Москва, лето 1931 года (почти год с р.н.м.)
— Озверел, скотина?! — я едва успел выдернуть Сашу из-под колес протобайкера, который решил протиснуться в арку Ильинских ворот мимо телег ломовиков. — А ну стой, гад!
Куда там… только и мелькнула затянутая в кожу спина за обсаженным мухами лошадиным крупом. Нет в Москве места, которое я ненавижу больше, чем кварталы между Красной площадью и Китайгородской стеной. Здесь каждый булыжник мостовой, каждый закуток, все знакомо до боли, исхожено на сотни раз. Не просто так: год назад, совсем рядом, в Черкасском переулке, мы с Блюмкиным взорвали генсека Джугашвили и его друга Кострикова. Теперь сюда же, по соседству, как в насмешку, большевики втиснули музей товарища Сталина, а с ним зловещий экспонат, заспиртованный мозг моего альтер эго — без вины виноватого скаута Обухова.
— Вот и пришли, — прервала мой ретроспективный экскурс Александра. — Нам в западный флигель, интересно, с которой он стороны?
— Самой дальней от Ильинки, как пить дать, — мрачно отшутился я. — Куда еще энкэвэдешники могут засунуть ненавистный иностранный отдел?
— Ты серьезно?
— Пойдем направо, по Часовой линии, — я взял Сашу за руку, как маленькую девочку. — Прошлым летом я где-то в Дальнем дворе видел на подъезде нужную табличку.
Кто бы мог подумать, что я по доброй воле поведу жену «сдаваться» в центральное, покрытое куполами, гнездовище НКВД РСФСР? Однако же… одно утешение, к охране госбезопасности нынешний наркомат внутренних дел не имеет ни малейшего отношения. В чисто его сотрудников входят милиционеры, пожарные, следователи угрозыска, и прочие жилкомовцы. А еще, в довесок к этому пестрому набору, на НКВД возложена выдача общегражданских заграничных паспортов и виз. То есть, то, что остро необходимо Саше в данный исторический момент.
Скоро узкая пыльная кишка черного хода привела нас на третий этаж; я толкнул дверь — открылась забитая столами и барышнями комната. Прямо в лицо, из-за сизой завесы табачного дыма, простучала недовольная очередь пишмашинки.
— Простите…
— Научитесь читать! — ближайшая машинистка злобно ткнула в сторону пришпиленного к стене листочка. — Паспорта налево и прямо.
Еще один коридорчик, в котором нужно протиснуться между ящиком с бумагами и расколотой пополам крышкой рояля, и вот оно, советское присутственное место. Клерки за метровой кирпичной стеной, общаться с ними нужно согнувшись, через тоннель забранной решеткой дыры. Окна до половины заклеены газетами, чернильницы и засохшие перья выложены на широких старорежимных подоконниках. Побитая штукатурка стены стыдливо прикрыта образцами многочисленных анкет, рукописных заявлений и прочим хламом.
— Кто последний? — сориентировалась быстрее меня Саша.
— Стой за мной, дочка, — отозвался усатый седой старикан с живыми, чуть смеющимися глазами.
Очередь показалась мне совсем небольшой, всего лишь в дюжину человек. Контингент подобрался дисциплинированный: никто не лез вперед, не толпился у окошка, мешая наблюдать за процессом оформления бумаг. Стоящая первой гражданка постбальзаковского возраста доставала из пухлой папки украшенные печатями бумажки, затем нервно, по одной, пропихивала их невидимой паспортистке. На отлете, в свободной руке, гражданка зачем-то держала отдельный развернутый лист с вклеенной фотографией.
Скормив ненасытной бюрократии последнюю справку, она порывисто прижала этот самый лист к груди, поверх тускло блеснувшего фальшивыми бриллиантами колье:
— Уж вы простите меня великодушно, господа, только бы срок продлили. Ненадолго… даст Бог.
«Заграничный паспорт» — прочитал я надпись на бумаге под гербом СССР. И тут же рядом на французском: «Passeport pour l'etranger».
— А как же серпастая и молоткастая книжица?! — от удивления я не заметил, что произнес последние слова вслух. Чуть подумав, добавил, чтобы не выглядеть совсем уж глупо: — Выходит, наврал Маяковский?
— Не то что наврал, — усмехнулся в усы старикан. — Помнится, еще на прошлую Пасху мою бумаженцию в красную корочку скобочкой р-р-раз, — старикан пристукнул по полу тростью, имитируя стук степплера, — и вшили. Притом бесплатно! А вот нонче услугу по желанию измыслили, десять рублей вынь да положь.
— Золотом! — подчеркнула дороговизну постбальзаковская гражданка.
