«Мир приключений» 1963 (№09)

Днепров Анатолий

Парнов Еремей

Горбовский Александр Альфредович

Смуров А

Давыдов Юрий Владимирович

Волчек Яков Исаакович

Альтов Генрих Саулович

Емцев Михаил Тихонович

Бобровников Алексей Викторович

Платов Леонид Дмитриевич

М.Емцев,

Е.Парнов.

ДОАТОМНОЕ СОСТОЯНИЕ #image053.jpg

 

 

1. РАССКАЗ ЧАБАНА ХАМРАКУЛА

Четыре года я каждую весну увожу отары на высокогорные пастбища. Дело наше, сказать по правде, нехитрое. Волков последний раз видели еще в те времена, когда мой дед только мечтал первый раз побрить бороду. Впрочем, хозяйство у меня большое, но управлять им несложно. Одного человека там вполне достаточно. Свободного времени у меня хоть отбавляй. На проверку инфракрасной изгороди уходит минут тридцать. Столько же нужно на программирование электронных слуг. Ну, еще минут пятнадцать — двадцать требуется на указания РНП — киберу, который ищет новые пастбища.

Вот, пожалуй, и все… Хотя, впрочем, я еще занимаюсь заготовкой кормов, составляю пищевые и лекарственные характеристики альпийской флоры и раз в неделю контролирую работу метеоанализатора-передатчика. Но это все пустяки. Больше всего времени требует подготовка к экзаменационной сессии. Я учусь в Институте палеоклиматов. Вы, может быть, удивляетесь: зачем я все это говорю? Но без этого вам будут непонятны многие места моего дальнейшего рассказа. Так вот. Времени у меня вполне достаточно, даже если принять во внимание ежедневные стереотелелекции факультета музыки. Поэтому я могу себе позволить такую роскошь, как астрономия. Утром мне не нужно рано вставать, и я часто до самого рассвета любуюсь небом. Телескоп у меня, правда, самый обычный, любительский “Теллур”.

В интересующий вас день, точнее ночь, я как раз не спал. Меня заинтересовали странные вспышки, которые я увидел в районе созвездия Лиры.

Только я хотел связаться с ближайшей обсерваторией, как обнаружил, что вспышки — это результат действия какого-то луча, идущего с земли.

В этот момент загудел зуммер и всюду зажглись и забегали красные огоньки. Это загорелись “глаза” моих киберов. Тут мне стало не до созвездия Лиры, и я побежал к овцам. Я бежал очень быстро и все-таки опоздал. Что-то, видимо, напугало овец, и они шарахнулись от неведомой опасности в сторону обрыва.

Вообще ни одно животное еще не переступило барьера инфракрасных лучей, образованных пи-электронами скандия. Но в этот момент лучевая защита неожиданно испортилась. Как показали потом приборы, причиной этому явились странные флуктуации позитроннонейтринных полей. Но как бы там ни было, а мои напуганные овцы шарахнулись к пропасти… Почти все они попадали с обрыва. Я был этим очень взволнован и огорчен, так что даже думать забыл про странное астрономическое явление. Но того, что случилось потом нельзя было не заметить. Я сразу увидел вспыхнувшее на юго-востоке зарево. Приблизительно в том месте, где расположена Лаборатория перспективных исследований, к небу поднималась тонкая светящаяся игла. Трудно сказать, какого она была цвета. Скорее всего, это был изменчивый цвет александрита — от сиренево-фиолетового до зеленого. Эта игла точно пальмовый побег стала вдруг обрастать ребристыми листьями вспышек. Причем все это продолжалось не больше минуты и закончилось невыразимым по силе и красоте золотым сиянием. В этом сиянии мне на миг почудились прекрасные ландшафты чужих миров. Мне даже показалось, что я ощущаю свежий и терпкий запах далеких морей и лесов.

Когда все исчезло, я понял, что это был запах озона.

То же показали и приборы. Вокруг меня была холодная и чистая весенняя ночь. Все было по-прежнему, даже в созвездии Лиры я уже не видел вспышек.

Не было только бедных овец… Обо всем случившемся я немедленно сообщил по каналам ПСИ-связи,

Вот, пожалуй, и все…

 

2. СООБЩЕНИЕ С.М.СМИРНОВА, СДЕЛАННОЕ ДЛЯ МЕСТНОЙ ПЕЧАТИ

Рассказ молодого чабана — это, по сути дела, единственное свидетельство очевидца катастрофы, которая произошла три дня назад в Лаборатории перспективных исследований. Я, как член комиссии по расследованию катастрофы, особенно остро понимаю, насколько скудны имеющиеся в нашем распоряжении данные.

