НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ В ОБЛАСТИ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.

Спустя шесть дней после смерти Екатерины II – 12 марта 1796 г. – Павел I издал повеление, в котором предписывал своей жене Марии Федоровне «начальствовать над Воспитательным обществом благородных девиц» [Полный свод законов Российской империи, т. ХХ^, СПб., 1863. № 17543]. Через год, 2 мая 1797 г., именным указом Сенату он передал под управление императрицы и воспитательные дома «со всеми принадлежащими к ним заведениями» (там же, № 17952). В дальнейшем попечение о всех этих заведениях также будут осуществлять императрицы.

Названные поручения Павла I не остались пустой формальностью. Все последующие тридцать четыре года своей жизни императрица Мария Федоровна буквально посвятила женскому образованию, поставив его весьма основательно и открыв в нем многие новые страницы. По словам Е. И. Лихачевой, «установленным ею кругом занятий и деятельности, отведенным для женского образования, приданным этому образованию характером, она надолго определила норму, за пределы которой никто и не мечтал перейти» [94, кн. 1, с. 247].

Деятельность Марии Федоровны на поприще женского образования представляет собой уникальный в отечественной и, пожалуй, в мировой истории пример, когда «первая леди» государства своей основной целью избрала заботу о женских учебно-воспитательных заведениях. В этой заботе было, правда, немало своеобразия. Императрица имела свою, четко очерченную образовательную линию, во многом противостоящую тому, что позже делал ее сын, Александр I, в сфере реформирования российского образования. Но множество ее трудов на избранном поприще несомненно.

Императрица фактически лично управляла вверенными ей многочисленными учебными и благотворительными заведениями. Она вникала во все подробности дела, не упуская ничего, что имело хоть малейшее отношение к этим заведениям, – начиная от целей воспитания и учебных программ до уборки снега, мусора, истребления тараканов, включая детальное изучение институтских меню, сравнение стоимости закупленных продуктов с существующими на рынке ценами и т. д. Мария Федоровна ежедневно приезжала в институты, внимательнейше просматривала «личные дела» каждой воспитанницы, их тетради, сочинения, материалы, по которым преподавали учителя. Мимо нее не проходили назначения и увольнения не только начальниц, классных дам и учителей, но даже писарей, сторожей, прачек и трубочистов.

Российские императрицы – попечительницы женского образования

Эта всепроникающая, подчас умиляющая, подчас леденящая забота строго очерчивала рамки деятельности заведений, подведомственных императрице. Они во всем подчинялись ее воле, ее многочисленным указаниям, которые вкупе составили огромное документальное наследие – в основном административно-эпистолярное (переписка с начальницами заведений) и инструктивно-методическое (написанные или выправленные ею правила, инструкции, наставления и т. п.). Эти материалы, всесторонне раскрывающие весьма неординарные педагогические воззрения Марии Федоровны, никогда не публиковались, хотя они представляют немалый исторический интерес. Фрагменты из них печатались лишь в отдельных дореволюционных работах о женском образовании.

С самого начала своей деятельности на ниве женского образования Мария Федоровна приступила к его реорганизации. Это было второе после 1783 г. контрреформирование женской школы, которое определялось тремя главными тенденциями:

Первая – окончательный отказ от основных идей, положенных Екатериной II и И. И. Бецким в основание женского образования при его создании в России в 1760-х гг.

Вторая – явный антиреформаторский настрой к александровским школьным реформам начала XIX столетия и кристаллизация в сфере женского образования, с упреждением более чем на четверть века, ведущих задач николаевских контрреформ и основных устоев созданного им школьного режима, в частности – сословности образования.

Третья – выделение среднего женского образования в самостоятельную образовательную «отрасль», не связанную с общей системой российского образования.

Это последнее обстоятельство особенно примечательно в свете той позитивной тенденции школьного строительства, которая наметилась во второй половине XVIII в. При Екатерине II женское образование, во-первых, стало предметом интереса и заботы государства, и, во-вторых, государство пыталось включить женское образование в общую создаваемую им школьную систему (хотя задача создания такой системы так и осталась нерешенной в XVIII в. и была как первоочередная передана в наследие XIX столетию). На пороге же этого нового столетия женская школа была выведена из вновь созданной системы образования и управления образованием и стала предметом опеки не государства, а ведомства, возглавляемого императрицей Марией Федоровной и позже, в 1854 г., официально конституируемого как Ведомство учреждений императрицы Марии (ВУИМ).

Это выделение женского образования из общей школьной системы произошло в два этапа: де-факто – при Павле I, в тех его поручениях 1796 г., о которых уже говорилось, и де-юре – при Александре I, в «Уставе учебных заведений, подведомственных университетам» 1804 г. Этот Устав, знаменитый многими своими прогрессивными уложениями, в первую очередь – всесословностью школы и преемственностью всех ее ступеней, создавал на месте прежних главных и малых народных училищ, в которых могли обучаться девочки, три новых типа учебных заведений – гимназии, уездные и приходские училища. Первые два типа школ предназначались исключительно для лиц мужского пола, и только в приходские училища разрешалось принимать девочек.

Таким образом, вольно или невольно произошло «законодательное изгнание» женского пола из государственных повышенных начальных и средних учебных заведений. Женское образование вновь сосредоточивалось только в отгороженных от общей школьной системы институтах благородных девиц, в частных женских пансионах и школах, а также в традиционных способах домашнего образования.

Эта отгороженность средней женской школы от общей системы образования во многом и определила ту специфическую линию ее развития, ее особое социально-педагогическое лицо, которые отличали женское образование от общего реформаторского курса в школьном деле начала XIX в. На фоне заявленного Александром I всесословного принципа школьного строительства откровенная и жесткая сословность женского образования, исповедуемая Марией Федоровной, была особенно разительна, хотя именно эта установка матери-императрицы была несравнимо ближе к существовавшим тогда стереотипам общественного сознания, нежели опережающая образовательная всесословная политика ее сына. И если политика Александра I была направлена на социальный вырост, на изменение стереотипов сословного сознания, то Мария Федоровна вела линию на упрочение этого сознания и укоренение сословных, равно как и многих других, предрассудков.

«Признаюсь, – откровенно заявляла мать-императрица, – что вижу большие неудобства в смешении благородных девиц с мещанскими, ибо несомненно, что обязанности и назначение последних во многих отношениях различествуют от обязанностей и назначения благородных девиц… Приобретение талантов и приятных для общества искусств, которое существенно в воспитании благородной девицы, становится не только вредным, но и пагубным для мещанки, ибо это ставит ее вне своего круга и заставляет искать опасного для ее добродетели общества… Стало быть непременно надо их (т. е. благородных и мещанок) разделить» [78, с. 143].

«Стремление сделать образование строго сословным, – писал П. Ф. Каптерев, – пригвоздить каждое сословие к определенной для него школе и ни в какие другие не пускать – было основным стремлением школьной николаевской политики» [78, с. 146]. Эту политику Мария Федоровна упредила более чем на четверть века.

Проблема сословности, точнее – строго сословного отбора в разного рода женские учебные заведения и «несмешения сословий» в каждом из них, была одной из центральных забот императрицы. Здесь она не только намного опередила своего сына – Николая I, но и сумела сделать значительно больше, чем он. Николаю предстояло «расчищать» созданные его старшим братом Александром I всесословные мужские гимназии, тогда как мать-императрица попросту не допускала «неблагородных» в благородные учреждения и строжайше сортировала девочек, принимаемых в различные женские учебные заведения, не только по сословиям, но и по чинам Табели о рангах, по служебному положению и даже профессии их отцов. Так, на благородную половину Смольного института не приняли девочку, отец которой соответствовал всем «параметрам» высокого дворянского рода, но, увы, был «скульптор, следовательно художник», а потому считался «непроходным» [94, кн. 2, с. 54].

Последующая история российского образования (и женского, и мужского), кроме николаевской эпохи, не знала столь жестокой сословной селекции (исключая немногие привилегированные учебные заведения), как та, к которой прибегла Мария Федоровна. Для каждой социальной группы, для всякого звания, чина, положения, занимаемого родителями воспитанницы, она учреждала особые женские учебные заведения, которые подразделялись на мельчайшие категории, со своими специфическими целями, учебным курсом, внутренней организацией и т. д. (Эта сословная россыпь позже была упорядочена Николаем I в стройные сословные шеренги женских учебных заведений.)

Естественно, что при таком подходе мещанское отделение Смольного института постепенно превратилось в учебное заведение для дочерей низшего дворянства и чиновничества. И даже несмотря на то, что Павел I при первом докладе императрицы 11 января 1797 г. не согласился на сокращение мещанских воспитанниц в Смольном институте и вдвое увеличил их число (со 100 до 200), выделив соответствующие для этого средства, императрица медленно, но неуклонно провела свою линию, оставив от мещанской половины Смольного лишь ее название.

То же произошло и в других открытых при Марии Федоровне институтах благородных девиц. В первой четверти XIX в. было создано 10 таких учебных заведений. Пять из них находились в С. – Петербурге – Мариинский (1797) и Павловский (1798) институты, училище ордена Св. Екатерины (1798), Елизаветинский (1808) и Патриотический (1813) институты. Три в Москве – училище ордена Св. Екатерины (1802), Александровский (1804) и Елизаветинский (1825) институты. И два были открыты в провинции: в 1812 г. Харьковский институт (о специфике которого речь пойдет ниже) и в 1819 г. Полтавский институт.

Идеология новой реформы среднего женского образования отчетливо проявилась в первых же документах, регламентирующих деятельность средних женских учебных заведений, – в разосланных в 1797 г. инструкциях их начальницам и правилах приема в Общество благородных девиц. Эти документы, отчасти собственноручно написанные императрицей Марией Федоровной, отчасти тщательно выправленные ею, отчетливо выявили характер ее воззрений на среднее женское образование и определили основные направления его развития на ближайшие полстолетия.

Прежде всего изменению подвергся взгляд на само назначение женского образования и, соответственно, – на его цели. Две кардинальные государственно-педагогические идеи Екатерины II – Бецкого – «образование новой породы отцов и матерей» и смягчение путем воспитания нравов русского общества – были сданы в архив. На первое место вышли две другие идеи – сословность и благотворительность. «Екатерининские широкие воспитательные задачи гуманно-общественного характера, – отмечал П.Ф. Каптерев, – были заменены более узкими – подготовкой из воспитанниц «добрых супруг, хороших матерей и хороших хозяек»». «В качестве хозяйки, – писала Мария Федоровна, – женщина – достойный и полезный член государства».

Таким образом, женское образование теперь становилось не столько общим, сколько «профессионально женским». Императрица Мария Федоровна, как и Екатерина II, подчиняла образование воспитанию. Но цели этого воспитания были принципиально иными. Как отмечал П. Ф. Каптерев, «мариинский институтский дух и екатерининский были совершенно различные духи: при императрице Марии Федоровне была открыта чисто женская профессия, она-то и была выдвинута на первый план в институтском курсе… Институты сделались профессиональными женскими учебными заведениями, тогда как при Екатерине они преследовали общественные задачи и цели» [78, с. 142—143; выделено нами. – Авт.].

В зависимости от сословного контингента обучаемых эта новая цель женского образования варьировалась на разные лады. Перед созданным императрицей на собственные средства «сиротским» училищем (Мариинским институтом) стояла задача – сделать из «бедных сирот» «честных и добродетельных супруг, хороших и понимающих экономок, заботливых нянь, гувернанток и в случае необходимости доверенных лиц, верных и ревностных». Целью девичьего училища военно-сиротского дома, где воспитывались и дворянские и недворянские дети, была подготовка «добрых супруг, добрых матерей, добрых наставниц или хороших хозяек и мастериц, искусных горничных или служанок» [94, кн. 2, с. 165, 167].

Поскольку цель создания «людей вообще просвещенных» и «производства новой породы отцов и матерей» сменилась задачей строго сословного воспроизводства с примесью забот о беднейшем дворянстве, изменились во многом не только идеология, но и сама организация, весь строй внутренней институтской жизни. В первую очередь императрица изменила возраст приема в женские учебные заведения и сроки пребывания в них.

Императрица Мария Федоровна, супруга императора Павла I

В одном из первых своих посланий руководству Общества благородных девиц 4 января 1797 г. императрица весьма убедительно аргументировала необходимость изменения возраста приема в институт. «Прежде всего, – писала она, – я предлагаю изменить приемный возраст детей… Мы принимаем их пяти лет; в этом нежном возрасте главным образом нужен физический уход, а в большом заведении нельзя доставить каждому ребенку такой уход, какой у него был в родительском доме, даже из самых бедных… Кроме того, не подлежит сомнению, что пятилетний ребенок не может извлечь никакой пользы от учения; опасно, скажу даже, жестоко требовать хоть какого-нибудь прилежания от этих малюток в столь нежном возрасте, когда их физический организм должен слагаться и когда, муча ребенка учением, нельзя достигнуть в месяц того, что с ним же, когда ему будет восемь лет, можно сделать в один день. Но еще более важная причина побуждает меня к переменам, – продолжала императрица, – вот она: принимая детей пяти лет и отдаляя их от родителей, они не сохраняют никакого воспоминания о тех, кому обязаны жизнью. Уважение, дочерняя любовь – эти чувства им неизвестны… Поэтому возвращение в родительский дом вместо того, чтобы быть желанным и счастливым, для такого ребенка страшно, ибо он не мог сохранить никакого воспоминания о счастии и наслаждении, даваемых родительскими ласками; если же, напротив, мы будем брать ребенка восьми или девяти лет, то воспоминания о родительском доме никогда уже не изгладятся из его памяти, и он будет сердечно желать возвращения к родителям» [94, кн. 2, с. 7, 8].

Такой представала парадоксальная педагогическая смесь из непреодолимых сословных предрассудков и своеобразного родительского гуманизма в официальных воззрениях на женское образование. (Впрочем, сей гуманизм дозволял «сечение розгами в институтах» в отличие от установок И. И. Бецкого, который, как уже отмечалось, не допускал даже мысли о телесных наказаниях.) Эта смесь становится еще более противоречивой, а в какой-то мере даже устрашающей при введении нового настольного руководства для женских учебных заведений, которое уже в конце 1790-х гг. заменило «Книгу о должностях человека и гражданина», – переведенного с немецкого сочинения Кампе «Отеческие советы моей дочери» [12]. Эта новая настольная книга, определявшая воспитательное кредо второй реформы женского образования в России, производила удручающее впечатление и на многих современников, и на дореволюционных исследователей женского образования не только своей напыщенностью, массой нелепостей, но и, говоря словами Е. И. Лихачевой, «просто безнравственностью» многих советов автора.

Между тем новое учебное руководство в определенной мере было логическим продолжением старого. Как уже отмечалось, «Книга о должностях человека и гражданина», при всем ее громком названии, по сути представляла своеобразный кодекс подданного. В ней лишь один раз упоминалось о женщине отдельно от мужчины – в главе «Супружеская жизнь» – в следующих перефразирующих евангельский текст словах: «муж есть глава, жена же помощница мужу, она должна мужа почитать и бояться, быть ему подчиненной и в домоводстве помогать».

Именно этот тезис и составляет дух, существо «Отеческих советов» – кодекса женщины-рабыни, являвшего собой нечто вроде неодомостроя, согласно которому в течение тридцати лет, т. е. трех поколений, шло воспитание в средних женских учебных заведениях России. Справедливости ради надо сказать, что с 1813 по 1828 г. вместо «Отеческих советов» Кампе использовалось «Нравоучение для благородных воспитанниц Общества благородных девиц и института ордена Св. Екатерины», составленное законоучителем Смольного и Екатерининского институтов Воскресенским. Но это «Нравоучение» – по сути сокращенный вариант книги Кампе, в полной мере сохранявший ее дух и букву.

Назначение женщин Кампе, в полном соответствии с воззрениями императрицы Марии Федоровны, видел в том, что они должны быть «супругами для щастия мужей, матерьми для образования детей и мудрыми расположительницами домашнего хозяйства». Основное средство для достижения этого предназначения – полная погруженность женщины в домашние работы и заботы. «Для благополучия мужа» она должна сама вести все хозяйство, должна быть прежде всего «совершенная швея, ткачиха, чулочница и кухарка, должна разделить свое существование между детскою, кухнею, погребом, амбаром, двором и садом; должна целый день летать с одного места на другое… » А затем, «если останется время», может развивать и другие свои способности, «какие нужны к собственному ее благополучию, к удовольствию просвещенного ея супруга, к благоразумному надзиранию над малолетними детьми… »

Главное орудие развития этих «других своих способностей» для женщины – «познание истин религии». Все остальное – от лукавого. Более того – вредно. Кампе предупреждает своих читательниц, чтобы они «не укрепляли свое воображение непристойными упражнениями в изящных искусствах», ибо занятия этими искусствами только «ослабляют нервы, делают нас слишком чувствительными ко всему, что раздражает слух разногласием или мерзит глазам отвратительными красками и гнусными видами, а прочие чувства оскорбляют сильными и противными впечатлениями… А хорошая хозяйка, – упорно напоминает автор, – должна быть менее чувствительна к таковым неприятностям, ибо в домоводстве не избежишь их».

С еще большей агрессией идеолог женского воспитания обрушивается на науки и всякую прочую ученость. Для женщин вообще, пишет он, а для супруги и хозяйки в особенности, вовсе не нужны науки и разные «ученые сведения», «если она не хочет навлечь на себя справедливое нарекание и презрение». «На что женщине обширные и глубокие сведения, если она не может употребить их на пользу ни в кухне, ни в кладовой, ни в кругу своих приятельниц и, наконец, ни в каком месте политического и ученого света». «Не было примера, – замечает Кампе, – чтобы ученость женщины… послужила ей на пользу. …Мужу такой жены не нужно». Вряд ли найдется муж, который «настолько был бы помешан умом, что измерял бы достоинства супруги ученым масштабом по длине, ширине и толщине ея сведений в литературе».

Собственно и для мужчины, по мнению автора, ученость вредна, ибо «ученые слабы здоровьем». Для женщины же ученость «подлинная язва душевная». Кроме того, она – «препятствие щастливой жизни супружества и хорошего воспитания».

Предохраняя женщин от искусств, наук и прочих вредностей, Кампе пытался предупредить их и о других превратностях жизни. Как практический психолог он знакомит читательниц с «различными характерами людскими», а заодно и с некоторыми жизненными премудростями. Одна из главных – «быть недоверчивой ко всему», предполагать, что все малознакомые люди «могут обмануть, провести и привлечь в убыток».

Кампе учит, как различать «глупых от природы и глупых от обстоятельств», отдавая первым предпочтение и подчеркивая, что они «услужливы, не вредные твари… нужны в жизни» и «на их услужливость можно положиться». Развивая эту тему, автор советует оказывать всякому даже «несколько более чести, нежели сколько приличествует по его состоянию и заслугам, ибо каждый думает о себе и своих заслугах и состоянии выше, чем они действительно стоят». Более же всего почестей, говорит Кампе, следует «оказывать глупцам всякого состояния» и с особой осторожностию соблюдать при общении с ними «все церемонии и весь этикет… » [12, с. 7—21].

«И такая книга, – восклицает известный историк женского образования Е. И. Лихачева, – читалась в классах воспитанниц институтов!» Да, читалась. Потому, что была востребована. Потому, что отражала более чем широкие общественные умонастроения. Достаточно открыть весьма передовые для своего времени журналы «Патриот» (с педагогическим подзаголовком «Журнал воспитания»), издаваемый В. В. Измайловым, «Вестник Европы» М. Т. Каченовского и др., чтобы убедиться в этом.

Например, «Вестник Европы» задается глубокомысленными вопросами: «Упражнения в науках и словесности есть ли необходимая принадлежность женщин? Не охладит ли любовь к словесности в женщине любви супружеской? Захочет ли ученая женщина заниматься мелочами хозяйства? Имея мужа, не столь просвещенного, не нарушит ли иногда закон, предписывающий ей подчинение и покорность?» [Вестник Европы, 1811, № 9]. И как бы отвечая на эти вопросы, журнал «Патриот» заявлял, что наука, книги, учителя приносят женщине прямой вред, что они «помрачают еще на заре тот душевный цветок, который так радует любимца молодой девушки – невинность чувств и мыслей», что муж «не любит находить в жене соперника или профессора и что все ученые женщины были в любви несчастливы» [Патриот, 1804, т. 1, январь, февраль, март].

В соответствии с такими взглядами на задачи и характер образования женщин выстраивались в подведомственных императрице учебно-воспитательных заведениях учебные планы и сам учебный процесс. В учебном плане, собственноручно составленном Марией Федоровной в 1787 г., вскоре после вступления в управление этими заведениями, в отличие от программы преподавания, предложенной в 1783 г. Комиссией народных училищ, на первое место были поставлены иностранные языки и Закон Божий. На обучение языкам в младшем возрасте было отведено 18 из 30 часов в неделю. На географию, историю, арифметику отводилось по одному уроку. Два часа посвящались танцам, десять – музыке и рукоделию. В среднем возрасте преподавались те же предметы, но число учебных часов увеличивалось до 34. В старшем возрасте дополнительно преподавались логика, геометрия, натуральная история и опытная физика.