— Пять баксов, — перевела курс Саша. — Нет, мне такого не надо!
— Говорят тем, кто не покупает корочку, отказывают чаще, — вмешался курносый розовощекий блондин, стоящий в середине очереди.
— Врут, паскуды! — отмахнулся старикан.
Спор закипел. Скоро неофиты, то есть мы с Сашей, знали буквально все. Как обойти щекотливые моменты в двадцати восьми вопросах анкеты и без помарок написать подробную автобиографию. Почему с нас причитается за оформление бумаг триста рублей, а не сто, как с настоящего трудового народа. Про необходимость торопиться с простановкой заграничных виз — срок действия паспорта до выезда — жалкие три месяца. Стоимость обязательных марок Красного Креста. Размер штрафов за переезд из одного консульского округа в другой. И самое актуальное для нас: механизм выкупа за деньги.
В деле продажи совграждан большевики превзошли коварством самих иезуитов. А точнее, изобрели оригинальный фискальный инструмент под названием «Патент на работу вне территории СССР». Формально все выглядит красиво, не просматривается ни малейшей политики — раз выплата налогов во всем мире дело святое, почему государство рабочих и крестьян должно стать исключением? Таким образом, на радость функционерам Лиги наций и прогрессивному человечеству, выезд из СССР при Сырцове наконец-то стал полностью «свободным». И более того. Стоимость патента — в рублях — заметно меньше месячной зарплаты среднего рабочего. Есть только одна «маленькая», тщательно незамечаемая из Парижа или Лондона деталь — а именно, разница в четыре порядка между ценой золота и бумажки.
За разговорами и заполнением анкет очередь подошла незаметно. К моему немалому удивлению, упирать на помарки и недостаток справок, как это обычно принято, паспортистка не стала. Только проворчала, сгребая бумаги кучей в большой конверт:
— Коммерческих, вроде тебя, чекисты вообще проверять перестали.
— Отчего же, позвольте узнать? — тут же вылез из-за Сашиной спины я.
Паспортистка, прыщавая перестарка с волосами, затянутыми в тугой узел на затылке, оторвала от стола взгляд, презрительно оглядела сперва меня, затем Сашу, и выдала не подлежащий сомнению вердикт:
— Такие гражданки нашей стране не требуются!
— Совсем? — изумился я.
— Готовность через две недели. — Паспортистка с злобно пихнула заполненную квитанции о сдаче бумаг через туннель окна. — У нас с этим нынче строго!
— Так быстро?! Спасибо! — Саша приняла бумажку, подвинулась, освобождая место следующему в очереди, и вдруг метнулась обратно:
— Мужа с собой взять никак нельзя?!
— Можно, тебе все можно! — с притворной любезностью откликнулась паспортистка. — Такие вот трудоспособные… иждивенцы, как он, — она выразительно зыркнула в мою сторону, — уезжают от нас со специальной скидкой! Надеюсь, у твоего деда найдутся лишние восемь тысяч?!
Я потеснил в сторону Сашу и склонился к окошку:
— Спасибо, не требуется!
— Ни в чем себе не отказывай!
Из бойницы сочился елейный яд, паспортистка ни секунды не сомневалась, что я или проклятый нэпач, или вовсе контра.
Как я и боялся, идею семейного выкупа Саша не оставила.
— Лови ваньку, да порезвее, в темпе дуй на завод, — безапелляционно заявила она, едва мы вылезли под лучи солнца из подъезда НКВД. — Оформляй справку из отдела кадров и выписку из личного дела. Потому гони в жилконтору. По дороге заскочи в фотоателье, помнишь, там где мне делали. Еще домой, за документами… а я пока заполню анкеты и займу очередь. О! Заодно позабочусь, чтобы мымра не сдала в чека мой пакет.
— Да за такие деньги уж как-нибудь сам пробьюсь…
— Не дури!
— На их жадную глотку золота не напасешься!
Конечно, я лукавил. Смертельный риск перехода границы дороже любых денег, иначе говоря, от платного выезда, пусть и за полный прайс, меня удерживал исключительно страх подвести жену своей липовой биографией.
— Ты хорошо все расслышал? — в словах супруги зазвенела сталь. — Не проверяют коммерческих.