Приборы Хамракула показали, что аварийные огни киберов загорелись ровно в 2 часа 32 минуты. Когда мы сняли ленты время-расход со счетчиков-раздатчиков энергии (таких счетчиков два: один расположен непосредственно на атомной электростанции, другой — в трансформаторной будке лаборатории), то увидели, что именно в это время произошел резкий скачок в потреблении. Через 16 секунд он достиг максимума, а еще через 10 минут быстро пошел на убыль. Интересно и загадочно, что в 2 часа 32 минуты 57 секунд приборы, вероятно, испортились. Иначе, чем можно объяснить тот факт, что в это время лаборатория, вместо того чтобы потреблять энергию, начала ее… вырабатывать? Ведь именно такое заключение можно сделать даже при беглом взгляде на ленты счетчиков-раздатчиков.

И еще одно странное обстоятельство. Лаборатория совершенно не пострадала. Лишь в центре зала Ц обнаружен круг радиусом в два метра, в котором все оборудование распалось… на атомы. Другого слова здесь не подберешь, потому что зал довольно основательно заставлен столами и приборами. Да и откуда взяться в его центре правильному кругу… пустого места? Непосредственно к пустому кругу примыкает лабораторный стол, точнее — две трети стола, так как одна треть отсечена точно по дуге окружности. Специалисты утверждают, что ни одним из известных способов нельзя было оставить по дереву такой безупречный срез. К центру зала ведет и большое количество проводов, но все они обрезаны точно на границе пустого круга. Впрочем, “обрезаны” — это не то слово: глядя на провода никак не скажешь, что они имели продолжение. Но тогда для чего нужны эти никуда не подключенные концы?

В зале обнаружен диктофон. Но иридиевая проволока не хранила никаких следов звукозаписи, хотя прибор не выключен. Неужели работа в лаборатории и неожиданная катастрофа не сопровождались хотя бы звуком? Все это очень странно. Если верить регистрационной записи, то в ту ночь во всем здании находился только один человек. Это была профессор Ирина Лосева. Самые тщательные розыски не обнаружили даже следа Лосевой после той ночи. Домой она не возвращалась и знать о себе не давала. Так же бесследно исчез и гостящий у нее доктор Дьердь Лошанци. Мать Лосевой говорит, что он ушел из дома ровно в десять часов вечера, пообещав, что возвратится часа через три вместе с Ириной. Есть все основания предполагать, что в эту ночь они были в лаборатории, в зале Ц. Не хочется думать, что их постигла та же судьба, что и предметы, которые находились в центре зала.

Как показали сотрудники, там, где теперь только пустота, раньше находился огромный кольцевой магнит, два гравитационных генератора и какой-то новый прибор. Этого прибора никто не видел. Он появился в лаборатории недавно, и Лосева всегда держала его под накидкой из черного бархата. Никаких следов разрушений, повторяю, обнаружить не удалось. Невольно начинаешь сомневаться, была ли вообще здесь катастрофа. Во всяком случае, если бы не таинственное исчезновение Лосевой и Лошанци, можно было бы говорить лишь о “странной шутке с пустым кругом”, как выразился один из сотрудников лаборатории. Я не люблю загадок и поэтому больше всех настаивал на самом тщательном обследовании всего помещения. Это обследование закончили только сейчас. Оно всех весьма разочаровало.

На северо-восточной стене здания обнаружили зону с небольшой радиоактивностью. Точные замеры показали, что зона представляет собой круг радиусом около двух метров. Весьма странное, но необъяснимое совпадение. Интересно также, что радиоактивность распространяется на всю толщу стены. Точно сквозь нее просочился радиоактивный газ. Еще удалось установить, что на потолке зала Ц есть едва заметное отверстие, которое проходит через все здание и заканчивается на крыше. Края отверстия не оплавлены огнем и вообще не хранят никаких следов того, чем и как оно было сделано. Никто из работников не берется утверждать, существовало это отверстие до катастрофы или нет.

Больше никакими данными мы пока, к сожалению, не располагаем.

 

3. ПИСЬМО СТУДЕНТА ХАМРАКУЛА С.М.СМИРНОВУ

Уважаемый Сергей Митрофанович. Беседа с вами — помните, это было назавтра после таинственной гибели моих овец — произвела на меня неизгладимое впечатление. Ваши слова, что всякое странное явление, даже на первый взгляд пустячное, может иметь большое значение, я запомнил на всю жизнь. Поэтому я и решился побеспокоить вас этим письмом.

