Когда со стороны степи повеял легкий бриз и жаркий день сменился прохладой, стало ясно — море близко.

За два года войны Уги так и не побывал в Омане, хотя войска дважды брали город, изгоняя Монтия, и столько же оставляли его под упорным натиском островитян. Нынче порт вновь принадлежал наместнику, оказавшемуся на редкость цепким в отличие от покойного толстяка Лири.

Шагая Уги прикидывал, чем займется став городским жителем, но на ум не шло ровным счётом ничего. Сержант донимал парня, пытаясь выведать планы:

— Подумай хорошенько, какой из тебя горожанин? В ремёслах и коммерции ты профан, зато мечом орудуешь славно. Это ли не знак свыше о предназначении?

— Кроме длинного меча у меня есть ещё кое-что длинное, — парень хитро подмигнул. — Зачем работать? Женюсь. Найду одинокую лавочницу, истосковавшуюся по мужской ласке. Вот прибудет ей счастье.

Дрюдор раздосадовано махнул рукой.

— А я наймусь поваром в харчевню, — мечтательно произнёс Долговязый. — Оманская кухня славится на всё Сухоморье. Солдатские каши стряпать невелика наука, а готовить настоящую еду, вот это дело.

— Если мы с жёнушкой откроем заведение, возьму тебя поваром, — подмигнул Уги.

Купаясь в собственных мечтах, кашевар продолжал:

— Особо хочу научиться заморской кухне. Слыхал южные блюда такие, что ежели разок попробуешь, запомнятся надолго. Знаю один рецепт: молодого ягненка свежуют в полнолуние и режут равными кусками. Затем мясо вымачивают в молоке, после в старом красном вине и уж потом жарят на раскаленных углях без открытого огня на специальном вертеле. Посыпают отакийским жгучим перцем, свежей зеленью, и подают на тонко раскатанной кукурузной лепешке. За один такой ломоть счастья душу продать можно. А какие напитки доставляют отакийские торговцы. Вы бы только знали! Черные, обжигающие с дурманящим ароматом. Наши фруктовые взвары и крапивные настойки рядом не стояли. Не успеешь залить кипятком эти маленькие скрюченные листочки, как они тут же распрямляются и источают такой душистый аромат, что голова идет кругом. Я как-то целое жалование отдал за мешочек таких сухих листочков. Запаривал по одному весь прошлый поход, а длился он не меньше трёх полных лун. До сих пор помню тот запах.

Долговязый блаженно зажмурился и с силой вдохнул вечерний морской воздух.

— А ещё говорят, оманская пристань сплошь усыпана диковинными фруктами, привезенными из-за моря, и пьяные матросы пинают их башмаками.

— Ну, это ты загнул, — возразил Уги, — не могут пьяные матросы такого делать. Слышал, уж ежели матрос начинает пить, то напивается так, что его выносят на пристань и швыряют в кучу конского дерьма. А оттуда пинать ногами что-либо не с руки.

Не обращая внимания, кашевар продолжил:

— А какими южными пряностями торгуют оманские купцы! Таких изысканных вкусов не пробовали многие столичные богачи…

— Да заткнешься ты, наконец, заноза тебе в бок?! — прорычал Дрюдор, давясь слюной.

— И то, правда, — подхватил Уги, — что-то жрать захотелось от таких разговоров. Не сделать ли привал?

— Эй, капитан! — окликнул сержант Микку. — Команда не прочь перекусить.

— Согласен, — кивнул юноша.

Путники сошли на обочину в густо разросшийся терновник и принялись развьючивать лошадь. После трапезы, с набитыми вяленым мясом животами, разомлевшие от нескольких чарок, лениво распластавшись на сухой траве, сонно уставились в сереющее небо.

— Го-го! — крикнул немой, и с завидной ловкостью перемахнув через куст, удивительным образом растворился в сизой вечерней мгле.

Длинная стрела с оперением из рыбьих перьев-плавников, пригвоздила к земле подол Миккиного сюрко. Мелко задрожала и замерла. Вторая прошила сержантов бурдюк, и вино, брызнув теплым фонтаном, залило тому глаза. Коротко свистнув, третья сбила шляпу с Долговязого. Четвёртая, выбив из лезвия фламберга металлический звон, рикошетом скрылась в кустах.

Дюжина всадников, в разноцветных халатах и широкополых шляпах, сдерживая взмыленных лошадей, стремительно окружала привал. Стрелы в огромных, с туго натянутыми тетивами луках целились путникам прямо в головы.

