Утром я проснулась от жуткого сна: мне привиделось, что я стою в родном операционном блоке, и санитары привозят на каталке Галину Герасимовну. Она лежит на ней, скрестив красивые ноги в изящных туфельках, и пилочкой подправляет наманикюренные ногти.

– Это еще что такое? – спрашиваю я у санитара, почему-то одетого в униформу служащих «Макдоналдса».

– Так у нее змеюка…

Я смотрю и ужасаюсь: изящные плечи мадам Шадриной обвивает толстенная змея, которая зыркает на меня злыми маленькими глазками. Чертыхаясь, я начинаю стягивать с красавицы шипящее пресмыкающееся, которое тут же обвивается вокруг моей шеи и начинает меня душить…

– Скальпель, дайте кто-нибудь скальпель, – хриплю я и открываю глаза…

Причина кошмара, мой драгоценный котик, дрых на подушке, уложив свой толстый живот как раз поперек моей шеи. Ну, в конце концов, сама виновата: избаловала скотину донельзя.

Стараясь не разбудить Веру Дмитриевну, я выскользнула из комнаты и отправилась в бассейн. Утро было солнечным, вода – бодрящей. Я выбросила из головы и «подметное» письмо, и историю с бедной Марией Эрнестовной и наслаждалась тем, что бассейн сегодня был в полном моем распоряжении.

Возвращаясь в дом, я столкнулась с домоправительницей, которая намеревалась пить утренний кофе и пригласила меня составить ей компанию.

Пока Агнесса нажимала кнопки на кофемашине, готовя ароматный эспрессо, я разглядывала ее комнату, оформленную, как и у меня, в минималистском стиле и расположенную на верхнем этаже, рядом с апартаментами Дмитрия Александровича. Главным украшением комнаты был потрясающий вид из окон на окрестные леса, поля и речку, которая протекала метрах в трехстах от усадьбы. Еще я обратила внимание на чуть пожелтевшую черно-белую фотографию красивого парня в морской офицерской форме, которая стояла на прикроватной тумбочке, и, странно, при взгляде на нее меня посетило дежавю: мне почему-то показалось, что это лицо я уже где-то видела.

Агнесса поставила чашки с кофе на низкий столик возле дивана, рядом с блюдом, наполненным разнообразными плюшками.

– Вера Дмитриевна говорит, что за последние дни она стала чувствовать себя значительно лучше и во многом – благодаря вашей заботе о ней, – сообщила домоправительница, доброжелательно поглядывая на меня. – И я рада, что история с розовой шалью не отразилась на ее самочувствии, хотя до сих пор я не смогла выяснить, кому и зачем понадобилось изображать привидение, впрочем, как и то, кто выпустил вчера вечером из вольера собак. У вас есть какие-нибудь предположения на этот счет?

Я пожала плечами:

– Абсолютно никаких. Потом, я же здесь никого не знаю. Хотя, например, я обратила внимание, что горничная Галины Герасимовны весьма любопытна.

– Да уж, это видно невооруженным глазом, – вздохнула моя визави.

– Зоя поступила сюда по вашей рекомендации?

– Нет, она работала у Галины Герасимовны еще раньше, когда та… – Домоправительница поперхнулась кофе и, откашлявшись, закончила фразу: – В общем, когда та еще не стала женой Антона Зиновьевича.

– Вера Дмитриевна сказала, что вы были ближайшей подругой покойной Марии Эрнестовны.

– Да, мы дружили с детства.

Лицо ее побледнело, губы задрожали, казалось, она вот-вот заплачет.

– Скажите, а она знала о том, что у Антона Зиновьевича есть, скажем так, вторая семья?

Домоправительница внимательно посмотрела на меня.

– Вам и про это известно?

– Да.

– От кого?

– От Веры Дмитриевны, – выдавать Люсю-Люсьенду, баловавшую меня вкусностями, мне не хотелось.

– Нет, она ничего не знала.

– Может быть, она знала, но не сказала вам?

– У нас никогда не было друг от друга секретов, – твердо заявила Агнесса Николаевна и, медленно подбирая слова, продолжила: – Я не осуждаю Антона, но слава богу, что Маша этого не знала.

– А кто знал?

– Начальник охраны, шофер Ваня и Вера Дмитриевна, но они все умели держать язык за зубами.

– А вы знали?

– Я – нет, – сказала домоправительница с горечью. Потом пристально посмотрела на меня. – А почему вас это интересует?

Я пожала плечами и изобразила на физиономии полную невинность.

– Только в связи с появлением «привидения». Мне, как и вам, хочется узнать, кто играл эту роль, ведь я отвечаю за здоровье Веры Дмитриевны, ну и когда ориентируешься в ситуации, то легче прийти к каким-то выводам. Например, мне интересно, были ли у Веры Дмитриевны конфликты с кем-нибудь, не затаил ли кто-то на нее обиду.

– Ну что вы! Ее все обожают…

– Или, например, она узнала нечто, компрометирующее кого-то из обитателей вашего дома…

У Агнессы чуть заметно задрожала в руке кофейная чашка.

– Ну не знаю. Вряд ли. Если это касается прислуги, то она бы поставила меня в известность.

– А если не прислуги?

Домоправительница посмотрела мне прямо в глаза:

– Лучше спросите у нее самой. Относительно себя могу сказать: у меня перед ней грехов нет.

– Но я не вас имела в виду!

– А кого?

– Галину Герасимовну, например.

– Ну, знаете ли, я не привыкла обсуждать своих хозяев, – чуть громче, чем нужно, сказала Агнесса Николаевна.

Я поняла, что разумнее всего оставить эту щекотливую тему и предоставить инициативу моей визави, ведь зачем-то она меня к себе пригласила, не для того же, чтобы угостить утренним кофе?!

Мы немного помолчали. И домоправительнице пришлось первой прервать затянувшуюся паузу.

– Как вы, видимо, уже заметили, Лиза, у меня в этом доме положение несколько иное, чем у просто наемной служащей. У меня была вполне успешная карьера в компании Антона, я хорошо зарабатывала, могла путешествовать и приобретать дорогие вещи. Но все дело в том, что и покойная Машенька, и уважаемая мною Вера Дмитриевна – люди более духовного склада, нежели практического. И когда они купили этот большой дом и усадьбу, то здесь начался полный кошмар. Машеньке много времени пришлось проводить на курортах (ей прописали грязелечение), Вера Дмитриевна в основном занималась Анютой, а прислуга просто бесчинствовала и обманывала их как хотела. И тогда Антон попросил меня взять дом на себя. Я согласилась и не жалею. Потому что сумела создать Антону нормальный быт, и он все свое время мог отдавать бизнесу и науке. Защитил докторскую, потом поставил на ноги завод, основал при нем экспериментальную лабораторию, и это в наше непростое время, когда кругом все просто рушится и валится.

