Берлин, осень 1931 — весна 1932 (год и три месяца с р.н.м.)
Дородная тетка, за которой я стоял в очереди добрую четверть часа, наконец-то получила корреспонденцию и убрала свой затянутый в букле круп от древнего, затертого до блеска перила стойки.
— Bitte! — то ли поторопил, то ли поприветствовал меня усталый конторщик.
— Guten Tag, — я поспешно протянул ему аусвайс — серую, сложенную вдвое бумагу с фотографией и многочисленными идиотскими печатями.
Конторщик ткнул испачканным в чернилах ногтем в фамилию, подтянул уползшие к локтям нарукавники и направился к занимающей всю стену картотеке. Будет минут пять шариться по ящикам, а если письма до востребования для меня существуют — пойдет за ними куда-то за дверь, надо понимать, на склад.
Откроет шкаф со старым скелетом.
Два года, целых два года, а в памяти — как вчера. Прощальная ночь в Киле, сбитые в страсти простыни, жаркий шепот Марты: «я буду каждый день писать тебе». Мой лукавое, скрепленное объятиями и поцелуями согласие: «как доберусь до почты, тотчас отвечу».
Не сложилось. Подготовка к покушению на Сталина закрутила меня по Европе как канзасский ураган — домик баумовской Дороти; вырваться в почтовое отделение C14 на берлинскую Дрезденер-штрассе я не успел. Точнее, если не врать самому себе, не захотел. Нет видел ни малейшего смысла строить сердечные планы, когда Троцкий дает всего лишь один шанс из трех за наше с Блюмкиным благополучное возвращение из СССР. Мрачный прогноз, однако поразительно верный: после успешного теракта застрелен как он сам, так и Блюмкин, то есть из троих подельников — остался я один.
Повезло, можно сказать. Дважды «погиб» в бою, от белогвардейцев получил монумент на могилу, от большевиков — посмертный орден. При этом жив, здоров, еще и отдохнул, совсем как на курорте.
Хотя слово «как» тут неуместно. Турция летом, пусть даже в 1931-ом, и есть самый настоящий курорт. Конечно, не светские Канны, тем более, не сияющий огнями колоссальных отелей оллклюзив 21-го века. Просто ленивая, сытая, спокойная страна — особенно если не забредать в трущобы. Днем мы валялись на пляжах Принкипо, бразгались в ласковом Мраморном море, пили вино и львиное молоко в местных ресторанчиках. По вечерам, когда спадала жара, Александра таскала меня по променаду, освоившись там с последними веяниями моды — учинила набег на бутики и лавчонки Константинополя. Шок и трепет; после тотального советского дефицита любящему мужу нелегко выжить в городе доступного изобилия.
Тогда же, легко и без проволочек, разрешился вопрос с документами. Свои, на имя Хорста Киркхмайера, я просто-напросто выкопал из тайника во дворе дома, в котором Лев Троцкий держал оборону против боевиков Сырцова; теперь там небольшой частный музей. Было смешно увидеть в числе экспонатов стол, за которым когда-то ужинал, стул, на котором сидел. Мороз продрал по коже при виде избитых пулями стен и ступеней лестницы на второй этаж. Витрина же с бумагами откровенно напугала — там, под стеклом, на самом видном месте, лежал накиданный когда-то мной эскиз мины и пояснения к нему. Шутки в сторону, образец почерка на такой улике — достаточный повод навсегда прекратить писать по-русски.
Александру удалось легализовать вполне официальным путем. Мы с ней заявились в германское консульство с жалостливым рассказом об украденных на рынке документах. Я размахивал своим рейхпаспортом с фейковой въездной визой, аусвайсом и магистратским брачным контрактом, Саша интеллигентно промокала платочком уголки глаз; обычное дело для любой эпохи. Моего свидетельства оказалось вполне достаточно, клерк без лишних вопросов содрал штраф за утерю и выписал временный проездной документ. При всей внешней неказистости — его вполне хватило для пересечения транзитных границ, таким образом, до Берлина мы доехали с полным комфортом.
… Скрип несмазанной петли оборвал воспоминания.
В руках вышедшего со склада конторщика — неотвратимая как смертный приговор охапка писем. Еще три шага, и будет поздно… прочь, прочь наваждение! Побывать на краю света и тьмы, пройти через тюрьму, лагерь, множество смертельных переделок, а тут… мои руки сами собой вцепились в перила, давя мальчишеское желание сбежать, спрятаться за незнанием от вороха непривычных полусемейных проблем. Нельзя терять лицо перед самим собой. Отыгрывать обязательства перед Мартой придется до конца.
Я стоически принял под счет письма, сдул пыль с американских штемпелей. Расплатился за хранение и позволил конторщику стянуть все конверты шпагатом в аккуратную пачку. Затем — пошел искать тихое место.
Свободная от мамашек с колясками скамья нашлась неподалеку, в Беклер-парке. Не меньше четверти часа я вдумчиво раскладывал конверты по датам. Первые три, самые пухлые, наверняка с борта трансатлантического «Альберта Баллина», там прощупывается множество листов и ворох чувств. Последнее, от июля прошлого года, совсем тонкое. Нью-Йоркский почтмейстер погасил марку как раз в день уничтожения Сталина и рождения нового мира.
Читать переписку с начала или с конца? Странный вопрос! Я поднял июльский конверт и торопливо дернул край. Кружась как осенний лист, на колени скользнула фотография. Моя Марта. Она еще больше округлилась бюстом, то есть, согласно местным стереотипам, расцвела. Хотя осталась прежнему красива, этого не отнять.
На обороте скупые, ломающиеся строчки:
«Верю, ты не сгинул в своей холодной России.
Я люблю тебя, но я вышла замуж. Прости.
Завтра мы уезжаем в Хьюстон.
P.S. Нашего сына я назвала Алексом»
Сердце кольнула ревность и зависть. Кольнула резко, больно, но и только, чего-то подобного я всегда боялся и ждал. Уже не моя Марта — неимоверно практичная девочка, она все решила сама, за себя, за меня, за сына… щедрый прощальный подарок. Запутанный клубок житейских проблем развернулся в удобную для сматывания нить.
Разложенный на скамье пасьянс потерял всякий смыл. Было бы здорово устроиться у камина, в глубоком мягком кресле, со стаканчиком в руке, и неторопливо, по одному, кидать в жадное пламя письма. Пить сладкий ром и смотреть, как рассыпаются в пепле ставшие ненужными мечты, чувства, желания.
