Снова весна. Из форточки тянет свежим, странным в сочетании холода и тепла, воздухом. Взбалмошно орут галки или вороны. Точно неясно, слишком далеко мечутся в синеве за окном черные крылатые точки. Делят что-то. Утро, десять часов. Напольное чудовище с маятником и длинными черными цилиндрами гирь, возвестило об этом жутким металлическим боем минут двадцать назад. Напугало почти до обморока, а теперь затаилось. Но я продолжаю контролировать периферией взгляда его полированные бока и подумываю, что было бы неплохо сунуть столовый нож этому часовому монстру между шестеренок. Сунуть и провернуть, с наслаждением слушая хруст зубчиков. Время по солнцу будем определять, а это чудо инженерной мысли в лом. И так все нервы в раздрае, в голове полный сумбур, весь на взводе и не сплю с рассвета, а еще оно меня боем курантов заставляет подпрыгивать чуть не до потолка. А потолки в комнате высокие, с лепниной. Окно почти в полстены, на подоконник можно забраться с ногами и уютно устроиться. Но в кресле, в углу, будет лучше - там атласные подушки-думки и теплая шаль на спинке висит. Еще в комнате есть кровать, я на ней лежу, три 'венских', с изогнутыми по-лебяжьи спинками, стула вокруг стола под черным бархатом, шкаф и комод. Или, скорее, сундук. Темно-коричневый, железные кованые уголки по краям, на каждом отделении врезан замок, перекрывающийся накидной петлей, бронзовые 'ракушки' ручек. Серьезно выглядит. Рядом с ним ажурное белое трюмо с зеркалом. Гармония здесь и рядом не проходила, мебель разная по стилям и чужая этой комнате. Покупали все это другие люди, тут не живущие.
Я спустил ноги на холодный пол. Ковра тоже нет. Или продали хозяева или у них экспроприировали этот квадрат шерсти, от которого остался невыцветший прямоугольник на крашеных суриком досках. Поджал пальцы. Красивые, ухоженные, педикюр сделан умело. Пятки по-младенчески розовые, без мозолей. Стопа изящная, кожа смугловатая, сказываются татарские корни. И вообще я красавица с ног до головы, утром себя в зеркало тщательно рассмотрел или рассмотрела? Скорее всего, рассмотрел. Слишком по-хозяйски, с оттенком пренебрежения - мое мол, куда денется - себя рассматривал. И ощупывал себя такими движениями, что скорее поглаживал. Остановился, выдохнул, понял, что придется тело держать под контролем. Тело женщины, сознание мужчины. А у женщин все как арфа настроено - тронь и сладкой дрожью отзовется, а тут руки с мужскими повадками. И плевать, что руки свои - по чужому они чувствуются. Так что, жесткий контроль обязателен. Иначе выйдет нарциссизм наоборот. Но хороша, чертовски хороша бывшая хозяйка этого тела! Стройна, грудь больше третьего размера, энергично вздернута вверх. Соски полупрозрачную ткань кружевной ночнушки во-вот прорвут. Ноги идеальны, хм, верх их тоже. Юна, здорова - запах от тела идет одуряющий - смесь аромата спелых яблок и тепла солнца. И лицо красивое, точенное, с чуть поднятыми скулами и ярко-вишневыми восхитительными губами. Было. Испортил я его. Вначале взгляд оставил неприятный осадок - мой взгляд, холодный, отстраненно стылый. Безжалостно оценивающий. Рептилия замшелая, блин, из зеркала посмотрела. Потом черты лица как-то хищно заострились акульими плавниками, портя все впечатление и заставляя настораживаться. Неприятное зрелище, ненужное и вредное. Получается, мимика моя тоже ни к черту и её тоже под контроль. Трудно мне с вами придется, Леночка Доможирова в девичестве, венчанная гражданка Пантелеева. Дурочка юная. Мне сейчас двадцать три года и на дворе тысяча девятьсот двадцать четвертый год, март, двадцать второе число. Место моего нахождения Россия или, точнее, СССР, город Петроград. Вчера было сорок дней со дня гибели в перестрелки моего мужа пред богом и людьми, Леонида Пантелкина. Отмечали, поминали. Да, а почему я Пантелеева? Так это Леня, погибель души бывшей хозяйки тела, настоял - романтик херов, поэта Есенина поклонник. Мразь редкостная, наркоман, бандит и бывший чекист в одном флаконе, но Леночка в него влюбилась полностью, без остатка. Глупенькая бабочка, что с неё взять? Тем более с круглой сироты и 'бывшей'. У мадмуазели Елен, как её величали гувернантки, папа был контр-адмирал Александр Михайлович Доможиров. Скончался он в 1902 году, а мама, Мария Ивановна, умерла в 1913, весной. Старший брат Сашенька, единственный наследник рода Доможировых и последняя опора Леночки, погиб в 1915 на броненосце 'Слава' при обороне Рижского залива. Потом случилась революция. Всероссийский хаос, пьяные матросы, злые хмурые рабочие, патрули, баррикады, стрельба, пожарища, вечный страх. Стрельба днем, стрельба ночью, стрельба по окнам просто на зажжённый свет. Трупы у исклеванных пулями стен, трупы в канавах, в темных углах, раздувшиеся, безобразные в водах каналов. Они цеплялись безжизненными конечностями за опоры мостов, касались иссиня-бледными руками ступеней спусков с набережных. Чудилось, что им не хочется исчезать в свинцовых водах Финского залива, и они вот-вот сейчас встанут и пойдут по домам, оставляя на брусчатке темные сырые пятна.
Страшно. Вместо будущего непроглядная серая хмарь и снова всепоглощающий страх. Уже привычный, родной. Работа учетчицей в домовом комитете на подоконнике в углу, машинисткой в совете, продажа сережек, цепочек, постельного и нижнего белья, штор. 'Уплотнение' родной квартиры сознательным пролетариатом и насильственное переселение в полуподвальную комнатушку. Вещи из квартиры забрать не позволили - ни посуду, ни люстру, ни платья, ни оставшуюся шубку. Толкали немытыми ладонями в грудь и спину, дышали смесью перегара и жареных семечек в лицо, харями потными лыбились, грозились ЧКа. Злое слово 'лишенка' жгло раскаленным клеймом сердце.
Ушла молча, на последней ступеньке загаженного 'парадного' присела - ноги не шли, и расплакалась - люстру было особенно жалко, уже сговорилась за муку и картошку её отдать.
Шубку Леночки сейчас носит жена ответственного работника, а люстру она видела год назад на рынке. Продавал сверкающий хрусталь на бронзовых позолоченных ветвях угрюмый мужик со злым взглядом и огромным родимым пятном на лбу. Затем было мытье посуды в столовой петроградского отделения Рабкрина и приставание заведующего. Расцарапала небритые жирные щеки, выгнали со скандалом, на её место взяли девушку правильного, рабоче-крестьянского происхождения без ненужных заморочек в половых сношениях. Практическое применение аналогии 'стакана воды' выбила из голов девиц пролетарского происхождения все понятия о приличии. В тот момент помогли бывшие мамины друзья, петроградские масоны. Пристроили продавать вещи в лавке на другом конце города, у Кантемировского моста. На хорошую еду не хватало, но и с голода не умирала. В общем, хлебнула лиха, моя Леночка от души. За все это время ее не раз обворовывали, грабили, унижали. Два раза чуть не изнасиловали, убегала, и рабочий патруль спас, а на третий у обдолбанных кокаином двух революционных матросов их члены не встали. Несмотря на все её старания - жить очень хотелось. Измучили, избили, в канаву бросили. Но не убили, слава богу. Черная нескончаемая полоса. До сих пор непроизвольно тянет блевануть от воспоминания зловонного вкуса мочи во рту и сердце сбивается от призрака пережитого ужаса. Господь спас тогда, охранил от страшной доли. Он и от тифа с испанкой уберег, и в тот самый день на базар подсказал идти. На рынке с Пантелеевым моя Леночка и встретилась. Колечко она, последнее, мамино продавала. Недорого просила - крупы кулек, да масла подсолнечного сколько дадут. И тут на её горизонте появляется красивый, уверенный, сытый Леонид во время очередной раздачи части награбленного беспризорникам. Были у него такие заскоки. Шествовал уверенно в сопровождении подельников своих, в костюме английском под расстёгнутым пальто. С бутоньеркой в петлице, позер. Заметил Ленька Пантелеев под грязью и черным платком всполохи красоты, отмыл, накормил, вытащил из подвальной клетушки, поселил на чистой, теплой квартире. Часто потом приходил. Не как к 'марухе' приходил, а с цветами и обязательно шоколадом. В рестораны не водил, объяснял, ласково улыбаясь, что не хочет марать её ножки тамошней грязью. Через три месяца предложил тайно обвенчаться. Лена согласилась не раздумывая. Она еще и ребенка от него хотела, дурочка.
