоборот, в который раз вспоминал, как всё произошло.

Тогда, после меткого выстрела, Гнат завалился навзничь, не выпустив из рук вожжи, и кони, вместо того, чтобы, испугавшись рвануть, остановились. Виктор, выскочив из кустов, схватил их под уздцы и бегом повёл храпящую упряжку к недальнему лесу.

Пётр не отставал, и уже там, вдалеке от дороги, они выволокли убитого из повозки, забрав бывший у него пистолет. Вдобавок Виктор содрал полицейскую повязку и бросил её под сиденье. Потом братья закопали труп в водомоине, набросали сверху валежника, и Пётр, разобрав вожжи, влез на облучок, а Виктор повёл упряжку между деревьев. Затем, отыскав просеку, Виктор тоже сел в повозку и наказал ехать к шалашу.

Добравшись до места, братья обиходили коней, и, давая им отдохнуть, сели посовещаться. Было ясно, что пропавшего Гната будут искать и, вполне возможно, догадаются, чьих рук это дело. А потому, братья сложили свой немудрящий скарб в повозку и, решив уехать куда подальше, отправились в путь.

Добираясь от железной дороги к родной хате, Виктор неплохо изучил обходные пути, и потому из своего района они выехали без особого труда. Тем более что сержант набрался наглости, прицепил на рукав полицейскую повязку, и несколько сёл они проскочили прямо днём.

Дальше пошли незнакомые места, и братья ехали с опаской, по возможности расспрашивая пастухов или одиноких встречных о том, что делается в округе. Правда, сведения были самые противоречивые. Одни говорили, что в окрестных лесах полно партизан, другие утверждали, что кругом тихо.

Видимо, всё зависело от кого, как воспринимали самих братьев. Если подозревали, что они полицейские, то говорили одно, а если принимали за обычных селян, то разговор шёл откровеннее, и кое-что узнать всё-таки удавалось.

Так, один из встреченных братьями мужиков прямо сказал, что дальше, где леса погуще и где дорог маловато, якобы немцев вовсе нет, а местные полицаи держатся тихо, потому что, как утверждает молва, сюда прямо из Москвы прилетели парашютисты.

Мужик вызывал доверие, услышанная новость обнадёживала, и Виктор решительно свернул в сторону того самого леса, где вроде бы видели московских десантников. Лес этот, к которому довольно быстро добрались братья, казался диким. Дорог тут не было и в помине, а аккуратные когда-то просеки успели зарасти молодняком.

С трудом продираясь на повозке через глухие дебри, братья очутились в такой чаще, что еле-еле выбрались на случайно подвернувшуюся поляну. Высматривая, куда дальше ехать, Виктор вдруг увидел, как на противоположной стороне неожиданно появились трое…

То, что они военные, сомнений не возникало. У одного на голове была командирская фуражка, у второго пилотка, а у третьего на шапке чётко выделялась пришитая наискось красная ленточка. Двое держали в руках трёхлинейки, а у командира на плече висел ППД.

У двух незнакомцев на фуражке и пилотке ярко краснели хорошо различимые звёздочки, а глазастый Петро, увидев ещё что-то интересное, затеребил брата за рукав:

— Вицю, той що в шапци з червоною лентой, жид…

То, что один из встреченных явно еврей, говорило о многом, и Виктор, чуть приподнявшись на сиденье, выкрикнул:

— Эй, кто с автоматом, подойди ближе, стрелять не будем!

Те трое переглянулись, а потом автоматчик, выйдя к середине поляны и сняв ППД с плеча, пробасил:

— Вы кто, сечевики?

— Нет, мы сами по себе, — ответил Виктор и с некоторой опаской поинтересовался: — А вы кто?

— Партизаны. Слыхал про таких? — автоматчик сделал ещё шаг вперёд, и ствол его ППД угрожающе приподнялся.

— Мы вроде как тоже… — отозвался Виктор и, показав, что у него нет оружия, слез с сиденья.

Автоматчик с товарищами подошли к самой повозке, в упор рассматривая братьев, и вдруг тот, что был в пилотке, углядел валявшуюся под сиденьем полицейскую повязку.

— Ты что, полицай? — он развернул её, читая надпись.

— Был полицай, — возразил Виктор.

— А теперь кто? — настороженно спросил владелец командирской фуражки, видимо, их старший.

— Я не про себя говорю, — усмехнулся Виктор. — Это который хозяин повязки, был полицай.

— Вот даже как… — старший подозрительно сощурился. — А всё-таки сам-то ты кто будешь?

— Я?.. Сержант Мельничук, — спокойно ответил Виктор.

— Сержант, говоришь… — протянул старший и, глядя в упор на Виктора, сказал: — Так сержанты на фронте, а ты тут. Как вышло?

— Обыкновенно, — пожал плечами Виктор. — Плен…

— В плен, значит, попал… А как?

— Как все, — огрызнулся Виктор. — Мне что, стреляться? Так СВТ, она длинная, несподручно.

— Это верно, — партизан усмехнулся. — А из плена немцы, значит, отпустили, и ты пешедралом сразу домой, так?

— Они отпустят… — Виктор вполголоса матюкнулся. — Затолкали в телятник и повезли. Только я ночью проволоку отодрал и в окошко на ходу сиганул. А уже после точно домой.

Партизан некоторое время сосредоточенно молчал, явно что-то обдумывая, а потом вроде как попросил:

— Вот что, сержант, отвези-ка ты нас…

— Куда? — спросил Виктор, влезая на сиденье.

— Мы покажем, — с усмешкой заявил партизан, махнув рукой товарищам, и все трое тут же забрались в повозку.

— Давай, Петре, едем… — Виктор подтолкнул брата, и тот послушно разобрал вожжи.

Просека, по которой распорядился ехать партизан в фуражке, была такой же заросшей, как и те, по которым сюда пробирались братья. Однако повозка шла здесь легко, а когда Виктор заприметил пару свежих пеньков, он догадался, что тут, похоже, дорога…

* * *

Стоя на опушке, атаман Довбня рассматривал в бинокль узловую станцию. Левее тянулась насыпь железнодорожного полотна, а дальше, за семафором, просматривались крыши построек и торчавшая над ними водонапорная башня. Оттуда всё время доносился какой-то шум, паровозные гудки и порой еле слышное позванивание станционного колокола.

Наблюдая за тем, что там происходит, атаман обеспокоенно думал, удачно ли проходит в лесу отвлекающая операция по демонстративному нападению на транспортные колонны и куда из местечка, по донесению разведки, уже ушла часть немецкого гарнизона.

Ещё он в который раз прикидывал, хватит ли объединённых сил собранных сюда «Летучих групп» для удачного завершения запланированного наскока на железнодорожную станцию.

Вежливое покашливание заставило атамана отвлечься. Он обернулся и увидел своего, сегодня выглядевшего щёголем, адъютанта Семёна. Одет тот был в зелёную гимнастёрку, синие галифе, хромовые сапоги, а на голове сияла золотым тризубом лихо сдвинутая набок пилотка.

— Ну как? — атаман подавил улыбку.

— Докладаю слушно, — адъютант вытянулся, — все три группы вышли на исходные, шоссе заминировано, полевая телефонная связь протянута.

— А противотанковые пушки, Семене, ты где треба поставил? — напомнил адъютанту атаман.

— Так, у шоссе. Ни, атамане, нимаки до станции аж нияк не пройдуть, — Семён преданно посмотрел на Довбню.

— Хорошо… — атаман опустил бинокль и в сопровождении адъютанта пошёл в глубь леса.

Командиры ждали атамана на лесной поляне. Довбня оглядел строй и повторил приказ:

— Нагадую. По сигналу первая боевая группа атакует с севера. Вторая — с северо-востока. Третья штурмует станцию. Главная задача: захватить грузовики, чтобы вывезти с немецких складов продовольствие и боеприпасы. Зерно и скот раздать мешканцям.

— Легковики брать? — уточнил один из командиров.

— Ни, не треба, — твёрдо ответил атаман. Однако немного подумав, добавил: — Разве что всюдыхид попадётся.

Ожидая ещё вопросов, атаман помолчал, но больше никто ничего не спрашивал, и тогда Довбня, став смирно, выкрикнул:

— Друзья! Вперед! За нашу неньку Украину! За наших сестер и братив! Смерть оккупантам!

— На погибель! — Громко враз ответили командиры, и строй распался.

Каждый заспешил к своему подразделению, а Довбня, посмотрев на часы, приказал адъютанту:

— Семене, сигнал дать ровно в 2.30, — и быстрым шагом пошёл на наблюдательный пункт.

Адъютант был точен, и в указанное время над лесом поднялись три ракеты, две белых и одна красная. И не успели они ещё с шипением упасть на землю, как вокруг станции со всех сторон загремели выстрелы. Были слышны пулемётные очереди, а потом там зачастили взрывы. Это начала обстрел партизанская миномётная батарея.

Крепко прижимая окуляры бинокля к глазам, атаман пытался разглядеть, что происходит на станции. Сначала выстрелы звучали вроде бы с одной стороны, потом с другой, но одно стало ясно сразу — сильного противодействия там нет. А когда стрельба заметно стихла, над водокачкой вверх взлетели две красные ракеты. Это был сигнал, что станция взята. Довбня облегчённо вздохнул и приказал подать лошадей.

В это время адъютант Семён уже распоряжался на станции. Стрельба отдалилась, вблизи раздавались только отдельные выстрелы, рыскавшие по путям партизаны обнаружили целый эшелон с боеприпасами, и сотник немедленно отдал приказ подать его на разгрузку.

Ошеломлённые внезапным налётом немцы большого сопротивления не оказали. Малочисленная охрана станции частью попряталась, частью сдалась, и сейчас разгорячённые боем партизаны заталкивали пленных в ворота пакгауза, а прямо на перроне валялись два убитых эсесовца.

Нарастающий шум подъезжающих машин заставил Семёна глянуть на дорогу. Рыча мотором, первый «опель-блиц» уже поворачивал к воинской рампе, а на подножке грузовика стоял чотовый и показывал шофёру, куда ехать. Увидев сотника, чотовый спрыгнул на землю и подбежал к Семёну.

— Докладаю слушно! Автоколонна захвачена!

— Добре, — Семён кивнул чотовому, но тут его отвлёк неизвестно откуда взявшийся местный полицай с белой повязкой на рукаве.

Пометавшись по перрону, полицай чуть не натолкнулся на Семёна и, едва переведя дух, доложил:

— Пане сотник, мени наказано показать вам склад!

Выждав паузу, Семён оглядел посыльного и повернулся к чотовому.

— Бери своих, и к складу. Он поведёт, — Семён показал на полицейского.

— Выконую слушно! — выпалил чотовый и, забрав полицая, побежал к рампе.

И тут на перроне появился атаман Довбня, прискакавший в сопровождении конвоя прямо сюда. Семён хотел было доложить всё по форме, но атаман только махнул рукой и спросил главное:

— Связь с группами есть?

— Так, линия тут, — и Семён показал на боковые двери вокзала.

Начальник станции, захваченный прямо в своём кабинете, так и не поняв, что происходит, дрожал как осиновый лист. Видимо, он был настолько растерян, что, едва увидев входящего в кабинет Довбню, кинулся к нему.

— Пожалуйста, скажите, кто вы? Я ещё не видел солдат с такими круглыми кокардами на шапках…

— Мы войско Бульбы, надо знать нашу форму, — весело ответил Довбня и приказал: — Убрать этого!

