Ближний восток, лето 1931 года (год и месяц с р.н.м.)
Проклятое, отвратительное Солнце! Как злобно оно жарило нас в поезде! И вот опять взялось за старое. Я подтянул двуспальное шелковое одеяло вверх, закрывая Сашино лицо; пусть яркие лучи сколько угодно пятнают волосы, те, что волной растеклись по хрустком снегу полотняной наволоки. Сам зарылся в подушку рядом — урвать еще хоть часик полудремы.
Шестое утро срыва. Некогда любимый — если верить шепотку портье — номер Яшки Блюмкина в отеле «Новая Европа». Интересно, идут ли чекисты по нашему следу? Или сдали дело в архив? А может, все еще ждут на далекой Польской границе? Да какая к Шокли разница! После всего, что случилось в дороге, Москва мнится звездой из далекой-далекой галактики. Непостижимой, загадочной и в тоже самое время — абсолютно бесполезной.
Вчера, из фаэтона, мне показалось — нет в Баку никаких Советов. «Все как раньше, только хуже» — грозная и великая Российская Империя по-прежнему окормляет свою дальнюю окраину. Прикинутые легким национальным колоритом мужчины сидят на улице возле своих лотков, торгуются в лавчонках, лениво пекут на жаровнях снедь. Укутанные в чадры гюльчитай бодро шлепают чувяками по неровной пыльной мостовой рядом со сверкающими обнаженными коленями и плечами гражданками. Нет вездесущих кумачовых плакатов, нет хвостов очередей, нет потока целеустремленного пролетариата; весь полумиллионный город — один сплошной крикливый рынок.
Я невольно прислушался, и сразу, улица за закрытым окном загомонила сотней голосов. Негромко, однако до ужаса назойливо, с таким фоном нипочем не уснуть. Почитать бы ленивую книгу, или хоть газету… хотя, по-хорошему, давно пора заняться собственной недельной щетиной. Вечером, при свете десятилинейной лампочки, я бриться не рискнул — теперь самое время. Тем более, супругу будить не придется: пристреленный Сашей суперагент и подлец знал толк в гостиничном сервисе, местный туалет — отдельная комната, с окном, зеркалом в рост и чугунной ванной.
Сторожась лишний раз скрипнуть пружиной, я выскользнул из кровати. Станок, помазок и свежее лезвие свои — наш единственный чемоданчик обошли пули террористов. Мыло гостиничное, мягкое и душистое — абсолютно невероятный для СССР сервис. Но особенно хорош низкий и широкий мраморный подоконник; вчера мы с Сашей нашли ему достойное применение. Довольную улыбку-воспоминание погасил взгляд на одежду: выстиранный в очередной раз пиджак потерял всякие остатки формы, с брюк так и не сошли бурые разводы. Я провел рукой по скукоженному рукаву, попробовал расправить замятые плечи… увы, жестокого обращения ткань не пережила. Мой любимый непарный костюм теперь сойдет лишь за повседневку разнорабочего или крестьянина. Александре повезло больше, ее выручило взятое с собой парадное крепдешиновое платье — безнадежно изгвазданную в крови юбку и блузку мы бросили в поселке имени Калинина.
Кое-как подвязавшись полотенцем с заковыристым вензелем «НЕ», я распахнул окно. Высунулся в духоту набирающего силу дня с третьего этажа, выцелил поблизости мальца лет двенадцати, свистнул, а затем — поманил пальцем:
— Эй! Как насчет заработать?
— Вам, дяденька, газетку принести, водочки с закуской или барышень позвать?
Удачно попал! Хорошо изучивший три главных потребности новой советской элиты коммерсант куда полезнее случайного пацана.
— Для водочки рановато, — не стал я ломать шаблон. — А вот поесть не помешает.
— Поесть, — рассудительно возразил малец, — это вам, дяденька, в нашу чайхану лучше, тут рядом, я провожу.
Мысль дельная. Забитый партийными функционерами ресторан совсем не то место, где мне хотелось бы показаться. Да еще в такой одежде… опять же, Саша спит.
— Чай принести сможешь?
— Конечно, дяденька!
— А ежели с лепешками? И круг колбасы, чтоб прямо с углей?
— Сию минуту!
— Персиков захвати! Газету! И букет цветов!
Услышал ли? Шибко быстро метнулся в проулок.
Через четверть часа осторожный стук в дверь возвестил о прибытии завтрака. Юный коммерсант умудрился без помощи взрослых припереть медный чайник, гору горячих лепешек, пакет персиков килограмма на три, уйму зелени и здоровенный круг колбасы, способной свести с ума одним лишь ароматом. По газету маленький хитрец не забыл, хотя не сказать, что вчерашний «Красный нефтеперегонщик» меня сильно обрадовал. Цветов, стервец, не принес. Не успел, а может, принял мои последние слова за неудачную шутку. Более же всего меня удивила цена — за подобные деньги в Москве выйдет позавтракать разве что в рабочей столовой.
Довольный чаевыми малец уже примеривался улизнуть, когда меня осенило:
— Ну-ка погодь! Хорошую одежду достать сможешь?
— На вас, дяденька?
— Да. Нужна сорочка, — я на всякий случай потыкал пальцем в свою грудину. — Брюки и пиджак.
— Найду!
— Точно?
— Вот те крест! — малец быстро обмахнулся рукой перед собой. — Только вы, дяденька, никуда не уходите!
— Куда я от колбасы-то денусь, — пошутил, но видя недоумение, махнул рукой: — Беги уж!
Следующий стук раздался подозрительно скоро, мы с Сашей только-только успели расправиться с колбасой и приступить к персикам. Я ожидал увидеть толстую разбитную тетку или старого жулика с баулом шмоток, явилась же целая делегация. Во главе, с перекинутым через плечо матерчатым метром и швейной машинкой в руке, выступал седой импозантный еврей. За ним целых три девушки, вероятно дочери или внучки, нагруженные на манер ишаков — свертками, кульками, многочисленными рулонами ткани, дымящимся утюгом и гладильной доской.
— Альберт Моисеевич, прошу любить и жаловать, — отрекомендовался портной. — Костюм вам строить будем?
— Прямо так? — растерялся я. — С нуля шить?!
— Как же можно иначе? — укоризненно задрал брови Моисеевич. — Вы же изволили заказать хороший костюм?
— Конечно, но…
— Долго! — в одно слово конкретизировала мои страхи Александра. — Нам сегодня уезжать!
— Три часа, молодые люди, — укоризненно покачал головой портной. — Позвольте мне оторвать вас от важных дел на никчемные три часа.
Мы с Сашей переглянулись:
— Приступайте, раз так!
Дальнейшее действо более всего напоминало волшебство. Всего несколько мерок, быстро очерченные грифелем пунктир по ткани, и вот сметанная на булавках рубашка уже на мне. Еще несколько минут, и две девушки, расчехлив Зингер, принимаются сшивать части между собой хитрым французским швом. Третья утюжит через мокрую марлю — «швея гадит, утюг гладит». Мастер тем временем кроит брюки — легко наметив опорные точки, он даже не удосужился провести линии — сразу взялся за ножницы.
Управились ровно к обеду. Как ни быстро мелькали девичьи пальчики с ниткой и иголкой — самым хлопотным делом стала обметка петель под пуговицы. Наконец, финальная примерка… вместо гопника-комсомольца из зеркала на меня посмотрел лощеный европейский джентльмен.
— Какую же дрянь тебе продали в Москве! — вынесла окончательный вердикт Саша.
— Берлинский непарный костюм, лучшее в мире немецкое качество, — издевкой передразнил я далекого спекулянта. — Проклятый контрафактчик!
Распрощались с Моисеевичем тепло, уже в холле, — он со своими девушками отправился домой, радоваться приработку, мы с Сашей — ловить извозчика. Последнее, чем мне запомнилась «Новая Европа» — любезной гримасой портье. Зря я вчера, в ответ на дежурное «мест нет», сунул ему за «самый лучший номер» целого Джексона. Судя по уровню местных цен, вполне хватило бы одного Гамильтона.
