Конь остановился, повёл головой туда, где накатанная санными полозьями колея уходила на запад. Погода налаживалась и над пустошью, южнее развилки, сизое марево пронзали оранжевые солнечные жилки. Снег постепенно рыхлел, превращаясь в пористую кашицу. Слышалось пение птиц, то здесь, то там виднелись проталины. Неприветливый Север оставался позади.

Жнец в последний раз оглянулся — за спиной в пасмурной дымке серела Шура́. Впредь он не будет оглядываться. Ни к чему. Рождённая в горах Ома скалистым руслом несла свой неудержимый поток, и в низинах Синелесья, разливаясь вширь и глубину, становилась судоходной. День пути и за Лысой пустошью Чёрный поднимется на корабль, где есть овёс и сухое стойло. За пять дней плавания они доберутся до порогов Каменных Слёз, там волоком через плато, ещё два дня и наконец прибудут туда, где их ждут. Его и его будущую мачеху.

Зелёным взглядом он всматривался в девичье лицо. Чистое, ни слезинки. Сбившиеся каштановые волосы облепили бледные щёки; веки чуть заметно дрожат; бескровные губы приоткрыты. Пленница была жива. На долго ли?

Ни одна жизнь не стоит предназначенного свыше. Жизнь — всего лишь возможность осуществить начертанное. Короткая либо длинная, она всегда наделена миссией. Даже если не явно всё же, каждый оставляет след в этом мире, уходя в иной. Но есть такие как он, которые возвращаются сделать то, для чего рождены. И возвращаются всегда другими. Кого-то меняет смерть, кого-то сама жизнь.

Жнец проверил, надёжно ли связаны руки. Сила сонной травы вот-вот иссякнет, и когда девчонка проснётся, кто знает на что способны такие. За себя он не волновался. Опасался, что пленница может сотворить с собой что либо. Уговора привезти её мёртвое тело не было.

Девчонка была без сознания. Лежала на холке вороного, хрупкая, тонкая. Жнец улыбнулся уголками губ. Он даже немного завидовал. Столько смертей ради одного ребёнка. Нагнулся и прислушался. Тихое дыхание мирно спящего дитя. Совсем ещё девочка, но как рассказывали Девы Воды, его мать была лишь на год старше. Не каждая смертная наложница Зверя способна выносить бастарда, но Хельда смогла. Родила неголубокрового бастарда-полукровку, и теперь как северный сенгаки — ни зверь, и не человек — он, рождённый смертной от бессмертного, никогда не сравнится с голубокровыми, не станет им равным. Как говорили сёстры-сирены, лишь лоно Избранной способно подарить Зверю истинного наследника, а ему младшего бога-брата. По сути, родного по отцу, но чуждого по крови.

Жнец дружески похлопал вороного по загривку, предвкушая скорое возвращение. Через шесть дней он будет дома, далеко отсюда, хотя раньше, до этой зимы считал своим домом другое место. Он посмотрел на запад, куда вела подтаявшая колея. За чёрной полоской горизонта, представил заброшенный дом в окружении разлапистых молчаливых елей, прилегающую к нему конюшню, сарай с большими скрипучими воротами, за домом скотный двор и покосившийся, увитый диким хмелем забор. Замок Туартон — дом, где он вырос. Дом, где родился Чёрный. Но сам Жнец родился не в нём.

Он взглянул на матовое солнце, уточнил направление и, приняв за ориентир небольшую рощицу, пришпорил замешкавшегося коня. Чёрный всхрапнул и двинулся на юго-восток.

Не переставая, ныло бедро. Прижимая рану ладонью, он вспомнил кустарканскую харчевню и негодующе заскрипел зубами. Одному из лесорубов, всё-таки удалось зацепить его секирой. Но это было уже не важно. Ещё одна жертва, и вся сила Ахита переместится в его тело. Последняя, и впредь никто из смертных не будет способен навредить его истерзанной плоти. Она и так многое испытала.