Вконец сбитого с толку начальника вытолкали взашей из кабинета, а Довбня уселся в его кресло и взял трубку только что поставленного на стол полевого телефона. Какое-то время он напряжённо слушал, а потом повернулся к пришедшему следом за ним Семёну:

— Немцы полк мадьяр подтягивают. Видать, своих частей близко нет.

— Ничего, успеем, — весело отозвался сотник. — Машины уже грузят…

В кабинете начальника Довбня пробыл ещё часа полтора, каждые десять минут выслушивая доклад по телефону, а когда линию связи сняли и атаман вышел, то, к его удивлению, у дверей были не лошади, а вездеход. Широко улыбающийся Семён открыл дверцу автомобиля и пригласил:

— Прошу сидаты! Мы уходим.

Довбня одобрительно улыбнулся и сел в «кюббельваген». Ждавший только этого шофер нажал стартёр, мотор заработал, и они поехали. Вездеход проскочил переезд, набрал скорость и, догоняя ушедшую вперёд колонну грузовиков, помчался по дороге…

* * *

Временный лагерь москвичей-десантников просыпался рано. Кухонный наряд гасил огонь под котлами, от которых шёл запах свежеприготовленного кулеша, а комендант, делая утренний обход, проверял заставы, перекрывавшие подходы к лагерю, и следил, нет ли где чего, что могло бы обнаружить стоянку. Впрочем, особой формы шалаши-чумы стояли под деревьями и так хорошо сливались с общим фоном леса, что появлявшийся время от времени в воздухе немецкий самолёт «физилер-шторьх» ничего разглядеть не мог.

Штабной шалаш, стоявший в самом центре лагеря, несколько отличался от прочих. Он был просторнее, середину его занимал стол, а главное, стены изнутри обтянули парашютным шёлком, и теперь было достаточно только откинуть полог входа, чтобы в шалаше стало светло.

Командир отряда был в штабе с самого рассвета, чуть позже туда пришёл и его заместитель, темноволосый, начинающий слегка полнеть майор, у которого из-под полурасстёгнутого воротника защитного комбинезона рубиново поблёскивали две «шпалы».

Судя по его довольному виду, у майора были кое-какие новости. Уйдя с вечера километров за десять от лагеря, радисты провели сеанс связи, и сейчас заместитель командира, он же начальник разведки, держал в руках уже расшифрованный листок радиограммы.

Сидевший у стола командир, как бы стряхивая остатки сна, провёл пальцами по глазам и спросил:

— Ну что там сегодня?

— Москва нас хвалит, — первым делом сообщил майор и, положив перед командиром листок, присел к столу.

Тот быстро просмотрел текст и усмехнулся:

— Ты, я вижу, похвалы получать любишь. А то, что от нас требуется, внимательно читал?.

— Читал, — вздохнул майор и тут же вроде как в своё оправдание добавил: — А что мы можем сделать, если резиденция гауляйтера чёрт те где и туда добираться сложновато?..

— Да уж, — согласился с ним командир. — Кто б мне раньше сказал, что немцы выберут «столицей» заштатный городишко, не поверил бы…

— Опасаются, — сделал вывод майор и уточнил: — Опять же наших отрядов там пока нет, а украинская «партизанка» есть.

— Думаю, в ближайшее время и наши отряды там будут. Сам знаешь, Москва санкционировала нашу передислокацию, — командир строго посмотрел на майора, и тот, поняв взгляд как невысказанный вопрос, доложил:

— Мы готовы выступить, вот только с бульбовцами надо кое-что прояснить. Боюсь, помешать могут.

— Ты смотри… А ведь эти бульбовцы вроде как всерьёз с немцами воевать начали… — и командир в раздумье застучал пальцами по столу.

Какое-то время они сидели, молча глядя друг на друга, а потом командир, видимо, приняв решение, сказал:

— Обсудить надо, как перебираться будем. Скажи, у нас новичков из тех краёв нет?

— Есть. Еврейчик-милиционер и сержант-окруженец.

— А-а, это Кац с Мельничуками… — командир вспомнил, о ком говорил майор, и вздохнул. — Ну, с Кацем всё ясно, а как проверка сержанта?

— Кое-что уточнили, — доложил майор. — Отца его, активиста и сторонника нашего, тот самый полицай убил.

— Отца? — переспросил командир и, словно что-то вспомнив, тихо сказал: — Да, такого сыновья не прощают…

— Уж это точно, — согласился майор и заключил: — Думаю, этому Мельничуку доверять можно.

— Согласен… — командир кивнул и предложил: — Ты вот что, поговори-ка с ними. Особенно с Кацем. Он, ясное дело, сюда к нам глухими путями пробирался, может, кое-что видел.

— Само собой, — майор хотел ещё что-то сказать, но его прервал заглянувший в шалаш дежурный по лагерю с докладом:

— Товарищ командир, наш человек прибыл!

— Зови, — коротко бросил командир, и через минуту в штабной шалаш вошёл человек, вид которого заставил майора покачать головой и с усмешкой заметить:

— Э, Гриша, да ты прямо кавалер!

И верно, Григорий (а это был именно он) никак не походил на человека, пробиравшегося глухим лесом.

— Ты что, на чём-то ехал сюда? — догадался майор.

— Ну да, поездом, — подтвердил Григорий и пояснил: — Я, товарищ командир, с девчатами нужными познакомился. Они и помогли, доступ к железнодорожным перевозкам имеют.

— Это, конечно, хорошо, — похвалил связного майор и тут же посетовал: — Жаль только, что ветка у вас там тупиковая.

— Зато узловая станция недалеко, — возразил Григорий. — Значит, информацию получить можно.

— Так это ж на неё бульбовцы наскакивали. — Командир переглянулся с майором и повернулся к Григорию: — Ты ж там ехал, заметил что-то?

— Ясное дело, — Григорий усмехнулся. — Сам видел, вагоны покорёженные и паровозы битые ещё и сейчас на подъездных путях стоят.

Командир снова побарабанил пальцами по столу и, внимательно посмотрев на Григория, сменил тему:

— Ты что же и у себя в городе тоже таким франтом ходишь?

— А то, — всё так же усмехаясь, подтвердил Гриша. — Я ж через замызганное пальто сразу чуть не спалился. Прямо на улице полицай пристал, хорошо Серёга прикрывал, уйти помог.

— Серёга — это тот, к кому наш лейтенант пришёл? — уточнил майор.

— Ну да, — Григорий посерьёзнел. — Нас, правда, пока всего пятеро. Ещё только двое из местных добавились, те, что из КПЗУ, а так трудно.

— Что трудно, ясно, — майор согласно кивнул и спросил: — Что по основному заданию? Есть что-нибудь?

— Кое-что. Три штаба не особо крупные, те на виду, а вот Серёга ещё один засёк, так тот точно секретный. — Докладывая, Григорий подобрался и неожиданно попросил: — Товарищ командир, разведка — это хорошо, но гадов убивать надо, вы мне задание дайте, я не боюсь.

— Это ты брось! — командир строго глянул на него. — Убьёшь пару фрицев, а разведку кто добудет? Вот на передовой, согласен, если боец хоть одного врага укокошит, значит, он свою задачу выполнил, а на том, что мы добываем, фронт держится, понял?

— Так точно, понял… — Григорий по-военному вытянулся.

— Ладно, пока отдыхай, — распорядился командир и кивнул на майора: — Информацию ему письменно подготовишь…

Когда Григорий чётко повернулся и вышел, командир посмотрел ему вслед и, возвращаясь к прежней теме, сказал майору:

— Теперь про бульбовцев. Надо Москву запросить. Какой линии поведения держаться в новых обстоятельствах, — и командир в третий раз за утро начал стучать по столу пальцами…

* * *

Колонна бывших обитателей гетто казалась бесконечной. Евреи измождённые, хмурые, одетые во всякую рвань, в очередной раз выгнанные из своих жилищ, медленно брели по мостовой, чтобы там, дальше, за синагогой, одолев сумятицу перед мостом через речку, уже на другом берегу вытянуться узкой цепочкой на дамбе, пересекавшей луг.

Дмитро Иванчук, стоявший с винтовкой у старой монастырской ограды, был удивлён тем, что на пути колонны выставили охрану из украинских полицейских, в то время как юденратовская служба порядка бдительно следила за тем, чтобы евреи не задерживались и по ходу не отбивались в сторону.

Над тем, куда гонят столько людей, Иванчук старался не думать. Вообще-то слухи были разные. Кто-то считал, что евреев переводят в соседнее местечко, другие надеялись попасть на железнодорожную станцию, были и те, кто мечтал об отправке в Палестину, однако долетевшая сюда страшная молва о Киевском Бабьем Яре, затмевала всё.

Благодаря рвению еврейских полициантов в колонне вроде не замечалось беспорядка, и Дмитро мог позволить себе просто следить за её движением. И вдруг, неожиданно какая-то женщина с ребёнком на руках, воспользовавшись тем, что еврей-полицай суетливо заталкивал назад в колонну двух пейсатых стариков, выбежала на обочину и замерла перед Иванчуком.

Её сумасшедше-умоляющий взгляд был настолько красноречив, что Дмитро послушно отвернулся, притворившись, будто он ничего не видит. Видимо, женщина всё поняла подсознательно. Какой-то момент она колебалась, а потом, ткнувшись почти в ноги Иванчука, положила младенца, завернутого в драное одеяльце, на землю, под лопухи, густо разросшиеся у ограды.

Сделав это, женщина порывисто отступила и попятилась назад к колонне, не сводя взгяда с зелёных листьев, укрывших её дитя. В эту минуту еврей-полицай, управившийся со стариками, заметил, что женщина стоит, и кинулся к ней. Он грубо толкнул её назад в колонну, подозрительно глянул на Иванчука и даже сунулся к нему ближе, но встретившись с жёстким взглядом Дмитра, замер и, поколебавшись секунду, зашагал дальше.

И вот теперь с некоторым опозданием Дмитро начал корить себя. Не было сомнения, что женщина от отчаяния любой ценой решила спасти ребёнка, пусть и таким, весьма ненадёжным способом. Оставалось гадать, что будет с младенцем дальше, но по крайней мере у Дмитра даже мысли не было взять малыша себе, и он, не зная, как поступить, затоптался на месте.

Немногие любопытные горожане, торчавшие на тротуаре и порой даже переговаривавшиеся с шедшими мимо евреями, похоже, не обратили внимания на женщину, а может, сделали вид, что ничего не заметили, но как бы там ни было, кажущееся спокойствие вроде не нарушилось, и Дмитро с сомнением покосился на лопухи.

Однако раздумывать долго ему не пришлось. Рядом с ним внутри колонны случилась непонятная заминка, и снова какая-то женщина, оттолкнув еврея-полицианта пытавшегося её задержать, кинулась к Иванчуку. Сообразив это, Дмитро с показным безразличием отвернулся в надежде, что всё обойдётся без его вмешательства.

Но тут у Иванчука за спиной с неожиданной требовательностью прозвучал взволнованный девичий голос.

— Пане полициант… Я перепрошую…

Молчать не было смысла, и Дмитро, нарочито медленно повернувшись, сердито отозвался:

— Ну… Чего тебе?

