Хельсинки, лето 1928 года (24 месяца до р.н.м.)

– Could I have the final straw? – с раздутой вежливостью поинтересовался я.

– Биереги твоего вирблюда, – засмеялся коренастый грузчик-швед, подталкивая мне на спину последний мешок.

Нашелся же юморист на мою голову… Но грех жаловаться всерьез, лингвистическое разнообразие среди рабочих в порту Хельсинки очень удобно, а уж в «Артели русских грузчиков» тем более. Пусть от славы тружеников-интеллигентов через шесть лет после основания осталось лишь название; тут порой плохонько, но говорят на трех-четырех языках. Пользуясь такой возможностью, кроме естественного русского я старался придерживаться одного лишь английского, уверяя всех о своей мечте перебраться в Штаты. Знание же немецкого и французского на всякий случай скрывал.

Хорошо и другое: контейнеры пока не изобрели, поэтому заказов нам хватает с лихвой. И платят, в общем-то, неплохо, три финских марки в час, что составляет при пересчете через золото пятнадцать французских франков или американский доллар с центами. Таскать мешки, ящики и бочки можно сколько угодно долго, поэтому привычные лагерные двенадцать-тринадцать часов работы в удачный день дают более тридцатки на руки. Не великое состояние, но, в принципе, такой уровень, хотя и без излишеств, позволяет жить не только одинокому парню, но и молодой семье.

Сытный обед с большой кружкой сверхлегкого пива стоит три марки, не новый рабочий комбинезон для грузчиков, то есть со специальным плотным капюшоном, обошелся в пять монет, ношенные, но добротные высокие ботинки темно-рыжей кожи с антитравматическими стальными оковками носков – десять. Отдельной строкой идут у меня затраты на роскошь, то есть миниатюрную меблированную комнату с уборкой, завтраками и сменой постельного белья, все за пять марок в сутки. Безусловное мотовство, но после полутора лет жизни на нарах из необработанного горбыля я физически не смог отказать себе в подобном удовольствии.

Да и сказать по чести, торопиться особо некуда, за полгода я смогу отложить три сотни баксов на лоера-кровопийцу в любом случае, ничего более мне от чистой, богатой, но совершенно чужой Суоми-красавицы не надо. Тем более, наши чувства взаимны – получить в скандинавских странах нормальный вид на жительство и, соответственно, квалифицированную работу специалиста, не проще чем в Швейцарии 21-го века.

Меж тем долгий путь из трюма заштатного мотопарусного корыта до развозного грузовичка успешно завершился.

– Mission accomplished! – браво отчитался я принимающей стороне, сваливая ношу с плеч в кузов.

И с чувством выполненного долга направился за получкой в соседний пакгауз.

Разбитная молодка с хитрой должностью, трактуемой в переводе примерно как «представитель заказчика», приметила меня как обычно издалека и не поленилась сменить родной шведский на не менее родной английский.

– Oh! Our high achiever, – громко разнеслось по переулку ее контральто под смех успевших освободиться раньше бойцов бригады. – Come take your wage that I promised you.

– It's more so than ever I wanted! – принял я несколько смятых зеленых купюр «с елочкой» и жмень медных монеток, часть из которых попала в оборот еще до революции.

– Пойдем по бабам! – немедленно влез из-за плеча знакомый голос. – Я знаю верное место!

Это уже наш брат-эмигрант старается, бывший интеллигентный человек, да еще вроде как из офицеров. За десяток лет мог бы пристроиться куда лучше, если бы каждую неделю с тоски по «родным березкам» не напивался контрабандной водкой до пушистых слоников и розовых белочек.

– Tomorrow most likely, – автоматически отшутился я и, повернувшись, продолжил «не для всех»: – Прости приятель, но, честное слово, мне с тобой хватило и одного раза!

– …will never happen because tomorrow will in all probability be very much like today, – подтрунила «представитель заказчика».

Кажется, она и русский неплохо понимает, но, увы, я не готов к тяжелому, переходящему в супружеские отношения флирту, легкие же формы девушка, к моему глубочайшему сожалению, не признает. Кроме того, даже женитьба на гражданке Суоми не даст аналогичного статуса мне… и нашим гипотетическим детям.

– Всем спасибо, всем пока, – салютнул я обоими руками вверх.

– Take саге, my comrades, bye!

– Arbeit macht frei! – разобрал уже в спину.

Ох, как бесят меня после Кемперпункта «умные» лозунги типа «труд делает свободным!». Но развернуться и влепить по мозгам нельзя – камрады не поймут. Нынче в моде подобные незатейливые фразы для рабочих, нет в них ни злобы, ни особого подтекста, поэтому не в чем мне упрекнуть Ганса-счастливчика. Смешливого, умного, ну или, по крайней мере, неплохо образованного, но неожиданно оказавшегося без работы бухгалтера, левого социалиста по убеждениям, а также отца очаровательных близняшек. Да что там, в иной ситуации мы с ним могли бы стать хорошими друзьями!

Увы, здесь и сейчас я чужой.

Жизнь коллег-грузчиков выходит слишком простой и неинтересной. Классическое приключение – провести вечер в грязной полуподпольной пивнушке, закадрить по-фински коротконогую любительницу с северной эспланады или снять профессионалку. Как интеллектуальный максимум – кино или бейсбол, покуда не иссякнет отложенная за неделю сотня марок. Затем опять в порт, подставлять спину под мешки. Быть правильным аборигеном еще скучнее: семья, рыбалка, турпоходы, здорово напоминающие пикники на природе, зимой лыжи или коньки. Скатываться в сытое болото я не хочу, как не пытаюсь особенно учить финский. Получается кое-как объясняться в Вавилоне Гельсингфорса, и ладно.

Не особенно хорошо вышло с взаимопониманием и на другом конце социальной лестницы.

Хотя начало казалось более чем оптимистическим. Герман Федорович Цейдлер, председатель «Особого комитета» по делам «той, что уж нет» России в Финляндии, охотно взял меня под свое любезное покровительство. Чопорный и строгий на вид старикан-чиновник на деле оказался замечательным человеком и знаменитым русским хирургом. Революцию он не принял, но как настоящий врач попытался лечить – то есть сделал главным делом своей жизни помощь «впавшему во временное помешательство населению России». Причем, не делая исключения даже для вчерашних врагов, скорее, наоборот, самую большую помощь он оказал умирающим от холода и голода матросам и солдатам – беглецам из мятежного Кронштадта.

Мой случай оказался несоизмеримо проще. Всего несколько дней энергичных хлопот господина Цейдлера, и я смог покинуть комфортабельную, но изрядно опостылевшую камеру местного СИЗО. Но этим мой новый ангел-хранитель отнюдь не ограничился. Во-первых, он где-то отыскал приличную одежду взамен разодранных в карельских лесах и болотах штанов и куртки. Во-вторых, несколько раз покормил в ресторане, сверх того, из личных денег выдал целых сто марок подъемных. В-третьих, сильно помог с бесплатным видом на жительство… сроком на один год и без права на работу. Тут никакой иронии, бравые финские чиновники на полном серьезе пытались содрать за эту глупую бумажку полсотни марок гербового сбора. В-четвертых, и это главное, он более-менее посвятил меня в «современное» мироустройство.

Оказывается, слова «русский» и «беженец» в текущем историческом периоде воспринимаются как синонимы. То есть буквально все европейское законодательство о беженцах начиналось с подданных Российской Империи, в одночасье лишившихся собственной страны. Не то чтоб подобного ранее не происходило совсем, вопрос в масштабе. К началу 20-ых годов на территории десятков стран Европы и мира оказались миллионы россиян, причем многие в бедственном положении, без денег, документов, работы, и главное – не испытывающие ни малейшего желания возвращаться на родину.

Раздавать направо и налево свое гражданство не захотел никто, но и оставить бедовать такую кучу людей, из которых чуть не половина прошла через горнило двух тяжелейших войн, просвещенным европейцам показалось страшновато. Поэтому Лига Наций напряглась и к 1922 году в тяжелых муках, но все же «родила» устраивающую всех форму, получившую тут же вполне официальное название «Нансеновский паспорт» – в честь активно лоббирующего данную идею знаменитого полярника, нобелевского лауреата, а также комиссара по делам беженцев. Еще года через три документ начали признавать и выдавать в большинстве стран мира. С небольшим, но важным нюансом: каждое правительство изобретало правила и пошлины, хоть и по рекомендациям, но в меру своей испорченности.

В Суоми чиновники подошли к процессу необыкновенно творчески. Беженцы, прибывшие в Финляндию нелегальным путем, в течение пяти лет считаются гражданами СССР, и лишь выдержав такой безумный ценз (еще и без права работы), могут получить нансеновский паспорт. Хорошо хоть господин Цейдлер заранее подсказал лазейку в законе: при желании навсегда уехать из страны, я вполне могу назваться не советским, а «русским по происхождению, не принявшим другой национальности», после чего получить пресловутый «папир» практически сразу.

То есть финны совершенно недвусмысленно намекают – вали транзитом к огням Монмартра. Понять ситуацию, в общем-то, несложно, тяжело крохотной нации растворить в себе остатки шведской аристократии, российских имперских клерков и купцов, петербургских дачников, волей случая оказавшихся в чужой стране вместе со своими домами в Териоки, а потом еще несколько волн советских беженцев. Последняя, к примеру, состояла из доброго десятка тысяч участников разгромленного Кронштадского мятежа. Подобной армии впору не убежище искать в трехмиллионной стране, а устанавливать собственную власть.

Впрочем, их право. Для меня дело встало за малым – правильно оформить бумаги о своем прошлом, да найти государство, готовое принять блудного сына России. Можно обойтись вовсе без денег, вербовщики в распрекрасный парагвайский Асунсьон или алжирский Бешар охотно берут все расходы на себя. Легко и недорого принимают во Францию и Чехословакию. Вот только мне по странной прихоти хочется хоть на пару дней попасть в германский Франкфурт-на-Майне. Что ж, желание клиента для юристов закон, но… пожалуйте всего-то триста баксов бандитам в дорогих костюмах! Это за самый дешевый вариант, предусматривающий «запертую» трехмесячную визу с упоминанием определенного курорта.

Свобода, не поспоришь. Но почему-то в лесах Карелии она ощущалась куда более полно.

Не могу сказать, что я испытывал огромное желание знакомиться с русским комьюнити накоротке, строго наоборот, множество неизбежных и неприятных вопросов меня откровенно пугали. Но, черт возьми, где еще может найти высокооплачиваемую, но при этом нелегальную работу вчерашний беглец, чужак, не знающий ни шведского, ни финского языка? Не милостыню же у церковного крыльца просить, в самом деле!

Первейшая проблема – информационный вакуум. Не глобальный; слава Богу, достать популярную лондонскую и берлинскую газету не проблема, а посему в мировых событиях я ориентируюсь более чем уверенно. Но о Советах там пишут удручающе редко и кратко, примерно как о Португалии или Турции. Финляндию не упоминают вообще.

