На официальный запрос о состояния здоровья Анны Зориной ответа из больницы не последовало. Просто через несколько дней к нам в институт приехал сам лечащий врач, доцент Кирилл Афанасьевич Филимонов. Вначале он разговаривал один на один с директором, а после они вызвали Володю Кабанова, профессора Карпова и меня.
Директор института сидел за столом угрюмый и задумчивый, а Филимонов долго откашливался, прежде чем начать сбивчивое и взволнованное объяснение.
- Мы здесь поговорили с Александром Александровичем решили, что… э… нужно вас обо всем проинформировать. Понимаете ли, дело очень сложное… Редкий случай в медицинской практике…
- Анна будет жить? - спросил Кабанов.
Водворилась тишина. Директор института тяжело вздохнул. У меня по спине поползла холодная капелька пота.
- Нет. Наверное, нет…
Филимонов отвернулся. Он засунул руку в карман, послышался треск спичечной коробки.
- Вы не имеете права так говорить! - закричал я, задыхаясь.
Он печально улыбнулся.
- Молодой человек, вы думаете, мне легко это говорить? Зорина вот уже три месяца в больнице. Два месяца я знал о летальном исходе ее болезни, и два месяца я молчал. Я мог молчать до конца. Но ваше письмо, ваше замечательное письмо от имени всех товарищей… Знаете, я больше не выдержал… я мог бы ответить так, как требует врачебная этика. Состояние тяжелое, но надежда есть. Ведь всегда надежда есть, правда? Но я сам коммунист…
У него задрожали губы, и спичечная коробка в кармане трещала еще более неистово.
- Что у нее? - уже робко спросил Кабанов.
- Нарушена сигнальная система, регулирующая питание сердца. Вначале я думал, что повреждены нервы. Но, оказывается, они совершенно целы. Однако… Они не способны регулировать жизнедеятельность клеток сердечной мышцы…
- А какова причина? - спросил профессор Карнов.
- Зорина четыре месяца тому назад ушибла третий позвонок. Именно в нем оканчиваются нервные волокна, регулирующие сердечную мышцу. Ушиб оказался фатальным…
- Разве ничего нельзя сделать?
- Я консультировался с ведущими нейрохирургами. Все они в один голос утверждают, что эти нейроны спинного мозга не регенерируют…
Я не помню, как покинул кабинет директора, как вышел из здания института и очутился на улице. Я шел долго-долго и оказался перед зданием клиники, где лежала Анна. Когда я начал подниматься по ступеням к главному входу, кто-то положил руку на мое плечо. Это был Володя Кабанов.
- Вы хотите, чтобы я к ней не шел? - спросил я злобно.
- Ты пойдешь к ней. И я тоже…
Мы стали подниматься, а ноги будто налились свинцом… На секунду мы остановились.
- Ты не знаешь самого главного, - задыхаясь, произнес Володя.
- Что?
- Анна знает все… Какая-то дура, ее подруга из медицинского института, принесла ей курс сердечных болезней… Там она нашла свою болезнь… Она в упор спросила доктора Филимонова, что у нее, и потребовала, чтобы он сказал ей правду. «Я понимаю, почему вы так тщательно изучаете мой третий позвонок…»
- И он подтвердил?
- Он просто ничего не ответил. Он ушел. Он говорит, что ему стало страшно встречаться с этой девушкой.
Мы вошли в вестибюль больницы и надели халаты. Вот он опять, этот проклятый длинный коридор с натертым до блеска паркетным полом. Ноги подкашивались…
- Только не нужно говорить о болезни, - взволнованно сказал Володя. - Если она… Она первая не будет говорить о смерти… И мы не будем. Мы будем говорить о работе, слышишь! О том, как успешно идет наша работа! Она идет чертовски успешно! Не сегодня-завтра тайна жизнедеятельности клетки будет раскрыта! Это будет революция в науке, революция более важная и более светлая, чем овладение атомной энергией. Понимаешь? И еще мы будем говорить, какие замечательные у нас люди и как асе ее любят. И ты, особенно ты, должен говорить, как ты ее любишь.