Может, этот Ленька чувствовал, что ему недолго осталось? Пытался что-то исправить, но не смог? Впрочем, мне на его предчувствия, попытки и Леночкины желания совершенно наплевать, своих проблем выше крыши. И о том, почему я очутился в 1923 году, почему жив и нахожусь в теле Леночки, будем думать позже, а сейчас краткий анализ ситуации.
Жив, здоров уже хороший толстый плюс. Знаю, кто я и где я, знаю многих людей и людей, с которыми вчера вместе поминал покойного благоверного. Остатки, непойманные, это Ленькиной банды. Девятерых расстреляли шестого марта, эти трое уцелели. То есть двое - Мазы, в крещении Бориса, бес его знает как там дальше, уже с нами нет. Женщина, что ухаживала вчера за мной, Агафья Ивановна Мазурова, бывшая гросс-маман нынешних проституток. Сейчас она занимается скупкой краденного, и мы у нее на квартире. Прячемся от ГПУ. Агафья сперва не хотела пускать, скалой в дверях стояла, но меня пожалела и сняла цепочку с двери. И к лучшему, иначе бы её либо прирезали или она кого-нибудь из своего монструозного полицейского 'Смит-Вессона' положила. Женщина - кремень, но полукорец или полукитаец Ли Хо был из стали и просил за меня. Агафья уступила. Добрая женщина и умная, знает, когда отступать. Опасная. Оба они хороши, и Ли и гражданка Мазурова, с обоими как с минами на взводе придется себя вести - то, что их Леночка перестала быть дурочкой, не скроешь. Особенного от влюбленного в Леночку желтолицего азиата Ли.
Именно так, не Леха, а Ли. И этот Леха-Ли боготворил меня, как японцы боготворят свою богиню Аматерасу. А может он и был японцем, но это тщательно скрывал, больно уж замашки у него самурайские. Проблема раз - влюбленный житель страны Восходящего солнца мне на фиг не сдался. Пусть он хоть наследный принц Ямато. Проблема номер два - я молодая вдова известного преступника и убийцы, что создает критические страховые риски для моей жизни. Шлепнуть меня могут, короче, по революционной справедливости как пособницу уголовника и бывшую дворянку. Поэтому мне желательно спрятаться глубоко и надолго. И это сразу тащит за собой проблемы под номерами три, четыре и пять - где, с кем и на сколько? Один не продержусь долго, я реально оцениваю шансы бывшей дворянки без востребованной профессии в стране, только что закончившей гражданскую войну. Вместе с разыскиваемыми питерским 'угро' и ГПУ гражданами, у меня тем более нет шансов - у нынешних уголовников с азами конспирации плохо. Абсолютный ноль с минусом. Но эти двуногие хищники мне пока нужны - они и живой щит, и источник существования. В частности, Ли полностью соответствует этому определению. Он за меня и умрет и украдет и за кусок хлеба ребенка жизни лишит, потому что я для него важнее. Я это знаю, мозжечком чувствую, как и все женщины. А Сирому придется нас покинуть, как и Мазе. Почему-то я уверен, что Ли с удовольствием исполнит этот маленький женский каприз. После реализации этого пункта, я предприму дальнейшие шаги, основываясь на результатах. И проверка моего влияния на китайца-японца выйдет и одновременно неконтролируемый человеческий фактор частично устраним. То есть будем делить глобальную задачу на малые части. Ничего другого-то мне все равно не остается.
И первая маленькая задача - как мне справиться с тем абсолютно мне непонятным, что существует тут под названием женское белье. Мля, заорать аж хочется - где тут у вас трусы?! Простые, сатиновые. Потому что то, что предстояло мне на себя надеть, откровенно озадачивало своим видом - ну невозможно в этом ходить комфортно! Ни как! В этом только стоять можно. Бретельки лифчика шириной почти с брючный ремень, 'чашки' прострочены толстой нитью и это творчество больных разумом портняжек еще и застёгивается на пуговицы сзади! На целых три пуговицы. Овальных, толстых в плоскостях. К этому предмету нижнего белья эмигрантка-модельерша Ида Розенталь отношения явно не имела, а жаль. Трусы или скорее миниатюрные панталоны, топорщатся воздушным шаром на заднице и имеют три резинки, помимо обильных кружев, что врезаются в талию и кожу бедер. А сверху этих деталей костюма химзащиты тут носится сорочка и корсет. Единственный плюс - все это пошито из натурального шелка. Платье сверху, шаль или манто на плечи. Можно и вязанную вручную кофту. Синею, теплую. Еще есть свитера, американские, я в этом уверен. Только где они? Вещи разобраны, но сделано это Агафьей, поэтому и не знаю где лежат вещи. На ноги у нас черные высокие туфли-лодочки или 'русские' сапожки на шнуровке. И без шнуровки, на 'молнии'. Импортные, судя по имени мастера, французские. Еще есть с серебряными пряжками, такие на заостренном каблучке, стопа подымается и очень красиво! Просто прелесть, что за сапожки! Идешь, а все на тебя так и оглядываются!
Стоп, мать твою, вместе со стопой и оглядками! Это не мое, это частица Леночки прорезалась. В темный угол ее пинками и на засовы, а сверху самосвал щебенки. Два самосвала. Я встряхнул головой и раздраженно уставился на груду шелковых тряпок и пары добротной обуви. Задумчиво перевел взгляд на огромный платяной шкаф - в голове все крутились слова Агафьи про мои коверкотовые штаны. Поищем там что-то более мне походящее и простое? Только бы в королевство Нарнию не угодить, шкаф также могуч и объёмен как в той старой сказке.
Одежду я себе нашел, а еще в сумочке Леночки обнаружил маленький пистолет. Не 'браунинг', другой, неизвестной мне конструкции. На кожухе затвора выбито '7.65 f. 32', на деревянных щечках рукоятки вырезан круглый медальон с латинской монограммой 'AT'. Даже на картинках такого не встречал. Выщелкнул обойму - шесть золотистых патрончиков калибра 7,65 миллиметров. Предохранитель, возвратная пружина. Пальцы ловко ощупывают, уверенно нажимают. Щелчок, лязг, курок движется плавно, значит спуск мягкий, ствол оружия чистый. Без отвертки не разобрать, но по конструкции пистолетик похож на дедушку 'вальтера РР'. В сумочке лежит еще одна обойма и вспоминается, что если порыться в чемодане, то найдется и упаковка с патронами к убойной игрушке. Пистолет и патроны, это подарок покойного мужа. Хватило мозгов у покойника, не только бесполезные побрякушки дарил. Еще есть маленький револьвер с перламутровыми 'щечками' и прочим гламуром. Совсем несерьезная вещь - калибр всего 6,35 миллиметров. Вместо ствола - гравированный огрызок. Барахло полное, таракана на кухне из него не застрелишь. Этот вот неизвестный ствол мне больше нравится. Да и в руке лежит привычно, чувствуется, что Леночка из него не раз стреляла. Это хорошо, но все равно мне нужно что-то помощнее. Миллиметров девять. Из моей игрушки бараний тулуп никак не прострелить, только если в упор бить. Но и не маузер, этот фаллический символ гражданской и любимец комиссаров в кожанках, мне и даром не сдался и не револьвер. Руки у меня нежные, слабые. Автоматический пистолет для меня будет гораздо предпочтительней, а еще лучше два пистолета. На мастерскую стрельбу 'по-македонски' или а-ля Нео унд Троица, с двух рук я не претендую, но кое-что получится. Да и механика у нынешнего оружия капризная. Задержки, перекосы, патроны с ночных смен с кривой посадкой капсюля. Иметь замену основному стволу мне спокойней будет. Так, давай-ка, подруга, подвигаемся.
