— Бесполезно, — услышал Уги голос из кустов, — здесь нет даже муравьев.

Он медленно приходил в себя. Аккуратно размотал грязную повязку. Рука перестала кровоточить. Глянув на два окровавленных обрубка, торчащие там, где раньше были мизинец и безымянный, покачал головой. Жаль, пальцы бы ему пригодились. Но если подумать — отделаться их потерей в той кровавой резне было сущим везением. Главное — голова на месте, что весьма удивительно, поскольку голову свою Уги особо не жалел. Упиваясь дракой, как когда-то в деревенских кулачных боях, в битве он забывал обо всем. Рубил направо и налево, бесшабашно и яростно. Может, потому жив до сих пор. Почти два года войны — срок немалый. Многих, что стояли рядом в строю, давно уж нет. Оттого крайние фаланги двух пальцев левой руки — небольшая утрата. Кулак-кувалда сжимается и ладно. К тому же свой длинный двуручный фламберг мечник привык держать одной правой.

Сержанту повезло меньше. Пробитое стрелой плечо кровоточило не переставая. И то был недобрый знак. Уги с надеждой прислушивался к слабому дыханию командира. Со времени как они укрылись в роще, тот лежал, прикрыв глаза, сжимая широкой ладонью рану с торчащим из нее наконечником, и лишь едва уловимое шевеление выцветших усов, давало понять — Дрюдор пока ещё не собирается к праотцам.

Собственное ранение донимало мечника меньше всего, да и плечо сержанта, признаться, тоже. Но бросить раненого он не мог. И не потому, что был его подчинённым. Причина куда банальней. Взглянув на свои босые ноги, парень грязно выругался.

Когда, лёжа в палатке, он мирно испускал последние хмельные пары, с утренней зарёй в его сон ворвался оглушительный топот копыт. Как назло для нападения на лагерь кочевники выбрали время самых захватывающих сновидений. Под ржание вражеских лошадей и улюлюканье всадников сладострастная кареглазая дева из сна растворилась, словно туман над водой. Уги вскочил так резво и стремительно, будто не пил вчера ни капли эля. Позабыв про сапоги, схватил фламберг, выскочил из палатки и с головы до пят был обрызган горячей кровью кочевника. Сержант Дрюдор опустив секиру, гневно прорычал:

— Доброе утро. Долго же ты спишь.

— Доброе? — удивился парень.

Так началось это утро.

«Да уж, — скривился Уги, скребя грязные пятки и косясь на отличные новенькие сержантские ботфорты, — дурак… надо было стянуть их сразу».

Босиком далеко не уйдешь, потому сержанта бросать нельзя. Одно из двух, либо командир придет в себя, либо сапоги достанутся Уги.

— Бесполезно, — Долговязый, продираясь сквозь колючие заросли, потирал оцарапанную руку.

Он уже несколько раз уходил в чащу и возвращался ни с чем.

— Сейчас бы зайчатинки. А?

— Куда в тебя столько вмещается? — хмыкнул мечник.

Двухметровый Долговязый был настолько худ, что спрячься он за ту березу, виден был бы только нос. Впалые грудь, живот и щёки не подходили образу армейского кашевара, и всё же Долговязый был именно им. Отлично стряпал и, несмотря на худобу, любил поесть. А ел он всё, всегда и везде, оставаясь тощим, как щепа. Сейчас Уги впервые видел кашевара не жующим. Лицо на удивление неподвижно, челюсть не ходит туда-сюда, и слова не коверкаются от непрерывного пережевывания.

Кашевар догнал их у рощи. Превозмогая боль в руке, Уги совсем уж выбился из сил, таща Дрюдора, и помощник пришелся кстати. Так, подхватив раненого на плечи, они затемно добрались до озера.

На тощей ладони Долговязого чернели несколько крупных ягод. С устремленным в небо взором, мысленно умоляя богов, чтобы ягоды не оказались ядовитыми, быстрым движением отправил в рот. Челюсть, как прежде, заходила ходуном.

Сержант открыл глаза.

— Что это было? — взревел и тут же схватился за раненое плечо: — М-м-м.

— Кочевники.

— Знаю, что не ангелы с небес. Нас что, разбили немытые?

— Да. — Уги уныло посмотрел на свои босые ноги. Не видать ему ботфорт.

Дрюдор приподнялся на локтях.

— Эй, кашевар, есть чего пожрать?

