Я до сих пор не знаю, как мы тогда остались живы... Сейчас, когда я вспоминаю обо всех этих приключениях, у меня мурашки пробегают по спине: ведь сколько раз тогда и я, и мои друзья могли погибнуть! Погибнуть по-глупому, погибнуть совершенно нелепо. А если и не погибнуть, то уж, во всяком случае, остаться инвалидами на всю жизнь. Некоторые, кстати, и стали инвалидами: до сих пор иногда встречаю в городе Сашку и Серёгу - у Серёги половина лица в струпьях: следствие ожога. А у Сашки вместо кисти правой руки - чёрный кожаный протез. Потому, как руку взрывом оторвало.

 Нет, мы - никакие не "дети войны": наше детство пришлось на "благословенные" семидесятые и восьмидесятые годы - и вообще, "спасибо партии родной за наше счастливое детство!" Просто, в детские годы мы самозабвенно играли со смертью. Как? Сейчас расскажу.

 ...Помнится, лет восемь или девять мне было, когда случился у меня острый приступ аппендицита. Вызванная по телефону "Скорая" отомчала меня вместе с мамой в Городскую детскую больницу. Там нам сразу же сказали: готовьтесь, мол, морально - через сорок минут этого мальчишку хирург Урусов будет оперировать. А пока хирург Урусов (дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни!) готовится к операции, мы с мамой сидим и ждём в какой-то комнате, напоминающей школьный класс.

 Откуда школьный класс в детской больнице? Нет, дело не в том, что у тамошних пациентов проводились школьные занятия - просто, здесь регулярно проходили практику студенты-медики, будущие детские хирурги и педиатры. И вот для них-то, в качестве наглядного пособия, на стене висит стенд под названием "Оружие детей мирного времени". И я, несмотря на острую боль, сижу и разглядываю этот стенд.

 Я не знаю, каким путём попали на этот стенд экспонаты - может быть, их передали сюда из детской комнаты милиции? - но "арсенал" выглядел достаточно внушительно! Здесь вам - и рогатки ("классические" деревянные и гнутые из проволоки), и достаточно профессионально сработанные арбалеты и самострелы, и самодельные духовые ружья, стреляющие заточенной велосипедной спицей, и деревянные дубинки, утыканные гвоздями... Вполне себе, такой "уголок юного киллера". Страшная коллекция.

*   *   *   *   *

 Но меня, помнится, она не вдохновила. Да и не могла меня вдохновить эта коллекция: ведь здесь были представлены только образцы, так сказать "личного вооружения" - а артиллерийских орудий, вроде того, что мы собрали во дворе у Сашки, здесь не было и в помине!

 Пушка, которую изготовили мы в Сашкиной кладовке (вернее, изготовил-то её Сашка, а мы просто рядом крутились и наблюдали за процессом) была самая настоящая! Саня где-то разыскал железную трубку длиной сантиметров тридцать или сорок, и изготовил из неё ствол орудия, нарезав с одного конца резьбы, и завинтив в эту резьбу длинный винт. Потом он немного заплющил с боков то место трубки, где был вкручен винт, просверлил сбоку отверстие для фитиля - и ствол готов! Но он ведь ещё вырезал лобзиком лафет для своей мортиры, приделал к нему какие-то колёса - кажется, от детского грузовичка - одним словом, придал ей вид самого настоящего артиллерийского орудия, только маленького.

 А потом состоялись испытания орудия. Эти испытания проходили, опять же, в Сашкином дворе. Этот Сашка жил в замечательном старинном деревянном доме, по соседству с нашим домом - и дом Сашкин был всем хорош, за исключением одного: все "сантехнические удобства" находились во дворе за домом, и представляли собою щелястую деревянную будку, поставленную над выгребной ямой и побеленную белой известью. Это уже потом, когда Сашкин старший брат стал работать сантехником в ДЭЗе, он "подцепил" свой родной дом и к центральному отоплению, и к водопроводу, и к канализации - а тогда, в 1980-м году, все "удобства" располагались именно на заднем дворе. И именно эти "удобства", именно этот щелястый сортир и был выбран в качестве "главной цели" при испытании только что сотворённой гаубицы.

 Сашка забил в дуло пушки заряд, представлявший собой средних размеров охотничью картечину - "ядро" - которую он для этих целей, скорее всего, спёр у отца. Затем достал из кармана коробок спичек, навёл дуло пушки на "главную цель", и поджёг фитиль. Когда фитиль прогорел до конца, сначала ничего не произошло, а потом грянул выстрел. В следующий момент из сортира с воплем выскочил Сашкин сосед Виталий Георгиевич, который одной рукой пытался натянуть брюки, а другой рукой прикрывал голову. Виталий Георгиевич рухнул в крапиву, взвыл и пополз куда-то. Затем замолк и притаился. А ещё через минуту-другую, убедившись, что стрельба прекратилась и опасность миновала, встал на ноги и, страшно матерясь, побрёл восвояси, на ходу застёгивая ширинку. Нам, помнится, было очень смешно наблюдать за ним сквозь щель в двери Сашкиной кладовки...