Уги подхватил меч. Мускулы под дубленой кожей вздыбились буграми. Дын-н-н — тетива издала характерный звук. Стрела со свистом впилась в землю рядом с носком его нового сапога.

Перекрикивая лошадиное ржание, лучники отрывисто горланили на непонятном языке. Среди них выделялся двухметровый старик-великан с обожженным лицом. Кроме лука на его седле висел складной арбалет и колчан с болтами, а грудь украшал медальон из красной меди с изображением молодого месяца. Этот отличительный знак говорил о многом.

— Не стоит испытывать судьбу, — сделав примирительный жест, Дрюдор опустил секиру. — Это те, кто нас пятерых сумеют насадить на одну стрелу.

Это были наёмники-островитяне — жители многочисленных островов, разбросанных по всему Сухому морю, вплоть до самой Отаки — виртуозно владевшие луком и арбалетом, и за два года войны на деле показавшие, на что способны.

Охраняя исключительно подступы к порту, за границы провинции Ом они не заходили, но слухи о морском народе с его смертоносными стрелами и арбалетными болтами дошли даже до Гелейских гор. Эти странные многословные люди наотрез отказались от Оманских казарм, построенных для них Монтием, предпочитая жить на палубах своих кораблей в просторных, потрепанных штормами парусиновых шатрах.

Питались вольные мореходы исключительно рыбой, умели опреснять морскую воду и поощряли многоженство. Их богиня Луна дарила приливы рыбакам, наполняя неводы во время отлива жирной рыбой, и всегда освещала их легким остроносым парусникам путь домой.

Исключительное стрелковое умение жителей островов пришло со времён, когда их предки совершали пиратские набеги на торговые отакийские корабли. Уже тогда, при взятии судна на абордаж, высоко ценилось умение с борта корабля метко поразить цель на палубе неприятеля.

Островным пиратам объявили войну, и за быстрыми юркими судами стали охотиться сторожевые королевские корветы. Но это ни к чему не привело. В морских погонях сторожевики горели от огненных стрел преследуемых, как сухой хворост. Среди отакийских моряков ходили слухи — чтобы попасть огненной стрелой с такого огромного расстояния, пираты продали души самому Морскому Богу. Длинные луки островитян состояли из двух широких металлических дуг и стреляли такими же длинными стрелами с оперением из рыбьих плавников. Позже островитяне стали применять арбалеты и достигли в их использовании небывалого мастерства. При абордаже арбалетные болты поражали капитана и старших офицеров, стоящих на капитанском мостике охраняющего купеческое судно сторожевика, и команде ничего не оставалось, как сдаться без боя.

Пиратский разбой всерьез подрывал развитие торговли, а война с ними лишь усугубила ситуацию. Тогда богатая и развитая Отака решила с пиратами договориться. Оказалось, что платить за безопасность морских переходов намного выгоднее, чем снаряжать суда, с завидным постоянством сгорающие без остатка.

В то далекое время, когда на море буйствовали островные пираты, купцы Герании ещё и не помышляли о морской торговле. Когда же их первая галера с трюмами, забитыми лесом и железом, покинула пристань Омана в направлении отакийского Дубара, от пиратов остались лишь легенды, наводящие ужас на юнг и портовых девиц. Морские разбойники ушли в небытие, но их умение передалось по наследству, и не было стрелков в Сухоморье лучше этих широкоплечих ясноглазых людей.

* * *

Впереди показались огни рыбацкого поселка. Уги обернулся и искоса посмотрел на конвоиров. Те ехали молча, плавно покачиваясь в высоких южных седлах. Стрелы в их колчанах глухо стучали о дно наконечниками из костей копья-рыбы. Островитян Уги видел впервые. За всю войну ему, к счастью или нет, так и не довелось повоевать против чужеземных наемников Монтия, хотя он, как и каждый в королевском войске был наслышан об их умении.

Шум моря, заглушал лошадиный храп. Уги обернулся снова.

— Да? — холодно бросил островитянин.

— Мы против короля, — сказал кашевар, не найдя ничего лучше, чем сказать явную глупость.

— Мы тоже, — произнес тот.

Перекинув ногу через седло, он повернулся к остальным и что-то прокричал на островском наречии. Все дружно загоготали, тыкая в Долговязого пальцами.

— Лучше молчи, — посоветовал сержант.