Мышцы мгновенно отзываются на сигналы мозга, напрягают привычно пальцы, рапортуя наверх - справимся. Пистолет не дрожит в руке, ловит жадно черной дырой рта завитушку на потолке, дверную ручку, ворон в небе. Спасибо, старший прапорщик по прозвищу Стрекоза, научил чему-то пацана. Чувствуется оружие. Девушка тоже научится, просто огнестрельные игрушки в руках надо держать чаще и стрелять. Стрелять, стрелять и еще раз стрелять, как сказал известно кто. Черт, ну до чего же удобная для девушки игрушка! Только вот кобуру не найду никак. Не совать же пистолетик промеж грудей? Доставать будет неудобно, да еще на полпути забуду, зачем полез. Нафиг! Может все-таки вытащить из-под кровати шкуру убитого бегемота, набитую Леночкиным шмотьем? Я ведь вспомнил, все-таки, куда Агафья сунула мои вещи.
Вытащил неподемный чемодан, пыхтя и виляя задом. Со стороны наверное эротично выглядит, сам бы посмотрел, если бы не было так тяжело. Открыл, мысленно извинился перед бывшей хозяйкой. Ближайший аналог увиденного мною в нутре грандиозного сооружения из дерева, меди, бронзы и толстой кожи - 'тревожный чемоданчик'. Хотя нет, извинялся я зря - укладывала вещи не Леночка. Здесь чувствуется мужская логичность и рациональность. Хамская наплевательность на ненужную красивость. Все только по делу. Три отделения. В первом искомые мною свитера, на одном из них не споротые знаки различия первого сержанта американской армии - три шеврона над ромбом. Его я и надену. Быстро скинул негреющую ночнушку, вытащил свитер, просунул руки в шерстяное нутро, нырнул стриженной под венгерку, голливудскую актрису Лия де Путти, головой, в теплую темноту. Хорошо! Хм, актриска тоже брюнетка, как и я сегодняшний, но зачем я ее вспомнил? А, точно, она тоже мужские рубахи и свитера носила. У любовников тырила и таскалась в них по дому, чертова декадентка. Так, тепло, удобно, замечательный свитер, но мне нужен лифчик или рубашка - шерсть соски натирает. Долго спокойно ходить не получится, весь издергаюсь. Что ж, смотрим дальше, что тут у нас есть.
Сами свитера лежали на кожаной жилетке с мехом, что прятала под собой крепкие ботинки моего размера и плотные пласты теплых носков. Приятная взгляду жилетка, с накладными карманчиками. Мех у нее.... Гм, мех. Если не ошибаюсь, то это соболь. Натуральный, русский и спинки, а не дрянные животы и кусочки с лапок. Без всяких сомнений, эту вещь мы обязательно оденем, так как тянет неприятным сквозняком по комнате. Ну и красивая она. Я довольно улыбнулся и полез рыться дальше. Забавные вещи все-таки здесь, у них, носят, и носки у них интересные. Длинные, с резинками, крепящимися на голень для удержания от сползания. Сбоку от них засунуты коричневые кожаные перчатки и скрученные в рулон рубашки защитного цвета. Точно мужик чемодан собирал - какая женщина догадается или позволить себе скрутить одежду и туго перевязать ее бечевой? Никакая. Изомнется ведь, а то, что места море отнимает вещь, это совершенно не уважительная причина. Во втором отделении пальто осеннее, тоже превращенное в компактный складыш, чулки и нижнее белье под ним. В третьем пахучие баночки и флаконы, несессер и огромные портняжные ножницы. Все это переложено платками, шарфами, еще чем-то носильным на горле или голове. Косынки, вроде. На откинутой крышке чемодана шелковый объемный карман, там я отыскал кинжал, сверток с бумагами и кобуру для пистолетика. Никакого удобства, ни каких тебе 'патрончиков', хлястиков, сетчатых отделений. Лицо раритета без прикрас. Пока что-то найдешь, весь маникюр к черту! И еще маслом от патронов щеку замарал, когда наткнулся все-таки на упаковку и разорвал нетерпеливо - вторая обойма-то без патронов. Но красоту будем наводить позже, еще не показал дно мой сундук с сокровищами. Смотрим дальше, ищем подарки. Чувствую, просто уверен - должны они быть.
Ага, по краям стенок чемодана нащупываются интересные уплотнения, и тут у меня вдруг ломается ноготь. Бля! Мамочки! Зараза! Острие кинжала зло вспарывает подкладку. От сука, ну за ноготь ты мне, пенал переносной, ответишь! И зашивать тебя не буду, даже не думай, злой, противный, гадкий чемодан!
Черт, что-то много во мне от Леночки, с моим мальчиком было полегче управиться. Кыш в темноту, глупая девчонка!
Выцарапал все нащупанное из прорех, разложил кучками на столе. Потрогал пальчиками, постучал обломанным ногтем по серым листам плотной бумаги. Настоящее богатство, сокровища. Грамотный человек чемодан собирал и 'начинял', очень предусмотрительный. Так, удостоверение на имя Марфы Степановны Ивановой, тулячки, убираем в сторону. Какая нахрен из меня Марфа, да еще и Степановна? Рожей я не вышла и фигурой. Жопа с титьками маловата для Марфы. Царский еще паспорт мещанки Аизолы Марковны тоже туда, к Марфе. Заикаться на имени буду. А вот удостоверение на имя Лены Спиридоновны Любатович мне нравится и Леночке тоже. Нам там всего двадцать лет и на фото я получился хорошо. Голова чуть повернута, завитые локоны вдоль висков, игра света выгодно оттеняет линию подбородка и придает загадочности взгляду. Фотограф, высокий, с симпатичными пробором как у душки Рудольфо Валентино так хвалил, так хвалил, что я вся раскраснелась, а Леня потом со мной до самого дома не разговаривал!
Ох, грехи мои тяжкие! Ну, убью ведь! Сгинь быстро из мыслей моих, сосуд греха! Ну, если встречу на том свете этого прародителя Адама, яйца ему отобью за ребро подаренное неизвестно кому и зачем!
Выдохнул, сосчитал до десяти. Развернул документ. Так, место рождения Пермская губерния, город Пермь. Случайное совпадение или кто-то играется, подбрасывая знаки? Не знаю, но в любом случае это замечательно, отлично, просто очень хорошо, даже очень хорошо!
Станцевать пару па? И второй поворот фигуры обязательно на носочках! М-да.... Нет управы на три вещи - солнце, ветер и женщину. Так что готовьте яйца, первопредок.
А ведь хороший документ, на пять с плюсом! Проверяйте меня товарищи, отправляйте по телеграфу запросы, если вам не стыдно подозревать племянницу той самой народоволицы Любатович, что угодила на каторгу по делу 'пятидесяти'. А если и отправите, то получите ли ответ? Все, решено, я буду ей. Тем более, встречи с тетей лицом к лицу я не боюсь - умерла она в 1917 году, что-то с сердцем вроде.