Случай, о котором я хочу вам рассказать, может быть, совсем не интересный, но все же, мне кажется, он имеет какое-то отношение к событиям той ночи. Заключается он в следующем.

За несколько часов до памятных вам событий я готовился к экзаменам по общему землеведению. У меня есть магнитофон, где на иридиевой проволоке записан весь курс лекций. Как сейчас помню, я прослушивал тогда лекцию о происхождении айсбергов и об их использовании в народном хозяйстве для орошения пустынь. Очень интересная лекция. Но дело не в этом. То есть не только в этом. Уже в городе, куда я поехал сдавать экзамены, я вдруг почувствовал, что забыл то место, где говорится о таянии айсбергов в условиях пустынь. Естественно, что мне захотелось еще раз прослушать эту лекцию. Но в том и заключается мой странный случай; магнитофон молчал. Вы не думайте, что он был испорчен. Я все тщательно проверил. Просто все, что было записано на проволоке, каким-то образом стерлось.

Может быть, я сам нечаянно включил не ту кнопку и стер запись? Эта мысль пришла мне сразу же. Вероятно, я на том бы и успокоился, если бы не мой сосед по комнате в нашем общежитии Олег Муркалов. Он геофизик и учится уже на четвертом курсе.

Олег как раз чинил информационный блок моего разведчика новых пастбищ. Оказывается, те странные позитроннонейтринные флуктуации, испортившие лучевую защиту на пастбище, повредили и мой кибер. Это установил Олег, который внимательно выслушал мой рассказ. А чинить кибер он принялся потому, что РНП это его курсовой проект. Сначала Олег не знал, за что взяться, так как не мог установить следы поломки. Может быть, он и до сих пор бы возился, если б случайно не поменял полюса аккумулятора постоянного тока. Просто он очень устал и перепутал электроды, заменив минус на плюс. Вот эта-то “ошибка” и починила блок. Олег клялся, что это просто странное совпадение, которое совершенно необъяснимо, но я держался на этот счет другого мнения.

После того как я сдал экзамен — кстати, профессор поставил мне самый высокий балл, — я пошел к заведующему кафедрой космических лучей. Вас, конечно, заинтересует, почему именно к нему. На это я могу ответить, что Вацлав Люцианович единственный физик во всем нашем палеоклиматическом. Кому, как не ему, разобраться в загадках электронных приборов? Он тоже сначала сказал, что не видит связи между размагниченной проволокой и испорченным блоком. Я уже собрался было уходить, как вдруг он заговорил:

“А знаете что? Давайте протащим вашу проволоку не через электронные головки, а через позитронные”.

Я ему на это говорю, что никогда о таких не слышал. А он только смеется. Взяли мы тогда мощный источник гамма-лучей и начали бомбардировать ими свинцовую мишень. Специальный кольцевой электромагнит отводил выбитые позитроны в вакуумную камеру, откуда они собирались в конденсатор. Так мы получили источник “антитока”. И что вы думаете? Онемевшая проволока заговорила, и я снова услышал уже ненужную мне лекцию про айсберги. Вацлав Люцианович сказал, что он даст сообщение об этом эффекте в “Вестник Академии наук” и что мы с Олегом можем гордиться первой самостоятельной научной работой. Может быть, все это вам и не интересно, но я счел своим долгом написать об этом. Вчера я получил письмо от директора нашего хозяйства. Он пишет, что соседи нам помогли, и я после сдачи экзаменов опять поведу на пастбища отары овец. Так что, как видите, мы с вами скоро опять встретимся.

Ваш Хамракул, техник-чабан коммунистического хозяйства “Руно”, студент второго курса Института палеоклиматологии, действительный член Общества экологии фитоцинозов.

 

4. ВНОВЬ С.М.СМИРНОВ

Не нужно говорить, как я обрадовался письму Хамракула. Объединенными стараниями сотрудников лаборатории диктофон заговорил уже через два часа. На всякий случай, все, что мы услышали, было еще раз записано. Теперь мы располагаем двумя катушками проволоки, хранящими эту ценную информацию.

Сначала слышно было лишь шипение и потрескивание. Некоторые даже начали сомневаться в “способе Хамракула”. Но вот раздалось легкое покашливание и послышалось чье-то усталое дыхание.

— Спасибо, милый. Поставь это сюда. — Это был голос Ирины Лосевой.

