Облака рассыпаются каплями,

Разливается грусть за окном…

Это ангелы в небе заплакали,

Проливая слезинки дождем.

…Мы друг друга в толпе не увидели, Не узнали, не подняли глаз…

Плачут ангелы, наши хранители,

О любви, что прошла мимо нас.

Когда-то давно я прочитала эти строчки в интернете, не знаю, кто их автор, но они мне запомнились, врезались в память. А нашу любовь прошли мимо нас, специально сделали так, чтобы она стала абсолютно невозможной. Легкие опять сжались от спазма, и вовсе не разыгравшаяся аллергия тому виной. По моим щекам прошелся дождик. Я совсем не Ангел, но как же тяжело осознавать эту невозможность. Мы навсегда отравлены жестокими играми Глеба Георгиевича, у Андрея в душе ненависть, у меня — тошнота… Руки сжались в кулаки, нарощенные ногти впились кожу. Гнев, он поднимался волнами в организме, перекрывая дыхание, заставляя меня зачем-то дергать прикованной к батарее ногой и в приступе отчаянной злобы набрасываться на стены. Евдокимов из благородного трудоголика превратился в долбаного маньяка, а я, вместо мечтательной гордячки стала забитой пустышкой. И, кажется, мы уже давно прошли точку невозврата.

Словно собачонка на цепи, заметалась из одного угла своей клетки в другой. А тысяча мыслей, одна страшней другой, роились жалящими осами в голове. Вдруг Глеб Георгиевич решит, что я сбежала от него? Как Моргунов будет действовать? Данька, Данька, надеюсь, он не лишится еще одного пальца. Черт, черт, черт! Мне срочно нужно выбираться отсюда. Евдокимову тоже ни в коем случае нельзя рассказывать правду, я и так перед ним ужасно виновата, поломала, исковеркала его жизнь. Боюсь, узнав, что произошло на самом деле, он станет еще более невменяемым и, стремясь придушить Глеба Георгиевича, полезет в самое пекло. Не факт, что победителем окажется Андрей, как бы ему вообще жизни не лишиться или снова не очутиться в тюрьме. Пусть уж лучше считает меня во всем виноватой… пусть бесится, изливая свою боль на моем теле. Мне не впервой плакать, не впервой ощущать себя изнасилованной. Глядишь, не сможет, не исполосует на кусочки, как грозился. Ведь когда Андрей прибежал с улицы после кровавого допроса на столе, в его лице мне даже почудилась тревога. Оставь надежду, всяк сюда входящий! Не за тебя он испугался, Лина, просто побоялся, что сдохну раньше времени, не сказав ему правду, лишив тем самым живой куклы для удовлетворения своих маньячных желаний. Ведь Евдокимов еще не наебался, не наигрался мной. А потом? Когда это произойдет? Кто знает, что будет дальше.

Как же медленно течет время… Дома у меня был ноутбук и возможность излагать свои мысли на белый лист монитора компьютера. Дома, смешно… У тебя уже черт знает сколько времени нет дома. Только съемные меблированные квартиры, которые менялись с завидной регулярностью, примерно раз в два месяца. Но я могла писать, часами погружаться в несбыточные бредни о звездной любви. Очень часто, когда Глеб Георгиевич трахал меня, я тоже летала в этих созданных воображением мирах или думала о моем Андрее. Нет, кончить всё равно не получалось, полностью отгородиться от реальности сложно, но, витая в космических мирах, легче было притворяться, что меня не выворачивает внутренне от нахальных мужских прикосновений. А сейчас, абсолютно обнаженной, прикованной цепью к батарее, в ожидании возвращения созданного мной чудовища, каждая секунда казалась размером с минуту. И самое главное, погрузиться в выдуманную реальность не получалось, фантазия, снедаемая страхом, испарилась… исчезла. А еще снова, как тогда в ожидании суда, вернулась бессонница. Какое-то бредовое состояние ожидания. Чего? Кого? Неужто его возвращения?! Да, скорей бы Андрей вернулся. Хоть насмотрюсь на него, налюбуюсь… У тебя будет совсем ничего времени перед тем, как он тебя замучит. Нет! Евдокимов не сможет, он благородный и добрый человек! Только в твоем воображении. Бред! Ты бредишь, Лина.