Уничтожить мою легенду, в общем-то, крайне несложно. Достаточно отправить грамотный запрос с фотографиями и приметами по месту рождения и отрочества. Как это сделать? Гонять через полстраны нарочного чекиста ради каждого эмигранта никто не станет. Действующих факсов, или, как их тут называют, бильдтелеграфов, в СССР ровно два — в Москве и Ленинграде. На востоке, за Волгой, связь застряла на довоенном уровне — жалкую трехлинейку до областного Свердловска с большой помпой сдали всего лишь год назад, как раз тогда, когда я работал телефонистом. Так что до моего «родного» уездного городка телефонная линия гарантированно отсутствует. Остается пересылка бумаг, дело весьма небыстрое, только на поезд туда и обратно уйдет дней десять. Принять пакет, разобрать, зарегистрировать в картотеке, составить запросы, отправить по инстанциям… получить, передать местному оперуполномоченному, или как их там сейчас называют. Вдобавок кому-то придется добраться до городка, найти и опросить свидетелей.
Сможет ли ГПУ уложиться в положенные две недели?! Нет, однозначно нет! Ненаучная фантастика!
— Паспорт выдадут, проверку продолжат, — сменил я линию сопротивления. — Пока визы проставим, пока до границы доберемся… там-то нас и сцапают!
— Вот еще! Нынче стране нужна валюта, а не новые лагерники!
— Баксы — стране, чекистам — зека.
— Вожди, верно, специально срок нереальный установили, — нашла неожиданное объяснение Саша. — Установили регламент, чтоб ретивые болваны никому палки в колеса не вставляли.
Попробуй, поспорь, хотя…
— Может разведемся? — пустил я в ход последний аргумент. — Подадимся через месяц, по-отдельности.
— Леш, хватит чепуху придумывать, — дернула меня за руку Саша. — Мы пойдем вместе. Всегда, до конца. И кстати, — она вытянулась на носочках и впилась коротким жарким поцелуем в мои губы, — откуда у худородного пролетария возьмутся эдакие деньжищи?
— Это ж столько бумаг сейчас придется собрать…
Вроде просто пожаловался на жизнь, а получилось — дал согласие.
— Ты уж постарайся, ладно? — категорически ласково поставила точку супруга.
…Побегать пришлось изрядно, но я действительно успел все сделать вовремя. Сдача документов не затянулась, вот только с выпиской из моего личного дела вышла накладка. Увидев строчку «кандидат в члены ВКП(б) с апреля 1931 года», паспортистка поменялась лицом. Пренебрежение к «иждивенцу» обернулось удивлением, злостью, растерянностью, затем все ее чувства поглотила пугающая, ехидная, мстительная радость.
— Какая-то проблема? — я поспешил узнать причину.
— Ваши документы в полном порядке, — улыбке паспортистки позавидовал бы флоридский аллигатор. — Через две недели не забудьте принести квитанции об оплате пошлин, справку о наличии денег на счету, а еще, — тут ее голос сорвался на детский фальцет, — рекомендацию из своей партячейки.
— В смысле?! — остолбенел я.
— Так положено, — отчеканила стерва. — Члены партии и кандидаты обязаны предоставить положительную рекомендацию из ячейки по месту своей регистрации.
— Зачем?
— Променял партию на юбку? — Без всякого политеса добила меня паспортистка. — Теперь порадуй своих товарищей!
Не было печали, купила баба порося…
* * *
Отдых на полном пансионе за счет трудового народа — товар остродефицитный. За него аки львы дерутся всесильные наркоматы. Ради лишней квоты профкомы заводов и фабрик готовы подписать родные трудовые коллективы на повышенный промфинплан. Однако максимальный профит все равно получает цеховой треугольник. Треть положена передовикам от станка, это святое. Треть — конторским специалистам по вылизыванию анусов. Пути «жалких остатков» поистине неисповедимы. Мне путевка обошлась в пять рублей, плюс какие-то копейки в электрозаводскую кассу. Цинично, зато теперь я точно знаю, что погубило социализм: мелочная, бытовая коррупция. Зимой брали по-простому, хлебом. С возвращением нэповского благосостояния в ход пошли папиросы и шоколад; особо прогрессивные секретарши требуют серебро.
Доставка в санаторий обставлена с особым шиком. Два раза в день с Тверской, от здания Моссовета, отправляется новенький Lancia Omicron. Большевики по весне как-то хитро извернулись, взяли у фашистов в лизинг аж несколько тысяч автобусов — на радость столичного и питерского пролетариата. Очень правильно и своевременно, «овес нынче дорог», а прорваться через толпу в трамвай стало сложно даже мне.
До Валуево не близко, скоро час как мы тащимся по разбитой гравийке через пристоличные деревеньки. Но мне в радость сытое урчание мотора, ветер и солнце сквозь открытые окна. Если закрыть глаза, все совсем как когда-то, в сказочно прекрасном 21 веке. Заткнуть бы еще распушившего за моей спиной хвост павлина-экономиста, решившего просветить сослужебницу по части новейшей геополитики. Хотя, признаться, я бы и сам не отказался просветить такую девушку в чем-нибудь интересном. Русая коса с руку толщиной через плечо, анимешные голубые глаза на картинном лице, щедро налитые молодой силой бедра и грудь. Слишком мощный типаж для меня прежнего, сейчас, после пятилетнего вкусового дрейфа, кажется вполне подходящим… как минимум для флирта.
