1
Короткий, словно обрубленный поезд, осторожно нащупывая дорогу, пробирался по рельсам, погромыхивая на стыках. Облупленные вагоны заметно покачивало. Сгущались сумерки, но проводники не зажигали огарки свечей — до Кенигсберга оставалось всего минут пятнадцать пути. По обеим сторонам полотна тянулись еще заметные в вечерней дымке одинаковые серо-красные домики, сады с голыми деревьями, потом замелькали развалины зданий покрупнее, и наконец, лязгнув на повороте, состав замедлил ход.
Сергеев первым соскочил на перрон и остановился в недоумении.
Вместо привычной суеты вокзала, переполненного людьми, ярко освещенного, говорливого и шумного, приезжих встречали безмолвие и темнота. Только в стороне, за путями, угадывались смутные очертания барачных зданий да поодаль из распахнутой двери деревянного сооружения, похожего на огромный ящик, выливалась ленивая полоса неяркого света.
Холодный ноябрьский ветер метался вдоль путей, как бы силясь сдвинуть с места обломки камня и кирпича. Немногочисленные пассажиры — среди них почти не было женщин и детей — быстро шагали через рельсы и скрывались во мгле.
Сергеев закурил и стал раздумывать, попроситься ли ему переночевать у дежурного, либо отправиться одному в город, чтобы отыскать пристанище. Правильнее всего, очевидно, скоротать ночь здесь, — решил он после недолгих размышлений.
Подняв легкий дорожный чемодан, он направился к одному из бараков, заранее готовясь к длинному разговору и морщась от чувства неловкости. Но тут его окликнули:
— Простите, можно вас на одну минуту?
Приезжий остановился.
— Простите, — повторил голос из темноты, — вы Сергеев? Олег Николаевич?
Интонация была вопросительной и в то же время уверенной Человек встал рядом, небрежно играя фонариком. Выглядел он несколько необычно: серый макинтош с короткими наплечниками, серая летняя шляпа с обвислыми полями, измазанные кирпичной пылью ботинки. Но лицо — молодое, сухощавое, слегка горбоносое, с глазами светлыми и, пожалуй, немного наивными, доверчивыми и добродушными, — успокоило Сергеева. Он спросил уже приветливо:
— Я вас слушаю. Чем могу служить?
— Служить должен я, — вежливо улыбаясь, отозвался молодой человек. — Мне поручено встретить вас и устроить на ночлег. Я из временного управления по гражданским делам.
Сергеев отличался доверчивостью. Это качество не раз приносило ему неприятности Правда, он утешал себя обычно тем, что «нарвался» на подлеца, на исключение из общего правила, и успокаивался. Конечно, на фронте, сталкиваясь с врагом, он рассуждал по-иному. Но война миновала, и после демобилизации Олег Николаевич, как он сам признавался, снова несколько «оттаял», решив, что теперь наступила пора покоя и благоденствия, что можно немного «отпустить» нервы, натянутые до предела. Почему бы не поверить славному парню!
Пройдя несколько шагов, спутник извинился:
— Машину взять не смог. Впрочем, может быть, это к лучшему: в объезд далеко. Пешком проще. Да и надежнее. Быстрее доберемся. Прошу вас, Олег Николаевич.
Новый знакомый оказался разговорчивым, но не назойливым. По обязанности гида, а возможно и просто из желания развлечь попутчика, он принялся сообщать Сергееву сведения об истории города, о его достопримечательностях. Услышав же, что искусствоведу довелось и бывать здесь перед войной, и штурмовать эту крепость, проводник стал еще более словоохотливым.
— Итак, город вам знаком. Но я надеюсь, вы окажете мне честь сопровождать вас завтра в первой прогулке по городу? Вам трудно будет его узнать, дорогой Олег Николаевич.
Да, узнать город было трудновато. Сергеев шел и вспоминал.
2
Он остановился тогда в одной из лучших гостиниц города — «Парк-отеле», недалеко от замка.
Портье снабдил иностранца рекламным путеводителем.