У дверей гостиницы свободной пролетки не нашлось, и скоро произошло самое страшное: Александра обнаружила себя в глубине рыночных рядов.
— Леш, посмотри! — потянула она меня в сторону сумрачного однорукого мужичка с совершенно рязанской мордой лица, — Настоящий фильдиперс!
— Да хоть бы и шелк, — попробовал сопротивляться я. — Ты же запаришься в чулках!
— А стоят-то, стоят, в Москве фильдекос дороже!
— Два рубля золотом?! Ты шутишь? В Тегеране возьмем за бакс!
— Пяточка гаванская… и шовчик, пощупай сам, какой ровненький!
— О-о-ох! Купи и пойдем!
Не сказать, что мы сильно задержались — однако спустя час я вынужден был констатировать очевидное:
— Сегодня все равно не улетим. Поехали, пока аэропорт работает, узнаем расписание и купим билеты, а потом вернемся… заодно погуляем по старому городу.
— Как скажешь, — Саша привычно вытянулась на носочках для поцелуя. — Только в собор заглянем, пока он рядом.
— Зачем? — нахмурился я.
— На одну минутку! Косынку я уже купила.
Признаться, местный культовый центр вызывал любопытство и у меня — прежде всего своими нескромными, подавляющими весь центр города размерами. Екатеринбургский, построенный в 21-ом веке Храм на Крови выглядел бы рядом с главным православным собором Баку маленькой заштатной церквушкой. Пока Александра ставила свечки и шептала молитву перед центровой иконой Александра Невского, я изображал собой туриста — разглядывал изящную лепку вокруг купола и колонн, резные оклады, мозаичный пол, двухъярусный иконостас под роскошным мраморным шатром. Сохранность на удивление; золоченые оклады целы, краски фресок ярки, поповское «господу помолимся» звучит сочно и басовито. А вот прихожан, можно сказать, нет совсем.
— Все как раньше, только хуже, — я в очередной раз не удержался от цитаты из Василия Шульгина.
Сказанные вроде как для себя слова неожиданно гулко разнеслись под сводом нефа. Испуганно шарахнулась прочь завернутая в черный платок старушка. Вслед за ней, слабодушно и беспомощно, с сакральной фразы обвалилась шелуха ложного смысла. «Все как раньше» — сохранилось лишь в церквях на дальних окраинах СССР.
В стремительно меняющейся Москве мне и в голову не приходило вспоминать пронизывающий страницы «Трех столиц» рефрен. В мир приходят самолеты, трактора и мощные трансформаторы. Телевидение, противотанковые ракеты и небывалые урожаи картофеля на индустриальных заводских полях. «Все как раньше» стало историей, пусть бывший депутат Государственной думы грустит об этом в гордом одиночестве.
Моя цель, мой долг — отправить в небытие вторую часть его программы: «только хуже». В новом мире не случится великий террор и зверская коллективизация. Новый мир не увидит нацизма и печей Освенцима. Ради этого мы с Сашей выкладываем на зеленое сукно великой игры свои жизни. Христианскому смирению нет места — будущее мы делаем сами.
Не может быть как раньше; не должно быть и хуже!
— Вот ты где! — требовательно дернула меня за руку жена. — Пойдем скорее!
Оказывается, я шепчу странные, ни капли непохожие на молитву слова рядом с настороженно косящейся на меня старушкой, в боковом пределе, у ларца с мощами.
— Святой Варфоломей, — мне с трудом удалось разобрать золотые церковнославянские буквы на установленной тут же небольшой иконе. — Уважаемый апостол, надеюсь, вы не против нашего нового мира?
От аэропорта такого крупного города как Баку, я ожидал порядка и масштаба, хоть не Московского, но, по крайней мере, не уступающего Харькову. Увидел же второй Тихорецк — полдюжины сараев, спокойствие, тишину и запустение. Всего разницы — вместо привязанной к ограде коровы — полтора десятка разномастных коз.
Конторщица или кассирша, никого выше званием обнаружить не удалось, вопрос билетов до Тегерана осветила предельно просто:
— Вам Вадим Титыч надобен, он частенько к персам летает.
— Начальник аэропорта? — попробовал догадаться я.
— Нет, летун наш, — тетка смахнула с губ застарелую семечную шелуху. — В лавке своей, небось, торгует.
— Пилот?!
— Вы не волнуйтесь, товарищи, — успокоила нас тетка. — Летун он справный, коли что надо, непременно исполнит.
— Где же его лавку искать? — вмешалась Саша.
— Велосипеды чинит, тут недалече, в Разинке, у полустанка, — быстро затрещала тетка, и испуганно поправилась, как видно вспомнив, что мы собираемся зарубеж, а значит люди, по-определению, непростые: — В рабочем поселке Азнефти имени товарища Степана Разина.
— Хорошо хоть пролетку не отпустили, — буркнул я недовольно. — В Москве нам обещали регулярное авиасообщение, а тут какой-то колхоз!
Делать нечего. Полтина серебром извозчику, три версты по пыльной дороге. Можно сказать рядом — до самого Баку вчетверо дальше. Лавка, а вернее ремонтная мастерская, нашлась сразу. Хозяин, очевидно, разбирался не только в велосипедах — к нашему появлению он как раз заканчивал торг за ремонт диковинной вуатюретки, на которой из оригинальных деталей осталась лишь табличка с гордым животноводческим названием Le Zebre.
— Офицер! — шепнула мне Саша перед тем, как мы подошли. — Посмотри, как голову держит!
Не знаю, что особенного жена увидела посадке головы, но рабочие галифе и гимнастерка, пыльные, испятнанные черным маслом, сидели на авиаторе как парадный мундир. Строго по плечам, пуговицы застегнуты под самое горло, в груди и талии не больше и не меньше необходимого, высокие сапоги плотно по ноге. На строгом лице — мягкая и добрая улыбка, хотелось бы такой верить, однако в сочетании с холодным взглядом серых глаз она воспринималась скорее как скрытая угроза, или, по крайней мере, тайный и непонятный мотив.
Мы поздоровались, представились, перебросились вежливыми фразами о жаре и проблемах поставки нужных для качественного ремонта запчастей, затем я перешел к делу:
— Хотелось бы узнать, когда ближайший авиарейс в Тегеран?
— Недели через две, приблизительно.
— Ни… хрена себе! — с большим трудом я удержался от мата. — В Москве нам обещали ежедневные авиарейсы!
— В Москве… — произнес пилот многозначительно, и замолчал, чего-то ожидая.
— Вы, случайно, не из Петербурга? — попробовал я развить отношения.
— Случайно.
Ни полусловом больше!
— О билетах, как понимаю, говорить бессмысленно, — констатировал я очевидный факт.
— Дорогих заказов у меня и без вас в достатке.
Намек дан — пришла пора для последнего, универсального довода. Я вытянул из кармана три двадцатки, зажал их между пальцами.
— Нельзя ли ускорить отлет?
Авиатор не возразил, но и не сделал попытки взять деньги. Я добавил еще бумажку, потом еще…
— У вас, молодые люди, паспорта-то хоть есть? — наконец-то проявил интерес к сделке пилот.
— А как же, — полез я в карман. — Все в полном порядке.
Пилот мазнул взглядом по развернутой бумаге:
— Выкупились, значит?
— Значит, — передразнил я манеру пилота.
— Дело хорошее. И виза есть… Польши?!
Вот глазастый гад!
— Получим транзитные, — как можно небрежнее откатил вопрос я. — В конце концов, крюк через Персию совсем небольшой.
— Бумажки у вас имеются, — пилот как-то совсем по новому оглядел меня. — И те, и другие.
Ненадолго задумался о чем-то своем, затем быстрым, но вместе с тем изящным жестом изъял баксы из моих пальцев.
