Из письма в редакцию:
«…Вы даже представить себе не можете, какую радость испытал я, когда понял, что могу и умею многое, когда почувствовал силу свою, смелость и доброту. И это — как второе мое рождение! Живешь, собственно, только тогда, когда пользуешься искренним уважением людей, тебя окружающих…»
Да, можно сполна разделить радостные чувства человека, ощущающего силу рук своих и духа, свою многогранную умелость. Еще Антон Семенович Макаренко точно подметил, что куда веселее и счастливее живут люди, которые многое умеют делать, у которых все удается и спорится; они не теряются ни при каких обстоятельствах, умеют владеть вещами и командовать ими. И вот сейчас, в нескольких мажорных строчках приведенного выше письма мы нашли еще одно предметное подтверждение этой мысли.
Только давайте обратим внимание еще на один важный момент: в ряд с такими личностными качествами, как сила и смелость, автор поставил доброту. Весьма существенное, необходимейшее дополнение. Без доброты в сердце, без желания творить добро в мире людей, без чуткой готовности к сопереживанию их забот еще нет Человека в полном понимании этого высокого слова.
Можно приобрести богатый деловой опыт, силу, но употреблять их во зло людям. Можно быть смелым до безрассудства, но у слепой неуправляемой энергии тот же конец — бесславный, плачевный. Доброта, точно цемент отменной марки, скрепляет воедино все лучшие человеческие качества и, будто магнит, обращает их в нужную сторону.
Как воспитать в себе чистоту и щедрость души?
Наверное, и здесь надо начинать с самоанализа, со строгого взгляда на самого себя. Каков я есть в этом плане? Каким меня видят и принимают окружающие? Уважают ли? Любят ли?
Опять самоанализ, опять самокритика, опять самопланирование… Сколько можно! — вздохнет иной из вас, читатель. Да и можно ли планировать и выстраивать такие тонкие составные стороны личности, как чуткость, отзывчивость, доброта? Это уж как получилось: или есть они в тебе, или нет, а если нет, то и взять неоткуда.
Ничего подобного!
Даже эти сокровенные качества можно нажить, сотворить в себе осознанно, терпеливо, направленно. Как это делал, например, двадцатидвухлетний автор следующей дневниковой записи:
«…полный человек — это… человек всесторонне развитый — физически, умственно, способный глубоко чувствовать, обладающий хорошими моральными качествами: смелостью, правдивостью, чуткостью…
Я тоже хочу быть таким человеком: это трудно, но я хочу».
Хочу — значит, смогу!
Знаете, кому принадлежит эта обширная самовоспитательная программа?
Сергею Чекмареву, замечательному комсомольскому поэту тридцатых годов, юноше, который и на студенческой скамье, и с первых шагов своей подвижнической трудовой деятельности на уральской земле как бы воплощал в себе все лучшие человеческие добродетели: был честным и мужественным, непримиримым к любому злу и отзывчивым на людские беды, впечатлительным и самоотверженным, гордым и нежным. Казалось бы, чего еще надо?
А ему надо было беспредельно много — только так он и понимал свою жизненную цель. Не потому ли его стихи и деяния до сих пор — через десятилетия после трагической гибели — волнуют нас, заставляют задумываться над собственной жизнью, над своими поступками, моральными принципами и устремлениями? Но всех ли? Все ли молодые люди уже живут по законам добра?
Снова из письма в редакцию:
«У моего сына заболел товарищ, с которым он часто бывал вместе. Говорю ему: «Зайди к Саше. Узнай, как он чувствует себя». Сын отвечает: «Не могу, мама, у меня факультатив и лыжная секция. Пропускать никак нельзя». — «Тогда, — говорю, — зайди обязательно завтра, прямо с утра». И опять ответ: «Не могу с утра, у нас волейбольные соревнования».
И вечером не зашел. И на другой день тоже у него это не получилось.
«А как же с Сашей?» — спрашиваю опять. «Придется отложить до воскресенья, — отвечает сын. — Иначе не получается. Саша поймет. И не беспокойся, пожалуйста, о нем. У него есть мама, отец, сестренка, все необходимые лекарства, соки, фрукты».
— Ну, а сочувствие? — спросила я.
— Но какой смысл в сочувствии! — ответил он.
Я отступила перед упорством сына. Но чувствую, что сделала неверно. Это уступка недоброте, бессердечности.
Меня начинает беспокоить сын. Подскажите, как следовало бы поступить на моем месте?»