Теперь наступает черед тяжелых свертков и плотного, тщательно заклеенного пакета с бумагами. Тяжелых свертка два и в них точно 'николаевские' червонцы. Свертки цилиндрические, тяжелые и когда их берешь в руку, то чувствуешь приятную тяжесть. А почему именно червонцы Николашки, а нечто-то другое? Так это просто - РСФСРовский 'Сеятель' еще не появился у всех на руках, поэтому завернутыми в вощенную бумагу могут быть только они, золотые кругляши царской чеканки. Их мы рассуем по подремённым карманчикам бридж, в отворот рукавов свитера, ниткой сверху все прихватим, и еще под стельку. О, еще один приятный сюрприз - можно и под набойку каблука монетку засунуть! Хороший сапожник сработал обувь, правильно чувствует веяния времени и невысказанные пожелания клиентов! Каблук, так каблук, вещь, а не безликая 'шпилька'. Многофункциональный такой. Наш человек тачал, не то, что эти, вымершие, как их там.... Да, блин! А, стилисты, черт!
Ну, вроде все. Проклеенный пакет содержит внутри себя пачку пустых бланков. Мандаты, справки, командировочные предписания, трудовые книжки, личностные удостоверения петроградских 'советов'. Два удостоверения сотрудников питерской милиции. Есть необходимые росписи и печати. Пока в сторону, потом решим, что с этим делать. Вдруг, товарищ, подписавший мандат погиб на посту или переведен на другое место работы и ныне права подписи не имеет? Тут надо осторожно все делать. Не спеша.
С этим пока ладно, а сейчас мы кобуру под жилетку прикрепим, на пояс, и в люди. Или нет? Подошел к зеркалу, присмотрелся. Перецепил на другую сторону. Снял, попытался пристроить под мышку. Не вышло. Все плохо, всюду пистолет видно. Так, а что если свитер навыпуск и пистолет посередине, стволом вниз? Вроде бы невидно и ничего у меня там висяче-выпирающего нет и отстрелить мне нечего. Лишь интимную прическу попорчу в случае самострела, а это не ущерб. Нет, ерунда выходит. Так, свитер мы вновь заправим, а ствол пристроим за спину - как я его, сидя-то, спереди доставать буду? Оделся, немного повозился с носками, натянул сапожки. Снова к зеркалу. Весьма и весьма неплохо. Из зазеркалья на меня смотрела интересная стройная девушка. Точеные ножки обтянуты синими бриджами, свитер греет тонкую шейку высоким воротом, ремень утягивает таллию, жилетка распахнута и все это вместе придает мне залихватский вид. Каблуки добавляют пару сантиметров роста. Взгляд только колючий, а так, ну просто красавица, этакая фурия революции или белогвардейская бестия.
Всё, я готов и можно отпирать дверь. Все думал-гадал - почему ко мне никто не входит, пока не увидел ключ в замочной скважине со своей стороны. За дверью шебаршились иногда, стояли, прислушивались, но уловив мои взвизгивания и пыхтенье, деликатничали, не бухали кулаком в дверь - 'открывай, рыбнадзор пришел!', а терпеливо ждали. Что же, они дождались. Я повернул ключ в замке.
-Добрый день, доча. Сходи-ка ты, до ветру, и снедать садись. Картошка уж остыла, но я тебя не звала - сама проснешься, чай!
Мучительно краснею. Совсем забыл, что под кроватью белый сосуд у меня стоит, совершенно полный. Агафья в кресле, с вязанием в руках и внимательным взглядом серых глаз сразу понимает причину моего смущения и быстро реагирует:
-Тогда умойся, раз дела уже сделала. Воду теплую на плите возьмёшь, в чайнике. Рушник там же. И соли твои душисты.
Прохожу мимо Ли, приветливо здороваюсь и улыбаюсь. Тот, в ответ, весь изнутри светится, но кивает молча, болван китайский, ни единой чертой лица себя не выдает. Раздеваюсь, умываюсь, натираюсь в нужных местах из фарфоровой баночки чем-то похожим на твердый дезодорант. Наверное, это и есть загадочные 'душисты соли'. Одеваюсь, по второму разу быстро и не путаясь, пистолетик сую вновь на место. Возвращаюсь в комнату.
Так, пока я приводил себя в порядок, диспозиция в комнате поменялась. Ли теперь стоит сбоку от окна и внимательно смотрит во двор. Агафья суетится у круглого стола, режет на газете хлеб, сало, снимает с заварочного чайника 'барыню' сшитую из лоскутков. Пластает на тонкие ломтики круг колбасы. Вижу, как нож оставляет царапины на поверхности столешницы. И не жалко ведь полировки!
Молча сажусь за стол. Тарелка у меня большая, фарфоровая, с фазаном и стремительно бегущими по ее краям охотничьими псами. Вареная картошка посыпана перцем и облита растаявшим сливочным маслом. Стакан с крепким чаем в серебряном подстаканнике. Аромат изумительный и на вкус чай хороший, но не сладкий.
-А сахара нет, матушка Агафья? - это тебе за дочу, самозванка - То есть рафинада?
-Нету, доча. Как сама - то думаешь, если было бы, пожалела для тебя-то?
Это мне за матушку.
-Простите, пожалуйста.
А вот это уже отвечает Леночка и Агафья мягчеет взглядом. Помирились. Ем аккуратно, не спеша. Вчера я, похоже, изверг из себя все и жрать мне хочется неимоверно, но мы леди или ляди? Вот то-то и оно! Этикет и культура - наше все! Поэтому все наличные мизинцы в сторону, спина прямая, застиранная салфетка обязательна и хлеб мы берем двумя пальчиками, это мы член всей пятерней....
Нет, ну ведь неймется ведь кому-то!
Промакиваю уголки губ и вытираю руки салфеткой. Благодарю за еду нежным голосом и прошу еще чая. Все-таки я прокололся - перед едой не помолился. Ощущение, как при не застёгнутой ширинке. Агафья льет и себе коричневый настой, прищурившись на меня, шумно хлебает. Умиротворение полное и растворенье в небесах, но тут я вдруг неожиданно вспоминаю:
-А Сирый где?
-А с утра этого душегуба нет - охотно отвечает Агафья, а Ли мрачнеет - сказал, что до малины на Лосином острове сбегает и обратно вернётся. За бумагами. Ксива у него, книжка трудовая социалисткая, в крови, а мандат на той квартире остался.
-И давно ушел?
-Так поутру еще, до свету.
-Это плохо.
-Да как плохо-то доча, почему плохо? Вернется ведь.
-Не вернется он. Или вернется не один.
Перед глазами всплыли из вчерашнего угарного тумана ненавидяще, зло суженные глаза с огоньком торжества, кривая ухмылка, серая картонка трудовой книжки, верхним краем торчащая из нагрудного кармана на гимнастерке.
Ли у окна стоит каменным истуканом, пристально смотрит на меня. Что, самурай, неожиданный взрыв интеллекта в остриженной черноволосой головке тебя неожиданно удивляет? Нравлюсь тебе такой? Вижу, нравлюсь. И это хорошо, мой маленький солдатик, ты мне тоже нравишься своей предсказуемостью. А на Агафью не обращай внимания, наше дело молодое, я вдова, ты у нас не женат. Ну, давай, думай, мечтай, превращай свои грезы в реальность. Любит наш брат делать из взглядов женщин неверные выводы и ты такой же. Давай еще в гляделки немного поиграем и на этом хорош, а то понесет тебя еще за плотскими утехами в мою сторону. Я взмахиваю ресницами, отвожу смущенно взгляд и тут, во входную дверь стучат. Громко, уверенно. Колокольчик над дверью жалобно тренькает от ручного землетрясения.
Мы вздрагиваем - я, Ли, Агафья, ложечка в стакане. Быстрый вопросительный взгляд на самурая - Ли отрицательно качает головой - не видел. Значит, прошли как-то вдоль дома, в 'мертвой зоне'. Хреново. Выход один, через черный ход на кухне, в дверь которого и стучат. 'Парадная' дверь недоступна - Агафья в свое время наняла людишек и перекрыла коридор кирпичной кладкой. Мы на третьем этаже 'доходного' дома. И это не тот брежневско-хрущевский домишка, а дореволюционный, царский. Тут в квартирах потолки под три с лишним метра, перекрытия толщиной в половину метра, цоколь минимум полтора, так что прыгать в окно только ноги ломать. Без копеек метров двенадцать - тринадцать. Высоко и страшно!
