Среди моих друзей немало коллег-журналистов, вот я и решил обратиться к ним (да и не только к ним) с таким вот вопросом: господа, а вы помните свою первую писачую машинку? Вот такой у меня ко всем вам вопрос... Мне, почему-то, кажется, что вы должны её помнить: у меня, по крайней мере, если выстраивать этакий ассоциативный ряд, первая печатная машинка занимает место где-то рядом с самой первой моей женщиной. Не с девушкой, а именно с Женщиной, зрелой и опытной, с которой - всё по-настоящему, по-взрослому было... Вот такая вот ассоциация - ни больше и не меньше.
Прошлым летом, коротая время в вымирающем посёлке Боярский на южном берегу Байкала, где у нас сломалась машина, в ожидании отправившегося за нужной деталью автостопом до Верхнеудинска Сержа (LJ-юзер sergey_tibet ), я лениво перелистывал взятые в дорогу номера "Русского Репортёра", и наткнулся на статью о пишущих машинках. Оказывается, прошлым летом в Индии закрылся последний в мiре завод, который их выпускал, представляете? Всё! Их больше никогда не будет! Компьютер убил пишущие машинки, превратил их во "вчерашний день", в винтаж, в антиквариат, в реликт прошлого, сделал их бесполезным хламом и предметом коллекционирования.
Я был, наверное, последним из иркутских журналистов, работавшим на "механике": ровно до 2004 года набивал свои тексты на машинке, сам отвозил их в редакцию - а Кулехов, матерясь, перенабирал их на своём компе, жертвуя ради меня своим драгоценным временем. А я ему даже ни разу и не проставился за это с гонорара - впрочем, он и не пьёт уже давным-давно... А потом Кулехов, с воплями: " - Это невыносимо!... Сколько ж можно?!..." притащил мне старый редакционный комп: " - Осваивай!" Я освоил, потом вышел на просторы Сети...
...и умер. Умер, как грамотный человек.
Компьютер, друзья мои, убивает грамотность: сделаешь ачипятку - он подчеркнёт слово с ашыпкой; кликнешь мышкой - исправит слово. В ЫнтырнЭте - и того хуже: здесь, вообще, никто ничего не исправляет, здесь кто как слышЫт, тот так и пишЫт. А то? Олбанский-то Езык откуда?... А попробуйте-ка сделать ляп, когда набираете текст на писачей машинке! - зубами свою ачепятку выгрызать будете, языком зализывать! Кто сегодня помнит про такие непременные и необходимые девайсы любого, мало-мальски, продвинутого пользователя ПМ (Пишущей Машинки, а не Пистолета Макарова), как штрих, липкая лента, бритвочки? Они были точно также необходимы, как необходимы другому ПМ - пистолету Макарова - шомпол, и щёточка для чистки дула, и маслёнка с маслом. Впрочем, для механической пишущей машинки маслёнка с маслом тоже необходима - и я покупал для своей именно оружейное, в охотничьем магазине: во-первых, оно - действительно, самое лучшее для такого рода механики - а во-вторых, к своей "Виталине" я относился примерно также, как к личному оружию. Ну, и использовал примерно также: "мочил" разных козлов нехороших людей - а потом мы с ними судились из-за публикаций. Один такой суд я даже проиграл...
Ладно, вернёмся к пишущим машинкам. Как же они стрекотали у мамы на работе, в Управлении комплектации оборудования, что размещалось в смешном и кривом старинном здании бывшей гостиницы, прямо над железнодорожным вокзалом! Вскоре, это стрекотание переместилось к нам домой: мама привезла с работы электрическую пишущую машинку - большую и тёмно-зелёную - и вечерами, придя с работы, печатала на ней: брала часть работы на дом, а, кроме того, набивала текст своей дипломной работы. Наш дом в тот год поставили на капитальный ремонт: жильцов никуда не расселяли, и целый день по квартире ходили брутальные работяги - тянули трубы, что-то сваривали, долбили... Во всех комнатах, там, где шли трубы центрального отопления, в полу, в потолке и в стенах зияли сквозные дыры - соседи стали ближе и роднее, и мы с соседом Вовкой через эти дыры общались, гоняли друг другу "малявы" на ниточках. А кроме того, соседи из двух квартир, расположенных напротив, приходили к нам набирать воду, умываться, мыть посуду - ну, и кое за чем ещё... Потом, когда канализацию меняли уже в нашей квартире, мы навещали соседей по тем же вопросам.