Девушка, лицо которой показалось Иванчуку знакомым, посмотрела ему в глаза и, странно понизив голос, сказала:

— Извините, мне кажется, вы брат Остапа Иванчука…

Дмитро дёрнулся. Он никак не мог сообразить, откуда неизвестно какого чёрта сунувшаяся к нему еврейка могла об этом дознаться. Не зная, как поступить, Дмитро затоптался на месте, а девушка, вероятно, заметив его растерянность, торопливо пояснила:

— Я Рива… Помните?.. Вы Остапа везли до войска… Ещё тогда, в сентябре… А я от фольварка шла…

Дмитро присмотрелся внимательнее и вспомнил. Это и впрямь была та самая девушка. Конечно, она сильно изменилась, и от той улыбчиво-красивой попутчицы остались только глаза, ставшие ещё более выразительными, но вместо исчезнувшего молодого задора сейчас в них пряталась тоска.

От этого всепонимающего взгляда Дмитру стало как-то не по себе, и он сбивчиво забормотал:

— Извините… Но я ничем не могу помочь…

— Можете… — Откуда-то в руке девушки вдруг появилось что-то непонятно-маленькое, завёрнутое в бумажку, и она протянула этот пакетик Иванчуку. — Вот, возьмите это колечко. Я молю вас, отдайте его Остапу и передайте, что я любила его…

Дмитро машинально взял пакетик и, не зная, что сказать, посмотрел на девушку. Однако та не ждала ответа. Закрыв лицо руками, она порывисто отшатнулась и зашагала дальше, чтобы через десяток шагов слиться с остальной массой, медленно подходившей к мосту…

Колонна наконец прошла, а Дмитро ещё долго смотрел вслед, не решаясь сразу уйти. Так неожиданно врученный пакетик отвлёк было от засевшей где-то в подсознании мысли об оставленном младенце, но тут кто-то осторожно тронул Дмитра за рукав.

— Сынку… Можно я визьму дытыну?

Дмитро резко обернулся и увидел пожилую женщину, которая конечно же знала про младенца, так как, вероятнее всего, была где-то рядом. Иванчук глянул по сторонам и, убедившись, что всё пройдёт незаметно, с облегчённым вздохом, тихо, одними губами шепнул:

— Бери…

— Спасибо, сынок.

Женщина благодарно улыбнулась и, нагнувшись, бережно вытащила из-под лопухов младенца, который почему-то сразу начал агукать. Взяв ребёнка на руки, она покачиванием успокоила его и, ещё раз поклонившись Иванчуку, заторопилась в город.

Проводив её взглядом, Дмитро достал из кармана врученный ему пакетик и развернул бумажку. Там действительно оказалось колечко. Дмитро взял его, поднёс ближе к глазам и, разглядев оттиск пробы, удивлённо присвистнул. Кольцо было золотым.

Женщина, забравшая младенца, давно ушла, а Дмитро всё также топтался на месте и крутил в пальцах, рассматривая со всех сторон, золотое колечко. Потом вздохнул, снова завернул его в ту же бумажку и не спеша пошёл в сторону полицейской управы…

* * *

Из осторожности Григорий проник в город не через охраняемый жандармами железнодорожный переезд, а по так называемой Офицерской улице, тянувшейся вдоль реки. Правда, пришлось идти не тротуаром и даже не дорогой, а обычной, протоптанной по берегу тропкой, но Гришу это никак не смущало, скорее наоборот, он был доволен, что отыскался такой надёжный путь.

Этот окраинный район начали застраивать перед самой войной, и дома здесь были ещё совсем новые. Место тут было тихое, много зелени, рядом река, и со временем, конечно, планировалась целая улица, но мостовую сделать не успели, и пока здесь стояло только несколько зданий да с пяток прятавшихся за деревьями частных особняков.

Теперешняя подружка Гриши Геля Стасюк жила в небольшом доходном доме, построенном ближе к станции, потому его заселили в основном железнодорожные служащие. Квартирка Гели была на втором этаже, и, взбежав по лестнице, Гриша принялся нетерпеливо звонить.

Дверь открыла сама Геля. Увидев на пороге Григория, она откровенно обрадовалась, а он первым делом спросил:

— Батько дома?

— Нет, я одна, — Геля улыбнулась и пригласила: — Заходи.

Говоря так, Гриша лукавил. Он отлично знал, что отец Гели, поездной кондуктор, должен быть в рейсе, но спросил только из осторожности. А Геля, проведя гостя из темноватой прихожей в комнату, всплеснула руками.

— Ой, где это ты так завозюкался?.. — и без лишних слов взяв платяную щётку, принялась чистить Гришину одежду.

Григорий сокрушённо вздохнул:

— Понимаешь, назад добирался, чем придётся, а тут ещё и попутки не было, вот и пришлось километров семь пешком топать.

На этот раз Григорий откровенно врал. На самом деле, пробираясь из партизанского лагеря в город, он прошагал в десять раз больше. Правда, по дороге разжился кое-какими припасами, и сейчас в качестве подарка вручил Геле круг настоящей домашней колбасы, которую девушку тут же пустила в яичницу, наполнив квартиру аппетитным запахом жареного мяса.

Накрыв стол, она усадила дорогого гостя, по случаю встречи налив ему из отцовской бутыли с самогоном стопку ароматного бимбера. Но не успел Григорий взяться за вилку, как его отвлёк приближающийся звук автомобильного мотора. Слегка встревожившись, Григорий вышел на крошечный балкончик, чтобы узнать, зачем сюда могло занести машину

Балкончик этот годился лишь на то, чтоб выкурить там папиросу, зато вид с него был превосходный. Григорий увидел, как к соседнему особняку, раскачиваясь на ухабах, подъехал «опель-капитан», и из него вылез немецкий офицер. Отпустив шофёра, немец прошёл к парадному, а Григорий, вернувшись в комнату, спросил Гелю:

— Чего это вдруг немцы сюда ездят?

— Не немцы, а немец, — уточнила девушка и пояснила: — Кобета у него там живёт.

— Ишь до чего любовь довести может, даже по нашим буеракам ездить согласен, — усмехнулся Григорий и принялся уплетать яичницу.

Гриша просидел у Гели почти до самого вечера и заторопился на явочную квартиру, только когда до комендантского часа оставалось всего минут сорок. Впрочем, по городу Григорий прошёл без приключений и был радостно встречен заждавшимися его товарищами.

Улыбающийся лейтенант в который раз повторял:

— Молодец, ну молодец… — а Сергей от избытка чувств то и дело хлопал Григория по плечу и в конце концов подытожил:

— Это ж надо, в какую даль сходил…

— Уже не даль, — возразил ему Григорий и заговорщически подмигнул.

— Как это? — не понял лейтенант.

— А так, — усмехнулся Григорий и, наконец-то присаживаясь к столу, пояснил: — Перебазировался отряд в наш Ближний лес. Больше того, на хуторе Борок Велький партизанский маяк будет, так что, друзья, теперь туда и обратно за три дня обернуться можно…

— Как же вы так ловко пройти сумели? — искренне удивился лейтенант. — Да ещё всем отрядом…

— Да, кое-где тяжеловато было, — согласился Григорий. — В одном месте на такой буерак наткнулись, что ого! Хорошо, в отряде беглец из нашего гетто был, прежде чем в отряд попасть, блукал там. Он и вывел.

— Из гетто?.. Беглец, говоришь? — Сергей и лейтенант переглянулись.

— Ну да, беглец. А в чём дело? — поняв, что тут что-то не так, забеспокоился Гриша.

— Нет больше гетто, — помрачнев, ответил Сергей. — Вывели евреев под конвоем в лес и там расстреляли…

— Что, всех? — ахнул Григорий.

— Да нет, — покачал головой лейтенант. — Особо ценных умельцев оставили. Они теперь в бывшей «Школе робитничей» живут. Вот только надолго ли…

Какое-то время все трое сидели молча, а потом лейтенант вздохнул.

— Зверствуют фрицы, — и зло матюкнулся.

— Может, оттого, что бульбовцы с немцами вдруг отчего-то сцепились? — предположил Сергей.

— При чём тут бульбовцы? — махнул рукой Григорий. — Что, Бабий Яр в Киеве тоже из-за них?

— Да ясно же, просто уничтожают, — поддержал Григория лейтенант и нахмурился. — Я вот о другом подумал. Если наш отряд теперь здесь, то как дальше с теми самыми бульбовцами будет. Они ж, почитай, в каждом селе…

Лейтенант вопросительно посмотрел на Григория, как будто тот мог что-то знать, и неожиданно услышал:

— Тут вот что… — Григорий немного помолчал. — Я, правда, толком не знаю, но в штабе отряда намекнули, с бульбовцами вроде контакт установить хотят.

— Вот даже как, — лейтенант весело присвистнул и, сразу посерьёзнев, перешёл к делу: — Ладно, там командиры без нас разберутся, а ты, Гриша, лучше доложи, что от нас требуется?

— От нас?.. — Григорий наморщил лоб, вспоминая в деталях, что ему говорил начальник штаба, и только после недолгой паузы, заговорил: — У нас задание прежнее, первое дело — разведка. Правда, есть одна деталь…

— Какая? — посмотрел на него лейтенант.

— Тут, значит, такое дело, — Григорий опёрся о стол локтями. — Я, само собой, доложил обо всём, что мы разузнали…

— И что? — поторопил его лейтенант.

— А то, что наших очень один штаб заинтересовал.

— Тот, что мы на улице Словацкого засекли? — догадался лейтенант.

— Он самый, — подтвердил Григорий и уточнил: — От нас требуют во что бы то ни стало выяснить, что это за штаб и, главное, чем он занят.

— Да чего там! Установим слежку и узнаем! — вмешался Сергей и, вскочив, помчался готовить ужин…

* * *

Бывший атаман Полесской Сечи, а теперь командир «Летучих групп», генерал УПА Бульба-Боровец сидел в самом углу купе и задумчиво смотрел на неспешно проплывающий за окном лес, время от времени сменявшийся селянским полем или одиноким хутором.

Проверки патрулями атаман не опасался. Сейчас на нём был не мундир, а штатский пиджак, однотонная рубашка и аккуратно повязанный галстук. Что же касалось внешности, то вряд ли кто мог его узнать, так как, судя по тому, что утверждали недруги, генерал ходил в шароварах, напоминая этакого казака с висячими усами и оселедцем, замотанным на ухо.

Напротив Бульбы-Боровца сидели два его адъютанта и вежливо молчали, не мешая атаману думать. А вот он мыслями был далековато. Последние донесения разведки красноречиво сообщали, что личностью атамана весьма заинтересовались не где-нибудь там, а в самой Москве.

Генерал знал, что большевики имели во всех больших центрах Украины агентурную сеть, которая поставляла Москве развёрнутую информацию как о немецких войсках, так и о том, что происходит на оккупированной территории. И конечно же данные о деятельности УПА и об её конфликте с немцами Москва имела самые полные.

Именно поэтому большевики изменили свою политику по отношению к силам украинского национального Опору, и вскоре в головную команду УПА поступили сведения о желании Генштаба СССР завязать переговоры, чтобы в связи с угрозой фашизма объединиться для общей борьбы.

Головная команда УПА на специальном заседании рассмотрела это предложение Генштаба СССР, и было решено начать такие украинско-советские переговоры. И вот сейчас направлявшийся на них Бульба-Боровец в который раз обдумывал все их аспекты…

На заштатном полустанке поезд остановился всего на пару минут, и едва генерал со своими адъютантами ступил на перрон, как колокол звякнул, паровоз прогудел, вагоны тронулись, и Бульба-Боровец увидел, как к нему торопится встречавший его атаман Довбня.