Когда после смерти Машеньки Антон весьма скоропалительно женился на Галине, я решила уйти, потому что вы сами понимаете, как мне было тяжело видеть на месте любимой подруги молодую, необразованную девицу, притом с гонором. Но Антон и Вера Дмитриевна очень просили меня остаться, и я согласилась, но лишь на время, пока новая молодая хозяйка не войдет в курс дела. Конечно, через некоторое время я покину этот дом, но, пока я здесь, мне бы хотелось, чтобы хозяйство оставалось в порядке, и сами понимаете, что эти истории с собаками и привидением меня страшно нервируют. Поэтому у меня к вам просьба, Лиза: не могли бы вы как-то так аккуратно выяснить у Веры Дмитриевны, может быть, она заметила какие-то характерные черты в поведении этого самого привидения? Я бы и сама могла ее спросить, но думаю, у вас это лучше получится.

Я пообещала поговорить на эту тему с моей подопечной, поблагодарила за кофе и отправилась восвояси.

Итак, итогом нашего разговора можно считать то, что моя романтическая версия о том, что Мария Эрнестовна решила благородным образом покончить с собой, дабы уступить место юной преемнице, разбилась вдребезги. Если, конечно, можно доверять словам домоправительницы. А в этом случае, я была убеждена, ей доверять было можно.

Так что, как это ни ужасно, оставалась первая версия – Анютину мать медленно травили дигитоксином.

После завтрака, когда я прогуливала Веру Дмитриевну по саду, продолжая для почтеннейшей публики разыгрывать спектакль «Благородная дама в инвалидной коляске и ее заботливая сиделка», я ее спросила:

– Скажите, а Агнесса Николаевна была замужем?

– Нет, – ответила моя подопечная. – В молодости у нее был сумасшедший роман с одним морским офицером. Он был то ли старпомом, то ли помощником капитана, я уже не помню, но это и неважно. Она ездила встречать его из рейсов в Ленинград, и они собирались пожениться. А потом на его корабле случилась какая-то авария: то ли что-то взорвалось, то ли загорелось… Короче, он погиб. Произошло это перед самой свадьбой Антона и Машеньки. Агнеша с трудом пережила эту трагедию. И даже на свадьбу не могла прийти к любимой подруге.

– Печально. Я видела у нее на столике фотографию моряка. Очень симпатичный.

– Да, и, по-моему, у нее после него никого и не было. К сожалению, она из тех ныне немодных женщин, которые умеют влюбляться только один раз, поэтому и остаются одинокими.

И я подумала: а не себя ли она имела в виду? И еще я подумала, что теперь знаю, в кого безответно влюблен красавец-мужчина Андрей. Ну что ж, вкус у него хороший…

Когда мы возвращались в дом, нам навстречу выбежала Анюта и сообщила, что Алиса опять катается в истерике, и бедная Яна никак не может ее успокоить.

– А где Галя? – спросила ее бабушка.

– Она уехала в Москву на какое-то дефиле. А тетя Ксана в саду помогает Олегу Петровичу пересаживать настурции.

– Лиза, голубушка, – попросила меня Вера Дмитриевна, – я понимаю, что это не входит в ваши обязанности, но уж, пожалуйста, помогите Яне, а Анюта в целости и сохранности доставит меня до кровати.

Детскую, расположенную, как я помнила, на втором этаже, я отыскала по истошному реву, который мощным потоком вырывался из комнаты и растекался по коридорам и лестнице.

Дверь была открыта, и, войдя, я увидела источник воплей, который лежал посреди комнаты на розовом ковре, бил по нему ножками, ручками и головой, демонстрируя классический приступ детской истерии. Всклокоченная Яна стояла рядом с Алисой на коленях, с ее волос и лба снежными хлопьями падала манная каша, которая, как я поняла, некоторое время назад обитала в расписанной кошечками и собачками фарфоровой тарелке, ныне в виде осколков валявшейся у ножки детского столика. Яна, громко причитая, пыталась сунуть в руки оравшей девчонки куклу, наделенную соблазнительными формами порнозвезды:

– Алисонька, деточка, ну не надо кричать, ну не хочешь кашку, я тебе киселька дам… Ты же хорошая девочка, успокойся, пожалуйста, смотри, какая куколка хорошенькая.

– Как у вас весело! – бодро заявила я, собрала осколки тарелки и сложила их в пустую кастрюльку, стоявшую на столе.

Яна повернула ко мне несчастное лицо.

– Не знаю, что делать, все вроде было нормально, она полдничала, а потом бросила в меня тарелку с кашей, и вот уже минут десять я не могу ее успокоить. Может быть, ты попробуешь…

– Ладно, иди умойся.

Яна радостно выскользнула из комнаты, и я осталась наедине с этой очаровательной крикуньей, которая зашлась еще пуще, решив продемонстрировать мне все возможности своего голосового аппарата.

Я огляделась: комната, выдержанная в розовых тонах и украшенная картинками в стиле диснеевских мультиков, была забита массой дорогих игрушек, способных облагодетельствовать не один детский сад, и более всего напоминала витрину роскошного детского магазина, а не жилище нормального ребенка. Около окна стоял розовый рояль, совсем как настоящий, только величиной с небольшой письменный стол. Я подошла, подняла крышку, пробежала рукой по клавишам. Надо же, настроен!

– Алиса, знаешь такую песню?

«От улыбки солнечной одной перестанет капать самый сильный дождик», – проиграли клавиши рояля.

Вопли прекратились, и раздался капризный голос.

– Не трогай, это мое.

– Хорошо, не буду. Твое так твое. А играть на своем рояле ты умеешь?

– Умею.

– Покажи, пожалуйста, как ты это делаешь.

Зареванная Алиса как ни в чем не бывало поднялась с пола, подошла к роялю, села на розовую круглую табуреточку и застучала по клавишам.

– Нет, это не музыка, это так, шумовые эффекты. А может быть, ты петь умеешь?

Девочка кивнула головой:

– Умею.

Подбоченилась, топнула ножкой и звонко заголосила:

– «У милашечки моей под подолом – соловей. Он и свищет и поет, ей посикать не дает…» А еще я такую песню знаю. – И без перерыва грянула: – «В огороде завелися колорадские жуки. Проживем и без картошки – были б только мужики».

Вокальными данными Алиса явно пошла в Ксану, позаимствовав у нее и репертуар. Если дитя исполнит эти частушки при гостях на своем дне рождения, эффект, как я понимаю, будет ошеломляющим. Героически удержавшись от смеха, который накатывал на меня девятым валом, я постаралась изобразить на своей физиономии самое что ни на есть серьезное выражение:

– Поёшь ты хорошо, ничего не скажешь. И голос сильный, звонкий, ага. Только давай лучше какие-нибудь песенки из мультиков вспомним. Например, про день рождения, который бывает раз в году.

