Настоящие арбалетные болты умели делать только на Дебри — маленьком островке вулканического происхождения, расположенном далеко от основных торговых путей Сухоморья. От пустыни Джабах до самой горы Шура изделия дербийских ремесленников по праву считались лучшими.

Древко болтов длиной с локоть, вырезанное из мертвянника — редкого растения, росшего исключительно в низинах к северо-западу от давно потухшего Дербийского вулкана, — вымачивалось в специальном растворе, формулу которого мастера ревностно хранили, передавая из поколения в поколение. Длинные и тонкие как акульи зубы стебли мертвянника росли прямо из застывшей лавы, и от природы были крепки и гибки, к тому же из-за полного отсутствия листвы и коры обрабатывать их не было никакой надобности. А уж после годового вымачивания древко из такого дерева и вовсе становилось крепче гранита, приобретая приятную тяжесть, удивительную гладкость и чёрно-коричневый благородный оттенок.

Наконечники мастера-островитяне изготавливали из лучей плавников копья-рыбы — полых трубчатых костей, которые тщательно подбирались под каждое древко, плотно насаживались на его тонкий конец и остро затачивались с одной стороны. Прочности и надежности такого наконечника позавидовала бы сама сталь.

Оперение болтов, являясь их отличительной особенностью, позволяло распознавать умельцев. Материал — от гусиных перьев до пергамента. Раскраска — от ярко-оранжевого до неприметно-серого. Количество и длина перьев — от двух длинных до восьми коротких. Каждая дербийская мастерская имела своё оперение, служившее клеймом мастера, и горе тому, кто по глупости либо по недомыслию вознамерится копировать особенности изготовления признанных мастеров.

Немому Го нравились болты мастерской Подножия. Самые короткие из всех, что мастерили дербийские арбалетчики, они были немного тяжелее остальных. Широкий втульчатый наконечник чуть ли не на треть туго насаживался на древко, а оперение с двумя перьями из тонкой медной фольги прекрасно держало баланс при полёте.

Таких болтов у немого оставалось всего восемь. Остальные — отакийские — лёгкие берёзовые с медными наконечниками, способными пробить лишь тонкую кольчугу, и с оперением из вороньих перьев, — неплохие, но весьма недолговечные. Такие продавались на каждом шагу, любой купец побережья торговал ими. А вот дербийские болты, да ещё изготовленные мастерами Подножия, достать случалось довольно редко. Практически невозможно.

Го перебрал в колчане оставшиеся болты. Осмотрел каждый — ощупал острие, пальцем провел по матовому дереву, любовно коснулся благородной зелени медного оперения. Сложив обратно в маленький кожаный колчан, легонько похлопал по нему ладонью. Сейчас их должно было остаться шесть, но судьба распорядилась так, что два не были использованы по назначению.

Тогда, в самом начале зимы, под утро выпал первый снег, и копошащаяся на площади толпа выглядела как грязное пятно на белом пергаментном листе. Прячась за трубами на покрытой поземкой крыше, немой видел всё. Видел, как наспех возводили эшафот с четырьмя большими висящими крюками. Видел, как городской гарнизон, оцепив набережную, выстраивался в живой коридор для прово́да приговорённых. Видел, как первым по этому коридору на помост вывели старика Борджо.

Вложив в ложе дербийский болт, прищурив глаз, арбалетчик отыскал на эшафоте его изможденную фигуру, облачённую в ветхое рубище и, зафиксировав её между медных перьев, навёл арбалет.

Дарио Борджо разительно отличался от того толстобрюхого генерала-гвардейца, каким некогда знавал его немой. Вожделение и сластолюбие исполнили своё пагубное дельце. Иссохшее тело, грязные редкие волосы, трясущиеся ладони. Всегда неприметное и без того бескровно-землистое лицо, ныне полностью превратилось в бледно-синюю маску живого трупа. Коллекционер детских локонов и прядей сейчас стоял перед вопящей толпой с непокрытой головой, и слипшиеся от засохшей крови седые пакли едва прикрывали изъеденную коростой лысину.

