…Пятно осталось навсегда. Регис досконально изучил его грушевидную форму, зеленоватый отсвет нижнего края и туманное дробление центра.
Слепого, искалеченного Региса окружили самой нежной заботой. Вечерами его кресло выезжало на балкон. Нора осторожно брала руки мужа, покрытые нежной послеожоговой кожей, и клала их на прохладные подлокотники. Регис пил крепкий чай. Его лицо было почти неизменно обращено к небу, а глаза прикрыты толстыми темными очками.
Нора принимала друзей и сотрудников Региса, сидела с ними за столом, грустно улыбалась. Она похудела, стала бледной и постоянно настороженной. Она срывалась с места, когда с балкона вдруг доносился скрипучий голос, медленный и невнятный, как старая граммофонная запись:
- Солнышко мое, дай мне сигару…
Когда разъезжались друзья (многие с облегчением), Нора весело спрашивала:
- Тебе ничего не надо, мой повелитель?
- Кроме твоего поцелуя.
Она смеялась, поправляла плед на ногах мужа, проверяла исправность механического кресла, выполнявшего также и роль сиделки, целовала Региса в забинтованный лоб и уходила к себе. Часто, не раздеваясь, падала ничком на постель, лицом в подушку, и лежала так всю ночь.
Медленно, тяжкими трудами одолевал Регис сопротивление сраставшихся конечностей, учился владеть ими. Кресло - огромный блестящий агрегат - перестало охватывать его, как кокон. Регис приподнимался, делал предписанные упражнения. Но тело было все сплошь облеплено датчиками, вживленными шприцами; запрограммированное кресло кормило его, умывало, производило гигиенические и лечебные процедуры.
Чем лучше Регис двигался, тем больше угнетала его слепота. Однажды он заговорил о самоубийстве. Нора позвонила другу семейства, профессору Косову. Тот сообщил, что явится через несколько дней с каким-то очень приятным сюрпризом. Пока что советовал Норе почаще усыплять больного, по возможности без его ведома.
Скоро явился Косов. Электросон Региса был потревожен мелодичным басом мощного двигателя. Возле крыльца разворачивался, зеркальными крыльями подметая газоны, широченный плоский «кальмар». Из машины выскользнул маленький, румяный, стремительный профессор Аркадий Косов, на бегу махнул Норе, жестом запретил спускаться с балкона, взлетел по винтовой лестнице холла. Не останавливаясь, приложился к руке Норы, влетел в гостиную и затормозил на каблуках рядом с креслом.
Забинтованный, покрытый до груди пледом, без кровинки в лице лежал перед ним неподвижный Регцс. Свежее солнце удвоенно отражалось в черных озерцах очков, видимые участки землисто-желтой кожи были изувечены шрамами, нос казался собранным из мозаичных смальт.
Его разбудили. Он подал профессору кисть, твердую и холодную, как у манекена.
- Алло, доктор! - зашипел, заскрежетал старый, бессильный граммофон. - Ну, на кого я похож, а?
- На бабочку, которая выбирается из кокона и хочет взлететь.
- Давай взлетим, доктор. С условием, что ты меня поднимешь повыше, а потом уронишь…
Нора закусила губу, на глазах ее выступили слезы; Косов неуловимым властным движением приказал ей успокоиться.
- Давай, Регимантас. Взлетим. Захочешь - упадешь. Нс захочешь? Знаю, что не захочешь. Есть разговор. Терять тебе нечего. Обретешь весь мир.
Не обращая внимания на тревогу Норы, он заговорил настойчиво и убедительно:
- Тихо. Молчите оба. Катастрофа не повредила твоих глаз. Дело обстоит хуже. Глаза бы тебе давно сделали новые…
- Я знаю, но…
- Молчать. Повреждены зрительные участки мозга н проводящие пути. Не думаю, чтобы в ближайшие годы мы их вылечили. Бывают случаи, мозг сам исправляет повреждения, но редко. Предлагаю другое.
- Что?