– Ладно, – кивнуло головой юное дарование и запело, четко попадая в ноты: – «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…».

– Ну, смотри, какая ты молодчина! – похвалила я девочку, когда она старательно допела всю песню. – Голосистая и слух хороший. Вырастешь – певицей будешь, как Анна Нетребко.

– Нет, я хочу быть моделью, – ответствовало дитя и с уморительной важностью прошествовало мимо меня, подражая походке манекенщиц.

– Как же ты умеешь с ней быстро справляться! – воскликнула вернувшаяся в комнату Яна, которая успела умыться, вымыть голову и даже подсушить волосы феном.

– Это все потому, что я человек здесь новый, и Алиса меня пока стесняется, так как еще не знает, можно ли мной помыкать.

– Ты считаешь, что она мною помыкает? – насупилась Яна.

– К сожалению, да.

– Ты, наверное, права, – горько вздохнула Яна и, с опаской глядя на Алису, которая наконец-то занялась куклой, прошептала: – Знаешь, мне иногда ужасно хочется ее отшлепать, но я так боюсь потерять эту работу!

– А ты не бойся, и не потеряешь. Мне кажется, что если ты сумеешь отучить ее от истерик, то ее мама будет тебе только благодарна.

– Ну а как отучить, если мне не разрешено ее даже пальцем тронуть, а не то что отшлепать?!

– Меня шлепать нельзя, – с важностью подтвердила Алиса, усаживаясь на колени к своей няне и кося хитрющими глазами в мою сторону. – Потому что я – принцесса.

– Конечно, принцесса, – сказала Яна, обнимая девочку и целуя ее в пухлую щечку, – только очень капризная.

– Я не капризная! Я хорошая.

– Если ты хорошая, то сейчас возьмешь эту куколку и уложишь спать в ее домике.

Алиса неожиданно согласилась и, баюкая на руках куклу, отправилась в другой конец комнаты, где возвышался роскошный кукольный дом, о котором мы с Милочкой в нашем советском детстве даже и мечтать не могли, потому что ничего подобного никогда не видели.

– Кстати, Яна, а ты не в курсе, почему Зоя проявляет такое повышенное внимание к моей особе?

Яна опустила глаза.

– Это ее Галина Герасимовна заставила за тобой следить.

Я удивилась:

– И ради чего такие усилия?

– Потому что нанимала тебя не она, а Агнесса. А ей это не нравится. Вот она и хочет найти на тебя компромат, чтобы потом уесть домоправительницу. Скажу по секрету: они друг друга терпеть не могут. Когда старая хозяйка заболела, Галина думала, что она будет тут всем рулить, но облом получился: Агнесса бразды правления из рук не выпустила. Тогда Галина пожаловалась мужу, но тот сказал, что Агнесса отличная домоправительница, он ей доверяет полностью и, вообще, она – член семьи. Так что пусть все остается по-старому. Ну, Галина это съела, но Агнессу невзлюбила и старается ее всячески уязвить.

– А тебя кто нанимал?

– Сама Галина. Ей меня Евгений Эммануилович рекомендовал, моя предыдущая хозяйка лечилась у него в «Диаманте». Поэтому Агнесса всегда со мной сквозь зубы разговаривает и следит за мной, как за тобой – Зоя.

– Надо же, как у вас тут все запутано, – сочувственно вздохнула я, – давай кастрюльку, я все равно в кухню иду за обедом для Веры Дмитриевны, так что занесу.

Яна протянула мне кастрюльку с осколками тарелки. Рукав ее кофты приподнялся, и я увидела глубокую воспаленную царапину чуть выше кисти.

– Где же ты так?

Яна поспешно одернула рукав.

– Да, это Алиса в саду запустила мишку в куст боярышника, ну я вытаскивала и за колючку задела.

Царапина на руке Яны наводила на мысль: а не след ли это удара когтистой лапы моего обожаемого котика? Именно такие царапки оставлял он на моих руках, когда я приставала к нему с нежностями в неподходящую минуту, или на руках моих племянников Сашки и Гришки, когда они пытались потянуть его за хвост. А еще Персик не терпел, когда его сгоняли с крышки моего ноутбука, который он считал своим и на котором любил дремать в паузах между едой. И потом, сколько я ни гуляла по саду, я не встретила здесь ни одного куста боярышника.

Итак, неужели это Яна проникла ко мне в комнату и написала грозное послание? Но почему? Повода-то никакого не было. Даже если предположить, что вечером в понедельник это она была в беседке и говорила по мобильному телефону, пока поджидала своего бойфренда Диму (по версии Веры Дмитриевны), то вряд ли там речь шла о каких-то тайнах мадридского двора, из-за которых на меня нужно было спускать собак (в прямом смысле этого слова). Да и текст по поводу змеюки, которую хотелось убить, тоже можно считать расшифрованным, ясен пень, что она имела в виду Агнессу.

Наверное, мне стоило напрямую спросить Яну, была ли она в понедельник вечером в беседке, но я почему-то решила этого не делать и, посоветовав намазать руку зеленкой или йодом, отправилась в сторону кухни для дальнейшего несения службы.

По дороге меня перехватила Анюта и, пообещав показать по Интернету прикольные мультики про кота, потащила к себе в комнату, где на постели среди всякого разного хлама, включая фломастеры, карандаши, конфетные фантики, разбросанные диски, жвачки, фенечки, лежал шикарный ноутбук с логотипом в виде надкушенного яблока.

Пока Анюта набирала адрес нужного сайта, я полюбопытствовала:

– А что, тебе вот так, запросто, разрешают пользоваться Интернетом?

– Да, разрешают. Когда я маленькая была, папа ставил блокировку, чтобы я по глупости не лазила куда не надо. А сейчас могу заходить куда хочу. Но если вы про порнуху и прочее, то меня это не интересует.

– Почему именно про порнуху? Насколько я знаю, в Интернете есть много такой информации, с которой лучше знакомиться, так сказать, в зрелом возрасте. Также и игры есть такие, которые запросто психику могут покалечить.

– Да я в игры особо не играю. Мне больше нравится их сочинять…

– И как ты их сочиняешь?

– Программки всякие пишу на Бейсике. – И деликатно добавила для непосвященных: – Это такой язык программирования.

И как же я забыла, что передо мной сидит достойная наследница династии компьютерщиков!

– Уважаю! А я вот обыкновенный чайник – кроме ворда, экселя и фотошопа, ничего больше не знаю.

– Ну, вы, если что нужно, ко мне обращайтесь, а лучше к Агнессе, она – программист экстра-класса.

«Прикольные» мультики действительно оказались очень смешными. Их героем был хитрющий лупоглазый кот, нарисованный английским аниматором Саймоном Тофильдом. Эта животина умела сделать жизнь своего хозяина крайне нескучной. Особенно меня порадовало то, что кот будил его приблизительно такими же иезуитскими методами, как и мой Персик, правда, последний пока обходился без удара бейсбольной битой по голове.