А мамина машинка стрекотала и стрекотала каждый вечер! И кончилось это однажды тем, что в нашу квартиру постучались незваные гости.
- Здравствуйте, - сказали незваные гости, демонстрируя дедушке свои удостоверения, - покажите нам пишущую машинку.
Машинка была показана, и гости поинтересовались, что мама на ней печатает. Мама продемонстрировала служебную документацию и свою дипломную работу. Гости долго изучали бумаги, изучали машинку. Потом велели маме собираться и ехать с ними. Машинку они тоже увезли с собой. Через три часа маму, вместе с печатной машинкой, те же двое молодых людей привезли обратно. Они извинились перед дедом, называя его "уважаемым Геннадием Ивановичем", объяснили ему, что поступил некий "сигнал"... что в городе появились анонимные листовки антисовецкого содержания... что они обязаны были отреагировать на сигнал и всё проверить - это их служба... что они сейчас проверяют всех владельцев пишущих машинок... Затем они ещё раз извинились и ушли.
Я вряд ли забуду когда-нибудь, что творилось в квартире, когда увезли маму: бабушке я наливал корвалол и валокордин - она лежала на диване, совершенно бледная. Отец звонил в свою милицию, звонил своему начальству - толку от его звонков не было. Тогда за телефон сел дед. Позвонил мэру города, Николаю Францевичу Салацкому, на домашний телефон, коротко обрисовал ситуацию. Салацкий сказал, что перезвонит. Перезвонил через сорок минут, и сказал, что маму скоро привезут обратно, не нужно беспокоиться. Через два дня Салацкий приехал к нам - бабушка испекла для него рыбный пирог, дед пил с Николаем Францевичем коньяк, я играл для мэра полонез Огиньского на пианино...
Случилось это в 1982 году, в декабре. Андроповщина, мать её. Кто из соседей "стукнул" на маму, догадаться было нетрудно; потом мы с этой соседкой больше никогда не здоровались - а я через пару месяцев запустил в неё с крыши камнем. Хорошо, что не попал...
Сейчас ведь, если кому рассказать, что в сы-ссы-сэре для того, чтобы приобрести пишущую машинку, нужно было идти в милицию, в разрешительную систему, оформлять на неё специальное разрешение - не поверят же! А ведь потом ещё нужно было предъявлять это разрешение директору магазина - и он записывал все данные покупателя в особый регистрационный журнал - а потом ещё нужно было придти с машинкой в милицию, и там её ставили на учёт, переписывали её серийный заводской номер, заводили особую учётную папку, в которой в обязательном порядке лежал лист бумаги с отпечатками литер... Ведь не поверят же, скажи такое кому-нибудь сейчас! И непременно начнут спорить и доказывать, что ничего такого не было, что если и было, то гораздо раньше, при сталине. Было, ребята, было - и при сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе, и при Андропове, и при Черненко - только при Горби закончилось. И не фальсифицируйте историю.