Оружие островитяне отобрали подчистую. Кашевара из-за широкополой шляпы островитяне поначалу приняли за своего, но так как тот ни слова не понимал на наречии, быстро потеряли к нему интерес. Длинный фламберг Уги и секиру сержанта вместе со снаряжением Микки Гаори вёз Черный. Привязанный к седлу толстого с вырванной правой ноздрей островитянина, конь будто чуя неладное, сник головой и еле передвигал ноги, отчего толстяк время от времени дергал его за уздечку, тихо по-своему бранясь. Дрюдор хмурился, и его усы безжизненно болтались тонкими унылыми сосульками. Стала ныть рана. Сержант задумчиво потирал плечо и, так же как и Уги, косился на всадников. Все шли понуро, мысленно готовясь к худшему. Вскоре вошли в лагерь.

— Садись, — сказал старший.

Конвоиры спешились, и уставшая, измотанная четверка упала на хранящий тепло осеннего солнца песок. Островитянин принес два больших горящих факела, воткнул рядом с пленниками.

— Ждать, — приказал он и снова скрылся в темноте.

Рядом расположился его отряд. Сняли с бритых голов выцветшие на солнце шляпы, уселись, замысловато подвернув под себя ноги, устало прикрыли глаза.

На факельный свет вышел невысокий человек в халате и в остроносых восточных сапогах.

— Хвала небу, вижу вы не кочевники. — Он кивнул в сторону островитян: — Мои друзья ещё никогда не видели их живьем, потому приняли вас за немытых. Не мудрено, учитывая ваш неприглядный вид.

Он говорил по-геранийски, хотя чувствовались в его речи заморские нотки. Но и на островитянина он не походил.

— Не удивляйтесь, я не ваш земляк. И не с островов. Мать — геранийка. Сам же вырос в Отаке, но в вашей стране живу давно. Вам повезло, что я сегодня прибыл из Омана. Иначе они бы с вами не церемонились. Кочевников никто не любит.

Сев на песок, принял такую же позу, как остальные и задал прямой вопрос:

— Кто вы?

— Мы такие, как и вы. Воюем за деньги, — уклончиво ответил Дрюдор.

— Ну, и кто же вам платит?

— Уж точно не кочевники.

— Полагаю, вы из разбитого восточного гарнизона.

Сержант молчал.

— Вы солдаты, и у меня к вам нет личной неприязни. Поэтому, если даже это вы осаждали Оман прошлой весной, я всё одно не испытываю вражды. Вы же не воевать сюда пришли?

— Бесплатно воевать? — скривился Уги.

— Понимаю. Ваш король нищий, а за нищего даже дурак воевать не станет. Меня здесь все зовут Мышиный Глаз. У людей с островов прозвища вместо имен, такая пиратская традиция. А вас как звать?

— Я Юждо Дрюдор, сержант уже два дня несуществующего отряда.

— Хотите набрать новый?

— Если получится.

— Вижу, вы профессионал. Такие либо умирают в бою, либо не умирают вовсе. Надеюсь, мы договоримся. — Он повернулся к мечнику: — А вы?

— Неважно, чем я зарабатывал раньше, я воевать не буду.

Мышиный Глаз покосился на огромные руки мечника и еле заметно улыбнулся.

— А я не хотел воевать, и не воевал, — подал голос Долговязый. — Я повар.

— О, это может нам пригодиться. Меня от рыбы уже тошнит. А вы, видать, благородных кровей?

— Барон Микка Гаори Туартонский, сын покойного Фрота Гаори.

— Это который Луженая Глотка? Наслышан. Буду рад, если согласитесь примкнуть к нам.

Поднявшись, стряхнул с колен песок:

— Уверяю, вам нечего опасаться. Вы не пленники, вы гости. Можете уйти в любое время. Но лучше остаться.

Сказав это, отошел к островитянам и стал что-то говорить великану с обожженным лицом. Тот слушал, не перебивая, затем гортанно выдохнул, указывая на пленников, и сделал жест, словно пересчитывает монеты. Мышиный Глаз легонько взял его за локоть и оба скрылись в темноте. Когда переговорщик появился снова, великана рядом уже не было.

— Разбирайте оружие. — Указал на чернеющий купол: — Там переночуете, а все дела отложим до утра. На ужин как всегда рыба.

— Со мною дел у вас не будет даже утром, — сказал Уги, когда они шли к палатке. — Посему, может, я уж как-то сам доберусь до города?

— Ночью не выйдет. Кругом посты.