В попытке выкинуть из памяти «случайно» расстегнувшуюся пуговицу блузки, я прислушался к разговору:
— Новая система клиринговых расчетов между Советским Союзом и Турцией выгодна обоим странам, — настойчиво втирает чепуху в симпатичные розовые ушки экономист. — У нас превосходный рынок сбыта для их сельхозпродуктов и хлопка, туркам нужен наш керосин, металл, зерно и пиломатериалы.
Девушка в ответ загадочно улыбается, складывая сердечком пухлые темно-алые губы,
подозреваю, международная торговля — последнее, что ее интересует в жизни. Увы, политически подкованному донжуану невдомек ее чувства. Вместо того, чтоб приобнять, да по-простецки пожулькать на ухабах бюст коллеги, он усердствует в пересказе передовиц:
— Поэтому Оттоманский банк предоставили советским импортерам уникальный кредит с плавающей суммой в турецкой валюте для оплаты импорта их товаров, причем соответствующая сумма в рублях по государственному курсу автоматически депонируется в нашем Внешторгбанке под будущие нужды их импортеров…
В будущую эпоху завязанного на доллар глобализма героизм советских торгпредов может показаться смешным. Здесь — все серьезно. Рубль не конвертируется, новая турецкая лира тоже; валюты и золота нет ни у тех, ни у других. Турцию обдирают как липку по долгам султана, СССР вбил все резервы в глупый недострой большого скачка. Сторговать условия и курсы в таких условиях, да еще, судя по месту депонирования, в свою пользу — дорого стоит.
Случилось ли подобное в старом мире? Ведь где-то я точно читал про что-то похожее. Не в «Правде», а в смартфоне, еще до выгрузки основного массива учебников на пленку. Англия? Франция? Германия… неужели?! Дрему снесло как рукой: да это же схема доктора Шахта! Ловкая финансовая ловушка, в которую Германия заманила Грецию в начале тридцатых. Неужели товарищ Сырцов получал не зря экономическое образование?! А может Рыков постарался? Или как всегда, с идеей кто-то из немцев подсуетился?
Если я не ошибаюсь… скоро советские синдикаты примутся скупать в Турции все, что не приколочено, затем — продавать купленное за баксы и фунты в Англию или Америку. Благодаря фактической оплате из обесцененных курсовой игрой рублевых авуаров, наши доморощенные делопуты всегда смогут давать турецким коммерсантам лучшие цены. Остановить бешеный рост ненужного кредита турки вовремя не успеют — их же собственные предприниматели сожрут с потрохами. В конечном итоге, спасать перекошенный торговый баланс придется государству. Как? Способ, по сути, один — закупить в СССР что-нибудь нужное… и вот тут советская внешнеторговая монополия выкатит такие цены, что марже позавидуют пайщики старой доброй Ост-Индской компании.
В который уже раз хочется плюнуть в глаз школьной училке истории, пытавшейся толковать эпоху НЭПа как засилье мелких галантерейных спекулянтов, артелей по пошиву платьишек-штанишек и прочих легкопромышленных заводиков. Реальный советский НЭП — царство всесильных госбанков, госсиндикатов и гострестов. Неповоротливых, малоэффективных, однако при грамотном управлении — способных проворачивать сверхвыгодные полукриминальные операции вполне мирового масштаба. Интересно, додумаются ли в ЦК ВКП(б) до следующей, уже гениальной аферы Шахта — пирамиды векселей MEFO?!
Под мысли о снимании личного гешефта на будущем турецком горе, дремота навалилось с новой силой; проспал я до самого санатория. Разбудил водитель:
— Това-а-арищи! Поспешите с выходом! — призвал он пассажиров. — Учтите, скоро обед!
— Вот вы какие, остатки былой роскоши! — ляпнул я вслух, едва продрав глаза.
Санаторий оказался старой помещичьей усадьбой. В центре — двухэтажный господский дворец с фасадом аж в шесть ионических колонн, поперек которых натянута кумачовая растяжка-транспарант с непременным идиотским лозунгом. На сей раз — про туризм: «проблему рабочего отдыха и туризма разработать так, чтобы каждое мероприятие давало реальный здоровый отдых». Полумесяцем в обе стороны — открытые назло климату колоннады, заканчивающиеся флигелями. Парадную лестницу охраняют два огромных чугунных льва. Посмотришь, и сразу начинаешь лучше понимать революционеров — такой недвижимостью не должны обладать отдельные господа!