После взаимного приветствия и традиционных вопросов, как доехали, атаман повёл генерала в пристанционный скверик, возле которого всех ждал немецкий «кюббельваген». Садясь рядом с шофёром, генерал повернулся к устроившемуся сзади Довбне и хмыкнул:

— Машина оттуда?

Довбня понял, что генерал имеет в виду удачный наскок на узловую станцию, и охотно подтвердил:

— Да, было приказано захватить грузовики и, если найдётся, то взять легковушку-вездеход.

— Отлично, — генерал глянул на приборную доску машины, одобрительно кивнул и коротко бросил: — Едем.

Дорога заняла больше часа, и, когда автомобиль остановился возле прятавшегося в густом лесу дома, генерал спросил:

— Подбираете место?

— Конечно, — Довбня помог генералу выбраться из машины и, оглядев небольшую усадьбу, констатировал: — Не в штаб же их везти.

— Как возможный вариант, годится, — согласился с ним генерал и быстро пошёл к крыльцу.

В доме Бульбу-Боровца ждали. Генерал в сопровождении адъютантов обошёл комнаты и, зайдя в гостиную, судя по всему обставленную с учётом будущих переговоров, остановился у стола. Потом, обведя строгим взглядом собравшихся, пригласил всех садиться и сел сам.

На какой-то момент в комнате воцарилось выжидательное молчание, и тогда генерал, заметив, что комендант хочет что-то сказать, кивнул ему:

— Слушаю…

Комендант встал и, глухо кашлянув, предложил:

— Я считаю охрану надо усилить.

— Рано, место встречи ещё не согласовано, — генерал отрицательно качнул головой и посмотрел на бунчужного. — Как обстановка?

Сотник подтянулся и доложил:

— Отряд московских парашютистов-десантников в составе примерно двухсот человек перебазировался ближе к нам в Большой лес. К ним присоединились несколько групп симпатиков, скрывавшихся до этого по округе. Полагаю, их главная задача — обеспечение предстоящих переговоров.

— Думаю, на данный момент так, — подтвердил его вывод генерал и уточнил: — Однако, по моему мнению, они постараются остаться здесь вне зависимости от наших переговоров. Поэтому, исходя из этого, предлагаю высказаться по существу.

— Но ещё не все члены нашей делегации прибыли на место, — осторожно возразил Довбня.

— А разве это мешает? — не согласился с ним генерал и добавил: — К тому же Щербатюк-Зубатый, Рыбачок-Кваша и бунчужный Кармелюк-Коломиец здесь. Так что обсуждение военных аспектов вполне правомерно. Что же касается политической стороны, то я в Варшаве получил исчерпывающую консультацию от самого президента Ливицкого. Ещё два представителя Центра подъедут позже, и тогда делегация будет в полном составе.

Генерал замолчал и выжидательно оглядел собравшихся, как бы предлагая им начать обсуждение.

— Позвольте мне? — бунчужный поднял руку и, когда генерал кивнул, начал: — Отряд, обосновавшийся в Большом лесу, далеко не один. По всему выходит, большевики собираются проводить диверсии в немецком тылу. Остановить их мы не можем, поэтому нам остаётся только один путь, маневрировать между москалями и немцами.

— Правильно, — поддержал бунчужного Щербатюк-Зубатый и уточнил: — Такие диверсии наверняка озлобят немцев, и они начнут массовые репрессии против цивильного населения.

— Подождите, — вмешался в обсуждение атаман Довбня. — А вы уверены, что эти переговоры нам что-то дадут?

Поставленный в лоб вопрос заставил всех на минуту примолкнуть, и тогда генерал рассудительно произнёс:

— Так, наши переговоры с москалями не дадут никаких последствий в политическом плане. Мы не обманем их и не дадим обмануть себя. Обе стороны слишком хорошо знают, кто чего хочет. Но говорить с врагом, когда он этого добивается, надо хотя бы для того, чтобы выяснить его планы.

— Ну, если с такой целью, то конечно… — не скрывая некоторого сомнения, согласился Довбня, и тогда Бульба-Боровец подвёл итог:

— Наша главная задача выяснить, что нам предложат, и уже тогда действовать по обстоятельствам. С этим все согласны?

— Так, согласны, — дружно, хотя и несколько вразнобой, ответили головному атаману все собравшиеся…

* * *

Зяма Кац сидел скрючившись, забившись как можно дальше в камыши, густо разросшиеся по заболоченному берегу старицы. Его бил неизвестно откуда взявшийся нервный озноб, и он всеми силами пытался его унять. Скорее всего, сказалось напряжение последней ночи, когда он в сопровождении трёх партизан пробирался к городу.

Накануне Зяму вызвал командир отряда и приказал доставить оружие в гетто. На горькое замечание Зямы, что обитатели гетто расстреляны, командир только вздохнул и сообщил о «Школе робитнычей», где сейчас немцы разместили немногих оставшихся в живых евреев.

Партизаны довели Зяму до окраины города, а дальше он отправился один, выбрав неудобный, но вроде бы безопасный путь через пойменный луг к берегу старицы, протекавшей здесь под самым косогором, на верху которого и было построено здание «Школы робитнычей».

Именно сюда, под косогор, как было сказано Зяме, должен спуститься связной, и сейчас оставалось только сидеть, дожидаясь, когда он наконец явится. Вдобавок мысль, что связной может не прийти, всё время вертелась где-то в подсознании Зямы, вызывая у него новые приступы дрожи.

Ко всему прочему начал донимать холод, и Зяме вдруг непонятно почему вспомнились прежние времена, когда он день-деньской крутился по наполненной запахом пива кнайпе дядюшки Шамеса. Потом возник образ Ривы, сердце Зямы, наполняясь злостью, сжалось, и нервная дрожь прошла.

Сколько пришлось просидеть в камышах, Зяма понять не мог. Пару раз ему казалось, что кто-то идёт, и Зяма, весь подобравшись, напрягал слух, но, скорее всего, это были просто отголоски затихающего городского шума, время от времени доносившиеся к старице.

Связной появился, когда терпение Зямы было готово вот-вот лопнуть. Сначала сверху, от косогора долетел шорох, потом негромкое чавканье шагов по болоту, а когда всё вроде бы затихло, Зяма услыхал, как кто-то там, за камышом, тихонько напевает «Хаванагилу».

Зяма втсрепенулся и как мог изобразил кряканье утки. Пение мгновенно оборвалось, и после паузы раздался ответный, такой же неумелый кряк. Зяма вздохнул с облегчением, поспешно вылез из камышей и увидел стоявшего на тропке, вившейся по косогору, человека.

Зяма присмотрелся и, к своему удивлению, узнал старшего полицейского из гетто. Он тоже узнал Зяму и с не меньшим удивлением спросил:

— Это ты?..

Зяма подтянул повыше висевший у него за плечами мешок и не спеша подошёл к Соломону. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, и наконец полицай заключил:

— Выходит, счастливо выбрался…

— Да и тебя, я вижу, почему-то не расстреляли, — в тон ему неприязненно отозвался Зяма.

Соломон насупился и глухо сказал:

— Иди за мной, я тебя спрячу.

— А для тебя это не очень опасно? — поосторожничал Зяма. — Меня ж и опознать могут…

— А какая разница, одним евреем меньше, одним больше, и потом я тут тоже старший полицейский. — Соломон резко повернулся и вместе с шагавшим за ним следом Зямой стал подниматься на косогор.

Задворками Соломон провёл Зяму в здание школы, и они по темноватой лестнице спустились в помещение, служившее, судя по куче угля, наваленной посередине, котельной. Здесь Соломон открыл ключом спрятавшуюся в укромном углу маленькую дверцу и, показав Зяме каморку, где был топчан, прикрытый каким-то тряпьём, криво усмехнуся:

— Тут пока прятаться будешь. И не бойся, сюда, кроме меня, вообще не ходит никто.

Зяма послушно сел на топчан, снял заплечный мешок, положил его рядом и огляделся. Каморка с подслеповатым окном, где он оказался, странным образом напомнила его подвал в гетто. Сразу вспомнилась Рива, и он, вдруг решив, что Соломон мог помочь, спросил:

— А женщины у вас в этой школе есть?

— Нет, конечно, — Соломон отрицательно покачал головой. — Сюда перевели только мастеров.

— Значит, Риву тоже… — начал было Зяма и осёкся.

— Тоже… — подтвердил Соломон и, словно оправдываясь, пояснил: — Нас сюда перевели раньше, до того…

— Понятно…

У Зямы, как и тогда, там, в камышах, сжалось сердце, и он опустил голову, а Соломон, потоптавшись, сел рядом и, случайно зацепив лежавший на топчане принесённый Зямой мешок, спросил:

— У тебя там что?

— Оружие вам принёс, — Зяма вскинул голову. — Партизаны два «шмайсера» передали и ещё патроны.

— Вот это очень хорошо! — обрадовался Соломон. — А то у нас только один «Дегтярь» есть…

— Значит, твёрдо решили драться? — и Зяма в упор посмотрел на полицейского.

На этот раз Соломон долго не отвечал, обдумывая что-то своё, и только потом грустно вздохнул:

— Тут такое дело. Народ здесь собрался разный…

— Да вы все что, ещё ничего не поняли? — возмутился Зяма.

— Понять-то поняли… — Соломон снова вздохнул. — Но одни, видишь ли, надеются, раз оставили, так и дальше работать будут. Часть, особенно те, что постарше, вообще смирились и, раз от судьбы не уйдёшь, только молятся день и ночь, а часть просто для таких дел не годятся. И опять же оружия для всех у нас просто нет…

— Так, значит… — не ожидавший такого оборота Зяма на минуту задумался, а потом, оценивающе глянув на Соломона, спросил: — У вас по этому делу старший кто?

— Да я и есть старший, — махнул рукой Соломон.

— Значит, с тобой и обсуждать будем, — твёрдо заявил Зяма.

— А что тут ещё обсуждать? — удивился Соломон. — Всё ясно.

— Понимаешь, — оживился Зяма. — Я ж к вам пришёл с предложением. Наше командование считает, что есть возможность уйти или, если обстоятельства помешают, прорваться.

— Куда? — с какой-то безнадёжностью в голосе спросил Соломон. — Это что вот так толпой и повалить в Ближний лес? Или уж прямо в Большой?

— Ну почему толпой? — несколько растерялся Зяма и умолк.

До этого, получая инструкции в штабе, он считал, что у еврейской подпольной группы, с которой была установлена связь, уже всё подготовлено, и его задача вывести, пусть даже с боем, людей на маяк, чтобы те, кто прорвётся, или влились в отряд, или укрылись в лесу.

Затянувшееся молчание нарушил Соломон, отрешённо сказав:

— Вырваться кому-то вряд ли удастся, но в любом случае мы решили дорого продать свою жизнь… — и отвернувшись от Зямы, он стал смотреть куда-то в пространство…

* * *

Для поддержания престижа на дальнем фольварке был реквизирован приличествовавший случаю экипаж, а заодно и ухоженная, серая в яблоках выездная пара. Сейчас эти застоявшиеся кони, круто выгибая шеи, шли лёгкой рысью, резиновые «дутики» гасили толчки от вылезавших на лесную дорогу корневищ, украшавшие сбрую бубенцы весело позванивали, а представительный кучер, восседавший на облучке, картинно держал в вытянутых руках тёмно-красные вожжи.

На роскошных кожаных сиденьях удобно устроились ехавшие на переговоры с бульбовцами как полномочные представители майор и капитан, а за экипажем следовали ещё две добротные пароконные повозки, где разместились пятнадцать автоматчиков эскорта.