В учебный план мещанской половины входили: Закон Божий, арифметика, «насколько это нужно в домашнем хозяйстве», русская история и рисование. На все это отводилось 24 часа в неделю, остальное время было отдано рукоделиям. Новый учебный план отменял преподававшиеся здесь при Екатерине иностранные языки, музыку и танцы. Однако вскоре эти предметы были вновь восстановлены.

О духе и направленности преподавания, в полной мере соответствующих принятой в то время идеологии женского образования, можно судить по многочисленным наставлениям как императрицы, так и начальниц заведений. При обучении истории надлежало, например, учитывать, что «чувствительной женщине мало дела до того, сколько человек погибло в том или ином сражении, но молодым девушкам в высшей степени полезно, и им следует знать то, что повлияло на домашнюю жизнь, и так преподаваемая история вполне будет отвечать цели их воспитания». Преподавая географию, надлежало знакомить воспитанниц «с произведениями земли», торговлей, технологией и другими «полезными предметами». В изучении физики необходимо было ограничиваться «некоторыми свойствами тел и явлениями в природе, которые могут пригодиться молодым девушкам в обыденной жизни», например такими, которые «полезны девицам при воспитании будущих детей»: «сведениями о дожде, снеге, граде и т. п.». Об арифметике же говорилось, что она «есть такая наука, которая женскому полу во всю жизнь при разных расчетах необходимо нужна».

Такой утилитаризм «профессионально женского» образования дополнялся второй, не менее характерной его чертой – сентиментально-эстетствующей направленностью. Это вполне соответствовало водворенному Карамзиным духу сентиментализма, с его стремлением к утончению вкусов и облагораживанию нравов. Эстетический элемент вообще преобладал в русском образовании в первой четверти XIX в. Но в отличие от мужского, в женском образовании он всецело доминировал над образованием умственным.

«Вестник Европы», издаваемый в этот период Н. М. Карамзиным, так описал идеальную женщину: «Такая женщина никого не ослепит с первого взгляда. Ум ее не столько блестящ, сколько тонок… Она знает всех лучших французских поэтов и почерпнула из разных сочинений нравоучительных и принадлежащих для воспитания все то, чем только может пользоваться в обществе приятная женщина, добрая жена и нежная мать… Она соединяет свою судьбу с другом не по выбору сердца своего, но покорствуясь обстоятельствам… Она совершенная последовательница оптимизма, какая бы ни случилась ей неприятность, задумается… и всегда скажет потом: «Может быть это к лучшему»» [Портрет замужней женщины // Вестник Европы, 1802, №3].

В женском образовании первой четверти XIX в., как и в мужском, но только в несравнимо большей степени, преобладала внешняя, показная сторона учения: подготовка к театрализованным представлениям, выпускным экзаменам и т. д. На подготовку к этим экзаменам уходило до пяти месяцев в году. В своих известных воспоминаниях академик А. В. Никитенко, работавший в то время сначала в Екатерининском училище, а позже в Смольном институте, писал, что в этих учебных заведениях «все делалось для парада и показа», что в учебном процессе преследовались в основном внешние цели [225, т. 1, с. 271].

Именно внешние цели, вкупе с боязнью учености и строгой сословностью женского образования, оградили его от веяний передовой западной педагогики, в частности от влияния идей и «методы» Песталоцци, хотя переводы многих его сочинений (например, «Лингардт и Гертруда», «Как Гертруда учит своих детей», «Книга матерей») печатались в ряде тогдашних журналов. В частности И. И. Мартынов, лично известный императрице и пользовавшийся ее доверием, с большим сочувствием и достаточно обстоятельно излагал взгляды великого педагога в своем журнале «Северный вестник».

Тем не менее система Песталоцци обошла стороной подведомственные императрице женские учебно-воспитательные заведения – при всем том, что обучение в них, по словам русского педагога и историка педагогики Л. Н. Модзалевского, также «было проникнуто воспитательной идеей, для которой метода служила только средством в применении к тому или иному учебному предмету». Обошла стороной потому, что все стремления Песталоцци были направлены на воспитание «внутреннего человека», тогда как рассматриваемые женские учебные заведения были озабочены больше внешней стороной этого воспитания.

Уже отмечалось, что императрица Мария Федоровна вела достаточно самостоятельную образовательную линию, во многом противоположную общей образовательной политике правительства. Это не мешало ей, однако, заимствовать у Министерства народного просвещения и у мужских учебных заведений некоторые политические, организационно-управленческие и методические новации. В период голицынского управления ведомством просвещения императрица с готовностью позаимствовала его религиозно-мистический уклон, который отвечал ее внутренним убеждениям. Напротив, когда руководитель Комитета учебных заведений, министр народного просвещения А. С. Шишков в 1826 г. выступил против засилия в учебных заведениях империи французского языка и потребовал, чтобы русский язык был признан главным учебным предметом во всех школах России, Мария Федоровна пренебрегла этой «нелепостью». В своей учебной вотчине она оставила французский язык основным предметом обучения. Более того, она настоятельно требовала преподавать многие предметы на французском языке, например географию, историю, геометрию, физику. Главная цель при этом заключалась не в том, чтобы воспитанницы усвоили эти науки, а чтобы они усовершенствовались все в том же французском языке.

В воспоминаниях одной из институток приводится примечательный эпизод. Во время восстания 14 декабря 1825 г., когда в институте была слышна пальба из орудий, начальница обратилась к воспитанницам со следующими словами: «Это Господь Бог наказывает вас, девицы, за ваши грехи; самый главный и тяжкий грех ваш тот, что вы редко говорите по-французски и точно кухарки болтаете все по-русски». «В страшном перепуге, – пишет автор воспоминаний, – мы вполне осознали весь ужас нашего грехопадения и на коленях перед иконами с горькими слезами раскаяния тогда же поклялись начальнице вовсе не употреблять в разговорах русского языка. Наши заклятия были как бы услышаны; пальба внезапно стихла. Мы все успокоились и долго после того в спальнях и залах Патриотического института не слышалось русского языка» [222, с. 78].

Впрочем, далеко не все институтские наставники так пренебрежительно относились к родному языку. Приглашенный в 1830 г. для устройства учебной части в Полтавском институте известный писатель, профессор Харьковского университета П. П. Гулак-Артемовский резко выступил против пренебрежения русским языком. «Мера пользы, получаемой от изучения сих предметов (истории и географии) на французском языке, – писал он, – никогда не будет равняться мере вреда, даже нравственно понимаемого, от пренебрежения языка отечественного» [94, кн. 2, с. 220].

В первой четверти XIX в. зародился ряд новых, важных тенденций в развитии среднего женского образования, которые полстолетия спустя станут преобладающими: увеличение числа и расширение географии женских учебных заведений, появление их в провинции, начало участия общественной инициативы в деле женского образования – опять же в провинции, в частности при создании Харьковского и Полтавского женских институтов; постепенное размывание сословности и закрытого характера этих институтов – обучение в них не только детей дворян, появление «приходящих» учениц и «полупансионерок», помимо тех, кто содержался на казенном или «своекоштном» пансионе. В этом отношении особенно показателен Харьковский институт благородных девиц, создание которого было первой инициативой русского общества в деле женского образования.

Харьковский институт благородных девиц, открытый на местные средства по предложению известного украинского писателя и общественного деятеля Г. Ф. Квитко-Основьяненко, существенно отличался от подобных столичных учебных заведений. Его устав, составленный Харьковским обществом благотворения, отразил взгляды наиболее передовых и образованных людей того времени на воспитание и обучение женщин, взгляды, которые получат развитие и широкое распространение в России в 60-х гг. XIX в.

Первым значительным отличием Харьковского института явился сам способ его создания – по общественной инициативе и на общественные средства. Вторым не менее важным отличием был отход от жестко сословной линии в женском образовании: в институт допускались дочери не только дворян, но и купцов всех гильдий «и других званий, кроме крестьянского и мещанского происхождения». Третьим существенным отличием стало преодоление существовавшей уже полстолетия строго закрытой системы женского воспитания: в институте обучались не только пансионерки, но и полупансионерки и даже приходящие. Это аргументировалось в уставе тем, чтобы «заведение сие сделать более общественным и облегчить способы к содержанию института» [94, кн. 2, с. 83; выделено нами. – Авт.]

Как отмечалось в официальном историческом очерке учебных заведений Ведомства учреждений императрицы Марии, «устав Харьковского института… во многом согласованный с планом Бецкого», отличался и «широким филантропическим характером» [35, с. 36]. Действительно, устав института во многом текстуально воспроизводил устав И. И. Бецкого, в частности следовал его духу в своих целях, в укладе институтской жизни, в постановке обучения и воспитания. В институте, например, в отличие от столичных заведений, не допускались телесные наказания, обращалось особое внимание на гуманное отношение к воспитанницам, на нормальные взаимоотношения институтских служащих. Смотрительницам предписывалось не только не бранить служащих, но и не делать им выговора при детях, «чтобы не приучить их к грубому обращению с подчиненными» [94, кн. 2, с. 84].

Устав Харьковского института разделял взгляд Екатерины II на то, что образование в женских учебных заведениях должно «поселить любовь к учению» в воспитанницах. Вместе с тем устав добавлял, что оно должно привить «и понятия, что успехи в оном суть единственные способы к основанию и утверждению их благосостояния».

В этом плане показательны и та цель, то будущее предназначение воспитанниц института, на достижение которых было направлено институтское образование. Предвосхищая педагогическую направленность большинства женских гимназий 1860-х гг., эта цель в уставе Харьковского института формулировалась следующим образом: «дать образование и нужные в обществе познания, посредством коих, по выпуске из института, могли бы они (воспитанницы) определяться в дома помещиков учительницами к дочерям их и в случае необходимости собственными трудами доставлять себе пропитание» [94, кн. 2, с. 85]. Очевидно, что названная цель существенно отличалась от общей установки императрицы Марии Федоровны на подготовку в женских институтах «добрых супруг, хороших матерей и хороших хозяек».

Впрочем, императрица тоже не чуждалась педагогических задач женских учебных заведений и в значительной мере способствовала их решению. Это породило еще одну важную тенденцию в жизни женской школы начала XIX столетия – возникновение и развитие женского педагогического образования. В этот период оно зарождалось и развивалось в трех видах: 1) учреждение при институтах классов пепиньерок, где ученицы должны были обучаться в течение года, после чего они определялись в институтские классные дамы или поступали учительницами, гувернантками в частные дома; 2) создание специальных классов наставниц в воспитательных домах, где также в течение года выпускницы этих домов проходили «энциклопедические уроки наук» и педагогическую практику, преподавая в младших классах или временно исполняя обязанности классных дам в различных институтах, и 3) приобретение определенных педагогических знаний и навыков в процессе непосредственного обучения в институте.

Наилучшую педагогическую подготовку – теоретическую и практическую – получали выпускницы классов наставниц в воспитательных домах. Наставницы предназначались для педагогической деятельности исключительно на периферии, в губерниях. По справедливому замечанию Е. И. Лихачевой, учреждением классов наставниц было положено «прочное основание педагогическому образованию женщин». «Эти наставницы, или, как их чаще называли, «кандидатки», были… самыми образованными девушками во всей России; они распространяли среди молодого поколения, в течение почти полустолетия, полученное ими образование…» [94, кн. 2, с. 246].

Закономерным следствием возникновения и развития женского педагогического образования стало начало становления в России первой четверти XIX столетия женского педагогического труда – нового феномена российской жизни, который с 1860-х гг. будет становиться все более массовым и ярким.

Среднее женское образование в России первой четверти XIX в. не исчерпывалось только подведомственными императрице Марии Федоровне учебно-воспитательными заведениями, в которых обучались около половины девушек, получавших в то время образование. Остальные – почти исключительно дворянские дочери – учились в частных пансионах, подчиненных Министерству народного просвещения и в большинстве своем находившихся в столицах.

В губернских женских пансионах состав учащихся был демократичнее. В харьковское училище для девиц, организованное в 1820 г. на общественные средства по инициативе местных учителей и чиновников, допускались дети духовных и купеческих сословий. Бедных предполагалось обучать даром, а с остальных взималась плата по 200 рублей в год. Учителя и учительницы здесь преподавали бесплатно. (В 1860-х гг. такой бескорыстный труд получит широчайшее распространение по всей России.) Женские пансионы и частные училища для приходящих, доступные всем свободным сословиям, были открыты в 1805 г. в Могилеве, в 1811 г. – в Одессе, в 1821 г. – в Саратовской губернии и др. Более всего женских пансионов и частных училищ было в Дерпте, некоторые из них содержались на средства города.

Основная часть пансионов, и женских и мужских, в первой четверти XIX в., как и в XVIII столетии, содержалась иностранцами. В 1811 г., накануне Отечественной войны, «под влиянием возбуждения в обществе национального чувства» министр народного просвещения граф А. К. Разумовский поднял вопрос о вреде иностранных воспитателей и принял ограничительные меры по отношению к частным пансионам. В особом докладе Александру I министр писал: «В отечестве нашем далеко простерло корни свои воспитание, иноземцами сообщаемое… Все почти пансионы в империи содержатся иностранцами, которые весьма редко бывают с качествами, для звания сего потребными. Не зная нашего языка и гнушаясь им, не имея привязанности к стране, для них чуждой, они нашим россиянам внушают презрение к языку нашему и охлаждают сердца их ко всему домашнему, и в недрах России из россиян образуют иностранца» [154, с. 76—77].

А. К. Разумовский предлагал усилить надзор за содержателями пансионов, требовать от них и учителей знания русского языка и вести на нем преподавание всех предметов. 25 мая 1811 г. император утвердил эти предложения министра, а еще полгода спустя, 19 января 1812 г. – и предложения Разумовского о восстановлении Указа 1757 г. об экзаменах для приезжих иностранцев, которые намерены заниматься педагогической деятельностью. Все эти меры в определенной степени упорядочили деятельность частных пансионов, но отнюдь не изменили контингент их содержателей. Подавляющее большинство учредителей пансионов еще долго составляли иностранцы.

Программы почти всех женских пансионов были более или менее одинаковы, особенно после мер, предпринятых в 1811 г. В пансионах преподавались: Закон Божий (не везде), русский, французский и немецкий языки, арифметика, история, география, музыка, танцы, рукоделие, чистописание или рисование. В некоторых пансионах, преимущественно столичных, к названным предметам прибавлялись: мифология, естественная история, эстетика, итальянский и английский языки, пение. Плата колебалась от 200 до 800 руб. в год для пансионерок и от 60 до 80 руб. для приходящих.

В 1824 г. в учебных заведениях, подведомственных Министерству народного просвещения, училось 5835 девочек. Из них в частных пансионах – 3420, в уездных училищах – 338, в приходских училищах – 1482, остальные – в девичьих и городских училищах и училищах взаимного обучения. Большее число учениц женских пансионов приходилось на Дерптский учебный округ – 1284 и на западные губернии – 511. Во всех остальных русских губерниях было всего 1390 девочек, учившихся в пансионах.

В 1828 г., к концу жизни императрицы Марии Федоровны, число учащихся во всех женских средних учебных заведениях России достигло 12 тыс. человек [94, кн. 2, с. 263, 265]. В сравнении с началом XIX в. это было серьезное продвижение вперед. По отношению же к общему числу женской части населения страны эта цифра была ничтожна – менее 5%.

В целом в первой четверти XIX в. среднее женское образование оформилось в достаточно самостоятельную, развитую структуру, но обособленную от общей образовательной системы. Эта обособленность со временем будет постепенно преодолеваться. Но и в начале XX столетия сохранится сложившийся в рассматриваемый период дуализм женского образования – разделение его на две ветви и, соответственно, особое, самостоятельное управление каждой из них: женские институты и другие учебно-воспитательные заведения, находившиеся в Ведомстве учреждений императрицы Марии, и частные пансионы, общественные и городские женские училища, а позже – женские гимназии и прогимназии, подведомственные Министерству народного просвещения.

 

ЖЕНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ И НИКОЛАЕВСКИЕ ШКОЛЬНЫЕ КОНТРРЕФОРМЫ

Восстание 14 декабря 1825 г. круто изменило курс внутренней политики самодержавия, в том числе – и его образовательной политики. В манифесте 13 июля 1826 г. новый император Николай I, объявляя приговор декабристам, возлагал на «ложное направление» просвещения прямую ответственность за «порчу нравов» и в его изменении видел главное средство отрезвления общества «от дерзновенных мечтаний». «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – говорилось в манифесте, – недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а наконец – погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам» [153, с. 178].

Однако не только и даже не столько домашнее воспитание (которым правительство займется чуть позже) привлекло внимание самодержавия. Это внимание прежде всего сосредоточилось на «общественном воспитании», на радикальном преобразовании существовавшей «учебной системы», исходя из новых принципов и образовательной и в целом внутренней политики. «Так политическая сторона в вопросе народного просвещения опять выдвигалась на первый план, и учебная система должна была подчиниться прежде всего целям воспитания общества», – констатировал официальный историограф Министерства народного просвещения, видный русский историк образования С. В. Рождественский [153, с. 178; выделено нами. – Авт.]. Как это неоднократно происходило и позже (что в конечном итоге стало своеобразной политической традицией в России), вопросы переустройства системы образования в этот переломный период стали первоочередными в ряду проблем российской жизни, которые, с точки зрения правительства, должны были подвергнуться коренному пересмотру. Первый из «особых комитетов», деятельность которых была типичной для николаевской правительственной системы, создан рескриптом 14 мая 1826 г. именно для реорганизации «учебной части» в империи.

Данный рескрипт на имя министра народного просвещения А. С. Шишкова начинался следующими словами Николая I, определявшими одну из основных задач и создаваемого Комитета устройства учебных заведений, и подготавливаемой им школьной реформы: «Обозревая с особенным вниманием устройство учебных заведений, в коих российское юношество образуется на службу государству, Я с сожалением вижу, что не существует в них должного необходимого однообразия, на коем должно быть основано как воспитание, так и учение». Комитету вменялось в обязанность «сличить все уставы учебных заведений империи, начиная с приходских училищ до университетов», а также их учебные курсы, учебные книги и руководства, «уравнять совершенно по всем местам империи все уставы оных заведений», «определить подробно на будущее время все курсы учений, означив и сочинения, по коим оные должны впредь быть преподаваемы»; поручить профессорам и академикам восполнить пробелы в учебной литературе, «дабы уже за совершением сего воспретить всякие произвольные преподавания учений по произвольным книгам и тетрадям» [153, с. 179; выделено нами. – Авт.].

Итак, введение единообразия в систему образования и в образовательный процесс, их унификация была одной из главных целей новой школьной реформы. Двумя другими главными ее целями являлись ужесточение правительственного контроля над школой, образованием и жесткое проведение сословного принципа в школьном деле, «чтобы каждый разряд училищ давал законченное образование для того класса лиц, для которого он предназначен».

Эти цели были четко обозначены в речи А. С. Шишкова 2 июня 1826 г. при открытии заседаний Комитета устройства учебных заведений. Основными причинами «упадка» учебных заведений министр признал неудовлетворительность их уставов, в которых упущена «основная цель народного просвещения – образование, приспособленное к потребностям разных состояний», и указал на «недостаток общего и частного надзора за учебными заведениями». Подчеркивая необходимость «единства учебной системы», министр решительно выступил против частных пансионов и признал вредным домашнее воспитание.

Николай I был недоволен медлительностью работы Комитета устройства учебных заведений, равно как и нетвердостью его позиций в проведении ключевой идеи реформы – сословности образования. 3 сентября 1827 г. на одном из журналов заседаний Комитета император написал: «Я требую непременно, чтобы дело шло поспешнее». А за месяц до этого, 19 августа, в рескрипте на имя министра А. С. Шишкова Николай I однозначно высказался и по сословному вопросу. Он потребовал, «чтобы повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, вместе с здравыми, для всех общими понятиями о вере, законах и нравственности, приобретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи и не быв ниже своего состояния, также не стремился через меру возвыситься над тем, в коем, по обыкновенному течению дел, ему суждено оставаться» [153, с. 179—198].

Это требование было четко проведено в новом, утвержденном 8 декабря 1828 г., Уставе учебных заведений, подведомственных университетам. Сохраняя существовавшие три разряда учебных заведений – гимназии, уездные и приходские училища, Устав, во-первых, разрывал преемственность между ними и в каждом предусматривал законченный круг образования, а во-вторых, «приурочивал этот круг к потребностям определенного класса населения». Приходские училища предназначались для людей «самых нижних состояний»; уездные училища, «открытые для людей всех состояний, в особенности предназначены для того, чтобы детям купцов, ремесленников и других городских обывателей, вместе с средствами лучшего нравственного образования, доставить те сведения, кои по образу жизни их, нуждам и упражнениям, могут быть им наиболее полезны»; «главнейшая цель учреждения гимназий есть доставление приличного воспитания детям дворян и чиновников» [153, с. 197].