Тогда как из рассказов моего покровителя неожиданно выяснилось, что «бывшие» создали за границей необъятный материк российской взаимопомощи и культуры, обитатели которого выпускают уйму газет, журналов, книг, показывают русский балет и театр, организовали фабрики, школы, гимназии и даже университеты. Но хорошо там, где меня нет, то есть в Париже, Праге, Харбине, Сан-Франциско. Тогда как Хельсинки хоть и будущая родина Линус Торвальдса и Nokia, но сейчас – суть колониальная дыра с деревянными домами и лошадиным навозом на улицах, население которой едва дотягивает до пары сотен тысяч человек – то есть раз в десять меньше большевистского Ленинграда. Только в «каменном центре», вокруг порта, кое-как теплится настоящая городская жизнь – со звоном трамваев и гудками авто.

Русских газет в столице Финляндии не издается ни одной, не выживают по тривиальным экономическим причинам. Зато кроме насквозь официального «Особого комитета» тут имеется целых два организованно враждующих друг с другом сообщества соотечественников: «Русское купеческое общество» и «Русский клуб». Последний считается более простым и демократичным, но с точки зрения материальных фондов имеет место схожесть уровня однояйцевых близнецов: имеется библиотека, в которую участники жертвуют ненужную макулатуру, бильярд для мужских разговоров, карточная комната для женских сплетен, зал для представлений или лекций, а также ресторан, позволяющий сводить баланс заведения хотя бы к нулю.

Таким образом, господин Цейдлер не видел особых проблем в моей интеграции:

– Мой юный друг, приходите-ка назавтра к вечеру в клуб, часикам эдак к семи-восьми, и непременно застанете все гельсингфорское общество. Только, ради бога, не переживайте, там исключительно интеллигентные люди, я уверен, они с пониманием отнесутся к вашей ситуации. Вместе обязательно что-нибудь придумаем, вот увидите!

По понятным причинам я не разделял его оптимизма, но и совсем отказываться от визита не видел резона. Достаточно повидал «их благородиев» на Шпалерке да в Кемперпункте, успел понять, что привычный по книгам и фильмам 21-го века «высокий» образ не слишком соответствует реальности: слишком много среди обладателей дворянского статуса людей откровенно бедных, худо образованных и никуда не годно воспитанных. На высоте лишь один параметр – самомнение. То есть, с поправкой на десять лет жизни при советской власти, у меня не так и много шансов сойти за своего. С другой стороны, если совсем припрут, тут ГПУ нет – сошлюсь на тяжелое детство, восьмибитные игрушки и сбои в ПЗУ, сирень любимую режиссерами сериалов амнезию.

Все же лезть сразу вглубь тусовки посчитал делом рискованным, посему заявился по выписанному на карточке адресу к обеду. Первоначально, то есть со слов господина Цейдлера, я представлял «Русский клуб» как заведение, примерно соответствующее современному конгресс-холлу. Суровая действительность быстро внесла свои правки в масштаб ожиданий. Обескураживающе скромная вывеска сообщества нашлась только у дверей подъезда, рядом с номером квартиры, так что пришлось подняться на второй этаж и ткнуть в слово «press», выдавленное в белом фаянсе кнопки звонка.

Дверь открылась почти мгновенно, и я предстал перед древней бабулей, чьи длинные седые волосы скрывал темно-синий обруч кокошника с желтой лентой узора, изрядно огрузневшее от возраста тело затягивал убийственно жесткий на вид сарафан того же стиля. Торжественно приняв кепку в передней (привычное название «прихожая» тут никак не подходило), она препроводила меня через коридор сразу в зал, середину которого занимал сервированный стол персон, эдак, на дюжину. По левой стене располагались живописные ростовые портреты членов императорской семьи в простых деревянных рамах. Правую чуть не целиком составляла невероятно широкая и высокая четырехстворчатая дверь, вероятно ее открывали для особо многолюдных мероприятий. Впереди за занавеской виднелся проход в кухню, рядом – на балкон, по летнему времени открытый настежь в зелень внутреннего дворика. В ближнем углу строгость беленых стен нарушала антикварная печь, покрытая плиткой с орнаментом голубой глазури. Люстра, полная вычурных хрустальных висюлек и позолоты, спускалась к столу с четырехметровой высоты, довершая тем самым картину смешения эпох и стилей.

Взгляды прервавших обед людей скрестились на мне, и я остро почувствовал, что подаренный костюм, казавшийся на улице очень приличным и даже франтоватым, на самом деле недавно перелицован. «А может», – мне пришла в голову ужасающая мысль, – «они уже кого-то в нем видели!?». Что делать? Развернуться и уйти, чтобы никогда не возвращаться? Остаться, выказав себя полным идиотом? Нагло сесть за стол?

– Добрый день, – промямлил я и замер в нерешительности.

– Гхм-м-м – услышал я из-за спины тихий голос бабули-метрдотеля. – Господа, позвольте вам представить…

Пауза затянулась, и она легонько толкнула меня под руку.

– Ах да, – наконец до меня дошло, что требуется сделать. – Обухов, Алексей Обухов. Профессор Цейдлер советовал мне посетить «Русский клуб», и вот…

– Мы рады вас видеть, – учтиво, но немного высокомерно ответила фигуристая дама лет сорока, сидевшая во главе стола. – Ольга Александровна Кузьмина-Караваева, сегодня мне выпала честь председательствовать в нашем клубе. Не желаете ли присесть, сударь?

– Спасибо! – искренне поблагодарил я, размещаясь на краешке стула с высокой резной спинкой.

Меж тем госпожа председатель плавным жестом руки указала на сидящего справа седого как лунь, но сохранившего роскошные пепельные усы старикана в строгом, больше похожем на мундир черном костюме, и его жену, худощавую и весьма милую на вид старушку:

– Генерал Карл Михайлович Адариди с супругой Анной Леопольдовной… Прошу любить и жаловать.

Украшенный старостью и поражениями вояка едва заметно дернул в ответ усами, а может, они у него тряслись от болезни, точно не разобрать. Зато его спутница не пожалела улыбки и игривого наклона головы.

Далее мое внимание переключили на пару «девушек» лет двадцати… с изряднейшим хвостиком. При абсолютном внешнем различии их объединяли прически, вернее сказать, чудовищное количество времени, затраченного парикмахерами на сооружение затейливых конструкций из ленточек, шпилек и закрученных в разные стороны локонов.

– Мадемуазель Нина Альбертовна Хорстмайер и Тамара Евгеньевна Белоусова, – представила их Ольга Александровна.

На этом фланге меня уже давно взвесили, препарировали и, вероятно, нашли бесперспективным вариантом. Поэтому отделались формальным «приятно познакомиться» в исполнении одной из барышень.

– И молодой человек перед вами, – госпожа председатель наконец добралась до последнего из присутствующих, – Виктор Александрович…

Сидевший напротив господин лет тридцати, чье лицо сразу привлекло меня четкими, породистыми линиями и отсутствием успевших надоесть до ненависти «офицерских» усов, резко закашлялся.

– Что с вами, мой дорогой? – в голосе госпожи председателя послышались отчетливые материнские нотки.

– Никак не могу привыкнуть к климату, ваше сиятельство, убедительно прошу простить меня.

– Ах, ну, разумеется, – всплеснула руками Ольга Александровна. Повернувшись ко мне, их сиятельство наконец обозначило меркантильный интерес: – Вы у нас, сударь, столоваться изволите? Возможно вам это покажется неучтивым, но я должна заметить, что в это нелегкое для всех нас время обстоятельства вынуждают брать за обеды по шесть марок за раз или сто в месяц.

– Согласен! – я постарался тщательно скрыть недовольство прайсом, куда больше похожим на грабеж или благотворительность. – Но только сегодня, так как не уверен в своем достатке на более длинном отрезке времени.

Сразу после этих слов бабуля-метрдотель неслышно материализовалась за моей спиной:

– Милок, изволь заложить салфетку, чай у тебя сейчас вещей не целый гардероб, – шепнула она едва слышно.

Есть, все же есть прок от кинематографа будущего. Я вовремя вспомнил «Собачье сердце» и кое-как запихал за воротник рубашки уголок салфетки, вытащенной из изящного колечка зажима. Тем временем многофункциональная бабуля потянулась половником к стоящей в центре стола фарфоровой супнице и налила мне в бульонную чашку янтарной ухи, без труда компенсирующей отсутствие каких либо видимых ингредиентов умопомрачительным запахом. Пока я прикидывал, как половчее ухватить снабженную сложной монограммой серебряную ложку, она при помощи щипцов положила на стоящую слева впереди тарелочку небольшой раскрытый пирожок, как бы невзначай сдвинув поровнее лежащие рядом нож с вилкой.

– Пожалуйста, отведайте под ушицу расстегаев с визигой.

Несколько минут меня особенно не беспокоили, вежливо и предупредительно предоставив возможность погрузиться в еду, и это оказалось весьма кстати: аккуратность и бесшумность процесса потребовали полного внимания.

Наконец я облегченно и насыщенно откинулся на стуле, чем немедленно воспользовался Виктор Александрович:

– Могу ли попросить вас рассказать, в каком полку служили?

От неожиданности я едва не потерял дар речи. Первая рациональная мысль: в советских журналах бестселлер Ильфа и Петрова давно публикуется, не иначе эмигрантские издания подхватили почин, и крылатая фраза товарища Бендера «пошла по рукам» как шутка. Однако догадка долго не продержалась – ни у одного из присутствующих не проявилось на лице и тени улыбки!

Лишь после ощутимой заминки я нашелся с ответом:

– Не успел. К сожалению, в революцию мне четырнадцать едва стукнуло.

При слове революция собеседник поморщился – видимо, больше привык называть «величайшее событие 20-го века» бунтом или мятежом, поэтому в попытке сгладить неловкость я торопливо дополнил свое досье:

– Увы, перед вами всего лишь недоучившийся студент-электрик из Питера.

– Так вы, стало быть, дворянин? – прямо «в лоб» поинтересовалась одна из барышень.

– Разумеется, – легко соврал я.

Как мне хотелось избежать этого вопроса. Нет чтоб сразу развернуться от стола, да свалить подальше от колючих осколков империи! Но зачем-то остался, хотя еще в борьбе с супом по услышанным обрывкам фраз понял: эти точно спросят. Им – важно. Более того, отказ от статуса в сложившейся ситуации грозит в лучшем случае безнадежным игнором. В худшем – придется в куда менее приятной обстановке объяснять разницу между непонятным современной науке, а значит, очевидным шпионом Коршуновым, и вполне состоявшимся в кругах скаутов, а также делах ГПУ и финской контрразведки дворянином Обуховым.

Поэтому я лишь слегка запутал ситуацию заранее продуманной легендой:

– Уж этого-то никакие большевики не могли меня лишить! Ох, бедные мои родители, они исчезли в декабре семнадцатого. Просто ушли однажды вечером проводить знакомого, и больше никто и никогда их не видел. А через два года комиссары или бандиты, кто уж их там разберет, разграбили и сожгли наш дом…

Я отрепетировано шмыгнул носом.