— Ну, хотя бы подскажите, где на первое время разжиться деньжатами?

— И много надо на первое время?

— Смотря, сколько оно будет первым.

— Логично. Ну, а послужить наместнику месяц-другой?

— Навоевался уж.

— Ясно. Я мог бы ссудить, но ты все равно не вернешь.

Уги промолчал. Мышиный Глаз внимательно осмотрел мечника.

— Ты удачливый?

— Всяко бывает.

— В кости играешь?

— Всяко бывает.

— Ну, тогда идем со мной. — И обращаясь к остальным, добавил: — Располагайтесь на ночлег.

В большом просторном шатре, куда Мышиный Глаз привел мечника, воняло рыбой и грязными ногами. Островитяне, которых было столько, что не протолкнуться, трещали по-своему, без умолку ругаясь и смеясь одновременно.

За большим круглым столом шла игра в кости. Во главе сидел тот самый с обожженным лицом, рядом на бочке примостился толстяк с вырванной ноздрей.

— Садись, — сказал Мышиный Глаз, указывая на скамью.

Уги сел. Его собеседник сделал то же самое. Хлопнув ладонями, произнес:

— Признаться, играю крайне редко, но сегодня я удачлив. Учти, они на геранийском говорят плохо. Придется переводить. И так, что у тебя есть?

— Все что осталось из ценного — сапоги и меч. Лучшие гелейские кузнецы ковали его…

— Ладно, — перебил главарь-островитянин. Добавив для связки какое-то ругательство, посмотрел на мечника. — Красноголовый сказать, ставь всё. Меч, сапоги. Наша ставить против твой… десять монет с каждый из нас.

Уги прикинул. Тридцать томанеров — на этот выигрыш можно купить небольшую лавку в Омане. Даже жениться не придется. Воистину, расточительные эти чужеземцы.

— Пойдет, — согласился он и принялся стягивать сапоги.

Спустя час игры парень снова обулся, да еще сотня серебряных томанеров, аккуратной стопкой возвышалась на столе рядом с отыгранным фламбергом. Но этот последний кон был явно не в пользу мечника. Ему уже пришлось избавиться от трех костей из пяти, и это не сулило ничего хорошего. На кону стояло все.

Верзила-островитянин в очередной раз потряс чашкой и с силой хлопнул ею по столу. Внутри глухо ударились кости. Уги, а следом толстяк и Мышиный Глаз сделали тоже самое.

— Четыре двойка, — выдохнул обожженный.

Уги покосился на остальных. Мышиный Глаз уже не улыбался. Толстяк разглядывал кости, прикрыв чашку двумя руками. Уги приподнял свою чашку и поморщился. Он глянул на чашки противников и ясно представил под ними кости. У здоровяка одна двойкой вверх, у толстяка вторая, лежит так же — двойкой. Уги подумал, что это похоже на правду и сказал:

— Повышаю.

Все посмотрели на него с интересом.

— Точно? — спросил островитянин.

— Точнее некуда.

— Хорошо.

Уги еще раз взглянул на свои кости. На одной из них единица-джокер на второй злосчастная двойка. Джокер и двойка — выигрыш и проигрыш. И у остальных как пить дать, две двойки. Он ненавидел цифру два. Два года войны, две раны на брюхе, два отрубленных пальца да еще этот опостылевший двуручный фламберг, который сейчас стоит на кону. Если бы островитянин назвал другую цифру. Но Уги не ослышался, тот четко произнес слово: «Двойки». Проклятье, не произнеси обожженный это слово, он сам бы с радостью сказал его. Но теперь уже Уги надо назвать одинаковые кости на столе. И не двойки. И уже не четыре, а пять совпадений. Пять… Он закрыл глаза, и прямо перед собой увидел большую цифру пять. Ровно пятерых немытых он зарубил в том последнем бою у оврага. И выживших тоже пятеро. Вернее четверо — он, сержант, повар и немой. А капитан — это единица-джокер. И это был знак.

— Пять пятерок, — уверенно сказал Уги.

Толстяк жестом показал «пас».

Мышиный Глаз фыркнул и неизвестно зачем переспросил:

— Пять?

— Да, ровно пять, — ответил Уги и по-дурацки улыбнулся.

— Значит, теперь я должен назвать шесть одинаковых, — Мышиный Глаз почесал подбородок.

— И не пятерок, — продолжал улыбаться мечник.

— А может мне не поверить тебе? Когда ты в последний раз говорил правду?