Жаль, нет в нашей арендованной квартирке камина, да и Александра, верно, не оценит мою ностальгию. Быстрыми движениями я с сгреб конверты в стопку, обвязал, надежно, крест-накрест. Подобрал булыжник, подсунул его под шпагат. До Ландвер-канала всего несколько шагов, миг, и тяжкий груз двух прошедших лет летит в в глубину. Вода смоет с бумаги чернила, растворит их в себе, вынесет в безбрежный мировой океан. И когда-нибудь их ничтожная частичка, верно, найдет Марту в далеком Хьюстоне.
Приподнял шляпу, культурно промокнул платком заливший лоб пот. Вроде сентябрь, жары уж нет в помине, и работа не тяжелая, однако в Хельсинки, на разгрузке баркасов с сахаром, я уставал куда как меньше! Ничего, — напомнил я себе, — от старого мира осталось немного. Вернулся к брошенной на скамье фотографии, вгляделся, стараясь запомнить облик той, кого, наверно, когда-то любил.
Кто красивее, Марта или Саша? Глупый детский вопрос, хотя… а ведь они чем-то похожи! Сменить прическу, подправить макияжем разрез глаз, сделать попухлее губы. Нет, вблизи не спутать, а вот издалека — вполне.
А если на маленькой фотографии?
— Бл…ть! — выматерился я на весь парк.
Кто в замшелом мюнхенском паспортном столе будет сличать изображение с оригиналом?! Много ли деталей можно рассмотреть на подклеенном в личное дело выцветшем трехсантиметровом кусочке картона? Если заявиться к клерку под вечер, в пасмурный день, еще и улыбаться пошире, готов ставить сто против одного — Саша без труда получит чужой аусвайс, а чуть погодя — загранпаспорт.
Марта ушла — да здравствует Марта!
До снятой на Дублинер-штрассе квартиры я решил добираться без спешки, пешком. Не из желания оттянуть объяснения — своих приключений в Германии я от жены никогда не скрывал — скорее мне хотелось до конца разобраться в собственных чувствах. Благо, затянуть прогулку в Берлине несложно: пока нашел половинную бутылочку приглянувшегося Саше итальянского Recioto, пока выбрал годный треугольник сыра, пока дождался от кондитера свежей выпечки абрикосовых пирожных — день склонился к вечеру.
Нужный дом отрылся в просветах рано пожелтевших листьев Английского парка. Уже неделю мы с Сашей в нем бытуем, а все равно, сколько вижу — столько удивляюсь, вспоминаю престижные новостройки России нулевых. Четыре высоких этажа под плоской крышей, добротный красный кирпич стен; глубокие угловые лоджии и смелые выступы балконов подчеркнуты широкими полосами белого и синего гипса. Самая маленькая квартира — полуторка, площадью сорок квадратных метров, если считать с кухней и ванной. В подвале — общая прачечная, в закрытом дворе — оборудована недурная детская площадка с качелями, горками и лазалками. Сложно поверить, что проект застройки микрорайона разработан аж до Великой войны.
Место не дешевое, пусть не центр, зато недалеко от метро, всего несколько кварталов от станции Сииштрассе, конечной, следующей за Леопольдплац. При этом считается левым в политическом смысле — в основном тут живут профсоюзные функционеры и высококвалифицированные рабочие. Соседи подсмеиваются сами над собой, называют квартал «красным бонзенбургом», однако жилистая рука Великой Депрессии дотянулась с противоположной стороны Атлантики — летом цены аренды обвалились чуть не вдвое. Мы сняли целую двушку за весьма умеренные шестьдесят марок в месяц.
— Почему так долго! — напустилась на меня с порога Саша.
— Вот, — я протянул ей извинительный пакет с продуктами. — Забежал в магазин по дороге.
— Ой, сладенькое, спасибо! — при виде знакомой этикетки жена мигом отбросила праведный гнев и потянулась к моим губам с коротким поцелуем.
— Там пирожные, не подави!
— Да они еще теплые!
— Абрикосовые, как ты люб…
— Вкусные, да?!
В интонации не вопрос, а целый вотум недоверия. Если муж, в кои-то веки, без подсказок и просьб позаботился о десерте — он наверняка виновен. Остается лишь установить, в чем именно, заодно — определить меру наказания. В случае сопротивления — применить ласковые пытки, в крайнем случае — оставить без ужина.
— Марта выскочила замуж в штатах, — не стал запираться я. — Свалила из Нью-Йорка в Хьюстон.
— Давно?
— Больше года назад.
— Ну-у-у. Проходи, раз так!
Гримаса на лице супруги как у леди при виде попрошайки, но в глазах прыгают веселые всепрощающие бесенята. Воистину, легко отделался. Даже подозрительно легко.
— Черт побери! — спохватился я. — Забыл штопор купить, придется опять пробку внутрь пихать.
— Придется, но потом.
— В смысле?!
— Я их нашла!
— Кого?
— Ухажеров! — Саша выдержала полноформатную драматическую паузу, и лишь сполна насладившись видом моей вытянувшейся физиономии, рассмеялась: — Деньги, конечно! Тридцать процентов тебе хватит?
Сброшенные с ног ботинки полетели в один угол, шляпа — в другой.
— И ты до сих пор молчала?!
Успешный побег из СССР открыл мне глаза — жена отнюдь не мечтает о тихом буржуинском счастье. Скромная профессорская дочка, дитя старого мира, погибла полтора года назад в окрестностях города Глухова. Сегодняшней, заново родившейся в купе поезда Одесса-Москва Александрой движет мечта сделать наш новый мир лучше и, одновременно, желание отомстить большевикам. Чувства в своей первоначальной основе точь в точь похожие на мои собственные, но раз в десять более сильные, яркие и отчаянные. Она готова на полную ставку, а мне… остается только надеяться, что не придется «ждать в прихожей, когда упадет дверь».
Имеются и дополнительные издержки. К примеру, показать себя мельче или трусливее — значит потерять любимую навсегда. Однако ирония момента состоит в том, что для доказательства мужества здесь и сейчас не требуется нанизать на копье дракона или переплыть океан на крышке от рояля. Пафос упирается в презренный металл, героизм сводится к смешному — способности зарабатывать проклятые рейхсмарки, баксы, фунты, франки. Много и быстро, оставшаяся после всех авантюр двадцатка тысяч долларов выглядит откровенно смешно в сравнении с нашими бонапартовскими планами. Так что в спальню, превращенную в кабинет, я не бежал, а можно сказать летел.