Агафья тем временем идет к двери, на ходу тянет руку вешалке, шарится в куче тряпок и вооружается своим монструозным трёхлинейным 'вессоном'.
-И кого там бог послал?
-Открывай, Агафья, Туз тут до тебя пришел.
Голос ей отвечающего по-пароходному могуч, как и его удары в дверь, и все отлично слышится в комнате. Лязгает замок, засов, бренчит жалобно цепочка. Имя Туз тут равняется слову Сезам?
Я сижу спокойно, внешне спокойно, только на виске нервно бьется жилка. Ли растерян, Туза он явно знает и опасается. Это плохо. Шаги. Наглые, уверенные. Много шагов. Неизвестный мне Туз пришел к нам явно не только в паре с корабельным ревуном, с ним кто-то еще. И я даже догадываюсь кто.
Сирый вошел в комнату первым. Осклабился, мазнул по мне сальным взглядом, отступил в сторону, пропуская мужчину во френче стального цвета, с щеткой седых усов под тонким породистым носом. На плечи накинуто длиннополое пальто, галифе утыкается в лакированные, изгвазданные грязью и небрежно обтёртые, кавалерийские сапоги. На голове кепка, но ей очень не хватает кокарды. Мысленно хмыкаю про себя: 'И не боится же ходить по Петрограду в таком виде этот эталон 'золотопогонного' офицера!'.
Глаза у усатого мужчины умные, держится он по-хозяйски. Красив. Не лицом, всем другим красив - поджарой фигурой волка, манерой себя держать, властностью, уверенностью в своем праве командовать и целеустремлённостью. А ведь я его знаю! Вернее, его знает моя Леночка.
-Бонсуар, мадемуазель Элен.
-День добрый, Сергей Александрович.
-Чаем угостите, старого друга семьи, моя милая мадемуазель Элен?
-Уи, месье Серж Александрэ. Кафэ олэ авэк он круассансиль, разумеется, отсутствуют в этом доме, но тэ сан сюкр я вас угощу. Он совершенно свежий, Агафья Ивановна только что заварила. Бон аппетит, месье.
Туз, он же Болотов Сергей Александрович, бывший дворянин, бывший морской офицер, бывший друг папа Леночки и, я уверен, бывший честный человек, присаживается к столу, выкладывает на край портсигар и мы несколько минут молча пьем чай. Я свой остывший, он свежий и горячий.
Пришедшие с ним люди тем временем рассредоточились по комнате. Огромный человек с гладко выбритым черепом зажал своим необъятным телом в угол Ли, Сирый навалился на стену плечом и чистит ногти вытащенной из кармана 'финкой'. Третий, похожий на куницу, с бусинками черных глаз встает чуть сбоку от Туза. Петроградские деловые, прошу любить и жаловать. Сытые, наглые уголовнички. Меня они уже списали в расход и смотрят как на кусок вырезки - с чего бы начать? С задирания ног или по-простому, без изысков? Раз и юбку на голову, грудью на стол и сопеть сзади, вталкивая часть себя в мягкое, испуганное, до ожидаемого крика боли и слез. Однако рано вы меня списали гады, и юбки на мне нет, я в бриджах.
Господин Болотов ставит стакан на стол и проникновенно, с отеческой заботой в голосе спрашивает меня:
-Элен, скажи мне, будь любезна, где же находятся Ленькины 'захоронки'? Где он хранил свое добро, девочка? Скажи мне это, пожалуйста, и я не позволю мучать тебя этим грубым и невоспитанным людям. Просто скажи.
Я глотаю холодный комок в горле и через силу выдавливаю из себя:
- Жё нэ компран па, месье Серж.
Туз недовольно скривится, вытаскивает коробок спичек, закуривает папиросу с длинным мундштуком. Долго смотрит на меня как на неведомого зверька и скучающе продолжает:
-Все ты понимаешь, Леночка, все ты понимаешь. Скажи где добро Ленькино и я уйду. Если же будешь молчать.... Тогда, вон тот человек - рука с папиросой ткнула в Сирого - он очень тебя не любит, уж и не знаю почему - отрежет тебе палец. Любой. И, кстати, обрати внимание на его лицо. Помнишь, как сказано в трудах итальянского профессора Чезаре Ламброзо о прирожденных преступниках? Вот он именно такой и есть. И вряд ли такой хомо вульгарис найдет для тебя в своем сердце хоть каплю милосердия.
-Я помню, Сергей Александрович. Вы это читали по памяти, тогда, на именинах братика.
Я жалобно и тихо отвечаю, молчать мне нет ни какого смысла. Растерянно взмахиваю ресницами и, чуть заикаясь, продолжаю жалко лепетать:
-А если я ничего не знаю, Сергей Александрович? Вот абсолютно ничего не знаю? А вы меня станете спрашивать и мучать! Вам потом не будет стыдно, месье Серж, совсем-совсем?
-Да как она не знает, Туз! Знает, шалава! Ленька эту сучку сам, в одного туда возил на извозчике и всегда они сходили за квартал! Таился он от братвы, скрытничал, что варнак старообрядцкий! Это наше с ней будущее, говорил нам, не вам знать о делах моих, темные элементы! Насмехался, гад! А эта, шалава, брюлики наверное с ним вместе и прятала! У, крыса епана!
Сирый замахивается на меня кулаком, но не бьет, ждет разрешения, команды хозяина. Пес!
-Вот видишь, Леночка, нет смысла от меня что-то скрывать. Сирый все видел. Скажи мне, где украшения, деньги, золото? Ты ведь не хочешь, что бы твое прекрасное лицо, эти восхитительные черты были изуродованы, вот допустим, руками вот этого человека! И это помимо отрезанных пальцев!
Сергей Александрович обхватывает меня за щеки стальными пальцами и резко поворачивает моё лицо в сторону куницеподобного. Больно. Человек-куница сладостно улыбается, гора мышц в углу одобрительно бурлит голосом.
-У него ведь есть очень острая бритва, Леночка, а Сирого есть нож. Тебе будет очень больно, а пальцев у тебя не будет, и ты не сможешь перевязать свои раны...... А когда оно само все заживет, то на твоем прелестном личике останутся страшные, безобразные шрамы. Допустим вот здесь!
И это животное тычет меня в лоб огоньком папиросы.
Боженька милосердный, боль-то какая! Я все им скажу, все-все! Нет, дрянь, молчи! Я сам им скажу. Они у меня подыхать будут страшно и, уходя из мира слышать твой голос, а сейчас не мешай, не мешай, уйди, пожалуйста. Вот и хорошо.
Я поднял слезящийся от боли взгляд на Туза:
-Зря ты это сделал, Серега. А ведь пожить бы еще мог.
Взгляд Туза растерян, он невольно отпускает мое лицо и переводит глаза вслед за моим взглядом на моего самурайчика, которого я нежно прошу:
-Убей это животное для меня, милый Ли.
И сразу же стреляю. Пах-пах! Совсем несерьезно звучат два выстрела подряд, сливаясь в один. Туз дергается марионеткой, бледнеет, бьется руками об столешницу, уже не способный отодвинуться от стола и обхватить живот. Два кусочка свинца в низ живота веская причина для недееспособности. Я в это время падаю спиной назад, подбородок прижат к груди и едва лопатки касаются пола, выцеливаю ноги двуногой куницы. Пистолет дергается раз, два, три, посылая пульки в сторону мешковатых штанов. Есть. Крик, визгливый, жалобный и зверек катается по полу, сталкиваясь со своим свернувшимся калачиком хозяином. Мля, пять патронов! Семь секунд! Где эта тварь, где этот урод Сирый? Где? Не вижу! Время течет, скользит сквозь пальцы. Вот он! Этот идиот зашел слева. Ну, вот как учесть, как просчитать этих дилетантов? Я его жду со стола, готовлюсь перехватить его красивый прыжок по прямой, а он, путаясь в своих ногах, с дрожащими ручонками выныривает с боку. Прав, ох, прав папаша Мюллер - дилетанты, это смерть профессионалу. Наган в руке Сирого плюется огнем, меня обжигает лавой, бьет щепками от досок пола в левую сторону лица. Спасибо тебе, Господи, не 'офицерский' у Сирого ствол, простой, с 'самовзводом'! АТ калибра 7, 65 кашляет в ответ, затвор с недовольным клацаньем встает на задержку. Я швыряю бесполезный кусок металла в сторону Туза и куницеподобного и громко ору: 'Граната!'.