Что-то загремело, будто опускали на пол какую-то тяжелую металлическую штуковину.

— Ну, и что теперь будет?

Мужской, с легким акцентом голос скорей всего принадлежал доктору Лошанци. Лосева не ответила.

— Так в чем же суть, Ирочка? — вновь спросил Лошанци.

— В философии. Все вертится только вокруг философии, а физика играет здесь лишь второстепенную роль.

— Никогда не думал, что в философии может скрываться нечто невероятное, а ведь ты обещала меня удивить.

— И удивлю! Ответь мне сначала на один вопрос. Заранее предупреждаю, что над ним ты никогда не задумывался. Я тебя знаю. — Лосева засмеялась.

После некоторой паузы Лошанци сказал:

— Ну, где твой вопрос?

— До чего же ты нетерпеливый! Я просто ищу для него наилучшую формулировку. Дай мне немного подумать.

Минут пять ничего не было слышно. Потом Лосева спросила:

— Ты никогда не задумывался о том, что было до атомов?

— То есть как это — до атомов? — с недоумением произнес Лошанци.

— Ну, в доатомном состоянии материи… Почему мы считаем, что атомы были всегда? Ведь материя вечна. Она развивается и никогда не повторяет самое себя. Все процессы во Вселенной необратимы. Так вот, что было до того, как образовались атомы, и что будет потом?..

— Какие у тебя есть основания для подобных вопросов?

— А разве для вопросов обязательны какие-то особые основания? Ты не уклоняйся от ответа. Вот смотри. Астрофизические данные тесно сплетаются с чисто геологическими. Красное смещение говорит о том, что галактики разбегаются и наш участок Вселенной претерпевает расширение, геологические наблюдения свидетельствуют о расширении, даже о растрескивании Земли, что можно объяснить уменьшением гравитационной постоянной. Так?

— Ну, и что из этого?

— Значит, когда-то гравитация была максимальной. Отсюда вопрос: какое состояние материи отвечало этому максимуму? И второе: какое состояние материи будет отвечать минимуму гравитации, когда он наступит? Наконец, что сопровождает эти минимумы и максимумы: взрывы вещества или выворачивание пространства — времени наизнанку?.. Что же ты молчишь?

— Честно говоря, Ирина, я просто не знаю, что тебе ответить. Я действительно никогда не задумывался над этим. Ты права. Теперь мне ясна цель этого эксперимента. Но не кажется ли тебе, что он может быть опасным?

— Ты боишься?

— Нет. Просто я хочу разумно все взвесить и рассчитать. Нужно предусмотреть возможные последствия.

— Сколько тебе понадобится для этого времени?

— Точно не знаю. Может быть, довольно много, если вообще подобный эксперимент можно оценить теоретически.

— Тогда я проведу его одна и сегодня. А ты можешь идти домой. Мама нас заждалась. Скажи ей, что я задержусь.

— Это твое твердое решение?

— Да!

— Погоди немного, я сниму пиджак и подгоню высоту пульта у кресла под свой рост.

Тут раздался какой-то звук. Вероятно… они поцеловались Несколько минут стояла полная тишина. Потом послышалось все нарастающее гудение.

— Что это, милый? — Голос Лосевой был еле слышен.

— Не знаю. Вокруг нас появился какой-то круг. Ты видишь? Все заполнил странный багровый свет. Он тяжелый и клубящийся, точно эманации радона.

— Дьердь! Я вижу вверху сияющую точку!

— Странно! Что бы это могло быть? Я почти ничего не слышу и как-то… трудно дышать.

— Ты совсем не туда смотришь. Вот, вот это! Что оно? О, какой прекрасный мир… и океан… А это золотое сияние! Смотри, расплавленное золото окружает нас. Наша кабина точно лодка в золотом море! Как это прекрасно!

— Это смерть, Ирен.

— Что ты сказал?.. Что же нам делать? Почему ты медлишь? Что же нам делать?

— Спокойствие, девочка. Реостат — до отказа! Дай самый максимум гравитации, и пространство свернется вокруг нас. Мы окажемся точно в пузыре. Ясно?

— И что будет с нами в этом пузыре?

— Не знаю, но другого выхода нет. Если сбросить напряжение, то вот это взорвется… Быстрее, Ирен, быстрее. И эту кноп…

Сколько мы ни прокручивали проволоку, больше нам ничего не удалось услышать.