Предвосхищая мои вопросы, Саша еще с порога махнула рукой в сторону светящегося под фотоувеличителем светового квадрата:
— Смотри сам!
— Черт! — впопыхах, в полутьме от зашторенного окна, я едва не снес заваленный бобинами с пленками стол.
— Говорила тебе третьего дня, отодвинь к стене, — позлорадствовала мне в спину Саша.
— Завтра обязательно.
Как можно думать о подобных мелочах, когда перед глазами высветленная картинка чарта?! Ровная, как по линейке горизонтальная линия, провал на начале двадцатых, опять ровная, затем обрыв на начале тридцатых, и далее ломанными углами вниз, вниз и вниз до самого двухтысячного.
— Да это же… — начал я.
— Фунт стерлинга к золоту, — закончила за меня Саша.
— Когда?
— Через неделю, двадцать первого сентября объявят.
Я вскочил, облапил не успевшую увернуться жену, плотно прижал к груди и расцеловал.
— Ты мое чудо! Чуть-чуть не опоздали!
— Осторожнее! Не рви… пусти, сама расстегну…
Детали предстоящего обогащения мы сели разбирать на кухне часа через полтора — под вывезенным из Москвы образчиком луминизма, с вином и пирожными.
Всерьез, то есть по-настоящему, страдать от американской депрессии старый свет стал относительно недавно, массовые взаимные неплатежи начались не ранее лета 1931 года. Зато как! Весело, задорно, с огоньком — перефразируя классика, можно сказать: «призрак бродит по Европе — призрак дефолта». За какой-то месяц закрылись Данатбанк, Дармштадский и Дрезденский банки, Банк Бремена, и многие другие. Приостановились платежи, кредитование, выдача зарплаты. Повышение Рейхсбанком учетной ставки до семи процентов помогло слабо, до сих пор финансовая система Германии работает через пень-колоду, в полуручном режиме.
Страны поменьше и послабее, типа Румынии или Болгарии, в еще худшем положении, одна за другой приостанавливают обслуживание своих долгов, объявляют ограничения обмена валют на золото, взывают к патриотизму населения. Многие из тех, кто год назад потешался над банкротством СССР, сами сели в банкротскую лужу.
Можно без особого преувеличения сказать, что в старом свете осталось два материка стабильности, продолжающие менять бумажные деньги на драгоценный металл — государство-мировой банк Британия и государство-рантье Франция. Меняют с ограничениями — только на целые слитки, с проволочками, отсекающими большую часть частных лиц, тем не менее, их положение считается незыблемым. И более чем обоснованно — обе страны всадили невероятные ресурсы в возврат золотого стандарта. Без послезнания невозможно вообразить, что они своими руками разрушат дело десятка лет.
Казалось бы, на таком фоне играть на бирже против фунта стерлинга легко и приятно. Есть всего один маленький нюанс: золотой фунт не торгуется против золота, золотого доллара или франка. Он — стандарт! Использовать же в качестве опоры иные валюты страшно — вдруг при крахе фунта они рухнут еще сильнее? То есть, занять и продать фунты на имеющиеся у меня доллары несложно, однако профит в тридцать процентов — обидно малый бонус для настолько убойного инсайда. Стыдно не удвоить, а то и не утроить стартовый капитал. А вот как именно это сделать… пришлось идти на крайние меры, то есть обратно к фотоувеличителю, штудировать учебники экономики 21-го века. Не сразу, не быстро, но метод помог — ближе к полуночи у нас сложилась более-менее рабочая схема.
Утро следующего дня застало меня в отделении Рейхсбанка на Хаусвогтейплац. Снаружи — монументальное трехэтажное здание, украшенное колоннадой и античными барельефами, изнутри — никакой солидности. Длинный, уходящий куда-то за угол ряд окошечек с двухзначными номерами а-ля Сбербанк, серые уставшие клерки против мешкотных, подавленных депрессией обывателей. В прокуренном воздухе разлита боль, как будто тут не твердыня национальной экономики, а церковь в разгар чумного мора. Если не хуже — немцы перестали приносить в банки свои деньги, напротив, они приходят закрыть счет с последней сотней марок, справиться, осталось ли хоть что-то после выписанных бакалейщику или доктору чеков, вымолить ничтожный кредит.
Говорить о размещении депозита в центре Берлина не опасно, но неловко, совсем как о веселой пирушке у постели желудочно больного; с первых же слов я невольно перешел на полушепот:
— Мне бы… приобрести у вас надежные бумаги.
— Векселя? — клерк оторвал глаза от пересчета мелких банкнот. — Или облигации?
— Лишь бы в цене не падали…
Клерк понимающе закивал головой: тема обвала фондового рынка в 31-ом году близка каждому, не потерял деньги лишь тот, кто их не имел вовсе.
— … и процент побольше, — поспешно добавил я второе желание, не столько нужное, сколько естественное для разыгрываемой роли.
— На какую сумму?
— Чуть более двадцати тысяч долларов.
— Ого-го!
Сумма далеко не фантастическая — примерно соответствует десяти миллионам рублей 2014 года. В доброе время с такими деньгами особого внимания в банке не сыскать, а тут — клерк ощупал внимательным взглядом мою шляпу с лентой модного цвета, новый пиджак, надолго задержался на портфеле из кожи крокодила. Так, верно, он добрался бы до ботинок, да помешала стойка. Колесики однорукого бандита в упертых в меня глазах крутанулись в комбинацию джек-пот, звякнули в лоток воображаемые монетки. Лицо растянула улыбка… всего на несколько секунд: жирные комиссионные не положены обычному операционисту.
— Вам следует обратиться к господину управляющему, — сухо проинформировал меня клерк. — Его кабинет в конце зала, направо.
— Спасибо, добрый человек, — поблагодарил я в ответ.
Мысли занимало другое — неужели можно вот так, запросто, попасть к управляющему Рейхсбанком Ялмару Шахту, автору преступной, но при этом гениальной комбинации с векселями МЕФО? Надежда продержалась недолго, ровно до скромной таблички на двери — в учебниках будущего века ни за что не напишут про обычного «управляющего залом». Секундой позже пришло понимание абсурдность самой идеи — увидеть легендарного немецкого главбанкира face-to-face, очевидно, ничуть не проще, чем встретить Германа Грефа в районном отделении Сбербанка.
— Мир справедлив, — наставительно отметил я сам для себя. — Клерк не получит комиссионных, я не увижу Шахта.