Немой подумал, что, наверное, сейчас гнусные некогда пухлые пальцы дяди Дарио высохли и превратились в корявые скрюченные обрубки. И взгляд уже не такой похотливый как раньше, а по-стариковски потухший, вялый. И слюна течет не от вожделения прикоснуться к юному пышущему здоровьем телу, а из-за больного желудка. И штаны влажны не от чрезмерной фонтанирующей похоти, а из-за примитивного недержания простуженного мочевого пузыря. Человек, ранее называвший себя заботливым «старшим товарищем», сейчас был неспособен позаботиться даже о себе самом.

Над сгорбленным, одетым в рубище смертника, полумёртвым старцем возвышался такой же старик в чёрной судейской мантии, и именно для него предназначался второй болт с древком из мертвянника вымоченного на острове Дерби.

Вторым был судья Домини. Го не видел его глаз, но знал — их цвет темно-болотный. Он прекрасно помнил этот взгляд цвета стоячей воды. Бездушный, пронизывающий, сверлящий до самого темени.

Немой стрелок опустил оружие. Много лет искал он случая, чтобы холодная сталь стремени арбалета была направлена в кого-нибудь из этих двоих. Но видеть перед собой сразу обоих, и в тот момент, когда один казнит другого — то была великая удача.

На эшафоте стояли два старых приятеля — один приговоренный к казни, другой зачитывающий смертный приговор.

Последний раз немой видел их вместе двадцать лет назад, в коридоре королевской опочивальни. И вот теперь снова вместе — два состарившихся предателя. Разница в одном, гвардеец был слишком глуп, чтобы использовать своё предательство с необходимой корыстью, судья же оказался более разумен и последователен — выигрывал сполна, время от времени предавая прежних хозяев в угоду новым.

Тогда, в год переворота, сорокалетний королевский арбитр Тукан Домини не был седым как сейчас. Густая угольная шевелюра ниспадала на его широкие плечи, плавно сливаясь с такого же цвета атласной судейской мантией. Он был немного старше своего приятеля Дарио, но всегда выглядел крепче и моложе.

В тот раз из королевской опочивальни они вышли втроём — судья Тукан, командир королевской гвардии Дарио Борждо и наместник Лагерон Хор. Маленький Себарьян слышал, как все трое, напряжённо надрывно дыша и гнетуще стуча каблуками, прошли по коридору и остановились у окна, за тяжелой занавесью которого притаился он. В оцепенении прижавшись к плотной портьере, мальчишка различал лишь голоса, но отчетливо понимал, что происходит и кто говорит.

— Главное, не мешкать, — прерывисто-дрожащим тенорком повторял Тукан, пытаясь скрыть смятение.

На лестнице грохотало оружие, звенели шпоры, слышалась солдатская ругань. Тяжёлая душная смесь пота и перегара резала глаза. Зычный бас, прокатившись эхом, бодро отрапортовал:

— Ворота закрыты!

— На женскую половину, — приказал Борджо. — Живо!

— За мной! — крикнул кто-то из солдат, и стук тяжелых сапог, удаляясь, загромыхал по ступеням.

— Проклятая семейка! — рычал Хор, командуя им вслед — В живых никого не оставлять!

— Так и будет! — отчеканил звонкий голос.

— Что там?! — выкрикнул в окно Борджо.

— Королевские гвардейцы! — донеслось с улицы.

— Проклятый мятежный король! Я выбью из него дух! — негодовал Хор. — Где мои парни?

Под окном звенели мечи, кричали раненые.

— Тащите сюда Тихвальда! — прохрипел Тукан срывающимся голосом.

Себарьян затаил дыхание. В конце коридора послышалась возня, чьи-то быстрые, неровные шаги, глухой металлический стук, тихая брань.

— Они думают, что спасут своего недокороля! — орал Хор не в силах остановиться.

— Успокойся, — нервно процедил Тукан. — Сейчас они получат его.