Все эти ведущие идеи новой николаевской школьной реформы – сословность образования, разрыв преемственности его различных ступеней, его унификация, а также ужесточение правительственного надзора за школой и всеми видами обучения и воспитания – очевидно делали ее контрреформой по отношению к реформаторским акциям начала XIX в. Если тогда выстраивалась всесословная преемственная система образования, в рамках которой существовали относительная свобода и самостоятельность учебных заведений, то теперь эта система преобразовывалась в жестко сословные, не связанные между собой образовательные «соты», внутри которых должны были воцариться строгое единообразие и неподвижный «порядок». Скованная ими образовательная жизнь замирала на ближайшее тридцатилетие. Охранительные цели и направления образовательной политики становились господствующими, определяя соответствующий охранительный характер самого образования.

В новейшей отечественной литературе по истории российского образования уже не раз отмечался опережающий характер как школьных реформ, так и контрреформ. В данном случае нас интересует последнее. Феномен опережающего зарождения и проведения образовательных контрреформ объяснялся своеобразной политико-образовательной концепцией самодержавия – так называемой доктриной «охранительного просвещения», или «просветительного охранения». Основную идею, суть этой доктрины во второй половине XIX в. отчетливо выразил директор Департамента народного просвещения Н. М. Аничков, назвав просвещение «внутренней охраной царства» [63, с. 58].

Эта доктрина ведет свое летоисчисление от упомянутого николаевского манифеста 13 июля 1826 г., в котором объявлялся приговор декабристам. Но окончательное свое оформление в стройную охранительную идеологию она обрела только под пером графа С. С. Уварова, занявшего в 1833 г. пост министра народного просвещения. Цель ее теперь формулировалась следующим образом: «Завладевши умами юношества, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слиться должны, к разрешению одной из труднейших задач времени, образование правильное, основательное, необходимое в каждом веке, с глубоким убеждением и теплой верой в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и важнейший залог силы и величия нашего Отечества» [63, с. 58—59].

Этот взгляд на охранительную роль образования останется преобладающим в образовательной и в целом во внутренней политике самодержавия вплоть до его падения. Исключение составит лишь период оттепели – время «великих реформ», когда доминирующим будет взгляд на развивающие, созидательные функции образования. Но и тогда охранительная образовательная доктрина будет заметно сохранять свою силу. В самый разгар «великих реформ», в 1862 г., один из наиболее влиятельных деятелей эпохи, министр внутренних дел П. А. Валуев писал: «Современная молодежь может считаться временно потерянной… Исправить школы – только цель. Речь идет о том, чтобы их преобразовать с основания и снова начать создавать новое поколение» [63, с. 64].

«Просветительная» доктрина самодержавия была ярчайшим выражением его реакционной утопии управления историей. Ядром этой утопии, первейшей ее целью являлось стремление остановить развитие освободительного процесса в России. А поскольку охранительная концепция этого процесса полностью исключала социально-экономические, политические и другие глубинные противоречия как его основу, постольку такой основой признавались, говоря словами Николая I, «дерзновенные мечтания» или, как писал преемник Уварова в деле создания идеологии самодержавия М. Н. Катков, «умственное расстройство» общества. Посему главнейшее средство пресечения данного процесса самодержавие видело в отрезвлении общества от «мечтаний» и его излечении от «расстройства». Таким средством и представлялось ему на протяжении почти всего XIX столетия «охранительное просвещение» – оздоровление общества путем «здоровой» школы, путем целенаправленно охранительного идеологического его воспитания.

Это было своеобразное «просветительство наоборот», утопическая вера во всемогущество полицейски направленного просвещения, образования и воспитания. Соответственно государственная политика в этой области, преследующая цель не столько управления школой, сколько управления обществом посредством школы, занимала важное место в общей системе внутренней политики самодержавия [63, с. 57—67].

Возвращаясь к Уварову, отметим, что сформированная им доктрина «охранительного просвещения» предусматривала конкретную программу действий: централизацию управления школьным делом; еще более жесткое сословное разграничение различных видов образования и типов школ; ограничение университетской автономии и академической свободы; утверждение классицизма как основного направления мужского среднего образования (при частичном развитии профессиональных школ); подчинение частных учебных заведений строгому правительственному надзору и прямое вмешательство государства в домашнее образование; преобразование «учебного дела» на окраинах, в национальных районах в общегосударственном, русификаторском духе и т. д.

Многие позиции этой программы получили широкую реализацию и в сфере среднего женского образования. Однако коренное отличие этой сферы от мужской школы тогда состояло в том, что здесь Николаю I не пришлось ничего радикально и даже существенно менять. В деле женского образования ему предстояло укрепить, развить и усовершенствовать то, что было уже сделано его матерью – императрицей Марией Федоровной. Поэтому все действия николаевского правительства здесь шли в русле и в развитии той контрреформы женского образования, которую проводила Мария Федоровна на пороге XIX столетия в противовес реформаторским действиям в образовании своего старшего сына – Александра I.

В деятельности правительства в области женского образования в николаевскую эпоху отчетливо выделяются три периода, в каждом из которых преобладали свои задачи, тенденции и проблемы.

Первый период – конец 1820-х гг. Новый император вникает в суть женского образования, формирует свое видение женских учебных заведений, определяет их цель, систему управления ими и т. д.

Второй период – 1830-е гг. В этот период параллельно оформляются и развиваются два процесса. С одной стороны, расширяется сеть казенных женских учебных заведений – институтов благородных девиц, которые постепенно стали открываться в губерниях, и создаются женские «образцовые пансионы» при финансовой поддержке и под контролем правительства. С другой стороны, ужесточается контроль над частным образованием и фактически прекращается его развитие.

В рамках первого процесса возникает новый, национальный аспект правительственной политики в области женского образования. В рамках второго – осуществляется прямое вмешательство государства в домашнее образование, по сути – попытка его полного огосударствления.

Третий период – 1840-е – первая половина 1850-х гг. К этому времени уже была создана достаточно разветвленная сеть закрытых женских учебных заведений будущего Ведомства учреждений императрицы Марии (учреждено в 1854 г.), и задача состояла теперь в том, чтобы ее упорядочить, превратить в стройную систему. Данный период – время перманентного третьего реформирования женских учебных заведений, которое, по существу, завершало и закрепляло то, что было сделано императрицей Марией Федоровной в ходе второй реформы (контрреформы) женского образования в конце XVIII– начале XIX в.

В ходе этой третьей реформы (или второй волны контрреформы) женских учебных заведений еще более укрепляются сословные принципы государственной политики в области женского образования; исходя из этих принципов, проводится резкое размежевание различных видов или «разрядов» женских учебных заведений; при этом их жизнедеятельность предельно унифицируется и, наконец, происходит жесткая централизация управления ими, с пресечением их прежней самостоятельной деятельности различными уставами и положениями, с созданием центральных органов управления женской школой, входящей в Ведомство учреждений императрицы Марии (ВУИМ). В итоге Устав женских учебных заведений ВУИМ 1855 г. завершает процесс их длительного реформирования.

Этот первый законодательный акт в области женского образования (как, впрочем, и образования в целом), подписанный новым императором Александром II 30 августа 1855 г., всецело принадлежал старой эпохе, более того – венчал ее. Сознание императора еще не соприкоснулось с пробуждающимся общественным сознанием, с началом общественного подъема, первые волны которого дадут о себе знать менее чем через полгода.

В 1840 – начале 1850-х гг. сословная система женского образования дополняется еще одной специфически сословной структурой – учебными заведениями, специально предназначенными для дочерей духовенства. С начала 1840-х гг. появляются первые женские духовные училища, создаваемые под покровительством императорской фамилии, а вскоре – и женские училища в различных епархиях (будущие епархиальные училища), возникающие на местные средства.

В результате во второй четверти XIX в. складываются три основных канала так называемого организованного женского образования (не считая домашнего): закрытые женские учебные заведения Ведомства императрицы Марии, женские духовные и епархиальные училища, частные женские пансионы и школы.

Вместе с тем в этот же период делаются первые попытки организовать открытое женское образование, которые постоянно пресекаются правительством и лично Николаем I. Это попытки создать новый тип средней женской школы – открытой и всесословной, тип, который станет преобладающим уже в 60-е гг. XIX в., а позднее – господствующим в российской системе среднего женского образования.

Теперь рассмотрим подробнее, как означенные события, явления и тенденции развивались во второй четверти XIX в. и к чему они привели.

 

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ ВО ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.

После смерти императрицы Марии Федоровны женские институты по традиции опекала Александра Федоровна, супруга Николая I. Вместе с тем уже в первые месяцы своего царствования Николай I начал досконально изучать состояние среднего женского образования, направления и характер деятельности институтов благородных девиц. В ходе перестмотра положений о Патриотическом и Полтавском институтах император собственноручно внес в них свои поправки и замечания, имея в виду, что эти положения станут образцом для остальных институтов, которые постепенно будут перестраиваться в намеченном им направлении.

Цель женских институтов оставалась по сути той же, которую ставила перед ними императрица Мария Федоровна. В редакции Николая I, зафиксированной в пятом параграфе Положения о Патриотическом институте от 7 апреля 1827 г., она давалась в следующей формулировке: образовывать из воспитанниц институтов «добрых жен, попечительных матерей, примерных наставниц для детей, хозяек, способных трудами своими и приобретенными искусствами доставлять самим себе и их семействам средства к существованию» [205, с. 14]. Та же цель указывалась и в Положении о Полтавском институте, утвержденном 17 сентября того же года.

Позднее данная цель в уставах различных институтов варьировалась на разные лады. На проекте устава Новочеркасского института Николай I в 1850 г. собственноручно написал следующее: «Главная цель для заведения на Дону – образовать для края как бы рассадник благоразумно просвещенных жен, хозяек и в особенности матерей, которые, будучи первыми наставницами детей, поселили бы в их юных сердцах чувство христианского смирения и благоговения к воле Господней, искреннюю приверженность к православной церкви и неограниченную преданность к Престолу, приучали бы девиц к хозяйству, рукоделию и порядку согласно с бытом и обычаями казаков» [94, кн. 3, с. 30]. Это была, пожалуй, наиболее полная и развернутая формулировка целей женских институтов, с акцентированием в ней «искренней приверженности к православной церкви и неограниченной преданности к Престолу».

Императрица Александра Федоровна, супруга императора Николая I

В соответствии с названной целью выстраивался и учебный курс женских институтов, который в Положении о Патриотическом институте разделялся на четыре основные части: «а) нравственность, основанная на Законе Божием; б) необходимые науки; в) полезные рукоделия; г) понятия о домашнем хозяйстве и порядке». В круг «необходимых наук» входили: грамматическое познание языков российского, французского и немецкого, чистописание, словесность, география, история всеобщая, древняя и новая, арифметика.

Этот учебный курс был значительно ограничен по сравнению с ранее существовавшим, но именно он постепенно становился образцом для всех женских институтов. При этом круг наук и далее имел явную тенденцию к сужению, тогда как объем «полезных рукоделий» и «понятий о домашнем хозяйстве» постоянно расширялся, что всячески стимулировалось лично Николаем I. На отчете об осмотре в 1844 г. Харьковского института благородных девиц против слов о том, что объем преподавания в институте весьма пространен и что «лучше было бы более употреблять времени на приучение девиц практическому занятию хозяйством и шитьем», император написал: «Весьма справедливо».

Положениями о Патриотическом и Полтавском институтах 1827 г. вводился шестилетний срок обучения. Возраст приема в институты, в развитие подходов императрицы Марии Федоровны, о которых речь шла ранее, повышался и устанавливался в 10—12 лет. Это делалось для того, чтобы воспитанницы «по выпуске на возрасте от 16 до 18 лет могли уже быть полезными семействам, в кои обращаются, или занимать должности в частных домах и других заведениях».

Оба названных положения 1827 г. были идентичны в своих основных частях. Но здесь уже наметилось то различие столичных и губернских женских институтов, которое позже станет определяющим. В петербургский Патриотический институт принимались только дочери дворян (в первую очередь, в силу специфики института, «заслуженных военных чинов»). В Полтавский институт, кроме дворянских дочерей, допускались в незначительном количестве (в соотношении 1 к 6) и дочери «христианского купечества 1-й и 2-й гильдий» на том основании, что капиталы института «составились и при пособии от городов».

Таким образом, губернские женские институты, в отличие от столичных, во-первых, содержались за счет частичного привлечения местных средств, а отсюда, во-вторых, они были более демократичны по своему социальному составу. (В первое в Сибири женское учебное заведение – Иркутский институт – уже в 1840-х гг. допускались дети не только дворян и чиновников, но и купцов 1-й и 2-й гильдий, мало того – мещан и цеховых и даже дочери инородцев. В 1855 г. туда было разрешено принимать дочерей лиц всех свободных состояний.)

Намечалась, но так и не была реализована и третья особенность губернских женских институтов – попытки допустить в них «вольно-приходящих», т. е. сделать институты частично открытыми или полузакрытыми учебными заведениями. Но эти попытки решительно пресекались властью и лично Николаем I.

При посещении Керченского института в 1837 г. император написал на докладной записке градоначальника: «Институт я видел, хорошенькое заведение, но смесь вольноприходящих с пансионерками не безвредна для нравственности, а лучше было бы сделать для того два разряда заведения». Соответственно при учреждении в том же году Астраханского женского института в его Положении четко указывалось, что приходящие воспитанницы в институт не допускаются. Свою точку зрения император подтвердил в замечаниях на проект устава Донского института благородных девиц в 1850 г. Он счел ненужным и «решительно вредным» обучение в институте полупансионерок, которые, «не находясь постоянно под наблюдением наставниц, не могут получить основательного образования, в особенности в нравственном отношении» [94, кн. 3, с. 14,15, 30].

Впрочем, и вторая из указанных особенностей губернских женских институтов – допуск в них дочерей купечества – в николаевскую эпоху не была устойчивой. Так, в ходе десятилетних, продолжавшихся с 1836 по 1845 гг. неудачных попыток открыть институт благородных девиц во Владимире местная власть выразила намерение «привлечь купечество к участию в приличном воспитании детей женского пола». На это государь в 1845 г. отозвался следующей резолюцией: «Мешать купеческих дочерей с дворянскими не нахожу удобным; поэтому и предлагать купечеству участвовать в сем деле не должно». Такая резолюция поставила крест на так и не созданном Владимирском институте [198].

И даже когда купечество допускалось к участию в создании институтов, местные их начальницы резко возражали против обучения в них дочерей купцов. Так было, например, в том же Астраханском институте благородных девиц, в пользу которого астраханский купец Колпаков завещал 90 тыс. рублей. В 1845 г. начальница этого института жаловалась «наверх», что ее мнения об образовании и улучшении института «никак не могут гармонировать с понятиями купцов». Начальница требовала, чтобы на средства Колпакова принимались дети из дворянских, а не купеческих семей. Последние, по ее словам, «получая несообразное со званием образование и возвратясь в дома, не приносят пользы ни себе, ни обществу, ни чести и институту» [94, кн. 3, с. 16—17]. И хотя это требование не получило поддержки Главного совета женских учебных заведений, оно наглядно свидетельствовало, что не только у верховной власти, но и у низших служителей женского образования сословные инстинкты были заложены при рождении.

О динамике учреждения институтов благородных девиц можно судить по табл. 1.

Таблица 1. Открытие институтов благородных девиц в XVIII – середине XIX в.

Как видим, в XVIII – первой четверти XIX в. женские институты открывались главным образом в Санкт-Петербурге и Москве. Позднее институты создавались только в губернских городах. 1830-е гг. были временем наиболее интенсивного учреждения женских институтов в губерниях. До этого из 14 существовавших институтов 11 находились в столицах (восемь – в Санкт-Петербурге и три – в Москве) и три в провинции – Харьковский (учрежден в 1812 г.), Полтавский (1819) и Одесский (1829). В 1830-х гг. было создано семь губернских женских институтов: Оренбургский (1832), Киевский (1834), Тамбовский (1834), Керченский (1835) и в 1837 г. – Астраханский, Белостокский и Казанский. В 1840-х гг. в губерниях было открыто еще четыре института: в 1840 г. – Варшавский, Закавказский, Саратовский и в 1841 г. – Иркутский, а в первой половине 1850 г. – два губернских института: Донской и Нижегородский, оба в 1852 г.

Как уже отмечалось, открытие женских институтов в губерниях в 1830-х гг. сопровождалось появлением нового национального аспекта государственной политики в области женского образования. Это отражало процесс общего усиления национального компонента в образовательной политике, особенно в Западном крае – в связи с Польским восстанием 1830 г. «На поприще вековой борьбы с духом Польши, – писал по этому поводу С. С. Уваров в 1838 г., – правительство дает ныне генеральное сражение». И полем этого сражения, в соответствии с духом доктрины «охранительного просвещения», было избрано образование.

Основной целью и образовательной, и внутренней политики в целом в Западном крае Уваров, в соответствии с личными указаниями Николая I, ставил «умственное слияние врожденных начал с надлежащим перевесом русского», исходя из того, что «слияние политическое не может иметь другого начала, кроме слияния морального и умственного». Таким образом, отмечал Уваров, «первою обязанностью» Министерства народного просвещения «явилось полное и коренное преобразование всего существующего в том крае по учебной части: необходимость коснуться в одно время всех степеней народного воспитания проистекала из самого положения вещей» [201].

Еще в 1827 г. Николай I важнейшей задачей преобразования Полтавского женского института ставил «обрусение» губернии, «чтобы она не отставала в образовании от прочих областей». После Польского восстания 1830 г. правительство обратило особое внимание на воспитание женщин в западных губерниях и учредило здесь ряд женских учебных заведений, чтобы «распространить просвещение и русское образование на дворян этих губерний». До этого времени здесь существовало только одно женское учебное заведение, в котором преподавание велось на русском языке, – частный женский пансион в Могилеве, открытый в 1825 г. выпускницей Смольного института Савич.

В 1833 г. киевский генерал-губернатор В. В. Левашев запросил у императора разрешение на открытие в Киеве девичьего института для трех губерний Юго-Западного края – Киевской, Волынской и Подольской. «Ни в училищах этого края, ни в семействах, – писал генерал-губернатор, – никто не стремится к приобретению полезных для общества знаний, никто не заботится о нравственном себя усовершенствовании; одно только упражнение ума приятными искусствами составляет цель образования; от сего гражданские добродетели и государственные обязанности остаются в небрежении или затмеваются превратными понятиями». Все это, по мнению графа Левашева, вызывало острую необходимость всячески поощрять жителей края к воспитанию детей в общественных заведениях и «примерному в них образованию».

Еще более необходимым, чем воспитание юношей, генерал-губернатор считал «нравственное и сообразно пользе общественной умственное образование будущих матерей семейств», мотивируя это тем, что «владычество их над сердцами и умами мужей и детей своих все производит».

Мнение о необходимости сосредоточить в руках правительства женское образование в юго-западных губерниях высказал и попечитель Киевского учебного округа Е. Ф. фон Брадке. Докладывая о проведенной им ревизии учебных заведений этих губерний, он подчеркивал свое убеждение в том, что женщины в Западном крае имеют большую власть над молодежью.

Просьба генерал-губернатора, поддержанная попечителем округа, 14 ноября 1833 г. была удовлетворена высочайшим повелением изыскать способы устройства и средства содержания института в Киеве. В 1834 г. был утвержден его устав, а в 1838 г. состоялось открытие Киевского женского института, первой начальницей которого стала П. М. Нилова, племянница Г. Р. Державина [94, 2, с. 10—12].

В 1834 г. Николай I поручил министру народного просвещения графу С. С. Уварову разработать меры для воспитания женщин в западных губерниях в соответствии с видением и задачами правительства. Вскоре Уваров представил проект центрального женского института в Вильно, предназначенного для губерний Северо-Западного края, входящих в Белорусский учебный округ. Этот институт планировалось создать на тех же основаниях, что и институт в Киеве, который предназначался для губерний Юго-Западного края.

В предложенном Уваровым проекте устава Виленского института предусматривалась русская начальница, а ее помощница и одна из классных дам – уроженки западных губерний, римско-католического исповедания, «дабы и в религиозном отношении отклонить всякий повод к недоверчивости» институту. Николай I посмотрел на это жестче. Его резолюция на проекте устава гласила: «Нахожу удобнее поместить заведение сие в Белостоке, где дворец на сие могу отдать. Как начальнице, так и всем классным дамам быть непременно русскими, иначе цель не достигается». В 1837 г. Белостокский институт был открыт с целью «распространить вообще между дворянством западных губерний начала русской образованности» [94, кн. 3, с. 23].