Постучался и не дожидаясь ответа толкнул дверь. Занимающий кабинет долговязый, похожий на перекормленного кузнечика молодой человек сосредоточенно крутил миниатюрную рукояточку Мерседеса. Не автомобиля, понятно, а арифмометра, но такого навороченного, что стоит десятка фордовских малолитражек. Пришлось обождать, зато после, переписав результат операции в журнал, молодой человек охотно отвлекся от своего важного дела и оказался необыкновенно любезен. Жаль только, заниматься моим вопросом по-существу не стал, ограничился ролью провожатого. Как я понял из его объяснений, солидным клиентам типа меня положена вип-переговорка и личный помощник, статус которого в рейхсбанковской иерархии повыше, чем у иного «управляющего».
От повышения класса сервиса я отказываться не стал. Уютно устроился в обитом сюжетной тканью кресле и собирался в полной мере насладиться — o tempora, o mores — видом раздавленной в пепельнице недокуренной сигары, когда в комнату просочился аромат дорого одеколона, за ним — улыбка, а следом и сам герр помощник. Оптимизм с его лица можно было соскребать ложкой и мазать на хлеб вместо маргарина.
Герр представился, доброжелательно потряс мою руку, и тут же метнулся к антикварным шкафам красного дерева, вытаскивать папки с проспектами. Не прошло и пары минут, как на месте пепельницы с сигарой раскинулся фулл-хауз из железных дорог востока и запада США, медных рудников Чили, шахт Рейна-Вестфалии, алмазов Южной Африки, судоверфей Круппа и прочих ценных бумаг. Двузначные купоны возбуждали алчность, качественная цветная полиграфия радовала глаз, ровные колонки цифр доказывали точность отчетов. Рейтинги от «Big Three» недвусмысленно намекали на полную безопасность инвестиций.
— Мы составим для вас идеальный диверсифицированный портфель, — то и дело приговаривал герр помощник.
Я в ответ косплеил испуганную блондинку:
— Насколько это надежно?
— Всего-то по две тысячи долларов на каждую из десяти облигаций? — удивлялся герр. — Куда уж надежнее!
— Не проще ли взять что-то оно, но без риска банкротства? — возражал я.
— Средняя доходность вашего портфеля составит не менее десяти процентов годовых, — гордо парировал герр помощник. — Если вы не против чуть-чуть рискнуть, то можно постараться получить двенадцать процентов, или целых пятнадцать!
— Банкротство любого из эмитентов уведет портфель в убыток.
— Исключено! У нас собраны лучшие в мире компании!
— Вчера я прочитал в газете…
— Да вы посмотрите на их рейтинги!
Дожидаться, когда в ход пойдет тяжелая терминологическая артиллерия типа дюрации или показателя выпуклости кривой доходности, я не стал:
— Меня устроит любой вариант по вашему выбору, но с одним условием.
— Все что в человеческих силах!
— Под залог бондов мне нужен краткосрочный займ с разумным процентом. Месяца на два… лучше сразу в фунтах, их в Египте берут куда более охотно, чем доллары или марки.
Герр помощник опал как озимые. С щек стек лоск, из голоса — елей. Зато во взгляде прорезалось что-то похожее на уважение. Он рухнул в кресло напротив меня, молча вытащил из ящика стола невзрачный лист с зелеными разводами, толкнул в мою сторону:
— Вот.
— Внешний заем Германии, золотой, в долларах, номинал тысяча, — прочитал я вслух. — Хорошо, только вот купон маловат, всего-то семь процентов.
— На самом деле еще меньше, — недовольно поджал губы герр помощник. — Эти облигации торгуются дороже номинала, так что к погашению выйдет не выше четырех процентов годового дохода.
Признаться, никакого доверия ни к Рейхсбанку, ни к немецким ценным бумагам я не испытывал, да и величина купона меня ни грамма не интересовала. Тем не менее, после беззастенчивого проталкивания токсичного высокорискованного шлака, повод для троллинга упускать не хотелось:
— Вы только что обещали мне десять процентов и более!
— Понимаете ли, — ничуть не смутился герр помощник, — все дело в спреде, то есть разнице между ценой продажи и покупки. Обычно наши клиенты покупают бонды с целью держать их десятилетия, до последнего купона. Вы же хотите получить под них деньги на короткий срок…
— Что же это меняет?
— Если вы не погасите займ вовремя, нам придется продать ваши бумаги. При этом спред, скорее всего, окажется больше прибыли банка.
— А внешний государственный заем…
— У него чрезвычайно широкое обращение в Соединенных Штатах, а потому минимальный залоговый дисконт.
«Вот хитрый лис! Вывернулся!» — восхитился я.
— Сколько же?
— Восемь процентов. Войдите в наше положение, кроме спреда на банк ложатся все риски, время сейчас неспокойное…
— Государство не погасит свои же бонды Рейхсбанку? — укорил я герра помощника.
— Хорошо, — сдался тот. — Я берусь договориться с руководством на особые условия. Пять процентов вас устроит?
— То есть, за бумаги стоимостью двадцать тысяч вы дадите мне на девятнадцать тысяч наличных?
— Минус плата за сам кредит, за два месяца она составит примерно один процент.
— То есть разница между купоном и вашим кредитом два процента годовых, и я ничего не теряю на конвертации. А что, выглядит неплохо!
— Вы хорошо разбираетесь в финансах.
— Депрессия научила пфенниги считать, — состроил я печальный образ. — Раньше не думал про такую малость, а сейчас приходится. Мне же для бизнеса деньги не постоянно нужны, а только весной и осенью, так что на ваших условиях я за год выйду в плюс тысячи на полторы марок.
— Если бы все коммерсанты в Германии умели управлять своими активами столь же деликатно, как вы, Герр Кирхмайер…
«Они бы давно разорились на ваших скрытых комиссиях», — продолжил я про себя. Вслух же пришлось произносить другое: — Родители, к счастью, не поскупились на мое образование.
Последующее действо не отняло много времени. Мне принесли чашечку кофе и сигару, герр помощник оформил договор — достаточно простой, без модных в будущем ста страниц дополнительных условий мелким кеглем. Подозрительных моментов я не обнаружил. Сделка проста как мычание буренки — занял фунты стерлингов, обязуюсь вернуть с процентом. Номинированные в долларах бонды фигурируют всего лишь как залог, причем не суммой, а физически, количеством конкретных пронумерованных бумаг.