***

Шли годы. Люди нет-нет да и возвращались к загадке этого исчезновения. Когда в ходе многочисленных дискуссий все аргументы бывали исчерпаны, некоторые пускали в дело такие, казалось, давно уже обветшавшие термины, как “четвертое измерение” или “дематериализация”; встретив энергичный отпор, они начинали что-то смущенно лепетать о “пределах познания”.

Но, как бы там ни было, этот случай, подобно загадке тунгусского метеорита, дал журналам добрую пищу для всякого рода споров и предположений.

Ему суждено было тысячекратно возрождаться на журнальных страницах под неизменным заголовком “Неразгаданная тайна”. Отыскав в архиве Института перспективных исследований записки Хамракула, где говорится о замеченных им в ту ночь вспышках в созвездии Лиры, один писатель-фантаст дал жизнь весьма ходкой гипотезе. Он решил, что Лосева изобрела новый тип звездолета, который превращает все находящееся в нем в сгусток нейтрино и со скоростью света уносится к цели. Такой звездолет, как призрак, проходит сквозь метеорную пыль, толщу планет и раскаленное вещество звезд. Ничто не страшно этому космическому неощутимке, который унес в бездны космоса Лошанци и Лосеву. Ученые не снизошли до того, чтобы опровергнуть писательскую гипотезу. Но дети до определенного возраста верили ей.

 

РАССКАЗ ИРИНЫ ЛОСЕВОЙ

Сначала мне показалось, что наш опыт не удался. Но, когда я, рванув реостат до отказа, посмотрела в иллюминатор, пылающего в фиолетовых струях золота уже не было. Что-то невидимое, но вместе с тем и непрозрачное отделило нас от клубящейся плазмы.

Это было всего лишь мгновение, но я никогда не забуду внезапного ощущения резкой боли где-то под сердцем и странной тяжести в голове. Кажется, я успела крепко сжать руку Дьердя, прежде чем потеряла сознание. А может быть, я и не теряла сознания. Во всяком случае, когда я вновь взглянула в иллюминатор, там было темно и тускло — мне показалось, что прошло не больше секунды.

— Что-то все-таки получилось, — сказал Дьердь неторопливо вытирая платком лоб, — но реакция, вероятно, погасла. Неустойчивость. Придется еще много повозиться.

Я молча кивнула головой. Я не знала, что оборвало реакцию — неустойчивость или наша трусость, когда мы замкнули вокруг стенда гравитационное поле. Точно читая мои мысли, Дьердь погладил мою руку и тихо сказал:

— Не сомневайся, Ирен. Все шло правильно. Мы обязаны были прервать реакцию. Для таких экспериментов еще не настало время. Мы очень мало знаем о пространстве — времени, о гравитации, о строении вещества. Трудно даже представить себе, какую катастрофу мог бы вызвать наш эксперимент.

Я чувствовала, что Дьердь прав. Но мне было стыдно за ту секунду страха, который сковал меня в тот миг, когда началась реакция. Поэтому мне хотелось спорить, доказывать, убеждать. Кого я хотела переубедить: себя пли его? Право, не знаю.

— Мог взорваться институт, погибнуть Земля, a может быть, солнечная система или даже Вселенная? — Мне казалось, что в моем голосе звучит туго натянутая струна сарказма.

Но мои мудрый и ласковый друг сделал вид, что не понимает моего состояния. Он только сказал:

— Лишь теперь я сознаю, насколько безрассуден быт этот эксперимент. Если бы реакция стала черпать энергию в себе самой, то еще неизвестно, какой роковой толчок она бы могла дать скрытым от нас силам и процессам, таящимся в самом сердце вещества.

И я опять ощутила страх. Вернее, это сложное чувство было чем-то бльшим, нежели страх. Я вспомнила детство. Я очень долго не решалась глядеть в лужи. В них отражалось бездонное небо. И я просто боялась провалиться в пропасть, разверзавшуюся у моих ног. Боялась и вместе с тем не могла не смотреть. Потом то же чувство я испытала в астрофизической лаборатории. Снимки далеких галактик и гипергалактик, едва угадываемые следы их взаимодействий и черная страшная бездна пространства — времени. И вот теперь я ощутили это знакомое чувство. Я представила себе па миг, как вокруг мерного “подожженного” нами атома разгорается пожар уничтожения. Куда швырнет этот пожар Вселенную, как далеко он сможет распространиться? Ответа на эти вопросы ждать было неоткуда.

— Однако! Мы находимся в кабине уже тринадцать минут. — Дьердь придвинул ко мне светящийся циферблат своих часов. — Пора нам прятать следы преступления и бежать пить чай с малиновым вареньем… А то нам здорово влетит.