– О, несчастное дитя! – вторила мне старушка, супруга генерала.

– Мои соболезнования, – чуть склонила голову их сиятельство.

– Но извольте, извольте, – вдруг поспешно вмешался Виктор Александрович, – стало быть, вы же никак не могли поступить в университет раньше двадцать первого, скорее, двадцать второго, по моему разумению! – собеседник подобрался, как будто готовясь к удару. – Алексей, вас в Гельсингфорс каким ветром занесло?!

– Попутным, – неудачно пошутил я в ответ.

– Стало быть, попутным? – переспросил генерал, который, как оказалось, внимательно вслушивался в беседу. – А то нынче у нас ветры-то все разные будут!

– Два месяца как из большевистского концлагеря, – поспешно объяснился я в попытке погасить назревающий конфликт. – Арестовали меня чекисты еще в двадцать шестом за придуманную контрреволюцию, год промариновали в камере 209 Шпалерки, а потом бессудно сослали на Соловки. Но я сумел сбежать по пути, с Кемской пересылки сюда, в Финляндию.

– Один, стало быть, бежали? Или со товарищами? – в голосе Виктора Александровича послышалась явная насмешка. – А коли кругом болота, как выбирались?

– В лесу как дома! – стараясь соответствовать, я манерно вскинул вверх подбородок. – С детства в скаутах, мы часто ходил в трудные походы, пока коммунисты не разогнали ячейку. Да и потом, хоть и реже, но продолжали тренировки в надежде на скорый возврат адмирала Колчака, а после его гибели… мы просто ждали чуда.

– Ох, простите меня великодушно, – извинился собеседник, впрочем, по-прежнему без особой симпатии, скорее, в странной задумчивости.

Наверно он считал, что любой честный дворянин обязан подростком уйти вместе с белой армией и сгинуть «за веру, царя и отечество» где-нибудь между Омском и Иркутском.

Но я все же чуть-чуть добавил реализма:

– Представьте себе, от Белого моря без малого месяц шел в обход всех дорог и деревень. Пришлось питаться сырой рыбой и корой деревьев, тонуть в болоте, переплыть множество рек и несколько озер в ледяной воде, ночевать без костра, укрываясь мхом, прятаться, убегать от погони, от собак, от крестьян, от пуль чекистов и пограничников. Сколько раз думал о неизбежной гибели, но всякий раз удача была на моей стороне.

Наконец-то мои слова смогли если не поколебать предвзятость Виктора Александровича, то хотя бы вызвать любопытство:

– Бесценный опыт! Вам непременно нужно познакомиться с капитаном Гранбергом, новым начальником отряда русских скаутов в Финляндии!

Ну ничего себе подстава! Этот тип чего доброго и настоящего Обухова может знать!

– Позвольте поинтересоваться, – вмешалась госпожа председатель, – а какие знакомства вы водили в Санкт-Петербурге?

«Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу», – отметил я про себя. Но вслух поспешил озвучить следующую заготовку, дающую возможность избежать проверки знаний родословной троюродных дедов в привязке к топонимике северной столицы: – Мы же в Екатеринбурге жили. Там бы я и остался, да прознали в УПИ о родителях и «вычистили» прочь, шибко строго с этим на Урале. Пришлось кое-как пристраиваться в Петрограде.

– Ах, ну конечно же, поэтому Колчак! – как-то очень по-своему отразил мои слова Виктор Александрович.

– О Боже, ведь у вас в городе закончил дни наш несчастный государь, – вмешались чуть ли не хором барышни.

– Точно так, – протянул я, придав лицу подобающее ситуации выражение невыразимой скорби. – Мне не раз пришлось приходить… к этому проклятому месту. Первое время много людей там собирались, плакали все.

Не скажешь же прямо, что в 21-ом веке царские останки интересны разве что как ценный экспонат для привлечения туристов-богомольцев, да в качестве сюжета для ходовых открыточек-иконок.

– В нелегкое время нам уготовано выживать, – неожиданно подала голос старушка. – Ну, на все волия Божья. Даст бог, даст бог!

– Верю что бог покарает подлых убийц, – с наигранным пафосом подхватил я шикарную идею отвода беседы от своего прошлого. – Имя царя и его семьи не будет потеряно в веках, народ воспрянет ото сна, и на обломках само… страны вспомнит о царственных страстотерпцах, я думаю, нет, я абсолютно уверен, нашего любимого царя и его семью потомки причислят к лику святых! Огромные очереди паломников из всех стран православного мира будут толпиться на ступенях огромного храма, который возведут на месте пролития крови невинных мучеников!

– Недавно миновал год, как Коверда свершил божий суд над одним из душегубов! – с неожиданной горячностью подхватил мой спич Виктор Александрович. – После публикации дела у Соколова я сразу понял, этот Войков еще худший изувер, чем те, кто стрелял в государя и его детей! Так будет с каждым! И ныне, и присно, и во веки веков!

Вброшенные в разговор фамилии и обстоятельства резко охладили как мой монархический пыл, так и желание делать намеки о будущем. Еще в первые месяцы тюремного заключения понял, как мало фактов знаю о текущей эпохе. И вот получил в морду лица очередное подтверждение-загадку: «кто все эти люди»?! Ну ладно Войков, будет такая улица в Екатеринбурге и, кажется, станция метро в Москве. Но почему именно он «худший изувер»? А чем прославились остальные двое?

К счастью, помощь не заставила себя долго ждать. Душа старого генерала не вынесла звуков боевой трубы, он вскочил со стула и, потрясая сухонькими кулаками в воздухе, провозгласил:

– Пусть рука Господа нашего покарает кровавых палачей! – его голос сорвался на крик. – Поскорее подайте вина, мы обязаны сейчас же поднять тост!

– Будьте добры рейнского рислинга! – продублировала пожелание куда-то в сторону кухни госпожа председатель.

Тем временем и очень кстати вынесли заметно задержавшееся второе блюдо – цельных карпов, жареных в сухарях. У стола засуетилась бабуля-метрдотель с вышедшей на подмогу кухаркой. Виктор Александрович, как видно презрев традиции, собственноручно разливал вино, а генерал, поворотясь к портрету последнего императора, перекрестился и громко зашептал «Боже, Царя храни». Уже с третьей строфы, той, что «Царствуй на славу», к нему присоединились красивые, правильно поставленные голоса барышень, за ними принялись креститься и петь все, включая меня и кухарку. И странное дело, в процессе повторения короткого и до крайности простого, запоминающегося с первого раза текста гимна, на меня нахлынули воспоминания о Шпалерке, да так, что я поднимал свой бокал с реальной слезой на глазах.

Так клубный обед стал лучшей в моей жизни верноподданнической антрепризой. Куда там Большому театру!

Есть дьявольски костлявую пресноводную рыбу я более-менее научился в пути по советской Карелии. Но то руками! Местные же без видимых усилий разбирали массивные тушки в своих тарелках за счет виртуозного владения вилкой и специальным ножом, более похожим на узкую лопаточку. Следовать их примеру и при этом поддерживать непринужденную светскую беседу – примерно как эсэмэсить за рулем, то есть рискованно и невкусно.

Возможно, мои мучения оказались слишком очевидны для окружающих, либо же в толстом своде дворянских правил хорошего тона в явном виде прописан лимит на внимание к одной персоне, но более меня никто всерьез не расспрашивал. Разговор вильнул в сторону местечковых проблем, в частности – гастрольного концерта некой Плевицкой, чаще нежно и с придыханием называемой «наш курский соловей». Обсуждение взволнованного вида господина Маннергейма во время исполнения хита всех времен и народов «Я тогда еще молодушкой была, наша армия в поход куда-то шла» изрядно меня повеселило, впрочем, как и глубокое впечатление присутствующих от рыдания в голосе певицы на строчках типа «Замело тебя снегом Россия, запуржило седою пургой».

В процессе барышни так растрогались, их сиятельство предложила подать десерт в карточной комнате, у пианино, под которое «можно устроить обворожительное хоровое пение». Я уж было придумывал достойный повод сбежать от эдакого непотребства, но опять спас генерал, сославшись на необходимость быть на службе в банке «как штык». Так что все прошло по-простому – черный чай да бисквитные пирожные с ломтиком арбуза, которые полагалось вкушать небольшим ножом и трехзубой вилочкой.

А там и прощаться пришла пора, уж не чаял дожить до этого радостного момента. Разумеется, просто так меня не отпустили. Ольга Александровна настойчиво намекала не забывать и приходить в гости:

– Сделайте одолжение, сударь, если не сегодня или завтра, то пренепременнейше на следующей неделе, в четверг, у нас будут дети и баронесса Майдель из общества «Друзей Русских Скаутов». Дамы напекут сладких булочек, ватрушек и тортов, все будут петь и музицировать… а еще мы все очень надеемся на рассказ о ваших приключениях, вне сомнений, он станет украшением вечера.

Пришлось соглашаться и уверять во всяческих почтениях, мимикой и жестами выражать ликование как крайнюю степень радости по поводу скорой встречи с близкими по духу и разуму господами. Себя же успокаивать старой поговоркой: обещать не значит жениться. Вот смеху-то будет, если матерый скаут в моем лице окажется совершенно не в курсе детской символики, ритуалов, или того хуже, найдется «общий» знакомый с далеких и болотистых берегов реки Исеть.

Тем не менее, в суете клубной благоглупости нашлось светлое пятно. Уже в дверях гостеприимная бабуля-метрдотель на прощание шепнула:

– Милок, ты поищи в порту «Артель русских грузчиков»… Пастернак фамилия трудового агента, не ошибешься.

«Овощ или писатель?» – хотел подшутить я, но сдержался.

Дай бог ей долгих лет!

* * *

Перевести дух после обеденного стресса не вышло. Не успел я спуститься на улицу и дойти до угла, как меня догнал Виктор Александрович.

– Могу ли я попросить вас об одолжении? – начал он с места в карьер.

– Разумеется! – надеюсь, моя улыбка в тот момент не сильно походила на оскал.

Понимаете ли, моя фамилия Ларионов… Капитан Ларионов, юнкером пошел в Ледяной поход Добровольческой армии Лавра Георгиевича… Из Финляндии меня официально выслали в прошлом году, так что я в Хельсинки, гхм, можно сказать – на нелегальном положении.

– Очень приятно…

В ответ он уставился на меня как фанат WoT на почитателя Ingress. К счастью, немая сцена обошлась без кинематографической экспрессии. Господин капитан лишь хлопнул себя по лбу кончиками пальцев:

– Ах, простите, вы же наверняка не в курсе!

– Скорее всего, – честно признался я.

– Понятно, конечно понятно, большевики постарались все скрыть!

– Они это умеют!

– Так вот, – с отчетливо ощутимой ноткой самодовольства зачастил Виктор Александрович. – Как раз за обедом я упомянул Бориса Коверду, который застрелил большевистского шакала Войкова. Но провидению было угодно распорядиться так, что именно в этот же самый день, 7 июня, я с парой помощников сумел забрался в Петербург и закидал бомбами Новицкого, партийное собрание! Кучу партийных сволочей мы переранили, а верно и убили кого-нибудь.