— А если без бумажек, — я заглянул в его серые глаза.
— Пятьсот рублей золотом, — пилот выразительно ткнул пальцем вверх. — За каждого.
— Знать бы заранее! — расстроился я. — Столько пустой суеты!
— Не все так однозначно, — с деньгами к пилоту вернулся дар связной речи. — В Пехлеви наши могут сделать очень многое, причем не спрашивая шахского разрешения. Поэтому ваши паспорта стоят своих денег.
— Постойте, постойте. Какой Пехлеви? Нам нужно попасть в Тегеран!
— Там немцы летают, — отрезал пилот. — Каждый день, как часы.
— Еще и им платить!
— Других вариантов нет.
— Вылет завтра с утра? — Обидно, но качать права не время и не место.
— Хоть сейчас, — пожал плечами пилот. — Машина у меня всегда наготове, только заправить. И лететь-то тут тьфу, четыре сотни верст не будет. До заката успеем с большим запасом.
— Чего же мы тогда ждем?! — обрадованно заторопился я.
— Вас! — на лицо пилота вернулась «добрая» улыбка. — Езжайте на аэродром, я на мотоциклетке все одно поспею раньше вас.
Не обманул. Когда мы дотряслись на конной тяге до аэропорта, самолет уже стоял рядом с одним из сараев, с откинутым вверх и назад жестяным капотом, совсем как автомобиль перед длинной дорогой. Вадим Титыч и механик в замасленной спецовке возились с ведрами — заливали бензин.
Таможенный досмотр? Подписи на документах? Паспортный контроль? Ничего подобного. Увидев нас, пилот небрежно махнул рукой в сторону стоящего на отшибе сортира типа «эм-жо»:
— Уборной на борту нашего Юнкерса нет.
— Мы уже, — с видом бывалого путешественника возразил я. — Не первый раз летим.
— Тогда залезайте внутрь, располагайтесь, — пилот указал на дверку, распахнутую прямо над крылом. На ступеньках, пожалуйста, осторожнее, там техник масло пролил третьего дня.
Изнутри «иномарка» более всего походила на люксовый внедорожник 21-го века. Мягкая кожаная обшивка стен, квадратные окна. Два широких и мягких кресла впереди, роскошный диван сзади. Кабина пилота за перегородкой, сквозь врезанное в нее стекло виден штурвал, педали и нехитрые приборы — аж целых три циферблата.
Еще немного, еще чуть-чуть, и все решится. Рации на борту нет, пограничное ПВО отсутствует как класс. Стоит лишь взлететь… в воздухе никакое ГПУ нас не достанет. Трудно поверить, этого мгновения я ждал больше года! И вот, когда оно так близко, не могу унять предательскую дрожь в руках. Пытаясь спасти нервы, я развернул случайно захваченный из отеля «Красный нефтеперегонщик». Фотографии чумазых передовиков и непонятных железок меня не впечатлили, а вот длинная передовица зашла чудесно, как вполне качественный гротеск. Добравшись примерно до середины, я не выдержал и давясь от смеха, зачитал Саше фрагмент:
— «Исключительная настойчивость была проявлена правотроцкистскими и эсеровскими вредителями в подрыве кормовой базы животноводства и в создании диспропорции между развитием животноводства и его кормовой базой».
Дальше читали вместе. Где-то к подробному разбору «значительного сокращения поголовья скота, особенно конского поголовья» зачихал, и тут же зарокотал двигатель. Простучали шаги по крылу, и вот наш пилот уже запрыгнул на свое место в открытом кокпите. Обернулся, сверкнул консервами очков, помахал нам затянутой в кожаную перчатку рукой и взялся за штурвал. Еще минута… ура! Мы в небе!
— Прощай, страна чекистов! — радостно воскликнул я.
— Прощай, Россия… — подозрительно хлюпнула носом Саша.
Каково сейчас ей?! Впервые, с родины, на чужбину, навсегда! И не обнять, пока пилот закладывает крутой вираж над Баку.
— Саша, смотри, смотри, — ткнул я пальцем в окно на первую же несуразицу, которая попалась на глаза. — Пирамидки, совсем как египетские, только маленькие!
— Ой, и правда. А что это?
— Не знаю… хотя погоди! — я тряхнул зажатой в руке газетой. — Мы же летим над городом нефтяников! Буровые вышки, точно, это они! Деревянные! И как много!
— Жаль, ребята с поезда до Баку не добрались, — посетовала Саша. — Для них тут много работы.
— Чего-чего, а работы в СССР хватит на всех.
Разговор потух. Саша, не отрываясь, смотрела в окно на проплывающий внизу берег Каспия, я же вдруг почувствовал такую усталость, что не выдержал — перебрался на задний диван, скинул с него на пол перетянутый опломбированными веревками мешок с почтой, вытянулся поудобнее, и тут же провалился в сон.
* * *
— Möchten Sie noch ein Bier? — уперла рядом со мной пухлые руки в бока официантка.
— Ja, klar, natuerlich, — охотно согласился я. — Das Bier hier ist gut.
— Kommt sofort!
Кто бы мог подумать, что аэродром Пехлеви — в сущности маленький немецкий анклав? Персы так боялись пустить в свое небо русских или англичан, что отдали монополию авиаперевозок частной компании Junkers. На нее же легла вся инфраструктура — от ангаров до… таверн и гостиниц. Масштаб по меркам будущего столетия смешной, было бы где поесть и заночевать нескольким транзитным пассажирам, однако колбаски, капуста и пиво вполне аутентичны. Жаль, не нашлось семейного двухместного номера — Сашу подселили к какой-то престарелой даме. А вот я задержался в зале — соскучился по простым земным радостям.
— Не возражаете? — стул напротив скрипнул под грузным телом. — Такой тяжелый день.
Надо же, баварский акцент, совсем как у Марты! Я поднял глаза от кружки на незнакомца, и тут же отвел глаза: самый кончик его носа был срезан, соответственно, ноздри вывернуты на всеобщее обозрение.
Как будто читая мои мысли, незнакомец небрежно ткнул пальцем себе в нос:
— Вот так я пороху нюхнул! Еще в семнадцатом.
Легкое отношение к своей внешности враз сняло напряжение. Ну шрам и шрам, эка невидаль после мировой бойни. Пить пиво и портить девок ни капли не мешает.
— Главное, живой! — улыбнулся я в ответ. — А пороху нюхнуть, это как?
— В бою затвор у карабина разорвало. Кого бы другого, так враз насмерть, а меня и покалечить толком не вышло.
Весельчак! Толстый, но при этом быстрый и подвижный. Волосы далеко отступили с высокого лба, хм, кого же он мне так сильно напоминает? Может быть, полноформатного Дэнни Де Вито? Еще не седого и дряхлого, а сорокалетнего живчика? Вот только тонкие черные усики… нет, никакой он не Де Вито! Вылитый Алый Свин, или Porco Rosso, персонаж из аниме моего детства! Даже след от пилотских очков имеется — незагорелая полоса вдоль глаз.
— Если позволите, с меня пиво, — я поднял руку, подзывая официантку. — За знакомство!
— Фриц, — охотно протянул мне руку незнакомец. — Прошу любить и жаловать.
— Хорст, — ответил я крепким рукопожатием. — Хорст Кирхмайер.
Кто его знает, как старый вояка отнесется к русскому парню?
— У тебя необычный выговор, — тут же перешел на ты Фриц. — Из России?
— Берхтесгаден, — я рискнул назвать знакомый город. — Мать русская, да и в СССР пришлось прожить несколько лет. Как раз сегодня прилетели с женой из Баку.
— В Персию по работе?
— Если бы! Насилу ноги от чекистов унесли!
Фриц тряхнул головой, принимая объяснение:
— А я в Мюнхене вырос.
— Красивый город! Земляки, можно сказать.