— Мне бы удочку, — махнув рукой, Долговязый побрел к озеру.

— Кто еще жив? — сыпал вопросами командир.

— Нас трое, больше никого. Покрошили как капусту.

— Ах, твою ж мамашу на пику… — сдавил рану рукой.

Уги достал стилет.

— Надо вытащить и перевязать.

Закончив с раной, спустился к озеру. Кровавое солнце котилось за верхушки столетних дубов, окрашивая широкие резные листья бордовым пламенем. Тихое озеро, заросшее водорослями и илом, больше походило на болото. Найдя не топкое место, он зашёл по колени в воду. Узловатой ладонью зачерпнул тёплую зелёную влагу, и жадно приложился сухими потрескавшимися губами. От раздавшегося рядом всплеска, замер и медленно оглянулся. На берегу очистив от болотной слизи корни буро-зеленого лианообразного растения, кашевар с аппетитным хрустом жевал них жёлтыми крупными зубами.

Уги недобро нахмурился. Его внимание привлекло воронье карканье. Справа за деревьями вспорхнула беспокойная сойка. Послышалось еле различимое конское ржание. Мечник напрягся. Метнул взгляд вдоль берега и жестом приказал Долговязому скрыться в кустах. Вобрав в легкие воздух, стараясь не шуметь, присел в воду по самые ноздри.

Вскоре на берегу показался всадник. Мерно покачиваясь в такт неторопливым тяжёлым конским шагам, выглядел он весьма беспечно. Сгорбленная спина, опущенная на грудь голова. Не кочевник.

«Но кто знает?» — усомнился Уги. Доверие в военное время — слишком дорогое удовольствие.

Его конь подался к озеру и, присмотрев воду почище — прямо напротив притихшего в воде парня — принялся лениво цедить мутную жижу. Мечник с удивлением рассматривал незнакомца. Да, это явно был не кочевник. Немного потрепанный плащ-сюрко не из мешковины. Под плащом кольчуга, что не по карману ни одному из немытых. За спиной короткий горский меч с широким лезвием, а к дорогому седлу приторочен массивный красный щит. Всадник не походил на бродячих искателей удачи.

Увидев отлично скроенные кожаные сапоги с высокими каблуками, украшенными массивными коваными шпорами, Уги мысленно облизнулся. Только сейчас он заметил, что всадник спит. Немного накренившись в сторону, тот и спящим недурно держался в седле.

Напившись цвелой воды, конь, казалось, тоже не прочь был вздремнуть. Рядом, по сонной озерной глади снова громко плеснуло. Животное неспешно подняло голову, и его полусонные глаза встретились с глазами замершего в воде Уги. Фыркнув в недоумении, жеребец мотнул головой, будто прогоняя видение, опять наклонился к воде, как вдруг резко вскинул голову, глянул на мечника ясными, округлившимися от удивления глазами, и с громким ржанием встал на дыбы.

— Долговязый, сюда!

Утопая босыми ногами в иле, Уги бросился на берег. Всадник свалился на землю и покатился к кустам, откуда выскочил перепуганный кашевар.

— Хватай его! — крикнул мечник, но Долговязый пустился наутек.

Упавший стал подниматься. Схватив незнакомца за сапоги, Уги с силой дернул на себя. Нелепо взмахнув руками, тот завалился набок, и от удара затылком о массивную рукоять собственного меча потерял сознание.

— Кто ж знал, — спустя время бормотал мечник, подставляя костру мокрые пятки.

— Эх ты, босяк-деревенщина, — бурчал сержант. — Господ в лицо знать надобно.

Повернувшись к потирающему ушибленную макушку юноше, громогласно продолжил:

— Я с вашим батюшкой, бароном Фротом Гаори, до Гелейских гор дошел. Знатный был вояка.

— Может, кто остался жив? — с надеждой спросил парень.

— Может и остался кто, пока немытые их в овраге не добили, — ехидно съязвил Уги.

Его новоиспечённый знакомец, шмыгая носом, нервно теребил подол сюрко:

— А граф Ига?

— И графьёв туда же. Всех в овраг, — Уги смачно сплюнул.

— Что ты болтаешь… — цыкнул сержант, гневно нахмурив брови.

Но мечник лишь отмахнулся. Он явно был не в духе. Точно деревенщина — просчитаться дважды в день, сперва с сержантскими ботфортами, а теперь с сапогами этого молокососа. Уж если он и не разул раненого командира на поле боя, на что были свои причины, то само провидение требовало стащить обувку с юнца, прирезав у озера.