– М-м-м. Что-то было такое, да! В газетах писали про взрывы, некоторые сокамерники опасались ужесточения приговоров. Вроде как все остались живы, но ничего конкретного и точного, тем более фамилий, – вспомнил я, попутно пытаясь понять логику фактического признания в терроризме.

Но господин Ларионов, отбросив хваленую дворянскую сдержанность, сумел завершить свою мысль быстрее:

– Вот прямо сию минуту мне пришла в голову потрясающая идея, никак не могу вытерпеть и дня, чтобы не обсудить ее с учетом вашего опыта. Что если с группой хороших бойцов добраться до советского концлагеря, перебить охрану и увести сотню, а то и больше наших друзей и соратников? Прошу, нет, даже умоляю, поскорее расскажите мне все подробности своей истории!

Пазл в моей голове наконец-то собрался, и я едва не крикнул радостное: «Ур-а-а-а!». Наконец-то передо мной тот человек, который сможет относительно безопасно привести меня на чердак, к тайнику с телефоном, и даже вывести обратно. Более того, он сам или стоящие за ним серьезные господа белоэмигранты вполне способны реализовать заложенный в смартфоне потенциал знаний о будущем! Только далеко не радужные воспоминания о «клубном» обеде позволили хотя бы отчасти сдержать первый порыв:

– С преогромным удовольствием! А то кроме финских следователей меня и слушать никто не хотел!

Следующие несколько часов мы неспешно прогуливались. По расхлестанной бесконечной стройкой брусчатке набережной, мимо убогих, забитых галантереей лавчонок времен Густава Васа. По асфальту, вдоль блестящей сквозь фешенебельные витрины ювелирки, промеж полушарий зонтиков летних кафешек, гордящихся видом на чуть виднеющийся вдали Свеаборг. По затейливой дорожке в зелени Брунспарка, а потом по грязному, покрытому пятнами выжженной травы песку пляжа, ближе к купальщикам в панамах с цветочками и странных платьях. Затем разворачивались обратно, к суете и вони торгового порта, рядам плотно припаркованных мотопарусных шаланд (кораблями называть подобные каботажные недомерки не мог даже профан в морском деле типа меня).

Разумеется, я скрыл все, что хоть как-то касалось будущего. Но в остальном повествование от момента ареста до встречи финских пограничников вышло исключительно подробным. И надо сказать, Виктор Александрович не только внимательнейшим образом вникал в мельчайшие нюансы по части снаряжения, «подножного корма», маршрута и сил охранителей, но скоро купил в удачно подвернувшемся магазинчике блокнот с карандашом, после чего принялся конспектировать, не скрывая восторга перед уральскими скаутами в общем и моем вкладе в «белое дело» в частности.

Въедливость скоро принесла неожиданный результат:

– Можно ли поинтересоваться, откуда появился топор? – с эдакой нарочитой небрежностью поинтересовался господин капитан. – В перечне исходных вещей сей важный инструмент не значится, – он не преминул ткнуть пальцем в неровные строчки своих записей. – В данную часть вкралась ошибка, или же потом вам удалось его купить или найти?

Черт возьми, какой дурацкий прокол! Двойное убийство, пусть даже и зэков-чекистов, я от греха подальше утаил даже от финнов!

– М-м-м… – нерешительно начал я, как бы вспоминая, и вдруг понял: второй-третий наводящий вопрос, и ложь непременно выползет из-под правды, раздавив в мелкую труху хрупкое доверие, а с ним надежды на сотрудничество. Пришлось выложить все как было: – Не хотел, но внезапно вышел один против двоих…

Эту часть одиссеи мой собеседник выслушал с особым удовольствием и, устремив взгляд к горизонту, ответил неожиданным четверостишием, которое можно было понять как изощренную эпитафию:

Когда Виктор Александрович обернулся ко мне, в его глазах блистали огни заходящего солнца.

– Как этого мало за наших друзей, многие тысячи которых встали к стенке под дула чекистских ружей! Но как это много… ваш побег есть настоящий подвиг!

– Мне всего лишь хотелось спасти свою жизнь, – попробовал возразить я.

Еще не хватало по пустому поводу повиснуть на знамени антибольшевистской борьбы! Неужели побеги с Соловков на самом деле так редки, что каждый имеет смысл обсуждать? Или я чего-то не понимаю? Но господин Ларионов уже подал руку для пожатия:

– Вы сделали больше, чем многие наши офицеры! Позвольте обращаться «на ты»!

– Рад знакомству, Виктор! – автоматический ответил я.

– Если не затруднит… Алексей, а как бы ты сам напал на Кемперпункт? Но погоди, погоди, не пора ли нам перекусить?

Жизнь-то налаживается! Стоило отказаться от идиотского политеса, так сразу появилась на удивление правильная идея.

– Решительно поддерживаю! С чертовой рыбы у меня все кишки слиплись!

– Так Петров пост же! – рассмеялся моей культурной дикости Виктор. – У графини в клубе поставлено строго, не то что в ресторанах! Пойдем в «Bellevue», под хорошую закуску думать проще!

Вот всем хорош бравый капитан, но нет у меня ни малейшего желания играть с чекистами в свинцовые ляпки на карельских болотах. Однако дать решительный отказ после стольких комплиментов как-то неудобно, и, вообще, кто как не он доведет меня до тайника с телефоном в целости и сохранности?! Таким образом, мне нужна идея, во-первых, привлекательная и масштабная, во-вторых, требующая предварительной разведки на месте. Должны же остаться в белой гвардии хоть какие-то доверенные кадры, способные перемещаться легально по Карелии? Ну или на худой конец, пусть делают себе документы, «не отличимые от натуральных» по вкусу, цвету и запаху, да ищут приключения на свои задницы. Только сперва мне, любимому, окошечко в Петербург и обратно организуют, с их-то опытом ничего не стоит, какая разница, одним нелегалом больше, одним меньше?

Будь дорога до заведения раза в три длиннее, моей фантазии хватило бы на десяток прожектов, но пришлось ограничиться «планом А». «Красивый вид» оказался совсем рядом, между православным храмом и флотскими казармами, только перейти по мостику с расположенной у главного причала рыночной площади на стремительно набирающий респектабельность островок Скатудень. К моему немалому удивлению, под изящной франкоязычной вывеской скрывался классический русский ресторан. Не особенно бедствующий капитан заказал французский суп с трюфелями и бефстроганов из оленины под брусничным соусом, добавив, в том числе в расчете на меня, чайник специального «чая», на деле – контрабандного, но совсем недурного бренди. Я же не смог устоять против густой солянки на дюжине сортов копченого мяса и подозрительно дешевых блинов с черной икрой.

После утоления первого, самого злого голода и пары «рюмочек чая» пришло время для обсуждения «самых реальных планов» по свержению советской власти на территории одной шестой суши:

– Полагаю, осуществить твою идею вполне реально, – неспешно начал я. – Денег потребуются сущие копейки. Взять один, а лучше, на случай аварии, два гражданских самолета-транспортника, из тех, что могут садиться на воду. Глухих озер в тех краях сильно больше чем нужно, выбирай на любой вкус. От Финляндии час лета, ПВО нет, можно без лишних затей намалевать фейковые звезды на крыльях, да завезти поближе к Кемперпункту человек двадцать бойцов с Томпсонами и гранатами. Далее, две пары коммандос расходятся по железке на север и юг, километров на десять от Кеми, и валят столбы связи как в сторону Петербурга, так и Мурманска. Желательно заодно взорвать мосты – переполох выйдет больше, и подкрепление не перебросят. В это время основная группа нападет на лагерную охрану, уверен, если обеспечить хоть минимальную внезапность – проблем не будет, тем более каждый убитый чекист – винтовка и патроны для наших друзей из каторжан, среди которых в достатке боевых офицеров.

– Серьезный подход, – произнес с каким-то странным подтекстом Ларионов, но я не стал ждать неизбежной критики.

– После захвата нужно быстро организовываться и отступать на запад по заранее намеченному маршруту. Производить заброс оружия, боеприпасов, высококалорийных пайков и эвакуацию больных можно теми же самолетами, процесс координировать через мобил… ные радиостанции. Уверен, это будет намного проще, чем делить со шпаной имеющиеся в лагере запасы еды. Тем более с сотней бойцов можно не бояться застав, а значит, идти на запад дерзко, реквизируя продовольствие и гужевой транспорт. Две-три сотни километров – максимум неделя, пограничники просто не успеют собрать достаточных сил для заслона.

– Масштабно, черт возьми, как масштабно и сильно!

«Он что, всерьез?» – опешил я. – Конечно, для такой операции потребуется разведка и тренировки. Но…

– Вот только деньги, гхм! – все же перебил меня Виктор.

Дальше меня ждала длинная, полная экспрессии и злого мата лекция на тему: «что иммиграция смогла и не смогла». Если изложить ее кратко, выходило примерно следующее: в окончательную потерю России эмигранты тупо не верили, а посему и платить за возвращение не собирались. Вот так просто и наотрез. Даже спустя целое десятилетие большинство общалось исключительно в среде соотечественников и надеялось вернуться домой «вот-вот, не в этом году, так наверняка следующей весной». Более того, сохранились и приумножились партии старой Госдумы; все эти лево-право-крестьянские кадеты, эсэры, энэсы и прочие меньшевики сбивались в стаи и свирепо собачились промеж собой, навешивая друг на друга грехи разложения, бездействия и прожигания последних крох из спонсорских бюджетов, без того куцых, как заячий хвост. Как вишенка на торте сюрреализма – каждый считал, что за ним стоят реальные избиратели из России! Русскоязычная пресса усердно поддерживали сонм лубочных заблуждений, хотя, надо отдать должное, скорее не корысти ради, а патриотизма для.

Собственно, странности эмигрантского газетно-журнального контента успели удивить меня чуть раньше, теперь из объяснений Ларионова я сумел постичь логику происходящего. Ведь, в сущности, кто такие большевики на первый взгляд? Да всего лишь установившие военную диктатуру мятежники, оседлавшие выгодную «пролетарскую» идеологию! Понятно, злее и страшнее врагов для закоренелых корниловцев типа Виктора не сыскать на всем белом свете, но чем же они отличаются, если смотреть из-за маленького кафешантанного столика на Terrasse du Bord de l'Eau? Пусть в новой России резкие декреты и расстрелы, пусть новое правительство. На высоких постах неизвестные люди. Но что потом? Военный коммунизм отменен, на улицы вернулись городовые и дворники, за ними пришел порядок. Управляют страной суть старые царские чиновники. В армии – прежние офицеры, хоть из младших, зато обидно быстро выросшие в званиях. Кто-то вообще, назло однокашникам, ловко скользнул из есаулов в командармы. Разве что в Коминтерне кучка «жидов» истерит на предмет мировой революции, но мало ли идиотов в нынешнее безумное время?