Одновременно с Белостокским планировались такие же институты в Вильно и Ковно, но они так и не были созданы. Не состоялось и открытие института в Могилеве на базе упоминавшегося ранее частного женского пансиона. Казна скупилась на ассигнование крупных средств, местное же дворянство неохотно шло на сбор средств для учреждения правительственных женских учебных заведений с их явно русификаторским уклоном.

Вместе с тем правительство не оставляло своих забот об организации женского образования в Западном крае в нужном для него духе. Это объяснялось тем, что, как писал С. С. Уваров в записке 1835 г. о частных женских пансионах этого края, «последние события в губерниях, от Польши возвращенных, показали не один пример неприязненных против России порывов и между женским полом». Уваров предлагал следующие меры: распространить на западные губернии правительственный надзор за частным и домашним образованием, введенный в России в 1833– 1835 гг. (о чем речь пойдет далее); подвергнуть такому же надзору «в границах благовидного наблюдения» и воспитание девиц в женских монастырях Западного края; приступить к созданию в этом крае «образцовых пансионов» на базе частных женских пансионов и школ с выделением им пособия от казны. На этой записке Николай I написал: «Исполнить немедленно» [94, кн. 3, с. 212—213].

Сергей Семенович Уваров

В 1837 г. по повелению императора началось создание «образцовых пансионов» в Вильно, Витебске, Минске, Гродно, Белостоке, Киеве, Виннице, Житомире, Ровно и Каменец-Подольске с целью «восполнить недостаток учебных заведений для образования девиц в Западном крае». Каждому из них назначалось пособие от казны в 1,5 тыс. рублей в год. Содержательницами пансионов назначались русские, преимущественно бывшие воспитанницы институтов благородных девиц.

Три года спустя правительство приняло решение закрыть все монастырские училища в Западном крае, а затрачиваемые на них средства направить на устройство светских женских учебных заведений, подобных «образцовым пансионам». При этом подчеркивалось, что такие пансионы необходимо создавать не только и даже не столько для детей оппозиционно настроенных дворян, сколько «преимущественно для среднего и низшего класса общества». Для размещения этих пансионов разрешалось использовать здания закрываемых римско-католических монастырей.

Однако меры правительства по насаждению «русского» женского образования в Западном крае не дали ожидаемых результатов, что вынужден был признать С. С. Уваров под конец своего пребывания на министерском посту. Это признавали и попечители учебных округов, которые отмечали, что содержательницы пансионов смотрели на них как на частную собственность, а это весьма затрудняло проведение линии, необходимой правительству. Но в Западном крае правительственным намерениям в деле женского образования мешало не столько это обстоятельство, сколько ничтожно малое число самих женских учебных заведений, подконтрольных правительству. По сведениям попечителя Виленского учебного округа, в 1847 г. из 49 женских учебных заведений округа было лишь пять «образцовых пансионов». Иными словами, 4/5 населения, в том числе и все высшее дворянство, «остается при домашнем воспитании… , где, – как писал попечитель, – нет ничего русского ни по языку, ни по понятиям и чувствам» [94, кн. 3, с. 213].

Причины столь слабого распространения женских «образцовых пансионов» в Западном крае заключались не только в неприятии их местным дворянством. Они коренились и в самом способе насаждения данных учебных заведений. Хотя в этих губерниях создание частных пансионов и школ вроде бы поощрялось властью (в отличие от остальной территории империи, где оно всячески пресекалось), само это «поощрение» сводилось на нет целым рядом ограничительных условий. Так, желающие открыть пансион должны были дать подписку о том, что они будут использовать при обучении лишь дозволенные начальством учебные книги, что будут давать образование воспитанницам «с водворением в сердца их правил веры, преданности к престолу, любви к России; будут охранять их невинность как нравственную, так и физическую, и со всею прозорливостью наблюдать за преподаванием учителей». При этом учитель допускался к преподаванию только после специального испытания в Гродненской мужской гимназии, даже если он имел свидетельство на право преподавания от какой-либо другой гимназии. Последнее обстоятельство существенно ужесточало и без того суровый порядок отбора учителей, введенный составленными по инициативе С. С. Уварова Правилами для испытания учителей 1836 г.

Как уже было отмечено, в 1830-х гг. правительство предприняло по всей стране, за исключением Западного края, целый ряд карательных мер против частных учебных заведений и домашнего воспитания, которые вылились в широкомасштабные действия по огосударствлению образования. Правительство считало нужным спешить с этими мерами, говоря словами графа Уварова, «как по ходу политических происшествий, так и по направлению общественного мнения в большей части иностранных государств». Это иносказание расшифровывалось достаточно просто. Попытка огосударствления образования была реакцией на декабрьское восстание 1825 г. и питавшие его западные свободолюбивые идеи, а также на события, связанные с Польским восстанием 1830 г.

По мнению С. С. Уварова, система государственных школ представляла «главное орудие просвещения и нравственной жизни народа», предназначенное для того, чтобы подавить или поглотить и частные учебные заведения, и домашнее образование [153, с. 288—290]. Министерство народного просвещения, писал Уваров в записке императору, подытоживая в 1843 г. свою десятилетнюю деятельность на посту министра, «не могло упустить из виду великость вреда, который может производить учение, предоставленное произволу людей, которые или не обладают необходимыми познаниями и нравственными свойствами для дела столь великой важности, или не умеют и не хотят действовать в духе правительства и для целей им указываемых». Посему надлежало, подчеркивал министр, «включить и эту ветвь народного образования в общую систему, распространить и на нее усугубленный надзор свой, привесть ее в соответствие и связь с воспитанием общественным, доставив перевес отечественному образованию перед иноземным. Беспрерывное умножение частных заведений и прибывающих из чужих краев учителей и воспитателей сделали необходимым принять, наконец, особые меры осторожности».

Исходя из этих соображений, Уваров уже вскоре после того, как возглавил управление министерством, представил Николаю I доклад, в котором предлагал четыре основных направления ужесточения политики по отношению к частным школам: 1) «впредь до усмотрения особой надобности» остановить открытие частных пансионов в столицах; 2) в других городах разрешать их открытие лишь в том случае, если «не представляется другой возможности к образованию юношества в казенных учебных заведениях»; 3) разрешать устройство частных пансионов и школ лишь русским подданным; 4) установить за этими школами и пансионами особый строгий надзор. На этом докладе император начертал: «Совершенно согласен, и давно о сем помышлял» [19, с. 7]. Запрет на открытие частных учебных заведений просуществовал почти четверть века и был отменен Александром II только 17 января 1857 г., когда было «разрешено свободное открытие частных пансионов и школ без ограничения их числа» [261. Оп. 6. Д. 40в. Л. 4].

В том же 1833 г. Министерство народного просвещения поспешило учредить специальные должности инспекторов для надзора за частными учебными заведениями в столицах. Годом позже были запрещены пансионы для совместного обучения детей обоего пола. В 1835 г. было издано Положение о частных учебных заведениях. В рескрипте от 9 мая 1837 г. император обратил внимание министерства на объем преподавания в частных школах и предписал, «чтобы все частные пансионы, относительно круга их наук, разделены были на степени, сообразно общему училищ устройству, и чтобы в те из них, коих круг учения соответствует гимназиям, ни под каким видом не были допускаемы лица крепостного состояния».

По Положению о частных учебных заведениях 1835 г. все они по курсу обучения были приближены к соответствующим им казенным учебным заведениям. Мужские частные пансионы и школы подразделялись на три разряда, которые соответствовали гимназиям, уездным и приходским училищам. Женские частные учебные заведения трудно было в то время «подвести» под какой-либо разряд. Как отмечалось в отчете Министерства народного просвещения за 1834 г., женские частные пансионы, «которые по числу предметов и объему учения не представляют ощутительного различия и, следовательно, не могут подходить под упомянутое разделение, должны были обозначаться по их внутренним достоинствам, основательности учения, попечения о нравственности и физическом воспитании разрядами: отличных, хороших и посредственных». Подобное «качественное» разделение выглядело весьма абстрактным и искусственным.

Меры, принятые правительством по отношению к частным учебным заведениям с тем, чтобы воспитание в них «утверждено было на основных началах русской жизни: Православия, Самодержавия и Народности» [51, с. 241], и вместе с тем, чтобы оно было «слито воедино… с воспитанием в правительственных заведениях», по мнению Министерства народного просвещения, принесли свои результаты. Десять лет спустя после начала этих мер, в 1843 г. Уваров считал, что главная цель достигнута, поскольку, по его словам, «ныне частные училища и пансионы составляют малейшую частицу в средствах народного образования». В отчете за 1844 г. министр с гордостью заявлял: «Под живительным влиянием сокровенной силы учебные заведения Министерства, поглотив невозвратно почти все воспитание частное, привлекают все более ищущих образования; во все слои общества проникает эта потребность» [ЖМНП, 1845, № 46, с. 27; выделено нами. – Авт.].

Надо сказать, что Уваров в процитированном отчете явно преувеличивал свои достижения, выдавая желаемое за действительное. Уже через несколько месяцев после его отставки новый министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов в отчете за 1849 г. указывал, что из 2142 учебных заведений во всей империи частные школы и пансионы составляли 559, т. е. почти четверть [153, с. 294]. Вместе с тем нельзя не отметить, что указанные правительственные меры привели к тому, что в России второй четверти XIX в. значительно замедлился рост частных учебных заведений, в том числе и женских. В 1853 г., по данным видного деятеля российского образования А. С. Воронова, впоследствии автора одного из наиболее прогрессивных проектов развития женских учебных заведений, число частных пансионов первых двух разрядов едва доходило до ста по всей империи. Основная же часть женских пансионов ограничивалась элементарным курсом обучения, «так как средства для высшего женского образования» были «недостаточны и в столицах» [51, с. 286].

Сложнее, чем с частным образованием, обстояло дело с вмешательством николаевского правительства в домашнее образование. К сожалению, такое крупное явление образовательной жизни дореволюционной России, как домашнее обучение и воспитание, до настоящего времени еще не стало предметом самостоятельного исследования. Не преследуя цели восполнить этот пробел, остановимся лишь на тех мерах, которые предпринимало правительство в данном направлении во второй четверти XIX столетия и которые представляют собой поистине уникальное явление в истории образования. По существу они были едва ли не самой радикальной попыткой абсолютистского режима «взломать» внутренний мир семейного воспитания, подчинить его государственному влиянию, попыткой очистить это воспитание от всего, что могло бы посеять зерна вольнолюбия и свободомыслия.

В сравнении с частным образованием, писал С. С. Уваров, «еще неуловимее, еще недоступнее было для Министерства воспитание, совершаемое в домах и укрывающееся от непосредственного влияния правительства за святыней семейного крова и родительской власти. Министерству оставались тут средства косвенные». Такими средствами Уваров считал: привлечение к делу домашнего образования преимущественно людей русских; введение специальных испытаний для лиц, желающих заниматься обучением и воспитанием на дому; предоставление домашним наставникам и учителям прав и преимуществ государственной службы; точное и строгое определение их обязанностей и ответственности.

Первым шагом в направлении подчинения домашнего образования надзору правительства стал Высочайший указ Сенату 25 марта 1834 г., в котором Николай I провозглашал: «При умножении всех средств, для публичного воспитания необходимых, считаем за благо обратить внимание и на домашнее воспитание. Во всей империи строго воспрещается принимать в дома дворян, чиновников и купцов иностранцев обоего пола, не получивших аттестатов от русских университетов, учителями, наставниками или гувернерского звания, не имеющих свидетельства о нравственности и поведении… Если это будет нарушено, то ответственность будет падать даже на лицо родителя, принявшего в свой дом иностранца без аттестата».

Спустя три месяца, 1 июля 1834 г., было утверждено разработанное Уваровым, под непосредственным руководством Николая I, Положение о домашних наставниках и учителях. В нем впервые в истории отечественного просвещения указывалось, что воспитание, «где бы оно совершаемо ни было, в общественном ли заведении или под родительским кровом, если только, следуя данному направлению, стремится к единому началу, равно составляет неразрывное целое, одно великое Государственное дело, близкое к сердцу всех, важное в глазах правительства».

Положением учреждались звания домашних наставников и учителей с целью, во-первых, «обеспечения родителей в избрании благонадежных их детям руководителей и для содействия видам правительства» [27, т. 2, ч. 1, с. 784—785] и, во-вторых, чтобы «навсегда утвердить связь домашнего воспитания с публичным». «Таким образом, – писал Уваров в своем отчете за 1834 г., – в недра наших семейств призываются благонадежные, уполномоченные от правительства образователи с значительными преимуществами (считаются на государственной службе) и с соразмерною ответственностью».

Новое Положение министр расценивал как органический для российской жизни закон, «приспособленный к вере, нравам и обычаям нашим… учреждение, не заимствованное из чуждых нам законодательств, но созданное, так сказать, в духе России по размеру настоящих требований, по уважению имеющихся способов… Смею думать, – замечал Уваров, – что изданием Положения разрешена, по крайней мере, задача, не перестававшая со времени императрицы Елизаветы Петровны озабочивать попечительную предусмотрительность русских государей».

Здесь Уваров оставался верным себе. Вводимое Положение о домашних наставниках и учителях решало поставленные перед ним охранительные задачи не столько «в духе России», сколько в духе закладываемых традиций российского самодержавного государства. Впрочем, для официальной охранительной идеологии слова (понятия) «Россия» и «самодержавие» всегда были синонимами.

В соответствии с Положением о домашних наставниках и учителях 1834 г. все поступающие в частные дома «для нравственного воспитания детей» обязывались приобрести звание домашнего наставника или домашнего учителя. На эти звания могли претендовать только «лица свободного состояния», христианского исповедания, русские подданные, «известные со стороны нравственных качеств». Иностранные подданные допускались к педагогической деятельности по рекомендациям русских миссий за границей, но не пользовались правами и преимуществами, которые предоставлялись званиями домашних наставников и учителей. В марте 1848 г. в связи с революционными событиями в Европе С. С. Уваров предложил вовсе прекратить приезд в Россию иностранцев с целью обучения детей, имея в виду «настоящие смутные происшествия за границей и вредное направление умов». Вскоре это предложение было закреплено высочайшим повелением [153, с. 294].

Домашние наставники и учителя числились на действительной государственной службе, получали классные чины, начиная с 14-го класса, награды, медали и ордена и пользовались правом на пенсию. Домашние наставницы или учительницы имели право только на пенсию. Все они обязаны были ежегодно представлять директору училищ губернии отчет о своих занятиях и свидетельства о поведении от уездных предводителей дворянства и лиц, в доме которых они обучали детей.

Звание домашнего наставника присваивалось только лицам, закончившим высшие учебные заведения, а звание домашнего учителя или учительницы – после особого испытания в университете, лицее или гимназии. Испытуемые должны были доказать, «что они имеют не только общие, необходимые для начального обучения, но также и подробные и основательные сведения в тех предметах, которые они преподавать намерены» [27, т. 2, ч. 1, с. 785– 790].

Выпускницы женских учебных заведений, состоящие под покровительством императрицы, получали звание домашних учительниц без особого испытания, а только на основании свидетельств, выданных заведениями, где они получили образование. «Все же прочие лица должны подвергаться особому испытанию для получения звания домашней учительницы» [261. Оп. 6. Д. 40в. Л. 4].

Позднее по Уставу женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии 1855 г. «воспитанницы, кончившие полный курс учения в заведениях I разряда», получали, «не подвергаясь особому испытанию, свидетельство на звание домашних наставниц, а в заведениях II разряда – на звание домашних учительниц тех предметов, в коих оказали хорошие успехи» [32, § 134, с. 41].

Положение о домашних наставниках и учителях 1834 г. имело как позитивный, так и негативный характер. С одной стороны, оно, если говорить современным языком, стабилизировало социальное положение учителей, занимающихся домашним образованием, делало это положение в меру обеспеченным, устойчивым. С другой стороны, оно давало в руки власти мощные политические и образовательные средства для вмешательства в семейное воспитание и домашнее образование, в значительной мере огосударствляя последнее, осуществляя над ним жесткий правительственный надзор.

Для рассматриваемой нами темы данное Положение представляет интерес и с другой точки зрения. По существу, это был первый в России законодательный акт, конституировавший, легализовавший женский педагогический труд, способствовавший его дальнейшему развитию и распространению.

Со времени издания этого Положения впервые стали собирать сведения о числе домашних наставников, учителей и учительниц. Как свидетельствуют отчеты, публиковавшиеся в «Журнале Министерства народного просвещения», уже в первые годы после издания Положения число домашних учительниц постоянно превышало количество домашних наставников и учителей. В 1838 г. первых было 110, последних – 108; в 1839 г. – 136 и 119; в 1840 г. – 149 и 118; в 1841 г. – 156 и 124; в 1842 г. – 198 и 162 соответственно. В 1846 г. их число почти сравнялось: 257 учительниц и 266 наставников и учителей. Но среди общего числа лиц, занимавшихся начальным обучением грамоте и арифметике, количество женщин и в 1846 г. сохраняло перевес – 635 против 485 [ЖМНП, 1847, № 6]. Так постепенно разрастался и набирал силу женский труд на поприще образования.

 

РЕФОРМИРОВАНИЕ ЖЕНСКИХ ИНСТИТУТОВ В 1840-х гг.

В 1840 – начале 1850-х гг. правительство предприняло новое реформирование женских учебных заведений, которое, по духу и букве, фактически завершало реформирование этих заведений, начатое императрицей Марией Федоровной на пороге XIX столетия. В этом процессе условно можно выделить два этапа, рубежом между которыми стали 1848—1849 гг. – время европейских революций. Первый этап – 1840-е гг. – был вялотекущим, организационно-подготовительным, с акцентом на мерах управленческого характера, на изучении положения дел в женском образовании и на начале пересмотра учебных программ женских школ. На втором этапе – первая половина 1850-х гг. – были разработаны и приняты основополагающие документы для женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии, многие из которых (в частности Устав этих заведений 1855 г.) сохранят свою силу вплоть до падения самодержавия.

Уже сразу после смерти своей матери императрицы Марии Федоровны Николай I указом от 26 октября 1828 г. принял состоявшие в ее ведении женские учебные заведения под свое «непосредственное и особое покровительство», а вскоре для управления ими создал особую канцелярию, которую наименовал «IV отделением Нашей Собственной Канцелярии». Позднее, в 1854 г., в состав этого отделения будут включены «благотворительные и учебные заведения, состоящие под непосредственным государыни императрицы покровительством», и на его базе будет создано особое ведомство, которое получит наименование Ведомства учреждений императрицы Марии и просуществует до 1917 г. [24, с. 197—204].

Постепенное разрастание женских учебных заведений, а также необходимость реализации излюбленной идеи Николая I о введении единообразия, унификации в школьном деле в данном случае потребовали не просто изменений в уставах, укладе и программах женских институтов, а серьезных организационно-управленческих перемен. Иными словами, в начале 1840-х гг. явно назревала реформа управления женскими учебными заведениями, которая неизбежно влекла за собой и их содержательную реформу. Уже в 1844 г. были созданы Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений, Главный совет женских учебных заведений, Учебный комитет при IV отделении Собственной Его Императорского Величества (СЕИВ) канцелярии и составлено «под личными указаниями его императорского величества Положение об управлении женскими учебными заведениями». Образцом для всех этих правительственных акций стали соответствующие структуры и положения, существовавшие в ведомстве военных учебных заведений. В итоге все названные мероприятия, по словам официальной историографии, «образовали собою своего рода министерство просвещения для женского пола», созданное к тому же по военному образцу [24, с. 65, 98; выделено нами. – Авт.].

До середины 1860-х гг. это «женское» министерство просвещения было главенствующим в женском образовании и практически полностью определяло правительственную политику в данной сфере. С началом же создания и развития женских гимназий вне Ведомства учреждений императрицы Марии оно явно сдает свои командные позиции и отходит на второй план, уступая место Министерству народного просвещения. Тогда же, в 1860-х гг., с развитием епархиальных училищ дуальное управление женским образованием в России становится тройственным – к двум названным ведомствам, занимавшимся женским образованием, присоединяется Святейший синод и местные органы епархиального управления. Это тройственное управление – противоборство в женском образовании – сохранится до 1917 г.

Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений, созданный под председательством принца П. Г. Ольденбургского, получил довольно жесткие и однозначные указания Николая I. 10 мая 1844 г. Комитету было поручено изыскать способы точного соответствия учебной части женских институтов главной цели женского воспитания – «образованию добрых жен и полезных матерей семейств», «дабы с образованием, в надлежащей мере, ума и сердца, воспитанницы могли приготовляться к будущему важному их назначению». При этом император подчеркивал, что «образование сие, свыше состояния учащихся, не всегда для них полезно, а иногда обращается им во вред… В сих видах» Комитету поручалось пересмотреть уставы женских учебных заведений, чтобы «программы преподаваемых в них предметов и учебная в них часть, особенно в институтах губернских, были более соразмеряемы с состоянием учащихся, а сии последние более приготовлялись к будущему их назначению» [24, с. 65—66].