По обоюдной договорённости сторон встреча была назначена близ хутора Глушаки-Бельчик. Путь туда предстоял неблизкий, и делегаты, погружённые в мысли о предстоящих переговорах, время от времени негромко переговаривались, делясь возникавшими у них сомнениями.

Так, когда на одном из особо выступающих корневищ экипаж основательно тряхнуло, капитан вполголоса выругался и, обращаясь к майору, сказал:

— Я вот всё время думаю, что это за публика такая — националисты. Кто эти люди по классовой сущности мне совершенно ясно, а вот почему они ещё и между собой не ладят?

— А что тут сложного? — отозвался майор. — У них самих сил маловато, вот и сделали ставку на немцев. А в остальном просто власть делят.

— Да, тут нет вопросов, — согласился капитан. — Но я про мельниковцев и бандеровцев. Эти-то чего вдруг разошлись? Выходит, раскол у них?

— Конечно, — майор кивнул. — Бандеровцы как отделившаяся фракция малость поспешили, вот и сидят сейчас вроде как в подполье. А мельниковцы в Киеве обосновались, но и у них там с немцами не лады.

— Вот и я о том, — капитан оживился. — Бульбовцы вроде как совсем в стороне, и с немцами у них мордокол серьёзный. Опять же Полесская Сич почти как на дивизию тянула, у них, я слышал, даже и танки были.

— Было несколько, — подтвердил майор. — Но тут, сам понимаешь, парой танков дело не решишь. Я так думаю, Бульба, конечно, с немцами связан, но и с нами попробует установить так сказать «добрососедские отношения».

Капитан ненадолго умолк, а потом заключил:

— Мне кажется, наша задача установить хотя бы временный контакт и по возможности договориться.

— Верно думаешь, из этого и исходить будем, — майор согласно покивал головой, и собеседники снова надолго замолчали.

Километров за пять от хутора делегацию встретила застава бульбовцев. Её начальник, носивший знаки бунчужного, представился как адъютант атамана Бульбы и сообщил, что ему поручено сопровождать представителей партизан к ставке атамана.

По ходу выяснилось, что хутор Глушаки-Бельчик оцеплён тройным кольцом бульбовцев. Уяснив это, делегаты партизан, опасаясь нет ли тут засады, многозначительно переглянулись, и майор приказал своим автоматчикам окружить хату, где должны были проходить переговоры.

Приняв такие меры предосторожности, майор и капитан без колебаний вошли в дом, где всё тот же бунчужный любезно распахнул перед ними дверь комнаты и объявил:

— Прошу! Головный атаман вас ждёт.

Атаман Бульба-Боровец встретил делегатов стоя. Кроме него в комнате было ещё четверо. Двое военных со знаками сотников и двое штатских в костюмах европейского кроя, как выяснилось позже, это были «политический референт» и редактор газеты «Самостийник».

Взаимное представление вышло довольно коротким, и сразу перейдя к делу, головной атаман начал своё выступление с несколько напыщенного соблюдения всех норм дипломатического этикета. Потом он заявил, что с сегодняшнего дня вступает на путь вооружённой борьбы с немецкими захватчиками и что на этой стезе надеется обрести благословление божие, а заодно одобрение советских партизан, с которыми намерен жить в мире и согласии.

В ответном слове майор, возглавлявший партизанскую делегацию, сказал, что пора прекратить враждебные отношения. Да, были ошибки с обеих сторон. Но теперь пришло время всё исправить. Он предложил скоординировать действия УПА с планами партизан и начать совместные действия против немцев как общего врага. Также желательно, чтобы УПА от отдельных боевых операций перешла к повсеместному выступлению. Сигналом к этому могло бы послужить нападение на Коха и других членов рейхскомиссариата.

Майор закончил свою речь, и дальше переговоры пошли так, как предполагал капитан, поскольку обе стороны старались не столько договориться между собой, сколько, по возможности, прощупать позиции друг друга. Так бульбовцы, в принципе соглашаясь на совместные действия, уходили от их конкретного обсуждения, а майор, в свою очередь, опасаясь, что все детали переговоров могут стать известными немцам, тоже говорил уклончиво. К тому же бульбовцы категорически отказывались участвовать в покушении на Коха, отговариваясь тем, что это вызовет волну сверхжестоких репрессий. Однако кое-какая договорённость была достигнута, и Бульба даже предложил установить пароль во избежание столкновений между партизанами и его людьми.

Такой пароль был установлен, и по окончании переговоров бунчужный громко хлопнул три раза в ладоши, после чего двое бульбовцев внесли в комнату внушительную корзину со снедью. На столе немедленно появились бутылки с бимбером, сало и дичь.

Тогда майор кивнул капитану, тот вышел и через минуту вернулся с объёмистой сумкой. В ней оказалось три бутылки марочного вина, московская колбаса, сыр, печенье и галеты. Всё это капитан выложил на стол, добавив ещё и несколько плиток шоколада «Золотой ярлык».

Все эти вкусности наглядно продемонстрировали бульбовцам, что у партизан налажена регулярная связь с Москвой, и немало способствовали установлению некоего взаимопонимания теперь уже в неофициальной обстановке, как бы подчеркнувшей завершение переговоров.

Много позже, когда партизанский кортеж уже миновал третье оцепление бульбовской охраны, майор, благодушно улыбнувшись, спросил капитана:

— Про какой там подарок напоследок говорил Бульба? На что это пан атаман расщедрился?

— А, — капитан, в свою очередь, усмехнулся. — Свежеосвежёванного кабана хлопцы погрузили, в отряд везут.

— Что ж, свежина всегда хорошо… — Майор посерьёзнел. — А, по-твоему, какой главный итог наших переговоров?

— Ну, на многое мы и не рассчитывали, а главное то, что теперь наши люди через территорию Бульбы без помех проходить будут, — спокойно откидываясь на сиденье, заключил капитан…

* * *

Стоя на краю тротуара, лейтенант и Сергей старательно изображали подвыпивших спорщиков, одновременно, по возможности незаметно, косясь на здание, где, по их догадкам, размещался немецкий штаб. На то, что он секретный, указывало многое, но и сомнений тоже хватало.

Уже который день они поочерёдно под разными предлогами появлялись в этом районе и следили за каждым, кто входил в здание. Один раз Сергей даже приехал сюда вместе с разъездным продавцом керосина, но едва их бочка остановилась в нужном месте, как неизвестно откуда появившийся немецкий унтер с руганью прогнал торгашей прочь.

Выяснение отношений мнимых пьяниц несколько затянулось, и лейтенант уже собирался дать команду уходить, как вдруг краем глаза заметил появившегося из бокового входа немецкого офицера. Лейтенант притиснулся почти к самому уху Сергея и возбуждённо прошептал:

— Внимание, наш вышел…

Считать, что постоянное наблюдение не дало результатов, было нельзя. Наоборот, удалось подметить, что в определённое время из здания выходят вроде бы разные люди, но некоторые делали это регулярно, и именно таким был замеченный лейтенантом оберст.

В какую сторону сейчас пойдёт немец, гадать не приходилось, и лейтенант, держа Сергея под руку, повёл его по тротуару. Расчёт оказался верным. Куда-то явно спешивший немец довольно быстро обогнал двух пьянчужек и, не обратив на них никакого внимания, стал уходить вперёд.

Чтобы не отстать, лейтенант с Сергеем тоже прибавили шагу, надеясь, что офицер не заметит слежку. И тут оберст неожиданно посмотрел назад. Однако лейтенант, мгновенно сориентировавшись, ухватил Сергея за воротник и пьяно зарычал ему прямо в лицо:

— Нет, ты скажи мне… Пр-рав я или не пр-рав?..

Немец криво усмехнулся и пошёл дальше, а оба преследователя, выждав минуту, зашагали следом. Только теперь, опасаясь, как бы офицер снова не обратил на них внимания, они основательно отстали и на всякий случай продолжали следить издали.

Сегодняшняя слежка вообще могла оказаться неудачной, если бы они чуть не столкнулись с шедшим им на смену Григорием. Тот, поочерёдно глянув на обоих, начал было:

— А почему?..

Но лейтенант не стал ничего объяснять, а просто показав на ушедшего далеко вперёд немца, спросил:

— Оберста видишь? — и, не дожидаясь ответа, приказал: — Давай за ним, а мы, чтоб не засветиться, отстанем. Понял?

Ничего больше не спрашивая, Григорий молча кивнул и с озабоченным видом заторопился, чтобы догнать уходившего немца, а лейтенант с Сергеем, немного постояв на месте, свернули в переулок. Куда идти, они догадывались. Однажды уже провожавший оберста Сергей предположил, что тот, как и в прошлый раз, отправился обедать.

Сергей не ошибся, и они нашли Григория, топтавшегося у подъезда дома в какой-то полусотне метров от ресторана.

— Здесь? — Сергей махнул рукой в сторону видневшейся над входом красочной вывески.

— Тут, — подтвердил Григорий. — Кушать изволят…

— Ага… Давайте-ка сюда. Обсудить кое-что надо, — и лейтенант увлек товарищей в сумрак подъезда.

Оказавшись там, он прислушался, не идёт ли кто по лестнице, а потом, снизив голос до шёпота, заговорил:

— Я что заметил, оберст этот в одно время выходит и идёт обедать. Значит, он не просто заходит туда, а служит там.

— Так это с самого начала было ясно, — поспешил вмешаться Сергей. — И что из того?

— А то, — сразу догадался Григорий, — что нам надо подстеречь этого оберста, захватить и…

— Правильно, — подтвердил его догадку лейтенант. — Опять же и в том штабе ничего не заподозрят. Мало ли где на немцев нападают.

— Тогда следить плотно придётся, — подытожил Сергей и выглянул из подъезда, проверяя, не кончил ли обедать оберст.

Ждать пришлось недолго. Довольно скоро Сергей, неотступно следивший за дверью ресторана, сообщил:

— Идёт… — и, выглянув наружу ещё разок, на всякий случай отступил в глубь подъезда.

Ещё через каких-то пару минут с тротуара донеслись чёткие шаги, и ожидаемый оберст прошёл так близко от входа, что все трое смогли хорошо рассмотреть его лицо.

— За ним, осторожненько, — приказал лейтенант и, немного выждав, первым сделал шаг вперёд

— Стой, — неожиданно остановил командира Григорий. — Я узнал его…

— Как узнал? — изумился лейтенант.

— Да как-то видел я этого немца в одном местечке… — загадочно усмехнулся Григорий.

— В каком ещё местечке? — не понял лейтенант и вопросительно посмотрел на товарища.

— Давайте за мной, покажу… — и Григорий, опередив командира, вышел из подъезда.

Через каких-нибудь полчаса все трое уже были возле особняка, что стоял рядом с домом Гели на Офицерской.

— Вон оттуда, я самолично видел, как этот оберст сюда приезжал. — Григорий показал на балкончик Гелиной квартиры. — Машину, гад, отпустил, а сам до кобеты. Геля говорила, он постоянно к этой бабе ездит.

— Так, очень интересно… — Лейтенант внимательно посмотрел на особняк, а потом обратился к Григорию: — Как думаешь, эта подстилка немецкая тут одна живёт или нет?

— Это всё я за раз уточню, — заверил лейтенанта Григорий.