* * *
...Моя самая-самая первая пишущая машинка была точно такая же, как та, что на картинке, которую я поставил в качестве иллюстрации - я нашёл её в том же 1982 году на свалке мебельной фабрики "Байкал". На эту свалку иркутские мебельщики выбрасывали обрезки древесины, опилки и прочие производственные отходы - а потом сжигали их. Ну, а мы туда регулярно наведывались за разными дощечками-фанерками, чтобы было, из чего выпиливать лобзиком и на чём выжигать картинки выжигательным приборчиком. Впрочем, посещали эту свалку не только мы, мальчишки - но и взрослые дяденьки тоже: они приезжали сюда на своих машинах и загружали в багажники и в салон обрезки досок и брусков. Время от времени, их задерживала милиция - как я сейчас понимаю, за "разворовывание социалистической собственности", выброшенной на свалку. А как иначе-то? Пусть лучше всё это сгорит или сгниёт - но зато, все эти отходы останутся в госсобственности. А в посёлке Горьковском, что поблизости от этой свалки древесины, кажется, все дачные домики из этих отходов и построены...
Ладно, я не о древесине, а о пишущей машинке. Как уж оказался на этой свалке совершенно антикварный "Ундервудъ", я не знаю - но нашёл я его именно там. Нашёл - и решил тащить домой, чего бы мне это ни стоило. Машинка была тяжеленная - килограммов семь-восемь в ней уж точно было, если не больше. А мои друзья, с которыми я приехал расхищать социалистическое имущество, ржали надо мной. Ничего - хорошо смеётся тот, кто смеётся последним: нас заметил какой-то взрослый расхититель древесины, под завязку набивший салон своих "жигулей" бруском и обрезной доской. Видя, как я корячусь с "Ундервудом", дядька полюбопытствовал, нафига мне, извините, этот металлолом сдался?
- А Ромка у нас писателем решил заделаться! - ответили за меня мои друзья-приятели.
- Писателем? - переспросил дядька, - а далеко ли тебе ехать, писатель? Могу, если что, подвезти - но только тебя одного, с "Ундервудом" - для остальных места в машине нет...
Он довёз меня до дома - добрая душа! - и даже занёс мою находку на наш третий этаж. Прощаясь, произнёс: - Ну, удачи тебе, писатель! С такой-то машинкой она тебе особенно потребуется!...
О том, чтобы починить "Ундервудъ", заставить его работать, не могло быть и речи: машинка была убита навсегда. Мало того, что у неё была безвозвратно утеряна каретка, так ещё и корзина представляла из себя единый, намертво сросшийся ком насквозь проржавевших литер. Зато, все кнопочки, хоть и бездействующие, сохранились полностью - и "ять" там была, и "фита", и Ъ", и "i", и прочие буквицы.
Я очень надеялся починить эту писачую машинку, но - не судьба. На память о ней у меня остался передний щиток с корзины, на еотором красуется надпись: "УНДЕРВУДЪ. Герляхъ, соб. маг-нъ въ С-Пб и Москве. Адресъ собственной конторы т-ва: Варшава, ул. *х*х*х*х* (там просто всё отбито было и поцарапано. - Р. Д.) д. 10".
Эту писачую машинку я надеялся починить. Ну и что, что без валика? Починим! В те годы наше школьное руководство регулярно устраивало для нас такое массовое развлечение, как сбор металлолома - и в грудах металла, принесённого учениками на задний двор школы, можно было обнаружить и покореженные, изуродованные пишущие машинки. Корёжили и уродовали их здесь же и сразу же, как только школьники притаскивали их сюда: тут же во дворе, на табурете, сидел школьный трудовик, вооружённый молотком, отвёрткой и зубилом - и бойко убивал машинки, чтобы - не дай Бог! - ни одна из них не осталась в рабочем состоянии. Помню, на том месте, где он сидел на табурете и проводил свою экзекуцию, потом ещё долго валялись, словно мелкие косточки, рычажки с литерами. Вот эти-то литеры я и собрал в свой школьный портфель, надеясь вставить их в свой "Ундервудъ".