Тем временем, возбужденные новой обстановкой и предстоящими приключениями, попутчики побросали узлы и худые фибровые чемоданчики на наборный паркет холла, и чуть не бегом ломанулись смотреть на разрекламированный кем-то в дороге действующий фонтан, а с ним — каскад из трех прудов — «Красного», «Золотого» и «Темного».
Наверно, все они и правда великолепны. Однако мне не нужен профсоюзный отдых, мне нужен профсоюзный лидер моего цеха. Уже вторую неделю он отдыхает где-то здесь.
Наблюдательную позицию я занял в столовой, у широко распахнутого окна. Удивительно приятное место. Немолодые, зато по-деревенски свежие официантки разносят обеды согласно четырем диетическим столам. Свежий ветер играет высокими тюлевыми шторами, то показывая парк, то скрывая его, как невесту, под фатой. Странно, что не видно любителей терренкура, отсыпанные желтым речным песком дорожки так и манят — причудливо вьются сперва между цветочных клумб, затем, чуть дальше, как-то совсем незаметно, оказываются в зарослях роз и сирени, а после — исчезают в старой липовую роще. Пойти бы, прогуляться… увы мне, время не ждет.
Профорг спустился к обеду почти вовремя; не прошло и получаса, как я увидел в дверях его тяжелый чуб на бритой голове. Один, вот удача, не придется ждать, пока поест в своей компании, можно сразу тащить в уютный уголок.
— Това-а-а-рищ Лукашенко, — я подорвался из-за столика и подлетел к нему с полупротянутой для пожатия рукой,
— Алексей?! И що ти тут забув? — Подозрительно уставился на меня профорг. Хорошо хоть ответить на рукопожатие соизволил.
— Хочу составить вам компанию!
— Вот как? — моя прямота явно сбила Лукашенко с толку, он аж забыл про свой обычный акцент и суржик. — Что-то серьезное стряслось?
— Можно сказать и так.
Усадив Лукашенко за столик, я подозвал официантку. Выдал ей красноречиво булькнувший газетный сверток и серебряный рубль:
— Хотелось бы чайку к обеду…
— Сей же час подадим! — блеснула хорошо сохранившимися зубами тетка.
— Уж будьте так любезны!
— Ты, смотрю, качественно подготовился, — проводил сверток голодными глазами профорг. — Что там?
— Армянский бренди, — признался я. — Хоть послереволюционный, да недурной.
— Дивлюсь, ти и в коньяках разумеешь?
— Всего лишь любитель!
— Нехай… — откинулся на стуле Лукашенко. — Говори, с чем приехал-то?
— Жене дед прислал приглашение из Польши, — не тянуть я. — Еще и денег отвалил.
— Мое як дило? — сперва удивился, а затем сразу насупился профорг.
— Для выезда за границу по новым правилам партийным и кандидатам нужна рекомендация.
— Так то к парторгу!
— Наш Василий… — я на секунду задумался в поисках политкорректного термина. — Несколько импульсивен.
— Що есть то есть, — заулыбался Лукашенко. — Всих собак на тебе повисить. Вылетишь с партии швидше поросячого вереску. Як тоби що за бида? Беспартийным рекомендаций не треба.
Тут к столу подоспела с официантка с выставленным на подносе гарднеровским чайником и чашками, следом вторая — уже с самим обедом. Как раз вовремя — профорг добрался до самого щекотливого вопроса. С формальной точки зрения, никаких сложностей нет. Избавиться от кандидатской карточки не просто, а очень просто. Написать заявление, обновить выписку из личного дела, вот и делу конец. Но есть нюансы. Если вступление в ряды ВКП(б) рубль, то исключение — никак не меньше червонца. Едва я стану неинтересен цеховому треугольнику, как в ту же секунду парторг Василий, чтоб его в аду жарили черти, вцепится мертвой хваткой в меня, ненавистного белоподкладочника, ставшего, вдобавок, для всех предателем. Страшно представить размер свиньи, которую мне непременно подложит буйная большевистская фантазия.
Затягивая момент, я разлил грамм по семьдесят «чая». Лукашенко довольно крякнул, поднимая чашку, но все же не удержался, подменил тост едва прикрытой угрозой:
— Подвел ти мене, Альоша, ох як сильно подвел!
— Понимаю, на каждого гимназиста должно быть дело, — я опрокинул в рот бренди, дождался, когда теплая волна докатится до желудка, и продолжил: — Ваське флаг в руки и барабан на шею, пусть копает мое прошлое хоть до усрачки. Чисто там.
— Тогда… — Лукашенко указал на чайник. — На кой черт все это?!