За окном, нарастая и множась, слышалась суета, топот копыт, испуганное конское ржание, гвалт голосов, зловещее лязганье доспехов. Внезапно совсем рядом раздался треск расколовшегося дерева и звон разбитого витража — стрела, пронзив наличник, впилась в оконную раму.

— Твари! — выкрикнул Хор. — Мятежные недоноски! Вот ваш король! Любуйтесь!

У мальчишки, перепуганного до смерти услышанным, подкосились ноги. Голова закружилась и, чтобы не свалиться на паркет, он оперся спиной о стену, держась руками за пыльные складки толстого бархата.

— Братья! — рядом послышался голос отца.

Гомон внизу превратился в ураган человеческих голосов:

— Смотрите, наш король!

— Смерть предателям!

— Король жив!

Взбешенный Лагерон Хор, пытаясь перекричать толпу, орал в ответ:

— Он уже не король вам!

— Смерть тебе, Хор! — угрожающе кричали снизу.

— Я вырву ему сердце! — в ответ яростно кипел наместник.

Себарьян окаменел. Кровь застыла под тонкой бледно-розовой кожей, детские пальчики сжались в кулачки. За плотной тканью шторы стоял его отец. Мальчик интуитивно чувствовал его присутствие — его неровное дыхание, напряжение сильных мускулов, зловещий скрежет зубов. Рядом сипло, воровато дышали эти трое — недавняя его свита — прилюдно объявившие отца мятежником, не подчинившимся воле трусливого большинства. Их большинства.

— Вам не победить, — басовито проревел отец. — Мятежники — это вы и есть.

— Закрой рот! — крикнул Хор.

— Да уймешься же ты, наконец? — нетерпеливо выругался судья.

— Что дальше? — подал голос Борджо. — Мои люди ждут приказа…

— Погоди, ты, — перебил его Тукан, — с гвардией нам сейчас не справиться.

Командующий обескуражено замычал:

— Как это? Сейчас я…

— Что ты? Командир без войска… — в голосе судьи слышались насмешливые нотки, — твои солдаты никогда не уважали тебя. Они верны только ему, и тебя первым насадят на пику.

Сопя словно загнанный боров, Борджо молчал.

— Чего ухмыляешься? — звучал рев Хора, — ты, Тихвальд Кровавый! Кровавый!

— И сегодня только укреплю своё прозвище, — отрезал король, сдабривая раскатистым хохотом сказанное. — Посмотрю, как стервятники выклюют глаза из ваших пустых голов, торчащих на пиках. Солдаты! Режьте их!

— Кто-нибудь закроет ему рот?! — крикнул, вышедший из себя Хор. — Нет! Сейчас я лично выброшу его из окна.

Зычный голос наместника срывался на визгливый фальцет, что свидетельствовало о его крайнем возбуждении.

— Это решило бы многое. Убьёшь короля — станешь королём, — послышался скрипучий голос Домини.

Судья стоял ближе всех к портьере, за которой прятался Себарьян, и мальчик слышал его лихорадочное болезненное сопение.

— Хочу посмотреть, кто первый поднимет руку на короля, — презрительно произнёс Тихвальд.

— Гвардейцы! — крикнул Хор гудящей внизу толпе, — я оставлю его в живых, если присягнете мне, вашему новому королю, на верность!

— Смерть самозванцу! — гул голосов, бурлящий словно море, нарастал и силился.

— Это глупо, — прошептал Тукан. — Остаётся только кровь.

Некоторое время из-за портьеры доносились лишь зловещее гудение толпы за окном, нервное шарканье подошв по паркету, натужное кряхтение, прерывистый утробный голос наместника: «Давай, же… давай…», после чего лихорадочное копошение, сдавленный хрип, глухие удары.

С грохотом что-то повалилось на пол, следом послышалась тихая ругань судьи и перешептывание, в котором мальчик не разобрал ни слова. А затем он увидел, как из-под занавеси по натертому до блеска полу выползла жуткая темно-красная лужица и медленно подобралась к его ногам, намочив носки замшевых туфелек.