Сергеев вычитал там, что Кенигсберг представляет собой самостоятельную административную единицу, имеет свой устав, своего обер-бургомистра, свое самоуправление, даже низшие органы которого назначаются германским министерством внутренних дел. «Понятно, — подумал Олег Николаевич, — крепость есть крепость, надо ее держать в руках как следует, вот и налажена эта административная машина».
В путеводителе говорилось о территории «прусской столицы», которая составляет сейчас, в 1940 году, 193 квадратных километра, что, подчеркнуто сообщалось в справке, равнялось площади Москвы. Население — 372 тысячи человек..
Всюду Сергеев видел кичливый герб города. Одноглавый черный орел, увенчанный массивной короной, веером распустил крылья. Под ним — затейливый вензель, а еще ниже — три щита. На центральном щите — опять корона и крест. Справа — снова корона с двумя звездами. Слева — все та же корона и два пастушеских рожка. Огромные когти стервятника угрожающе торчат книзу.
Каждый день Сергеев осматривал несколько улиц и с сожалением думал, что срок командировки невелик и познакомиться со всеми кварталами ему не удастся.
Он бродил по центру — старым улочкам, узким пересекающимся переулкам и тупикам, застроенным многоэтажными каменными зданиями; ходил по окраинам, где небольшие виллы и стандартные домики утопали в зелени, побывал в рабочих поселках там унылые длинные трехэтажные дома тянулись на весь квартал от угла до угла.
Всюду царило оживление: сплошные вереницы автомашин, тротуары, заполненные гуляющими. Сразу же бросалось в глаза, что, несмотря на будничный день, многие жители празднично одеты. Из окон домов свешивались красные флаги с черной свастикой посреди белого круга. И, как бы давая объяснение происходящему, из уличных громкоговорителей летел лающий голос диктора: «Германские войска маршируют по улицам поверженного Парижа. Гений фюрера вознес славу германской нации на недосягаемую высоту. Но это только начало великого пути, на который мы вступили и который приведет Германию к окончательной победе. Об этих днях победы и торжества нации историки будут говорить вечно».
Сергеев на минуту остановился перед одним из многочисленных плакатов на стене дома. На Олега Николаевича в упор смотрело наглое, улыбающееся лицо немецкого солдата в стальной каске, сфотографированного на фоне Эйфелевой башни. А внизу крупными буквами было написано: «Ему принадлежит мир».
Этот плакат Олег Николаевич вспоминал полтора года спустя под Ленинградом, глядя на обледенелые трупы немецких солдат, вспоминал его и в 1943 году, провожая взглядом бесчисленные вереницы пленных гитлеровцев, которых гнали в тыл наши автоматчики, вспоминал, глядя на Кенигсберг в памятные апрельские дни 1945 года.
А сейчас он не спеша шел между разодетыми людьми, особенно остро чувствуя себя одиноким и чужим в этом шумном, многолюдном и. странном городе, где средневековые здания соседствовали с постройками стиля «модерн», а в волшебную прелесть сказок Гофмана врывались речи имперского министра пропаганды Геббельса.
Сергеев шел по улице Миттельтрагхайм от гостиницы к замку, свернув по пути к зданию правительства. Здесь между выступами подковообразного корпуса поблескивала вода в бассейне, на каменной балюстраде крыши застыли сизые голуби, похожие на изваяния.
Потом он надолго задержался возле нового здания университета — трехэтажного, с полукруглыми сводчатыми арками, с галереей вдоль первого этажа, с каменными богинями на углах крыши, с горельефом всадника на фронтоне.
Сергеева не могла обмануть эта внешняя академическая солидность. Он отлично знал: с университетских кафедр теперь все реже и реже произносятся имена Шиллера и Гёте, зато все громче звучат в аудиториях речи, больше похожие на воинственные призывы партийных фюреров, чем на лекции профессоров.
Профессора. Наверное, это они проходили сейчас мимо Сергеева — люди в черных сюртуках со значками национал-социалистской партии на лацканах, люди, при встрече с которыми студенты вытягивались, выбрасывая вперед руку.