Не знаю, что помогло больше - визгливый голос истерички, орущий что-то непонятное или тяжёлая железяка, прилетевшая с моей стороны, но мне хватает времени схватить наган Сирого. Контроль, взвод курка, контроль, взвод, мля, кожу саднит рифлёным металлом, контроль. Боек клацает впустую. Всего четыре патрона? Сирый, ты клинический идиот, хоть уже и покойник! Я встаю с пола, хватаю 'барыню' с заварочного чайника, прижимаю к лицу. Салфетку бы с антисептиком, но пока и так сойдет. Охватываю взглядом комнату, не преставая перемещаться, дергаться хаотично. 'Маятник' это у меня такой от нервов. Агафья замерла в углу, снулой рыбой разевает рот. Ли тоже в углу, но не весь. Часть его вжата в стену, часть размазана по полу. Я вижу, что рука Ли тщетно пытается вытащить нож из бока Годзиллы в личине человека и не может. Наголо бритый монстр обхватил его ручищами и давит, ломает, душит моего япошку.
Туз поделись стволом, перезаряжаться и свою игрушку искать некогда! Ох, Туз, я тебя почти люблю! Pistole Marine! Модель 1904 года, системы Borchard Luger. Немецкое качество и педантичность в изготовлении. На боковой стороне выбрасывателя радует глаз стрелочка и надпись 'GELADEN' - заряжено. Я иду, самурайчик, держись, не сдавайся.
Присел рядом с возящимися на полу, упер ствол в череп здоровяка, спросил Ли:
-Помощь нужна?
-Ииэ.... (нет).
-Бака (дурак).
-Одзёсама! Синдзимаэ!
Ну, испорченная я девочка, испорченная, согласен - папиросой прижгли, щепки кожу вспороли, это я хорошо чувствую, но ты-то мне целым нужен. И не надо меня посылать к черту. 'Люгер' сжигает пороховыми газами кожу на виске здоровяка, серо-красное месиво брызжет на стену. Туша бандита обмякает дохлой медузой и закрывает от меня Ли.
Из-под трупа пусть теперь сам выбирается, самурай хренов, а я обиделся. Леночка, в отличие от меня, не была испорченным человеком, и семья у неё была не очень богатой, так что она не избалована, совсем. Я поднял с пола упавший портсигар Туза. Хороший портсигар, серебряный, можно дорого продать. Раскрыл, достал папиросу, понюхал. Вроде бы неплохо. Спичечный коробок оставался на столе. Чуть подпрыгнув, присел на край стола, закурил, выпустил струйку дыма в потолок, неторопливо огляделся. Ну, что ж, по-моему, так чистая победа.
Пепел папиросы осыпался серым столбиком и растаял в неопрятном красном пятне у головы Туза. Ли по прежнему хрипит в углу, тщетно пытаясь выбраться из-под мертвого громилы. Я раздраженно прикусил губу. Черт, не нравится мне, как он хрипит. Надсадно, со свистом. Если у Ли сломаны ребра, то помощник из него будет никаким. А у меня на него планы. Да и двигаться сейчас придется много и быстро. Я соскакиваю со стола, в два быстрых шага перемещаюсь к испуганно замершей в углу женщине, повышая голос, зову:
-Агафья! - она дергается, переводит осоловелый взгляд с трупов в комнате на меня. Пытаюсь поймать ее взгляд, но тщетно. Оловянная пустота, два стеклянных обмылка вместо глаз. Повышаю голос:
-Агафья Ивановна, помогите Ли. Ли помоги, говорю!
Ну, наконец-то проблески разума появляются в ее взгляде, и непрерывно охая, она устремляется на помощь к полузадушенному самураю. Мне вот что интересно - как она умудрялась держать в кулаке взбалмошных местных жриц любви, если сейчас напоминает безголовую курицу? Может быть, случившееся для нее непривычно настолько, что ввергает в оторопь? Скорее всего. Они ведь тут привыкли сначала нагнать себе адреналина в кровь громкими криками, всевозможными угрозами, взаимными оскорблениями и только потом хвататься за свои неуклюжие 'шпалеры' и палить в белый свет как в копеечку с молодецкими воплями 'атас' и 'шухер'. А вот так, без предупреждения, с последующим хладнокровным добиванием, для них это дико. И то, что все это проделала хрупкая девчушка, все никак не может уложиться в голове Агафьи, заставляя ее впадать в ступор? Возможно. Ничего, пусть привыкают. Почему-то я уверен, что эти ковбойские пострелялки мне предстоят еще не раз и не два. Время тут, здесь, такое, пороховое.
Часы в соседней комнате пробили раз, другой, еще и еще. Двенадцать дня. Четверг. Основная масса жильцов бывшего 'доходного' дома между 'канавой', Екатерининским каналом, и Фонтанкой, на работе, на службе или просто находится в городе в поисках куска хлеба, но малая часть сидит дома. Мается с похмелья, обедает, торчит у окон, спит после ночной смены или дежурства. Слышали ли они перестрелку? Конечно же, слышали. Если звуки выстрелов моего пистолетика вряд ли вырвались за пределы квартиры, то солидный бас 'люгера' и надсадный кашель револьвера Сиплого разнесся по всему этажу. Да, стены тут почти в метр толщиной, входные двери массивны, словно калитки в крепостных воротах, но окна, окна! Форточки приоткрыты в обеих комнатах квартиры Агафьи и на кухне, так почему бы и соседям не проветривать свои жилища? Тем более запашок тут еще тот. Сладко-приторный, гнилой, с резкой нотой скисших помоев. В общем, совсем как у классика: 'Чижики так и мрут. Мичман уж пятого покупает - не живут в нашем воздухе, да и только'.
В общем то, что выстрелы слышали многие, мною принимается как факт. Но вот побежал ли кто-то за милицией? Дурацкий вопрос. Разумеется, побежал. Или уже бежит. Сознательность и инициативность у советских граждан сейчас на высоком уровне. Не отбили еще желание сделать жизнь лучше, мир светлее и чище. Гм, что-то ассоциации не хорошие возникают при этих словах. Ладно, считаем дальше. Звонить не будут, не откуда. Телефонная связь в это время для граждан РСФСР, как и личный транспорт, пока недоступная роскошь. Так что месит мартовскую грязь калошами сознательный беспартийный гражданин или молодой комсомолец на своих двоих. До отдела городской милиции минут десять ходу, три минуты на поиски дежурного по отделению, пять на объяснение причины вызова. У нас есть уже почти двадцать минут. Милицейский патруль или опергруппа соберётся минуты за три и десять минут на обратную дорогу. Еще минут пятнадцать, если они не поедут на громыхающем и воняющем газолином предке грузовиков. Это вполне возможно и это придется учитывать. Минус пять минут. То есть у нас не более двадцати пяти минут, а эти господа в углу до сих пор не активны, лишь морщатся и сердобольно охают. Так, это что за бред? Ну, вот зачем она схватила тряпку и усердно пытается оттереть кровь с пола?
-Агафья! Ли! Хватит дурить! Быстро собирайтесь - мы уходим!