Быстро разговорились. Фрица интересовали большевики и Москва, меня — Тегеран и Багдад. Обсудив новейшие цели советского Политбюро, которые, если смотреть на прессу, сосредоточились чуть более чем полностью на постройке заводских курятников и выращивании индустриального урожая картофеля, мы перекинулись на женщин. Затем, с новой кружки, свернули обратно на политику.
— Только сейчас сообразил, — вдруг хлопнул себя ладонью по лбу Фриц. — Берхтесгаден, это же совсем рядом с отелем «Zum Turken»!
— Да, хорошее место, — насторожился я.
— А ты, случайно, герра Гитлера не встречал? Говорят, он часто там гуляет в горах!
— Как-то раз…
Продолжить не успел. Фриц глянул на свою грудь, скривился, и резко выскочил из-за стола. Я уж подумал — приспичило в туалет, но уже через минуту он плюхнулся обратно, наглаживая пальцем крупный значок, приколотый к клапану кармана рубашки.
Вот же меня угораздило! Бычий глаз! Черная свастика на белом поле, широкий кроваво-красный ободок с надписью «nun erst recht» — «теперь тем более». Член НСДАП, причем как минимум с двадцать пятого года — только тогда, во времена запрета, на партийных значках писали три последних слова из послевоенного гимна Германии.
Nobody's Perfect. Анимешный Porco Rosso, кстати, тоже на фашистов работал, хоть и итальянских. Что до сегодняшней Германии… там нацистов хватает, НСДАП — вторая по величине парламентская партия. На прошлых выборах в Рейхстаг за нее голосовали целых два миллиона рабочих, в три или четыре раза больше, чем за коммунистов. Показать бы электорату место, в которое их вождь приведет страну через каких-то пятнадцать лет! Хотя, показать-то несложно — только дойти до уборной, да ткнуть пальцем в зловонную дырку очка. Как сделать так, чтобы в кровавый апокалипсис хоть кто-то поверил?!
— Весной мы с друзьями собирались съездить в «Zum Turken», послушать речь герра Гитлера, — начал с места в карьер Фриц. — Да перевели в Персию, так не вовремя!
— Почему не вовремя? — поинтересовался я скорее из вежливости, чем реального желания знать.
— В нашей партии разброд, шатание, я никак не могу по дурацким газетам понять, что же там происходит на самом деле!
— Вот как?!
Неужели мое вмешательство в историю достигло такой величины, что способно развалить НСДАП?! В попытке просчитать причину, я на некоторое время выпал из реальности. К счастью, Фриц уже дошел до той кондиции, в которой от собеседника не требуется ничего, кроме восторженных междометий.
— Штрассер, сволочь, мутит воду в своей «Der Nationale Sozialist»…
Рассказ Фрица сразил меня наповал. Кто бы мог подумать, что в НСДАП имеется свой собственный левый уклон?! Что герр Штрассер давно и открыто заявляет «Мы социалисты. Мы враги, смертельные враги нынешней капиталистической системы». Что среди нацистов тема коалиции с КПГ муссируется давно, регулярно, и если бы не категорический запрет Коминтерна — кто знает, как повернулось бы дело. И вот теперь, как раз летом тридцать первого года, лидеры НСДАП докатились до настоящего раскола! Что до Фрица… честный член партии от крутых виражей kameraden в шоке, он просто не знает, куда ему податься!
После импотентных застольных дебатов в СССР, трагедию маленького человека в большой немецкой политике я разбирал с искренним удовольствием, не возражал, а только поддакивал. Полагаю, Фрицу давно не попадались столь благодарные слушатели, сверх того, он почему-то записал меня в члены НСДАП! Излишне говорить, что таверну мы покидали распевая «Einigkeit und Recht und Freiheit», в обнимку, как самые лучшие друзья.
Выспаться толком не удалось. Ни свет, ни заря, на аэродром прикатил местный пограничный клерк. Этот прекрасно разговаривающий по-русски перс тщательнейшим образом изучил наши паспорта, переписал в канцелярский талмуд фамилии, в завершение визита — содрал по пять баксов за каждый штамп транзитной визы. Судя по отсутствию квитанций и довольной гримасе, скрысил он в свою пользу не меньше половины.
— Дороговатый сервис, — укоризненно проворчал я.
Клерк в ответ развел руками, то ли призывая в свидетели своего Бога, то ли намекая на жадность начальства. Последнее, как наиболее правдоподобное, враз отбило мое желание качать права — на память пришли слова Вадим Титыча о больших возможностях большевиков в Пехлеви.
С формальностями покончили как раз к завтраку. Скромный свежий butterbrezel, он же крендель с маслом, под отличный свежесваренный кофе, стерли осадочек от мелкой коррупционной пакости, равно как и похмельную муть. В самом деле, мы с Сашей вместе, сыты, здоровы и свободны. Мы вырвались из СССР. Впереди целый мир! Что может быть лучше?
Пухлорукая официантка вежливо дождалась, пока опустеют наши чашки, и выставила прямо на барную стойку жестяную табличку «Fahrkartenschalter». Выразительно покосилась в нашу сторону — смешной спектакль, со вчерашнего вечера все местные посудомойки, собаки, кошки, и даже, верно, ослики у колодезного колеса, знают — на утренний рейс Junkers Luftverkehr Persien в Тегеран есть двое пассажиров. Оплата билетов — на что не пойдешь от скуки — отдельное действо. Сперва переквалифицировавшаяся в строгую кассиршу официантка настойчиво требовала английских фунтов, потом жаловалась на «никуда не годные доллары». В завершение водрузила на стойку счеты и принялась недовольно щелкать костяшками, как будто вычислить обменный курс сложнее, чем прикинуть расход топлива ракетой при полете на Луну.
На самом интересном месте, а именно поиске мультивалютной сдачи, в таверну вкатился Фриц. В широком кожаном реглане и пилотском шлеме, со сдвинутыми на лоб очками, его схожесть с Porco Rosso возросла до степени смешения. Не с этого ли пилота, в самом деле, пошло то самое, одноименное японское аниме?!
— О! Мой друг! — расплылся Фриц в улыбке, но не успел я толком ответь на рукопожатие, как он перекинулся на Александру: — Фрау Кирхмайер! — тут Фриц на удивление галантно потянулся поцеловать Сашину руку, — сегодня вы особенно очаровательны!
«Точно, прототип Porco Rosso» — констатировал я про себя. Тому поросячье рыльце тоже никак не мешало клеиться к фрау и фройляйн. Причем не сказать, что совсем безответно!
— Пойдемте, друзья мои, пойдемте скорее, — заторопил нас Фриц. — Мой «Wachtel» давно готов, ждем только вас!
Самолет с гордым именем «Wachtel», то есть «Перепел», оказался Юнкерсом, точной копией того, на котором мы прилетели из Баку. Одно лишь отличие — заднее сиденье снято, кожаная обшивка изорвана до лохмотьев, а весь салон, чуть не до верха, завален мешками с почтой и посылками. Сразу видно, заслуженная машина, летает каждый день, а не пылится месяцами в ангаре.
Старт прошел резко, Фриц, не иначе желая покрасоваться перед Александрой, набирал высоту с форсажем. Сам же перелет — вдоль разбитой гравийки, медленно извивающейся по зажатым между скучных рыжих гор долинам, быстро вогнал меня в дремотное состояние. Не помешала ни тряска, ни крены в порывах ветра, ни провалы в воздушные ямы.
Проснулся от толчка при приземлении. Лениво потягиваясь, опустил стекло окна, огляделся по сторонам. Наперерез подкатывающему на край поля самолету нагло вырулил черный открытый автомобиль. Водитель в кожанке и консервах очков, два пассажира-европейца в полувоенной хаки.
— Хьюстон, у нас проблемы…
— Ты про что? — удивилась Саша. Не дождавшись ответа, проследила мой взгляд: — Интересно, что нужно этим типам?
— За почтой спешат, может быть? Или посылкой… — я вложил в ладонь жены «последний шанс», записную книжку с вшитыми внутрь остатками смартфона, паспортом и деньгами 21-го века. — Ты тут пока посиди.