Мать справедливо встревожена поведением сына. А он сам, этот достаточно взрослый человек, как видим, считает, что все в порядке вещей. И, наверное, думает, что растет всесторонне развитой личностью: факультатив посещает, на спортивной площадке не последнее место занимает. Только сможем ли мы назвать его тем «полным человеком», о котором говорил и каким был Сергей Чекмарев? Состоится ли здесь личность?
Вопрос этот вовсе не риторический, а, напротив, весьма предметный и выходящий за рамки частного случая. Несколько лет назад на страницах «Комсомольской правды» разгорелась горячая полемика по поводу аналогичного вопроса, заданного семнадцатилетней Ольгой Р.: «Что такое личность и что нужно сделать, чтобы окружающие считали тебя таковой?» Сама Ольга полагала, что у личности «все черты должны быть ярче, доведены до крайности». Но коли так, то ей самой же пришлось задуматься и над проблемой: можно ли оправдать всякие проступки и нарушения во имя достижения человеком, как ему кажется, большой цели? Ольга пришла к выводу: да, можно. Ведь главное в личности, по ее разумению, — индивидуальность, сила характера.
Из множества писем-откликов, опубликованных тогда газетой, позволю привести самое пространное, но и, пожалуй, лучше других отвечающее на заданную Ольгой «загадку». Вот оно:
«В семнадцать лет я считал себя «суперменом». Во-первых, умел прилично рисовать, заканчивал художественную студию, играл в духовом оркестре, держал первое место в школе по лыжам и настольному теннису. На выпускные экзамены ездил на собственном мотоцикле. На карманные расходы всегда было. В кругу друзей — самый уважаемый человек.В. В. Свердловская область».
Окончил десять классов, учиться дальше не стал. Зачем? Тем более, как пишет Ольга Р., что «большой личности можно оправдать всякие проступки и нарушения». Мне прощали, не возражали, все разрешали.
К чему это привело?
Захотелось стать шофером. Кожаная куртка, белая кепка и рука в перчатке из кабины на зависть всем знакомым. Захотелось — устроили. Получил направление в автохозяйство. Через два месяца мой новенький «ГАЗ-51» уже нуждался в ремонте. Дело скучное, не для «сверхчеловека». Поныл дома, родственники помогли. И вот я уже в другом автохозяйстве, у меня другая добротная автомашина, которой хватило еще на три месяца. Учиться дальше так и не собрался.
Служить попал в автороту. Как способному, мне мелочи прощали. «Ну, подумаешь, опоздал», «Мало ли что, выпил, зато как играет».
Раз простили, два простили. Полковник советовал: «Смотри, Виктор, не дури». Все мимо ушей пропускал. Считал, что если я могу и знаю несколько больше других, то мне все можно и дозволено.
Слишком долго я так считал. Не в меру разросшийся во мне эгоизм, ложное представление о своих возможностях и, главное, неправильное понятие о личности привели меня к тому, что и вспоминать тошно.
Трижды я стоял перед судом за уголовные преступления. И это, в частности, и потому, что мне все прощалось и разрешалось в мелочах.
Настоящее мое жизненное кредо ковалось долго, трудно и, как я сейчас понимаю, очень медленно.
Вот я и считаю, что если у личности и определены, как пишет Ольга Р., все черты, обозначены ярче, может быть, «доведены до крайности», то это еще не говорит о том, что ей можно все прощать и во всем ее оправдывать. Главное, надо твердо себе уяснить, что не люди живут для тебя, а ты для людей. И будь человек хоть самой большой знаменитостью, прежде всего о нем нужно судить с точки зрения его нравственной основы. Труд — это и есть бой за счастье. Делаешь ли ты стулья или космические корабли.
Что всякий труд у нас в почете, знают даже дети. Ну, а мнение о том, что «коллективный труд не позволяет развернуться и выдвинуться», просто нелепо. Мне, теперь рабочему человеку, это просто смешно слышать. Написал я это письмо еще потому, что не хочу, чтобы кто-нибудь из молодых повторил мои ошибки. Как говорят, «на горьком опыте убедился».
Живу я сейчас и работаю на Северном Урале, в маленьком поселке. Работу я люблю и берусь с охотой за любую, потому что считаю: для успеха в любом деле нужен один процент таланта, а девяносто девять процентов труда. Думаю, что и в «таланте стать человеком» — такое же соотношение.
Убедительный, проверенный тяжелыми уроками вывод. Как не прислушаться к нему?!