…К зданию подкатили грузовики. В них быстро рассаживались студенты, послушные команде перетянутых ремнями офицеров рейхсвера. Взревели моторы, грузовики тронулись. Через час где-то на пригородном стрельбище Гансы и Оскары будут методически выпускать пулю за пулей в мишени, изображающие красноармейцев.
Штурмовики в коричневых мундирах и крагах, с повязками на рукавах сновали взад и вперед, толкая прохожих. Из репродукторов гремел фашистский молодежный гимн «Хорст Вессель» Противно. А ведь был бы город как город, настоящий культурный центр, если бы. если бы не этот нацистский дух!
Раскрыв путеводитель, Сергеев пробегал глазами строки. В городе сильно развита машиностроительная и военная промышленность. В книжонке говорилось о судостроительной верфи и машиностроительном заводе акционерного общества Шихау, о вагоностроительном заводе, заводе сельскохозяйственных машин.
Но Сергееву было уже известно и то, о чем путеводитель стыдливо умалчивал: в Кенигсберге на полную мощность действовали завод зенитных орудий, авиамоторный завод «Оренштайн и Коппель», заводы автомобильных запасных частей, авиационный, боеприпасов. Швейные фабрики выпускали военное обмундирование, склады обувных предприятий забиты тяжелыми солдатскими ботинками. На длинные переходы рассчитаны были кованые их подошвы! «Готовятся, каждый час готовятся к войне, — подумал Олег Николаевич. — Франция — лишь начало. Гитлеровцы ни перед чем не остановятся, и Восточная Пруссия для них — отличный плацдарм. Да, нелегко нам придется в случае войны.
До обеда Сергеев работал в университетской библиотеке. Русского научного работника приняли там вежливо, но суховато и с недоверием. Впрочем, на сердечность он и не рассчитывал. Зато литература о янтаре здесь оказалась богатой, такого собрания книг по этому вопросу Олегу Николаевичу еще не доводилось встречать. Торопливо, стараясь успеть сделать как можно больше, сокращая слова, заменяя их лишь одному себе понятными знаками, он делал выписки, время от времени поглядывая на часы: хотелось побродить по городу, ведь в кои-то веки доведется еще побывать за границей!
Глава диссертации, посвященная истории янтарных промыслов, обещала теперь стать интересной. Впереди еще несколько дней, можно успеть многое прочитать и многое записать. Надо лишь работать систематически, надо сочетать кабинетные занятия с разумным отдыхом, с прогулками по городу.
Мимо приземистого блиндажа, спрятанного в земле, Олег Николаевич прошел к красному зданию главного почтамта и очутился возле замка.
Как гигантский часовой, возвышался он над городом. Вдоль западной стены тянулась каменная ограда из огромных необтесанных булыжников. Семь массивных контрфорсов расчленяли стены на равные части, прикрывая собой высокие стрельчатые окна. Асфальтированная дорожка капризным изгибом врывалась в ворота и исчезала во дворе. Олег Николаевич пошел туда, припоминая все, что ему было известно о замке.
Когда начата его постройка? Ага, в 1255 году. Впрочем, с той поры замок неоднократно реконструировался, современный вид он принял только в начале позапрошлого столетия. В память о совместной борьбе русских и немцев, с наполеоновским нашествием один из самых крупных покоев получил название «Московитерзаал». Тут, после победы русского оружия в Семилетней войне, гостил у своего отца, губернатора Восточной Пруссии, Александр Васильевич Суворов.
Выйдя на широкий, похожий на большую площадь двор, Сергеев огляделся. Вдоль северной, самой древней стороны шла сводчатая галерея с резной балюстрадой. Отсюда в средние века феодальная знать любовалась рыцарскими турнирам». Под галереей вход в знаменитый ресторан «Блютгерихт», прославленный не столько качеством своих вин, сколько своеобразным оформлением. Олег Николаевич не удержался от соблазна посмотреть на него.