Ещё примерно полчаса все трое, стараясь не привлекать внимания, слонялись вокруг особняка, высматривая возможные подходы. Как оказалось, сразу за домом был молодой сад, заканчивавшийся возле крутого спуска к реке. Местные жители уже натоптали на косогоре удобную тропинку, позволявшую спуститься к воде, и там, у берега, Сергей высмотрел пару лодок, привязанных к вбитому в урез куску рельса.

Закончив осмотр, все трое сгрудились в боковом проходе, отделявшем сад от соседнего дома, и начали совещаться.

— Да, местечко подходящее, — похвалил Григория Сергей, ещё раз внимательно изучая садовую дорожку, ведущую к веранде.

— Оно-то так, — неожиданно засомневался Григорий, — вот только сил у нас маловато. Опять же нас тут опознать могут. Может, сменить место?

— Нет, здесь мы его подкараулим, — заключил лейтенант и провёл рукой по металлической сетке забора…

* * *

Дмитро испуганно жался к стене полуразрушенного дома и лишь изредка рисковал на секундочку глянуть за угол. Там, на улице, стреляли, и шальные пули, то и дело попадая в соседнюю стену, заставляли Дмитра каждый раз инстинктивно втягивать голову в плечи.

Их постерунок внезапно подняли по тревоге и, дополнительно выдав гранаты, бегом погнали через весь город на окраину к бывшей еврейской слободе, где, как сообщили по прибытии, в районе закрытой «Школы робитнычей» уже второй час шла перестрелка.

Только что поступил приказ готовиться к атаке, для чего следовало сосредоточиться во дворе крупорушки. Но пробираться туда, на этот чёртов двор, надо было по находящейся под обстрелом улице, и Дмитро всё медлил, не решаясь хоть на шаг сдвинуться с места.

Наверное, он так и остался бы торчать под стеной, если б внезапно не получил затрещину. Дмитро дёрнулся и увидел рядом ражего парня в чёрной пилотке. Судя по всему он был из «СС», и Дмитро открыл было рот, но парень сердито рявкнул:

— Вперёд боягуз! — и толкнул Дмитра прямо на тротуар.

Оказавшись на открытом месте, Дмитро услыхал пугающий свист пуль и, пригибаясь как можно ниже, стремгав бросился к крупорушке. Ему повезло. До широко открытых ворот нужного двора было всего метров сорок, и Дмитро за считанные секунды оказался под прикрытием спасительного забора.

Во дворе уже был почти весь личный состав постерунка, и Дмитро удивился, как они прошли сюда под обстрелом. Впрочем, не все пули летели мимо. Одному полицейскому санитар как раз перевязывал окровавленное плечо, и раненый то громко стонал, то матерился вслух.

Дмитро малость взбодрился, пошёл вдоль забора и вдруг нос к носу столкнулся с тем самым парнем в чёрной пилотке, который так бесцеремонно вышвырнул его из укрытия. Парень тоже узнал Дмитра и, почему-то даже обрадовался, весело гаркнув:

— О, боягуз! Дошёл-таки! И чего было под стеной жаться?..

— Так стреляли же, — Дмитро показал на раненого.

— Пхе, тоже мне стрелянина, — парень презрительно фыркнул. — Вот нас под Харьковом однажды «Сталинский орган» накрыл, вот то был жах.

— А ты сам кто? — решился спросить Дмитро.

— Я? — парень улыбнулся. — Мельниковец. После ранения к здешней команде откомандировали, на отдых, а тут вон что…

— А что тут? — Дмитро растерянно пожал плечами.

— Вам разве не сказали? — удивился мельниковец.

— Не, — мотнул головой Дмитро. — По тревоге подняли и сюда.

— Ясно, — парень перестал улыбаться и пояснил: — Тут, брат, такое дело. Стало известно, что евреи, которые ещё остались, удрать хотят, ну мы, значит, здание окружили, а они пальбу начали, уже часа два отстреливаются…

— А дальше как? — Дмитро с опаской глянул поверх забора.

— Дальше?.. — Парень чуть задержался с ответом: — Да вот дадим им патроны потратить, и вперёд…

Запланированная атака началась минут через двадцать. По окнам «Школы робитничой» слитно ударили пулемёты, и полицаи толпой бросились через улицу. Дмитро, сжимая сразу вспотевшими ладонями винтовку, тоже выскочил за ворота, но тут, оказавшийся рядом мельниковец, слегка придержал его.

— Держись меня, боягуз! — увлекая Дмитра за собой, он побежал не как все прямо, а как-то наискось.

Наверное, эта пробежка в сторону спасла Дмитра, потому что по полицаям, рванувшимся ко входу в «Школу робитничу» неожиданно ударил пулемёт. Уцелевшие порскнули в разные стороны, и кое-кому удалось, добежав к самому зданию, укрыться в мёртвом пространстве.

Начавшаяся так стремительно атака захлебнулась, и сменилась новой, то затихающей, то вновь вспыхивающей перестрелкой. Только на этот раз по «машингеверам», продолжавшим бить со двора крупорушки, из «Школы робитничой» стреляли прицельно, да ещё время от времени давал короткую очередь остановивший атаку пулемёт.

Мельниковец сноровисто увлёк Дмитра под стену и сейчас спешно осматривался, оценивая ситуацию. Оказалось, что пулемёт, стрелявший прицельными очередями по крупорушке из окна второго этажа «Школы», был прямо у них над головой, и каждый, рискнувший выскочить на улицу, попадал под кинжальный огонь.

— Кажись, влипли… — Мельниковец смачно выматерился и, достав из-за пояса немецкую гранату с длинной ручкой, подмигнул жавшемуся рядом Дмитру: — Ну, боягуз, молись шоб я не схыбив…

В следующий момент он броском отскочил от спасительной стены метра на три и, широко размахнувшись, швырнул гранату. Разбив последний уцелевший в раме кусок стекла, она удачно влетела внутрь, и через пару секунд там прогремел взрыв. Сверху посыпались обломки, всякий мусор, и пулемёт, не дававший атакующим поднять головы, смолк.

Поэтому следующая атака оказалась успешной. Полицейские, беспорядочно стреляя во все стороны, ворвались во двор и почти сразу — в само здание. Сначала оттуда слышались отдельные выстрелы, потом всё вроде затихло, и когда Дмитро тоже подошёл к «Школе робитничей», он увидел, что у крыльца, сбившись в кучу, жмутся друг к другу десятка три уцелевших евреев.

Затем поступило приказание: «Обыскать территорию!». Дмитро, радуясь, что пальба прекратилась, в служебном рвении обходя «Школу робитнычу» кругом, приметил со стороны заднего двора ещё один вход. Он подошёл, осторожно открыл дверь и заглянул внутрь.

Вниз, в сумрак полуподвала уходила узкая лестница. Немного поколебавшись, Дмитро начал спускаться и оказался в котельной. Дмитро вздохнул с облегчением и вдруг увидел, как из дальнего угла выскочил прятавшийся там еврей.

С нечленораздельным криком он выхватил оказавшийся у него наган, но курок только сухо щёлкнул, и выстрела не последовало, барабан был пуст. В свою очередь, Дмитро вскинул винтовку и замер. Перед ним стоял тот самый милиционер, что свидетельствовал против него…

Вряд ли прятавшийся здесь Зяма узнал Дмитра, но он отшатнулся к стене и истерично заорал:

— Стреляй!.. Убивай!.. Сволочь!..

Какая-то непонятная сила не дала Дмитру нажать спуск. Вместо этого он, показав на щель между стеной и угольной кучей, сдавленно крикнул:

— Ховайся туды, дурню!

В потухших было глазах Зямы вспыхнул сумасшедший проблеск надежды, и он, упав за кучу, затаился там.

— Швыдче, телепень! Давай, до полу зарывайся! — сердито приказал ему Дмитро.

Потом поспешно отставил винтовку в сторону, схватил валявшуюся здесь же рядом совковую лопату и начал торопливо засыпать сжавшегося под стеной в комок Зяму мелким углём…

* * *

Большая тупорылая плоскодонка плохо шла против течения. Двое крепких партизан каждые полчаса менялись на вёслах, да и третий, их командир сержант Виктор Мельничук, бывший за рулевого, сидя на корме, тоже время от времени подгребал, помогая товарищам.

Правда, на открытых плёсах лодка плыла довольно быстро, но вот здесь, у самого города, там, где река, круто поворачивая, подмывала берег, течение было особенно сильным, и тогда сержант, усадив своих товарищей за вёсла, вместе с ними принялся грёсти изо всех сил.

Наконец, миновав стремнину, лодка ускорила ход, и сержант, перестав грести рулевым веслом, начал присматриваться к косогору, по верху которого уже проглядывали крыши домов городской окраины. Где-то здесь, на берегу, была назначена встреча, и Мельничук боялся проглядеть место.

Впрочем, беспокоился он напрасно. Рыболовов, любопыства которых сержант несколько опасался, не было видно, а вот вбитый по урезу рельс, являвшийся главным ориентиром, Мельничук заметил ещё издали и уверенно направил лодку туда. Ещё десяток минут работы вёслами, и плоскодонка ткнулась носом в илистый берег, рядом с парой рыбачьих лодок, привязанных к рельсу.

Здесь их должны были встретить, и хлопцы, до половины вытянув лодку из воды, присели отдохнуть. Ожидание оказалось недолгим. Сверху послышался негромкий свист, и, обернувшись, сержант увидел, как кто-то торопится по вившейся косогором тропке.

Никакого пароля не потребовалось. Едва спускавшийся к берегу человек приблизился, как Мельничук узнал связного, с которым накануне встречался в отряде. Григорий, а это был он, подойдя, остановился рядом и первым делом обеспокоенно поинтересовался:

— Как добрались?

— Нормально, — быстро ответил сержант и, в свою очередь, спросил: — А как тут?

— Вроде тоже нормально, — заверил сержанта Григорий и уселся на борт лодки рядом с прибывшими.

Надо сказать, что сомнения, высказанные Григорием при выборе места нападения на оберста, имели свои последствия. В конце концов было решено запросить штаб, и Григорий немедленно отправился в лес. Там командование внимательно выслушало докдад связного, и после обсуждения в помощь подпольщикам была выделена специальная группа. Этой группе в составе трёх человек под командой сержанта Мельничука было поручено любым способом проникнуть в город, а там, действуя по указаниям лейтенанта Соколова и при поддержке его людей, осуществить захват немецкого офицера, чтобы затем доставить целёхонького пленника в отряд.

Размышления Григория, думавшего о предстоящей операции, были прерваны неожиданным вопросом Мельничука:

— Слушай, а ты уверен, что твой оберст сегодня будет?

— Придёт… — Григорий немного подумал и, отгоняя собственные сомнения, сказал: — Я уточнил, эта его кобета уже прислугу отправила. Сейчас одна дома. Значит, ждёт…

— Ясно… — сержант вздохнул и принялся рассуждать вслух: — Я вот думаю, наверное, вашим людям светиться не стоит. Нас тут три здоровых парня, так что, считаю, сами справимся…

— Нас тоже трое, — усмехнулся Григорий. — Мы на подстраховке будем. Один в начале Офицерской, другой в конце, а я с вами у особняка…

— Ждать долго? — поинтересовался сержант.

— Нет, немец, зараза, всегда точен. Пора, пожалуй… — Григорий глянул на часы и поднялся.

— Пошли, — согласился сержант, вытаскивая из-под сиденья лодки чем-то туго набитую сумку.

Григорий хотел спросить, что там, но удержался. И так было ясно, что в сумке прихваченное партизанами необходимое снаряжение.

Все четверо гуськом поднялись по косогору к калитке в задней ограде сада, и здесь Григорий придержал партизан:

— Тут ждите. Я на улицу.