Когда, крепко сжав плечо Дьердя, я выпрыгнула из люка на пол, я даже не подозревала, что произошла катастрофа, хотя мне сразу же показалось странным, что в лаборатории было темно.

— Ты не помнишь, потушили ли мы свет перед тем, как начать эксперимент? — обратилась я к Дьердю.

— Как будто нет… Но, может быть, просто сгорели предохранители? От перегрузки.

Я сразу же успокоилась. Наверно, так и случилось: перегорели предохранители. Я прекрасно знала свою лабораторию и, свободно ориентируясь в темноте, прошла к панели, чтобы включить аварийное освещение.

Рука передала мне новый сигнал тревоги. Я почувствовала, что мои пальцы нащупали что-то шероховатое, хотя здесь должен был быть гладкий и холодный мрамор щита. Переплетение проводов, что-то мягкое, похожее на паутину, широкая неровная трещина… Точно книгу для слепых, читала я историю распределительного щита, который неузнаваемо переменился за какие-нибудь четверть часа.

Моя тревога передалась Дьердю:

— Ничего не понимаю! Куда девались приборы, где стол, где стенд для чтения микрофильмов?

Вскоре мы убедились, что стоим в пустом зале. Как-то незаметно для себя я даже перестала волноваться. Слишком уж много было загадок. Есть у человека какой-то особый предохранитель. Когда на тебя обрушивается слишком много впечатлений, этот предохранитель перегорает. Иначе не выдержит мозг.

Я подошла к тому месту, где должно было находиться окно. Протянула руки и нащупала шторы. Шелк распался у меня в руках. Отряхнув с пальцев истлевшую ткань, я попыталась расчистить густой слой паутины и пыли, покрывавший стекло. Это было не так просто. Я долго терла сначала ладонью, а потом рукавом, пока не показались первые проблески сумеречного света.

Неужели все эти странные перемены вызваны моей мелькнувшей точно молния реакцией?

Дьердь в это время стоял у двери. Он безуспешно пытался ее открыть. Я направилась к нему, но по пути споткнулась о какой-то предмет. Это была массивная железная балка, обильно покрытая шелушащейся ржавчиной. Я попыталась поднять ее, ко мне удалось лишь на секунду оторвать балку от пола. Я позвала Дьердя на помощь.

— Что это? — удивленно спросил он, с трудом приподнимая этот неведомо как очутившийся в моем лаборатории предмет.

Что я могла ему ответить? Я сама ничего не понимала. Дьердь поставил балку одним концом на пол и провел по ней рукой. На пол посыпалась ржавчина.

— Ты знаешь, — сказал он, — это рельсовый профиль. Вернее, все, что осталось от монорельсового пути, по которому передвигался в твоей лаборатории экспериментальный стенд. Да, дела… Но так или иначе, а эта штуковина нам пригодится.

Дьердь воспользовался рельсом как тараном. Он попытался выбить дверь. После серий гулких ударов, после все увеличивающихся по времени передышек между этими сериями дверь подалась. Мы навалились на нее. и она, скрипя, уступила.

Когда мы выбрались наружу, был уже вечер. Не знаю, как передать те ощущения, которые навевают такие летние вечера. Где-то в слоистой синеве пылают догорающие краски заката, точно скважины остывающего металла в литейной земле. Такие вечера грустны и меланхоличны, но одновременно многообещающи и тревожны. Они заставляют сладко ныть сердце, они зовут куда-то, манят призраком невозможного, но обмануть не могут. Я-то знаю, что ничего необычайного в такой вечер не произойдет. Я много видела в жизни таких вечеров. И все же этот вечер заворожил меня. Мы стояли с Дьердем, взявшись за руки, и смотрели на закат. Травы сникли, стали синеватыми и грустными. Пахло белым табаком и немножко полынью. В туго натянутом, звенящем воздухе витал прилипчатый тополиный пух.

Вдруг Дьердь встрепенулся. Он подошел ко мне и молча постучал пальцем по часовому стеклу. Было без малого три часа. Я недоумевающе смотрела на него.

— Ты разве ничего не понимаешь? — Впервые я видела, как он побледнел. — Сейчас три часа ночи. Ведь около одиннадцати мы только приехали в лабораторию!

В груди у меня что-то упало. Я смотрела на небо, на закат и ясно понимала, что произошло нечто непоправимое. Какая же ночь, когда еще так светло: часов девять, не больше.