Низкие, нависшие над головой потолки, громадные бочки на постаментах. Их днища разукрашены затейливой резьбой. Приземистые старинные столы и стулья с прямыми спинками, причудливая серебряная и дубовая посуда — блюда, кружки поставцы — все это создавало определенный колорит старины. Сергеев ненадолго задержался здесь. Спросив у кельнера кружку пива, он с наслаждением выпил горьковатую влагу и хотел выйти во двор, но внутренняя дверь оказалась запертой.
— О нет, сегодня туда нельзя, — поспешил к Сергееву кельнер, — сегодня во дворе замка какая-то церемония, и с утра закрыты все входы, кроме главного. Церемония еще не началась. Попробуйте пройти через главный вход. Может быть, вас и пропустят.
Выйдя из ресторана, Олег Николаевич сразу же обратил внимание на то, что в левом углу призамковой площади стояло десятка полтора легковых автомобилей, а около стрельчатого входа, ведущего во внутренний двор замка, медленно прогуливались два офицера-эсэсовца в черных мундирах с белыми кантами. Сергеев направился прямо к ним.
Неожиданно рядом оказался маленький, юркий человечек, назвавший себя служащим администрации замка.
— Что нужно господину?
— Я хотел осмотреть замок, — ответил Сергеев.
— Это невозможно.
— Но ведь замок открыт для экскурсантов?
— Я хочу сказать, что это невозможно сделать сегодня. Через час ожидается приезд гауляйтера Коха, который от имени фюрера будет вручать золотые партийные значки некоторым генералам и офицерам, вернувшимся на днях из Франции.
— Очень жаль, — медленно проговорил Олег Николаевич. — Я иностранец, у меня очень мало времени. Я вряд ли сумею побывать здесь в другой раз.
Ничего не могу поделать, развел руками человечек. — Но если у господина есть какие-либо вопросы, связанные с историей замка, с его прошлым, я охотно отвечу. Кстати, мы можем подойти поближе к входу, оттуда видна часть двора замка, и мне легче будет рассказывать.
— Прошу, если вас это не затруднит, — откликнулся Сергеев, протягивая несколько марок.
— Благодарю. Извольте посмотреть сюда. В восточной части двора, над рестораном и далее, вы видите здание судебных установлений. Так назывался раньше законодательный орган провинции. Эта стена заканчивается восьмиугольной башней «Хабертурм». Ворота Альбрехта, которые господин видит правее, названы в честь герцога Бранденбургского. Над аркой можно увидеть круглые герольдические щиты.
— А южная часть?
— На южной стороне — музеи. Там историко-краеведческий музей «Пруссия», музей изобразительных искусств, который называется «Художественные собрания Кенигсберга». Директор его — доктор Альфред Роде, весьма почтенный и уважаемый человек.
— Роде? Автор книги об янтаре?
— Господин не ошибся. Действительно, доктор Альфред Роде — крупнейший специалист по янтарю.
— Скажите, я не мог бы с ним повидаться?
— Сейчас нет. Доктор отдыхает во Франции. Может быть, позже, если господин не покинет наш город.
— Жаль, но я уезжаю. Продолжайте, прошу вас.
— Здесь же расположена богатейшая библиотека старинных книг, ценные археологические материалы и гордость нашей провинции — коллекция янтаря.
— Каков порядок их осмотра?
— О, довольно простой. Если господин придет в другой день, я смогу сопровождать его.
— Спасибо, постараюсь воспользоваться вашим приглашением. А сейчас расскажите мне, пожалуйста, о замке. Я слышал, что один из залов носит название Зала московитов? Мне это интересно, как русскому.
На вопрос Сергеева человечек ответил не сразу Господин, очевидно, прочитал об этом в путеводителе. Но путеводитель издан полгода назад. Сейчас Зал московитов переименовали в Знаменный зал. В нем проводятся наиболее важные заседания высших партийных руководителей. В этом зале недавно выступал сам доктор Геббельс. Но, с вашего разрешения, я продолжу свой рассказ. Западная часть здания — кирха и помещения, где хранятся коллекции старинного огнестрельного и холодного оружия. Башня, которую вы видите перед собой на южной стороне, достигает почти ста метров. Это самое высокое здание в городе.