И большинство других участников дискуссии пришло к такому же пониманию вопроса: человек ценен прежде всего не исключительностью, не достижениями в узкой специальности, а душевными качествами. Человек ценен человечностью — такой была главная мысль в основной массе откликов, размышлений.
Действительно, если спросить любого из нас, кто из встреченных на жизненном пути людей оставил наибольший след в нашей памяти, о ком хотели бы сказать благодарное слово, то это, чаще всего, будет не обязательно выдающийся по своему служебному, профессиональному положению человек, но обязательно добрый, отзывчивый, чуткий, самоотверженный, всегда и без лишних слов готовый прийти на помощь окружающим, разделить их беды, трудности, окрылить живым участием.
Молодая женщина, заводская работница, вспоминает, как о самом важном событии в своей жизни, встречу с новой учительницей в четвертом классе. Так уж вышло, что на первом же уроке — это была литература — учительница вызвала ответить домашнее задание Наташу. Та хотя и знала материал, но по своей робости, болезненной стеснительности не могла вымолвить ни слова. Учителя начальных классов уже знали эту ее особенность и, махнув рукой, перестали вызывать к доске. А Галина Георгиевна терпеливо ждала, ждала десять минут, пятнадцать, не выражая при этом ни малейшего нетерпения или удивления, напротив, спокойно подбадривая. Начал подбадривать и класс.
И тогда Наташка решилась на отчаянный шаг: начала читать наизусть стихотворение. Сначала тихо, почти шепотом. Потом распалилась и закончила громко, выразительно. Галина Георгиевна поставила Наташе «пять» в журнале и огромную «пятерку» в дневнике. На следующем же уроке русского языка учительница снова вызвала первой Наташу, и снова та ответила на отлично. С тех пор в девочке произошел перелом. Но учительница еще долго спрашивала ее каждый-каждый день. И Наташа отвечала, все больше расковываясь, все больше входя в новую прекрасную роль, становясь иным по характеру человеком — общительным, радостным, уверенным в себе.
А поступи учительница иначе, прояви нервозность, нетерпение… И здесь доброта сотворила добро. И как не запомнить Наташе тот первый настоящий урок — урок деятельной доброты?! И для нее, а в принципе и с общих позиций, скромная по положению учительница Галина Георгиевна — личность.
А сколько благодарного чувства за доброту вот в этом коротком послании:
«Моя свекровь — удивительный человек! Маленькая, хрупкая, тихая, но с добрым и прекрасным сердцем. Когда пятеро ее детей поженились, все прожили вместе с ней под одной крышей десять лет. И она умела ладить со всеми. У нее трудная судьба, но жизненные невзгоды не ожесточили ее, она осталась приветливой, внимательной и доброй к людям».
Вот и ответим на вопрос, а личность ли эта «маленькая, хрупкая, тихая» женщина? Личность! А как иначе назвать, когда ее жизнь, поведение, поступки сказываются самым благотворным образом на судьбах и настроении десятков других людей? Когда она, будто добрый волшебник, дарит радость и счастье окружающим. И взамен получает его сама.
Из писем о счастье:
«Мой отец трудился на заводе. Он любил свою работу, своих товарищей, жизнь. И все, с кем он работал, все, знавшие его, очень уважали как мастера и как человека. Мы остались без отца. Но мы видим, как люди помнят его, чтут его память. Он и сейчас остается для многих примером, как бы продолжает жить среди нас. Вот и думаю я теперь, что счастье — оно рядом. Жить не для себя, а для людей — счастье. Счастье, когда тебя уважают».
«В наше время быть счастливым — значит делать счастливыми других. Нельзя любить людей абстрактно, мечтать о больших делах ради всего человечества, не испытывая привязанности ни к кому из людей. Самые большие дела истекают из маленьких, вроде бы обычных, но конкретных дел».
Прислушаемся: самые большие дела и свершения начинаются с малых, но практически полезных дел и поступков. Как это верно!
Миша Н., старшеклассник, не стеснялся на глазах приятелей помогать матери — школьной уборщице — мыть полы, прибирать классные комнаты, таскать ведра с грязной водой. И не по нужде вовсе: глава семьи — квалифицированный заводской рабочий, в доме разумный достаток. Значит — по душевной потребности. Откуда она в юноше? Даже сама мать объяснить того вроде бы и не могла: «Не знаю, сызмальства он у меня такой жалостливый, помогать любит».