…Оставьте мне мое пятно перед глазами и мое спокойствие. О, господи, опять больница! Стальные иглы жадно, как шашель, точили его тело, оно множилось, вскрытое, распоротое, на экранах телеустановок; он возвращался к сознанию, чтобы стать беззащитным перед болью, и опять терял память и чувства, и нависало над ним оружие хирургических машин. Нет уж, не хочу ни за какие блага…
- Никаких операций. Все быстро и безболезненно. Никаких больниц. Все произойдет дома. Сегодня. Сейчас. Решайся, не думай, не испытывай колебаний. Иначе не отважишься никогда.
При всей самоуверенности, профессор не смог заставить себя обернуться к Норе.
…Он вернулся, словно вынырнув из теплого моря, с памятью о пляшущих бликах, косматом коричневом дне и белых обкатанных камнях, по которым мелькают тени рыб. Слава богу, во сне зрение работало. Но что- то произошло и наяву. Что-то изменилось.
- Слушай, Аркадий, я не вижу пятна.
- Страдаешь по этому поводу?
- Нет, но…
- Все. Больше не увидишь своего пятна.
Легкое жужжание возле самого лица, приглушенный крик Норы. Регис рванулся так, что едва выдержали захваты кресла; два-три шприца выбросили в его тело заряды успокоительных веществ.
- Что это, доктор? Вертикальные полосы, голубой и зеленый цвета…
- Сосредоточься. Сфокусируй.
- Ограда балкона! Честное слово, ограда балкона! Нора, где ты, Нора!
- Я здесь, здесь, милый, смотрю тебе в глаза…
- Аркаша, почему… Почему я ее не вижу? Что это такое? Откуда здесь дерево… вишни…
- Профессор, как ему управлять этой машинкой?
- Стоп. Молчите оба. Регимантас, я заменил твои поврежденные клетки кристаллоблоками. Они вмонтированы в кресло. А сигналы извне транслирует передатчик типа «Флаинг». Твой летающий глаз.
- А, телекамера с обратной связью!
- Да. Новейшая. Неисчерпаемый запас движения. Скорость - до тысячи километров в секунду. Питается любой энергией. Гоняй куда хочешь. Управляется твоим желанием. За два-три дня научишься. Летай!
Нора смотрела на профессора с обожанием. Регис держал двумя руками его руку и горячо, беспорядочно, невнятно благодарил. Косов почувствовал неловкость, откланялся и слетел вниз. Когда он выезжал к воротам, от ветрового стекла шарахнулась ярко-алая летучая вещица, трепетная, как бабочка, вся пронизанная ритмичными вспышками. Регис учился управлять…
Но установившийся мир Регимантаса и Норы не был разрушен.
Вечером больной сидел на балконе и пил крепкий чай. «Флаинг» висел, трепеща алыми огнями, над развернутой газетой. Воздух насыщался запахами близкого цветочного луга, по реке скользили тени лодок, горел костер на дальнем берегу, под обрывом.
- Звезда движется, - сообщила из своего кресла Пора.
- Где? - захрипел Регис, и ярко светящийся «Флаинг» заметался над садом. Он описывал запутанные зигзаги, потому что именно так движется ищущий взгляд человека.
- А-а, вижу… Это, наверное, высотный самолет.
- А может быть, спутник? Посмотри, милый…
И летучий глаз, сверкнув молнией над верхушками яблонь, исчез.
Регис быстро настиг звездочку. Не звездочку - конус густого бело-фиолетового пламени, свирепое огненное сверло. У него не болели теперь глаза даже от самого яркого света.
- Нора, ты знаешь, это ракетный катер. Идет на планетарном режиме. Сейчас облечу вокруг… Бока обуглены, защитный слой сгорел. Наверное, издалека! Так и хочется что-нибудь написать на черном боку!
- Дать тебе мел?
Они смеялись, они полностью отдались смеху, и Нору уже не пугали шорохи и скрипы в механическом голосе мужа.