Ведь это сущая правда. Наберись мужества. Ты идешь не на похороны, не оплакивать, не жалеть. Ты идешь вселить человеку самое важное - веру в могущество человеческого гения, веру в его разум, в силу его благородных устремлений. Ты идешь к своей любимой девушке, чтобы передать ей частичку огромного мужества, которым полон наш народ. Пойми, Сергей, это не просто посещение больной. Нет! Ты несешь ей бессмертную веру в будущее… Будет такой момент, когда я вас оставлю вдвоем. Это будет для тебя самым страшным моментом.
Но ты не должен думать о смерти… Тверди про себя: «Она будет жить, она будет жить». Сам поверь в эти слова. И тогда все будет хорошо.
Инна лежала, забросив руки за голову, и, когда я вошел, прежде всего увидел ее глаза. На исхудалом, мвртвенно-бледном лице они казались огромными, удивленными. Я долго, не отрываясь, целовал ее щеки, лоб, губы, прежде чем произнес первые слова:
- Здравствуй, моя дорогая.
- Здравствуй… О, и Владимир Семенович пришел…
- Здорово, курносая. Ты что же это так долго бездельничаешь? Нехорошо, нехорошо, милая дочка.
Володя был всего на два-три года старше меня, но он иногда называл нас сынками и дочками.
- Ну-ка, дай пульс, - сказал Володя и достал Анкину руку из-под одеяла. - Смотри, какой хороший пульс. Штук двадцать ударов в минуту!
- Да вы что, Владимир Семенович! У Наполеона был самый медленный пульс.
Говорят, сорок ударов. А у нормального человека шестьдесят-восемьдесят.
- Правда? - неподдельно удивился Володя. - А я и не знал.
Водворилось минутное молчание. Я заметил, что бледные губы Анны были плотно сжаты, как будто бы она решила ни за что на свете никому не говорить что-то такое, что знала только она…
- Так вот, Аннушка, - начал я. - Прежде всего всеобщий привет и многоголосые пожелания скорейшего выздоровления.
- Спасибо…
- Во-вторых, твоей подружке Вале Грибановой присвоили почетное звание биоювелира. Правда, знание это еще правительством не утверждено, но она на него, бесспорно, имеет право. Девчата, которые собирают дамские часики в колечках, не идут с нашей Валей ни в какое сравнение. Она из отдельных молекул собирает клетку любой бактерии, от ядра до оболочки. Ты представляешь, что это за искусство?
- Здорово, - восхищенно шептала Анна. - И откуда это у нее…
- Она до поступления к нам в институт кончила курсы рукоделия, - серьезно вставил Кабанов.
Анна тихонько засмеялась.
- И все же в таких тонких делах девушки незаменимы, правда? - спросила она.
- Безусловно, - заметил Володя.
Я крепко сжал худенькие плечи Анны. «Это никогда не случится, никогда», - пронеслось у меня в голове.
- Ну и что получилось после того, как Валя собрала бактерию?
- Видишь ли, - начал за меня отвечать Кабанов, - во время сборки, наверное, потерялся какой-то маленький винтик. Знаешь, как это бывает с часами, вот машинка пока и не работает…
- А может быть, не винтик, а пружинка? - весело опросила Анна.
- А может быть, и пружинка. Но мы ее обязательно найдем. Наверное, недели через две-три, вот шуму-то будет, а? Как ты думаешь?
- Скорее бы, - поворачиваясь на бок, прошептала Анна. - Мне так хочется, чтобы это было скорее. Между прочим, Сережа, я здесь прочла несколько медицинских книжек, главным образом по нейропатологии. Советую почитать и тебе.
Там есть много интересных исследований нервных клеток. По-моему, кое-что может пригодиться в работе.
- Обязательно прочту, Аннушка. А тебе, говорят, читать нельзя.
- Чепуха, - теребил меня Кабанов. - Читай все, что интересно и полезно.
Придешь в лабораторию и поможешь Грибановой найти ту самую пружинку. А теперь разрешите откланяться. Я понимаю, у вас тут свои разговоры есть. Только ты того, не сильно докучай девчонке!