— Ах… — непроизвольно выдохнул он и мелкая дрожь прокатилась по детскому тельцу.

— Кто там? — Рука в перчатке уверенно одёрнула портьеру.

— Ты? — Борджо оторопел.

Себарьян поднял глаза и увидел, как за спиной дяди Дарио, над лежащим в кровавой луже телом отца, склонились судья и наместник. В стороне поджидал высокий худой незнакомец, каждый палец которого был унизан дорогим перстнем.

Тукан поднялся. Вытирая окровавленный кинжал и пряча его под мантию, произнёс:

— Вот так находка.

Мальчик диким волчонком смотрел на мужчин.

— Что за мальчишка? — крикнул Хор безразлично. — Гоните прочь!

— Интересный мальчишка, — пробормотал судья, с пристрастием разглядывая находку.

Потеряв и без того мизерный интерес к найденышу, наместник выкрикнул через окно гудящей внизу толпе:

— Получайте своего короля!

В следующую минуту он и незнакомец подняли за руки и ноги отяжелевшее тело Тихвальда, перекинули его через подоконник и, свесив головой вниз, сбросили прямо на пики королевских гвардейцев.

Ужасающий нечеловеческий вой эхом разорвал небо. Стрелы градом полетели в окно. Звон выбитого витража, треск рассыпающейся рамы, веер щеп и стеклянных осколков, летящих на головы упавших на паркет цареубийц.

— А теперь за дело! — выкрикнул Хор, вынимая меч, бросаясь вниз по лестнице. Судья и гвардейский командующий остались лежать под окном.

Тукан поднялся первым. Вытер о мантию испачканные в кровавой луже руки и покосился на притаившегося в углу Себарьяна.

— Хочешь мне что-то сказать? — проскрипел он, заглядывая мальчишке в глаза.

— Я убью тебя, — в тихом детском шёпоте слышалась такая решимость, что по потной спине Тукана пробежался неприятный холодок.

— Не ты ли его учил стрелять, бестолковый ты салдафон? — прорычал он, из-под сдвинутых бровей поглядывая на Борджо.

— Что ты хочешь этим сказать, — огрызнулся тот. — Я не стану убивать шестилетнего мальчишку.

— Желаешь, чтобы я сделал это?

— И ты этого не сделаешь. — Борджо попытался придать голосу твёрдости, но это ему плохо удавалось. — Прошу, хватит с нас убийства его отца.

— Только посмотрите на этого святошу. А ты не думал о том… — судья присел рядом с мальчишкой, — что волчонок будет мстить, когда вырастет? Посмотри, как пить дать. Уж поверь, я таких знаю.

— Он славный мальчик. Смотри, какой ангелочек, — натянуто улыбаясь, прощебетал Борджо противным сюсюкающим тоном, — правда, Себарьян? Ты же понимаешь, что дядя Дарио и дядя Тукан не хотят тебе зла.

Командующий потянул к мальчишке влажную пухлую как перебродившее тесто руку, но тот отпрянул, словно ошпаренный.

— Чего ты боишься, дурачок?

— Не стоит, Дарио, — судья придержал Борджо на локоть, — оставь его. Посмотри, как он смотрит. — Опустился перед мальчишкой на колено и подвёл итог: — Это растет наш враг.

— Не говори так, Тукан.

Предвидя недоброе, командир гвардейцев пытался всячески выгородить мальца. Несмотря на присущее всем соглашателям раболепие перед сильными мира сего и непомерную жадность к деньгам, Борджо был, как и большинство латентных извращенцев, весьма сентиментальным и слезливым. Мальчишка ему нравился давно, потому командующий иногда позволял себе некоторые — возникающие спонтанно, вследствие мгновенно нахлынувшего желания — крохотные знаки внимания, такие как улыбка, леденец, похвала, в надежде, что с взрослением навязываемая дружба превратится в нечто большее. К шестилетним мальчикам он старался до поры до времени не прикасаться, любил немного постарше. Лишь проходя мимо, облизывался, делая пометки на будущее.