Поблагодарив за доставленное удовольствие, я собралась уходить, но Анюта вдруг неожиданно предложила:

– Хотите, я вам покажу, как мы с мамой прошлым летом в Италии отдыхали?

– Да, хочу.

Анюта открыла папку с файлами.

– Вот смотрите… Это мы в Риме.

Снимки были любительские, простенькие. Анюта и ее мама, где вдвоем, а где каждая в отдельности были запечатлены на фоне Колизея, Форума, собора Святого Петра, Пантеона, фонтана Треви и других туристических достопримечательностей Вечного города. Я внимательно вглядывалась в лицо Марии Эрнестовны. Это было лицо счастливой, довольной жизнью женщины, никакого подтекста, намекающего на потаенные печали, в его выражении не наблюдалось. Кроме того, у нее был нежно-розовый цвет лица, а под глазами полностью отсутствовали синяки и отеки, которые, как правило, свидетельствуют о заболевании сердца или почек.

– А это остров Искья. Здесь так здорово! Вот это термальный парк «Сады Посейдона». А это Арагонский замок… Мы с мамой весь этот островок облазили.

Анюта двигала курсором, демонстрируя мне фотографии, и я почувствовала, что она изо всех сил старается не заплакать, и осторожно положила ей руку на плечо.

– Я знаю, девочка, как это больно, когда теряешь самых дорогих. Я сама в один день потеряла родителей. Но нужно жить. И поверь, со временем боль становится не такой острой и можно даже улыбаться и думать о каких-то веселых вещах… И потом, твоя мама не ушла совсем, часть ее, ее гены, остались в тебе. Посмотри на себя в зеркало: у тебя такие же серые глаза, как у нее, такая же улыбка… Ведь, по большому счету, смерти нет… Просто мы как листья на дереве. Листья опадают, а ствол остается, ветви растут…

Анюта повернула ко мне лицо с глазами, полными слез:

– Я часто вижу маму во сне. Она такая грустная… И мне без нее так плохо! И мачеху я терпеть не могу! И зачем только папа на ней женился?

Я достала бумажную салфетку и утерла девочке слезы:

– Все перемелется, все успокоится, я это по себе знаю. И придет день, когда ты сможешь другими глазами смотреть на окружающих тебя людей и даже к своей мачехе станешь относиться по-иному.

Анюта энергично тряхнула головой, всхлипнула.

– Нет, не стану. Она вредная и противная.

– Ты сильно преувеличиваешь (тут я, по-моему, несколько покривила душой). Думаю, все дело в том, что твоя мачеха никогда не имела дела с такими большими и серьезными девочками, как ты, которые умеют писать программы на Бейсике. Просто нужно время, чтобы вы притерлись друг к другу и нашли общий язык.

– Интересно, у вас вообще нет детей, а с вами я сразу нашла общий язык!

– Это совсем другое. Я – твой временный попутчик, как в поезде, а там люди знакомятся просто, быстро и отношения между ними устанавливаются легкие и ни к чему не обязывающие… А в семье налаживание взаимоотношений – дело сложное, кропотливое…

Анюта насупилась:

– Жалко, что вы у нас временно, а то мне, кроме бабули, и поговорить не с кем. Папа всегда на работе, дед Дима сидит над своими мемуарами, у Агнессы времени хватает, только чтобы со мной программированием позаниматься, с Яной неинтересно.

Я обняла девочку и потрепала ее по жестким курчавым волосам.

– Не грусти, живи и радуйся жизни и за себя, и за маму. И помни: тебе есть кого любить, а это очень важно.

Анюта прижалась головой к моей груди и вдруг сказала:

– А вчера, когда папа улетел в Мюнхен, мачеха ночью ушла из дома в сад. Я сама видела.

Информация, скажем так, была несколько неожиданной.

– Ну и что? Может быть, ей просто захотелось подышать свежим воздухом.

– Ага, в половине первого ночи!

– Вообще-то это ее личное дело, кроме того, хочу тебе заметить, что хорошие девочки ночью спят, а не играют в сыщиков.

– Да нет! Я не следила за ней! Просто ночью у меня живот сильно заболел, и я пошла к Агнессе, чтобы попросить таблетку, и увидела в окно, как мачеха идет по дорожке мимо бассейна.

– Знаешь, думаю, самое правильное – это спросить у нее самой, и уверяю тебя, причина окажется самой банальной: например, что она страдает лунатизмом. Ну ладно, спасибо за кота Саймона. Пойду. Куда я эту чертову кастрюльку поставила, не помнишь?..

После обеда я позвонила в Московский центр акушерства и гинекологии по телефону, который мне дала Вера Дмитриевна, и около получаса проговорила с лечащим врачом покойной Марии Эрнестовны. Представившись доброй знакомой семьи Шадриных, я сказала, что много хорошего слышала от покойной Машеньки о ее докторе. Тут же придумала себе пару гинекологических болячек (тьфу, тьфу, тьфу!) и попросила о консультации, выяснив по ходу дела, чем болела Мария Эрнестовна и какие препараты ей доктор выписывала. Естественно, что никакого дигитоксина среди них не оказалось.

В одиннадцать вечера я, как обычно, отправилась в сад, чтобы без помех позвонить Милочке. Когда я закончила свою ежедневную курортную сагу, мне показалось, что в голосе младшей сестренки, дававшей мне свои обычные наставления по поводу продолжительности купания и пребывания на солнце, стали поблескивать некие металлические нотки и захрустел ледок. А Костик, взявший после нее трубку, как-то так грустненько промычал, что все они без меня соскучились и с нетерпением ждут моего возвращения. Когда я перешла к теме подготавливаемого мной фоторепортажа, он тут же заявил, что у него разболелся зуб, и ему сейчас не до телефонных разговоров. Пообщавшись с родственниками, я почувствовала некоторый дискомфорт. Я, конечно, знала, что у Милочки была уникальная способность всегда держать руку на пульсе семьи и в корне пресекать всяческие наши с Константином безответственные «карамболи». Но на этот раз «деза» была хорошо проработана и, казалось, никаких неожиданностей не сулила. Тем не менее на душе у меня было как-то неспокойно.

Задумавшись о том, что будет, если Милочка раскроет нашу с Костиком аферу, я не заметила, как миновала пруд, потом густую аллею, засаженную жасмином и сиренью, и вышла к бассейну, где вдруг услышала негромкий всплеск, словно кто-то бросил в воду камень.

Любопытство, которое, как известно, сгубило кошку, заставило меня подойти к самому его бортику. В голубоватом свете фонарей, которые были вмонтированы в стенки бассейна, было отчетливо видно, как на его дно опускается женское тело с широко раскинутыми, будто у летящей птицы, руками.