— Не припомню, давно это было. Если и было когда-нибудь.

— Тогда я — «пас». Всяко бывает.

Наступила очередь Красноголового. Сидящие переглянулись.

— Эй, не вздумайте переговариваться на вашем!

— Спокойно, — сказал островитянин, — я тебе не верить.

— Стало быть, вскрываемся.

Неизвестно почему, но Уги вдруг стало спокойно. Он мысленно попрощался с оманской лавкой, с миловидной пышногрудой женушкой, какой непременно обзавелся бы для ведения хозяйства, с четырьмя детишками-погодками, с беспечной жизнью, с двуручным мечом и с хромовыми сапогами, к которым уже успел привыкнуть.

Островитянин открыл свои кости. Их у него было, как и положено пять, и лишь одна смотрела на всех пятью черными зрачками.

«Это я», — подумал Уги, взял кость с пятеркой и водрузил ее в центр стола.

Затем свою чашку поднял толстяк. К удивлению присутствующих среди его костей гордо торчали целых две пятерки.

«Это выжившие сержант и повар», — мечник их также положил в центр.

Островитянин изобразил изумление. Настала очередь Мышиного Глаза.

— Все равно пяти не будет, — зло процедил тот, открывая кости. Одна из них показывала пять.

«Немой как всегда вовремя», — выдохнул Уги.

Он поднял свою чашку последним. Шум стих, и присутствующие с интересом уставились на две кости мечника — одна показывала сиротскую двойку, другая победную единицу-джокер.

«Джокер-Микка. Теперь все в сборе», — Уги закрыл глаза и снова увидел собственную харчевню с дородной женушкой, со стайкой детей-погодков и долговязым поваром на кухне.

— Не радуйся слишком. Удача — девка ненадежная, — прошипел Мышиный Глаз, поднимаясь из-за стола.

— Как знать, — пожал плечами Уги, собирая выигрыш. — Что ж, пора спать. Завтра меня в Омане ждет новая жизнь.

Шагая под шум волн к палатке, где спали его товарищи, он не верил своей удаче. За месячное жалование в два томанера и полсотни медяков он рисковал жизнью целых два года, а тут такое везение. Сто три серебряных монеты приятно позвякивали в поясной сумке, и вместе с ними там лежало его будущее. Всю дорогу от шатра он улыбался, словно деревенский юродивый, не в силах убрать с лица эту глупую и одновременно такую счастливую улыбку.

На шум шагов позади не успел обернуться. Сильнейший удар кастетом в висок мгновенно свалил с ног, лишив сознания.

Луна еще не взошла, и в кромешной тьме маячил лишь размытый силуэт нападавшего. Человек опустился на колени, обшарил карманы кожаных штанов. Не найдя ничего, принялся за пояс, и нащупав в сумке увесистую горсть серебра, удовлетворенно выдохнул.

— Как ты говорил: «всяко бывает», вроде так? Воистину, деревенские парни годны лишь для тяжкого труда.

То был голос Мышиного Глаза. Отакиец повернулся к стоящему сзади и что-то сказал на островском. Тот ответил утвердительно и, крепко обхватив за плечи упавшего, перекинул на плечо. Мышиный Глаз подобрал фламберг.

— На галерах он не пригодится. Надеюсь, за такого молодого и крепкого хорошо заплатят. Да уж, всяко бывает.

* * *

Когда он пришел в себя, первое что увидел — густой утренний туман. Ноздри обожгла необычная смесь запахов соленого моря, недавно просмоленной древесины, чеснока из ближайшей таверны и гниющих водорослей, вросших в причальную стенку. Свист и гомон слился воедино и превратился в шум волн и рев толпы на многолюдной пристани. Новая торговая галера покидала Оманский порт.

Он очнулся на палубе, прикованный цепью к длинной двухметровой банке среди пятерых обожженных морским солнцем высохших человеческих тел. Перед ним огромное тяжелое весло, и беспощадное солнце над головой.

— Не спать, канальи! — услышал он рев надсмотрщика и визгливый свист кнута.

Бой барабана на корме задал гребцам ритм, и весло тяжело подалось вперед. Яростный скрежет зубов, хриплый стон уключин холодили кровь. Рядом с Уги обнажённый, весь в татуировках длиннокосый кочевник затянул мрачную, полную боли и отчаяния песню. Сливаясь с криками чаек, она полетела над палубой, и сто закованных в железо гребцов протяжно подхватили её.