Аллергия все больше и больше давала о себе знать. Тут очень пыльно… Ангелы не переносят грязи. Да ладно, Лина, в твоей жизни было столько несмываемой грязи, что пора уж задохнуться от вечной вони. Ты живучая, как кошка. Но зачем мне дальше жить?! Ведь мой Андрей стал долбаным маньяком. Однако телу, несмотря на весь кошмар произошедшего, хотелось и дальше влачить это ужасающе жалкое существование. Наверно, привычка, а возможно, надежда еще теплилась в душе. Ведь даже в самых страшных сказках, помнится, был счастливый конец. Глупая, не надейся попусту.

Да уж, с физиологией спорить сложно, очень хотелось есть, поскольку те два жалких бутербродика, которые оставил мне мой персональный безумец, лишь не надолго утолили голод. Хорошо хоть Евдокимов ведро с крышкой предусмотрел, чтобы можно было справить естественные потребности тела.

Когда же он приедет?! До того момента, когда я сойду с ума от одиночества, голода или разыгравшейся не на шутку аллергии, мешающей дышать во всю ширь легких.

Осмотр своей тюрьмы ничего не дал. Видимо, Андрей неплохо подготовился к моему похищению. Окно, под которым я была прикована к батарее, выходило во двор, но разбить стекло не получилось бы, его попросту не существовало, снаружи оконный проем закрывали приколоченные доски. К тому же кандалы, сооруженные Евдокимовым, более чем крепкие, и длина цепи не достаточная, чтобы пройти в смежную комнату, где, судя по доходившему до меня естественному свету, окошко было вполне обыкновенное — стеклянное.

Когда же он приедет?! Одиночество, которому я до похищения радовалась, теперь воспринималось мучением.

В комнате совсем потемнело, света, исходящего из простенка двери, больше не хватало. Значит, на дворе уже наступил вечер или ночь. Теперь будет пытка темнотой? Голодом? Или одиночеством? Скорей бы Андрей приехал.

Поворот ключей в замке я восприняла даже с радостью. Захотелось бежать навстречу приветливой собачкой. Далеко не побежишь, потому что я и правда, как животное, посажена на цепь. Лина, черт, что с тобой происходит! Прежнего Андрея больше нет и, возможно, никогда не существовало в действительности, ты его сама выдумала, наделила всеми возможными положительными качествами, а на самом деле, Евдокимов, скорее всего, диаметральная противоположность придуманному образу.

Плотнее закуталась в одеяло, пытаясь прикрыть свою обнаженность. Шаги. Ну, наконец-то, шаги!

Евдокимов вошел в комнату и включил электричество. Зажмурилась от обилия яркого света. Сава богу, после вчерашней пытки глаза нормально видят и нормально реагируют. А потом разлепила веки, уставившись на вошедшего. Красивый, мой Андрей очень красивый мужчина! Темные глаза, как и прежде, обжигали, вбирали полностью в темноту своих зрачков, вместе с одеялом, за которым я смела прятаться. Впрочем, нет, одеяло они отбрасывали, испепеляли, кромсали на кусочки, стремясь быстрее добраться до моего обнаженного тела. Странно, на мужском лице мне читалась целая гамма эмоций, адская смесь из злости, любования, желания и щемящей нежности. Неужели долбаный маньяк тоже рад видеть свою жертву.

— Привет, Андрей! — сказала я с каким-то непонятным задором.

Больная идиотка, мать твою! Был бы у меня хвостик, наверняка радостно завиляла бы им.

Выражение красивого мужского лица поменялось, маска из множества чувств треснула, и осталась только злость. Ослепляющая, яркая. Зря ждала, Ангел, ничего хорошо от этого человека ты не получишь.

— Блядь, не говори так!

— Как — так?! — взвилась тут же я.

Отчего-то во мне совсем не было страха. Страх растворился в ожидании шагов. А может, больше не хотелось быть тварью дрожащей.

— Не называй меня по имени. И не смотри так…

— Как?! — чуть ли не ору я.

— Словно ничего не произошло, по-ангельски, сука, притягательно.

— Мне называть тебя Маньяком?! — боже, что я говорю. — Или Хозяином?! Раз уж ты решил устроить БДСМ-представление с моим участием.

— Это не представление, Ангел, — мрачно сказал Евдокимов, — и да, хозяином можешь меня называть. Пожалуй, мне будет приятно.

— Псих! — вырвалось из губ вместо предложенного определения.

Откуда взялись во мне наглость и бесстрашие? Больная, прежнего Андрея больше нет.

Он подошел в несколько шагов, больно схватил за волосы.