Не раздумывая, в чем была, я сиганула в воду. И через пару минут, тяжело отдуваясь и чертыхаясь, вытащила тело на бортик бассейна. К моему несказанному удивлению, оно принадлежало молодой хозяйке дома.

Галина была без сознания, и, хотя сердце ее билось, она не дышала, видимо, хорошо хлебнула воды. Я перекинула ее живот через свое колено, так, чтобы свешивалась голова, и сильно надавила на спину в области лопаток. Галина закашлялась, изо рта и носа ее потекла вода, потом ее рвало прямо на мою брючину, потом она потихоньку начала приходить в себя. Ее всю колотило, и я накинула ей на плечи свою куртку.

– Лежите, я сейчас позову кого-нибудь на помощь.

– Нет, подожди, никого не надо звать, – прохрипела красавица и со стоном взялась рукой за голову. – Как больно-то, господи.

Я ощупала ее голову: на затылке вспухла большая гематома, сочившаяся кровью.

– Вы, видимо, оступились, а когда падали в бассейн, ушибли голову о поручень трапа.

– Может, я и оступилась, – скривилась от боли Галина, – но только не здесь. Я шла вон по той дорожке, потом меня чем-то ударили по голове, а больше я ничего не помню.

Я посмотрела в том направлении, в каком указывала Галина, и увидела на газоне темную полосу примятой травы.

«Ни фига себе, – подумала я, – ее волоком тащили метров десять до бассейна, и если бы я случайно не оказалась рядом и не услышала плеск воды, то через непродолжительное время мадам Шадрина могла отправиться на собеседование прямо к святому Петру». И тут меня прямо как током ударило: а что, если на месте Галины должна была быть я, что вполне логично вытекало из полученного мною угрожающего письма? Это не ее, а меня, любимую, должны были стукнуть по голове и бросить в бассейн. Но в темноте не разобрались, и в результате пострадала Галина. В свете всего случившегося мои размышления о том, что автором послания была Яна, представились мне глупыми и детскими. Кто-то очень серьезный обратил внимание на мою персону и стал старательно выживать из этого дома. Но почему именно я стала кому-то вроде занозы в пальце – вот интересный вопрос, на который я не знала ответа!

Занятая своими мыслями, я совсем забыла про спасенную мною утопленницу, которая дернула меня за кофту и, стуча зубами от холода и нервного потрясения, попросила:

– Слушай, помоги мне до комнаты добраться, я сама не дойду.

Таскать на себе больных мне не привыкать, так как у себя в отделении нам, врачам, частенько приходится самим перетаскивать их с каталки на кровать в связи с катастрофической нехваткой младшего и среднего медперсонала. Я, закинув левую руку Галины себе за шею, крепко обняла ее правой рукой за талию, и мы медленно двинулись в путь, чуть пошатываясь, словно две подружки, хлебнувшие лишку…

– Только давай войдем с террасы, там телекамера не работает…

«Она не хочет, чтобы ее увидели в таком виде и в такой поздний час. Видимо, поэтому и запретила мне звать кого-то на помощь. Неужели же, ходила в сад встречаться с любовником?» – хмыкнула я про себя.

Кое-как мы доковыляли с Галиной до ее апартаментов. Я завела ее в ванную комнату, обработала ссадину на голове и уже решила откланяться, так как посчитала свою миссию оконченной, но она схватила меня за руку:

– Там мои босоножки остались, принеси, пожалуйста…

Я, честно говоря, хотела возмутиться, но волшебное слово «пожалуйста» сыграло свою роль. Я молча вышла из комнаты и, как была в мокрой облеванной робе, отправилась на поиски потерянной обуви. Я помнила, что, когда вытаскивала Галину из воды, она была босой. Может быть, они слетели у нее с ног, когда ее тащили по траве, или остались в бассейне? Я внимательно осмотрела бассейн, потом прошлась вдоль примятой травы, но ничего не нашла. Выпущенные в сад Руслан и Пери, явившиеся ко мне с бурным дружеским визитом, также приняли участие в поисках, но злополучная обувка словно испарилась. И я решила прекратить поиски.

Потрепав собачек по их пушистых холкам, я вернулась в дом, быстренько вымылась под душем, переоделась в сухое и отправилась в спальню Галины, чтобы доложить о проделанной работе. Закутанная в роскошный махровый халат, она полулежала на кровати. Рядом на столике стояла початая бутылка виски.

Когда я сообщила мадам Шадриной об исчезновении обуви, та явно расстроилась:

– Господи, как же все плохо…

Честно сказать, это меня удивило: девушка, можно сказать, только чудом не рассталась с жизнью, на нее (хотя и целили в меня) было совершено покушение, а тут, нате вам, скорбь по пропавшим босоножкам! Так что в голосе моем явно сквозила ирония, когда я вежливо спросила:

– Смею надеяться, они у вас не последние?

Галина зло сверкнула на меня своими красивыми глазами:

– Да не в этом дело… – Она запнулась, видимо, поняв, что я заслуживаю более обходительного обращения, и смягчила голос: – Извини, просто я сильно испугалась и еще никак в себя не приду. Дело в том, что эти чертовы босоножки могут стать жутким компроматом… Хочешь виски?

– Да нет, спасибо.

– А зря! Мне так полегчало.

– Видите ли, я не могу бражничать в компании с человеком, который мне «тыкает», зная, что я по своему служебному положению не имею права ответить ему тем же.

– Так ты вот о чем? – изумилась Галина. – Да ладно, не обижайся. Если хочешь, зови меня просто Галей. Делов-то куча… Садись на кровать и давай за мое спасение…

Она, закинув голову, сделала хороший глоток, потом протерла полой халата горлышко бутылки и передала ее мне.

Я отхлебнула в свою очередь. И хотя виски из-за его сивушного запаха не относится к моим любимым алкогольным напиткам, но в данный исторический момент крепкая жидкость, обжегшая горло и растекшаяся по желудку теплом, была, надо сказать, очень кстати, так как сняла напряжение и прояснила голову.

– Почему же ваши босоножки могут стать компроматом?

– А потому, – ответила она, горестно качнув головой, – что есть люди, которые прямо ждут, чтобы меня сгноить.

Галина помолчала, потом, сделав хороший глоток виски, спросила:

– Ты вот мне, поди, завидуешь, да?

Я пожала плечами:

– Да вроде нет.

– А вот мои бывшие подружки аж до посинения завидуют. Ну, те, которые в школе, а потом в техникуме. Они-то все там, внизу, в бедности колупаются, а я одна вон куда забралась: и муж богатый, и бриллианты, и прислуга, и дом-дворец, и икра по стенам. Только зря они завидуют. На меня иногда такая тоска накатывает… Свет немил… Знаешь, у моего отца, Герасима Петровича, царствие ему небесное, была такая приговорка: «деньги – тлен, одёжа – тоже, жизнь, любовь всего дороже». Я, когда маленькой была, над ней посмеивалась, а теперь поняла: прав был батя.