Расстались мы с помощником весьма довольные друг другом. Его ждал долгожданный обед, меня — Deutsche Bau- und Bodenbank, в котором нужно повторить весь процесс еще раз — на сумму, уменьшенную предыдущей сделкой. И так десять или двенадцать раз, по возможности в разных банках, до тех пор, пока положенный в фундамент пирамиды капитал не съежится до ничтожной суммы.
Девальвацию фунта стерлинга мы с Сашей ждали как явление Спасителя.
Британское правительство не подвело.
Выждав для приличия неделю, я заявился в оказавшийся на вершине выстроенной пирамиды банк с подешевевшими английскими деньгами в кармане. Забрал единственный бонд и там же, совершенно нагло, продал его, сразу обменяв доллары на фунты. Ни одного возражения или, хотя бы, злого взгляда в ответ — клеркам и персональным помощникам совершенно наплевать на доходы компании. Их волнует исключительно собственная комиссия, а она от каждой транзакции только растет.
Больше всего повезло герру помощнику из поставленного мной в фундамент пирамиды Рейхсбанка. Через него я открыл для трейдинговой компании «Quantum Leap» аккаунт и завел на него пятьдесят тысяч долларов.
Больших на первый взгляд денег хватило всего лишь на несколько дней. Примерно половину сожрал залог у приличного брокера на NYSE, четверть пошла на блек-джек и шлюх, то есть офис с мебелью, телефоном, телеграфом и длинноногими секретаршами. На сами биржевые торги удалось выкроить сущие гроши.
Дорого, хлопотно, однако… играть на бирже иначе — значит напрашиваться на серьезные неприятности. Для такого вывода оказалось достаточно понять принцип работы местных «брокерских» фирм. На самом деле, большая их часть совсем не брокерские в понимании 21-го века, они скорее похожи на игорные дома или «кухни» Форекс. Участник в них торгует не против рынка и других игроков, а против… самой фирмы. То есть, мой выигрыш означал проигрыш «брокера». Последний, конечно, дорожит репутацией — это все, что у него есть — но лишь до определенного предела. Стоит «рыжим кудрям примелькаться» и в лучшем случае — начнут отказывать в ставке. В худшем — подловят, ограбят, а в качестве награды за щедрость — закопают на пару метров под землю.
Моя предыдущая шортовая спекуляция на первом раскате Великой Депрессии прошла благополучно скорее случайно, чем закономерно. Точнее сказать, мне на руку сыграли два фактора. Во-первых, из-за желания получить максимальное плечо, я обратился сразу к полудюжине «брокеров», так что для каждого мой выигрыш стал большим, неожиданным, но в общем и целом — не экстраординарным. Во-вторых, каждый из этих плутов был абсолютно уверен — сорвавший куш новичок гарантированно вернется к игре на следующий день, максимум через неделю. А уж тогда — непременно просадит все до последнего пфеннига. Так бывало в их практике тысячу раз… надеюсь, мой случай не подорвал в них веру в бесконечную глупость человечества.
Первая сделка «Quantum Leap» прошла в самом начале октября, в разгар биржевого праздника. «Рынок наконец-то нащупал настоящее дно», — капсом кричали заголовки газет. «Вчера мы увидели восемьдесят шесть по Dow», — осторожно высказывались эксперты. — «Ниже падать некуда, мы ожидаем конец медвежьего тренда». Инвесторы и быки просто радовались: — «Buy The Fucking Dip! Усредняй! Занимай! Успевай! Завтра будет дороже!»
И правда, акции рванулись на север чуть не по проценту в день. Учитывая плечо — наш счет рос на глазах. Уже к ноябрю, удачно отработав пару небольших откатов, мы сумели удвоить стартовый капитал.
* * *
— Кого там опять принесла нелегкая?! — напустился я на открывшую дверь в кабинет секретаршу. — Ведь предупреждал, не беспокоить до начала торгов в Нью-Йорке!
— Герр Кирхмайер, пришел журналист, — побледнела она. — С фотографом.
Новенькая, всего боится — страшно потерять работу в зимнем Берлине 1932 года.
— Ну и зачем этим продажным шкурам понадобился наш «Quantum Leap»?
— Интервью у вас просят.
— Для газеты?
— Сказали из журнала, — секретарша сделала три робких шага вперед, выложила мне на стол визитку и тут же робко отпрянула назад.
— Экономика за неделю, — узнал я знакомый логотип. — Хорошо хоть не Бэ-Цет!
— Я им откажу?
— Непременно! Сошлись на тяжелые переговоры со стратегическим инвестором из Занзибара. Пусть приходят за чертовым интервью в пятницу, мне придется приболеть… где-нибудь за городом. Глядишь, так и отвяжутся.
— Будет сделано, герр Кирхмайер! — повеселела секретарша.
— Только смотри мне, аккуратно!
Шутливо погрозил пальцем и опустил глаза в отчет, всем своим видом изображая ту самую крайнюю степень занятости, которая должна распугивать журналистов в радиусе трех кварталов от офиса. Пробежался взглядом по строчкам и впился нерасчетно огромную, семизначную, обведенную красным карандашом цифру итога.
Представил в красках все возможные последствия и поспешно крикнул вслед проскользнувшей за двери девушке:
— Грета, подожди! Проводи господ журналистов в переговорку. Подай им кофе с булочками, ну, ты же лучше знаешь, что полагается нашим дорогим гостям.
Берлин, к сожалению, не видавший виды Wall Street. Тут тяжело избежать внимания бизнес-сообщества и прессы, заработав игрой на бирже больше миллиона долларов менее чем за полгода. Детские уловки, ссылки на занятость или болезнь не помогут — акулы пера умеют ждать. Закроешься, отгородишься секретарями — примутся искать компромат, цепляться за слухи и домыслы. И ладно бы мы с Сашей имели безупречное прошлое, так ведь наоборот, трудно придумать более удобную для инсинуаций фактуру: появились из ниоткуда, ни родственников, ни коллег, ни, хотя бы, старых школьных товарищей. Русский акцент, опять же, в карман не спрячешь. Недели не пройдет — выдумают страшную историю про агентов Коминтерна и золото ВКП(б).
Или того хуже — доберутся до Берхтесгадена. От лачуги настоящего Кирхмаера уж развалин не сыскать, однако запись о его смерти при большом желании можно отыскать в церковной книге. С Мартой не лучше — узнать ее девичью фамилию не слишком сложно, вытащить в Берлин какую-нибудь старую подругу — реально. Замять и то, и другое при наличии больших денег не составит особого труда, не такой уж серьезный криминал мы учудили по меркам Германского рейха. А вот если во время скандала потянется хвост из триэсэрии и, не дай великий Гальвани, всплывет фамилия Обухова… ох!!! Тогда нас не спасет никакая охрана.