— Очень уж пришлись мне по душе цели и задачи нашей партии, — признался я со всей возможной искренностью. — Изобретать технику для Советского Союза я могу и за границей. Партвзносы в консульстве принимают, я спрашивал. Буду прислать вам письма, а через полгода или год — уговорю жену переехать обратно. Не верю я, что ей Польша понравится. Вот тут-то ваша рекомендация мне как раз и сгодится.
Интересно, поверил ли товарищ Лукашенко моему лицедейству хоть на чуть-чуть? Притом что три четверти советских заводских парней, окажись они вдруг на моем месте, легко бы выложили подобную мечту на полном серьезе?
— Умеешь ты озадачить, — из голоса профорга начисто пропал акцент. — Предложение у тебя интересное, но согласись, просто так поверить, что ты из-за границы поможешь нам… делу нашей революции, несколько наивн… неосмотрительно.
— Вы хотите, чтобы я доказал свою эффективность как изобретатель? — притворно обиделся я. — Почему? Ведь вихретоковый дефектоскоп, который мы с ребятами собрали и сдали в эксплуатацию еще до Первомая, успел дать нашему заводу огромный экономический эффект!
Show must go on! Не важно, поверил или нет мне Лукашенко, главное, такой шутовской путь явно выбивает его из колеи! А что до дефетоскопа, то пусть он примитивен и фактически неработоспособен, зато слова про эффект — чистейшая правда. Девочки-операторы, тыкающие щупом в отливки перед их расточкой на станках, так боятся новую технику, что находят трещины сами, визуально.
— Этого мало, — поморщился профорг.
— Сделанное дело ничего не стоит, — тяжело вздохнул я, поднимая кружку. — Понимаю. Наверно, так и надо, пока еще коммунизм не победил повсеместно.
Главное в троллинге — не переступать за грань.
— Хорош борзеть! — как-то равнодушно, устало, а потому особенно зловеще, осадил меня Лукашенко. — Есть что предложить — предлагай. Нет — проваливай к чертовой матери!
— Что, даже бренди не допьем? — огрызнулся я. — Ладно, ваша взяла. Есть у меня изобретение, при хорошей раскрутке оно вполне достойно высшей государственной премии. Совершенно новая, специальная сталь для сердечников трансформатора. Ее свойства поистине необыкновенны: магнитное насыщение на пятьдесят процентов больше, потери на гистерезисе в четыре раза меньше.
— Еще бы понимать, что это значит, — не постеснялся признаться в невежестве Лукашенко.
— Это значит, что в два раза уменьшатся потери на токи Фуко!
— И что с того?
«Чертов гуманитарий!» — выругался я про себя. Вслух же аккуратно разжевал: — Ток Фуко — вихревой, объемный, для трансформатора — суть паразитный. Эдакая электромагнитная инерция, которая влечет за собой нагрев сердечника. Сейчас в атмосферу без всякой пользы скидывается порядка трех-четырех ватт на каждый килограмм стали. На тонну — четыре киловатта, то есть двести лампочек. Если снизить потери вдвое — народное хозяйство СССР получит возможность подключить лишнюю сотню лампочек с каждого нашего изделия. Плюс экономия на охлаждении самого трансформатора — потребуется меньше масла, не две тонны, а всего лишь полторы, к ним меньше радиатор, меньше объем баков. Все вместе, да в масштабе страны — десятки миллионов золотых рублей!
— Бл…ть!
Лукашенко выключился из потока реальности… и тут же включился обратно:
— А ты не врешь ли?
— Все точно. Если договоримся, хоть завтра отдам образцы для исследований.
— Просто так?!
— Чего их жалеть для хорошего человека? — я привычно попробовал сыграть в просточка, но вспомнив про найденную ранее грань троллинга, быстро исправился: — Без подробного описания технологию производства никто не повторит и за пятилетку. Мне сказочно повезло, совершенно случайно наткнулся на полезный эффект.
Хороший специалист справится с задачей за месяца за четыре, по крайней мере, столько времени у меня занял подбор режимов проката и нагревания. Опыт с успехом заменит знания, почерпнутые из учебников будущего века. Однако профоргу про это знать не следует.
— Государственная премия, — еще раз, уже куда более осмысленно, протянул мои слова Лукашенко. — Мда! Она точно того стоит?
— Кто?
— Твоя жена, конечно.
— Странный вопрос, — фыркнул я в ответ. — Госпремия… это же смешно! Мелочь, сущее ничто по сравнению с любимым человеком!
Лукашенко как-то странно на меня посмотрел и потянулся к чайнику:
— Смачный у тебя коньяк!