Володя поцеловал Анкину руку и сильно тряхнул меня и плечо.
Мы остались вдвоем.
- Твое замечание о пружинке мне нравится, - сказал я, думая совсем о другом. Я смотрел в усталые, но ровно сияющие, спокойные глаза, и мне казалось, что я никогда не любил их так сильно, как сейчас.
- Странная вещь жизнь. - Анна откинулась на спину. - Я много в последние дни думала о сущности жизни. Почему она такая? Почему движение составляет ее незыблемую сущность? И я пришла к парадоксальному выводу, который в формальной логике называется тавтологией. Жизнь потому и есть жизнь, что она означает вечное движение. В физике мы говорим, что не существует вечного двигателя и что построить его нельзя. А жизнь как раз и есть пример вечного двигателя, начавшего работать миллионы лет тому назад и не прекращающего своего движения ни на секунду.
- Да, - я прижал голову к ее груди.
- А смерть - это только условность… Это не прекращение движения вперед.
Это только этап бесконечной эстафеты.
- Да…
Я слышал, как отчаянно билось ее храброе сердце…
- И еще у меня появилась одна интересная мысль. Знаешь, какая? Физика знает четыре состояния вещества. Самое простое - газообразное, более сложное - жидкое, еще более сложное - твердое и затем такое странное четвертое состояние - плазменное. Мне кажется, что жизнь - это есть какое-то другое, сложное, пятое состояние материи. Науке понадобились многие годы, чтобы выяснить причины, почему одно состояние материи отличается от другого. А сейчас вы, то есть мы, штурмуем пятое состояние…
- Это так здорово, то, что ты говоришь…
- Я почему-то уверена, когда ученые раскроют тайну пятого состояния, Человек не будет знать старости. Ведь познать сущность жизни - это значит управлять ею. Ты согласен?
- Да…
- Мне представляется, что сейчас, в данный момент, и у нас в лаборатории, и во всех других лабораториях мира, где изучают живую материю, ученые ворвались в незнакомый мир, и им кажется, что все можно объяснить только местными четырьмя состояниями, Наверное, поэтому ученые не замечают чего-то очень существенного, что составляет интимную природу пятого состояния…
Анна стала быстро и мелко дышать…
- Подними меня, пожалуйста, чуть-чуть…
Я приподнял ее и прижал к груди.
- Сережа, вот что мне еще кажется. Жизнь как-то должна быть тесно связана с постоянным движением чего-то… Не перебивай… Всем известно, что в организме постоянно циркулируют по нервным волокнам электрические сигналы регулирования.
Такие же сигналы циркулируют в виде электрохимических потенциалов и в одной-единственной клетке. Мне кажется, что, если бы как-то втолкнуть в искусственно созданную клетку вот эти самые законы ее самоуправления, она стала бы жить…
Я отодвинулся от Анны и внимательно посмотрел в ее огромные глаза.
- Повтори, что ты оказала, - прошептал я.
- Я говорю, в искусственно созданную клетку нужно как-то втолкнуть сигналы регулирования…
- Как ты себе это представляешь?
- Не знаю, Сережа… Я только уверена, что пятое состояние вещества - это такое состояние, когда материя становится вечной хранительницей информации о своей сущности, вечным вместилищем законов своего бытия… Я только не знаю, как это нужно сделать… О, если бы я знала…
- Анна, дорогая! Когда я слушаю тебя, мне начинает казаться, что вот сейчас, сию минуту, мы касаемся пальцами чего-то самого тонкого, самого главного и таинственного. Пятое состояние, вечное хранилище информации… Милая моя, любимая, как ты до всего этого додумалась? Довольная, радостно и гордо она откинулась на подушку.
- Кому, Сережа, как не мне, думать о смысле и содержании жизни… Да и времени у меня для этого более чем достаточно… Было… - добавила она, едва шевеля губами. В это мгновение мы оба думали об одном и том же, но один из нас ни единым дыханием не выдал своих мыслей…