Расставшись со своим случайным гидом, Сергеев спустился по увитой зеленью южной террасе к статуе Фридриха-Вильгельма I, вышел на мост Кремербрюке и вскоре очутился на острове Кнайпхоф.
Он уже знал, что это — деловой, коммерческий центр города. Именно здесь, да еще на улице Штайндамм, что спускалась сюда, вливаясь в площадь Кайзер-Вильгельм-плац, — именно здесь, а не в правительственном здании на Миттельтрагхайм, решались судьбы провинции и определялась ее политика, строилась ее экономика, культивировалась фашистская идеология. Именно здесь.
Олег Николаевич медленно прошел по улит. те Кнайпхоф Лаштассе до следующего моста. Неподалеку высилось величественное здание биржи. «Ренессанс», — прикинул Сергеев, глядя на ряды колонн, тянувшихся вдоль боковых фасадов, на широкие ступени входа, охраняемого каменными львами со щитами в лапах, на сквозную галерею вдоль берега Прегеля.
Из биржи доносилась веселая музыка. Удивленный этим, Олег Николаевич поднялся по ступеням и спросил у привратника:
— Почему здесь веселятся? Ведь это же биржа?
— О да, вы не ошиблись, — ответил швейцар. — Но, видимо, вы впервые в нашем городе и еще не знаете, что в определенные дни недели здесь проводятся собрания, празднества, воскресные игры. Милости просим! Вы можете осмотреть собрание картин и редкостей, потанцевать. Не угодно ли?
Но в этот момент, заглушая доносившуюся из биржи музыку, раздались резкие звуки военного марша. Движение мгновенно остановилось, машины прижались к тротуару. Из-за поворота улицы показались музыканты, а за ними ряды одетых в коричневую форму людей.
— Гитлерюгенд идет! — крикнул швейцар и заспешил вниз, на тротуар. Сергеев последовал за ним.
Шли почти мальчики в коричневых рубашках с засученными рукавами. На левой руке у каждого — повязка со свастикой. Впереди колонны юнец нес высоко поднятый штандарт, на котором золотом блестели слова: «Германия да возродится!»
— Это наше будущее, будущее Германии! — надрывно выкрикнул стоявший рядом с Олегом Николаевичем толстый пожилой немец. На отвороте пиджака у него болтался потускневший от времени железный крест.
И вдруг прозвучал тихий, но отчетливый голос:
— Это начало конца Германии!
Толстяк застыл с открытым ртом, словно боясь повернуться, чтобы взглянуть на говорившего.
И только тут Олег Николаевич увидел позади себя двух мужчин, одетых в замасленные рабочие куртки. Суровые лица, плотно сжатые зубы лучше всяких слов передавали чувства, которые испытывали они, глядя на марширующих юнцов.
— Пойдем, Ганс, — проговорил наконец один из них, — а то этот жирный боров уже побежал искать полицейского. Сумасшедшие!
Сергеев понял, что это последнее слово относилось в равной степени и к тем, кто маршировал по улице, и к тем, кто, стоя на тротуаре, приветствовал гитлеровских молодчиков. С огромным трудом поборов желание броситься к этим незнакомым, чужим людям и по-братски обнять их, Олег Николаевич отошел немного в сторону и увидел, как через несколько минут прибежал запыхавшийся толстяк в сопровождении двух одетых в штатское людей. Но рабочих уже не было.
Пока до сумерек еще оставалось время, следовало побывать и в знаменитом соборе. Его громада виднелась над крышами домов, но Сергеев не спешил туда. Неторопливо шагая по узким старинным улочкам и переулкам острова, он прошелся по Домштрассе, Фляйшбенкенштрассе, осмотрел бывшую ратушу, в которой размещался теперь городской музей, и только тогда вышел к собору.