Галина отхлебнула виски, прижала бутылку к щеке и закрыла глаза. Я подумала, что она задремала, и потихоньку решила ретироваться, но она схватила меня за руку и снова усадила на постель.

– Хочешь, я тебе о себе расскажу?

Я пожала плечами:

– Хорошо, расскажите.

– Так вот, слушай. – Галина приложилась к горлышку, хлебнула, утерла губы полой халата. – К тому времени, когда я еще в начальной школе училась, советская власть приказала долго жить, и в станице у нас бардак был страшный. Совхоз развалили, работы никакой не было, народ жил с огорода, со своей скотины. Кто половчее, тот приворовывал… Батя у меня был шибко идейный и честный, поэтому в новую жизнь вписаться не сумел, а запил и помер. Мать после этого долго в себя прийти не могла, почернела с лица и даже как-то заговариваться стала. Потом ничего, очухалась. Да и куда денешься: хозяйство большое – корова, поросята, гуси, куры. Ну, а от меня-то помощи немного было, не хотела я, как мать, спину гнуть и руки себе портить. Да и мать шибко меня работой не гнобила, мечтала, чтобы у меня была чистая, городская профессия. И вот после восьмого класса поехала я в Ростов к маминой тетке, бабке Пелагее, и поступила в кооперативный техникум учиться на оператора ЭВМ. Бабка Пелагея была мне рада. Она одиноко жила, и ей было скучно. Сын ее, дядя Паша, давно из дома ушел – сначала в Чечне воевал, а потом переехал в Подмосковье, некоторое время помыкался, а потом поступил начальником службы безопасности в большую фирму. Училась я хорошо, участвовала в общественной жизни, завоевала титул королевы красоты нашего техникума, и мою фотографию даже в газете «Вечерний Ростов» напечатали, правда, я там плохо вышла.

И вот в мае, когда я уже заканчивала техникум, к бабке Пелагее приехал погостить дядя Паша. Я его даже не признала, потому что только в детстве видела. И он меня сперва не узнал, а потом, когда бабка сказала ему, что я Ксанина дочка, удивился, что я такой красавицей выросла, посадил в свой шикарный джип и повез к нам в станицу. И стал уговаривать мою маму отпустить меня с ним в Техноград. Рассказал, что он не последний человек в очень большой и серьезной фирме, занимающейся электроникой, и обещал, что устроит меня наилучшим образом по специальности, и получать я буду хорошие деньги и даже смогу кое-что присылать домой. Мама с дядей Пашей с детства дружили, она знала, что он человек надежный, порядочный, и согласилась отпустить меня с ним. Правда, я сперва заартачилась, потому что меня как раз пригласили участвовать в городском конкурсе красоты, но дядя Паша строго сказал, что он знает, чем все эти конкурсантки заканчивают, и лучше работать в серьезной компании среди достойных людей, чем вертеть голой жопой перед пускающими слюни братками.

Когда мы приехали в Техноград, дядя сразу же снял мне однокомнатную квартиру и дал денег на шмотки, чтобы купила приличную одежду для офиса. Я, конечно, была очень довольна. И даже сходила в парикмахерскую, сделала себе модную прическу и маникюр. А потом он привез меня к себе на работу, чтобы представить своему шефу. И там в кабинете за большим столом я увидела пожилого носатого дядьку. Это был Антон Зиновьевич. Он по рекомендации дяди Паши взял меня к себе помощницей секретарши. Та была беременна и собиралась в декрет, а я, значит, должна была ее на время заменить. Я сперва обрадовалась: работа не пыльная, начальник – мужик интеллигентный, рук не распускает, да и жена у него симпатичная. Я ее раз видела, когда она к нему приходила вместе с директором подшефного детского дома. Такая женщина приятная, улыбчивая, совсем не похожа на важную даму. Так я отработала на подхвате пару месяцев, пока его секретарша Людмила не ушла в декрет. У нее, надо сказать, муж был богатым, его фирма в Технограде дома строила. И я удивлялась, почему Людмила дома не сидит. А она смеялась: мне, говорит дома скучно, да и Антон – человек замечательный, вот, говорит, увидишь, он еще на всю страну прогремит… Ну вот, она ушла, а я пересела за ее стол. Месяц отработала, а потом однажды приехал ко мне вечером домой дядя Паша чайку по-родственному попить и начал со мной такой разговор…

Галя судорожно вздохнула, отпила из бутылки виски, вытерла ладонью рот, помолчала. Я ее не торопила, я понимала, что, пережив такой стресс, она была немного не в себе, и ей нужно было высказаться, и я для нее в данный момент являлась чем-то вроде психотерапевта, а полбутылки виски резко сократили социальную пропасть между нами и заставили ее откровенничать. Ну и если уж быть до конца откровенной, то и гены моих прабабок, умевших разговорить кого угодно, тоже сыграли свою роль, потому что мне очень хотелось знать, имела ли Галина какое-то отношение к смерти Марии Эрнестовны.

– Ну так вот. Пел мне дядя о том, какой замечательный человек Антон Зиновьевич, какой он порядочный, какой щедрый. Как заботится о своем персонале. Ну а потом, как бы между прочим, сообщил мне, что есть у нашего хозяина проблемы с личной жизнью, супруга больна по женской части, а он – мужчина здоровый, и, конечно, ему бы хотелось, как всем нормальным мужикам, любви и ласки. Кроме того, он мечтает о сыне-наследнике, а жена родила несколько лет назад дочку и детей больше иметь не может. Ну, я вначале не поняла, куда он клонит, а потом доперла. «Нет, – говорю, – дядя Паша, я его у жены отбивать не буду». А он посмотрел на меня, хохотнул и говорит: «При чем тут отбивать? Он свою жену любит и никогда не бросит. Я о другом: роди ему сына, и всю жизнь как сыр в масле будешь кататься. А мальчонка со временем часть его капитала унаследует. Вот какая у тебя, дурочки, великолепная перспектива! А откажешься, так и останешься на бобах. Потому что, кроме меня, у тебя никакой протекции нет. А красота, она, знаешь ли, со временем увядает».

Я, конечно, заревела, потому что Антон Зиновьевич как мужчина мне совсем не нравился, ну и потом, он такой умный, что мне с ним и разговаривать-то было трудно. Мне, например, больше нравился его шофер Ванечка, красивый, высокий, глаза синие, юморной такой.