Не лучше ли посмотреть на историю? Вот хотя бы близкую по духу, то есть французскую? Там революционеры резвились с экспроприациями и гильотинами ровно десять лет! Но что потом? Тихий, едва заметный переворот, и всего через пять лет Наполеон назначил себя в императоры, а его соратники, включая самого непримиримого, меченого татуировкой «смерть королям», получили титулы, дворцы, а то и короны. Репрессии утихли, без всякой войны вернулись в свои дома и усадьбы инженеры, писатели, помещики и опальные политики. В то же время крестьяне и рабочие как работали при Людовиках, так и работают до сих пор, при третьей республике. Никому не мешает жить совершенно официальный, но насквозь лживый довесок в виде знаменитого «Liberté, égalité, fraternité».

Почему в России будет по-другому? Десять лет прошло, самое время прикидывать, какую именно из оставшихся великих княжон принуждать замуж за нового тирана, ведь династии коммунистов нужен респектабельный вид!

И никто не хочет задуматься, что через четверть века после взятия Бастилии у Бонапарта случилось Ватерлоо…

Разумеется, поза «все само собой образуется» нравится далеко не каждому. Есть исключения, например господа поинтеллигентнее и победнее, из тех, у кого не оказалось под Ниццей бабушкиной виллы, дядюшкиного заводика в Мюнхене или на худой конец фамильной усадьбы под Вильно. Они давно задумываются, не пришло ли светлое будущее «уже». То есть, не пора ли вытаскивать из-под матраса отложенные на черный день франки, кроны и марки, отряхивать пыль с саквояжа, упихивать в него теплые подштанники да покупать билет в первый класс до Петербурга – привыкать жить под коммунистами. Ведь по слухам в России «все, как было, только хуже», то есть «они» уже не кусаются, а если и шалят и воруют, то в меру, не шибче аристократов старой школы.

С подобной позицией крайне тяжело спорить без послезнания. Ведь сам товарищ Троцкий с высокой трибуны прямо провозгласил: «Сменовеховцы подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма». Как там говорится у классика? Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад! Искренне желаю поверившему «Смене вех» Михаилу Федоровичу с Кемской пересылки выжить, и так же искренне – не дожить до «тридцать седьмого». Не думаю, что хоть кто-то из возвращенцев сумел перевалить через эту роковую годину иначе как чудом.

Обидно, что для очернения виновных лишь в доверчивости людей Ларионов не пожалел грязи, но спорить с ним я не стал. Уж слишком забавными оказались метания придерживающегося агрессивной позиции «не забудем, не простим» капитана между успевшим набить мне оскомину принципом непредрешения и фактическим содержанием, существующих преимущественно на деньги монархистов многочисленных съездов, союзов и обществ. Хотя практическая разница не велика – и те, и другие, по словам Виктора, тщательно готовятся сражаться «за Россию, до свободы, до конца».

На этом фоне всплыли и другие интересные факты. Оказывается, в изгнании не только существует Император Всероссийский, некий Кирилл I, но и его маленькая персональная армия в пятнадцать тысяч человек. Но этого мало, горячо разрекламированный Виктором РОВС, то есть Российский Общевоинский союз, имеет до сотни тысяч зарегистрированных членов, обязавшихся «как только так сразу» встать под знамена и выступить в поход на большевиков. К этому надо добавить десятки восстановленных за границей военных училищ и кадетских корпусов, сотнями и тысячами выпускающими каждый год, соответственно, юнкеров и кадетов, отчаянных парней, готовых без лишних сантиментов убивать и умирать «за веру, царя и отечество».

– Но где, черт возьми, все эти люди? – наконец, не выдержал я. – С таким бюджетом и кадровым резервом можно не только на Кемперпункт идти, а купить в какой-нибудь Бразилии списанный эсминец и на Соловки замахнуться! А то и на Мурманск, там, говорят, у советских пограничников на плаву ничего, кроме мотоботов, не осталось. Так можно не сотню, а пару тысяч людей от смерти избавить!

– Мне на предыдущую операцию из «Фонда спасения России» выделили только пять тысяч франков, – после небольшой заминки признался Ларионов.

– Триста долларов?! – пересчитал я в более понятную валюту.

– А документы? Оружие? Боеприпасы и снаряжение?

– Это на все.

– Да они что, издеваются? – я не сдержал презрительной гримасы. – Вас же трое было? Задача с учетом полевых тренировок минимум месяца на два. При этом нужно не только хорошо питаться, но и подготовить специальную экипировку, испытать гранаты, мины, освежить стрелковую подготовку…

– Для выполнения святого долга не требуются деньги! – резко вспылил в ответ капитан.

– Прошу простить, – сдал я на всякий случай назад. – Невольно примерил ситуацию на себя, один в чужой стране, без друзей и знакомств, револьвер и тот могу добыть лишь через труп местного полицейского.

– Уверен, первый же вечер в клубе все изменит, – не стал обострять разговор Ларионов.

Но я отчетливо видел: обида и недоумение не покинули собеседника. Хотя на самом деле расстраиваться стоило бы мне – организация, с помощью которой я, было, понадеялся вернуть смартфон, а затем спасти Россию от череды репрессий и ужасов войны, повела себя как минимум непрофессионально. Мелькнула догадка: «должно быть у капитана своих денег куры не клюют, вот и не потребовал больше!». Как-то бы его расспросить поаккуратнее, не выказывая себя шпионом?

– Кстати, давно мечтаю разузнать подробности вашего дела в Петербурге…

– Ох, ну, конечно же! – наконец-то лицо капитана украсила довольная улыбка.

Да он же ждал подобного вопроса, не иначе давно похвастаться хотел! Выходит, я совершенно напрасно опасался проявлять лишний интерес к его «военной тайне».

– В ту ночь мы перешли черту жизни и смерти, – начал Виктор без всякой раскачки, – граница на перешейке проходит по речке Сестра, она неглубокая, но быстрая и холодная, с неровным, устланным острыми и скользкими камнями дном, да ты сам же знаешь, каково оно в наших местах! Нам было жутко и в то же время как-то смешно при мысли о том, что еще вчера мы ходили по улицам европейского города и ездили в такси, а сейчас крадемся по лесным дебрям как майнридовские охотники за черепами, сиуксы или гуроны…

В несомненном таланте Ларионова как рассказчика я уже имел возможность убедиться. Но тут он перекладывал действие в слова явно не в первый и даже не второй раз, поэтому картины происходящего разворачивались передо мной в деталях, как живые. Не прошло и десятка минут, как от ужаса и непонимания у меня буквально начали шевелиться волосы.

Вроде бы к услугам господ белогвардейцев имелись все возможности: реальный боевой опыт, причем как личный, так и соратников-однополчан, консультации советских перебежчиков, финских охотников, скаутов и пограничников, а также магазины и мастерские, где несложно купить, подогнать, изготовить буквально все, что пожелает душа. Однако в рейд они пошли без всяких документов! Ну ладно, не получилось сделать качественную подделку, способную выдержать беглую проверку чекистами, странно для такой солидной структуры, как РОВС, но бывает. Однако неужели так сложно для колхозников и постовых дуболомов соорудить полдюжины справок, заверив их придуманными печатями артели балалаечников-маркшейдеров с Вышнего Волочка?

Случайный недосмотр? Да как бы не так! Подобный уровень прослеживается буквально во всем. Проработка легенды? Справились блестяще: «если что не так – стреляем да бежим». Питание? Как у девочек на пикнике: «захватили немного бутербродов и шоколадку». Средства против собак?

«Надеялись на проводника». Компас? «Взял один, но потерял в первый день, пришлось для обратной дороги покупать новый в Ленинграде». Взаимопомощь? «Переходили по скользкому бревну, Дима упал, хорошо, что в тину, а не на камни». Единообразное, мощное оружие? Как без него: «маузер, наган и парабеллум». Дисциплина? Нет, не слышали: «На привале Сергей играл с револьвером и случайно спустил курок, но повезло, патрон оказался испорченным». Плакать тут или смеяться?

Подготовка места и времени теракта восхитительна: добрались до Ленинграда и принялись читать газетную тумбу на предмет подходящего сборища коммунистов. Но зачем?! Советская пресса в Хельсинки при наличии денег и времени вполне доступна. Город на Неве участникам перфоманса знаком с пеленок, большевики еще ничего не успели в нем перестроить. Почему не наметить полдюжины целей заранее и ударить сразу, «с колес»? Нет, господам эмигрантам больше по душе жить на острове в болоте и чуть не неделю таскаться на пригородном поезде в туда и обратно, в три сытые капиталистические ряхи слоняться по улицам с оружием без документов, толкаться в трамвае, как будто в триэсэрии запретили извозчиков, покупать еду, спиртное «от страха», да еще вполне закономерно встретить школьного приятеля (а ныне красного командира).

Но, самое важное, не вызывает ни малейшего понимания и симпатии цель. Надо же догадаться ударить в муниципальное заседание «по вопросу о снижении цен»! Хорошо хоть не убили никого. Простых парней и девчонок с верой в светлое будущее и партбилетом в кармане «у генсека много». Если хочешь справедливости и реального эффекта – кидай бомбы в секретарей ЦК, благо обком ВКП(б) покуда в подполье не ушел. Обычные-то люди в чем провинились?

Что в сухом остатке? Непрерывный аттракцион «слабоумие и отвага»!

Немыслимое, выходящее за рамки здравого смысла везение или… талантливая подстава ГПУ?! Какая разница! На два, нет, на три порядка безопаснее идти в Петербург одному, чем воспользоваться помощью господина капитана. Именно господина – рассматривать как друга и будущего партнера эдакого авантюриста я более не в состоянии.

Между тем мое ошеломленное молчание господин Ларионов истолковал несколько по-своему. То есть начал настойчиво вербовать в ряды РОВС, расписывая в самых ярких красках силу и мощь главной антибольшевистской силы мира… Удивительным образом не заслужившей внятных упоминаний в учебниках истории 21-го века.

Мне же, не иначе как с выпитого бренди, представился огромный полутемный зал, полный запаха плесени и пыли. На стенах портреты: Николай II, толпа его ближайших сановных родственников, сполна нагруженных орденами и регалиями, чуть в стороне Колчак, Корнилов и новопреставленный Врангель. Под ними благообразные, много лет назад поседевшие господа в раззолоченных эполетах перекладывают на столах толстые подшивки советских газет. Чуть в стороне клерки с погонами попроще строчат записки, диктуют что-то пожилым машинисткам с высокими сложными прическами, кудрявые курьеры в казачьих шароварах то и дело хватают заляпанные жирными коричневыми кляксами сургуча пакеты в желтой навощенной бумаге и убегают с ними прочь. Белогвардейский штаб ведет на последний и решительный бой с Советами свои многочисленные армии.

В попытке сдержать если не улыбку, то хотя бы смех, я грубовато прервал собеседника:

– Вы всерьез считаете что большевики – суть банда воров и убийц, захватившая власть каким-то невероятным божеским попущением?

– Именно! Разве не так? – недоуменно посмотрел на меня Виктор Александрович.