Свист он услышал поздно. Стрела, пробив ледяную корку, вонзилась в землю под конскими копытами. Чёрный испуганно заржал и встал на дыбы. Всё случилось мгновенно. Всадник не смог удержать тело пленницы, и оно сползло прямо под ноги вздыбившего животного. Боясь зашибить копытом, конь дёрнулся вбок от упавшей, споткнулся и вдруг повалился в сугроб вместе с седоком, придавив его раненую ногу.

* * *

Волчьи следы Себарьян приметил сразу у опушки. Без сомнения, зверь направлялся к тракту. Поздняя весна для серых хищников — особенно голодное время. Это не был матёрый, скорее молодой подросший самец-одиночка, довольно сильный, но малоопытный. Его неуверенные, суетливые следы зигзагами метались от сугроба к сугробу. Здесь он рыл снег, здесь остановился и долго принюхивался по ветру. Следуя за волком, немой рассчитывал выследить оленя или лося. Он не мог и представить, кто встретится ему у развилки.

Всадника и лошадь он заметил ещё за пятьдесят шагов. Конь нехотя волочил ноги, и казалось, был не особо доволен двойной ношей. Подойдя к повороту, остановился и посмотрел на запад, словно спрашивая хозяина — куда дальше? Всадник поднял голову, посмотрел на солнце, тут-то немой его и узнал. Это был Меченый. По крайней мере, так звала его та северянка.

А ещё Себарьян узнал его пленницу. Желая убедиться, не ошибся ли, вынул монету — аванс королевского советника — и внимательно посмотрел на её лицевую часть. Вряд ли кто из местных видел такую. В северных краях, у подножия Гелей, серебряный томанер видел не каждый, а уж отакийский золотой и подавно. Старик Лигорд был крайне сентиментален и за год до смерти отчеканил золотой томаз с изображением профиля любимой внучки. Себарьян не имел языка, но глаз имел зоркий. Ошибки быть не могло, девчонка — принцесса Гертруда. Также немой знал, чья она дочь и кем приходится ему. И ещё он знал, что юные отакийские девушки королевской крови обычно не по своей доброй воле ложатся на лошадиную холку со связанными руками. И всё же не стоило убивать человека, спасшего ему жизнь.

Он всё рассчитал верно. Испуганный конь обронил ношу и, свалившись в сугроб, придавил седока. Девочка пришла в себя, попыталась встать на ноги, но со связанными за спиной руками сделать это было довольно сложно. Всё-таки ей удалось, и, утопая по колено в снегу, она устремилась прочь.

Себарьян не спешил покидать укрытие. Можжевеловый куст надёжно скрывал его. Пригнувшись, немой обтёр ладонь о мех барсучьей накидки. Неторопливо наложил на лук стрелу, наблюдая, как конь приподнимает голову и болезненно озирается глазами полными страха. Как дико фыркает, разбрызгивая пену, и взбивает снег, суча тремя ногами. Четвёртая сломанная неподвижно увязла в сугробе.

Оставаясь в седле, не в силах подняться, всадник вертел головой, пробуя определить, откуда был сделан выстрел. Себарьян медлил. Не стоило убивать человека, спасшего ему жизнь, или, по крайней мере, присутствовавшего при спасении.

Девочка отбежала шагов пятнадцать, поскользнулась и повалилась в снег. Конь заржал и в последний раз попытался встать. Хозяин поглаживал его гриву и что-то беззвучно шептал на ухо.

Наконец немой вышел из-за куста и направился к лежащему всаднику. Вскинул лук, быстро прицелился и хладнокровно пригвоздил его ногу к лошадиному крупу. Конь заржал от боли, но хозяин его не издал ни звука. Стиснув зубы, бросил испепеляющий взгляд.

Стоило помочь коню, и Себарьян натянул тетиву в третий раз. Остриё вонзилось животному в ухо. Конь в последний раз выдохнул сизое облачко пара, и затих навечно.