А разгадка нашлась: перед Мишей «сызмальства» были открыты все радости и горести в семье, заботы и трудности, здесь не освобождали ребенка от дел обыденных, будничных, но рано научили видеть их приятную сторону, находить в них удовлетворение, по крайней мере, понимать их необходимость. Научили образом жизни семьи, в которой каждый — большой и малый — имел не столько прав перед другими, сколько обязанностей, вошедших в привычку, ставших разумеющейся чертой характера, чем и бахвалиться-то не принято.
А в это время в другой семье рос Витя М. Рос без отца. Мать из сил выбивалась, чтобы обеспечить сыну «счастливое детство». Бывало, он еще спит, а завтрак уже приготовлен, полы вымыты, в квартире прибрано. Витя стал принимать все это как должное. Прошли годы. Парень вырос. Неплохо кончил школу, учится в институте. Мать постарела, но по-прежнему из сил выбивается, чтобы сын выглядел «не хуже других». Однако у этого здорового, сильного парня и в мыслях нет, чтобы помочь близкому человеку. На просьбы сделать что-то по дому ответ один: «Некогда! Да и не мужское это дело — по хозяйству возиться».
Но мужское ли дело — эксплуатировать труд и здоровье старой женщины? Сыновье ли дело — помыкать матерью, всю жизнь принимать ее заботы, ничего не отдавая взамен? Не будем сейчас корить ее саму за былую родительскую ошибку — освобождение сына в детстве от обязанностей по дому, от забот о старших. Но с Виктора спросить за его бездушное поведение можно и нужно.
Как сложатся дальше судьбы Михаила и Виктора? Кто из них скорее обретет собственное счастье?
Вопрос, конечно, сложный, зависящий от множества обстоятельств. Но уже сейчас мы можем сделать смелое предположение, что Михаил будет лучше принят в трудовом коллективе, легче воспримет ту черновую, утомляющую часть работы, которая есть в любой профессии, что он энергичнее преодолеет неизбежные тернии жизненного пути, скорее найдет верных друзей, чем его сверстник — избалованный, эгоистичный Виктор. Остается лишь надеяться, что жизнь рано или поздно, но заставит Виктора осознать ложность и ущербность избранной позиции, прочувствовать утрату начал добра в своем характере. И куда лучше, в том числе и для него самого, если это произойдет раньше, быстрее.
Первые экзамены на нравственную зрелость, душевную щедрость и самоотверженность люди начинают сдавать еще в детстве. Каждый день, если не каждый час ставит подростков в ситуацию выбора: как поступить? И уже здесь во многом предопределяется характер и поведение индивида в будущем, происходит накопление добрых или злых сил в нем. Не выходит из памяти одна из историй этого ряда, рассказанная ее очевидцем.
…Однажды отправились девятилетняя Лена с соседским Сережей в лес. В кустарнике, у самой тропинки, наткнулись на птичье гнездо. Яички в нем были маленькие, серые в крапинку. Какая-то пичужка отчаянно кричала и порхала перед гнездом, заманивая людей в сторону.
— Пойдем, — тихо сказала Лена, — слышь, как беспокоится.
— Ну и что? Сейчас возьму и разобью все яйца!
— Зачем?
— Просто так.
— Пойдем!
Но Сережа не сдавался. Потом посмотрел на Лену и сказал:
— Отдай мне свой хлеб, тогда я не трону гнездо.
Лена вынула из сумки, которая висела у нее через плечо, два маленьких кусочка и протянула их Сереже. Он съел хлеб, потом вытащил из кармана свой и съел тоже. Лена шла рядом молча, стараясь не глядеть, как мальчишка ест хлеб, предназначенный на обед. Чтобы унять подступающий голод, жевала кислые листья щавеля. Это было тяжелое лето 1947 года…
У Лены была умная добрая бабушка. Она и внучку хотела видеть такой же. А Сережка рос жестоким и бессердечным, не знающим жалости. Такое поведение неизбежно привело его к печальному итогу — преступлению.
Но даже и здесь мы не скажем, что Сергей — конченый человек, что нет у него пути к людям, к жизни праведной, осмысленной. Вспомним исповедь В. В.: встряска, пусть и жестокая, помогла ему увидеть себя со стороны, понять никчемность самомнения и вредоносность эгоизма, а поняв — найти силы для решительной перестройки характера и образа поведения. Теперь и он, исходя из собственного горького опыта, подсказывает: «Главное, надо твердо себе уяснить, что не люди живут для тебя, а ты для людей». И напоминает: для пробуждения и развития таланта «быть человеком», как и любого другого таланта, нужен все тот же труд и труд, все то же самовоспитание.
Быть может, этот талант, как никакой другой, в руках самого человека, сотворим самим человеком?