— Только хозяин у тебя совсем другой. Не так ли, Ангел?!

Черные глаза максимально приблизились, мужской нос уткнулся в мой нос, его губы тоже буквально в сантиметре от моего рта. Это какое-то безумие, но мне вдруг захотелось обнять широкие плечи Евдокимова и всосаться жарким поцелуем в его красивой лепки губы, а затем, опьяненной весной кошкой, тереться о мужское сильное тело. Я, фригидное бревно, сейчас пускала соки, словно надрезанная березка весной. Невероятно! Ошеломительно! Этого не может быть! Даже застыла, замерла, до конца не веря в то, что происходило сейчас со мной. Я, голодная, с затрудненным дыханием, посаженная на цепь, хотела своего мучителя! В шоколадных глазах злость тоже исчезла, расплавилась в горнилах страсти, сразу же возникшей между нашими телами.

— Блядь, Ангел!

Несмотря на грубость слов мужские пальцы ласково, даже трепетно, прошлись по моей щеке, обвели контур припухших от его тумаков и утреннего жесткого минета губ.

— Ахм!

Мужская рука снова грубо схватила за волосы.

— Я все равно узнаю, кто он. Не переживай, Сука, резать тебя больше не буду, не хочу из-за такой шлюхи, как ты, еще раз в тюрьму загреметь. Но я так или иначе вычислю хозяина прекрасного ангела.

— А что ты планируешь делать со мной, Андрей?

Да, хватит быть дрожащей тварью, надо выяснить, что он задумал. Следует ли мне готовится к смерти от рук «моего» Андрея.

— Насиловать, Ангел, тебя я буду насиловать. За четыре с половиной года без женщин, проведенных по твоей вине, я заслужил право на такое маленькое развлечение. Как ты считаешь?!

Эти ужасные слова были произнесены таким хриплым проникновенным голосом, что меня даже тряхануло от страха. Нет, страх тут ни при чём. Я больная чертова извращенка!

— Нет, Андрей, не надо, — тоже хриплю я.

— Но я хочу, Ангел!

Мужские губы находились совсем рядом с моими, и мне снова приходится бороться с желанием к ним прижаться, да что там, впиться изголодавшейся без секса нимфоманкой.

— Всё это время в тюрьме, практически каждодневно, я представлял, как буду тебя трахать.

Жаркий кульбит внутри живота. Красивые шоколадные глаза затягивали в темный омут ненормальной маньячной страсти. Зачем-то приподняла повыше подбородок, а губы сами по себе раздвинулись, словно приглашая к поцелую. Мужские пальцы благоговейно-нежно принялись обводить изящно-сексуальный изгиб моих губ. Потом пальцы жестко надавили на скулы, и мои губы, щеки, выпятились как у лягушки, а лицо наверняка превратилось в вульгарную маску глупой куклы. Андрей смотрит со смесью брезгливости и дикого желания. Взгляд маньяка!

Оттолкнул от себя. Как подкошенная, опять упала на матрас, больно ударившись плечом о батарею. Неужели брезгливость победила страсть? Евдокимов опустился следом за мной, мужские пальцы, покалывая током, легли на бедра. Конечно, так просто дикое вожделение из его глаз не исчезнет, оно требует удовлетворения. И я не знаю, радоваться мне этому поводу или сожалеть. Вряд ли бешеная лихорадка между нашими телами принесёт что-то хорошее. Слишком горячо, слишком ненормально.

— Раком стань, — раздался не терпящий возражения голос, а сильные руки властно потянули за бедра, вынуждая принять требуемую позицию.

Раком меня тоже неоднократно трахали, Глеб Георгиевич любил разнообразие. Но с ним я не чувствовала и толики того, что происходило с моим телом сейчас. Наверное, дело не в физиологии, оргазм в голове, моё подсознание ставило блок на удовольствие с человеком, заманившим меня в такую жестокую западню. Ведь по вине Моргунова погиб мой ребенок. Наш с Андреем ребенок…

— Влажная, блядь, Ангел, ты влажная!

Мужские пальцы, копошащиеся в моей потекшей промежности, вынуждали всхлипывать и постанывать.

А по отношению к Евдокимову блока нет, c первой минуты знакомства не было. Я совершенно перед ним беззащитна.

Пальцы, протиснувшись сквозь влажные складки, вошли внутрь, и мои бедра сделали совершенно нереальную вещь, они двинулись им навстречу. Закусила губы, чтобы не застонать в голос.