В ответ я взялся за ложку; премия премией, а обед — по расписанию. Тем более кормили в санатории недурно. На первое — борщ с перловкой, на второе — та же перловка, но залитая настоящим мясным гуляшом. Десерт — густой, терпкий брусничный кисель — неожиданно удачно дополнил бренди.
Сытый и подвыпивший партнер — что может быть лучше для успеха переговоров? Ни мало не сомневаясь в результате, я поспешил поставить окончательную точку:
— Выгодный обмен, не правда ли?
Лукашенко нервно покрутил в руках пустую чашку, отвел глаза:
— За рекоменданта-невозвращенца с парторга спросят ох как строго. Строгач влепят, як пить дать, да еще с занесением!
— От Василия не убудет, — хмыкнул я. — Он на хорошем счету, если дружно навалитесь с начальником цеха, через месяц выговор снимут.
— Ты не понимаешь! Одно изобретение на двоих никак не делится!
Благодушие и веселость смахнуло как рукой, кровь хлынула к голове: я предлагаю отраслевое открытие века за никчемную бумажку, а он еще и кочевряжится!? Да пусть катится к чертовой матери, жадная сволочь! Проклятые большевики, все и каждый, ничего от меня не получат! Завтра же свалим с Сашей в Питер, подальше от кретина парторга, переждем волну, а там снова подадимся на паспорт. Полгода погоды не сделают.
— Мы делили апельсин — много наших пролегло, — процедил я зло.
Затем вскочил, подыскивая обидные слова, и уже было открыл для них рот, как озарение заставило плюхнуться обратно на стул: профорг просто напросто трусит! Он бы и рад разделить славу с парторгом, директором, секретаршей, да хоть с самим чертом, но не понимает как это сделать. Самой по себе идеи новой стали на госпремию не хватит, изобретение непременно придется внедрять в производство. Кому это делать, как не автору? То есть проект выходит слишком масштабный и многодельный для невеликого уровня технической компетенции Лукашенко. А я еще сватаю ему в нагрузку недалекого болтуна Ваську… и как мне себя назвать после этого? Дураком, натуральным дураком! Вместо одного серьезного изобретения надо было предлагать две простейших рацухи, мелким партийным чинодралам хватило бы с лихвой.
— Хорошо, — я медленно протолкнул воздух сквозь зубы. — Будет Ваське рацуха.
— Сколько же тебе лет на самом деле? — почему-то поинтересовался Лукашенко.
— Все что есть — мои! А на работе с такими как вы, так вообще, год за два считать надо!
— Это еще почему?!
— Ртутный выпрямитель в общих чертах, надеюсь, ты представляешь?
— Устройство несложное, — Лукашенко не поморщившись съел обращение на ты. — В работе видел, у нас же, как и у всех, цеховой электропривод через них запитан.
— Так вот, небось слышал, что главная проблема — запуск, или зажигание дуги. Старые модели вообще кошмар, их приходится наклонять вручную, чтобы ртуть замкнула цепь с зажигающим электродом. В новых — под лужей ртути предусмотрен цилиндр с поршнем и соленоид, который это все приводит в действие. Для зажигания на него подается импульс тока, ртуть вылетает из цилиндра струей до зажигающего анода. На словах вроде как все просто, на деле — восемьдесят процентов отказов выпрямителей происходит из-за этой дурацкой механики.
— На прошлой неделе два часа цех стоял как раз из-за этой гадости!
— Вот! Я к тому и клоню, слабое место.
— И ты, конечно, знаешь как от него избавиться?
— Всего-то добавить специальный поджигающий электрод. Идея достаточно старая, можно сказать тривиальная, да уж больно требования к материалу и его форме противоречивые и непростые.
— Тебе, конечно, удалось его подобрать?!
— В отличии от некоторых, умею не только говорить, но и работать руками! — грубо пресек я недоверие профорга. — Кстати, ничего особо дорого и редкого не потребовалось, работает прекрасно.
— Не понимаю я тебя, — вместо вызова в голосе Лукашенко прорезалось искреннее недоумение. — Как тебе не жалко такие находки… отдавать просто так?!
— Пустяки, — отмахнулся я. — Мелочи, я таких могу десяток в год придумать, если не больше.
В конце концов, потеря и правда невелика. За границей игнитрон или уже изобретен, или будет изобретен в ближайшую пару лет. В любом случае, защитить его продуманной системой международных патентов я не успею ни в СССР, с помощью Электрозавода, ни за границей, самостоятельною. Долго, безумно дорого, вдобавок абсолютно бессмысленно без собственной шайки лойеров. А главное, не требуется для успешного бизнеса. Самое интересное в игнитроне — вовсе не возможность избавиться от механики в поджиге, но возможность полупериодного управления током через выпрямитель посредством сдвига момента зажигания дуги. До появления недорогих силовых тиристоров — очень, очень жирная тема. Я в ней непременно отмечусь — если вдруг звезды сойдутся в подходящую комбинацию.