Ну, ревела я, ревела, а потом начала думать. И мысли у меня были невеселые. Ведь и то правда, что у меня в Технограде, кроме дяди Паши, ни родных, ни знакомых нет. А в Москве и вообще никого. Красота-то есть, но толку-то что, таких, как я, здесь – тысячи. Ну и потом, нет у меня в характере пробивных качеств. Куда-то пойти, предложить себя – не умею. Один раз поехала на электричке на телевидение в Останкино, прочитала в Интернете, что набирают желающих в школу ведущих, но там нужно было большие деньги платить, да и правильно говорить я тогда еще не умела: вместо «г» у меня все больше «х» получалось… В шоу-бизнес тоже дороги не было – голосом маменька не наградила, а без голоса – деньги нужны и покровители. Вот я и подумала, а почему бы и не согласиться? Антон Зиновьевич человек очень умный и порядочный. Да и потом, свободного времени у него мало, так что докучать сильно не будет. А если возьмет меня под свое покровительство, так, глядишь, и карьеру поможет сделать. Ну и конечно, хотелось и свою квартиру иметь, и машину… Короче, подумала я недельки две и сказала дяде Паше, что согласна.

А тут как раз у Антона Зиновьевича была командировка на Тайвань. Он меня с собой взял. Там в гостиничном номере все и случилось. Удовольствия я никакого не получила, потому что было очень больно. А Антон, когда кровь на простыне увидел, за голову схватился: ты, говорит, почему, дуреха, не сказала, что девственница? А чего говорить-то, я об этом даже близким подругам не говорила – боялась, засмеют. Понимаешь, так получилось, что я с парнями по-настоящему даже не встречалась. Маманя у меня старой закалки, из настоящей казацкой семьи, где было принято простыню после первой брачной ночи во двор всем напоказ выносить, сама девушкой замуж вышла и меня наставляла, чтоб я так же поступила. Я, конечно, по-другому думала, но честно сказать, у нас в станице, где вся молодежь, что поприличнее, в город ушла, не было подходящего парня, с которым бы хотелось любовь закрутить, одни лишь пропойцы да полудурки, а когда в Ростов переехала, бабка Пелагея хуже цербера за мной следила, даже из техникума встречала, боялась, что какие-нибудь абреки, что по городу в навороченных тачках разъезжали, ненароком меня в машину затащат. Так что в девушках я осталась, можно сказать, по обстоятельствам, а не по своему желанию. Ну а дальше все было, как дядя Паша сказал: купил мне Антон Зиновьевич двухкомнатную квартиру, машину, а когда я Алиской забеременела, с работы уволил, но выделил ежемесячное содержание, такое, что мне и на жизнь, и на шмотки, и на СПА-салоны хватало, и еще и оставалось. Беременность я тяжело перенесла, токсикоз страшенный был, но родила легко. То, что дочка получилась, УЗИ показало еще на четвертом месяце, но Антон Зиновьевич вроде не расстроился и даже зарегистрировал Алиску на свою фамилию. Когда я после родов домой вернулась, дядя Паша привел ко мне в дом Зою, сказал, что она будет мне помогать по хозяйству. Жила я сыто, хорошо, ни в чем не нуждалась. Антон Зиновьевич приезжал к нам с Алиской раза два в неделю. А остальное время я была предоставлена самой себе. Книжки я читать не очень-то любила. По театрам ходить не была приучена. Знакомых у меня не было. А в СПА-салоне и в фитнес-центре не будешь же целый день сидеть! Так что было скучновато. По субботам, правда, приезжал дядя Паша, водил нас с Алиской, когда она подросла, в кукольный театр и даже возил в Москву в зоопарк и в дельфинарий. Когда Антон Зиновьевич сам не мог приехать, он иногда присылал Ванечку с конфетами, фруктами, игрушками или какими-то другими подарками. Ване я всегда была рада. С ним можно было и пошутить, и посмеяться. А еще он мне привозил цветы. Я думала, что от Антона Зиновьевича, но потом узнала, что он их мне сам покупал. То, что я Ване нравлюсь, я знала, еще когда в приемной работала. Мне он, честно говоря, тоже нравился. Такой негромкий, уважительный, не нахальный. Но и за себя постоять может. Служил в Чечне десантником в подчинении у дяди Паши. Он его и рекомендовал Антону Зиновьевичу. Ваня мне и по дому помогал, когда что ломалось. Мне с ним хорошо было, я радовалась, когда он приезжал. Так четыре года прошли, жила я не то что весело, но многие мне и тогда завидовали. Антон Зиновьевич мне ни в чем не отказывал: шубы, шмотки дорогие – все у меня было. Мать ко мне пару раз за это время приезжала, вроде бы все ей понравилось, только чувствовала я, что стесняется она моего положения. Дядя Паша ее в этом плане воспитывал, дескать, у мусульман по законам шариата можно иметь четыре жены, так что по их законам получается, что я у Антона Зиновьевича вторая жена. Мать вроде соглашалась, головой кивала, а потом говорила, что нет, мы-то не мусульмане, а у православных это – грех.

В январе этого года в одночасье умерла супруга Антона Зиновьевича, и мне его было очень жалко, потому что он ее, по-моему, сильно любил. Он тогда к нам с Алиской целый месяц не приезжал, хотя деньги на мою карточку переводил исправно. И вот однажды зашел ко мне Ваня и сказал, что давно меня любит, но молчал, потому что я была женщиной его хозяина, и только сейчас решил сказать о своих чувствах. Я расплакалась, и Ваня тогда первый раз остался у меня ночевать. Мы всю ночь не спали, и я только тогда поняла, какое это счастье, когда двое любят друг друга, а не просто занимаются сексом.

Целую неделю прожила я как во сне, и решили мы сказать Антону Зиновьевичу, что выхожу я за Ваню замуж, и чтобы он разрешил ему Алису удочерить. Дяде Паше я ничего не стала говорить, решила, что лучше будет, если он все от Антона Зиновьевича узнает. Так мы решили, и тут вдруг приезжает ко мне Антон Зиновьевич, прямо-таки черный от горя, и говорит, что решил узаконить наши отношения и что я теперь буду не просто его любовница, а хозяйка его дома. Потом приехал радостный дядя Паша и сказал, что такой замечательной карьеры для меня он даже не предполагал. Похвалил меня, что я так грамотно себя с его боссом вела. И что он за него тоже рад. Девка я порядочная, красавица, вести себя как дама научилась и ни на одном приеме в грязь мордой не упаду.