Скоро она сказала:
- Милый, покажи мне Луну.
Целую ночь бродил «Флаинг» над Луной, дикой, лишь кое-где отмеченной огнями герметических городов и космодромов. Нора, опустившись на ковер, прильнула щекой к локтю мужа, и Регис нежно скрипел ей о странных скалах, похожих на процессию монахов в капюшонах. На освещенной стороне он нашел очаровательную равнину внутри кратера, где поверхность была подобна сплошному слою золотистых виноградинок. Он опускался в глубокие черные щели, в разрывы каменных масс, не выдержавших перепадов температуры, и там вдруг начинал ощущать дрожь и холод, и чуткое кресло спешило его согреть.
Шли дни. Регис окунулся в озера возле полярных колпаков Марса, где в раскаленный полдень клубится туман, горячий как кипяток, а ночью вздуваются и застывают ледяные пузыри. Он почти ничего не видел, пока передатчик не обсох и не осыпался с объективов мокрый песок. Коричневый, мрачный, раскаленный мир Венеры оттолкнул его. К тому же Косов ничего не сказал об устойчивости «Флаинга» к едким газам и кислотам…
Он уже не возвращался на Землю. Он погрузил пальцы в ничейное золото пояса астероидов. Перебирал металлические обломки, друзы кристаллов. Видел, как отражается горящий красный «Флаинг» в чистых гранях ледяных планеток. Разгоняться здесь было опасно, и Регис целую неделю потихоньку лавировал, выводя глаз в пустой космос, чтобы ринуться затем по прямой, как луч, линии к чудовищному, сплошь кипящему шару Юпитера.
И мир супругов был нарушен.
Все реже и отрывистее становились рассказы Региса. Нора буквально выжимала из него слова. Он с трудом собирался, чтобы вспомнить о ней, о Земле, о своем беспомощном теле, прикованном к креслу-сиделке. Возвращения доставляли ему боль. Оцепенелые мышцы рта сложились в постоянную блаженную улыбку. Улыбка относилась к тому, что Регис видел перед собой в космосе.
Последнее, о чем он рассказал жене, было - за Нептуном - видение золотого зверя с длинными лапами, ехидно улыбающейся пастью и целой короной спиральных рогов. Статуя висела в пустоте, ее бока были изъедены метеорной пылью.
Муж был потерян. Мумия в темных очках нехотя жевала свои завтраки и обеды, прихлебывала чай из рук Норы, страдальчески морщилась от любого обращения, даже самого ласкового. Нечеловеческая свобода опьянила Региса, заставила его забыть о самой жизни. Он перестал делать упражнения, призванные вернуть ему подвижность. Он месяцами не менял позы. Он молчал.
Косов мотался по всей планете, налаживал производство своих передатчиков, и пришлось вызвать лечащего врача, молодого энергичного брюнета с ухватками актера эстрады. Он тормошил Региса, пытался отвлечь. Однажды врач потянулся было отключить блоки восприятия, но больной каким-то образом почуял это намерение и разразился таким отчаянным, бессловесным мучительным воем, что сама Нора запретила дальнейшие попытки.
За столом Нора играла роль радушной хозяйки, даже испекла для врача пирог. Рассказывала своему вынужденному гостю про прежнюю жизнь с мужем. Вспомнила, какой это был гибкий, веселый, легкий на подъем, остроумный человек; сколько сил он отдавал своему Двигателю Времени - вплоть до страшного дня катастрофы…
Однажды Норе удалось отвлечься и даже посмеяться. Она вспомнила одну ночевку на реке, дымный костер из веток, намокших под дождем, и тщетные усилия установить палатку. Тогда они ели говяжью тушенку, Нора уронила хлеб на землю, и Регис рассердился. Сказал, что есть такого хлеба не будет, потому что песчинки противно скрипят на зубах. «Не будешь есть?» - лукаво спросила она тогда, взяла в зубы кусок хлеба и протянула ему. Конечно, он откусил половину - чтобы добраться до губ Норы…
Да, она смеялась, вспоминая, но в этот момент в комнату ворвался обиженный скрежет, вой, сильный, как сирена. Только выучка спасла врача от замешательства. Заставила вскочить и броситься к балкону.