— А что? — почесав подгоревшую пятку, зло бросил, — с графьями и денежки наши туда же, в овраг. Тьфу ты, нечистая… Вот так поход, будь он неладен. Ни денег, ни сапог.

— Всё про деньги, десять карликов тебе в глотку, — негодовал Дрюдор.

— И кухню с Саечкой увели проклятые, — подал голос кашевар.

Уги знал, Долговязый жалеет не о старой кляче Сайке и не о телеге с большим походным котлом, а о припрятанном под облучком мешочке диковинных специй, что всюду возил с собой.

— Ладно… — выдохнул мечник, снял с острия стилета кусок обжаренного мяса и насколько смог деликатно предложил гостю: — Угощайтесь.

— Нет-нет, я не голоден.

— Выходит, направлялись в наш гарнизон? — поинтересовался Уги, с трудом пережевывая зажаренную на костре без соли и перца жесткую зайчатину.

— Да. Из Синелесья.

— Долгий путь. Ну, и куда теперь?

Юноша тоскливо пожал плечами. Было заметно — у него нет ответа.

Когда Уги приволок пленного к привалу и стал стягивать с него сапоги, сержант узнал молодого барона. Это действительно был Микка Гаори, племянник графа Иги и сын покойного Фрота Гаори, одного из известнейших и почитаемых генералов Первой Ступени. Парень следовал из родного поместья к дядьке в гарнизон, куда совсем недавно нанялся немногочисленный отряд Дрюдора.

Теперь доблестный граф лежит в овраге с коротким степным копьем в груди, а с его смертью — прощайте денежки.

Все молчали, глядя на огонь, и каждый размышлял о своем. Микка думал о покойном дяде, сержант прикидывал, где набрать новый отряд, а Уги мотал головой, отгоняя сон. Если догорит костер, к утру его босые ноги превратятся в сосульки. Только сытый Долговязый безмятежно храпел, развалившись у костра. Сухой можжевеловый хворост, временами потрескивая в жаре огня, поднимал над пламенем яркие светлячки искр. Вырвавшись на свободу, они быстротечно проживали короткую, но такую яркую жизнь, устремляясь вверх, в надежде подарить черному небу свое тепло, но тут же гасли и умирали, не оставляя после себя даже пепла.

* * *

Голова перестала болеть, но сон не приходил. Микка расседлал коня и неспешно побрел к озеру. Усевшись на песок, плотнее укутался в плащ. Долго отрешенно смотрел на лунную дорожку, качающуюся на водной глади. Сегодня он, подающий надежды капитан королевской кавалерии молодой барон Туартонский Микка Гаори, остался на белом свете совершенно один. Дядя Ига, в детстве учивший его верховой езде, был последним прямым родственником. Два с половиной года назад он заменил парню отца, и теперь с его смертью, Микка в свои неполные девятнадцать остался круглым сиротой. Подняв взор к небу, посмотрел на звездный ковер и почувствовал себя крошечной песчинкой в безжалостном водовороте событий. Нет, он не один. Стефа!

От раздавшегося всплеска парень вздрогнул. Напряг зрение. Рыба? До рези в глазах всматривался в озерную гладь.

Плеск повторился ближе. В лунном свете мелькнул темный силуэт. Микка медленно поднял руку, потянулся к мечу. Кочевники? Вряд ли. Степняки панически боятся воды. Хотя мало ли желающих поживиться чужим кошельком? Сейчас отчаянных пруд пруди.

Внезапно ухо уловило нежный шепот:

— Красавчик.

Парень вскочил как ошпаренный:

— Что за…

Всплеск повторился рядом. Микка повел головой. Выхватил меч. Тишина.

— Неужели ты сможешь меня убить? — раздался ласковый голосок с нотками любопытства.

Парень отпрянул. В лунном свете сверкнули белки огромных глаз. Отбросив за спину длинные густые волосы, обнажив тугие молодые груди, на выступающей из воды коряге сидела девушка и смотрела на юношу большими ясными глазами.

— Тебя раньше никто не целовал? Хочешь, стану первой?

Меч выпал из рук.

— Микка Гаори, подойди же… — нежно звала красавица.