Естественно, из этой затеи у меня ничего не получилось: пишущие машинки чинить - это вам не... ну, не знаю, что - сами вставьте здесь какой-нибудь эпитет. Вскоре, "Ундервудъ" был увезён на дачу, и занял своё место в импровизированном "музее забытых вещей", который мы с мамой устроили прямо на улице, возле глухой восточной стены веранды. Здесь мы поставили старенькую печку-"буржуйку", на стену присобачили деревянное колесо от телеги, рядом с которым разместились два железнодорожных керосиновых фонаря и коровье ботало; внизу, под этой инсталляцией, на чурбачках и на старой скамейке встали в ряд несколько чугунных утюгов, распаянный самовар, который я подобрал в лесу - и здесь же мы разместили мою писачую машинку. Со временем, к ней добавились ещё две - не такие старинные, как "Ундервудъ", но не менее ржавые и фактурные.
* * *
...Школьное детство навсегда оставалось позади - а вместе с ним уходила в прошлое совецкая власть и совецкий маразм. Пишущие машинки появились в комиссионках и в пунктах проката - и вот туда-то я и отправился выбирать себе орудие производства. Комиссионки я отмёл сразу же: там на прилавке стояли такие рыдваны, что не имело никакого смысла даже и подходить к ним: старые конторские динозавры с разбитыми корзинами и повизгивающими каретками, они были хороши, разве что, для антуража - но никак не для работы. Мой дедушка, как всегда, решил принять живейшее участие в судьбе начинающего журналиста (то есть, меня), и принялся названивать в свой главк, в машбюро, чтобы подыскать для меня какую-то списанную машинку. Но я уже догадывался, что и там меня ничем не обрадуют (впоследствии, именно так и оказалось) - и рванул по пунктам проката.
На переулке со смешным названием - "им. 8 марта" - в маленькой конторе по прокату бытовой техники, разместившемся на первом этаже облезшей хрущёвки, я нашёл свою "Виталину" - миниатюрную югославку в абрикосовом корпусе, с аккуратными беленькими клавишами и в таком же белом футлярчике. Этот пункт проката уже давным-давно упразднён, и после него в этом закутке на переулке имени 8 марта размещался секс-шоп, а сейчас размещается издательская конторка моего друга Бобрунова - а красавица Виталина так и осталась с тех пор жить у меня.
Боже, сколько же всякой ерунды было на ней отпечатано, сколько бумаги было изведено впустую!... А, с другой стороны, именно на ней, на этой пишущей машинке, я набил самые лучшие свои тексты, которыми горжусь до сих пор. Сколько всего пережили мы вдвоём - знаем только я и Виталина!... Теперь, после появления компьютера, она поселилась у меня на антресолях - но я планирую, после ремонта, выставить её на полку книжного стеллажа: Виталинка заслужила более почётного места, нежели тёмный угол в шкафу под потолком.
Я исправно платил за неё целых шесть лет - с восемьдесят девятого по девяносто шестой год, пока однажды мне не позвонили на работу из пункта проката, и не предложили зайти к ним. Я зашёл.
- Вот мы всё время смотрим Ваши передачи по телевизору, - сказала мне пожилая сотрудница пункта проката, - и не можем понять: почему Вы до сих пор платите нам за машинку, почему давно уже не купили себе машинку в магазине?
Вопрос этот, конечно же, меня покоробил, но я ничего не стал говорить этой тётке. В конце концов, люди, всю жизнь прожившие при совецкой власти, задают бестактные вопросы вовсе не со зла - просто, им кажется вполне естественно, например, поинтересоваться тем, сколько ты получаешь денег, сколько тратишь на еду и прочую коммуналку, и куда деваешь остальные свои деньги? Хамство, конечно же - но хамство не со злости, а от глупости. Как говорится, "ничего личного".
- Я ведь, почему спрашиваю, - продолжала эта тётка, - наш пункт проката закрывается. Так вот, мы хотели бы предложить Вам выкупить у нас машинку по остаточной стоимости. Вам это обойдётся в 456 рублей... Согласны?
Конечно же, я согласился - и тут же расписался в какой-то ведомости, и отдал деньги. Признаться, я настолько привык к Виталине, что мне даже в голову не приходило, что у меня может быть другая машинка: наличие Виталины я воспринимал уже, как данность, а необходимость каждый месяц платить за её прокат - как неизбежное зло. И я выкупил её за 456 рублей - в день на пачку сигарет я тратил тогда чуть больше, ровно пятисотку...