Его хозяин, даже не моргнув, глядя убийце в глаза, потянулся растопыренными пальцами к лежащему в стороне предмету. Себарьян присмотрелся — загнутый дугой камень в виде когтя или клыка воткнут острым концом в сугроб. Похож на медальон из тёмно-зелёного минерала, и снег под ним блестит неровным болотным сиянием. Порванная кожаная тесёмка продета в ушко бронзовой оправы.

Пальцы Меченого коснулись тесьмы, ухватили и потянули к себе. Оставляя за собой небольшую зеленоватую борозду, медальон медленно пополз по снегу. Немой выпустил очередную стрелу, и та проткнула руку лежачего ближе к запястью, раздробив сухожилье. И снова его уста не вымолвили ни стона. Он напрягся, не сводя глаз с лучника, потянулся к медальону второй рукой. Следующей стрелой она оказалась прибита к мёрзлой земле так же, как и первая.

Краем глаза немой уловил движение в стороне. Беглянка снова поднялась на ноги. Снежные комья прилипли к её растрёпанным волосам, облепив сбившийся набок воротник не по размеру огромной накидки. Сделав два шага, она снова плашмя повалилась на снег. Пришло время помочь, и немой, надев через плечо лук, направился к отакийке.

Меченый теперь не опасен и Себарьян принял решение — неважно как сложится, но убивать человека, спасшего ему жизнь, или, по крайней мере, присутствовавшего при спасении действительно не стоило. Придавленный тушей мёртвого коня, с простреленной ногой и прибитыми к земле обеими руками, тот беззвучно смотрел вслед немому, будто немым был он сам.

— Эй… подай… — вдруг раздалось за спиной.

Немой повернулся. Взгляд Меченого изменился, и теперь в его серо-зелёных глазах читалась просьба. Ему удалось высвободить руку, но торчащая в запястье стрела не давала возможности двигать кистью. Касаясь кожаного ремешка, он силился ухватить его двумя пальцами, но те не хотели сжиматься.

— Эй… осенью на востоке… — прерывисто зашипел он, — …у оврага. Вспомни? Озеро… Дева Воды… помнишь? Графский племянник…

Себарьян остановился. Услышанное удивило его. Дорога вместе в десять дней, а он в клеймёном попутчике так и не узнал того парня у озера.

Хотя, какое кому дело до чужих судеб? У каждого она своя. Что было — осталось в прошлом, что будет — знает лишь сумасшедший Птаха-звездочёт. В жизни немому попадались разные люди, большинство не оставляло воспоминаний. Некоторые оставляли языки для его ожерелья, остальные забывались сразу.

К тому же тот, которого он спас тогда у озера, был совсем ещё мальчик с мечтательным взором и розовеющими щеками, а тот, что перед ним — изгой с изуродованным лицом, немощным телом и леденящим душу взглядом живого мертвеца. Ничего не осталось от наивного юноши, доверившегося озёрной твари. Но если он действительно тот парень, то, как всё-таки людей меняет время и война. Может они этого хотят сами? Как бы то ни было, у немого появилась ещё одна причина, почему язык Меченого не должен висеть на шее рядом с другими.

— Подай… — повторил снова, касаясь тесьмы непослушными пальцами.

Себарьян покосился на медальон, перевёл взгляд на Меченого, на его простеленную руку. Странно, вокруг раны рука тёмно-зелёная, почти чёрная. Снег под ней тоже позеленел и подтаял.

С западной стороны, куда уходила санная колея, раздался протяжный волчий вой. Девочка вдалеке снова поднялась. Но на этот раз ей не удавалось встать на ноги.

Стоило поторапливаться, и немой поднял медальон с мокрого снега. Поднёс ближе к глазам, посмотрел сквозь него на солнце. Зелёный камень покрылся испариной, на медной оправе застыл солнечный блик. Причудливо изогнутый достаточно крупный нефрит, а может даже изумруд походил на коготь взрослого медведя или большой волчий клык. Внутри камня брезжил свет. Словно крошечный костёр, запечатанный в холодной льдинке, в глубине когтя играло зелёное пламя.

— Дай сюда, — змеёй прошипел Меченый, пытаясь вытащить зубами из ладони стрелу. Чем сильнее разгорался огонь в камне, тем быстрее затухали его болотные глаза.