Воздух наполнился настолько сладким ароматом, что парень от наслаждения закрыл глаза. От пьянящего запаха кружилась голова. Так пахли в детстве кормилицы и молоденькие служанки, позже девицы на постоялых дворах. Но этот был несоизмеримо сильнее. Он будоражил и возбуждал, таил в себе то, что юноша никогда не испытывал ранее, но подсознательно давно был готов познать.

Сквозь трели цикад и разноголосое кваканье тихо звучала мелодичная песня. Нарастая, наполняя пространство, вне времени и границ, прекрасная песнь струилась и разливалась над озером, словно её пела сама Вечность. Опустив отяжелевшие руки, испытывая неземное наслаждение, Микка тонул в её безграничной колдовской неге.

Очнулся, когда истошный визг, пронзив иглами слух, оборвал, казалось, бесконечную песню. Наконечник, проткнув девичью грудь, вышел под лопаткой. Певунья, обнажив острые, тонкие словно иглы, зубы яростно шипела. Её кожа посинела, глаза налились кровью. Крючковатыми когтистыми пальцами легко выдернула из обвисшей груди арбалетный болт. Удивительно, но крови не было. Рана мгновенно затянулась.

Звонкий свист над ухом, и второй болт угодил чудовищу прямиком в глаз. Душераздирающий вопль пронесся над озером. Всплеск, и создание исчезло в заиленной воде.

Микка огляделся. Ночи как небывало. Он стоял по горло в озере, вокруг утреннее сильное солнце переливалось в зеркале воды, а далеко на берегу лежал его меч.

— Го-го! — с берега, дружелюбно улыбаясь, кричал человек в длинном восточном халате с арбалетом в руках.

Капитан Микка Гаори обескуражено качнул головой и побрел к берегу.

* * *

— Го, это ты, немой бродяга? — спросонья прогремел сержант, вскочив на ноги, забыв о ране.

— Го-го, — улыбался арбалетчик, подсаживаясь к остывшему костру.

— Да, у тебя девять жизней.

Уги продрал глаза и не поверил им. Перед ним стоял немой Го — лучший арбалетчик от Дикой Стороны до самых Гелей.

«А с другой стороны ничего странного, — подумал мечник, растирая замерзшие за ночь ступни. — Уж если кому и везет в этой скотской жизни, так как раз этому немому душегубу. Только не мне».

За немым плелся притихший Микка.

Из кустов появился Долговязый. Закатанный подол его рубахи был полон черными, блестящими от утренней росы ягодами. Посчитав вчерашний эксперимент провидением свыше, он проснулся с утренней зарей, чтобы собрать плоды и накормить остальных. Увидев Го, ахнул:

— Еще одним ртом больше.

От удивления отпустил подол, и крупные ягоды бисером рассыпались по траве.

— Ртом без языка, зато голова с ушами, а в руках арбалет, — прорычал Дрюдор, косясь на кашевара.

И пока тот собирал рассыпанные плоды, Уги прошептал на ухо:

— Был у нас кузнец в деревне. Сказал, не подумав, вынимая подкову из печи: «Когда махну головой, бей по ней». Подмастерье ударил, вот и нет кузнеца. Потому думай, что говоришь.

Долговязый опасливо глянул на стрелка. В широких красных шароварах и остроносых сапогах совсем ещё молодой арбалетчик нисколько не походил на коварного убийцу, но в полку о нем ходили разные слухи. Никто точно не знал его настоящего имени, называли просто Го, поскольку лишь это слово мог выговорить южанин. Поговаривали, языка он лишился в далеких восточных землях, где бытовала поговорка: «молчание — золото». И ещё говорили, что теперь всем своим убитым врагам он отрезает языки. Синим от ягод языком Долговязый тронул во рту редкие зубы, прикоснулся к нёбу, к внутренним сторонам впалых щёк и сглотнул подступивший к горлу комок страха.

— Нас всё прибывает, — довольно сказал Дрюдор.

Качая головой, Уги осмотрел чёрные от грязи ноги, изуродованную левую руку. Хмыкнул:

— Отвоевался я. Да и солдат без жалования, что тот конь без хвоста. Одно недоразумение.

— Хочешь снова ходить за сохой?

— Могу в моряки податься. На Сухое море. Или на ярмарке быкам лбы ломать, — он показал огромный правый кулак. — Могу всё, но лишь за плату.