* * *
...Надо сказать, что, время от времени, у нас с Виталиной случались поломки: особенно часто отпаивались и слетали со своих рычажков литеры. И тогда я брал Виталину на руки, закрывал её в футлярчик, и нёс на лечение - мастерская по ремонту располагалась в двух шагах от нас, в старом деревянном доме, на улице Грязнова. Мастером, который каждый раз "вставлял зубки" моей Виталинке, был очень колоритный персонаж: старый, совершенно испитый еврей с каким-то огромным и совершенно бесформенным носом; всё лицо мастера было покрыто этой ужасной, страшной "сосудистой сеточкой" выступивших красных капиляров. Но дело своё мастер знал - и неспроста, наверное, лацкан его неизменного клетчатого пиджака украшал тяжёлый винтовой значок "Заслуженный изобретатель-рационализатор РСФСР".
- Опять растрахал свою бабёнку?! Опять всю ***** ей разворочал?! - орал он мне, едва я переступал порог его мастерской, - ну, давай её сюда! Дядя Гриша посмотрит девочку, зашьёт её... - и, вооружившись зачем-то лупой - точь-в-точь такой же, как у часовщиков, он начинал осмотр машинки. Осмотр продолжался минут пять-десять - а затем мастер, не глядя на меня, лишь бросал мне: " - Через пару часов!..." - и я шёл домой.
Через пару часов машинка была отремонтирована и пахла свежей смазкой - а я получал бесплатно дополнительную порцию инструкций по уходу за машинкой, щедро перемежаемую совершенно пошлыми и даже хамскими гинекологическими аналогиями. Потом, в конце девяностых, мастерскую по ремонту пишущих машинок закрыли, а деревянный дом, где она располагалась, снесли - сейчас на его месте стоит какой-то элитный особнячок, окружённый кованой оградой.
Мастера дядю Гришу я встретил на улице только через год - встретил совершенно случайно, и был очень рад этой встрече. Дело в том, что у машинки в очередной раз отпаялась от рычажка литера - это была буква "И" - и я уже измучился, вставляя при печатании, вместо "И" букву "П", и подрисовывая потом косые перекладинки в этой "П" по всему тексту.
- Очень хорошо! - заорал дядя Гриша, - совсем затрахал девочку - а без дяди Гриши и вовсе её укатаешь! Диктуй свой адрес - вечером зайду, посмотрю... И он пришёл вечером - уже слегка "тёпленький" - и важно расположился за моим письменным столом, разложив на нём принесённые инструменты. Через час машинка была починена, а когда я заикнулся об оплате, дядя Гриша изрёк:
- Нах*й деньги - денег у старого жида и без тебя хватает! Лучше выпей со мной, - и достал из своего портфеля початую поллитровку.
Я выпил с дядей Гришей - и потом ещё не раз пил с ним, когда с Виталиной приключались мелкие неприятности, и я вызванивал его по телефону. Постепенно, за этими посиделками, он рассказал мне всю свою биографию. Он появился на свет в немецком концентрационном лагере, в котором, среди прочих евреев, содержались его родители. Только чудом они оказались не уничтожены: просто, в 1945 году совецкая армия продвигалась настолько быстро, что узников просто не успели ликвидировать. Я не помню названия этого лагеря, увы.
Дядя Гриша рассказывал и про свою жену, которая скончалась лет за десять до того от сердечного приступа - жена его была акушером-гинекологом, и мне стало понятно, откуда у дяди Гриши все эти натуралистические генитальные аналогии. Его дети ещё в самом конце восьмидесятых уехали в Израиль, и звали его - но он отказывался:
- Чего я в этом Жидостане забыл!? - кричал он, - одни жиды вокруг! Здесь я - Человек, Мастер - а там?... А деткам моим там нужен не я, а моя пенсия узника фашизма - вот и всё!