– В том-то и дело, что это величайшее заблуждение! – заявил я с апломбом послезнания и передуманного в лагере.

– Да полноте!

– Сейчас попробую объяснить, – отмахнулся я. – Основная проблема в том, что большевики, прежде всего, религиозная секта. Посмотри сам, у них имеются все привычные атрибуты: «Капитал» – священная книга, мумия у кремлевской стены – святые мощи, портреты вождей и героев – иконы пророков, комиссары в армии – капелланы, партячейки – церкви, только вместо попа парторг, а за дьяка профорг. Так кто появится в любой приличной религии после удачного теракта?

Я думал, мне придется давать на этот вопрос ответ самому, но или Ларионов изощренный полемист и логик, или моя идея, мягко говоря, не нова, и подобное уже не раз обсуждалось среди эмигрантов. Поэтому мой собеседник ответил без малейшей запинки:

– Мучеников у них все равно в избытке!

– Ну и на кой черт еще добавлять?!

Ни слова в ответ, зато на щеках господина капитана выступили желваки. Но на этот раз я не стал обходить острые углы:

– Конклав иерархов в Кремле не боится жертв даже из своего круга, они верят в коммунизм и совсем не трусы. Им нужны, понимаешь, очень нужны новые мученики! Желательно невинные, но при монополии на пропаганду пойдут любые, раздуть из мухи слона не так и трудно. Знаешь анекдот, про газеты и Наполеона? Нет? Если бы у Бонапарта была «Правда» и «Известия» – никто бы во Франции не узнал про Ватерлоо. И это абсолютная правда!

– А ты что предлагаешь? – процедил в ответ Виктор Александрович.

Очевидно, вопрос дался ему с немалым трудом.

– Если коммунистический прозелитизм дает Советам миллионы бескорыстных сторонников в более-менее свободной в Европе, только представь на минутку, что останется в головах большинства совграждан после каждодневного brainwashing? Неостановимый поток специально подготовленных новостей и лозунгов на улице, дома, у станка и кульмана – страшное же дело! А здравый рассудок – понятие не статистическое, большевики всегда не дураки были по части списать собственные ошибки на врагов. Быстро подсуетились с лозунгом об усилении классовой борьбы по мере построения социализма. Прекрасно помню еще с читанных в камере Шпалерки газет: как сломается от непомерной нагрузки станок – Стэнли Болдуин подкупил директора! Прорвало канализацию – в местном ЖКХ агенты Гастона Думерга. А уж если на новой дороге глина асфальт вспучила – то никак без личного участия Калвина Кулиджа не обошлось. Разве после такого удивительно, что «трудящиеся массы» совершенно искренне требуют от чекистов массово расстреливать продавшуюся буржуям контру? Короче, очередной вал арестов невиновных и расправ над непричастными не за горами – что характерно, при полной поддержке населения!

– Vous avez – punir non seulement les tra-tres, mais les indiff-rents m-me, – господин капитан в ответ на мой спич неожиданно разразился странной французской фразой о наказании врагов и равнодушных. – И хорошо, и прекрасно! Нет, людей, разумеется, нам жалко, но что как не красный террор сможет поднять в совдепии широкую волну восстаний, а то и мятеж в столице?!

«Ну и чем же он лучше Семена-чекиста?», – горько усмехнулся я про себя. Но вслух приоткрыл очередной козырь послезнания: – Не будет ничего серьезного, всю лишнюю кровь большевики уже сцедили. Крестьяне разве что побунтуют малость при коллективизации, да что проку? У бойцов и младших командиров «непобедимой и легендарной» политическая, а вернее религиозная учеба по два раза в день, они тезисы съездов партии знают лучше, чем поп молитвы. Сам же понимаешь, как легко сворачивать мозги неискушенным парням из деревни, пока страна в кольце алчных врагов, и для любого сомневающегося есть железобетонный довод: «если не большевики, то кто?» Нет, тут вашей РОВС ничего не светит, – уверенно подвел я итог.

– Знаешь, два года назад я бы тебя вызвал на дуэль. Или разбил морду, что куда как вернее, – в голосе Ларионова явно слышалось снисхождение более старшего и опытного товарища. Сейчас же…

– Но это же факты!

– Понимаешь ли, подобные аргументы я слышу от многих, увы, слишком многих, и слишком давно.

– Вот!

– Чушь, полная, абсолютная, отвратительная чушь! Мерзкое оправдание для капитулянтов! – Ларионов принялся швырять слова мне в лицо как плевки. – Ты вырвался из ада, так оглядись на свободе, посмотри, ведь идейных большевичков, поработителей нашей родины – ничтожная горсточка! Да за десять лет они себя показали так, что им не верят ни рабочие, ни крестьяне, ни свои же партийцы, все открыто смеются над их лживыми жидовскими речами! Они уж давно бы скинули весь кагал к чертям собачьим, да только новой смуты боятся. Тут наш террор против партийных активистов беспроигрышная штука, кого подтолкнем, кого запугаем, и все повалится сверху донизу!

Интересно, он на самом деле живет в параллельной ментальной вселенной или намеренно мошенничает с действительностью? Двоемыслие в политике, морали или истории обязательно для желающих править, в трудное время даже можно дотянуть «дважды два» до пяти. Но тут-то уже явные десять! На мгновение я ощутил себя одиноким призраком, который возвещает правду, которой никто никогда не расслышит.

Тем не менее, решился на последнюю попытку, если что, еще посмотрим, кто окажется сильнее на кулаках.

– Ты же искренне желаешь блага для России?

– Клянусь честью!

– Клянусь, – мне невольно пришлось поддержать детсадовский пафос, – не решив вопрос с пропагандой, мы не добьемся ничего и никогда. Советские люди будут жить в бараках, на скудных пайках, работать от заката до рассвета, но проклинать белогвардейцев и славить коммунистов. Любой специалист-психолог подтвердит. Поэтому для уничтожения большевизма нужна не война, а мощные радиостанции на границах. И газеты, разумеется, но их доставлять вглубь страны придется с попутным ветром, бумажными воздушными шарами… кстати, это совсем недорого. Не сразу, но подействует наверняка…

Тут Виктор Александрович не выдержал и с криком вскочил из-за стола:

– И ты, и ты! Совсем как сменовеховец-перерожденец! Тоже надеешься перевоспитать большевиков?! Думаешь, они почитают глупые газетки и за ум возьмутся? К родным очагам нас пустят? Сызнова созовут Учредительное Собрание? Да никогда, запомни, никогда в жизни! О, какая немыслимая, безграничная дурость, о, моя Россия, что с тобой сделали!

Не успел я сообразить, что тут к чему, как он бросил на стол пару желтеньких «с дубком» десяток и, обхватив голову руками, направился к выходу. Уже от распахнутых в летнюю ночь дверей до меня донеслось:

– Наивно ждать перемен в большевизме, его надо уничтожать как чуму, невзирая ни на какие жертвы и потери…

«Родные очаги»!? – удивленно повторил я про себя.

Ну конечно! Надо же быть таким наивным идиотом! Да за белоэмигрантскими стенаниями «родина моя, ты сошла с ума» стоят, прежде всего, усадьбы, заводы и конечно должности, достойные настоящего дворянина! Собственно, я не против, скорее, обеими руками за; и высокообразованные менеджеры стране нужны, и реституция национализированной собственности куда логичнее и справедливее злосчастных залоговых аукционов девяносто пятого года. Вот только реальность данного процесса после бойни гражданской войны вызывает ну очень серьезные сомнения. Разве что после военного разгрома СССР… Во второй мировой, раньше-то нападать некому.

Реален ли подобный результат с учетом послезнания? Более чем! Такие как Ларионов, вместе с пресловутым РОВС, за следующие десять лет только злее станут, в надежде вернуть свое не только к нацистам служить пойдут, а к самому дьяволу. Еще и липовых доносов на «равнодушных» подкинут «органам» чертову дюжину чемоданов в проклятом тридцать седьмом – чтобы уж наверняка добить остатки грамотных кадров перед войной.

Помогать ослепленным ненавистью господам из Парижа и Берлина менять «нашего» тирана на «ихнего»?! На кой черт такое счастье! Пусть ровсовцы спокойно вымирают от старости на чужбине, а к длинному списку моих задач добавится одна коротенькая строчка: держаться подальше от белоэмигрантов. Что совсем не сложно, теперь даже скауты искать меня не станут – кому в «Русском клубе» захочется иметь дело с ренегатом-сменовеховцем, да еще недругом знаменитого на всю Финляндии героя-бомбиста?

Вот только если не с красными и не с белыми… Тогда с кем?! Кому еще в безумном мире интересна судьба России?!

* * *

С работой все вышло не в пример проще, чем в клубе, ведь господ белоэмигрантов в числе низового менеджмента «Артели русских грузчиков» давно не водилось. Местных же бригадиров ни грамма не интересовала знатность моего рода и уральские достижения династии Романовых – раз кандидат молод, здоров, считать до десяти обучен…

– Tomorrow at five you shall be here. All you need is your own body!

– Like I have a choice, – только и осталось мне сказать в ответ.

Голод советского концлагеря не успел сожрать мои мышцы. Посему таскотня мешков, ящиков и прочих негабаритов напрягла лишь ломотой конечностей в первую неделю. Бытовые мелочи – где жить, что есть, как одеться удалось закрыть примерно в тот же срок. Так в мою жизнь вернулся давно забытый зверь – досуг.

Ненадолго. Тюремные университеты в сочетании с вузом 21-го века обеспечили мне вполне достаточный набор навыков для безбедного выживания в эпоху черных фордов и теплого лампового звука. Однако первая же попытка серьезного сотрудничества с хроноаборигеном в области прикладной политики выявила категорическую нехватку знаний. Причем даже не для точного расчета последствий, требующего политического чутья как минимум 80-го левела, а самого минимума: уничтожения чекистского ада в Советской республике.

Как прокачиваться? Смешной вопрос! В одном Париже, говорят, больше издательств, чем во всей Советской России. Белоэмигранты писать любят и умеют, этого не отнять. Большевики к себе их литературу не пускают, но свою за валюту продают с удовольствием. Печатаются же часто и те, и другие в Берлине – там дешевле всего. Поэтому на барабанах одной и той же машины в типографии «Зинабург и Ко» мирно уживаются цветной глянец портретов Ленина и Врангеля, сочащиеся верноподданническим восторгом «Изъ прошлаго» флигель-адьютанта Николая II господина Фабицкого и напечатанная с предисловием Карла Радека специально для триэсэрии «Стратегия японской войны» Бубнова, бывшего командующего Черноморского флота ВСЮР, «Трубка Коммунара» Ильи Эренбурга и «Адмиралъ Колчакъ» пера его последнего начальника штаба.

Пусть базовый выбор хельсинкской лавки далек от супермаркетного изобилия, продавец готов доставить под минимальный залог любую новинку – будь она из Парижа, «с ятями», или по всем правилам новой «заборной» орфографии, из советского Свердловска.