Хорошо получилось, звонко и громко. Очнулись, перестали завороженно следить за мной и моими действиями, словно пациенты на приеме за молоточком невропатолога. Для усиления эффекта я громыхнул на стол револьверы Сиплого и куницеподобного, со звоном ссыпал в общую кучу серебряные и золотые монеты, несколько 'изделий из желтого металла'. Документы убитых и пухлые пачки совдензнаков не глядя запихнул в портмоне Туза. Серьезная и объемная вещь с монограммой, шириной почти в четыре мои ладошки. Все-таки мародерка весьма успокаивает нервы, правы господа психологи: 'Фактором, существенно снимающим состояние стресса, является приобретение или овладение материальными средствами, имеющими ценность для пациента. Особенно шопинг или ему подобные действия'. Ну, у меня, разумеется, не шопинг, но я уже спокоен и могу действовать и рассуждать здраво, в отличие от моих... гм, соратников? Да, теперь уже соратников.
-Да, ах ты, боже мой! Куда идти-то, Леночка?! Что же ты такое говоришь! - Агафья всплеснула руками, окровавленная тряпка вылетела из рук, шлепнулась у ног - я ведь тут, дома.... Да и не при делах я!
-Вот суровым ребятам из ГПУ и расскажешь, при делах ты или нет. А они тебя внимательно выслушают. В подвале, с лампой в лицо, что бы тебе говорилось лучше.
Вроде дошло. Но губы поджала, хмурая складка разрезала лоб женщины. Зря, со мной это не пройдет, не дам я возможности тебе обвинить меня в своих бедах. Сама виновата, с первого шага вниз, когда решила, что хлеб, замешанный на чужих слезах и крови, будет слаще, чем политый собственным потом. А Ли у меня молодец! Уже вынес из комнаты холщовый сидор и несет с кухни какие-то пакеты, жестяные банки, округлый каравай хлеба. Двигается только неловко, склоняется вперед и на правую сторону. Перехватываю его на середине пути, быстро, не щадя, пальпирую грудную клетку. Ли болезненно кривится, бледнеет. Хреново, трещины в минимум в двух ребрах. Одно радует, что не перелом.
-Раздевайся до пояса, быстро! Агафья, бинты мне или плотную ткань!
В руку тычут сероватым свертком, небрежно так, на мол, подавись! Еле успеваю подхватить. Так, с этим надо поступать как с нарывом - взрезал, вскрыл, почистил. И все без наркоза.
Перехватываю отдергивающуюся руку, рывком подтягиваю к себе и цежу, плюю словами сквозь зубы, поймав бегающий взгляд Агафьи:
-Слушай меня внимательно, Агафья Ивановна! Норов свой показывать в другом месте будешь, в теплом и спокойном. Там мне и предъяву кинешь и рамсы качнешь, если желание такое будет. А сейчас, если жить хочешь, долго и на свободе, делай, как я говорю! Или же оставайся здесь и жди чекистов.... - отпускаю ее от себя, но не ее взгляд и холодно заканчиваю - но тогда ты не оставляешь мне выбора.
Сухой щелчок предохранителя ставит точку в нашем разговоре. Агафья опускает глаза, вырывает дрожащую ладонь из моих пальцев и начинает метаться по квартире, вытаскивая какие-то тряпки, узелки, свертки из шкафов, комодов, темных углов. Гремит, звенит, что-то просыпает. Мы обмениваемся короткими взглядами с туго перебинтованным по корпусу и уже одевшимся Ли и он, чуть помедлив, кивает. Верно, мой самурайчик, все правильно ты понял. Нехорошо так поступать, но мне не до сантиментов, и если будет надо, я вновь пойду по трупам. Есть опыт. Да и нет у меня выбора - у меня Миссия. С большой буквы. Все, время. Пора уходить.
Выскользнули из квартиры на темную и загаженную лестничную площадку. Прислушались, шумно, цепляясь узлами за углы, сбивая ногами выставленные на проход ведра, корытца спустились на пролет вниз и замерли. Скрип тормозов, неразборчивые команды. Внизу бухнула дверь, загрохотали сапоги, неприятно скрежетнул по стене штык трехлинейки, лязгнули сталью передергиваемые затворы. Молодой, задорный, дрожащий от азарта голос громко крикнул вслед поднимающимся по лестнице:
-Аркадий Моисеевич! А пулемет-то брать?
Гулкий в тесном пространстве лестничных пролетов добродушный баритон откликнулся, отозвался разрешением:
-Бери, Васюткин, бери! Счас контра бандитская знаешь, какая пошла? Жуть просто, а не контра, звери просто! Без пулемета с ними ну никак не управиться!
Приглушенный смех, одобрительные возгласы.
Ну, Моисеевич, ну мля, добрейшей души человек! Знал бы ты, что жизнью тебе твои товарищи обязаны, не перхал бы сейчас, пытаясь проглотить рвущийся наружу смешок. Не буду я в вас стрелять, не стану. Не хочу я встречаться с вашим Васюткиным и его пулеметом. Я пячусь назад, толкая спиной Агафью, и лихорадочно пытаюсь найти выход из сложившейся ситуации. Обратно в квартиру? Нет. Наверх? А что там? Чердак? Шепчу одними губами, наклоняясь к уху женщины:
-Выход на крышу есть?
Скорее понимаю по губам, чем слышу отрицательный ответ.
-Через квартиру на верхнем этаже пройти можно?
-Не знаю...
Черт, а что ты знаешь?! Живешь тут, по лезвию ножа ходишь, а запасного выхода из твоей норы нет. Мы пятимся, люди внизу подымаются. Мой взгляд мечется по сумраку лестничной клетке. Круглое окошко с пыльными и грязными стеклами дает минимум освещения. Не то, не то, эта дверь намертво заколочена. Какой-то короб, хлам, мусор, серые от времени доски. Все, тупик. Ли замирает на краю ступеньки, кладет на нее сидор, беззвучно взводит курок нагана. Смотрит на меня долго и внимательно - прощается, дурачок. Отрицательно качаю головой, мягко надавив ладонью на его запястье, опускаю вниз поднятую руку с оружием. Не нужно. Я придумал.
Работать в рабоче-крестьянской милиции Петру Аничкину нравилось. Продовольственные карточки с усиленной нормой, новое обмундирование каждый год, с красными 'разговорами', оружие. Ордер на комнату дали. В бывшем господском доме комната. Большая, светлая, окон целых три. Ксения как увидела, так на шею и кинулась целоваться. Довольная была, страсть. А если еще перегородку поставить с левой стены, то и вторая комната получится. А ее надо. Животик у Ксени уже как арбуз круглый, налитой, вот-вот повитуху звать надо будет. При воспоминании о повитухе комсомолец и сотрудник петроградской милиции Петр Аничкин недовольно сплюнул на ступеньки. Негоже сознательному комсомольцу повитух в своем доме привечать, но разве Ксению переспоришь? Надуется, отвернется, плечами мелко затрясет и тихонько так, как кутенок захныкает. Сколько ни говорил, сколько не пытался на сознательность воздействовать все одно - ревет и шепчет: 'Не любишь ты меня Петя, не любишь! Городску себе, чай нашел. С ней миловаться да по докторам ходить хочешь!'. Темный элемент, несознательный, но любимый.
Петр вздохнул, поправил ремень винтовки. Оперативная группа вскрыла дверь в квартиру бандитов и приступила к осмотру места преступления, а его снаружи оставили, лестницу контролировать. А что ее контролировать? Наверху Васютин, внизу, во дворе, Семен, их шофер. Бандюки-то ведь не без ума совсем, давно уже ушли. Надо бы разъезд конный по улицам пустить, может, кого подозрительного бы и прихватили. Так что стоять и охранять лестничный пролет смысла Петр не видел. Да еще вместе с этими, сознательными гражданами. Сознательные граждане мужского пола в количестве двух штук крутились рядом с входом в квартиру, заглядывали в щелку, возбужденно пихались локтями и жарко шептали что-то друг другу на ухо. Петр презрительно покосился на них. Фигуры как у баб, ноги короткие, плечики узкие, пальтишки куцые. Непонятные какие-то. Не наши, рабочие товарищи и не эти, буржуи новые, непманы. Совслужащие, наверно, души чернильные. То ли дело комсомолка и рабочий с фабрики, что понятыми пошли. Свои товарищи. Особенно комсомолка по фамилии Ратина. Она так и представилась: 'Товарищ Ратина. Комсомолка с апреля 1921 года. Готова помочь народной милиции'. Хорошая девушка, на правильной платформе стоит и симпатичная. В глазах огонь, волосы светлые, кудрями вьются. И грудь у нее не вислая как у Ксении. Странно. Ксения, не рожавшая еще баба и грудь налиться бы молоком должна, но вот титьки у нее вислые. А у товарища Ратиной под гимнастеркой два шарика упругих. Почему так? Петр задумался и не сразу заметил, что один из сознательных граждан стоит возле него и настойчиво теребит его за рукав. Аккуратно отцепил пальцы от сукна шинели, спросил строго и со значением:
-Что вам, гражданин?