Оставив группу захвата на месте, Григорий обошёл дом и, сразу услыхав шум подъезжающего автомобиля, спрятался за угол. Немец вёл себя, как обычно. Он вылез из машины, отпустил шофёра и прошёл в дом. Выждав пару минут, Григорий поспешил обратно к калитке.

— Ну что, приехал? — вопросом встретил Григория сержант.

— Всё как всегда, — подтвердил Григорий и напомнил: — Теперь можно через веранду, но лучше через чёрный ход, он прямо на кухню.

— Годится, — кивнул сержант и скомандовал: — Давай, ребята, с чёрного хода…

Крадучись, они подошли к дому, где парни затаились под стеной, а сержант поднялся по ступенькам и тихо, но настойчиво принялся стучать в дверь. Как и ожидалось, им открыла сама кобета. Окинув недоумевающим взглядом стоявшего перед ней сержанта, она сердито спросила:

— Ты кто такой?

— Рыбак я, пани, рыбак… — вроде как стушевавшись, протянул сержант, во все глаза рассматривая хозяйку.

Перед ним в цветастом шёлковом халате стояла молодая красивая женщина. Держа в далеко отставленной руке длинный мундштук с дымящейся сигаретой, она раздражённо кинула:

— И чего тебе?

— Пани свежей рыбки не желают?..

Сержант суетливо полез в бывшую при нём сумку и, держа за жабры, вытащил оттуда большого снулого карпа.

В глазах хозяйки мелькнул интерес, она кивнула:

— Ладно, заноси… — и отступила в сторону.

Сержант бочком протиснулся в кухню, а когда хозяйка попыталась закрыть дверь, на пороге неожиданно возникли два ражих парня. Женщина испуганно дёрнулась, но один из партизан тут же зажал ей рот ладонью. Одновременно откуда-то из комнат донесся недовольный мужской голос:

— Что там такое?..

Хотя вопрос был задан по-русски, акцент чувствовался, и сержант без колебаний пошёл туда. Он не ошибся. Оберст, развалившись на диване, сидел перед сервированным столом. Его мундир висел на спинке стула и там же, рядом с аккуратно свёрнутым ремнём, лежал пистолет.

Поставив бывшую у него в руках рюмку на стол, немец удивлённо воззрился на внезапно появившегося перед ним сержанта, а тот, показывая принесённую с собой рыбину, начал:

— Вот, пани велели спросить…

Договорить сержант не успел. Из кухни долетел сдавленный крик:

— Генрих!.. Хильфе!.. Бандитен!..

Оберст, мгновенно всё поняв, рванулся к пистолету, но и бывший всё время начеку сержант не сплоховал. Жёстким пинком под дых он вернул немца на диван, а когда, метнувшись к нему, увидел, как оберст бессильно хватает ртом воздух, понял: дело сделано…

* * *

После пропажи оберста немцы весь город поставили на уши. Шли повальные обыски, участились облавы, патрули на улицах хватали всех подозрительных. Когда Григорий от большого ума сунулся было к Геле, его чуть не прихватили, так как вся Офицерская была оцеплена полицейскими.

Чтобы не искушать судьбу, лейтенант приказал всем оставаться дома, и сейчас они втроём, сидя за столом, пили чай, обсуждая создавшееся положение. По всему выходило, что следует затаиться, и только выждав время, снова приступить к действиям.

Вариантов было всего два. Или оставаться на месте и ждать, как всё сложится, или на всякий случай сменив документы, разойтись по отдельным конспиративным квартирам. Однако при этом автоматически возникал вопрос, как быть с оружием.

Арсенал группы состоял из автомата, трёх пистолетов ТТ, десятка гранат и пары сотен патронов. Всё это до сих пор хранилось в боковой каморке, где был оборудован хитрый тайник. Конечно, оружие можно было или унести, или оставить, но это тоже следовало решить.

В результате мнения разделились. Сергей считал, что особой опасности нет, и пока можно оставаться на месте. Лейтенант склонялся к мысли сменить квартиру, а Григорий вообще предлагал немедленно уйти из города и какое-то время перебыть в партизанском отряде.

Неожиданный шум, долетевший со двора, заставил подпольщиков прервать разговор и насторожиться. Но не успели они обменяться и парой слов, как ступени лестницы скрипнули. Кто-то затоптался перед дверью, и почти сразу раздался требовательный стук.

— Откройте, полиция!

Григорий и лейтенант переглянулись, а Сергей, выскочив из-за стола, кинулся в прихожую. Там он какой-то момент прислушивался и вдруг, одним махом скинув крючок, с силой распахнул открывавшуюся наружу дверь. Толчок оказался таким сильным, что все бывшие на верхней площадке полицаи не удержались на ногах и, пересчитывая боками ступеньки, кубарем покатились вниз по лестнице.

Парой секунд позже, едва Сергей успел с треском захлопнуть двери и накинуть крючок, со двора донеслись крики, отборная матерная брань, а потом хлопнул выстрел и винтовочная пуля, вдребезги разнеся стекло наддверного окна, впилась в притолоку.

Лейтенант, а за ним и Григорий, сорвавшись с места, бросились к окнам. Квартира Сергея была в торце дома и из неё просматривалась только часть улицы и боковой въезд во двор. Лейтенант сразу заметил притаившихся в проходе полицаев, а Григорий, бросившийся к фасадному окну, выругался:

— И здесь обложили, гады!..

— Сколько их? — крикнул уже открывший тайник и торопливо достававший оружие Сергей.

По общим подсчётам выходило не меньше десятка, и вдобавкок от двери снова долетел грохот. Теперь стучали уже не кулаком, а прикладом, и было ясно, что полицаи настроены решительно.

— Уходим! — приказал лейтенант. — Тут не удержаться.

— Момент… — Сергей, державший наготове лимонку, снова метнулся в прихожую и через разбитое окно швырнул гранату во двор.

Там грохнул взрыв, послышались крики и, судя по топоту, полицаи бросились подальше от двери.

— А теперь ходу! Сейчас стрелять будут! — и Григорий, следивший за улицей, отскочив от окна, первым кинулся в каморку.

Конспиративная квартира была обустроена грамотно. Через потайной люк в полу каморки можно было по приставной лестнице спуститься в полуподвальный дровяник, а там малозаметная дверца выводила прямо в заброшенный сад, густо разросшийся у противоположного торца дома.

Через этот лаз все трое благополучно выбрались из окружённой квартиры и, прячась за кустами, спустились по неприметной тропке к той самой речушке, по берегу которой лейтенант пришёл в город. Теперь, снова оказавшись возле неё, лейтенант, что-то напряжённо решая, задержался.

— Не боись, ушли по-тихому! — подбодрил его Сергей.

— Я не боюсь, — коротко отозвался лейтенант и пояснил: — Я думаю, как в Заречье пробраться.

— А чего тут особо думать? — нервно хохотнул Сергей. — Через времянку надо идти.

Перед войной поляки собирались проложить новую ветку и даже начали строить железнодорожный мост, где для удобства соорудили временный пешеходный переход через речку. За три года он обветшал, а поскольку находился на отшибе, им почти не пользовались, да к тому же было довольно рискованно ходить по расшатанным доскам.

Сергей оказался прав. Пробравшись через территорию запустевшего имения, они вышли к реке и, благополучно перейдя на другой берег, задворками пробрались к усадьбе пана Мефодия. Сергей сунулся было к дому, но лейтенант, заметив входящих во двор полицаев, осадил его.

Беглецы затаились, и только Григорий, обратив внимание, что вместе с полицаями идёт штатский, еле слышно пробормотал:

— И сюда гады пришли… Это что ж выходит?..

Словно подтверждая его догадку, Сергей, узнав штатского, который уверенно вёл полицаев к дому, протянул:

— Ребята, смотрите… Это же наш… Соснюк! Выходит, тоже взяли…

— Не похоже, что взяли… — и лейтенант, шикнув на товарищей, пригнулся пониже.

Странно, но Соснюк, заявившийся сюда в сопровождении двух полицаев, не казался арестованным. Больше того, он первым пошёл к крыльцу, но постучать не успел. Дверь внезапно распахнулась, и на пороге возник сам хозяин. Стоял он как-то боком, заложив правую руку за спину, и, в упор посмотрев на Соснюка, спросил:

— Что, продал, гнида?

Соснюк заметно стушевался, но потом сбивчиво заговорил:

— Мефодю, ты знаешь, Советы войну проиграли, и нам треба самим выришувать, як дали быть…

Договорить он не успел. В правой руке Мефодия оказался пистолет, и он без колебаний дважды выстрелил в Соснюка. Перепуганные полицаи шарахнулись в сторону, а Соснюк сделал неуверенный шаг назад, закачался и, хватая руками воздух, рухнул навзничь. В тот же момент лейтенант, поднявшись во весь рост, дал очередь из автомата по убегавшим полицаям.

Через минуту всё было кончено, и пан Мефодий, ошарашенно глядя на неизвестно как оказавшуюся здесь троицу, недоумённо спросил:

— Ребята… Вы как так подгадать сумели?

— Так у нас то же самое. Может, его работа? — показывая на валявшегося у крыльца Соснюка, в сердцах выматерился лейтенант. — Еле ушли, думали у вас перебыть, а теперь и не знаем…

— Я знаю, — перебил его Мефодий. — Есть надёжное место, там, где мы с Сергеем были.

— Что? — Сергей дёрнулся. — Уж не тот ли вислоусый?.. Так он же…

— Не бойся, хлопче, вернее друга у меня нет. Идём сразу, я только прихвачу с собой кое-что… — и пан Мефодий, по-хозяйски сунув свой пистолет за ремень, поспешил в дом…

* * *

Крошечный оркестр всего из пяти музыкантов играл украинский гимн, и парадный строй, вытянувшийся вдоль лесной поляны, замер в положении «смирно». Так получилось, что Дмитро Иванчук, который стоял во второй шеренге, торжественное исполнение гимна слышал впервые и, испытывая некое воодушевление, одновременно прислушивался к оркестру и к нескольким стоявшим в том же строю хлопцам, которые чётко выговаривая слова, громко пели:

— Ще не вмерла Украина!..

Этой ночью их полицейский отряд тайком покинул городскую казарму, где размещался до этого дня, и боковыми улицами вышел на окраину, от которой и начался тяжелейший марш-бросок, когда без остановок приходится то быстро идти, то бежать пехотной рысью.

Солдатских ранцев полицейским не выдавали, потому ещё с вечера каждому пришлось мастерить заплечный мешок. У Дмитра такой был приготовлен заранее, и ему оставалось только уложить туда сменное бельё, пакетик соли, два больших куска сала и запас сухарей.

Вдобавок было выдано по двести патронов на винтовку и ещё четыре гранаты каждому. В общем, получилась довольно приличная нагрузка. К тому же сначала шли мощёной дорогой, проложенной к станции, а потом, теряя по ночному времени строй, топали какими-то просёлками, или вообще целиной и, конечно, к рассвету все еле волокли ноги.

Однако когда уже днём полицейские вышли на обширную лесную поляну, где им сообщили, что сейчас будет парад, они откровенно обрадовались. Позже, перед построением, оттянувшие плечи мешки были сложены в одном месте, и хлопцы, взбодрившись, весело привели амуницию в порядок.

Оркестр доиграл гимн, и сразу откуда-то с фланга донеслась впервые услышанная команда:

— Ливо-руч! — и Дмитро, сам сообразив, что требуется, с некоторой заминкой сделал поворот налево.