Наличие неотложного груза на борту, конечно, исключать нельзя. Однако для подобного нежданчика существует и другой, куда более страшный мотив. Я вытащил из кармана пиджака браунинг, передернул затвор, досылая патрон в ствол, спрятал обратно. Нахлобучил шляпу. Распахнул дверку кабины и полез на крыло. Пошатываясь от нервной дрожи и затекших в полете мышц, добрался до кромки, спрыгнул на ссохшуюся в бурый камень землю. Заметив меня, один из приехавших ловко перебросил свое тело через борт автомобиля; я сделал несколько шагов навстречу, с трудом переставляя налившиеся свинцовой тяжестью ноги.
Рябая рязанская харя не оставляла сомнений — товарищ передо мной наш, советский.
— Какая встреча! — загодя ощерился в ухмылке приехавший. — Алексей! Уж мы тебя искали-искали, искали-искали!
«Уж мы их душили-душили, душили-душили» — послышалась мне слова Шарикова.
Следом в памяти возник пограничный клерк-перс, за ним — выведенные в строчках канцелярского талмуда фамилии. Телеграмма в Москву. Быстрый, ясный и более чем однозначный ответ, отбитый посольским шифром резидентуре в Пехлеви и Тегеран. Отправка группы боевиков на захват. Хороших вариантов для нас с Сашей тут нет, выбирать придется между очень плохим и… зачем я обманываю себя?
Выбор сделан, выбора больше нет.
Несколько прошлых лет меня занимала одна простая мысль. Почему миллионы, попавшие под молот сталинских репрессий, не сопротивлялись при арестах? То есть, попросту не отстреливали чекистов как бешеных собак из своих законных наганов? Ведь огромная часть сгинувших в кровавом тридцать седьмом совсем не хлюпики-интеллигенты, не крестьяне, не зомбированные пропагандой комсомольцы, а прошедшие горнило гражданской бойцы, подпольщики, революционеры, руководители немалого ранга. Десятки, сотни тысяч опытных взрослых мужиков совершенно точно знали, чем них закончится ночная поездка в воронке на Лубянку или Шпалерку.
Пришел момент истины — я на их месте.
— Хватит ссать в лабутены!
Ладонь легла на рукоятку пистолета, палец нащупал скобу. Не вынимая руки из кармана, так же, как тренировался, я надавил на спусковой крючок. Бах! Глаза стоящего против меня чекиста полезли на лоб, рука — за пазуху, к оружию. Неужели я промазал с трех метров? Бах! Бах! Из шеи противника брызнула кровь, слава Николо Тесла, попал удачно. Хотя целился в живот!
Думать некогда, напарник заваливающегося на землю тела уже стоит в машине с наганом в руке. Доворот ствола в кармане… выстрел! Вместо «бах», и обжигающей руку струи газов — под пальцем никчемный, податливый металлический язычок.
Все. Поздно. Черный зрачок нагана в руке второго чекиста замер на линии моей груди. Сейчас будет выстрел! Не в силах смотреть на неотвратимо приближающуюся смерть, я зажмурил глаза.
Бах! Бах! Бах!
Боль, кровь… стоп! Где? Мучительно, буквально со скрипом, я разодрал веки. Мой несостоявшийся убийца скрылся где-то в глубине кузова машины, поверх борта торчит только судорожно подергивающаяся нога в щегольском кожаном сапожке. Водитель успел выскочить, и теперь дергал откуда-то из-за сидения карабин.
Чудо? Потом! Браунинг — вон из кармана! Передернуть… с двух дрожащих рук, бах! Бах! Бах! Все патроны, сколько там есть в обойме!
Как мимо? Почему водитель все еще шевелится? Почему продолжает елозить по капоту машины стволом карабина? Что делать? Бежать? Но куда?! Я беспомощно обернулся. Фриц стоял в открытом кокпите Юнкерса с огромным никелированным револьвером в руке. Прицелился, смешно вытянув руку вперед, ба-бах! Ствол вражеского карабина задрался в небо. Я бросился вперед, к врагу, отобрать, отвести, добить. Зряшний порыв — Фриц стрелял без промаха, угодил точно в лоб.
Подлетела зареванная Саша:
— Боже мой! У тебя кровь!
— Где?
— Постой, перевяжу!
Не слушая причитаний, я содрал с плеч дымящий полой пиджак.
Пуля скользнула по ребру с левой стороны груди, распоров только кожу и мясо. Боли не было, хотя моя новая, вчера пошитая в Баку сорочка быстро пропитывалась кровью.
Подошел Фриц, как обстоятельный и опытный солдат — сразу с бинтом и корпией. Попробовал сделать повязку, оттеснив Сашу, не смог, только фыркнул довольно, оценив вполне профессиональные действия моей супруги:
— Смотрю, у вас большой опыт, фрау Кирхмайер.
— Это что, вот недавно перебитую пулей артерию пришлось ловить… — похвасталась в ответ Саша.
Меня же занимало совсем другое:
— Как я мог промазать?!
— Первая перестрелка? — снисходительно похлопал меня по плечу Фриц. — Еще не такое бывает.
— Eдва не стала последней.
— Пока молодой, быстро зарастет, и место удачное, — Фриц выразительно подергал себя за остатки носа. — Считай, повезло.
— Если бы не ты, нам конец!
— Немцы всегда должны помогать немцам, — слова Фрица прозвучали как очевидная, не требующая пояснения истина. — Тем более, эти жидовские морды сами нарвались!
Я покосился на лишенные всякий семитских черт лица убитых, но возражать не стал. Только на всякий случай уточнил:
— Чекисты?
— Тебе виднее, ты им здорово чем-то насолил… нет-нет, ничего не говори, не хочу знать про ваши шпионские игры!
— Уважаемый Фриц, что нам делать сейчас? — вмешалась Александра.
— Доложим начальнику, — Фриц махнул рукой в сторону суетившихся возле домиков аэропорта людей. — Дело-то обычное. Налетели бандиты, хотели ограбить почтовый самолет. Пилот с пассажиром не растерялись, разбойников застрелили. Свидетелей найдем, полицию вызовем.
— Хм… — опешил я от такой неимоверной простоты бытия. — Их же опознают!
— Ты документы у мертвяков проверь по быстрому, да забери. Глядишь, так неизвестными и закопают до заката. А поймут, что русские, так беды нет — все обстоятельства против них!
— Моего мужа полиция не арестует да конца расследования? — забеспокоилась Александра, пока я торопливо выворачивал карманы чекистов.
— Разумеется, нет, — в голосе Фрица прорезалось искреннее недоумение. — С какой стати?!
— Паспорта у нас советские… пока что, — напомнил я, цинично выволакивая за ногу из автомобиля второго чекиста. — Нехорошо, подозрительно. Чего доброго, донесут в советское посольство, а те, по злобе и расстройству, за нашими головами новых ганфайтеров пришлют.
— Сильно ты их обидел!
— Я не злодей, просто мыслю творчески, — заявил я с самым невинным выражением лица. И тут же скривился на перебинтованный бок. — А-а-а-х! Больно-то как!
— Паспорта… да, серьезная проблема, — Фриц ненадолго задумался, затем вынес вердикт: — Ты прав, с ребятами из Назмие вам встречаться никак нельзя, у них большевикам сочувствует каждый третий.
Кто бы сомневался! Оставаться в Персии, тем более в столичном Тегеране, не стоит и лишней минуты. Я оценивающе попинал по колесу автомобиля:
— Как думаешь, выдержит ли эта колымага дорогу до ближайшей границы?!
— На третьем ухабе развалится, — скептически фыркнул Фриц. — Но! — он залихватски подмигнул Александре. — Для очаровательной фрау и ее отчаянного мужа у меня есть специальное предложение. Нашей компанией, кроме прочих, заявлен маршрут по требованию до Мохаммеры. Если вы купите билеты официально, я не смогу вам отказать в немедленном вылете.