Большевики развернулись тут на широкую ногу. Они рассматривают столицу Германии как свой глубокий тыл, Hinterland. Имеют право — коммунистическая партия легальна, в 1930 году за Тельмана подано аж пять миллионов голосов, в Рейхстаге прочное третье место, 77 кресел. В самом центре Берлина, с контрактом на десять лет, под клуб советской колонии арендован трехэтажный особняк. Днем там работает пионерская организация, по вечерам на фасаде сияет багровым пламенем огромная звезда и буквы «Roter Stern». Мобилизовать на ликвидацию убийцы Сталина сотню или тысячу боевиков для Политбюро сущий пустяк.
Для спасения от этой напасти категорически мало заботливо выращенной бородки а-ля Мигель Унамуно, недостаточно короткого ежика седых волос и массивных очков. Скандал, эпатаж и забота о простых немцах должны стать моим кредо. Листья прячут в лесу — неувязки прошлого легче всего утопить в газетной шумихе настоящего. Пусть бездельники гадают, что за сюрприз я выкину завтра, а не пытаются проверить, по каким буеракам меня носило вчера.
К журналисту и фотографу, парочке, здорово смахивающей на Бартелби и Локи из «Догмы», я вышел через добрую четверть часа — надо показать, как сложно миллионеру оторваться от его высокодоходных дел. Представился, поздоровался, с улыбкой и за руку, крайне демократично плюхнулся в кресло рядом, за тот же самый низкий столик.
Начали по-светски, издалека, с погоды. После очевидного консенсуса — «Scheißwetter» — я аккуратно перевел тему на трудное детство в баварских горах, суровую, но прекрасную природу, алкоголика отца и строгую русскую мать. Многословно, нудно до зевоты, только успевай записывать. После такой прелюдии у них отвалится всякое желание копаться в моем прошлом.
Где-то примерно на моменте живоописания сбора валежника под угрозой схода снежной лавины журналист не выдержал, заглянул в блокнот со списком вопросов и, отодвинув в сторону приличия, выпалил как на духу:
— Ходят слухи, что вы за три месяца заработали десять миллионов долларов!
— Врут! — нервно рассмеялся я в ответ. — И двух не взяли.
— Ох! Да это же в самом деле огромные деньги! Какое чудо вам помогло?!
— Система! — многозначительно воздел я вверх палец. — Новейшая японская система!
— Дайте хоть крохотный намек, — взмолился журналист.
— Покажем вам все! — я не поскупился на самую качественную улыбку. — Мы отобрали у штатовских биржевых игроков достаточно; пора дать возможность заработать другим немцам, — как бы оговорился я, но сразу поправился, — прежде всего, мы должны помочь нашим с вами соотечественникам.
Играть краплеными картами нужно честно, то есть, давно пора поделиться с common people успехами Quantum Leap. А то конкуренты-спекулянты с обоих берегов Атлантики косятся недобро, того и гляди обвинят или в злостном инсайде, или в подписании с нечистой силой пакта о разделе NYSE; еще неизвестно, что страшнее.
— Все покажете?! — взревели хором журналист и фотограф. — Нам!!!
— Пойдемте в наш ситуационный зал, — поднялся с кресла я. — Хотел получше подготовиться, но если вы уже пришли, зачем откладывать?
Первое, что меня вышибло из колеи в начале серьезной биржевой торговли — практически полное отсутствие графиков. В тридцатых годах, даже в самый страшный кризис, метод Buy&Hold считается единственной порядочной стратегией, держать акции несмотря на любое падение их стоимости — священный долг настоящего инвестора. Всякая другая позиция порицается как антиобщественная, разрушающая доверие и несовместимая с эффективной экономикой. Оценку сделанным капиталовложениям тут принято делать долгосрочно, в разрезе лет, а то и десятилетий; соответственно, видеть движение цены внутри дня, недели или месяца не требуется вовсе.
Профессиональных спекулянтов относительно мало, и это совершенно фантастические люди. Они привыкли представлять движение рынка прямо по цифрами с ленты телеграфа, не утруждая себя подпоркой в виде удобного чарта. Полагаю, каждый из них легко мог бы научиться играть в шахматы вслепую.
В связи с отсутствием нужных талантов, я сразу двинулся по пути прогресса. Арендовал офис с большим, квадратов на сто залом. Нанял рабочих обклеить все стены лучшей в мире португальской пробкой. Разлиновал все в тонкую сеточку, заготовили кнопки, ленточки красного и зеленого цвета. Нанял полдюжины толковых девушек и обучил их строить… привычные для книг 21-го века графики-пятиминутки с японскими свечами. По ним можно в реальном времени отслеживать не только направление, но и силу движения за целую неделю.
Идея оказалась не только рабочей, но и масштабируемой. За несколько наш месяцев ситуационный зал успел приобрести совершенно футуристический вид. В центре мы соорудили что-то типа боевого мостика управления — приподнятый на полметра подиум, на котором несколько трейдеров сидят у стоек с телефонами в специальных мягких креслах. Напротив них «выставлены» шесть оперативных мониторов с наиболее интересными акциями из индекса Dow. Боковые стены заняты часовыми чартами — это наш архив глубиной в несколько месяцев. Тут уже не только свечи, головастые парни с университетскими дипломами вывешивают окрашенным в разные цвета шпагатом инструменты технического анализа — скользящую среднюю, полосы Боллинджера, каналы Кельтнера, высчитывают и выделяют уровни поддержки и сопротивления. Совсем как на мониторе компьютера, только очень большом и страшно медленном.
В процессе нет ничего принципиально нового: математика на уровне семнадцатого-восемнадцатого века, то есть, вполне доступная для расчета с помощью бумажки, карандаша и логарифмической линейки. Да и сами по себе свечи науке вполне известны, хотя, почему-то, используются исключительно в Японии.
Практический эффект от всего этого шаманства… прямо скажем, сомнительный. То есть, хорошо запомнив график Dow справа налево, я мог предсказывать будущее более-менее достоверно. Без послезнания, или слева направо, получалось намного хуже. Наши трейдеры не устают хвастаться своими небывалыми успехами в торговле по новой системе, однако я-то знаю точно — без задумчиво-необязательных рекомендаций «гуру» они бы наломали немало дров, то есть, загнали кучу позиций в убыток.