С руководства Комитетом по пересмотру уставов женских учебных заведений началась 37-летняя обширная и многотрудная деятельность принца П. Г. Ольденбургского на поприще женского образования в России. Эта деятельность до настоящего времени остается фактически неизвестной (равно как и многие другие его просветительские начинания, например создание им на свои средства лучшего отечественного высшего юридического учебного заведения – Училища правоведения в С. – Петербурге). Между тем с его именем теснейше связаны все изменения в жизни женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии, которыми он руководил до своей смерти в 1881 г., в том числе и реформы этих заведений, предпринятые в конце 1850—начале 1860-х гг. К. Д. Ушинским и Н. А. Вышнеградским [68].

Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений смотрел на цели и задачи этих заведений более широко и гибко, чем их державный попечитель. Указанную императором и процитированную ранее их главную цель Комитет считал безусловно «общею для всякого воспитания девиц – и домашнего, и общественного», но пути, ведущие к этой цели, по его мнению, «должны быть различны, смотря по месту, которое девица готовится занять в обществе». Причем это «место» Комитет не связывал однозначно с изначальным социальным положением воспитанницы, поскольку считал, что «нет возможности положить такие границы, которые позволяли бы соразмерять образование каждой воспитанницы с будущим ее назначением, тем более что оно не может быть твердо и положительно определено, завися преимущественно от замужества и положения мужа».

По мнению Комитета, которое также расходилось с высочайшими установками, «образование свыше состояния» отнюдь не всегда вредно. Оно бывает и полезно, ибо служит источником благосостояния воспитанниц, «доставляя им во всех переменах судьбы верный способ к существованию или обращая на них, как на благовоспитанных девиц, внимание умеющих ценить сии достоинства мужей». Как видим, Комитет в своих рассуждениях выходил за общепринятые сословные ограничения образования и рассматривал его, говоря современным языком, как одно из средств социальной мобильности. Правда, основной «пружиной» этой мобильности признавался не столько самостоятельный женский труд, сколько все то же «удачное» замужество.

Еще одной отличительной чертой взглядов Комитета было то, что он высоко оценивал семейное воспитание, особенно для женщин. Признавая, что «в России общественное воспитание необходимо», Комитет тем не менее отмечал: для женского пола, «назначенного самою природою для семейной жизни… семейное воспитание есть лучшее приготовление» [94, кн. 4, с. 41—42]. Спустя полтора десятилетия именно эта точка зрения получит преобладающее влияние в деле развития женского образования в России, в том числе и в самом Ведомстве учреждений императрицы Марии. Усилиями Н. А. Вышнеградского здесь будет создан новый тип открытого женского учебного заведения, тесно связанного с семьей.

По-новому Комитет посмотрел и на значение женского образования для самой семьи. Трансформируя взгляды И. И. Бецкого о влиянии правильно направленного воспитания на смягчение нравов общества, Комитет вновь восстанавливал перед женским образованием эту цель, но локализовывал ее семейными рамками. То есть ставил задачу путем распространения женского образования смягчать и облагораживать нравы, устои семьи и одновременно оказывать ей помощь в воспитании детей.

Все эти либеральные веяния во взглядах Комитета, получившие позже, с конца 1850-х гг., принципиально новое звучание и широчайшее распространение в России, тогда – в середине 1840-х гг. – оставались лишь теоретическими рассуждениями. На практике же Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений не вышел или не смог выйти за рамки узко сословной политики в сфере женского образования (как и образования в целом) и закрытого, оторванного от семьи характера женских учебных заведений Мариинского ведомства.

Спустя шесть месяцев после начала работы, 20 января 1845 г., Комитет представил на высочайшее утверждение проект разделения женских учебных заведений Мариинского ведомства на четыре разряда, «сообразно с званием и происхождением воспитанниц». Для каждого разряда была составлена «особая программа учебного курса соответственно особому назначению воспитывающихся в нем девиц» [24, с. 66].

В I разряд входили наиболее элитные женские учебные заведения, причем по степени «элитности» он делился на два отделения. В первое отделение I разряда женских учебных заведений Комитет выделил Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт) «как высшее в своем роде заведение», предназначенное для дочерей высшего дворянства. Учебная программа этого заведения была наиболее обширной, однако и она не выходила, как отмечал Комитет, «за пределы познаний женского пола».

Во второе отделение женских учебных заведений I разряда, с несколько сокращенной учебной программой, но «приноровленной к тому, чтобы воспитанницы получали приличное дворянству образование», входили: петербургское и московское училища ордена Св. Екатерины, Патриотический, Харьковский, Одесский, Полтавский, Казанский, Киевский, Белостокский, Закавказский, Александрийский в Тамбове и Александрийский в Новой Александрии институты.

Ко II разряду женских учебных заведений, программа которого была значительно сокращена в сравнении с I разрядом, «в том предположении, что из заведений сего разряда дети возвращаются в семейства с ограниченными средствами к существованию, а потому для них оставлено более времени на изучение искусств и рукоделий», были отнесены: Павловский институт, петербургское и московское Александровские училища, Петербургский, Московский и Симбирский дома трудолюбия (позже переименованные в Елизаветинские училища), Астраханский и Керченский институты, а также Девичий институт Восточной Сибири в Иркутске.

В женских учебных заведениях III разряда преподавались лишь предметы, «необходимые для бедных детей»; занятия сосредоточивались главным образом на «рукоделиях» как основном «средстве будущего назначения воспитанниц». В данный разряд входили Александрийский сиротский дом, солдатское отделение Павловского института, два училища солдатских дочерей полков лейб-гвардии, Одесское городское училище, Киевское училище для бедных девиц графини Левашевой, Николаевское и Севастопольское училища для дочерей нижних чинов черноморского флота, Оренбургское девичье училище, Иркутский сиротский дом, женские школы Патриотического и Человеколюбивого обществ в С. – Петербурге и Москве, Кронштадтский сиротский дом и отделение для воспитания бедных девиц при Демидовском доме призрения трудящихся.

IV разряд составляли специальные женские учебные заведения: сиротские институты Воспитательного дома в С. – Петербурге и Москве, Александрийский сиротский институт, Петербургское и Московское повивальные училища и др. [24, с. 66—69].

Как видим, абстрактная «качественная» типология женских учебных заведений, которую предложил министр народного просвещения С. С. Уваров в 1834 г. применительно к частным женским пансионам и школам – «отличные, хорошие и посредственные», спустя десять лет в Мариинском ведомстве была заменена конкретной и жесткой классификацией их по сословному принципу и материальному положению воспитанниц. Этим было доведено до строгого логического конца дело сословного различения женских школ, начатое еще императрицей Марией Федоровной. Импульсивно создаваемая ею своеобразная сословная россыпь женских учебных заведений теперь четко выстраивалась в сословные шеренги и колонны – разряды. При этом в каждом разряде устанавливались, как уже отмечалось, свой учебный курс, свои программы, своя таблица учебных часов (табл. 2).

Таблица 2. Количество учебных часов в женских учебных заведениях Мариинского ведомства (недельная нагрузка)

Как видим, для занятий «науками и языками» было отведено в женских учебных заведениях I разряда – 28,5 часов в неделю, II разряда – 25,5 и III – 16,5 часов; для занятий искусствами, рукоделием и хозяйством – соответственно 7,5, 10,5 и 19,5 часов в неделю [24, примеч. 2].

Одновременно был продолжен курс и на унификацию женских учебных заведений, намеченный Николаем I еще в 1827 г. в ходе пересмотра положений о Патриотическом и Полтавском женских институтах. В заведениях I и II разрядов устанавливался тот же возраст приема, что и в названных институтах, – 10—12 лет и шестигодичный срок обучения. (Исключение составляли Воспитательное общество благородных девиц – срок обучения девять лет и Павловский институт – семь лет.)

Для поступления в учебные заведения I разряда требовалось знание важнейших молитв и заповедей, умение читать и писать по-русски, знакомство с «нумерацией или счислением», т. е. знание полного курса начального обучения, который «проходился» преимущественно на дому. В подтверждение этого необходимо было представить свидетельства, подписанные священниками, директорами гимназий или уездными учителями.

Кроме рассмотренного разделения женских школ на разряды и, соответственно, определения учебного курса в каждом из них, Комитет по пересмотру уставов женских учебных заведений озаботился и постановкой в них нравственного и физического воспитания. Убедившись, что оно в достаточной мере «единообразно» и что практически во всех уставах начальствующим лицам предписывалось «насаждать в юных сердцах вверенных попечению их воспитанниц христианское благочестие, кротость, повиновение, любовь к учению, трудам и порядку», Комитет признал необходимым усилить в некоторых из заведений занятия домашним хозяйством и установить за правило «удалять всякий ложный блеск, который может дать воспитанницам неправильные понятия об их будущем назначении» [24, с.75]. Таким образом, и в плане нравственного воспитания доминировали те же сословно-прикладные соображения.

Вторым существенным шагом реорганизации управления женским образованием в Мариинском ведомстве было создание в том же 1844 г. Главного совета женских учебных заведений «на тех же основаниях, на каких за год перед тем был утвержден Совет о военно-учебных заведениях».

Мы уже обращали внимание на военно-наступательную (или военно-оборонительную, военно-охранную) лексику многих верховных образователей: «просвещение – охрана царства» (Н. М. Аничков), «поприще генерального сражения» (С. С. Уваров) и др. В николаевскую эпоху не менее показательны и многозначительны параллели и сходства женских и военно-учебных заведений, а подчас и прямые заимствования первых у вторых, что особо поощрялось самодержцем. Помимо рассматриваемого Главного совета женских учебных заведений, который создавался, как указывал Николай I, в точности по образу и подобию аналогичной управленческой структуры в военном ведомстве, «бригадный император» (как его называл А. И. Герцен) считал «очень полезным», чтобы эти заведения заимствовали у военных и учебные программы, учебные руководства «применительно к характеру учреждений императрицы Марии» [24, с. 176].

Внутреннее сходство и даже родство закрытых женских и военно-учебных заведений сказывалось и на самом духе женских институтов, который напоминал дух казармы. Во многих воспоминаниях их воспитанниц отмечалось: с первых же дней поступления в институт начиналась «нравственная и умственная муштровка личности»; начальницы и воспитанницы находились всегда в состоянии «как бы вооруженного мира»; «поцеловать классную даму было таким же нарушением дисциплины, как солдату потрепать по плечу офицера»; в институтах господствовали «вечный страх», «автоматическая выправка, мертвящая, форменная обстановка», «чинность, безгласие, наружная добропорядочность и повиновение во что бы то ни стало»; главным было стремление «скорее стереть» индивидуальность «и привести все в одну общую форму». «Все это, при полном разобщении воспитанниц с внешним миром, создавало им такую обстановку, при которой их личность мало-помалу стиралась» [216, 218, 219, 222 и др.].

Естественно, что такая система институтского воспитания, по словам известной писательницы Н. С. Кохановской, «отрешенная от всякой жизненности» [221], вызывала уже в конце 1840 – начале 1850-х гг. серьезное общественное недовольство. Но возвратимся, однако, к Главному совету женских учебных заведений, организация которого по военному образцу, по замыслу Николая I, вела к упразднению местных советов при институтах и вводила в управление ими чисто армейскую централизацию и единоначалие.

Этот ключевой момент в истории организации управления женскими учебными заведениями России представлял собой попытку сломать сложившуюся специфическую систему управления женской школой, которая в корне отличалась от характера управления школой мужской, тем более военно-учебными заведениями. Поэтому на нем следует остановиться особо.

Традиция создания советов женских учебных заведений была заложена Екатериной II при учреждении Воспитательного общества благородных девиц (Смольного института). В соответствии с Уставом этого общества, утвержденным императрицей 5 мая 1764 г., управление его делами возлагалось на особый совет попечителей, назначаемых самой Екатериной II из «четырех знатных особ, господ сенаторов или других именитых чинов». Первыми членами этого совета были И. И. Бецкой, сенатор граф П. И. Панин, сенатор князь П. Н. Трубецкой и секретарь императрицы С. М. Козьмин. Начальницей Воспитательного общества благородных девиц, которая по Уставу являлась главным полновластным лицом по управлению, надзору и по всем распоряжениям относительно воспитания, обучения и хозяйства, была назначена княжна А. С. Долгорукова.

Созданные по образцу Воспитательного общества благородных девиц при императрице Марии Федоровне другие женские институты также управлялись местными советами, которые представляли императрице доклады и донесения о всех нуждах и потребностях вверенных им заведений. Члены этих советов также утверждались императрицей, но из лиц существенно ниже рангом, чем члены совета Смольного института.

Особую роль местные советы приобретали при создании женских институтов в губерниях. Это обусловливалось главным образом двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что губернские институты, в отличие от столичных, открывались и содержались в значительной мере на местные средства. И во-вторых, необходимостью привлечения к ним внимания и заинтересованности местного дворянства и общества в целях развития «публичного» женского воспитания и опять же для обеспечения финансово-материальной базы деятельности институтов. Характерно, что в этих советах главную роль играли представители местной власти, а уже не начальница института, которая назначалась по выбору членов совета.

Модель создания и деятельность такого местного совета губернского института была впервые отработана при учреждении харьковским Обществом благотворения в 1812 г. женского института, организация которого, как уже подчеркивалось, была первой в России общественной инициативой в деле женского образования. Соответственно наиболее демократичным был здесь и местный совет института. Все его члены избирались Обществом благотворения, равно как и попечитель, и главная начальница института. Первому вверялись учебная и хозяйственная части, второй – «внутренние расположения».

По такому же образу создавались позднее местные советы и в других губернских женских институтах. Правда, выбор членов этих советов обусловливался тем, откуда поступали средства на содержание институтов – от дворянства, от городов или от купечества.

При создании первого при Николае Павловиче губернского института в Одессе в 1829 г. главное начальство над институтом вверялось новороссийскому генерал-губернатору князю М. С. Воронцову (который и составил проект устава этого института). Непосредственное же руководство заведением было возложено на совет под председательством одесского градоначальника. В совет входили: херсонский предводитель дворянства, одесский городской голова, три члена по избранию генерал-губернатора и инспектор института.

В губернских женских институтах, расположенных в местностях со значительным влиянием купечества, в составе советов был представлен и купеческий элемент. Так, созданный в 1835 г. Керченский институт состоял под началом новороссийского генерал-губернатора. В состав его совета входили: градоначальник Керчь-Еникополя – председатель, директриса института, определяемая генерал-губернатором, штатный смотритель керченского уездного училища, городской голова, члены совета от дворянства и купечества. Последние два члена совета избирались из своей среды на три года и должны были исполнять обязанности казначея и эконома.

Показательна трансформация состава совета Астраханского института, основанного в 1837 г. на средства местного купца Колпакова. В первое время ближайшее начальство над институтом вверялось директору астраханской гимназии, под председательством которого должен был состоять совет из купцов. Однако после неоднократных жалоб начальницы института, что ее педагогические воззрения «никак не могут гармонировать с понятиями купцов», устав института и состав его совета были изменены. По новому уставу 1848 г. председательство в совете возлагалось на астраханского военного губернатора; «непосредственно после него» шла начальница института; заведование учебной частью поручалось прежнему председателю совета – директору астраханской гимназии, а хозяйственной – члену от дворянства; от купечества должен был присутствовать городской голова.

Таким образом, при всем разнообразии составов местных советов женских институтов, при всем различии вариантов сочетания в них административного и общественного элементов, они по своему существу изначально представляли собой государственно-общественные органы управления женскими учебными заведениями, наделенные к тому же довольно широкими полномочиями не только в административно-хозяйственном, но и в учебно-воспитательном отношении. Эти органы не имели аналога в мужских, а тем более, повторим, в военно-учебных заведениях. И именно эти органы управления Николай I захотел не только огосударствить, но попросту упразднить, централизовав все рычаги управления женскими институтами в руках создаваемого им Главного совета по образцу такого же Совета военно-учебных заведений.

Дважды в 1844 г. статс-секретарь IV отделения СЕИВ канцелярии А. Л. Гофман подавал императору проекты создания Главного совета женских учебных заведений, в которых предлагал сохранить и их местные советы. И дважды Николай I отклонял эти проекты с резолюцией: «приступить к начертанию проекта Положения о Совете женских учебных заведений на тех же основаниях, на каких Положение о Совете военно-учебных заведений» [24, с. 79, 88]. Он требовал, чтобы все женские учебные заведения были непосредственно подчинены Главному совету и чтобы с его учреждением все местные советы как при столичных, так и при губернских институтах были упразднены. Однако в конечном итоге императора удалось-таки убедить (преимущественно экономическими доводами – институты содержались в основном на местные средства) сохранить местные советы женских институтов, хотя и в существенно урезанном виде.

В соответствии с Положением об управлении женскими учебными заведениями, утвержденным 1 января 1845 г. «в виде опыта на два года» (окончательно оно было утверждено в 1846 г.), создавался Главный совет женских учебных заведений, находящихся под покровительством императорской фамилии. Все дела по этим заведениям должны были через IV отделение СЕИВ канцелярии решаться Главным советом, которому присваивалась «власть совещательная, наблюдательная и распорядительная». Совет представлял доклады императору и императрице «по всем частям воспитания и хозяйства, где замечено будет отступление от установленного по заведениям порядка и от существующих законоположений». Кроме того, ему вменялось в обязанность «пещись об устранении в преподавании наук таких предметов, которые не сообразны будущим назначениям воспитанниц и служат более к удовлетворению одного тщеславия». Последнее указание было повторено и в инструкции об общих обязанностях институтского управления 1846 г. [11].

Таким образом, основные задачи Главного совета женских учебных заведений состояли, во-первых, во введении единообразия в деятельность этих заведений и в пресечении всяческих отступлений от этого единообразия «по всем частям воспитания и хозяйства» и, во-вторых, в обеспечении всеми мерами строгой сословности в женском образовании, в том числе и мерами охранительно-педагогическими.

Состав Главного совета утверждался императрицей. В него, помимо других сановных особ, непременно входили по должности министр народного просвещения С. С. Уваров и начальник Главного штаба военно-учебных заведений Я. И. Ростовцев. Руководство советом и ближайший надзор за женскими учебными заведениями император возложил на принца П. Г. Ольденбургского, заметив, что принц в этом деле «заменяет его самого» [68, с. 92].

Положение об управлении женскими учебными заведениями сохраняло местные советы женских институтов, члены которых также утверждались императрицей. В губернских институтах советы должны были состоять под председательством генерал-губернатора, «дабы заведение всегда пользовалось покровительством главного местного начальника». Членами совета по учебной части назначались попечители учебных округов или директора училищ Министерства народного просвещения. Кроме того, император разрешил оставить членами советов губернских предводителей дворянства «как бы посредниками между институтом и дворянством, от которого заведения большей частью получают пособия» (ранее в совете некоторых институтов участвовали от дворянства два члена и два кандидата в члены совета). Эти правила не были распространены на два института в национальных районах – Закавказский и Александрийский в Пулавах и на два института в местностях с преобладанием купечества – в Астрахани и Восточной Сибири [24, с. 80—88].

Принц Петр Георгиевич Ольденбургский

В итоге местные советы женских институтов удалось сохранить, но волей императора они были превращены из государственно-общественных органов в чисто государственные. Такое положение советов женских учебных заведений просуществовало до конца 1850-х гг. С началом создания открытых всесословных женских гимназий учреждаемые при них попечительные советы вновь обрели государственно-общественный характер и стали серьезной движущей силой развития женского образования.

Попечительные советы создаваемых с 1860-х гг. женских гимназий были наделены широкими полномочиями как по хозяйственной, так и по учебно-воспитательной части, чего не имели аналогичные советы мужских учебных заведений. Не случайно во множестве земских ходатайств второй половины XIX в. ставился вопрос о предоставлении попечительным советам мужских гимназий и реальных училищ таких же прав, как и в женских учебных заведениях.

Мы столь подробно остановились на истоках создания местных советов женских учебных заведений по двум причинам. Во-первых, потому, что они сыграли принципиальную роль в истории российского женского образования и стали существенным фактором его развития. И во-вторых, потому, что эти советы явились первыми в России государственно-общественными органами управления образованием. Собственно, и сами женские учебные заведения XIX столетия, начиная с губернских институтов 1830—1840-х гг., которые содержались преимущественно на местные и общественные средства, были в числе первых ласточек формирования государственно-общественного сектора российского образования. Во второй половине XIX в. такой же характер, помимо женской школы, обретут в России начальное народное, профессиональное, внешкольное и дошкольное образование.

Третьим шагом реформирования управления женскими институтами стало учреждение 30 декабря 1844 г. центрального органа заведования их учебной частью – Учебного комитета при IV отделении СЕИВ канцелярии – также по образцу незадолго перед тем созданного аналогичного комитета при военно-учебных заведениях.