— Спасибо! Вы снова нас спасаете! — рассыпалась в благодарностях Саша.
— Второй раз, как из петли, — подтвердил я.
Добрался до убитого водителя, правой рукой, стараясь не тревожить рану, прошелся по его карманам, и лишь затем уточнил:
— Мохаммера, это вообще где?
— Персидский порт, на юге, недалеко от Залива. Там большевики вас искать не станут, а точнее не смогут; в тех краях без позволения британских нефтяников и собака не гавкнет.
— Порт! Оттуда реально уплыть в Европу?!
— Или Америку, — улыбнулся Фриц. И тут же нахмурится: — Нужно поспешить, лететь восемьсот километров. Не шутка, мне на подмену потребуется второй пилот. Свечи заменить, добавить масла. Взять запчасти, поставить дополнительный бак… ты документы все достал?
— Нет у них ни черта! — я помахал в воздухе жидким пучком из мелких купюр и несерьезных на вид бумажек на фарси. — Может и впрямь бандиты?
— Тем лучше! Идем, пока за нами спасательную экспедицию не снарядили!
…На посадку в Мохаммере наш борт зашел в сумерках, уже после захода солнца. Шесть часов мы с Сашей провели в воздухе на мешках с почтой, всего с одной технической остановкой на каком-то пастбище. Шесть часов раздирающей раненый бок болтанки, жары, невыносимой бензиновой вони от установленной на место передних кресел бочки. Без еды и почти без воды — туалетом авиаконструкторы не озаботились.
Шесть часов свободы и счастья в объятиях друг-друга.
После неплохо оборудованных Пехлеви и Тегерана аэродром Мохаммера поразил меня запустением. По большому счету, на краю огромного, покрытого редкими клочьями жухлой травы поля не оказалось ничего, кроме выцветшей вывески и нескольких дощатых сараев.
При виде моего недоумения Фриц смущенно пояснил:
— Пока американцы строили трансперсидскую железную дорогу, мы сюда по два раза на дню летали. Были и комнаты, и пивнушка, не хуже чем в столице.
— Конкуренты запустили железку, — попробовал догадаться я. — Теперь все поездом катаются.
— Если бы, — смущение нашего пилота перетекло в презрительную гримасу. — Куда ами до нас, немцев!
— Ого! Неужели заокеанские инженеры спасовали перед персидскими горами?!
— Бракоделы и халтурщики! — взорвался негодованием Фриц. — Уложили в насыпь вместо камней и гравия песок, вот ее по весне дожди и размыли. И надо же было как раз в этот момент шаху с инспекцией прикатить. Состав сошел с рельсов, так ловко, что его две недели вытащить из грязи не могли. Персы, после такого конфуза, погнали ами пинками прочь. А толку с того? Денег на достройку нет. Теперь судятся за неустойки, работа стоит, рельсы ржавеют. Почту же нам выгоднее через Бушир возить, так хоть и в половину дальше, зато Исфаган и Шираз по-пути.
— Бывает, — без особой искренности посочувствовал я; транспортная логистика местных авиаторов меня волновала слабо. — Отель, выходит, вывезли за ненадобностью…
— Остатки местные подчистую растащили зимой, — вмешался в нашу беседу второй пилот. — Так что мы заночуем прямо тут, в ангаре. А вам лучше бы поспешить, пока совсем не стемнело.
— До порта сегодня уже не доберетесь, — подтвердил слова напарника Фриц. — Там, — он махнул рукой, — по дороге, километрах в двух, будет что-то навроде караван-сарая. В нем можно остановиться.
— Как мне вас благодарить за спасение?! — я рывком вытащил из кармана десяток купюр. — Пожалуйста, возьмите!
— Не надо, — резко отвел мою руку Фриц. — Вам нужнее.
Мне осталось лишь отсалютовать коротким поклоном:
— В темноте лучше видно светлых людей.
А Саша вдруг подскочила к Фрицу и расцеловала его обветренные щеки:
— Спасибо! Спасибо за все!
И ведь не возразишь… чертов Porco Rosso!
До персидской пародии на мотель мы доковыляли уже при свете звезд. Хозяева, завидев американские доллары, приняли нас неласково, а может, у них действительно оказались заняты все цивилизованные номера. Так или иначе, ночевать пришлось на вытертой кошме, брошенной на земляной пол глинобитной мазанки. Жестко, голодно, холодно. По темным углам шевелятся какие-то твари, мыши, пауки или тараканы; узнать точнее у меня не достало ни сил, ни желания. Ко всему прочему рана, которую после самолетной тряски пришлось кое-как перемотать, кровила и пульсировала нехорошей болью.
Бесконечный безумный день добрался до границы-полуночи; мы все же вырвались из смертельной передряги. Чудо? Везение? Очередная игра высших сил, закинувших меня в прошлое? Милость Богородицы, заступничества которой Александра просила в бакинском соборе? Случай, пославший нам Фрица и его большой револьвер? И самое важное — как избежать подобных эксцессов в будущем? Вот например, чего стоило попросить пилота высадить нас где-нибудь на дороге, недалеко от Тегерана? Следовало ли заранее, еще в Москве, позаботиться о серьезном оружии, патронах, специальной подмышечной кобуре? Или порочна сама идея использования самолета для побега из страны?
Не выдержал, поделился размышлениями с прильнувшей в нестрелянному боку женой. Вместе мы быстро добрались до точки бифуркации: а именно, наших фамилий в канцелярской книге. Подумать только, если бы я вовремя всунул купюру в лапу чиновника из Пехлеви… мы бы сейчас спокойно дрыхли в Тегеранском отеле — в ожидании утреннего авиарейса на Багдад. Три чекиста, живые и веселые, глушили бы в кабаке водку и лапали официанток. А мой бок — не терзала боль!
Как дешево решить проблему вовремя. Как дорого она может обойтись потом. С этой, далеко не оригинальной мыслью я провалился в сон, больше напоминавший болезненное забытье.
Утро не принесло облегчения. К усталости добавились жар, ломота в суставах, как icing on the cake — непонятная слабость. В аренде средства передвижения хозяева караван-сарая отказали, да еще в грубой форме, пришлось тащиться по душной жаре пешком. Несколько километров до города я одолел с трудом, то и дело опираясь на тонкую, но сильную руку Александры. Очевидно, мне требовался врач, но еще больше мне хотелось убраться из ставшей немилой Персии.
Порт за маленькими одноэтажными домиками открылся неожиданно. Я ожидал найти его на берегу моря, оказалось — причалы расставлены вдоль русла реки. Самый крупный терминал, ниже по течению, отведен под лоснящиеся нефтяными разводами танкеры. У среднего, грузового, пришвартованы четыре многоцелевых трампа. Пассажирский пуст, если не считать за корабли мелкие каботажные скорлупки.
— Последний бой, — попробовал пошутить я. — Он трудный самый.
— Дотерпишь до офиса пассажирского порта? — Саша с беспокойством оглядела мое залитое потом лицо. — Узнаем маршруты, расписание… или сразу в госпиталь?
— Фриц говорил, отсюда проще всего выбраться на грузовом пароходе.
— До них еще идти и идти.
В ответ я скорчил пафосную гримасу:
— Ни одной лишней секунды на земле продавшейся большевикам Персии!
— Сперва ты покажешься доктору!
— Хорошо, — сдался я. — Узнаем, куда и когда направляются те красавчики, — я кивнул в сторону трампов, — и сразу в больничку.
Повезло, по закону подлости, с четвертым, самым дальним плавучим железным амбаром. На вопль «hi, guys, where are you going?» я получил ответ, на который уже не надеялся: «Константинополь, сэр»! Помощник капитана, боцман или суперкарго, черт их разберет, озвучил на удивление вменяемую цену: «тридцать паундов за каюту, еда и вода своя, или как договоритесь с коком». На просьбу показать, где собственно нам предстоит обитать, он ткнул пальцем: «там». Затем, очевидно отнеся нас к заслуживающему доверия сорту людей, вытащил из ящика стола ключ: «номер пять свободен, сходите, посмотрите».