Основная проблема, как водится, обнаружилась в головах. Жизнь и наставники долгие годы вбивали в подкорку трейдерских мозгов непреложную аксиому: «продажа без покрытия годится только для коротких спекуляций». Вечная позиция в шорте им кажется совершенно противоестественной, на каждом падении они ищут точку, в которой нужно перевернуться, откупить акции, открыть лонг. Мне едва ли не каждый день приходится тыкать пальцем в подходящие для падения паттерны. С одной стороны смешно, с другой — получается вполне обоснованно, технический анализ страшно удобен для манипуляций, в одной и той же картинке несложно отыскать подтверждение любого движения цены.
Вид ситуационного зала произвел запланированный der Wow-Effekt. Более того, в точку попали первые же слова фотографа:
— Scheisse! Герр Кирхмайер, вы гений, вы обогнали весь мир на сто лет!
«Только на пятьдесят», — хотел возразить я, да вовремя одумался, надавил на страшно модный в Веймарской республике патриотизм: — Мы, немцы, всегда умели привести в правильный порядок хоть цифры, хоть чувства.
— Не то что бойкие ребята по ту сторону океана, — с лету подхватил нехитрую мысль журналист.
— Дураки и деньги должны расстаться, — добавил я глупого пафоса. — Математический порядок Эber alles!
Выслушав признательный смех я продолжил экскурсию:
— Как вы знаете, цены на фондовом рынке двигают люди, а значит, прогнозирование будущего теснейшим образом связано с человеческой психологией. К моему великому сожалению, эта область исследована немецкими учеными совершенно недостаточно. Однако есть все основания предполагать, что усредненная реакция продавцов и покупателей на изменение рыночной ситуации имеет тенденцию повторяться раз за разом, паттерн за паттерном.
— Золотое дно! — сдавленно просипел фотограф.
— И вы готовы рассказать… — с опаской вторил ему журналист, не забывая при этом выводить быстрые каракули в своем блокноте. — Нам? Всем?!
Самое время поиграть в благородство:
— Я не считаю себя вправе обогащаться в одиночку в такое трудное для нации время!
Выпущенный через несколько дней специальный номер «Экономики за неделю» взорвал околобиржевой мирок как «Толстяк» — Нагасаки. Объяснение выдающихся успехов Quantum Leap на фоне стремительно сползающего на последнее, сорокабаксовое дно Dow вышло… чересчур эффектным. Фотографии «паттернов теханализа» свели с ума привыкших к скудной меловой доске инвесторов и брокеров. На нас мешками посыпались мольбы, проклятья, предложения последних ста марок в управление и ультимативные требования миллионных пожертвований. Телефоны звонили не замолкая ни на минуту; полиция выставила охрану на входе в офис.
Спасение от напасти пришлось искать в «полном» раскрытии секретов фирмы. Самым простым способом — выступлением зале Кролль-оперы с лекцией «об анализе ценных бумаг по методу герра Кирхмаера». Билеты продавались в пользу безработных Берлина, невероятно дорого, от ста до пятьсот марок за место. Все равно случился полный аншлаг. Спекулянты-неудачники, они же будущие, завязшие в неудачно купленных акциях инвесторы, не только заняли все кресла, но и толпились в проходах. Многие стенографировали и фотографировали. После основного доклада — почти три часа мучили меня провокационными вопросами.
Легче не стало — обсуждение нюансов биржевой игры выплеснулось на страницы бульварных газет, которые, наплевав на преддверие мартовских президентских выборов, безжалостно выкинули с первых страниц грызню политиков. Возможность гарантированного современной наукой обогащения захватила публику. Предостережения и призывы к осторожности оказались тщетны, кажется, в какой-то момент моя известность переплюнула самого Гинденбурга.
В попытке хоть как-то удержать ситуацию под контролем, я занялся троллингом — запустил в бурлящий котел новостей не менее полудюжины чудесных «уток». Первая, и самая безобидная, приводила нерушимые доказательства того, что я внебрачный сын шефа 13-го гусарского Нарвского полка и одной из русских великих княжен. Сам шеф, он же благополучно здравствующий в Голландии экс-кайзер второго рейха Вильгельм II, комментарием сие откровение не удостоил. Недовзрослые обыватели кинулись обсуждать сей казус в кнэйпе, биргартены и прочие бройхаусы, серьезные люди покрутили пальцами у виска.
Так и повелось. Дешевые писаки таблоидов буквально упивались разоблачением старой развесистой клюквы и придумываем новой, еще более невероятной, кислой и ветвистой. С каждым апдейтом ситуация вокруг прошлого, настоящего и будущего Quantum Leap становилась все смешнее и безобиднее. Единственное, что меня по настоящему заботило — нарастающее недовольство горе-спекулянтов, расстроенных постоянными проигрышами «по системе Кирхмаера».
Выручили стервятники с Wall Street. Где-то месяц спустя после моей презентации, они сообразили, что услуга «построения графиков» более чем востребована и может продаваться за немалые деньги. Патентов же на свое изобретение глупый немец-филантроп не оформил, значит — его можно грабить. Шумиха вокруг Quantum Leap как по волшебству затихла, неожиданно выяснилось — все придумано до Кирхмаера! Более того, система торговли «по свечам» уже давно доступна в крупных брокерских конторах Нью-Йорка, Чикаго, Лондона, Берлина и прочих столиц. Плати за сервис «смешную» сотню баксов в месяц и разглядывай, пока не надоест, увешанные цветными ленточками стенды.
Кто другой может и обиделся бы, а мы с Сашей на радостях закатили для себя и преимущественно женского коллектива роскошный корпоративчик на третьем этаже Кафе Йости, что на Фридрих-Эберт-штрассе. Кроме прочего — отметили превращение скромной трейдерской компании Quantum Leap в респектабельный паевой фонд Quantum Fund. Шаг не столько выгодный — лишняя ответственность не привлекала ни меня, ни Александру, сколько вынужденный — ближе к маю 1932 года нашим управлением собралось примерно три миллиона долларов своих денег и чуть более десяти миллионов средств пайщиков, размещенных у нас под двадцать процентов от прибыли.
Жить бы да радоваться… в огромной бочке меда нашлось ведро дегтя. Всего одно, но дегтя не простого, а красно-бело-черного.