— Ангел, ты такая чувственная, — шепчет мой маньяк.

Шепот, как нечто осязаемое, проник в тело, побежал по хребту, распространившись по телу новым витком возбуждения.

— Но удовольствие я тебе не собираюсь доставлять. Разве жертвы насилия могут кайфовать?

Пальцы вышли из моей влажной щелочки, заскользили чуть выше и надавили на звездочку ануса. Черт возьми! Не могу понять, почему тело вновь тряхнуло удовольствием? Конечно, в зад меня тоже неоднократно драли, Глеб Георгиевич любит разнообразие. И я до зубного скрежета ненавидела анальный секс. Тогда какого хрена со мной происходит сейчас?! Чуть ли не задницей виляю навстречу ласково-требовательным движениям мужской руки.

— А ты, я вижу, за то время, пока я валялся на нарах, из невинной девочки стала настоящей профессионалкой. Все дыры разработаны.

Пальцы сменил налитый кровью член, Андрей, не нежничая, одним ударом загнал свой ствол внутрь моей попки. И даже не приостановился, не дал мне возможности привыкнуть к своим размерам, сразу же начал нетерпеливо и жестко двигаться. Зачем останавливаться?! Это же месть, насилие, а я гадина, недостойная снисхождения. Больно… Закричала, попыталась уползти вперед от таранящих иглами ударов. Нет, мужские руки тисками держали мои бедра, не позволяя сбежать.

— Андрей, мне больно! Пожалуйста, медленнее!

— Я тебя насилую, Ангел, — стонет шепотом он, — когда насилуют, всегда больно. Потерпишь!

Остервенелые удары продолжились, мои крики тоже. Снова насилие. Сколько много насилия в моей жизни, сколько много ржавых гвоздей, по шляпку входящих в тело. Слезы покатились из глаз, капая на матрас. Возбуждение испарилось, улетучилось, словно его никогда не бывало. Сознание который раз резанула болью мысль: «От моего Андрея осталась лишь красивая оболочка». Скорей бы все это закончилось, скорей… Один удар, второй, третий, четвертый, десятый, пятнадцатый. Мой персональный маньяк застонал, ему хорошо, сильные руки в порыве страсти с силой сжали мои бедра. Но постепенно боль прошла, а может, я к ней привыкла, мои всхлипы и крики тоже затихли. Его звериное вожделение завораживало. Мужские пальцы сместились с моих бедер, нырнули к лону, раздвинули все еще пропитанные смазкой складочки, потом коснулись клитора, затем плавно, умело заскользили по нему круговыми движениями. И тело откликнулось, ведь у него волшебные пальцы, ведь мозг помнит — наслаждение я могу получить только с моим Андреем, даже если от него осталась только оболочка, даже если он превратился в долбаного маньяка. Теперь уже совсем не крики боли начали вырываться из моего горла, а скорее, всхлипы удовольствия.

— Ооо…

Какие умелые у него пальцы, просто волшебные. И я, как в коридоре ночного клуба, растекаюсь сладкой липкой патокой по стенам, или нет, как той памятной ночью в квартире Евдокимова, где я совершила свое первое предательство, улетаю в неизведанное от ласк опытного мужского языка и знающих движений рук. Теперь я не убегаю от таранящих ударов члена, наоборот, жду их, неосознанно двигаясь навстречу. А в теле нарастает непонятное напряжение, от которого подрагивают руки, ноги и бегут жаркие волны по крови.

— Ооо. Еще…

Неужели это произнесли мои губы?! Неужто в этой просьбе нет притворства?! Стало совершенно нечем дышать, и вовсе не разыгравшаяся аллергия тому виной. Какого черта происходит! Андрей ошибся, с ним мне даже грязь нравится, и кажется, я кайфую от насилия.

А потом вдруг пальцы прекратили движения. Евдокимов вообще убрал руки с моего подрагивающего тела, и я, лишенная их требовательной поддержки, упала вперед, распластавшись на матрасе, точно препарированная лягушка.

— Не надейся, сучка, кончить я тебе не дам!

— О нет, пожа… — поспешно прикусила губы, придушив на корню мольбу об оргазме.

Заткнись, Лина, он же над тобой измывается.

Липкие капли спермы потекли на мои горящие ягодицы. Из глаз снова брызнули слезы. Кажется, маньяк придумал новую пытку для своего прекрасного Ангела.