— Тополя ведь уже облетали… — Я не узнавала голос Дьердя, он казался чужим и страшным. — Еще месяца полтора назад я всюду видел тополиный пух. Он летал в домах и туннелях подземной дороги, грязными клочьями ваты скапливался возле уличных водостоков… А теперь, вот смотри, опять…

— Что, время пошло назад? — спросила я шепотом.

— Не знаю. Может быть. — Теперь в его голосе звенел металл.

С этой минуты непонятное полностью захватите нас в свои объятия. Для нас наступила цепь непрерывных поисков и самых неожиданных открытий. Мысленно мы уже были готовы ко всему. Кому, как не нам, физикам, было знать, что такое вещество. Мы попытались изменить его формы и неизбежно затронули те еще так мало изученные связи, которые тянутся от вещества к полю, к пространству и к времени. И все-таки мы еще ничего не понимали.

Первое, что бросилось нам в глаза, — это сад. Прекрасный благоухающий сад, который буйно шумел вокруг здания лаборатории. Я не сразу сообразила, что вижу этот сад, впервые в жизни. “Раньше”, а может быть, и “позже”, кто знает, здесь было поле, поросшее полынью и лебедой.

Посыпанная блестящим янтарным песком дорожка точно звала куда-то. Мы медленно пошли мимо буйных кустов олеандра, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться мраморным бассейном, в котором рос индийский лотос и весело резвились фиолетово-оранжевые рыбы; или прекрасной клумбой с причудливыми, неземными растениями; листья на них отсвечивали синим металлом. Все было как в сказке. Я чувствовала слабый и настойчивый сладковатый и чуть ядовитый запах кремовых влажных магнолий. В густой тени листьев загорелись какие-то фосфорические шары. Тихо жужжали запоздалые пчелы, и ветер звенел ребристой жестью пальмовых вееров.

Мы ни о чем не говорили. Мы просто шли, взявшись за руки, испуганные и очарованные, точно дети, попавшие в сказку.

Неожиданно дорожка привела нас к великолепной арке, сделанной из дымчатого горного хрусталя. Арка, вероятно, представляла собой нечто вроде входа в сказочный парк, из которого мы только что вышли, хотя забора нигде не было.

Мы прошли под аркой. Я уже было собралась спуститься по горящим в закатном огне родонитовым ступеням ведущей куда-то вниз лестницы, как Дьердь осторожно остановил меня. Молча он указал на золотые огоньки перебегавшие где-то в самой толще горного хрусталя. Мы вернулись и подошли к арке. Как только наши ноги коснулись черного зеркала ее основания, огоньки, томно повинуясь чьему то приказу, выстроились в золотые созвездия слов:

“Этот сад посвящен отдыху и размышлению. Решено не возводить в нем зданий и не прокладывать энерготрасс. Здесь в августе 20 года ушли в нуль — пространство Ирина Лосева и Дьердь Лошанци. Это был первый шаг человечества к власти над временем”.

 

РАССКАЗ ДОКТОРА ЛОШАНЦИ

Еще там, в саду, возле запущенного здания лаборатории, я начал смутно понимать происшедшее. Доатомное состояние… Что будет после атомов… Все это были не праздные вопросы мятущегося ума. Неужели мы ке можем преодолеть ограниченность нашего мышления, неужели паше воображение не сможет осмыслить эти категории?.. Мне казалось, что сможет, по мысли мои бессильно расплывались, хотя где-то в груди полыхал беспокойный и жгучий огонек догадки. Мне нужно было страшным усилием воли не дать мыслям расползтись. Это было похоже на строительство песчаной башни. Каждая новая черта, каждый увиденный признак — это песчинка. Но, когда песчинок собирается много, башня обрушивается. Итак, со временем что-то неладно. Почему? Я бы не бил физиком, если бы сразу же не подготовил (хотя бы в первом приближении) ответ на этот вопрос.

Прежде всего, если время для нас с Ириной текло не так, как дня остальных, — а это очевидно, — значит, мы просто вышли из общей, земной, системы. Но мы никуда не улетали с Земли, мы отнюдь не были космонавтами-релятивистами, для которых бешеная скорость звездолетов замедляла по сравнению с земными часами время. В этих противоречивых логических построениях что-то крылось. Это было единство и борьба противоположностей, которые хранили мучительно искомую нами тайну. Но какую? Я сделал усилие и заставил себя продолжать этот трудный поединок с Неизвестным. У меня был еще один опорный пункт — это цепная реакция. Мы экспериментировали с гравитацией, а следовательно, и с кривизной пространства. Ведь еще со времени Эйнштейн известно, что гравитация есть не что иное, как степень прогнутости пространства. Кроме того, мы экспериментировали и со временем также, потому что течение времени зависит от гравитации. Чем сильнее искривлено пространство, тем медленнее течет время.