Невысокий коренастый Уги любил деньги, но, обладая недюжинной силой, всегда бездарно и задёшево растрачивал её. Ещё, будучи двадцатилетним лоботрясом, он уже валил годовалого бычка голыми руками, тем самым выигрывая медяки и срывая восторженные взгляды деревенских красавиц. Но ни то ни другое впрок не шло. Удаль рвалась из широкой груди вулканической лавой, но как превратить её в деньги, парень не знал. Желание применить себя в более перспективном деле, нежели юношеские забавы, привело к тому, что два года назад, пропивая с приятелями в сельской лавке очередной выигрыш, он сдуру подписал рекрутский контракт. Тогда война только начиналась, и королю Хору нужны были крепкие сельские парни. Но три месяца назад деньги для крепких парней у короля закончились, и последние оказались казне в тягость. Вспыхнули солдатские бунты, процветало мародерство и дезертирство, и перед Уги встал вопрос, возвращаться к сохе и к отцовскому хозяйству, где таких, как он еще девять братьев и три сестры, или податься в солдаты удачи. Два года войны сделали своё чёрное дело. Много таких как он голодных солдат скиталось по стране в поисках лучшей доли — опаленных в боях и походах, падких на обещания и не особо требовательных к судьбе. Были бы деньги, а карманы для них найдутся. Встреча с сержантом определила выбор. Но первый поход в качестве наёмника, увы, оказался бесславным, и парень решил — теперь он сам по себе.

— Ну, думай, — недовольно процедил Дрюдор. — А у тебя, кашевар, какие планы?

Долговязый пожал плечами.

— Понятно. — Сержант обернулся к барону: — Вы, стало быть, обратно в Туа́ртон?

— По всей видимости.

Микка посмотрел в сторону озера. Бледные щёки и бегающие глаза выдавали крайнее волнение. Помолчав немного, глянул на присутствующих и могильным тоном произнес:

— Кажется, на рассвете ваш арбалетчик спас мне жизнь.

Все, кроме Го, замерли.

— Кочевники? — гаркнул сержант, хватаясь за секиру.

— Нет-нет! Тут на озере… — запнулся, не зная как продолжить. — Ночью на озере я встретил прекрасную девушку.

Все недоуменно выкатили глаза.

— Она так замечательно пела, что я невольно поддался чарам, и уж было последовал за ней…

— Куда за ней? — Дрюдор не мог взять в толк, о чем говорит юноша.

— В озеро. Я не шучу, в самые его глубины. Скорей всего я так и утонул бы, влекомый страстью.

Воцарилась гробовая тишина, изредка нарушаемая щебетом птиц.

— Это озерная Дева Воды, — тоном знатока, наконец, нарушил молчание Уги: — Сельские девки частенько тонут, то ли от зуда в причинном месте, то ли от больной головы своей. У нас на реке одна такая утопленница жила. Злющая, страсть. Говорили, что пела красиво. Злится на свою долю, вот и отыгрывается на молодых дурачках.

Сержант неодобрительно фыркнул.

— Простите, — спохватился Уги, — это я такой от боли в руке. Говорю всякое.

— Нет, ты прав. Я настоящий дурак, поддался женским чарам. Если бы не Го, вместо нежных ласк кормил бы сейчас рыб.

«И тю-тю сапоги», — мысленно вздохнул мечник и, глядя как немой ласково поглаживает свой арбалет, вслух сказал:

— Вот настоящая нежность.

Тем временем Го, не обращая ни ка кого внимания, непринужденно закидывал в рот собранные Долговязым ягоды. Его губы стали фиолетовыми от густого сока, и время от времени он вытирал их тыльной стороной ладони.

— Хороша была девка-то? — подал голос Долговязый.

Все посмотрели с удивлением. Тот пожал плечами:

— А чего? Говорят они — наложницы Инквизитора. Жуть, какие красивые.

Микка покраснел, словно торчащие, налитые желанием розовые соски девичьих грудей снова замаячили перед его взором.

— Не болтай, чего не знаешь, — рыкнул Дрюдор и, повернувшись к юноше, подкручивая кончики усов, добавил: — Забудь её парень, твоя невеста — война.

Тот понимающе кивнул, и вполголоса, будто спрашивая самого себя, произнёс:

— Но откуда она узнала моё имя?

Сержант не расслышал. Сжимая рану, изрыгая проклятья он, опёршись на длинную рукоять секиры, тяжело поднялся на ноги:

— Что ж, пойдем. Надеюсь, не окочурюсь по дороге.