Ошибиться невозможно. Прямо посередине палубы, резко отличаясь от запущенных, но все же добротных надстроек судна, стоял набранный из грязно-белых досок балок, примерно такой, как ставят на стройках. Судя по количеству дверей и окон — кают эдак на шесть или восемь.
Изнутри — две затянутые в дерматин койки одна над другой, длинный основательный стол, шкафчик, окно. Строго, бедно, относительно чисто. А главное — безопасно. Осознание последнего факта как будто выдернуло из меня стержень. Не в силах стоять на ногах, я попробовал присесть, но вместо этого — позорно завалился прямо на пол.
«Неудобно вышло», — мелькнула, и тут же погасла мысль.
В себя я пришел от резкой боли в раненном боку. Надо мной, с окровавленным ножом в руке, нависал пожилой господин с роскошными седыми бакенбардами, из-за его плеча выглядывало испуганное лицо Александры. При виде моих распахнутых глаз господин вытянул откуда-то из-за спины бутылку с мутной коричневой жижей.
Протянул мне:
— Hold on! Drink up!
Я взял, послушно глотнул. Горло обожгло — градусов семьдесят.
— Еще! — потребовал господин.
Я повторил, пошло легче. Третий глоток вообще хорошо, четвертый…
— Хватит, хватит! — забеспокоился господин. — Куда в тебя лезет! — он вывернул бутылку из моих пальцев, я попробовал протестовать, но не смог, волна неодолимой слабости и безразличия кинула меня в новое беспамятство.
Кажется, сумрачное состояние не было постоянным. Я то и дело чувствовал, что меня тормошат, о чем-то спрашивают, копаются в ране, пытаются залить что-то в рот, или наоборот, дергают замокшие тряпки из-под задницы. Однако все эти пертурбации шли сами по себе, полностью в стороне от сознания — как будто в бесконечном страшном сне.
Обратно в реальность я выплывал медленно. Немудрящая обстановка каюты проступала из серой хмари буквально пиксел за пикселом, начиная с яркого пятна окна и заканчивая роскошной паутиной на грязном потолке. Но даже после обретения четкости мир не прекратил неторопливую раскачку. Пытаясь привести вестибулярный аппарат в порядок, я осторожно пошевелил ногами, затем попытался приподняться на локте, но рука подвернулась и я едва не скатился с койки. Хотел выругаться, но вместо слов смог выдавить невнятный сип:
— С-с-с-сьорт!
— Лешенька! — шею обвили знакомые ласковые руки, торопливые поцелуи прошлись по губам, щекам, глазам. — Очнулся! Живой! — Mister Branson! Richard! — Саша зачем-то перешла на английский. — Alex came to his senses!
— Awesome! — послышалось откуда-то из-за переборки. — It's the best news of the day! Wait a moment, I'm already coming to you!
— П-п-пить, — попросил я, кое-как проворачивая непослушный язык.
— Сейчас!
У моего рта мгновенно материализовалась огромная жестяная кружка, в нос шибанул густой запах куриного бульона.
— Пей, пей, свежий, часа не прошло как отварила, — голос Саши то и дело прерывался подозрительными всхлипами. — Весь пей, еще приготовлю!
— Ну что ты, не плачь! — я зарыл непослушные пальцы в волосы жены. — Свалился в обморок с недосыпа, подумаешь, эка невидаль!
В каюту после короткого стука ворвался уже виденный мной господин с бакенбардами, судя по всему, тот самый Ричард. Шмякнул на стол звякнувший металлом саквояж, водрузил на нос вытащенное из жилетного кармана пенсне, и только после этого поздоровался:
— I'm glad to see you alive, you're a lucky guy.
— Nice to see you too, — машинально ответил я, и сразу переключился на самое важное: — Did we leave that fucking country?
— Неделя минула! — вмешалась Саша по-английски, очевидно, Ричард русского не понимал вообще. — Утром вошли в Красное море.
— Так вот почему меня так трясет и качает, — наконец-то сориентировался я. — И стук машины слышен, и плеск, как я сразу внимания не обратил?!
— Сегодня ветер, не сильный, зато в борт.
— Красное море, значит? Кораллы… рыбки… оллклюзив, — невольно улыбнулся я воспоминаниям детства. — Как там моя рана?
— Она загноилась, — подозрительно серьезно ответил Ричард. — Пришлось чистить. Вы нас здорово напугали!
— Извините, не хотел, — пошутил я, но, поймав укоризненный взгляд Саши, сразу поправился: — Спасибо вам, доктор!
— Не за что, — небрежно отмахнулся тот. — Я ведь не настоящий доктор, я всего лишь зубной врач. Бор-машина, клещи, несколько зажимов — вот все, с чем я умею работать…
— Вы лучший доктор в мире, — пылко прервала его Саша. — Вы спасли Алекса!
— Право, не стоит преувеличивать мои заслуги, — смутился Ричард. — Вы сами бы справились, я видел, вы уверенно работаете с бинтом и скальпелем.
— Простите, — физиология настойчиво звала меня прогуляться. — Можно мне встать?
— Вреда не будет, только будьте очень осторожны, — включил строгий врачебный голос Ричард. — Мы с Александрой поможем.
Первые шаги дались мне тяжело. Однако уже ближе к вечеру я сносно передвигался без посторонней помощи. Лучшим лекарством стал соленый запах моря и вид далеких рыжих скал… все как когда-то, в далеком 21-ом веке. Пляжный бар Шарм-Эль-Шейха, первый в жизни алкогольный коктейль под присмотром родителей, и огромный телевизор, на котором две вмазанные девчонки с криками «нас не догонят» несутся по снежной дороге верхом на безумном, горящем грузовике. Знать бы где оно сейчас, мое далекое беззаботное будущее…
Про настоящее куда важнее знать иное — Саша не оплошала, вовремя, к тому же до безобразия дешево, подкупила портового клерка. Печать в паспорте есть, а вот записи в канцелярской книге нет. Если мы не наделаем глупостей — никакие чекисты никогда нас не вычислят. Удача по-прежнему с нами. Даже излишне болтливых пассажиров, и тех на борту трампа не оказалось, если не считать Ричарда и его молодой жены, красавицы-персиянки. Поэтому самым страшным нашим врагом стала жара и скука. Целыми днями мы сидели у борта в раскладных брезентовых креслах, в тени растянутого поверх кают и палубы тента, потягивали кислое, безжалостно разбавленное водой вино, жевали лепешки, фрукты, жилистую курятину, и конечно, болтали обо всем на свете.
Свои историю наш доктор не скрывал: в двадцать пять лет он поссорился с родителями и не придумал ничего лучше, как совместить полезное с приятным — смыться из дома на повышение квалификации среди лучших в мире немецких врачей. В Европу он заявился как раз в четырнадцатом, к началу Великой войны. Водоворот событий закружил, завертел Ричарда по городам и континентам — от Мадрида и Кейптауна до Мельбурна и Сингапура. Вот только в отличии от описанных Булгаковым в «Беге» недовзрослых имперских интеллигентов и генералов, ему не приходило в голову долгими тропическими ночами вздыхать о «родных спрингфилдовских березках».
Хороший зубной врач нужен всем, всегда и везде; Ричард не бедствовал нигде. Миллионов не заработал, однако приличный капитал скопил. Сумму он не озвучил, но как-то обмолвился: «хватит и нам с женой на сытую старость, и детей в люди вывести».
В ответ мне пришлось выложить выдуманную, то есть официальную историю. А чтобы Ричард не сильно интересовался далеким прошлым, я нажимал на описание зубоврачебной бормашины, «придуманной» инженерами нашего Электрозавода специально для вождей мирового пролетариата. Благо, принцип работы обычного для 21-го века турбинного наконечника мне, как всякому любознательному подростку, объяснили при лечении первого же кариеса. Приемы же работы и обстановка стоматологического кабинета врезались в память без дополнительной помощи.