Проблема в другом: удовольствие выходило откровенно дорогим, как минимум пять-шесть марок за книгу, иные экземпляры – дороже десяти. Периодика не сильно дешевле, лучший эмигрантский еженедельник «Иллюстрированная Росая» – марка. Деваться особо некуда – в библиотеку не пойдешь, ассортимент на русском там безнадежно устарел, шведский и финский не по зубам. Да и работать приходится в основном днем, не любят местные предприниматели ночного форсажа. Разве что контрабандисты что-то комбинируют в потемках, но к ним «с улицы» никак не пристроиться.

На этом этапе я сильно по-другому вспомнил забитые книгами «клубные» шкафы – да только возврата туда уже нет, проще, как последнему скряге, обходиться в едальнях без местной пародии на пиво или, того паче, налегать на сухомятку. Зато результат… К осени, или после нескольких дюжин книг и двухметровой стопки милюковских «Послѣднiхъ новостей», вперемешку с гукасовским «Возрожденiемъ», я узнал об окружающем мире больше, чем без малого за два тюремных года.

Кроме экономии на собственном желудке сильно выручило знакомство с держателем книжного магазинчика, крайне неприятным, заносчивым и жадным толстяком, ведущим свой род из туркестанского аула с невоспроизводимым названием. Хорошо хоть фельдшером, а не бывшим офицером, последнего я бы точно не пережил. За аккуратное чтение «драгоценных фолиантов», с возвратом через несколько дней и в безупречном состоянии, он брал комиссию в треть цены! Боже упаси забежать в обеденный перерыв, не переодевшись – по его мнению, портовые запахи отбивают покупателей и впитываются в бумагу. А мои руки? Каждый раз он не спускал с них глаз, выискивая, подобно Мойдодыру, пятна грязи и жира!

К сожалению, сегодня мне придется его порадовать чуть большей тратой денег, не в первый и, боюсь, не в последний раз. Что остается делать, если «Три столицы» Василия Шульгина оказались настоящей находкой, поэтому отринув амфибиогенную асфиксию, я решил оставить их себе насовсем. А посему за два вечера добросовестно «перепахал» на несколько раз, с карандашом и пометками на полях, как принято в данную эпоху.

Если отбросить в сторону забавные стенания о засилье в Кремле представителей мирового и местечкового еврейства, было ради чего:

Во-первых, совершенно очевидно, именно в этой книге Ильф и Петров черпали вдохновение при работе над знаменитыми «Двенадцати стульями». Их мелочные насмешки над автором, на самом деле бывшим членом Государственной Думы, вынужденном сбрить неудачно покрашенные усы и бороду, заставили меня сильно переоценить «мебельный роман» в сторону негатива. Заодно, уже в который раз, вспомнить бессмертное гоголевское: «Чему смеетесь? Над собою смеетесь!»

Во-вторых, очень к месту пришлись обширнейшие и актуальные заметки о жизни «под большевиками» от одного из признанных идеологов эмиграции, человека, который принял отречение от самого Николая последнего, а чуть более года назад, с немалым риском для жизни умудрился посетить инкогнито Киев, Москву и Петербург. Кроме того, я старательно пытался между строчек рассмотреть механизм просачивания через границу с контрабандистами, но не сильно преуспел. Единственное очевидное – в триэсэрии (привязалось же ко мне это эмигрантское название СССР) существует вполне работоспособное подполье, только не боевое, офицерское, а скорее коммерческое, вполне комфортно уживающееся с большевиками и их цепными псами из ГПУ.

В-третьих, удивила куча вполне подходящих к реальности 21-го века размышлений о губительном засилье слабых на коррупцию трестов-монополий в советском хозяйстве, необходимости тонкого баланса государственного и частного участия в производстве, защите отечественного бизнеса от таких «акул», как Форд и Крупп, а также прочем импортозамещении. То есть строго по завету классика – «если бы отвечать одним словом на вопрос, что делается в России, то пришлось бы сказать: крадут»… и вводят заградительные пошлины против ввоза в страну Ситроенов, Мерседесов и Рено.

В-четвертых, крестьянский вопрос в СССР все еще не решен. Оказывается, естественная парцелляция, то есть дробление земли на мелкие куски между наследниками, делает хозяйства неэффективными, следовательно, через жалкие десять-двадцать лет приведет в очередной революции. Спасение, по мысли Шульгина, в переходе на майорат, то есть такую систему права, в которой наследует только старший в семье. Младшие же, на радость сторонникам индустриализации, пополнят армию производственных рабочих… и чуть позже захватят лидерство в мировой экономике так же, как их предшественники с берегов туманного Альбиона завоевали колонии.

В-пятых, и это самое забавное – немалая толика прикладной, да еще и направленной на сотрудничество с большевиками философии, кардинально отличной от агрессивной ларионовской или, лучше сказать, РОВСовской. Основной вывод: «Зверь сделал свое дело, Зверь может уйти». То есть по наблюдениям автора, с социализмом, а тем более коммунизмом, в триэсэрии уже покончено, вот-вот запрячут эту глупую болтовню в музеи, вслед за революцией, и «только матери будут пугать детей ужасной мордой Ленина». Реальная же власть в результате дворцового переворота буквально свалится (если еще не свалилась!) на голову удачно подвернувшейся «сильно-полицейской» команде, иначе говоря, грубой и жестокой олигархии, пусть даже под лживым рабоче-крестьянским ярлыком.

После этого какое-то время можно жить по принципу «все, как было, только хуже». Но если лидеры СССР хоть немного дружат с головой, да еще прислушиваются к добрым советам из-за границы, то дальнейший путь предполагается самоочевидным. Они просто-напросто обязаны аккуратно, не дай бог снова разбудить Зверя, перекреститься в фашизм или передать бразды правления фашистам. Последним полагается восстановить границы и военное могущество Российской Империи; иметь в руководителях настоящего вождя, то есть человека исключительного благородства и неодолимой властности; завести для успокоения широких народных масс парламент с широким, но ограниченным кругом компетенций.

Уж воистину: как следует поскреби русского монархиста, обнаружишь фашиста. Конечно, господину Шульгину во время бешеного взлета популярности Муссолини позволительно ошибаться. Не завелась покуда на планете жуткая память о Второй Мировой, поэтому воспринимается данная идеология совершенно нормально, в ряду прочих – где-то между монархией и демократией. Переживают лишь коммунисты, они видят в фашистах одновременно и свое зеркальное отражение, и антагонистов – то есть наиболее опасных политических противников.

Однако, имея опыт 21-го века, прежде чем начать игры в «настоящих» вождей, стоит изучить статистику. По которой на каждого «правильного диктатора» типа Ли Куан Ю приходятся многие десятки Мао Цзедунов, Ким Чен Иров, Бокасс, Чаушеску и прочих Пол-Потов. Вероятность везения, то есть того, что вождь окажется или хотя бы Пиночетом – ничтожно мала. Наоборот, слишком хорошо известно, до чего могут довести мир камрады типа Адольфа Гитлера. В общем, перед тем как разочароваться в демократии, стоит хотя бы раз ее попробовать.

Весь день, ворочая идиотские мешки, я раз за разом задавал себе простой на первый взгляд вопрос: «Возможно ли плотное сотрудничество с «бывшим депутатом Государственной Думы»?

То есть, сможет ли он поверить моим словам настолько, чтобы помочь выцарапать смартфон со злосчастного Петербургского чердака? Аргументов у меня маловато, хотя… Есть же одежда из будущего! Пусть жалкие остатки, можно сказать тряпье, но, скорее всего, из неизвестных науке синтетических волокон, сшитые необычными обметочными швами; при лабораторном изучении наверняка найдется немало фактов в пользу моей легенды. Самому же Шульгину явно не чужда мистика и божественное вмешательство – why not?

Что он теряет? Не такой великий риск для опытных контрабандистов провести меня в Ленинград, без лишних вопросов сопроводить до нужного адреса, ну или хотя бы до угла дома или квартала, если побоятся засады чекистов. Всего-то делов, подъехать вечерком на извозчике, да подождать четверть часа. Риски? Но как я смогу навредить? Сбегу к чекистам? Расскажу о «мужиках с бородами», в лучшем случае – покажу на границе одну из сотни потаенных тропинок? Смешно! Никто не будет затевать сложную комбинацию ради настолько никчемной цели.

Но что потом? Учебники истории будущего окажутся в руках человека, который как никто другой искушен в информационной борьбе, да еще на короткой ноге со всеми лидерами белой эмиграции. Как он использует подобный чит? Найдет что-то для себя или про себя, осознает, к чему привели мир фашистские диктаторы, устрашится повешенного вверх ногами Муссолини или самоубившегося в бункере Гитлера, да на этом успокоится? Ха-ха. Три раза ха-ха. Ни грамма не сомневаюсь, Шульгин пустится во все тяжкие ради великого будущего великой России. Вот только попробуй пойми заранее, хорошо у него выйдет с моей помощью или плохо. Идеалистов я боюсь последнее время как огня! Придется десять раз продумать… когда-нибудь потом. На сегодня есть задачи поважнее.

Магазинчик, до которого я наконец-то добрался после работы, встретил прохладой полуподвала, аскетизмом полок и уже привычным резким запахом… Нет, не заплесневевших неликвидов, а всего лишь табака. Хозяин смолит трубку как идущий на взлет паровоз, при всяком удобном моменте хвастаясь, что отдушка копотью благородных листьев не помешает любой книге, в отличие от «поганых» портовых ароматов. Хотя мне кажется, так он маскирует миазмы от подтекающей канализации. Приходится терпеть, все равно другой подобной лавки в Хельсинки нет.

Против ожидания, сегодня я не единственный покупатель. Вдоль стеллажей с русскими книгами неторопливо прохаживался классический интеллигент среднего возраста: худая, не обремененная мускулами фигура в сером пиджачке, узкое «чеховское» лицо, усики и бородка клинышком, непременное пенсне и хомбург с модной лентой в крупный рубчик. Странно смотрелся лишь непривычно густой южный загар. При виде меня он с легким кивком приложился пальцем к краю шляпы, я ответил тем же – чуть ли не в первый раз порадовался, что не пожалел пяти марок на шикарную гангстерскую Федору.

Посчитав долг вежливости исполненным, набросился на новинки:

Небольшая книжка под синей дерматиновой обложкой, тисненый бронзой кораблик и название «Экипажъ «Одиссеи» явно указывают на море. Автор Евгений Тарусский… Нет, не слышал. По страницам тут и там разбросаны шикарные иллюстрации, они зовут оценить сюжет, но, увы, на беллетристику у меня пока нет времени.

Сильно запоздавший двадцатый номер еженедельника «Иллюстрированная Россiя», просмотреть содержание можно прямо тут. «Рассказъ наѣздника» Куприна, или мало адекватное моменту руководство по выезду скаковых лошадей, как специально разбередить душу ностальгирующих помещиков; идиотское фото английской подводной лодки с гидропланом на борту; встреча в Москве «советской знатью» его величества афганского падишаха, с последующим возложением венка на мощи Ленина; огромный некролог по Врангелю… Все не то! Отчасти интересен только «Въ мертвый часъ», тупой рассказ из советского быта, но тратить на него марку жалко.