Стоп, стоп! Здесь что-то есть. Нужно остановиться и попытаться подвести итоги…

Значит, так. У нас что-то произошло с течением времени. Вопрос лишь в том, быстрее или медленнее текло для нас время, чем для всех, кто оставался в период нашего эксперимента за пределами стенда, то есть для всех остальных людей.

Не нужно специальных знаний, чтобы дать на этот вопрос однозначный ответ. Время текло для нас медленнее. Во-первых, но нашим часам эксперимент длился меньше секунды, но, когда он закончился, мы обнаружили такие изменения, которые накапливаются за десятилетия, если не за столетия. Впрочем, об этом лучше пока не думать. Слишком страшно предположить, что столетия прошли вокруг нас одной лишь вспышкой поля доатомного состояния.

Поэтому лучше продолжить мою логическою атаку. Итак, во-вторых… Что же это за “во-вторых”, которое докажет, что время па стенде почти остановилось? Оказывается, это “во-вторых” может спокойно обойтись без того, что я назвал “во-первых”. Оно способно сразу же убедить любого физика. Суть в том, что, спасая себя от начавшейся цепной реакции вырождения атомов, мы замкнули вокруг себя пространство… То есть довели до максимума гравитацию, а значит… остановили время.

Да, мы остановили время!

Опять подведем итоги. Мы получили доатомное состояние материи в условиях чрезвычайно замедленного хода времени. Но что это значит? Как это осмыслить, как объять это воображением и уложить в привычные слова? У меня сразу же возникло представление, гипотеза. Я не могу сказать, что она истинна, но отказаться от нее пока нельзя. Она хоть что-то объясняет.

Я представил себе доатомное состояние в условиях замедленного хода времени как нечто набитое еще не рожденными, виртуальными элементарными частицами. Вроде знаменитого “моря Дирака”. Это “море” своего рода рубеж, по одну сторону которого лежит привычный нам мир с его пространством — временем, а по другую — антимир, с зеркальным пространством и обратным ходом времени. В нашем мире галактики разлетаются, в антимире — сбегаются. А граница — это доатомное состояние, это пуль времени, это нуль пространства. Люди, которые жили после наших с Ириной современников, я возможно, даже именно наши коллеги не могли этого не нанимать. Отсюда золотая надпись “ушли в нуль — пространство”. Наша жизнь не была напрасной, по нашим следам пошли другие, смелые и влюбленные, дерзнувшие восстать против власти времени, бросившие вызов смерти!

Мы спускались с Ириной по родонитовым ступеням туда, где в синем сумраке дрожал бесчисленными огнями незнакомый и прекрасный город. Точно космонавты, вернувшиеся с далеких планет, перешагнувшие бездну времени, шли мы на встречу с нашими потомками. Мы никуда не улетали с Земли, и вместе с тем никто из людей никогда не был от нее дальше, чем мы в то звездное мгновение, которое вспыхнуло для пас огнем сожженных десятилетии. Мы медленно шли к незнакомым и очень близким людям. И я думаю, что они ждали нас. Надпись внутри хрустальной арки: “Решено не возводить в нем зданий и не прокладывать энерготрасс” не случайна… Они хотели, чтобы ничто не смогло помешать нам возвратиться из нуль — пространства домой.

— А почему ты думаешь, что они ждали нашего возвращения? — спросила меня Ирина.

Я сразу же ответил ей:

— Просто они подсчитали период полураспада вещества в наших аккумуляторах. Поэтому они знали, когда иссякнет энергия, питающая замкнутое гравитационное поле. Электроэнергия требовалась нам лишь как первоначальный импульс, в дальнейшем же поле существовало только за счет омега-частиц. Впрочем, кому я это объясняю?

Я засмеялся. Ирина молча смотрела мне прямо в глаза.

— А я просто знаю, что они ждали нас… Не могли не ждать. И еще я знаю, что сейчас ты единственный мой человек во всей Вселенной. — Голос ее чуть дрогнул, глаза стали большими, влажными и глубокими.

Я осторожно обнял рукой ее плечи, и мы тихо пошли туда, где в водянистой синеве дрожали и переливались огни города.