— Я не детоубийца… но ничего не поделать, — судья скривился, будто надкусил гнилое яблоко.

— Отдай его мне, — с надеждой просительно-заискивающим тоном проблеял Борджо, — я ручаюсь…

— Послушай, друг мой, — раздраженно возразил судья, — Ты командовал гвардией Конкоров лишь потому, что приходишься двоюродным братом сумасшедшей королеве. Ты с нами, потому что за тебя попросили. Хоть мы с тобой и приятели, но… ты, друг мой, бесполезен. Чем ты можешь поручиться, и почему я должен удовлетворить твою просьбу?

— Но какой смысл его убивать? Я уверен — этот мальчишка не опасен. Бастард Тихвальда никогда не будет иметь никакого права.

— О каком праве ты говоришь? Мы только что убили короля, чтобы посадить на трон Хора, который Конкор по крови. В этом мальце та же кровь. Может, когда-нибудь, так же как и мы, кто-то решит, что надо кого-нибудь убить, чтобы этот ублюдок с королевской кровью занял трон? Может, этими «кого-нибудь» будем мы с тобой?

Но Борджо не слушал. Его разрывало от желания. Он впился в трясущегося в лихорадке Себарьяна влажными поросячьими глазками.

— Прошу, отдай мне это невинное дитя, — заикаясь, он несколько повысил голос, но тут же осекся и затравленно вдавил голову в плечи. — Ручаюсь, он сделает всё, что ты прикажешь. Поверь, Тукан, ты не пожалеешь.

— Вижу, ты не особо печешься чтобы не пожалеть самому. Желание сильнее логики, так?

Некоторое время оба молчали. Судья тусклыми глазами задумчиво разглядывал Себарьяна, затем махнул рукой, соглашаясь:

— Хорошо, он твой. В чём-то ты прав, волчонок ни на что путное рассчитывать не сможет. Но все же… для твоих… гм-м… утех он любой сгодится, — судья поморщился от сказанных слов. Став на одно колено, вынул кинжал, которым убил отца и склонился над испуганным ребёнком. — Сдается мне, немой королевский ублюдок все же лучше ублюдка говорящего.

* * *

Не так немой арбалетчик представлял себе эту встречу, но судьба подарила лучший её вариант. Два старика на эшафоте не заслуживали быстрой смерти. Лишь долгой, мучительной, позорной.

Когда Дарио Борджо, извиваясь в предсмертных судорогах, повис на крюке, и толпа на набережной одобрительно ахнула, Го вдруг показалось, что старый развратник заметил его, сидящего на крыше. Было бы здорово, если бы так и было. Хотя, бывший командующий королевской гвардией вряд ли узнал бы в лучшем стрелке восточного побережья того маленького королевского бастарда, которого три года готовил к «дружбе» с собой. Вспомнилась его любимая фраза:

— Дети подобны медленно распускающемуся розовому бутону, и лишь умелый садовник помогает ему полностью явить миру свою красоту.

Так эта похотливая тварь, считая себя умелым садовником, старшим товарищем, другом и учителем, растлевала умы десятилетних мальчиков и девочек, которых для него похищали на столичных улицах тайные поставщики детских неокрепших душ.

Го поднял оружие, прицелился — теперь пришло время судьи Тукана. Зоркий взгляд немого различил чуть заметно тронувшую иссохшие скулы улыбку. Вспомнились и его слова:

— Красивые глаза достались ублюдку от матери-шлюхи. Жаль лишать…

И хотя старый приспособленец имел отличный нюх на ситуацию и всегда умудрялся быть в нужном месте в нужное время, принимая правильные решения, тогда он просчитался, оставив мальчишке глаза. Спустя много лет судья Тукан до сих пор не ведал об истинной причине исчезновения двух его несовершеннолетних дочерей. Тогда тоже шёл первый снег и немой подумал, что как раз в такой морозный день убийца его отца именно в нужном месте и в нужное время.