Путеводитель «Дачи и окрестности Москвы». Не иначе, жестокий троллинг эмигрантов от столичного общества изучения русской усадьбы, с описанием более чем сотни объектов. Жаль, что не Ленинграда, вышел бы шикарный подарок господину Ларионову.

Сборник рассказов господина Кухаренко, хм… Оказывается, так зовут Наказного Атамана Черноморского казачьего войска, временно базирующегося в предместьях Праги. Опять мимо кассы. Как и «Театральные мемуары» товарища Вишневского, судя по всему успешного советского актера.

Монументальная стопочка из пяти томов в дорогом тисненом переплете – «Очерки русской смуты» генерала Деникина в очередном переиздании. Специальная акция, всего полсотни марок за комплект! Кажется, именно на них, как на главный документ эпохи, в свое время ссылался институтский препод истории. Но для меня не слишком актуально, кроме того, столь обстоятельный труд мне просто не по карману.

Следующим под руку подвернулся сборник стихов, я открыл его на случайной странице и негромко пробормотал первое, что попалось на глаза:

– Ох, только не это, – невольно поморщился, брезгливо пристраивая томик обратно на полку.

Изложенное высоким штилем нагромождение тупой эмигрантской тоски отчаянно царапало глаза ятями.

– Так плохо? – на совершенно правильном русском, но вместе с тем как-то очень мягко поинтересовался интеллигентный господин.

По его лицу блуждала грустная, немного насмешливая улыбка. И как только я умудрился не заметить, что кто-то подошел совсем близко?

– Простите, – начал я и резко осекся.

Уж слишком примечательное название имела книга, раскрытая в руках моего невольного собеседника: «Двадцать шесть тюремъ и побѣгъ с Соловковъ»! Поэтому вместо дежурных фраз извинений я без всякого вежества выпалил:

– Нельзя ли мне посмотреть вашу книгу поближе?!

– Вам так близка эта тема? – господин на секунду замер, очевидно прикидывая, как лучше ответить на подобную грубость, но все же протянул требуемое.

– Безусловно! Прошу меня извинить, – я запоздало вспомнил о правилах приличия. – Мне удалось бежать из концлагеря в Кеми всего несколько месяцев назад!

– Вот как?! Знаете ли, молодой человек, мне тоже случилось побывать в тех краях, да не по своей воле! Двух лет не прошло… Ах да, позвольте представиться: Борис Леонидович Седерхольм, прошу, как говорится, любить и жаловать.

– Обухов, Алексей, – торопливо пробормотал я. – Вы тоже смогли бежать из Кемперпункта?!

– Нет, разумеется нет, – тихо рассмеялся мой новый собеседник. – Староват уж для таких подвигов. За меня как финского подданного вступилось правительство, друзья из посольства подсобили опять же, но… Чуда пришлось ждать два года, сперва в Бутырке, а потом на самих Соловках. На последнем пароходе выскользнуть успел, перед зимовкой уж с жизнью прощался. Знаете, я ведь целую книгу воспоминаний написал об этом, только недавно передал рукопись в парижское издательство.

– Но как же большевики до вас в Финляндии добрались? – опешил я.

– Так я сам приехал в Москву, пытался продать аргентинский красный Cronn, то есть дубильные экстракты из квебрахо от компании Villa Guillemina. Поначалу все хорошо шло, на Красина удачно вышел, и мы договорились с кожевенным синдикатом на крупную партию. Но потом что-то разладилось у дипломатов в Южной Америке с официальным признанием Советов, в отместку или от обиды большевики все коммерческие отношения с ними разорвали, мне же начали тянуть с выдачей разрешения на выезд. Признаться, сперва я полагал, они опомнятся, ведь столько шкур гниет, но не прошло и месяца, как чекисты сумели придумать глупый повод и меня арестовали.

– Умеют, гады! – я невольно вспомнил иностранноподданных соседей по камере в Шпалерке.

– Вы случайно не вместе с господином Бессоновым бежали? – Борис Леонидович жестом указал на книжку, которую я все еще держал в руках, причем вверх ногами.

– Так он еще и не один умудрился вырваться из этого ада!?

– Ушли оружными, впятером.

– Молодцы какие, целой командой, – произнес я с завистью. – Мне же пришлось в одиночку, вы же знаете, там никому нельзя и слово доверить!

– Очевидно, Бессонову с друзьями повезло, но я успел бегло просмотреть лишь пару страниц ближе к концу.

– Прошу прощения, – я с неохотой протянул книгу обратно, надеясь, впрочем, на ответную вежливость. – Сегодня же закажу экземпляр для себя!

– Ох, мне совсем не сложно одолжить ее вам для чтения, – не обманул моих ожиданий Борис Леонидович. – Так будет быстрее…

«И куда дешевле», – отметил я для себя.

– Хоть сегодня, – глаза за пенсне подозрительно блеснули. – Но у меня будет небольшое условие.

– Разумеется, все, что в моих силах!

– Вы сейчас же расскажете мне свою одиссею!

– С удовольствием, – тут уж пришла моя очередь улыбаться. – Но мне никак не справиться со столь тяжкой задачей на голодный желудок.

Ужинали в уже почти позабытом мной «Bellevue», цены в нем, увы, совсем не по карману портовому грузчику. Но если приглашают, отказываться тяжелый грех: шикарная кухня и неплохой бренди, что еще нужно двум русским, чтобы скоротать вечер?

Поначалу я боялся повторения истории с РОВСовцом Ларионовым, но оказалось, совершенно напрасно. Борис Леонидович оказался исключительно приятным собеседником, он не питал особой ненависти к большевикам, скорее искренне удивлялся их бестолковости; не строил планов мести, тем более не пытался загнать меня в логическую ловушку. Мои приключения интересовали его примерно как чтение авантюрного романа. Не удивительно, что продолжение беседы вышло литературным.

– Почему бы тебе (как-то незаметно он перешел ко мне на «ты») не написать книгу? – поинтересовался господин Седерхольм после счастливого финала. – Советами сейчас многие интересуются, для европейской публики они новая terra incognita. Кстати сказать, в издательстве неплохой гонорар обещали за мой скромный труд… Уже выплатили авансом шесть тысяч франков!

– Да я мечтал об этом каждый день, пока по карельским болотам мыкался!

– Так за чем дело встало?

– Деньги, – от досады и выпитого я впечатал в столешницу сжатую в кулак руку так, что посуда отозвалась легким звоном. – Ни знакомых, ни друзей, чуть отойди от порта, везде шпарят на финском или шведском. Куда пойти, кого искать? Еще и с местными эмигрантами поцапаться умудрился!

Это с питерскими-то снобами? – пренебрежительно рассмеялся Борис Леонидович. – У меня с ними тоже дружбы нет. Мусолят покрытые плесенью сплетни, мечтают вернуться… Куда?! Там давно иной мир. Да ты ведь сам советский, все прекрасно знаешь!

– Вот и пытался объяснить…

– Только время потеряешь, – господин Седерхольм смел тему резким взмахом руки. – Мир достаточно велик и без России. Вот взять хоть Палермские леса в Буэнос-Айресе…

– Еще с орфографией у меня проблема, – перебил я собеседника, возвращая его на куда более интересную тему. – Читать с ятями не сложно, но если писать – отвык, засмеют ведь.

– Могут, эти могут, – совершенно неожиданно согласился собеседник. – Вот ведь какая дурацкая история… мне самому пришлось переписать черновик на французский! И думаешь почему? Да в наших эмигрантских издательствах увидели в романе несправедливый поклеп на родину! Не, ты только представь! Сами на всех углах кричат, что большевистский строй ужасен и гнусен, да так, что говоря подобное испытываешь какое-то неловкое чувство, точно настаиваешь на азбучных истинах, которые всем известны и в доказательствах не нуждаются. Но при этом верят советским заверениям, пышным декларациям, амнистиям и прочей бумажной «эволюции». Хуже того, эти идиоты свято убеждены, что Соловки ничуть не страшнее военного лагеря в Галлиполи, всего отличия – здоровая крестьянская работа вместо военной муштры!

– Да они ох. ели, в натуре! – надеюсь, собеседник простит «лагерника». – Совсем башню снесло у людей, правду в упор видеть не хотят. А я-то, дурак, еще надеялся с их помощью до Ленинграда добраться, хотя бы на денек!

– Захоронка небось осталась? – сочувственно поинтересовался Борис Леонидович. – Слишком опасно, золото того не стоит.

– Почти… Документы, очень ценные для меня.

– Послушай доброго совета старого человека, забудь, забудь навсегда и не вспоминай!

– Но… прочитал тут недавно у Шульгина, – все же попробовал возразить я. – Он благополучно пришел и ушел, вдобавок чуть не полгода в СССР прожил.

– Ох, там такая история, – господин Седерхольм исполнил классический фэйспалм. – До сих пор среди эмигрантов спор идет, кто так ловко организовал вояж по трем столицам. И знаешь, к чему все сходятся?

Вместо ответа я старательно помотал головой.

– ГПУ его водило, никак не иначе! После недавних признаний какого-то сбежавшего чекиста с этим согласны все без исключений. Куда как сложнее понять другое – они или играли с Шульгиным, как кошка с мышкой, в надежде получить к себе в лапы более опасных противников, или на самом деле существует масштабный антибольшевистский заговор, проникший на самый высокий уровень. Мне так лично кажется, многие из больших начальников в чека сами толком не понимают, кто за кого, и куда качнется курс партии, поэтому играют сразу и за белых, и за красных, то есть черных, знай только шахматную доску поворачивай удобной стороной.

– Ничего себе накрутили сюжет! – я не удержался от восклицания. – Материала на хороший бестселлер набрать, как два пальца… об асфальт!

– Ты только не вздумай и близко приближаться к этому лупанарию…

– Раздавят как букашку, глазом не моргнут, – с тяжелым вздохом завершил я мысль на минорной ноте. – Можно подумать, мне сильно интересно мешки в порту ворочать!

Вместо возражений Борис Леонидович неторопливо разлил остатки бренди из «чайника» по кружечкам, вытряс из пачки Lucky Strike очередную сигарету, покатал ее между пальцами и только после этого закурил.

– Есть вариант, – наконец продолжил он разговор, но уже каким-то меркантильным тоном. – Могу выкупить права на твой рассказ заранее, авансом. Тысяч десять франков, пожалуй, будет в самый раз.

– Шестьсот баксов? – автоматически пересчитал я.

– Да, где-то так, может быть, немного побольше.

Уж не знаю, благотворительность это, или наоборот, хитрый коммерческий расчет, для меня варианта лучше не придумать. Хватит не только юристам-кровопийцам на оформление визы и дорогу до Франкфурта-на-Майне, еще и на приличную гостиницу останется. Поэтому я просто поднял свою кружечку в шуточном салюте:

– Надеюсь, бумага и чернила войдут в стоимость контракта?