Ну и начала я думать, что мне делать: и за Ваню мне замуж хочется, но и от предложения Антона Зиновьевича отказаться боязно. Я же понимаю, что такой шанс бывает один на миллион. И посоветоваться мне не с кем. Я еще раньше в Интернете, в Живом Журнале, от скуки себе блог завела, конечно, не под своей фамилией, а под ником. Образовались у меня там всякие виртуальные знакомые девушки, вот я у них спрашиваю, как поступить: за любимого, но бедного замуж выйти или за нелюбимого, но очень богатого. Они все в один голос: дура, даже не думай отказываться! Любовь, она проходит, а вот с богатством девушке жить надежнее…

Короче, дала я согласие Антону Зиновьевичу, а Ване объяснила, что он все-таки отец моего ребенка. Ваня мне ничего не ответил, сказал, что все понимает, и больше мы с ним на эту тему не разговаривали. Он вообще со мной больше с тех пор не разговаривает, только если по служебной надобности. Расписались скромно, и стала я хозяйкой этого поместья. Но жить мне тут так тошно, что ты даже не представляешь: кухарка за моей спиной хихикает, свекровь хоть и улыбается добродушно, но интеллигентно норовит меня чем-нибудь уязвить – то я неправильно ударение в слове поставлю, то не ту вилку возьму. Домоправительница тихо ненавидит – они с покойницей подружки были – не разлей вода. Падчерица волчонком смотрит, того и гляди укусит, и всякие гадости подстраивает: то на зеркале кровью череп с костями нарисует, то фен испортит, а то в постель дохлую крысу подбросит. Я думаю, что это она, сучка малолетняя, меня сначала по голове чем-то тяжелым огрела, а потом в бассейн отволокла…

Шок, нервное потрясение и приличная доза виски сделали свое дело: Галина явно начала «плыть». И пока она еще более-менее соображала, я решила все-таки неким образом прочистить ей мозги.

– То, что это не Анюта тебя в бассейн сбросила, голову даю на отсечение. Ей тебя не дотащить. И потом, хочу тебя разочаровать: ты просто попала под раздачу – стукнуть по голове и сбросить в бассейн должны были меня.

– Откуда ты знаешь? – по-моему, она даже чуть протрезвела.

Рассказала Галине про письмо с угрозами и про то, что на меня вчера вечером кто-то спустил собак.

– Ну дела, и кому это ты так насолила?

– Я сначала думала, что тебе, ну из-за той истории с бассейном…

– Да ладно, это я так, для порядка на тебя наехала, чтобы знали, кто в доме хозяйка… А собак спустить я не могла, я их сама боюсь…

И тут я подумала, что самое время задать Галине еще один очень интересующий меня вопрос:

– Скажи, Галя, а вот в понедельник, когда я приехала, ты в одиннадцать часов вечера не беседовала часом с Ваней в беседке у озера?

– Нет, я же тебе уже говорила, что он со мной с тех самых пор, когда я ему сказала, что за Антона Зиновьевича замуж выхожу, не разговаривает. И сегодня, перед тем как ты меня из бассейна вытащила, я к нему шла, объясниться хотела, сказать, что пропадаю без него.

– А вчера ты тоже ходила к нему?

– Да, и вчера ходила, но он мне дверь не открыл… Представляешь, я ему хотела сказать, что не могу больше без него жить, а он мне дверь не открыл…

Галина разрыдалась пьяными слезами, потом схватила бутылку с остатками виски, но я решила вежливо отобрать ее. Мы немножко поборолись, но я бутылку держала крепко, это ее очень обидело, она кинулась лицом в подушку, обхватила ее руками и по-бабьи, с жалостливым причетом, заревела.

– Дура я, Лизка, ой какая дура!

Я поняла, что у девушки в любую секунду может начаться пьяная истерика, а это было сейчас ни к чему ни ей, ни мне. Поэтому, наплевав на должностную субординацию, я за плечи перевернула хозяйку лицом вверх, достаточно сильно смазала ее ладонью по щеке и строгим голосом велела спать.

Странно, но Галина замолкла, только всхлипывала, а потом отрубилась. Я точно знала, что она проспит до позднего утра и вряд ли наш доверительный разговор вспомнит. Это было к лучшему: зачем женщине, кроме похмелья, еще и моральные муки, за то, что так разоткровенничалась с прислугой?

Когда я легла в постель, за окном сначала редко, а затем все чаще по листьям деревьев забарабанили капли дождя, потом громыхнул гром, сверкнула молния, и на сад обрушился ночной ливень.

Персик не выносил громких звуков и боялся грозы, поэтому после первого раската грома он, жалобно мяукнув, юркнул ко мне под одеяло, я его погладила, он замурлыкал, а потом заснул. А мне не спалось, хотя обычно я под грозу сплю, как сурок. Я прокручивала в голове разговор с Галиной. Главное, что я из него вынесла, так это то, что никакого отношения к смерти Марии Эрнестовны она не имеет. Но что касается ее двоюродного дядюшки, который так ловко подложил Галину в постель своего босса, то тут все обстояло иначе: как ни крути, но только у него был реальный мотив отправить Марию Эрнестовну в мир иной, чтобы «возвести на трон» свою протеже. Но как он это все мог осуществить? Трудно поверить, что он насильно накормил свою жертву таблетками с дигитоксином. Вероятнее всего, исполнительницей была пока еще незнакомая мне Полина, так быстро покинувшая дом после смерти хозяйки. И еще я решила ничего не говорить Вере Дмитриевне о своей сегодняшней деятельности по спасению утопающих, мне не хотелось зря тревожить старушку. Кроме того, еще одна мысль не давала мне покоя. Хотя я сказала Галине, что не она была целью нападения, тем не менее в этом вопросе тоже никакой ясности не было. Ведь, хотя мы с ней приблизительно одного роста, она худенькая, а я, как говорится, девушка в теле, и не заметить это трудно. И потом, куда могли исчезнуть ее босоножки?

Кроме того, меня очень беспокоили царапины на руке Яны.

А что, если у этой девицы роман совсем даже не с охранником Димой, как предполагает Вера Дмитриевна, а с самим начальником службы безопасности? А что, если именно с ним у нее было рандеву в беседке? А что, если это он заставил ее внести в мой ноутбук дурацкую запись и натравить на меня собак? Однако все это было возможно при двух условиях: первое – это он с чьей-то помощью (вероятнее всего, Полины) отправил на тот свет Марию Эрнестовну, чтобы «возвести на трон» Галину, и второе – он каким-то образом догадался, что я об этом подозреваю. А догадаться он мог только при условии, что комната Веры Дмитриевны прослушивалась… Но это маловероятно: любящий сын никогда бы не разрешил этого сделать. Но если учесть, что Павел Петрович разыгрывал свою карту, то вполне возможно, что он все-таки снабдил комнату Веры Дмитриевны жучками. Господи, ну прямо шпионский роман! Если постоянно думать обо всем этом, то и свихнуться недолго. И я решила отбросить детективные размышления и подумать о чем-нибудь приятном. И внезапно вспомнила, какая хорошая у господина Шадрина улыбка и как она красит его неприятное лицо. Воспоминание заставило меня усмехнуться: при первой встрече этот мужчина показался мне жутко некрасивым, а теперь я думаю о том, какая хорошая у него улыбка. Не послужило ли причиной такого кардинального изменения восприятия его внешнего вида, дорогая моя, то, что он посулил тебе замечательную зарплату?

Я лежала в постели, слушала шум дождя, и где-то глубоко в мозгу пульсировало странное ощущение, что я пропустила сегодня что-то очень важное, что могло дать мне ответы на многие вопросы.