Собор заложен был в 1297 году как оборонительное сооружение. Но всесильный гофмейстер Лютер Брауншвейгский повелел возвести здесь «дом господень», и к 1332 году строительство кафедрального собора было закончено. Громоздкое здание в староготическом стиле с асимметричным плоским фасадом, высокой правой башней, стрельчатыми арками входов стало теперь одной из главных достопримечательностей города. По традиции, начиная с 1701 года, прусские короли в коронационной кирхе дворца возлагали на себя корону, а здесь они завершали свой путь по «грешной земле»: в подвалах собора находились королевские усыпальницы. Все это Сергеев уже знал из путеводителя, из рассказов горожан.
Привратник в черной мантии с крестом на груди распахнул перед пришельцем резные двери.
Собор оказался пуст. Одинокая фигура Сергеева терялась в огромном зале с высоким потолком, шаги гулко отдавались под сводами. Прямо перед глазами, на дальней восточной стене, сверкал позолотой клирос со старинными каменными изображениями святых. Правее поднималась отделанная художественной резьбой каменная кафедра для проповедника.
В усыпальницу Сергеева не впустили, зато разрешили осмотреть Тауфкапеллу — место крещения, где посредине стояла огромная, похожая на вазу купель из серого песчаника. Он побывал в библиотеке, на первом этаже главной башни, а затем через узкий лаз вошел в северную башню и, поднявшись по винтовой лестнице, увидел город с пятидесятиметровой высоты.
Потом Олег Николаевич подошел к могиле Канта, который всю свою жизнь провел в Кенигсберге, никогда его не покидая. Воздвигнутый совсем недавно — в 1924 году — в ознаменование двухсотлетия со дня рождения философа, мавзолей с порфирными розовыми колоннами привлекал строгостью линий и горделивой простотой. Над каменным саркофагом была высечена лаконичная надпись: «Иммануил Кант (1724–1804 гг.)». Незатейливая металлическая решетка окружала могилу.
Вечерело. Но отправляться в гостиницу Олегу Николаевичу не хотелось, хотя ноги у него гудели. Он сел в трамвай.
— Ярмарка! — громко объявил кондуктор. — Северный вокзал!
Олег Николаевич поспешил выйти.
Сгущалась вечерняя мгла, но на улицах зажглись огни и снова стало светло. Небольшая площадь перед Северным вокзалом казалась оживленной и людной, как днем. Посвистывали под мостом паровички, гремели радиорепродукторы.
Из серого четырехэтажного здания, расположенного левее вокзала, вышла группа людей в штатских костюмах. Они зашагали в ногу, будто в строю, громко переговариваясь. Прохожие уступали им дорогу. «Гестапо, гестапо», — услышал Сергеев шепот. Он посмотрел на дом, потом на следующий — желтый, с. башенками наверху.
— Что там? — спросил он прохожего, указывая на желтое здание.
— Полицайпрезидиум, — недовольно буркнул тот, подозрительно взглянув на Олега Николаевича.
Сергееву стало не по себе. Он решил не обращаться больше с расспросами, удовлетворяясь сведениями, почерпнутыми из путеводителя.
Кстати, настала пора вернуться «домой», поужинать и уснуть, чтобы завтра спозаранку снова побродить по городу, а потом усесться за книги до обеденного часа.
Однако в этот вечер суждено было произойти еще одному событию, которое не только взволновало, но и возмутило Сергеева. Олег Николаевич, собираясь поужинать у себя в номере, зашел в залитый электрическим светом небольшой продовольственный магазин. Покупателей в нем дочти не было, и продавец сразу же устремился к Сергееву.
— Вы хотите взять себе что-нибудь на ужин? — угадав желание посетителя, проговорил продавец. — Могу предложить вам этот чудесный сыр. Мы получили его только что из Дании. Рекомендую эти великолепные бельгийские шпроты. Кроме того, у нас богатейший выбор французских вин. После великих побед нашего славного оружия товары текут к нам рекой, текут без пошлины. В нашем магазине есть все!
— Нет, не все!
Эти слова принадлежали высокому немцу, стоявшему рядом с прилавком.
— На наших полках нет украинского сала, русской икры, грузинского винограда. — И верзила захохотал во все горло.