Помедлив, Себарьян аккуратно связал порванную тесьму, склонил голову и надел медальон на шею. Коготь на его груди, окружённый ожерельем из высушенных человеческих языков, вспыхнул убийственным лучом.

* * *

На третий день поисков они вышли на след, и это было великой удачей. Бессонная ночь сменилась многообещающим утром, ветер стих и холодный солнечный диск, выглянув из-за скал, пустился в свой короткий однообразный путь. Праворукий не мог унять волнение.

— Почему? — спросил он.

Чуть заметные углубления в снегу почти сравнялись с покровом, и без сомнения то были следы конских копыт.

— Левая задняя. Плохой баланс копыта, — произнёс немногословный горец, указывая на едва различимый след. Тулус уверял, он лучший следопыт в Кустаркане. Может, так и было на самом деле. — Конь устал, везёт двоих. К ночи догоним.

На незнакомой местности Праворукий ориентировался плохо, но понимал, следы ведут на юг.

— Куда? — всё же спросил он.

— Лысая пустошь, — сухо ответил горец.

Праворукий понимающе кивнул и подстегнул коня. Стоило спешить — преследуемый направлялся к реке. Лысая пустошь — пологий берег Омы — небольшой песчаный участок, где заканчивается горная гряда, и начинаются холмистые берега непроходимых кустарников и лиственных рощ, а это означало одно — на Лысой пустоши беглеца ждёт корабль.

К вечеру спустился холодный туман. Редкий, но неприятный. Под копытами хрустел примерзающий снег. Мороз крепчал, превращая капельки пота в крохотные льдинки. Горы остались позади, и теперь грязно-белёсая равнина, куда достигает глаз, сливалась с сизым пасмурным небом. Снежная мгла протянулась от горизонта до горизонта, и только редкие надутые ветром сугробы, словно волдыри на бледной коже, нарушали идиллию промозглой пустыни.

Вдали показалась точка, и шагов через сто выросла до размытого пятна на снегу. Бесформенное, чернеющее в туманной пелене оно, с приближением, стало походить на невысокий холмик и вскоре оказалось человеческой фигурой, распростёртой на грязном снегу. Сердце Праворукого забилось быстрее.

Шагов за двадцать в стороне, волчий силуэт растворился в уплотняющемся тумане. Праворукий чувствовал присутствие зверя. Он на ходу соскочил с коня и едва не упав, бросился к лежащему телу.

Волосы, некогда ярко каштановые с медным отливом, слиплись в мокрую паклю. Посиневшие руки связаны за спиной. Лицо обращено вниз и лишь подтаявшая от выдыхаемого воздуха ямка в снежном настиле указывала, девчонка жива.

Угарт подался вперёд, перевернул её, придерживая за спину. Наклонился как можно ниже, ухом почти касаясь посиневших губ, прислушиваясь к еле различимому дыханию. Развязал верёвку, и руки бессильно повисли вдоль тела. Две одинаково холодные сосульки-слезинки застыли в уголках тонких век. Голова запрокинута назад.

У Праворукого потемнело в глазах. Жилы на шее напряглись, вены вздулись. Он рукой ухватил податливые плечи и сильно прижал к себе, стараясь собственным теплом согреть холодное тельце, словно это могло что-то изменить. Он слышал, как угасает дыхание, чувствовал, как холодеет кожа.

— Не-ет! — взвыл по-волчьи. Вой эхом отразился в тумане.

Он сжал холодную ладошку своей рукой, поднёс к горячим губам, дотронулся и вдруг дёрнулся, словно от удара. Принцесса открыла глаза. Тонкими пальцами коснулась его взлохмаченной бороды, судорожно вздрогнула. Широко раскрыв рот, дыша слабо, прерывисто, словно выброшенная на берег рыба, смотрела на Праворукого глазами полными слёз.

— Уг…ар…т, — шептала едва улыбаясь.

Угарт Праворукий беззвучно плакал, и большая тёплая слеза катилась по его татуированной щеке.