На Учебный комитет, в который по должности входили министр народного просвещения С. С. Уваров и глава военно-учебных заведений Я. И. Ростовцев, были возложены задачи общего наблюдения за ходом обучения в женских учебных заведениях Мариинского ведомства, детальной разработки их учебного плана и программ по всем учебным предметам, определения «объема и методы» преподавания, отбора необходимых учебников и учебных руководств. При разработке программ комитет, по предложению Я. И. Ростовцева, ориентировался на программы военно-учебных заведений, полагая, что «они могут служить пособием к составлению подробных учебных планов наук и языков в женских учебных заведениях» [24, с. 73].

Работа данного комитета разворачивалась крайне медленно и складывалась весьма неудачно. Разработка программ и их рассмотрение в комитете растянулись почти на пять лет. Первый их вариант был предложен членам Главного совета женских учебных заведений в 1848 г., а окончательный – только в 1851 г. Но между этими двумя датами и в образовательной, и во внутренней политике правительства в целом лежал Рубикон, прочерченный революционными событиями в Европе 1848—1849 гг., которые вызвали резкое ужесточение курса самодержавия во всех сферах российской жизни. В отечественной истории начался один из наиболее реакционных периодов, названный известным историком русского освободительного движения М. К. Лемке «мрачным семилетием».

Как отмечал официальный историограф Министерства народного просвещения С.В. Рождественский, в этот период «мысль, что свободное развитие научного образования и литературы опасно в политическом отношении, снова… должна была стать руководящим мотивом политики министерства». Граф Уваров был отправлен в отставку. «Удрученный европейскими событиями, с 1848 г. направившимися к разрушению того политического порядка, на страже которого стояла Россия, император Николай Павлович, назначая в 1850 г. нового министра, напутствовал его словами: «Закон Божий есть единственно твердое основание всякому полезному учению»» [153, с. 226].

В том же году был образован особый Комитет для пересмотра постановлений и учреждений по части Министерства народного просвещения. Как отмечал академик А. В. Никитенко, «под министерство подкапывались со всех сторон». Оно «сделалось какою-то сомнительною отраслью государственного управления, а представитель его, министр, скорее ответное лицо перед допросами, чем государственный чиновник» [225, Т. 1, с. 369].

Так обернулась против С. С. Уварова сформированная им же доктрина «охранительного просвещения», в соответствии с которой, как уже отмечалось, просвещение, образование выступали в глазах самодержавного правительства ведущей силой общественных преобразований и пересоздания самого общества. Оборотной стороной этой доктрины, которая и ударила по Уварову (как в 1866 г. ударила и по реформатору образования министру А. В. Головнину), была та ответственность за «ложное направление умов», за «общественное расстройство», которую самодержавие, начиная с Николая I, возлагало опять же на образование.

В 1849—1852 гг. была предпринята новая контрреформа мужской средней школы. Двумя основными ее направлениями стали: борьба против классического образования как основы содержания образования в мужской средней школе и еще большее ужесточение сословного курса в образовательной политике.

По словам С. В. Рождественского, «классическому образованию стали приписывать способность создавать «обманы воображения», отрезвить от которых могло только реальное образование» [153, с. 276]. На классицизм возлагалась ответственность за распространение идеалов античности. Задача охранения в мужской средней школе была возложена на изучение лояльных российских законов и, как тогда казалось, лояльных естественнонаучных знаний [130, с. 106—109]. Что же касается ужесточения сословного курса в образовании, то новая реформа, как писал С. В. Рождественский, должна была «содействовать стремлению правительства остановить прилив в гимназии и университеты людей низших классов» [153, с. 277].

Труды Учебного комитета при IV отделении СЕИВ канцелярии по разработке учебных программ для женских институтов Мариинского ведомства попали в те же политические жернова. В 1851 г. Главный совет женских учебных заведений признал их неудовлетворительными и решил заново начать «составление программ», предпослав им предварительно «начертание» общих начал воспитания и обучения в женских учебных заведениях.

В том же году были утверждены новые правила приема в женские институты, резко ужесточившие сословные и имущественные ограничения доступа в женские учебные заведения. При подготовке этих правил Николай I дал строгое указание, чтобы воспитание и обучение в этих заведениях было «сколь можно приноровлено» к будущему назначению воспитанниц, «согласно со званием, состоянием и образованием родителей» [24, с. 144]. Император счел неудобным и ненужным принимать в институты дочерей таких родителей, которые «не имеют способов устроить их сообразно с полученным ими воспитанием, от чего девицы сии не только лишаются возможности пользоваться приличным содержанием, но по несоответственности семейного и общественного положения их со степенью предоставленного им образования, впоследствии почти всегда теряют плоды последнего, при недостатке средств к сохранению и дальнейшему развитию своих познаний» [94, кн. 4, с. 49—50].

Образцом для «начертания» общих начал воспитания и обучения в женских институтах, по сложившейся традиции, были взяты аналогичные документы военного ведомства, а именно составленное Я. И. Ростовцевым «Наставление для образования воспитанников военно-учебных заведений», которое было одобрено Николаем I в 1848 г.

Как отмечал в своих воспоминаниях А. Д. Галахов, в этом наставлении «заметно отразилось влияние внешних политических событий на понятия и взгляды правительственных лиц, особенно тех, которые заведовали образованием юношества. Эти понятия, будучи перенесены в область педагогики, не имевшей с ними ничего общего, могли потребовать такого изложения науки, которое очутилось бы в явном противоречии с действительными ее фактами, с истинною ее сущностью». Так, по словам Галахова, Грановский открыто говорил, что по инструкции преподавания истории, составленной на основе «Наставления» Ростовцева, нет возможности ни изучать историю, ни писать для этого руководства. «Учение отрицало бы современное значение и достоинство исторического знания» [222, с. 136].

Такой же заложницей политики во многом стала педагогика. В «Наставлении для образования воспитанниц женских учебных заведений», составленном принцем П. Г. Ольденбургским в параллель «Наставлению» Ростовцева и утвержденном императрицей Александрой Федоровной 27 февраля 1852 г., отчетливо видны следы своего времени, причудливое переплетение махрово-реакционных политических взглядов, соответствующих им постулатов официальной педагогики и некоторых весьма передовых, перспективных педагогических и дидактических идей, которые получат широкое развитие в последующее десятилетие.

В основу определения цели женского образования в «Наставлении» было положено сказанное императором при создании в 1844 г. Комитета по пересмотру уставов женских учебных заведений: «…образование добрых жен и полезных матерей семейств есть главная цель сих заведений». Однако при расшифровке этого общего тезиса «Наставление» существенно расширяло цели женского образования в двух направлениях. Отмечалось, что, во-первых, «воспитанница учится сама для себя как будущий член общества» и, во-вторых, что «она учится для того, чтобы впоследствии могла стать наставницею детей своих или тех, которых она призвана будет обучать».

В этих словах примечательны не только педагогическая ориентация женского образования, позднее получившая широкое развитие, но, что еще важнее, и попытка взглянуть на женщину вне рамок семейного круга, как на будущего члена общества. И как бы убоявшись этой попытки, «Наставление» уже через несколько строк подчеркивает, что главное назначение женщины – семья, что «женщина как создание нежное, назначенное природою быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением обязанностей семейных она упрочит свое счастие и приобретет любовь и уважение как в кругу семейном, так и вне оного» [24, примеч. 6, с. 16].

Особый интерес в «Наставлении» представляют общепедагогические и дидактические правила организации учебно-воспитательного процесса в женской школе. Здесь педагогика, находясь, по сути, в своей собственной среде, почти выходит из поля тяготения политики. Здесь слышны лишь некоторые отголоски регламентационной официальной педагогики. Но в целом превалируют новые, передовые педагогические веяния, получившие широкое развитие в 1860-х гг. и во многом сохраняющие актуальное звучание и сегодня.

Вот эти правила.

«1. Избегать всего, что могло бы оскорблять скромность пола и возраста и что было бы противно понятию о нравственности.

2. Не увлекаться умозрительными теориями, а применяться к возрасту и понятиям девиц, излагая все преподаваемое кратко, ясно и занимательно.

3. Развивать у воспитанниц более силы нравственные и умственные, чем обременять одну память излишними подробностями.

4. Стараться возбуждать в воспитанницах любовь к наукам так, чтобы они по выходе из заведений могли усовершенствовать себя далее и без посторонней помощи.

5. Строго держаться данных наставлений и программ, соразмеряя распределение курса с числом уроков.

6. Не заниматься одними лишь воспитанницами даровитыми, пренебрегая не имеющими способностей, но стараться подвигать всех, по возможности, ровно.

7. Никогда не требовать более, чем девицы по силам, возрасту и назначенному для занятий времени восполнить могут.

8. При должной твердости соблюдать всегда вежливость; не наскучать воспитанницам педантизмом и суровостью, ибо личное расположение учащихся к преподавателю имеет влияние на успех предмета» [24, примеч. 6, с. 16—17].

Столь же перспективной была в «Наставлении» ориентация на углубленное изучение русского языка, которая спустя несколько лет станет одним из главных направлений преобразований в институтском курсе, в частности тех, которые будут проведены К. Д. Ушинским. «Отечественный язык, – подчеркивалось в «Наставлении», – должен быть известен каждому русскому во всей полноте. Но как, к сожалению, правильное изучение оного, в особенности у лиц женского пола высшего круга общества, доселе еще недостаточно развито, то надобно стараться, чтобы будущее поколение исправило сей важный недостаток и стыдилось бы не знать своего языка родного, тогда как малейшая ошибка на языке французском почитается знаком необразованности» [24, с. 17].

Напротив, в тех учебных предметах, в которых традиционно преобладала политическая доминанта, «Наставление» являлось чистейшим сколком официального направления охранительной мысли. Особенно показательна и, как всегда, несчастна в этом отношении была история.

Предваряя соображения о преподавании истории, «Наставление» высказывает свою точку зрения на «политическое» назначение женщины. По его мнению, назначение женщины состоит не в службе «государственной или общественной», а в распространении «области добра» в качестве супруги и матери. «Вот политическое ее назначение, – восклицает «Наставление», – исполнение сих священных обязанностей и лучше и выше всяких познаний исторических и географических!» (Географические познания здесь упомянуты не случайно, ибо на уроках географии, при описании каждой страны, как отмечалось в «Наставлении», следовало говорить о жителях, «произведениях почвы», промышленности, климате и «как можно короче» – об образе правления.)

Обложка книги «Наставления для воспитания девиц… »

Преподавание истории с точки зрения «Наставления» должно иметь в виду не изложение науки, а достижение тех целей, которые всегда и в особенности в то время ставились перед образованием в правительственных учебных заведениях, в том числе и женских. Раскрывая в этом плане главную цель женского воспитания – «образование добрых жен и полезных матерей семейств», «Наставление» подчеркивало, что «что хорошие жены и добрые матери семейств суть твердые опоры престола и благоденствия государства».

При изучении истории учителям предписывалось указывать воспитанницам на все высокое и прекрасное, «на ту неопровержимую истину, что безнравственность ведет к разрушению, что Провидение наказывает преступления как индивидуальные, так и целых народов, если не в настоящем, то в будущем поколении».

«Ложный блеск, в котором представлялись древние республики – римская и греческие, – говорилось в «Наставлении» с явным намеком на негативный смысл классического образования, – должен замениться точным объяснением положения сих государств со всеми их неустройствами и несовершенствами и пояснениями того, что История именно служит доказательством необходимости монархического правления, к которому, после продолжительных смут и беспорядков, всегда возвращались народы».

Не забывало «Наставление» и задачу исторического обоснования сословной политики самодержавного правительства, едва ли не нагляднее всего проявлявшуюся в сфере образования. Оно предписывало при преподавании истории указывать «на важность значения дворянства в России, назначенного для службы государю и исключительно имеющего права владеть крестьянами, коих участь ему вверена и для которых помещик должен быть отцом, а помещица матерью». При этом надлежало «вообще объяснять, что уравнение всех сословий и состояний есть химера несбыточная – попытка разных времен и народов, имевшая всегда одни и те же плачевные результаты, и что проповедники мнимой свободы, под личиною благодетелей народа, делались всегда то притеснителями его, то жертвами своих лжеучений» [24, с. 18—19; выделено нами. – Авт.].

Применительно к «Наставлению» вскоре были составлены подробные программы для каждого учебного предмета и в 1853 г. одобрены Главным советом женских учебных заведений в виде опыта на три года. За этот период инспекторы классов женских институтов должны были апробировать программы и представить «подробное заключение как об изложенной в каждой программе общей методе преподавания, так, и в особенности, о тех переменах, какие бы оказалось нужным произвести». Каждая программа сопровождалась объяснительной запиской и указанием на учебные руководства, которые надлежало использовать [22] .

Так постепенно женские институты Мариинского ведомства были приведены к тому единообразию, которого требовал от них Николай I при создании в 1844 г. Главного совета женских учебных заведений. Заключительным аккордом в установлении этого единообразия станет Устав женских учебных заведений ВУИМ 1855 г., но о нем речь пойдет несколько позднее.

В 1840-х гг. были предприняты некоторые шаги к усовершенствованию и расширению педагогической подготовки воспитанниц женских институтов Мариинского ведомства. Существовавшие с начала XIX в. так называемые классы пепиньерок при институтах и классы наставниц при воспитательных домах были дополнены учреждением специальных педагогических классов при московском (1847) и петербургском (1848) Александровских училищах. Как отмечалось в официальном историческом очерке мариинских учебных заведений, эти классы «имели целью способнейшим воспитанницам из окончивших общий курс учения в училищах, преимущественно же сиротам, предоставить возможность в течение двух лет на казенный счет приготовиться к педагогической деятельности» [35, с. 57—58].

Педагогическая подготовка во вновь учрежденных специальных классах была значительно более основательной, чем в существовавших ранее. Особое внимание в их учебном курсе обращалось на педагогику, дидактику и на практическую подготовку к педагогической деятельности. Из 36 учебных часов в неделю 18 было отведено на практические занятия воспитанниц специальных классов с ученицами младших классов. На выпускных экзаменах педагогика также была в центре внимания. Выпускницы специальных классов получали диплом на право «заниматься обучением детей как в казенных заведениях, так и в частных домах, без особого на то свидетельства от Министерства народного просвещения» [35, с. 58]. Впоследствии подобным же образом будут организованы педагогические курсы при женских гимназиях Мариинского ведомства.

Аналогичная педагогическая подготовка проводилась и в Павловском женском институте, где в 1850-х гг. инспектором классов был известный русский педагог Н. А. Вышнеградский, позднее создатель нового типа женского учебного заведения в России – открытой женской гимназии. В отличие от других институтов здесь был не 6-, а 7-летний срок обучения. И седьмой класс имел специальное педагогическое назначение. Точно так же и в 1860-х гг. будут выстраиваться педагогические классы при женских гимназиях. Таким образом, многие организационно-педагогические начинания 1840—1850-х гг. служили моделью для женских учебных заведений, получивших позднее широкое развитие в России [95].

 

СОЗДАНИЕ ЖЕНСКИХ ДУХОВНЫХ УЧИЛИЩ

Прототипом будущих епархиальных училищ стали открываемые с начала 1840-х гг. женские духовные училища.

Замысел их создания шел в общем официальном русле выстраивания сословной системы женского образования, поскольку первоначально они предназначались исключительно для дочерей духовенства. Позднее такое назначение училищ будет размыто, и они станут общедоступными, существенно расширив для женщин возможности получения образования.

Как отмечал известный русский педагог Д. Д. Семенов в своем историческом очерке об епархиальных женских училищах, до их появления «дело воспитания женщины духовного звания» находилось у нас в «безотрадном и жалком положении». Если городское духовенство, особенно столичное, как более обеспеченное, еще могло обучать своих дочерей в светских учебных заведениях, то бедные сельские священники были лишены этой возможности. «Дочерям духовенства, – писал Семенов, – приходилось довольствоваться домашним воспитанием, которое редко вдавалось в книжную мудрость, а ограничивалось необходимым в быту сельского духовенства приучением к рукоделиям и кухонному искусству» [158, с. 27].

В 1830-х гг. в некоторых епархиях стали возникать при монастырях приюты для дочерей духовенства. Но они предназначались преимущественно для сирот и имели в основном благотворительную цель. «В них главным образом было обращено внимание на выучку разного рода рукоделиям, на более или менее бойкое чтение книг церковнославянской печати и на сообщение самых элементарных познаний по Закону Божию» [158, с. 27].

«Первый и решительный почин в устроении школ для девиц духовного звания», по словам Д. Д. Семенова, принадлежал великой княжне Ольге Николаевне, которая переслала обер-прокурору Синода графу Н. А. Протасову поданную ей записку об учреждении в Царском Селе учебного заведения для дочерей священников С. – Петербургской епархии. Это учебное заведение должно было существенно отличаться от женских институтов Мариинского ведомства. Как писал анонимный автор записки, «дочерям священников не следует давать того воспитания, которое доставляется в институтах, учрежденных для девиц дворянского сословия: жены священников должны посвящать себя своей семье и весьма редко покидать дом свой. Цель их воспитания должна заключаться в том, чтобы приготовить из них истинных христианок и таких жен, которые были бы способны доставить приятное общество своим мужьям, помогать им в содержании церковного здания в приличном порядке, приготовлять лекарства для больных, заниматься воспитанием своих детей и содержать в лучшем виде свое домашнее хозяйство» [158, с. 28, 29]. Как видим, цель женских духовных училищ изначально закладывалась как сословно-утилитарная.

Вскоре обер-прокурор Синода в ответ на процитированную записку представил императору проект устава женского духовного училища, сопроводив его докладом. В докладе подчеркивалась важность создания подобных учебных заведений, поскольку «образование женского пола в общественных заведениях, распространенное на многие сословия, не коснулось лишь одного духовного сословия, имеющего в том преимущественную перед прочими нужду». Вместе с тем граф Н. А. Протасов указывал, что «ни одно из существующих женских учебных заведений не может служить образцом для воспитания девиц духовного звания» и что «в неверном устройстве этого воспитания содержится немалая опасность… Общая система воспитания дочерей сельских священников, – писал он, – будет иметь влияние на первое домашнее образование всего духовного сословия, а потому она требует в своем начертании всевозможной осторожности, ибо всякое ложное или ошибочное направление в этом деле будет вреднее, чем самый нынешний недостаток образования».

Известно, что образование в глазах охранительной официальной педагогики всегда было орудием обоюдоострым, которое для предосторожности надлежало затупить с одного, вредного для власти конца. В данном случае для обеспечения такой предосторожности обер-прокурор Синода предлагал «не отделять от епархиального надзора воспитание священнических дочерей… Выше изложенные соображения, – писал он, – приводят к заключению, что устройство воспитания девиц духовного звания, согласно с истинными потребностями его, тогда только может быть вполне достигнуто, когда оно, пользуясь высочайшим покровительством ее императорского величества, будет совершаться под непосредственным ведением духовного управления и епархиальных начальств».

Николай I согласился с таким заключением и 18 августа 1843 г. подписал указ об открытии в Царском Селе первого в России училища для девиц духовного звания. Устав и учебные программы этого училища должны были служить образцом и для других подобных женских учебных заведений, «имеющих впредь учредиться, дабы все духовное женское образование совершалось нераздельно в едином духе, согласно с уставами православной церкви и с настоящими потребностями духовного звания» [158, с. 29—30; выделено нами. – Авт.].

Таким образом, в этой вновь организованной структуре женского образования все изначально создавалось «в едином духе», чтобы избежать последующего «расчесывания на один пробор», как это не без труда удалось сделать правительству в женских институтах Мариинского ведомства, затратив на данное занятие почти два десятилетия.

Цель нового училища для девиц духовного звания, обозначенная в уставе, была лишь одной из модификаций общей цели, постановленной в тот период перед женским образованием, применительно к сословному положению его воспитанниц – дать такое образование и воспитание дочерям духовенства, чтобы они могли быть «достойными супругами служителей алтаря Господня и попечительными матерями, которые возвращали бы детей в правилах благочестия и добронравия» [89, с. 221].

«Главнейшая же задача училищного начальства, – говорилось в уставе, – должна состоять в том, чтобы укоренять в учащихся чистое православное учение и христианское благонравие, дух кротости, подчиненности, благотворительности, любовь к порядку, приготовлять их к будущему их состоянию преимущественно в простом сельском быту» [94, кн. 3, с. 152].

Учебный курс женских духовных училищ был весьма элементарным, хотя и не лишенным некоторого своеобразия. В течение 6-летнего обучения в училище преподавались: Закон Божий (в состав которого входили катехизис, священная история и церковное пение); чтение на старославянском и русском языках; письмо на русском языке и краткая грамматика; арифметика – «до тройного правила»; краткая русская история и география; «опытное» обучение рукоделию и домашнему хозяйству. Как пособие к изучению хозяйства рекомендовалось завести при училище сад с огородом, скотный и птичий двор. Кроме того, оканчивающим курс рекомендовалось «сообщать понятия о хождении за детьми и о физическом их воспитании, о хождении за больными, об употреблении и свойствах врачебных растений».