Олег Николаевич почувствовал, как кулаки его невольно сжались, как напряглись мускулы всего тела. С каким бы наслаждением свалил он этого наглого арийца!
«Спокойно», — скомандовал самому себе Сергеев. Когда немец перестал хохотать, Олег Николаевич медленно, отчетливо произнес:
— История знала многих охотников до украинского сала и русской икры. В тысяча девятьсот девятнадцатом году они еще сумели унести ноги. Но если, забыв печальный урок, пойдут снова, то им может не представиться больше такой счастливый случай.
— Я не знаю, кто вы, — надменно ответил немец, — да мне, собственно говоря, на это в высшей степени наплевать. Судя по произношению, вы иностранец, а следовательно, многого не в состоянии понять. Поэтому слушайте и запоминайте то, что скажу вам я, Густав Ренке, член национал-социалистской партии Германии, верный солдат фюрера! Мы сейчас сильны, как никогда, и нет такой преграды, которая бы помешала нашему движению. Мир уже лежит у наших ног. Осталось протянуть руку, чтобы взять его.
Потом, вспоминая этот случай, Олег Николаевич никак не мог понять, каким образом ему удалось сохранить самообладание. Глядя в упор на фашиста, он громко, так, что на его голос обернулись немногочисленные покупатели, сказал:
— Если рука протянется, она будет отрублена, а вместе с ней полетит и голова протянувшего руку. Это говорю вам я, Олег Сергеев, член Всесоюзной Коммунистической партии большевиков! — И, резко повернувшись, вышел из магазина.
* * *
Сергеев очнулся от воспоминаний.
— Осторожнее, не споткнитесь! Прошу направо. Теперь уже скоро, — обнадежил попутчик. Сзади нарастал стрекот мотоцикла и пробивался сквозь развалины свет фары. — Теперь уже скоро.
Они свернули в переулок.
— Может быть, закурим? — предложил проводник.
— Не возражаю.
Сергеев достал сигарету, протянул портсигар спутнику и склонился над сложенными ковшиком ладонями, чтобы прикурить.
От тяжелого удара сознание помутилось мгновенно. Не успев даже вскрикнуть, Олег Николаевич медленно опустился на груду щебня. Быстрые руки пробежали по карманам пальто. Потом — или ему только померещилось это? — Сергеева подняли на руки и понесли. А затем густая, липкая, непроглядная тьма окутала его.
3
Начальник управления государственной безопасности принимал ежедневный доклад помощника. Высокий майор, стоя у письменного стола, держал на одной ладони раскрытую папку, а пальцами другой руки проворно поворачивал листы, коротко и четко сообщая генералу о важнейших событиях за сутки. Наконец, закрыв папку, он умолк.
— Все?
— К сожалению, нет, товарищ генерал. Видимо, предстоит запутанное дело. Искусствовед Сергеев..
— Из Ленинграда? — перебил генерал.
— Да. Вчера он прибыл, как и было условлено, московским поездом. Встречать полагалось работнику гражданского управления Соломатину. Он опоздал на несколько минут. Помчался вдогонку. Заметил впереди две фигуры, но пешеходы тут же свернули в переулок и сразу исчезли. Соломатин забеспокоился. Стал осматривать местность, обнаружил носовой платок, а поодаль — вот…
Майор протянул помятую фотокарточку. На ней был изображен Сергеев, стоящий возле развалин Екатерининского дворца.
— Все? — снова спросил генерал.
— Да, все. Обнаружить Сергеева не удалось.
Начальник управления внимательно рассматривал фото.
— Странно. Почему Сергееву пришло в голову фотографироваться таким расстроенным? Видите? Вероятнее всего, снимок сделан без его ведома и вряд ли принадлежал самому Сергееву. Очевидно, его обронил тот, другой.
— Я тоже так думаю.
— Хорошо. Сергеева нужно искать. И найти во что бы то ни стало. А главное, надо искать тех, кто заинтересовался им. Вы отлично понимаете, что сделано это неспроста…