Он не успел.
Нора закричала: «Регис!» - и заткнула себе рот кулаком. Послышался слабый скрип, шорох, позвякивав ниє. С забинтованной головой и плечами, сбросив плед; на исхудавших ногах стоял покрытый шрамами Регис. Он мотал головой и выл. Вокруг него шевелились еще укрепленные одним концом на теле шпуры датчиков, змеи соединительных трубок. В углу беспомощно мигало огоньками искалеченное кресло-сиделка.
- Я разбил «Флаинг», - с неожиданным спокойствием доложил Регис, поворачиваясь к вошедшим. - Он ударился о самую высокую из Рубиновых Пирамид.
Нора невольно подхватила его. Врач помог ей, бормоча что-то о нарушении режима н необходимости нового обследования. Неожиданно Регис оттолкнул обоих.
- Да ну вас всех с вашими обследованиями, - сказал он, снимая свои громадные очки. У Региса оказались серьезные, круглые серые глаза. - Я разбил «Флаинг». Я уже месяц как здоров. Наверное, клетки сами восстановились. Где Косов?
- Кажется, в Буэнос-Айресе, я не знаю точно, он почти не звонит. Милый, это неважно, мы найдем его, я так счастлива, что ты…
- Хватит. - Он оттолкнул ее руки и снова встал. - Я несчастен… Я мог за три секунды попасть в Буэнос-Айрес…
Норе стало по-настоящему страшно. Муж, не обращая больше внимания ни на нее, ни на врача, захромал по комнатам. Заперся в ванной. Слышно было, как он сдирает с себя бинты, только сегодня заботливо смененные роботом-сиделкой, как болезненно вскрикивает, выдергивая из кожи шприцы, щупы и электроды. Врач попробовал было штурмом взять дверь ванной, но Регис жутко захрипел изнутри: «Вон из моего дома!» Нора словно ничего не замечала. Врач пожал плечами и вышел.
- Где, черт побери, мой синий галстук? Ну, тот, в полоску?
Ему все еще было больно: он морщился, повязывая галстук. Нора жадно рассматривала совсем новое, изборожденное следами катастрофы, впалое лицо мужа.
- Господи, куда же ты?
- В аэропорт. В Аргентину. Не знаю. Провалиться бы мне.
Он шагает к лестнице в холл. Боком, неуверенно, неуклюже спускается, поминутно спотыкаясь и язвительно хохоча:
- Ура, я прозрел! Какое счастье! Какая свобода! Какое богатство впечатлений! Обратите внимание, насколько лучше и быстрее я теперь передвигаюсь! Пожалуй, если плотно поесть, можно даже обогнать дождевого червя…
Она выскочила из ворог на несколько секунд позже, чем Регис.
К мосту через реку бежало светящееся шоссе, по нему время от времени бесшумно лилась размазанная скоростью хрустальная, туманная машина. Он шел наперерез движению, шел странным, путаным путем, словно еще не научился соразмерять свои усилия с преодолеваемым пространством. И вот упал. Пытается встать на колени, как человек на льду…
Сияющий прозрачный автобус - скелет кита, наполненный огнями, - мелькнул мимо Норы. Закричав, она бросилась вслед. Но автобус вдруг свернул со светящейся полосы, сделал низкую воздушную пробежку над кюветом и клумбой и опять вернулся на дорогу. Автоматика сработала безукоризненно.
…Регис глухо всхрапывал, уткнувшись в плечо Норы. Так он плакал со времен замены погибших голосовых связок искусственными. Стоя на обочине шоссе, Нора все крепче гладила волосы мужа, а он бесконечно повторял одно слово, вобравшее боль, и страх перед возвращением к жизни, и счастье жить, и жгучий стыд:
- Прости, прости, прости, прости…