Как отмечал один из историков епархиальных училищ М. Краснов, даже при таком «крайне элементарном курсе преподавание учебных предметов в большинстве случаев не могло вестись правильно и систематично», поскольку из-за недостатка средств подобных училищ учителя из священников и духовных семинарий преподавали преимущественно без всякого вознаграждения за свой труд и «не имели особенных побуждений старательно заниматься делом, не соединенным для них с прямым интересом». Потому многие уроки отменялись, пропускались, заменялись чем придется.

Что же касается «опытного обучения рукоделию и домашнему хозяйству», то, по словам М. Краснова, оно «обыкновенно ограничивалось тем, что воспитанницы принимали непосредственное участие в работах по дому: мыли полы, стирали белье, подметали комнаты, готовили для себя кушанья и шили белье». Никакого систематического обучения рукоделию и домашнему хозяйству, в сущности, не было, так как отсутствие средств не позволяло «заводить при училище сад с огородом, скотным и птичьим двором». Тем более не было в училищах никакого ознакомления с уходом за детьми и основами медицины [89, с. 221– 222].

Создание новой ветви женского образования – училищ для девиц духовного звания – в 1840—1850-х гг. шло медленно и трудно. До конца николаевского правления было открыто всего лишь четыре таких училища – в Царском Селе (1843), в Ярославле (1846), в Казани (1853) и в Иркутске (1854). Все они находились под покровительством императрицы.

Другой, еще более элементарный тип женских школ для дочерей духовенства – епархиальные училища – также развивался крайне медленно. Такие училища преобразовывались в основном из существовавших ранее при монастырях приютов, в которых содержались не только дети духовенства. Естественно, и в епархиальных училищах оказывались дети не только духовного звания. Эти училища содержались на местные средства; у них не было общего устава; каждое существовало по собственному закону – по уставам или положениям, созданным в той или иной епархии.

Основными препятствиями для развития училищ обоих типов были недостаток средств, нежелание монастырей открывать у себя училища и – главное – предубеждение против них духовенства. Как отмечал М. Краснов, у священнослужителей «сказывалось весьма мало сочувствия к образованию своих дочерей. Имевшие средства и возможность помещать дочерей своих в училища за плату считали вообще женское образование непонятной роскошью и предпочитали откладывать эти средства на приданое при выходе девиц в замужество. Постепенно сложился даже такой взгляд, что эти училища исключительно существуют для бесприютных сирот». И само название «приют» стало как бы синонимом женского духовного училища [89, с. 222].

К 1855 г. было открыто только четыре губернских епархиальных училища, не считая приютов при монастырях, – полоцкое (1844), симбирское (1847), смоленское (1848) и харьковское (1853). Из них особенно выделялось смоленское училище, устав которого был признан Синодом образцом для других. Духовные женские училища в виде приютов также медленно распространялись по губерниям, но в них не только обучение – само содержание детей было весьма плачевно. По донесениям епархиального начальства, в некоторых приютах «воспитанницы спали иногда до 15 человек в одной келье на полу, терпели лишения в пище и одежде, а иногда не получали и никакого образования» [94, кн. 3, с. 172].

 

УСТАВ ЖЕНСКИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ 1855 г.

Завершающим звеном реформирования женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии стало создание для них в 1855 г. единого Устава взамен существовавших уставов и положений для каждого института. Этот Устав почти полностью воспроизводил и отчасти развивал мысли Комитета по пересмотру уставов женских учебных заведений 1844 г. «об устройстве в институтах по всем частям одного общего порядка на однообразных началах» и вносил в них некоторые коррективы, продиктованные временем.

Устав 1855 г. был разработан в соответствии с прямым указанием Николая I и, по словам официального историографа Ведомства учреждений императрицы Марии, прежде всего имел «в виду привести в одну систему все коренные правила институтского устройства» и четко закрепить «установленную между институтами постепенность, основанную на согласовании воспитания с состоянием учащихся, в чем именно и заключается принятое в последнее время главнейшее правило в женском воспитании» [24, с. 210—212; выделено нами. – Авт.]. Иными словами, основная идея и цель Устава 1855 г. заключалась в том, чтобы законодательно закрепить более чем полувековую практику реализации сословных принципов в женском образовании. Закрепить буквально на излете сословной николаевской эпохи в образовании, на пороге новой эпохи образовательных реформ, центральной идеей которых была «всесословная школа».

Общая цель воспитания в женских учебных заведениях, по Уставу, оставалась прежней – приготовление воспитанниц «к добросовестному и строгому исполнению предстоящих им обязанностей, дабы они, со временем, могли быть добрыми женами и полезными матерями семейств» [32, параграф 3].

Все женские учебные заведения Мариинского ведомства теперь делились на три, а не на четыре, как ранее, разряда. Специальные заведения в Уставе не выделялись в особый, четвертый разряд, а просто поименовывались в примечании к параграфу 5. Смысл деления на разряды оставался прежним – «для применения воспитания девиц к состоянию их семейств и потребностям разных сословий» (параграф 3).

В соответствии с этим сословным принципом учебные заведения «назначались преимущественно: I разряда – для дочерей дворян потомственных и лиц, приобретших военные и гражданские чины не ниже штаб-офицерского, II разряда – для дочерей личных дворян, военных и гражданских обер-офицеров, почетных граждан и купцов, а III разряда – для девиц прочих свободных состояний» (параграф 6). Тем же сословным задачам должны были отвечать и условия быта воспитанниц в различных учебных заведениях. Как отмечалось в Уставе, «содержание девиц в заведениях всех разрядов должно быть сообразно… с состоянием воспитывающихся, чтобы оно отнюдь не развивало в воспитанницах таких потребностей, удовлетворение которых превышает средства их семейств и сословий» (параграф 83).

К I, «высшему», разряду причислялись четыре столичных и 13 губернских институтов, причем Воспитательное общество благородных девиц было, как и прежде, выделено в первое отделение I разряда (параграф 7). К «среднему», II разряду относили 14 губернских женских учебных заведений (в сравнении с 1844 г. в этот разряд из «низшего» были подняты Оренбургское училище и Киевское училище графини Левашевой). «Низший», III разряд составляли семь женских учебных заведений, учебный курс которых был, скорее, ближе к приходским, нежели уездным училищам (параграф 5).

Таким образом, к средним женским учебным заведениям относились только институты и училища первых двух разрядов. На 1855 г. в Мариинском ведомстве таковых было 31. Почти все они были закрытыми заведениями. (Открытых было только два – пансион при Николаевском сиротском институте в Гатчине и Тобольская мариинская школа.) Воспитанницы за все время обучения не покидали учебные заведения. Но их свидания с родителями стали чаще, чем раньше – один-два раза в неделю (параграфы 8, 120, 121).

Система управления учебными заведениями в Мариинском ведомстве оставалась такой же, какой она сложилась в середине 1840-х гг. «Главное управление» ими было «вверено Главному совету», «непосредственное же управление каждым заведением возложено на советы местные» (параграф 12). В круг обязанностей местных советов входило: «попечение об установлении и постоянном сохранении в заведениях надлежащего по всем частям порядка и благоустройства… заведование денежными суммами и всем имуществом заведений; …распоряжение» их доходами и расходами; решение вопросов «о приеме и увольнении воспитанниц», об «избрании, определении и увольнении должностных лиц», наблюдение за деятельностью последних.

Члены местного совета по учебной и по хозяйственной части ведали соответственно «умственным образованием» и «хозяйственным управлением». Нравственное и физическое воспитание девиц вверялось начальнице заведения. И начальница, и члены местных советов, должности которых считались почетными и которые, говоря современным языком, работали на общественных началах, назначались императрицей (параграфы 12, 19, 28, 29, 181).

В большей части женских учебных заведений Мариинского ведомства срок обучения оставался шестилетним. Возраст приема был еще несколько увеличен – с 10,5 до 12,5 лет. Все девицы, поступающие в заведения двух первых разрядов, должны были «уметь читать и писать на русском и одном из иностранных языков», о чем необходимо было предъявить соответствующие свидетельства (параграфы 49, 56, 65).

Иными словами, начальное, «приготовительное» образование по-прежнему приобреталось в домашних условиях.

Устав выделял три вида образования (воспитания) в женских учебных заведениях: физическое, нравственное и умственное.

Цель физического воспитания заключалась «в стройном развитии и укреплении сил телесных воспитанниц и предохранении их от болезней» (параграф 97).

«Нравственное воспитание, – говорилось в Уставе, – должно основано быть на религии. Утверждая в сердцах девиц веру в Бога, упование на Его промысел, покорность святой Его воле и христианскую любовь к ближнему, им должно в то же время внушать непоколебимую преданность престолу, благоговейнейшую признательность к августейшим их покровителям и пламенную любовь к отечеству, и всеми мерами поддерживать в сердцах их привязанность и повиновение к родителям и воспитателям».

Не менее важной считалась и другая цель нравственного воспитания, сформулированная в Уставе следующим образом: «Удаляя от девиц всякий ложный блеск, могущий дать им неправильное понятие о будущем их назначении, воспитание сие, кроме общих нравственных целей, следует направлять к утверждению и укреплению в воспитанницах любви к порядку и труду, соответственно назначению их в семействе и обществе» (параграф 101, 102). В последующих статьях Устава раскрывался и характер этого труда в зависимости от сословной принадлежности воспитанниц.

Для умственного образования, или, как говорилось в Уставе, «образования ума и вкуса девиц» использовались «преподавание им наук, языков и искусств, равно обучение их рукоделиям». При этом соотношение названных компонентов в содержании образования также строго подчинялось сословным задачам учебных заведений различных разрядов. С этой целью «в отношении числа и объема учебных предметов для заведений каждого разряда, сообразно с будущим назначением воспитанниц и другими местными условиями» впервые были составлены единые для всех учебных заведений соответствующего разряда «особые расписания преподаваемых наук, языков и искусств», а также единая «таблица учебных часов», которые публиковались в приложениях к Уставу.

Устав подчеркивал, что преподавание учебных предметов должно производиться в строгом соответствии с утвержденными наставлениями, программами и учебными руководствами. В отношении «искусств» – рисования, пения, музыки – Устав отмечал, что на них «особенное внимание должно быть обращаемо» в заведениях «двух первых разрядов». Что же касается «рукоделий изящных и еще более хозяйственных», то они в этих заведениях составляют «необходимое дополнение учебного курса, но для обучения оным назначается свободное от занятий науками и искусствами время».

Напротив, в заведениях III разряда рукоделия «должны составлять главный предмет обучения воспитанниц, которых в особенности следует приучать ко всем хозяйственным и домашним работам, равно, по возможности, к некоторым ремесленным занятиям; самое преподавание наук в сих заведениях должно преимущественно служить к объяснению воспитанницам предметов, относящихся к их быту и промыслам» (параграфы 105—110).

В соответствии с этими установками были составлены указанные «расписания предметов учения» и «таблица учебных часов» в женских учебных заведениях (табл. 3) [32, Приложение к с. 106].

Таблица 3. Количество учебных часов в женских учебных заведениях Мариинского ведомства

Примечание 1. Рукоделиям девицы обучаются в часы, свободные от преподавания, из числа назначенных на уроки по общему распределению дня; а для занятия музыкой назначаются, по мере надобности, часы из учебного и рекреакционного времени.

Примечание 2. На гимнастические упражнения, в случае необходимости, отделяется один час от послеобеденной рекреации.

Как видно из табл. 3, курс обучения в женских учебных заведениях Мариинского ведомства, по существу, оставался таким, каким он был определен в 1844 г. От разряда к разряду он значительно уменьшался по времени. Общее число часов в неделю на «науки и языки» составляло в институтах I разряда – 28,5, II разряда – 25,5 и III разряда – 15 часов, т. е. на полтора часа меньше, чем было установлено для заведений III разряда Комитетом по пересмотру уставов женских учебных заведений десятью годами ранее (в 1844 г. на географию и историю здесь отводилось по полтора часа в неделю, теперь – полтора часа на оба предмета вместе). Это еще более подчеркивало окончательно сформировавшийся официальный взгляд на утилитарно-прикладной характер элементарного образования для «низших сословий».

Ведущими предметами учебного курса в женских институтах были языки – 42% учебного времени. При этом на русский язык и словесность отводилось в три раза меньше времени, чем на иностранные. На изучение арифметики, как и естественных наук, было отпущено в два раза меньше времени, чем на каждый из остальных предметов, включая Закон Божий. Последний в женских средних учебных заведениях, в отличие от мужских, занимал равное место со всеми основными учебными предметами: 3 часа в неделю, или 10,5% учебного времени, в учебных заведениях I разряда, 11,8% – в заведениях II разряда и 20% – в заведениях III разряда. Здесь по числу учебных часов только рисование равнялось с Законом Божьим, а русский язык превосходил его в полтора раза. Напротив, на каждый из остальных учебных предметов отводилось в полтора раза меньше времени, чем на Закон Божий.

Характеристика учебного плана женских институтов Мариинского ведомства была бы неполной без сравнения с учебным планом мужской школы того же периода, которое ранее не проводилось в литературе. Сопоставим один из основных типов мужских гимназий по учебному плану 1852 г. с наиболее распространенными и наиболее полными по учебному курсу женскими институтами второго отделения I разряда (табл. 4).

Таблица 4. Распределение учебных часов в мужских гимназиях и женских институтах

Как показывает табл. 4, в женских институтах Закон Божий занимал в 1,5 раза больше учебного времени, чем в мужских гимназиях. Новые языки – в 1,3 раза, чистописание и рисование – в 2,7 раза. Больше времени отводилось также на историю и географию, но сама программа этих предметов была существенно проще, чем в мужских гимназиях. И много слабее было преподавание математики и естественных наук, на которые в учебном плане женских институтов отводилось соответственно в три и в два раза меньше времени. Но особенно показательно традиционное для женских учебных заведений того времени недостаточное внимание к русскому языку и словесности, на которые отводилось в полтора раза меньше учебного времени, чем в мужских гимназиях. Хотя, как говорилось ранее, в «Наставлении для образования воспитанниц женских учебных заведений» принца П. Г. Ольденбургского отмечалась необходимость более широкого и углубленного изучения русского языка.

В целом учебный курс женской средней школы был более облегченным, более поверхностным, чем в мужской школе, что непосредственно отражало официальные взгляды на «специфику» и «особый характер» женского образования, проистекающих как якобы из особенностей «женской природы», так и из убеждения в ненужности и недоступности для женщин полноценного научного образования. Все это приводило к тому, что образование в институтах, по словам одной из их выпускниц А. Бельской, имело характер «орнаментальный». Воспитанницы выходили оттуда «с мыслью, что знание вещь почтенная, самих же знаний институт не давал» [216, с. 140—144].

Конечно, так было далеко не везде и не всегда. Тем более что во многих женских институтах нередко преподавали многие выдающиеся личности, известные ученые и педагоги, такие, например, как Н. В. Гоголь, А. Д. Галахов, Н. И. Костомаров, А. В. Никитенко, М. М. Стасюлевич, В. Я. Шульгин, Ф. Ф. Петрушевский, В. Ф. Одоевский, П. Г. Редкин. Но общий дух обучения в институтах, его характер и направление вызывали серьезную критику передовой общественности и глубокую неудовлетворенность многих лучших преподавателей и выпускниц институтов.

По словам А. В. Никитенко, образование в институтах было вполне предоставлено случаю, все делалось «для парада и показа» [226, с. 125]. Вся жизнь институток, по воспоминаниям одной из них, «сводилась на заучивание уроков» [220, с. 87]. Это заучивание подчас не только теряло смысл, но приобретало абсурдные формы, как, например, в петербургском Екатерининском училище, где до 1845 г. алгебра преподавалась на немецком языке, потому что учитель не знал другого [233]. Во многих институтах на иностранных языках, еще не освоенных воспитанницами, преподавались физика, всеобщая география и история и т. д. «Понятно, – отмечала Е. И. Лихачева, – что воспитанницы заучивали эти уроки наизусть, слово в слово, по запискам учителя или по книге, а суть предмета от них ускользала, и такое заучивание не могло иметь влияния на их развитие» [94, кн. 3, с. 125,126].

Следствием всего этого, как отмечала одна из воспитанниц, было то, что многие институтки охладевали к учению, поскольку не видели «применения науки к жизни», не видели «никакой другой цели учения, кроме сдачи экзаменов, никакой пользы, кроме хороших отметок». «Живя взаперти», институтка не знала и не понимала «ни цели, ни пользы, ни следствий образования, что можно видеть только на практике, в жизни и чего никак не внушить простыми словами». «На ученье, с мыслью о котором у институтки соединена мысль о 7—8-летнем затворничестве, она смотрела как на что-то, против ее воли навязанное ей извне, как на какое-то испытание, которое она должна выполнить… » Были, конечно, редкие исключения из этого правила, но в целом «научные занятия институток можно охарактеризовать выражением: «ученье для ученья»» [222, с. 138—140].

Некоторые отзывы выпускниц институтов о характере получаемого в них образования были много резче. Так, в романе «Двойная жизнь», изданном в 1848 г., Павлова писала: «вместо духа» институткам давали «букву, вместо живого чувства – мертвое правило, вместо святой истины – нелепый обман». В сочетании с гнетущим казарменным духом, господствовавшим в закрытых женских учебных заведениях, институтское образование создавало такую атмосферу, которая «заморачивала детскую горячую кровь» и в которой воспитанницы «тупели до идиотства» [227, с. 78].

Устав женских учебных заведений Ведомства учреждений императрицы Марии 1855 г. не исправлял и не мог исправить ни духа, ни характера, ни направленности институтского воспитания и обучения, сложившихся ко второй половине XIX в. Несмотря на то что Устав был первым законодательным актом в области женского образования (как, впрочем, и образования в целом), подписанным новым императором Александром II 30 августа 1855 г., он всецело принадлежал старой николаевской эпохе, более того – венчал ее. Сознание молодого императора, как уже отмечалось, еще не соприкоснулось с пробуждающимся общественным сознанием, с началом общественного подъема, волны которого дадут о себе знать менее чем через полгода.

Устав не только фиксировал, но и кристаллизировал все основные установки правительственной политики уходящей эпохи в сфере женского образования. Из них двумя ведущими, насквозь пронизывавшими Устав, составлявшими его стержень, были жесткая и даже жестокая сословность в женском образовании и его верноподданнический характер. А это, как всегда в образовании, – палка о двух концах. По словам известного общественного деятеля А. Амфитеатрова, институтское воспитание поставляло не только «фанатичек самодержавия», но и «рекрутов отчаяния в будущую армию женской эмансипации» [41, с. 120—122].

Вместе с тем Устав свидетельствовал и о том, что при всем старании николаевского правительства соблюсти строжайшую сословность в женском образовании время пробило в сословной политике значительные бреши. Из 30 женских учебных заведений I и II разрядов в 11 (как отмечалось в приложении к параграфу 82 Устава) были допущены, хотя и своекоштными пансионерками, дочери купцов 1-й и 2-й гильдии. А это уже означало существенный отход от постоянно и строго требуемой Николаем I «сословной чистоты» мариинских женских учебных заведений.

 

ЗАВЕРШЕНИЕ НАЧАЛЬНОГО ЭТАПА РАЗВИТИЯ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ

Устав 1855 г. завершал начальный этап становления российского женского образования, два первых акта его развития. Наступал новый жизненный цикл развития женской школы, ростки которого начали пробиваться на свет уже в 1840—1850-х гг. с широкого обсуждения «женского вопроса».

Возникновение в России «женского вопроса» может быть отнесено еще к 1830-м гг., когда в прессе и литературе появились первые публикации о положении женщины в семье и обществе, об условиях ее жизни, ее равноправии с мужчиной и т. д. В 1840-х гг. этот вопрос, в первую очередь благодаря усилиям В. Г. Белинского, выдвинулся в русской литературе на одно из первых мест. В 1841 г., говоря о сочинениях Зинаиды Р-вой (псевдоним писательницы Ган), Белинский писал: «Женщина… создана действовать в тех же самых сферах и на тех же самых поприщах, где действует мужчина… А между тем общественный порядок обрек женщину на исключительное служение любви и преградил ей пути во все другие сферы человеческого существования… Удивительно ли, что вся сила духовной натуры женщины выражается в любви, когда у женщины не отнято только одно право любить, а все другие человеческие права решительно отняты?.. Действительно, какою ее создало воспитание и разные общественные отношения, она – низшее в сравнении с ним (мужчиною) существо, хотя в возможности, какою создала ее природа, она столько же не ниже его, сколько и не выше… Получая воспитание хуже, чем жалкое и ничтожное, хуже, чем превратное и неестественное, скованная по рукам и ногам железным деспотизмом варварских обычаев и приличий… считая за стыд и за грех предаться вполне какому-нибудь нравственному интересу, например, искусству, науке, – они, эти бедные женщины, все запрещенные им кораном общественного мнения блага жизни хотят, во что бы то ни стало, найти в одной любви» [165, с. 176—178].