Для вмешательства в политические процессы оказалось категорически недостаточно одних лишь денег, понадобились люди и время. Или, хотя бы, только время. Если бы мы смогли идеологически давить Гитлера и НСДАП с 26-ого года! Да черт с ним, с 26-м, справились бы и в 29-ом. Завели нужные связи, профинансировали полезных политиков и партии, сняли кинофильм, купили радиостанцию и две-три массовые газеты.
Поздно!
Слишком поздно. Весной 1932 года останавливать миллионами марок, долларов или фунтов рвущегося к абсолютной власти Гитлера — все равно что кидать гальку в накатывающую на берег волну.
Последним предупреждением для нас с Сашей стали выборы президента Германии. Они состоялось 13 марта, точно так же, как и в истории старого мира. Результат вышел… слегка иной. Пауль фон Гинденбург победил в первом туре, набрав 51,2 процента. Адольф Гитлер — вытянул 32 процента. Последний призер гонки, товарищ Тельман, едва перевалил за 10. То есть, цифры на пару процентов изменились в ту или иную сторону, второй тур не понадобился, но не более того.
На этом фоне нам с Сашей как-то неожиданно стала очевидной абсолютная лживость учебников будущего в части «Гитлер пришел к власти демократическим путем». Тогда как события, разворачивающийся на наших глазах, имеют совершенно противоположный смысл. Да, НСДАП действительно получила на выборах в Рейхстаг 1930 года 37 процентов голосов. Это много, очень много, однако абсолютно недостаточно для создания тоталитарного Третьего рейха. Ведь лидер победившей партии остался в никчемной оппозиции. Хуже того, ему ничего не гарантирует захват даже половины кресел — серьезные изменения в конституцию пока что вносятся исключительно квалифицированным большинством в две трети голосов.
Следовало бы назвать кабинетной интригой безответственных демократов случившееся в старом мире назначение Адольфа Гитлера Рейхканцлером, да только реальность намного циничнее — как раз где-то к началу нового, 1933 года боевики СС и СА будут полностью готовы брать власть силой. Старик Гинденбург всего лишь сделает хорошую мину при плохой игре — отодвинет подальше в сторонку демократические процедуры и назначит на пост главы исполнительной власти будущего фюрера нации. Успокоит совесть, между новым, уже совсем не «пивным» путчем и правительством «национальной концентрации» выберет «наименьшее» зло.
Политические ошибки подобны туберкулезу: их трудно обнаружить и легко вылечить в начале болезни, их легко диагностировать, но очень трудно лечить в конце. То есть, монархиста-фельдмаршала нельзя обвинить в злодейском потакании нацистам, он действительно хотел сделать как лучше: сдал нацистам три жалких министерских портфеля из более чем десяти. Решил размолоть обозревших сверх всякой меры уличных путчистов в бюрократических жерновах, запутать казуистическими бумагами, наконец, выставить фюрера виновником нескончаемой безработицы и нищеты, ровно таким же, как все прочие парламентские болтуны-политики. Простой, надежный, многократно испытанный план. Получилось же… нет, не как всегда, а намного хуже.
28 февраля 1933 года, буквально на пепелище Рейхстага, Гитлер истерикой, штурмовиками и угрозами безжалостного большевистского терроризма, вплоть до «отравления общественных кухонь», протолкнет через паникующего Гинденбурга декреты «О защите народа и государства» и «Против предательства немецкого народа и происков изменников родины». Временная мера, согласно которой «допускаются независимо от установленных для этого законных пределов» ограничения чуть не всех конституционных свобод. К этому «маленький» довесок: разрешение правительству вести законотворческую деятельность и брать на себя управление в федеральных землях, если там возникнет угроза общественному порядку.
Так начнется «управляемый путч». Нацистские полицейские и отряды вспомогательной полиции из числа CA и СС тут же поднимут красные флаги со свастикой над официальными зданиями по всей стране. Штурмовики станут надзаконной властью. Коммунистов загонят в глубокое подполье. Кого-то из чиновников и депутатов уговорят — идея уничтожения «красной своры преступников до последнего человека» близка немалому количеству немцев. Других запугают. Третьих просто арестуют, а то и убьют. Организуют непрерывную трансляцию речей Гитлера на улицах крупных городов, проведут массу митингов, демонстраций и факельных шествий. Заставят лавочников вывесить во всех витринах плакаты со свастикой. Разгромят и разграбят офисы социал-демократов, уничтожат тиражи их газет. Но при неимоверно жестоком прессинге, полном контроле прессы и патрулях СА вокруг избирательных урн — добиться на выборах 5 марта более чем 43 процентов голосов они не сумеют.
Для окончательной депарламентаризации Веймарской республики понадобится последний шаг — «Закон о защите народа и рейха», передающий чрезвычайные полномочия рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру. На пленуме, в присутствии вооруженных до зубов боевиков СС и СА, свежеизбранные депутаты побоятся артачиться. Торопливо разменяют остатки конституции на собственную жизнь и свободу; их коллеги-французы 18 брюмера Наполеона успели хотя бы избить. Против, смело и бесполезно, проголосуют лишь 84 члена СДПГ.
Падать легко.
20 марта Гиммлер откроет концлагерь Дахау. 10 мая культурные и образованные немцы начнут публично жечь несоответствующие идеологии нацизма книги. 7 апреля, по «Закону о восстановлении профессионального чиновничества», уволят всех госслужащих неарийского происхождения. 22 июня по обвинению в национальной измене запретят СДПГ. 14 июля распустят вообще все политические партии за исключением НСДАП. 12 ноября Германия проглотит насмешку над парламентскими выборами — бюллетени с единственным кружочком для галочки. Весной следующего, 1934 года «законодатели» оформят в легитимную форму «Защитный арест» политических противников, по которому в тюрьмы попадут десятки тысяч «несогласных». В августе объединят посты рейхсканцлера и рейхспрезидента, выйдут из Лиги Наций. В 1935 — примут тексты присяги членов НДСАП лично к фюреру и «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести», фиксирующий разделение населения Германии на граждан и бесправных подданных.
Вопрос встал ребром.
Или — крайние меры, или — билеты на трансатлантический лайнер.
Если бы не жена… трудно быть богом.
Наверное, я бы сломался, выбрал второй, легкий и безопасный путь. Стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?
Александра не колебалась. В первых числах июня мы оставили офис Quantum Fund на попечение заблаговременно нанятого директора и сорвались в отпуск, на «родину», в горы Баварии. Как бы писать книгу о секретах биржевой торговли.