На эшафот вывели второго приговорённого. Сильно хромающего смертника в грязно-сером походном плаще. Глубокий капюшон скрывал его лицо. Го прикинул: если судья упадет с дербиским болтом в виске ещё до провозглашения приговора, это может оказаться спасением для несчастного хромого. Хотя, зачем? Пусть старый цареубийца последний раз потешит своё самолюбие.

Из толпы послышались требовательные возгласы:

— Кто таков?

— Пусть лицо покажет!

На людях Тукан Домини, будучи по характеру лицедеем и хвастуном, частенько прибегал к показушному украшательству. Вот и сейчас, прокашлявшись и демонстративно взмахнув сухой ладонью, приказал снять капюшон с приговорённого.

«Так это же…», — немой опустил арбалет.

— Микка Гаори, барон Туартонский младший, сын королевского генерала Фрота Гаори. Осужден за шпионскую деятельность против наместника Монтия Оманского. Приговорен к смерти через подвешивание на крюк прилюдно! Приговор привести в исполнение немедленно, здесь и сейчас!

Гудящая возбужденная видом первой крови толпа походила на потревоженное осиное гнездо. Палач сорвал с несчастного плащ и вспорол ветхую рубаху на животе.

Стоя в стороне, Тукан отрешенно взирал на происходящее. Немому показалось, что судья прикрыл глаза в попытке немного вздремнуть, пока будет идти казнь.

Он снова поднял арбалет. На острие замершего в ложе дербийского болта глаз ясно различал копну седых волос над черной судейской мантией. Палец нежно поглаживал спусковой рычаг.

— Смотрите! — над толпой пронесся тревожный возглас.

— Го-го, — вырвалось тихое гортанное, и немой замер.

Морозное солнце вмиг затянули давящие тучи. Пронзительный ветер, срывая шапки с испуганных горожан, взметнул вверх утреннюю позёмку. Море, словно проснувшееся хищное существо, вспенилось, вздыбилось угрюмыми дикими волнами. Взволнованные альбатросы, задыхаясь и горланя, устремились ввысь. Одинокий купеческий барк, сорвавшись с якоря и теряя шлюпки, накренился на правый борт, грозясь перевернуться.

Толпа протяжно заголосила.

Грязно-серые кипящие волны, вырастая и множась, катили свои пенные шапки к причальной стенке и с каждым порывом ветра били в неё сильнее и сильнее. Могучие горы воды, вздымаясь в небо, падая на набережную, разбиваясь о гранитный парапет, смывая беснующуюся толпу, яростно вбивали искалеченные тела в цокольные этажи близстоящих строений. Больверк утопал в волнах.

Хаос непокорной стихии, казалось, длился вечно, но после двух ударов девятибалльных волн шторм кончился также быстро, как и начался.

Когда всё утихло, хромой в сером плаще исчез. Словно его утянула бушующая, кипящая ледяная вода. Немой мог поклясться, что в пенном водовороте разгневанной стихии он ясно различил обнаженные женские тела и поднимающие соленые брызги, сверкающие чешуей большие рыбьи хвосты.

Немой спустился с крыши и направился к пирсу, где лежали тела двух знакомых ему стариков. На ходу нащупал два дербийских болта. Мечты должны исполняться, и не важно, что эти оба уже мертвы. Всё надо делать собственноручно. Особенно мстить.

На помосте, рядом с висящим на крюке и безвольно подломившим под себя ноги палачом, лежало обрюзгшее безжизненное тело Борджо. Под эшафотной лестницей, где мёртвые солдаты распластались на скользких бревнах, зацепившись за подпорки, чернела бесформенным пятном судейская мантия. Над ней на переломанных шейных позвонках глупо болталась, покрытая кровавыми пятнами голова Тукана. На обрамленной слипшейся сединой бескровной трупной маске, блестели белки выкатившихся из орбит глаз, а из застывшего в немом крике широко открытого рта свисал распухший бордовый язык. Языка Борджо немой не видел, но знал, что совсем скоро оба эти трофея повиснут амулетами на его загорелой шее.