Послушно выполнив команду, строй замер, но теперь уже впереди прозвучало требовательное:

— Кроком руш! — и оркестр грянул бравурный марш.

Ходить строем Дмитро умел хорошо, но тут в лесу не было вытоптанного плаца, и потому, как ни старались вояки, слитного шага у них не получалось. Дмитро тоже, как учили, ставил ногу на всю ступню, но мягкая трава гасила звук, и оставалось только точно держать строй.

Но всё равно музыка играла, марш звучал, и, наконец, Дмитро поравнялся с импровизированной трибуной. Как положено при отдании чести, он прижал свободную руку ко шву и, по команде равняясь налево, увидел, что на обычной колоде, немного стесаной сверху, стоят достойники.

Один из них, уже поседевший, пожилой, одетый в форму австрийского образца, наверно, сохранившуюся у него ещё с мировой войны, держался несколько впереди остальных, приложив ладонь к козырьку «мазепинки», умело отдавал честь, приветствуя новоприбывших вояков-добровольцев.

Парад кончился, последовала команда отдыхать, и все занялись каждый своим делом. Большинство, разобрав оставленные под деревьями мешки, подкрепились кто чем и завалились спать. Другие же, и среди них Дмитро, принялись разгуливать по лагерю, высматривая, что тут и как.

Было ясно, что лагерь временный. Под деревьями прятались построенные из веток курени и русская военно-штабная палатка, у входа в которую стоял часовой. Тут же, только чуть в стороне, была и сорокопятка, возле которой толпилось с десяток хлопцев.

Дмитро тоже пошёл к пушке, но не успел он приблизиться, как боец, возившийся у замка сорокопятки, поднял голову и удивлённо воскликнул:

— Ты дывысь… Дмитро! Ты что тоже пришёл со всеми?

— Остапе?.. Ты ж бач, и ты тут, — обрадованно воскликнул Дмитро, кидаясь навстречу.

Братья обнялись и с минуту, стоя рядом, восторженно хлопали друг друга по плечам. Наконец Дмитро что-то вспомнил и, освободившись из дружеских объятий, сунул руку за отворот мундира.

— Погоди, брате… Тут в мене для тебя кое-что есть…

— И что же? — заинтересованно спросил Остап, увидев маленький бумажный свёрток, который Дмитро достал из внутреннего кармана.

— Дывысь сам, — и Дмитро передал брату пакетик.

Остап развернул бумажку и увидел колечко. Он недоумённо покрутил его в руках, заметил пробу и удивлённо спросил:

— Золотое?.. Откуда оно у тебя?

— Это Ривка передала, — Дмитро вздохнул. — И ещё просила передать, що кохае тебе.

— Что, сама Рива?.. — Остап недоверчиво посмотрел на брата. — А где же ты её видел?

— В колонне, — Дмитро потупился. — Як евреев с гетто выводилы, я в оцеплении був. А вона мимо шла и мене побачила…

— Это когда их всех на расстрел вели?.. — до сих пор безмятежно улыбавшийся Остап побледнел. — Так, значит, и ты там был?

— Ни, не був, — Дмитро отрицательно мотнул головой. — Я только биля дороги стоял, як выходилы…

— Как же так?.. — Остап растерянно посмотрел на Дмитра. — Рива ж мне говорила, что с дядей своим в Одессу уедет. Да я и сам видел, как они в поезд садились…

— Ну, значит, не доехала она до той Одессы, — пожал плечами Дмитро. — Всякое могло быть…

С полминуты Остап стоял, как оглушённый, и вдруг, схватив брата за плечи, остервенело затряс.

— Почему… Почему ты ей не помог?..

— Та як? — Дмитро попытался вырваться. — Там же скризь охорона була…

— Охорона, кажешь?.. Ах ты ж сволото! — и, не удержавшись, Остап в сердцах влепил брату затрещину.

— Да ты що, сдурел?.. — Дмитро вырвался и, не стерпев несправедливой обиды, крикнул в лицо Остапу: — А ты сам почему её на спас?

— Я?.. — Остап на секунду опешил и, словно пытаясь оправдаться, забормотал: — Да откуда мне было знать, что она не уехала? Зяма, гадёныш, не сказал тогда, что Рива там, в гетто…

Дмитро понял, что Остап вспомнил давний разговор возле сложенного евреями штабеля горелого кирпича и, догадавшись, что у брата какие-то свои счёты с Зямой, попробовал его успокоить:

— Ну чего ты, чего?.. Ничего не зробыш, так сталося…

— Получилось, говоришь? Нет, если б не тот Зяма… — Остап зло выругался и безнадёжно махнул рукой. — Ну и чёрт с ним, жидёнышем, расстреляли, наверное, вместе со всеми…

Дмитро хотел было сказать, что Зяма жив и, может быть, даже спасся, так как он сам помог ему спрятаться в «Школе робитнычей», но, побоявшись снова схлопотать оплеуху, смолчал…

* * *

Трёхтонный «оппель-блиц» с жёлтым горшком, намалёванным на борту кабины, увозил группу Соколова из города. Час назад лейтенант встал ногой на скат и, залезая в кузов, одним прыжком перемахнул через борт, после чего грузовик, так и не глушивший мотор, немедленно тронулся.

Через сожжённое предместье Жидувка «оппель» вырвался в район хуторов и, основательно попетляв просёлками, достиг Ближнего леса. Сейчас автомобиль, включив на полный свет фары, ехал полузаросшей просекой, всё дальше углубляясь в непролазную чащу.

До партизанского маяка оставался ещё примерно час пути, и у лейтенанта было время вспомнить бурные события последних дней пребывания в городе. Тогда, сразу после предательства Соснюка, встал вопрос, как быть дальше, и лейтенант принял было решение уходить немедленно, но приказ, переданный из отряда, задержал группу ещё на неделю.

Как сообщил ходивший на связь Григорий, захваченный ими оберст, оказавшийся начальником отдела доставки, таки развязал язык и дал сверхважные показания. Выяснилось, что штаб, где служил немец, был занят вопросом применения специального оружия, которое в целях сохранения строгой секретности, не привлекая внимания, небольшими партиями доставлялось на городской склад.

Москва приказала во что бы то ни стало достать образцы, и при детальном обсуждении плана нового захвата было решено не повторяться. Тогда напоенного бимбером до бесчувствия и переодетого в селянское оберста под видом мертвецки пьяного рыбака той же плоскодонкой вывезли из города и доставили на маяк.

Теперь же, когда оберсту пообещали сохранить жизнь и даже переправить в Москву, он дал детальное описание, где и что лежит. Как оказалось, предстояло вывезти специально помеченный объёмистый ящик, а для такого дела имевшаяся в распоряжении плоскодонка никак не годилась, и пришлось, изрядно поломав голову, угнать с рембазы грузовик.

Машине были изготовлены новые документы, заменены номерные знаки, а на борту кабины партизанский художник довольно похоже намалевал жёлтый горшок, который, по словам оберста, был отличительным знаком их службы. И только потом группа захвата, имея подложный пропуск, направилась в город, где её должен был встретить лейтенант со своими людьми.

Въезжал «оппель» как продуктовая машина, и дежуривший у шлагбаума жандарм не только не придирался, а, наоборот, одобрительно посмотрел на лежавшие в кузове мешки. Благополучно миновав пост, грузовик подъехал к вокзалу, где у сквера его уже битый час нетерпеливо дожидались Григорий и лейтенант Соколов.

Тормоза скрипнули, «оппель» остановился, и из кабины неожиданно выглянул сидевший там немецкий офицер. Лейтенант непроизвольно дёрнулся, но Григорий придержал его за рукав.

— Спокойно, это наши, — а потом шагнул к подножке и доложил: — Ничего подозрительного не замечено, всё тихо.

— Добро, — мнимый немец кивнул и распорядился: — Можете сниматься. Если всё пройдёт чисто, мы подхватим вас у Казачьей Вежи.

Фыркнув мотором, грузовик поехал в сторону товарной станции, а Григорий и лейтенант, глянув ему вслед, заторопились к предместью. И пока четверо подпольщиков, собравшись вместе, задворками спешили на окраину, «оппель», обогнув подъездные пути, неспешно подкатил к длинному одноэтажному строению, в котором ещё с царских времён находились склады.

Появление грузовика с рисунком горшка на кабине никакого беспокойства у охраны не вызвало. Больше того, часовой, неотлучно торчавший у склада № 7, едва завидев приближающуюся машину, дал сигнал, по которому к воротам немедленно прибежал дежурный фельдфебель.

«Оппель» остановился у склада, офицер вышел из кабины, и грузовик начал медленно сдавать задом, а фельдфебель, не дожидаясь команды, открыл замок. Офицер подошёл к воротам, фельдфебель предупредительно открыл створки и вежливо напомнил:

— Папир, битте…

— Я, я… — с готовностью отозвался офицер и, сделав вид, будто достаёт бумаги, зашёл внутрь.

Фельдфебель шагнул следом и тут же, получив жестокий удар рукоятью «парабеллума» по голове, свалился замертво, а офицер, выглянув за ворота, приказал сидевшим в кузове четырём солдатам:

— Ком!.. Шнеллер!..

Те послушно соскочили на землю и, забежав в склад, начали лихорадочно осматривать стоявшие там ящики. Так продолжалось минут пять, прежде чем один из псевдо-немцев не крикнул:

— Есть!.. Нашёл!

Все бывшие в складе поспешили к нему, а офицер, внимательно осмотрев надпись на ящике, коротко бросил:

— Грузим!

По этой команде «оппель» сдал ещё больше назад и втиснулся кузовом между створками распахнутых настежь ворот. Подхватив ящик, солдаты погрузили его на машину, и тут в склад неожиданно заглянул часовой. Заподозрив что-то неладное, он обеспокоенно залопотал:

— Вас… Вас? — но на него бросились сразу трое, и через минуту бдительный страж уже валялся рядом с фельдфебелем.

Солдаты закрыли борт и вышли из склада, насторожённо оглядываясь по сторонам. Грузовик медленно выехал из ворот, офицер, навесив замок обратно, сел в кабину, солдаты влезли в кузов, и «оппель», постепенно набирая скорость, покатил к выезду с товарной станции.

Возле Казачьей Вежи — чудом сохранившейся со времён Хмельниччины трёхэтажной деревянной башни, бывшей когда-то частью монастырской ограды, «оппель», притормозив, забрал успевших прибежать туда подпольщиков и просёлками помчал дальше.

Много позже, уже в лесу, когда непосредственная опасность миновала и радостно возбуждённые партизаны в который раз пересказывали друг другу подробности захвата секретного ящика, Сергей, заметив, что покинувший вместе с ними город пан Мефодий сосредоточенно молчит, спросил:

— Чого сумуешь, батько?

— Соснюк, трясьця его матери, из головы не идёт, — ругнувшись вполголоса, грустно отозвался Мефодий.

Похоже, кэпэзушник в который раз переживал, что рекомендованный им человек оказался таким. В свою очередь, тоже вспомнив про предателя, Сергей сразу посуровел и жёстко сказал:

— Время сейчас такое, батько, каждый выбор сделать должен, — парень вздохнул и, сочувствуя Мефодию, добавил: — Вот, как ты.

— Что я?.. Я, хлопче, свой выбор двадцать лет назад сделал. Твёрдый… — и старый подпольщик, отвернувшись, зачем-то стал всматриваться в становившийся всё гуще лес…