Мы столь обширно процитировали слова В. Г. Белинского потому, что в них впервые в русской публицистике резко поставлен вопрос о равноправии женщин с мужчинами и впервые вскрыты те причины унизительного, неравноправного положения женщины, вокруг которых будут не умолкать споры в течение двух последующих десятилетий, – «общественный порядок», «общественные отношения», «варварские обычаи», извращенное «общественное мнение», «жалкое и ничтожное», «превратное и неестественное» воспитание и образование женщины. По существу, вокруг этих проблем, с акцентом на той или другой из них, будет идти все обсуждение «женского вопроса» в России в период общественного подъема второй половины 50—начала 60-х гг. XIX столетия. Но и в 1840-х гг. современники В. Г. Белинского вторили приведенным его мыслям, расширяя и развивая их.

Год спустя после публикации процитированной статьи В. Г. Белинского журнал «Отечественные записки» резко отвергал традиционные в то время ретроградные суждения о том, что «низшая степень развития женщин» обусловлена их природой, и видел причины их унизительного положения в «полуварварском устройстве общества» и в том «сахарном, аркадском воспитании, которое им дается».

Даже в эпоху «мрачного семилетия» женский вопрос, выступления в защиту равноправия женщин не сходили со страниц передовых русских журналов. И постоянной темой этих выступлений были проблемы женского образования, критика его второсортности, закрытой системы институтского воспитания.

Наиболее полно и емко, с позиций, близких передовой общественности последующего десятилетия, эти проблемы были рассмотрены в статье Д. Мацкевича «Заметки о женщинах», опубликованной в некрасовском «Современнике» в 1850 г. и позднее в 1853 г. изданной в Киеве отдельной брошюрой. Рассматривая вопросы женского образования в широком теоретическом и социальном контексте женского равноправия, Мацкевич подчеркивал, что в интересах общества и молодого поколения необходимо давать женщинам широкое, полноценное образование. «Науки, – писал он, – должны преподаваться женщинам так, как они преподаются мужчинам». Чем более ум женщины просвещен, тем более она сохраняет превосходство и достоинства своей природы, «а в области человеческих знаний нет ни одной науки, в которой не нуждался бы ум женщины» [102, с. 17].

Н. Г. Чернышевский в «Современнике» в 1854 г. высоко оценил работу Д. Мацкевича и высказал по ее поводу, как отмечала Е. И. Лихачева, «такие взгляды, которые в настоящее время приняты всеми образованными людьми» [94, кн. 3, с. 231]. Эти взгляды были близки тому, что еще в 1841 г. говорил В. Г. Белинский. Как и его великий предшественник, Н. Г. Чернышевский видел корни неравенства женщин в «условиях их семейной и гражданской жизни» и в том отрицательном влиянии, которое оказывало на них существовавшее в то время женское воспитание и образование [Современник, 1854, № 9, c. 30– 32].

Таким образом, и само развитие женского образования в России в том русле, какое избрало для него самодержавное правительство, и осознание передовой русской общественностью узости и даже тупиковости этого русла свидетельствовали на пороге второй половины XIX столетия об исчерпанности избранного пути, о завершении данного жизненного цикла женской школы, о необходимости искать для нее новые дороги, направления, средства и способы развития. И такие дороги и способы нащупывались уже в середине 1840-х гг.

Одним из наиболее ярких примеров этого был представленный в 1846 г. министру народного просвещения С. С. Уварову попечителем С. – Петербургского учебного округа М. Н. Мусиным-Пушкиным проект «высшего» училища для девиц в Петербурге, подготовленный «по советам и указаниям людей опытных и сведущих в деле воспитания, давно занимающихся или надзором, или обучением в воспитательных и учебных заведениях для девиц». (Это все, что мы пока знаем об авторах данного проекта.)

Хотя проект создания высшего училища для девиц 1846 г. следовал и, вероятно, не мог не следовать (поскольку он шел официальным путем) много раз уже упомянутой официальной цели женского образования – подготовке «добрых жен и полезных матерей семейств», его отличали от существовавших женских учебных заведений, по крайней мере, две принципиальные особенности, делавшие проект праопытом принципиально нового шага, нового направления в развитии женского образования.

Первая из этих особенностей состояла в том, что новое женское учебное заведение было открытым, предназначенным «исключительно для учениц приходящих», поскольку, по убеждению авторов проекта, «воспитание вне круга своих семейств не может и не должно иметь общего приложения, но необходимость и польза его измеряется частными потребностями». Это был принципиально новый взгляд на характер и пути развития женского образования, который с 60-х гг. XIX в. станет господствующим в России.

Вторая особенность проекта заключалась в ориентации создаваемого женского учебного заведения на удовлетворение потребностей средних классов населения. «В городе столь многолюдном, как Петербург, – писал М. Н. Мусин-Пушкин, препровождая проект в министерство, – нет ни одного заведения, где бы дочери и небогатых дворян и чиновников могли получать образование, соответственное состоянию их родителей и за умеренную плату». «Без сомнения, – отмечал попечитель, – одного училища мало, но скоро такие училища, без всякого пособия от правительства, явятся в разных частях Петербурга, а потом и губернских городах».

Прогноз М. Н. Мусина-Пушкина оказался верным. Такие училища вскоре, с конца 1850-х гг., стали появляться и в столице, и в губернских городах. И, что самое показательное, «без всякого пособия от правительства». Но тогда, в 1846 г., именно такое пособие, испрашиваемое попечителем С. – Петербургского учебного округа, явилось главным камнем, о который разбился проект.

Казна не дала согласия на выдачу 2370 рублей, не хватающих для создания нового открытого женского учебного заведения. Хотя и Министерство народного просвещения, и Главный совет женских учебных заведений Ведомства императрицы Марии принципиально одобрили проект и поддержали его. Более того, Главный совет усмотрел и подчеркнул даже стратегическое значение создания подобных учебных заведений для развития женского образования. С их открытием, отмечал совет, «устроются все пути женского общественного воспитания, из коих каждый имеет свое особое назначение, судя по нуждам и обстоятельствам семейств» [94, кн. 3, с. 180—183; выделено нами.– Авт.].

Это и произошло в 1860-х гг., когда все пути женского общественного воспитания «устроились». Предложенный проектом 1846 г. путь стал магистральным в развитии созданной в эпоху «великих реформ» системы среднего женского образования. «Таким образом, – отмечала Е. И. Лихачева, – ровно за десять лет до учреждения женских гимназий мысль о них возникла в среде педагогов, может быть тех же самых, которым, десять лет спустя, при изменившихся условиях русской жизни, удалось осуществить ее».

Так, «если не на деле, то в сознании лучшей части русского общества дело женского образования, начиная с сороковых годов, сильно продвинулось вперед… Движение идей, путем естественного их развития, привело к сознанию необходимости изменить положение женщин в обществе, улучшить их образование и воспитание». Это движение не было остановлено и в «мрачное семилетие». Оно, по словам Лихачевой, не заглохло «в предшествовавшую крымской войне эпоху застоя» [94, кн. 3, с. 181, 283, 266—267; выделено нами. – Авт.].

Сказанное еще раз на частном примере убедительно подтверждает то, что отмечалось во введении: как бы это парадоксально ни звучало, любой застой – не более чем интеллектуальная и духовная подготовка перестройки. И может быть, о чем свидетельствует и исторический, и современный опыт, перестройки прежде всего именно в сфере образования.

Развитие женского образования в России во второй четверти XIX в. проходило весьма медленно. За первые двенадцать лет существования училищ для девиц духовного звания – 1843—1855 гг. – было открыто всего восемь более или менее правильно организованных таких училищ. Это было медленное, но все же начало создания будущих епархиальных женских училищ, которые с конца 1860-х гг. получат довольно широкое распространение.

Медленно создавались и женские учебные заведения Мариинского ведомства. Из «Обозрения» учреждений этого ведомства, составленного к 25-летию принятия их под свое покровительство императрицей Александрой Федоровной, женой Николая I, видно, что в 1828– 1853 гг. число женских институтов выросло с 14 до 31. Из них два были открыты в С. – Петербурге, один в Москве, 14 – в губерниях. Всего же в ведении Главного совета находилось 46 женских учебных и воспитательных заведений. В том числе 39 закрытых и 7 открытых; 14 заведений I разряда, 11 – II разряда, 13 – III разряда, 8– специальных.

Из 6860 учащихся всех этих заведений 6298 (91,8%) воспитывались в закрытых заведениях. Половина общего числа воспитанниц находилось на казенном содержании – 3626, остальные были пансионерками – 3234, т. е. обучались за счет местных или частных средств. Более двух третей всех учащихся – 4755 воспитывались в столичных заведениях. В заведениях I разряда обучалось 2511 учащихся, II разряда – 1376, III разряда – 1279, в специальных – 1694 учащихся.

Дореформенная образовательная статистика, находившаяся в крайне жалком состоянии, не дает возможности восстановить сколько-нибудь полную, а тем более систематическую картину положения и развития женского образования в России. Существуют только два источника, по которым можно отчасти восстановить эту картину лишь в самых общих чертах, без деления на типы и виды учебных заведений – на 1834 и 1856 гг. Это «Таблицы учебных заведений всех ведомств Российской империи с показанием числа учащихся к числу жителей», изданные в 1838 г., и «Статистические таблицы Российской империи за 1856 г.», выпущенные в свет в 1858 г.

Если «Статистические таблицы» за 1856 г. были началом относительно систематического издания подобного рода материалов (которые с годами обретали все большую внятность и четкость), то выпуск «Таблиц» 1834 г. был единственным в своем роде и случайным. Повод их появления на свет весьма характерен. В своем первом всеподданнейшем отчете за 1834 г. министр народного просвещения С. С. Уваров, назначенный в 1833 г., замечал, что «иностранцы заключают о числе учащихся в России единственно по отчетам министра народного просвещения, и таким образом в Revue Germanique за 1834 г., при сравнительном обозрении всемирного просвещения, сделан ложный вывод, будто на 700 человек жителей имеется один учащийся». Оскорбленный за Россию, Уваров испросил высочайшего повеления о предоставлении ему из всех ведомств сведений об имеющихся учебных заведениях и числе учащихся в них. Так и появились в печати названные «Таблицы» 1834 г.

Как указано в этих таблицах, во всех учебных заведениях империи, включая Царство Польское и Финляндию, было 245 351 учащийся, из них мужчин – 214 387, женщин – 30 694 (или 12%) [259]. По учебным заведениям различных ведомств учащиеся женщины распределялись следующим образом: Министерство народного просвещения – 8544; Мариинское ведомство – 4864; частные школы и пансионы – 6890, Человеколюбивое общество – 204; школы императорского двора – 126; Военное министерство – 107 и т. д. В 13 губерниях России вообще не было ни общественных, ни частных женских учебных заведений. В 15 губерниях были лишь институты Мариинского ведомства и частные пансионы.

Таблицы 1856 г. не раскрывают ведомственной принадлежности учебных заведений и учащихся в них и так же, как таблицы 1834 г., не дают представления о видах образования и типах школ. Они указывают лишь общее число училищ в империи и количество учащихся в них – 482 802 человека, из них учащиеся женского пола составили 51 632, или 10,7% [255].

Таким образом, единственный, к сожалению, вывод, который можно сделать из этих данных, это тот, что за 22 года (с 1834 по 1856 г.) абсолютное число учащихся женского пола выросло на 21 000 человек (т. е. увеличивалось почти на 1000 ежегодно), относительное же их число сократилось на 1,8%. Это свидетельствовало о том, что в указанный период мужская школа росла быстрее женской. Во второй половине XIX в. положение станет обратным. Рост женской школы будет существенно опережать рост школы мужской.

Подводя итоги сказанному, выделим основные вехи и тенденции развития женского образования в рассматриваемый период.

Первая половина XIX в. была ознаменована проведением двух реформ женского образования, которые, по существу, представляли собой две волны контрреформ по отношению к екатерининским преобразованиям женской школы. Первая волна была проведена императрицей Марией Федоровной на пороге XIX столетия. Вторая составляла органическую часть николаевских школьных контрреформ второй четверти XIX в.

Основное содержание реформ женского образования конца XVIII – начала XIX в. сводилось к трем главным позициям:

1) отказ от широких гуманистически-просветительских общеобразовательных идей, положенных Екатериной II и И. И. Бецким в основание женской школы, и сведение ее назначения к решению утилитарно-прикладных задач, что делало женское образование не столько общеобразовательным, сколько «профессионально женским»;

2) проведение строго сословной линии в женском образовании вопреки прямо противоположному курсу александровских образовательных реформ, нацеленных на создание всесословной школы;

3) выделение значительной части женского образования в самостоятельную образовательную «отрасль» в рамках будущего Мариинского ведомства, не связанную с общей системой российского образования, и, как следствие, начало дуализма в самом женском образовании: разделение его на две самостоятельные ветви с двумя самостоятельными системами управления – женские учебные заведения и частные женские пансионы Мариинского ведомства и частные школы и пансионы, подведомственные Министерству народного просвещения.

Вторая волна контрреформ женского образования разворачивалась неспешно, поскольку в женской школе, в отличие от мужской, николаевскому правительству нечего было особенно менять, а надлежало только углубить и развить сделанное императрицей Марией Федоровной на предшествующем этапе. Временной эпицентр этой контрреформы пришелся на середину 1840 – начало 1850-х гг. Тремя ее основными задачами были: 1) укрепление сословного курса в женских учебных заведениях; 2) их унификация, введение единообразия в организацию уклада школьной жизни и учебно-воспитательного процесса; 3) централизация управления женскими учебными заведениями, состоящими в Мариинском ведомстве.

В рамках перечисленных задач было проведено жесткое разделение учебных заведений этого ведомства по сословному принципу на различные разряды; в каждом из них унифицирован учебный курс; введены новые строго сословные правила приема в женские школы; созданы центральные органы управления ими – Главный совет женских учебных заведений и Учебный комитет, разрабатывающий единый учебный план и единые программы для каждого учебного предмета. Создание этих органов сопровождалось попыткой упразднить традиционно существовавшие при женских учебных заведениях Мариинского ведомства местные советы, которые имели характер государственно-общественных органов управления образованием. Итогом этой попытки было сохранение местных советов в урезанном виде и придание им строго государственного характера.

Завершением николаевской контрреформы женской школы стал единый Устав женских учебных заведений Ведомства учреждений императрицы Марии 1855 г., закреплявший основные задачи и принципы правительственной политики в области женского образования. Эта политика, в отличие от политики в сфере мужского образования (которая дважды – в 1828 и в 1848 гг. – подверглась решительному пересмотру), сохраняла на протяжении всей первой половины XIX в. четкую преемственность и строгое единство.

В рассматриваемый период медленно увеличивается число женских учебных заведений Мариинского ведомства, постепенно они создавались не только в столицах, но и в губернских городах. С конца 1820-х гг. открывались только губернские женские институты. Эти институты отличались от столичных тем, что они в значительной мере содержались на местные средства и потому во многом были демократичнее по своему социальному составу. В некоторых из них предпринимались попытки допустить и «вольноприходящих», т. е. сделать институты частично открытыми, но такие попытки решительно пресекались властью и лично Николаем I.

Столь же медленно возникает и делает первые шаги на базе институтов Мариинского ведомства женское педагогическое образование, что стимулирует постепенное становление в России женского педагогического труда. Положение о домашних наставниках и учителях 1834 г. впервые законодательно институционализирует этот труд, устанавливая звания домашних наставниц и домашних учительниц, и тем самым способствует его дальнейшему развитию.

Помимо мариинских учебных заведений, в данный период в рамках Министерства народного просвещения складывается второй параллельный канал, вторая ветвь женского образования – частные женские пансионы и школы. В отличие от закрытых мариинских институтов многие из них представляли собой открытые учебные заведения, доступ в которые обусловливался уже не сословной принадлежностью, а наличием средств для оплаты обучения. С начала 1830-х гг. николаевское правительство резко вмешивается в дела частного образования, усиливает контроль над ним и, мало того, стремится подавить его. Это приводит к остановке и замораживанию развития частного женского образования в России на ближайшее двадцатилетие.

Одновременно правительство ужесточает надзор и над другим традиционным, «неорганизованным» каналом женского образования – домашним обучением и воспитанием. Оно делает домашних наставников и учителей государственными служащими, «уполномоченными от правительства», что в значительной мере ведет к огосударствлению домашнего образования.

В 1840-х гг. возникает третий организованный канал женского образования – первые женские духовные училища. Их создание, с одной стороны, идет в русле выстраивания общей сословной системы женского образования, поскольку первоначально они предназначались только для дочерей духовенства. С другой стороны, эти училища, позднее постепенно становясь общедоступными, в перспективе расширяли возможности женского образования, способствовали его развитию и распространению, что подтвердили последующие десятилетия.

В первой половине XIX века зарождаются еще два новых явления в истории женского образования. Первое – женская школа, как и мужская, впервые становится и объектом, и субъектом национальной политики, орудием русификации тогда еще только Западного края Российской империи. В этой роли выступают и некоторые женские институты Мариинского ведомства, и насаждаемые в крае Министерством народного просвещения так называемые частные образцовые пансионы, которые открывались при существенной поддержке казны.

Второе явление – возникновение пока еще чрезвычайно редких, но все же проблесков общественного участия в деле женского образования, которое позднее станет одной из важнейших и эффективнейших сфер приложения общественных сил. Наиболее значимыми из этих проблесков были: общественные усилия по созданию и развитию Харьковского женского института; постепенное формирование, по примеру харьковского, местных советов как государственно-общественных органов управления женскими учебными заведениями; подготовленный передовыми педагогами в 1846 г. проект создания открытой всесословной женской школы, который в то время не получил признания, но тем не менее обозначил магистральное русло развития женского образования в последующие десятилетия.

Общей, доминирующей тенденцией развития женского образования было то, что, оставаясь в строгих рамках сословности, оно росло в первой половине XIX в. скорее количественно, чем качественно. Женское образование, в сравнении с мужским, было явно второсортным, поверхностным, «орнаментальным». С конца 1840-х гг. это вызывало серьезное недовольство передовых общественных кругов, подвергших резкой критике самый смысл, характер и направленность женского образования. Рассматривая проблемы женского образования в общих рамках впервые поднятого в то время «женского вопроса», передовая русская общественность видела пути решения этих проблем прежде всего в обеспечении равноправия женщин и мужчин, в том числе и в сфере образования.

Первая половина XIX в. подвела черту под первым жизненным циклом российского женского образования, начавшим свой отсчет с 60-х гг.

XVIII столетия. Ведущим фактором развития женского образования в ходе этого цикла была правительственная воля, правительственная политика, хотя ее направленность в XVIII и XIX вв. существенно отличалась. В целом российский абсолютизм, как позднее и тоталитаризм, хорошо понимал значимость образования. Более того, в соответствии либо с просветительскими иллюзиями, как это было в XVIII – начале XIX в. («просвещенный абсолютизм»), либо с «просветительством наоборот» – доктриной «охранительного просвещения», возобладавшей в николаевскую эпоху, самодержавие явно переоценивало роль образования как одного из основных средств общественных преобразований, пересоздания общества и даже «управления историей».

Общественная же потребность в женском образовании в период его первого жизненного цикла только созревала, а потому и не действовал общественный фактор, который станет ведущим с началом второго жизненного цикла развития женского образования в России в 1850– 1860-х гг. Но в недрах николаевского застоя уже шла интенсивная интеллектуальная и духовная подготовка будущих «великих реформ», и в их числе – кардинальной реформы женского образования. Реформы, создавшей в России целостную, стройную систему женского образования, открывшей для нее новые возможности динамичного и количественного и – главное – качественного роста, включившей новый мощный общественный фактор ее развития.

 

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Назовите основные тенденции государственной политики в сфере женского образования и его эволюции в первой четверти XIX в.

2. Как были реорганизованы управление, жизнеустройство, содержание образования в женской школе в период николаевских образовательных контрреформ?

3. В чем особенности государственной национальной школьной политики в сфере женского образования во второй четверти XIX в.?

4. Какова специфика организации женских духовных училищ и их жизнедеятельности?

5. Как перекликаются с современностью дидактические и методические идеи «Наставления для образования и воспитания женских учебных заведений» (1852г.), составленного руководителем этих учебных заведений принцем П. Г. Ольденбургским?

6. Назовите основные идеи и тенденции, появившиеся в женском образовании в конце 1840 – начале 1850-х гг.

7. Сравните характер «Устава женских учебных заведений» Ведомства императрицы Марии (1855 г.) и законодательные акты в сфере женского образования в эпоху «великих реформ».