— Зря уезжаешь! — вновь, вроде как уже искренне, посетовал Лукашенко.
Конечно зря, если смотреть на ситуацию без шор послезнания. Перспективы для изобретателя в СССР ого-го! Как и риски. Пусть Сталин в мавзолее, да вот большевики-то остались прежними.
— Любовь превыше всего, — со всей возможной серьезностью отказался я. — Так что, по рукам?
— Убедил, — Лукашенко протянул навстречу моей руке свою.
Рука профорга оказалась мягкой и холодной. Несколько часов, вплоть до самого дома, меня не отпускало ощущение, что потискал лягушку.
* * *
Изрядно беспокоивший Александру вопрос денег на поверку оказался самым простым в решении. Все же хорошо быть богатым. Зарытого в тайнике под Одессой запаса долларов и золота на выкуп из советского рабства, конечно, не хватило — в сумме не набралось и полутысячи долларов. Зато там, между купюрами, лежало несколько пустых листиков моей чековой книжки. Конечно, в теории чек можно выписать хоть на салфетке или банановой кожуре, в теории он будет вполне действительным, но… в реальности, даже в патриархальной глубинке Соединенных Штатов, чужак таким экзотическим способом сможет оплатить разве что стаканчик виски в баре.
Типографский же бланк, на мой взгляд, вызывает чрезмерное доверие. Подделать его проще простого, однако для немца или американца нет ничего более обычного, чем положить заполненный и подписанный чек в почтовый конверт, затем отправить как обычное письмо продавцу, партнеру или, если приспичит, куда-нибудь в Африку, на благотворительность. Таким образом Саша не стала исключением из правил — она «получила» на свое имя чек от старого «друга» деда, некого Хорста Кирхмайера, гражданина Германии.
Дальше — проще, благо, НЭП доллары или фунты в частных руках не отрицает. Еще зимой Наркомфин разрешил Внешторгбанку открывать для советских граждан текущие счета в иностранной валюте. Типа «А» — для тех, кто находится за границей, типа «Б» — для тех, кто находится в СССР. Когда владелец пересекает границу — счет меняет статус. В остальном — все как в любом заграничном банке, абсолютно никаких отличий. Те же конторки, те же окошки, те же тихие, обходительные клерки старой имперской школы. Одни лишь комиссии — поистине советские. Конвертация — пять процентов. Открытие счета — сто золотых рублей, они же двести баксов. Проверка чека в обычном порядке, за месяц, — всего десятка. А вот по нужному нам срочному тарифу — уже полтинник. Еще и ждать десять дней, пока письмо с чеком дойдет до Union Bank of Switzerland, пока там убедятся в совпадении почерка и подписи, да отобьют телеграмму-акцепт в СССР.
Сколько нервов сгорело и лопнуло за время ожидания — сложно передать словами. Я спал с тщательно вычищенным и смазанным браунингом под подушкой, на улицам передвигался не выпуская руки из правого «боевого» кармана пиджака, постоянно отирался возле витрин, проверяясь на слежку. Саша не отходила от меня ни на шаг, успокаивала, подшучивала, но я видел — она тоже оглядывается по сторонам, а под ее глазами — все заметнее и заметнее сизые круги бессонницы. За советскими паспортами, собрав все нужные справки, мы собирались как на последний решительный бой. И напрасно — получение заветных бумаг прошло до обидного буднично, как будто забрали в магазине три кило картошки по карточке. Единственным крошечным пятнышком грязи стало едкое напутствие расстроенной в лучших чувствах паспортистки:
— Поторопитесь с визами… господа!
Ну, это она от бессилия и злобы ругается. Въездную визу дочери профессора Бенешевича и внучке профессора Зелинского глава польского консульского отдела Адам Зелезинский проставил буквально через час, то есть собственноручно и без малейшей заминки. Да и меня, то есть ее мужа, не забыл, с видимым удовольствием поздравил, а едва узнав, что я инженер-электрик — не стал слушать возражений, написал рекомендательное письмо своему знакомому, в Варшавский политех.
Как вышли, Саша не выдержала, в слезах бросилась ко мне на шею прямо на крыльце посольства:
— Поверить не могу!
— Ну все, все! — я шутливо раздул ее выбившиеся из-под шляпки локоны. — Только не плачь! Еще два денька в поезде, и доберемся до Варшавы. А потом сразу рванем в Берлин, покажу тебе Wertheim! Ей-ей, тебе там понравится, я точно знаю!
Лучше бы я тогда промолчал!