-Шумят там, товарищ милиционер.
-Кто шумит?
-Не знаю. Наверху шумят. Вы бы поднялись, товарищ милиционер - вдруг бандиты там спрятались?
-Какие бандиты, гражданин? Там наш сотрудник Василий Васютин с пулеметом! У него не пошумишь!
И Петр широко улыбнулся, вспомнив героическое и очень серьезное выражение лица юного Васютина пропыхтевшего с 'гочкинсом' наперевес вверх по лестнице. Но все-таки шагнул вперед и в сторону, грамотно отступая от проема между перилами, прислушался.
Наверху действительно шумели. Что-то со стуком упало, кто-то жалобно, еле слышно, простонал.
-Товарищ Васютин! Что у вас там? - строго окликнул Петр коллегу и, словно только этого ожидая, сверху показалось растерянное лицо Васютина.
-Петь.... Тут девка какая-то в угол меж досками забилась и это... рожает.
-И че?
-Да ни че! Только у нее кровь по ногам идет.... И лужа мокрая между ляжек. Воды, видать, отошли.
Петр мысленно выругался, беспомощно огляделся. 'Сознательные' поднялись на ступеньку, вытянули шеи, крутили головами.
-Так, граждане! Оставайтесь-ка на месте. Васютин! Девка-то в сознании?
-Да не знаю я! Глаза закатила и стонет! Тихо так, жалобно!
Петр заглянул в квартиру. Аркадий Моисеевич что-то писал, примостившись на кухонном столе, через распахнутую дверь в следующую комнату было видно, как Сергеич чертит линии мелом на полу у трупа, рядом стоит комсомолка Ратина и внимательно за ним наблюдает. Ох и девушка! Настоящая комсомолка! Пятна крови кругом, едкий запах сгоревшего пороха, трупы валяются, а она стоит себе, только пальчики в кулачки сжала.
-Аркадий Моисеевич!
-Что тебе, Аничкин?
-Там, наверху, Васютин роженицу обнаружил. Воды уже отошли. И кровь на ногах. Делать-то что будем?
Аркадий Моисеевич оторвался от блокнота, задумчиво поглядел на Петра, поправил очки:
-Что делать? Помогать, что же еще? Новый гражданин нашей страны на свет появляется. Так что бери вон в помощь товарища Ратину и с Васютиным в машину ее, на Пречистенку роженицу отвезите. А как отвезешь, сразу в отдел, за труповозкой и медэкспертом. Работы тут для него, хм, много....
-Слушаюсь, товарищ старший оперуполномоченный!
Петр дождался девушку, прикрыл дверь и строго поглядел на 'сознательных':
-Ни куда не уходите, граждане! Вас еще будут опрашивать - обернулся - пойдемте со мной, товарищ Ратина! Нужна ваша помощь. По женской части.
-Идемте, товарищ.
А вот эту красавицу я не ожидал, не брал в расчет еще кого-то, да и Ли сплоховал. Если пацана с пулеметом и второго, рослого, с винтовкой, склонившихся надо мной, он 'сработал' быстро, двумя ударами рукояти нагана отправив в глубокий нокаут обоих, то на девушке растерялся. Я только и успел, что вскочить и сунуть в раскрытый для вскрика рот ствол 'люгера', раздирая ей в кровь губы и небо мушкой. Глубоко втолкнул, заставив подавиться криком. Обхватил свободной рукой ее голову, прошептал, глядя в испуганные глаза:
-Не надо. Это будет очень больно. И лицо изуродую.
Девушка не двигалась, замерла, а этот самурай мялся за ее спиной, не решаясь ударить. Выручила Агафья. Вся в паутине, в непонятном соре, выскочила из-за досок, уронила на светлые волосы свой узел. Глухо стукнуло. Девушка обмякла, еле успел подхватить почти у самой площадке, в спине неприятно хрустнуло. Тяжелая, хорошо питалась.
Одернул полы пальто, прикрылся, брезгливо переступил на месте. Размазанная по внутренней части бедер кровь запеклась, пошла тянущей кожу коркой. Разрезанное кинжалом запястье сильно саднило, трусы-панталоны промокли от мочи. Мерзко. И вообще, я весь дьявольски замерз от лежания полуголым на каменном холодном полу. Как бы придатки не застудить! Да еще этот Васютин мне между ног заглядывал! Поэтому голос мой был наполнен безграничной злостью и оплошавший Ли в мгновение ока подхватил по моей команде здоровенную бандуру пулемета с диском как колесо у телеги и послушно пристроился за моей спиной.
Осторожно, замирая на каждом шагу, спустились. На площадке у квартиры тусовались два каких-то субчика, оба блеклые, невнятные. Одного я ударил в висок, второго Ли прижал к стене дулом пулемета. Я вырвал у копошившейся Агафьи ключ, захлопнул дверь, провернул, запирая замок, навалился со всей силы и беспомощно оглянулся - не смог сломать ключ, сил не хватило. Ли с размаху ударил прикладом пулемета, загибая вниз толстый стержень ключа. Вовремя. На той стороне уже подхватились, стучали кулаками в полотно двери, звенели металлом, дергали 'собачку' замка.
-Пошли! Пошли! Бегом!
По ушам неприятно резанул собственный голос. Не ожидал у себя столь визгливых интонаций. Словно девица со скрипкой в темной подворотне в толпе хулиганов. На одном дыхании пролетел по ступенькам, толкнул плечом дверь, сразу отскочил обратно, в темноту подъезда. Через секунду тишину во дворе разорвал гулкий выстрел. Брызнуло щепой в лицо. Черт! Что же так не везет-то?!
-Ли! Стреляй через дверь!
Бандура с неимоверно толстым стволом в руках самурая задергалась, забила лязгом затвора по ушам, кроша в муку древесные волокна.
-Томэте (хватит)!
Выскочил во двор, упал, перекатился. Вляпался локтями и правым боком в грязь. Зараза! Так и чистой одежды не напасешься! Повел по сторонам стволом. Вот ты где! 'Люгер' басовито гавкнул раз, другой. Человек в кожаной куртке коротко вскрикнул, завалился на спину.
-Быстро в машину!
Так, это сцепление, это газ, это тормоз. Вон стартер. Двигатель теплый, остыть не успел. Ну, с богом! Зарычало, застучало поршнями надсадно. Как они ездят на этом? И мать твою, ну до чего же руль тугой! Виляя из стороны в сторону, разбрызгивая подтаявший весенний снег и грязь, машина понеслась из двора. Впереди, перед капотом, юркнула в сторону неясная тень. За спиной послышался звон разбитого стекла, в разнобой ударили выстрелы. Поздно! Машина выскочила из темной арки на пустую улицу. Ни кого. Мы ушли! Ушли!
От избытка чувств бросил руль, ухватил ладонями за лицо сидящего рядом Ли, заорал:
-Ушли, морда ты узкоглазая! Слышишь! Ушли! - и крепко поцеловал его в губы. Резко отвернулся, ухватился побелевшими пальцами за обод руля, отплевываясь и вытирая плечом рот. Ну, Леночка! Это я тебе припомню!