Ричард выпытывал у меня подробности несколько дней, до самого Суэца. Я не отказывал, напротив, выдавал идеи и рисунки с энтузиазмом, точно так же, как недавно, в Москве, помогал Сергею Королеву. Ведь хорошие зубы нужны человечеству ничуть не меньше, чем ракеты.
Доброе дело не осталось безнаказанным. В порту греческих Салоник, перед финишным рывком в Константинополь, наш трамп на целый день встал к причалу по своим каботажным делам. Пока команда развлекалась такелажными работами, а кок закупал свежие продукты, Ричард успел добраться до остановившегося неподалеку советского парохода и закупить у капитана огромную кипу газет. У нас с Сашей случился праздник — прошлые три недели пролетели без единой новости из СССР. Это не учитывая того, что весь месяц перед отъездом, разрываясь между работой, доведением до ума изобретений и оформлением паспортов, я физически не успевал следить за прессой.
Развлечения хватило до самых Дарданелл. Нельзя сказать, что в страницах большевистских изданий появились какие-то свежие идеи, скорее наоборот — прошло серьезное углубление наметившегося ранее тренда. Редакторы и цензоры настойчиво и аккуратно гнали из медийного поля всякую политику. Центральные полосы посвящались исключительно достижениям народного хозяйства.
Не без лукавства, как водится. Крестьян, как класс, предпочитали просто не замечать. Вместо них о модных подсобных птичниках отчитывались московские гиганты индустрии. Питерские пролетарии строили коровники, а харьковские — свинарники. Донецкие шахтеры и металлурги напирали на выращивание кукурузы по новейшим заокеанским технологиям. Судя по бодрому тону и оптимизму, изголодавшийся народные массы встречали новую политику партии с неподдельным восторгом.
В итоге, из всех газет я сумел выжать только одну новую стратегическую программу с кодовым названием «Жилье-1935». Лозунг к ней прилагался простейший: «Каждой семье — отдельную комнату». К вопросу конструкции человейников большевики подошли крайне просто, вернее сказать, индустриально. «Истинным хозяевам» огромной страны предлагался один-единственный тип дома, точнее — комплекс из трех фанерно-каркасно-керамзитных двухэтажных домов, соединенных посередине крытыми галереями. Крайние здания отводились под сто шестьдесят больших жилых комнат, центральное — под столовую, кухню, котельную, туалеты, душевые, прачечную, детский сад и прочие ясли.
Эдакая суперкоммуналка. Большой шаг назад и в сторону от нормального городского жилья, с другой стороны, по сравнению с деревенской избой, комфортабельный рай.
Представить, каково жить в подобной суперобщаге, я не успел.
— Посмотри! — вдруг подсунула мне разворот «Литературки» Александра.
Голос ее подозрительно дрожал, поэтому я сначала отставил на палубу стакан с вином, и лишь затем взял в руки газету.
— Ба! Да это фото нашего Электрозавода, — обрадовался я знакомому фасаду на фотографии. — Никак собрали рекордный урожай картошки?
— Ты читай!
— «Герои среди нас»… — начал я с заголовка. — Нет, не про картошку, больше смахивает на перевыполнение квартального плана.
— Ниже, — снова поторопила меня супруга.
— «Мне довелось хорошо знать Алексея»… — выхватил я фразу из первого абзаца. — «Он всегда вел своих товарищей вперед, к новым трудовым свершениям и победам. Он никогда не останавливался перед трудностями, как и положено настоящему коммунисту». — Что?! Откуда там моя фамилия?! Они там что, все дружно рыковкой ужрались?!
— Еще ниже!
— «Оказал неоценимую помощь в изобретении нового сорта трансформаторной стали, который назван „Алексий“ в честь его имени, согласно единогласному решению трудового коллектива»… — выхватил я следующее предложение из текста. — «Был очень скромным, мы и подумать не могли, что по ночам он пишет роман о светлом коммунистическом будущем»… «очень удивились, когда узнали о решении Алексея уехать с женой за границу, но все стало ясно, когда мы узнали о его секретном правительственном задании»…
— Кокаин. Лучший в мире, колумбийский. От Пабло Эскобара.
Александра бесцеремонна перевернула газету и ткнула в фото на обороте:
— Тебе он никого не напоминает?
— Красный уголок, наш, цеховой… а вот бюста там не было. Погоди!
— Да-да. Твое лицо, не сомневайся.
— Бл…ть!
— Поздравляю, — ехидно хмыкнула Саша. — Тебя, кстати, наградили. Орденом Красной Звезды. Посмертно.
— Посмертно? За что?!
— За героизм, проявленный в ходе выполнении задания коммунистической партии. Иначе у нас не бывает.
— When I am dead, I hope it may be said: «His sins were scarlet, But his books were read», — продекламировал я заученную еще в камере Шпалерки благоглупость.
— Доктора не позвать? — вкрадчиво поинтересовалась в ответ Саша.
— Доктора не надо, а вот его дьявольская бормотуха нам явно не помешает.
— Ром у него в заначке, когда тебя резал, мне на два пальца налил. Хороший, барбадосский, сладкий такой.
— Попроси стаканчик? Побольше… пожалуйста!
В моих словах было больше шутки, чем реального желания нажраться, однако Саша приняла просьбу на полном серьезе. Отправилась в каюту к дрыхнувшему после обеда Ричарду, и скоро вернулась с початой бутылкой. А ближе к ночи, с помощью ричардовского giggle juice, буйной фантазии и разбросанных по тексту газетной статьи намеков, мы восстановили «полную картину» наказания невиновных и награждения непричастных.
Пока я высунувши язык бегал с оформлением загранпаспорта, Бабель таки издал отредактированного мной Хайнлайна. Свежеотпечатанная книга незамедлительно, через Кольцова, попала кому-то из кремлевских небожителей. Скорее всего к Бухарину, но нельзя исключать Рыкова или самого Сырцова. Главное, текст вождю… понравился! Так сильно понравился, что с олимпа Политбюро покатился категорический императив: автора во что бы то ни стало найти и наградить.
Из-за такой накладки остается только гадать, по какой причине за нами установили слежку на Октябрьском вокзале. Виноват ли в этом донос злодея-профорга, как я полагал ранее? Или у дуболомов из ГПУ не хватило интеллекта выделить из начальственного окрика «найти и наградить» последнее, а не первое слово? А может, боевики тегеранской резидентуры собирались всего лишь предложить мне вернуться в СССР — как уважаемому и популярному писателю? Хотя в последнее поверить совершенно невозможно: клетка нас ждала в любом случае. Стальная или золотая — неважно, тщательная проверка прошлого неизбежно закончилась бы расстрельным подвалом.
Успешный побег субъектов поиска из Тегерана поставил органы в совершенно идиотское положение. Автор так понравившейся вождю партии книги, как принято писать в советских газетах, «раскрыл свое гнилое нутро». Оказался контриком с поддельными документами, жестоким убийцей, и самое страшное: ренегатом, с потрохами продавшимся лживой западной демократии. Впору честно доложить «обнаруженные следствием факты»… да вот беда, настолько смелых чекистов попросту не нашлось. Зато товарищам достало фантазии на фабрикацию фейка. Меня задним числом зачислили в аппарат ГПУ, отправили на сказочное персидское спецзадание, и обрели великий подвиг, по результату — представили к правительственной награде. Для особой пикантности и достоверности выбили из актива Электрозавода признание трудовых заслуг. Причем выданная мне партийная рекомендация оказалась для фальсификаторов настоящим джек-потом.
Заграничной же агентуре спустили указание: любой ценой найти и уничтожить преступника с документами погибшего пролетарского писателя.
Мертвый герой удобнее живого.
Мы не станем разочаровывать комбинаторов. Умереть на бумаге — совсем не страшно.