Рассказал мне дядя Гриша и о том, за что он получил свой знак изобретателя-рационализатора. Будучи совершенно дремучим в области механики, я ничего не запомнил и объяснить тоже ничего не смогу - но дело кончилось тем, что когда он пришёл к руководству какого-то заводика внедрять своё изобретение, то в ответ услышал: " - Вот вали в свой Израиль - и там командуй! А здесь мы как-нибудь сами, без жидовских советов, справимся!" Дядя Гриша сильно обиделся на такие слова, и врезал обидчику кулаком в челюсть. Челюсть сломалась в трёх местах, после чего обиженный дядя Гриша поехал на три года на стройки народного хозяйства в Тулунский район, а его изобретение, кажется, так и не было реализовано.
Освободившись, он устроился в мастерскую по ремонту пишущих машинок, где мы с ним и познакомились. Пишущие машинки были его страстью, он называл их "своими девочками" - и даже собрал небольшую коллекцию очень любопытных старинных экземпляров. Я однажды визитировал его, и увидел эту коллекцию: была у дяди Гриши и барабанная машинка - литеры были расположены не на рычагах, а на вращающемся барабане - и какая-то совсем крошечная немецкая машинка, и старинный "Ремингтон", и "Олимпия", и, конечно же, "Ундервудъ" - точь-в-точь такой же, как тот, что я нашёл в детстве. Видя, как я стою и облизываюсь, дядя Гриша сказал мне:
- Будешь хорошо себя вести - будет и тебе "Ундервудъ"! У меня, как раз, сейчас есть ещё один - закончу его ремонт, и тебе подгоню! За бутылку, а? - и хитро подмигнул.
Увы, своё обещание дядя Гриша так и не смог выполнить. Как я узнал потом, он умер, возвращаясь домой на трамвае: остановилось сердце. Пассажиры ничего и не поняли: мало ли, что? - сидит пьяный мужик, хрипит... Кому охота возиться с пьяным? До сих пор, иногда вспоминая этого одинокого, озлобленного на мiр человека, находившего единственную отдушину только в водке да в пишущих машинках, мне становится очень обидно за него. Почему он вдруг так разоткровенничался со мной? Не знаю даже... Может быть, ему просто хотелось выговориться, рассказать кому-то о себе - вот он и доверился вдруг мне?... Ещё раз говорю: не знаю - и не знаю даже ни его фамилии, ни места его погребения. Судьба его коллекции машинок мне тоже неизвестна.
* * *
...Моему другу, художнику и дизайнеру Юрке Гимову пару лет назад на день рождения подарили "Ундервудъ"; Юрка прикрутил к задним ножкам петельки, и повешал машинку на стену в мастерской. Через полгода у него на стене висел уже целый ряд чёрных, архаичных пишущих машинок - рядом с "Ундервудом" поселились "Москва", "Башкирия", ещё кто-то... Помню, когда на дне рождения кто-то из гостей внёс и протянул Юрке эту "оргтехнику", у меня внутри что-то ёкнуло: появилась зависть, появилось ощущение какой-то несправедливости. "Почему именно Юрке? - подумал я, - ведь Юрка - не журналист; ведь это я здесь журналист, ведь это символ моей, а не его, профессии!" Сейчас я не завидую другу, потому, что знаю: будет когда-нибудь и у меня свой "Ундервудъ", найду я себе это чудо. А потом, может быть, и нарисую себе личный герб - и на гербе этом своё место займёт и изображение пишущей машинки - а как иначе-то? Символ профессии...
Ну ладно, достаточно на сегодня. Чувствую, что, если вовремя не остановиться, то на тему писачих машинок я могу разоряться ещё очень и очень долго - а я бы хотел услышать и ваши истории о машинках, дорогие друзья. Так что, давайте-ка, делитесь в комментариях своими пишуще-машинными историями. Жду.