 Когда Виталий Георгиевич, наконец, ушёл, мы отправились исследовать "объект" на предмет попадания заряда в цель. Картечина, которой пальнул Саня, навылет прошила и заднюю, и переднюю стенки сортира, и застряла в заборе на уровне полутора метров от земли. Несчастному Виталию Георгиевичу просто сказочно повезло, что в тот момент, когда случился выстрел, он сидел, извиняюсь, на корточках, а не стоял в полный рост. Повторяю: ему просто сказочно повезло!

 Мы потом долго не могли понять, за что же это Виталий Георгиевич, работавший сторожем в располагавшемся в нашем дворе детском саду, возненавидел нас самой настоящей, какой-то взрослой ненавистью? Плохо приходилось тому, кто, пробравшись на территорию детского сада, попадал ему в руки: надранными ушами дело не обходилось - запросто можно было получить и тяжёлого, увесистого пинка! Он возненавидел нас, мальчишек - а мы, в ответ, возненавидели его, и однажды "в отместку" взорвали у него на крыльце бутылку из-под шампанского, набитую карбидом кальция.

 ...Прошло, наверное, лет двадцать, или ещё больше, и с Виталием Георгиевичем, состарившимся и превратившимся в маленького сухонького старичка, мы каким-то непонятным образом сдружились. Случилось это в самом начале "нулевых": летним вечером, возвращаясь с работы, я увидел его сидящим на том самом крылечке, на котором мы когда-то приготовили для него нашу "подлянку". Сначала мы поздоровались, потом он что-то спросил, и мы разговорились - а ещё через пять минут я уже сбегал до ларька за пивом, и мы вместе расположились на крылечке, о чём-то болтая.

 Постепенно мы сдружились со стариком, и я, возвращаясь с работы летними вечерами 2000-го года, уже сам покупал в киоске пиво, и спешил на крылечко к своему старшему другу - а Виталий Георгиевич, со временем, вытащил из своей кладовки и подарил мне антикварные сокровища: довоенный патефон, какие-то старинные альбомы с фотографиями, ещё что-то... Наши "посиделки" с пивом в тот год продолжались всё лето, и вот однажды постаревший сторож детского сада, гроза и ужас нашего мальчишеского детства Виталий Георгиевич сказал мне:

 - Знал бы ты, как я вас ненавидел, когда вы тут пацанами бегали, стреляли из своей пушки! Ведь вы ж тогда меня в сортире чуть не пристрелили, на фиг! Я потом ведь из забора эту вашу картечину выковырял - она ж у меня над самой макушкой просвистела! Чуть пониже бы прицел взяли - и каюк мне! На Даманском китайцы не грохнули - так в собственном сортире бы пацаны сопливые укатали бы!...

 Он, оказывается, в 1969-м на Даманском острове с китайцами воевал, наш Виталий Георгиевич, и даже получил там какую-то медаль или орден, ранен был... Я всего этого, конечно же, не знал.

 Ну, а Сашка... Он из своей пушки в тот год дострелялся: в очередной раз, забив заряд и запалив фитиль, остался без кисти на правой руке: пушка разорвалась у него в ладони, когда он в последний момент решил куда-то развернуть дуло...

*   *   *   *   *

 Тем же, кажется, летом 1980-го года - а может быть, уже через год, летом 1981-го, недобрый "ветер странствий и приключений" занёс нас, мальчишек, сначала в подвалы, а затем и на крышу родного дома. Дом наш был построен в начале 1950-х годов - такая, очень характерная "сталинка" о четырёх этажах, с эркерами и маленькой башенкой, выходившей на перекрёсток улицы Киевской и родного Пионерского переулка. В этой башенке располагалась одна-единственная двухкомнатная квартира, в которой жил наш приятель со смешной фамилией Пухов, и мы очень любили забираться именно туда, на крышу пятого этажа, и поливать оттуда водой прохожих. Правда, это невинное хулиганство, сходившее нам с рук, нам вскоре надоело, и через некоторое время в прохожих полетели уже болты и гайки, а потом кто-то из наших мальчишек метнул в сторону перекрёстка какую-то бомбочку, которая взорвалась в воздухе и - слава Богу! - никого не покалечила. А придурковатый мальчик Славка Рыжков как-то раз столкнул с крыши валявшийся там кирпич - тоже, слава Богу, без последствий...

 Но в эти нежные, щенячьи свои годы мы рисковали не только чужими жизнями - в первую очередь, мы сами ходили по очень тонкому лезвию, рискуя сорваться и полететь в тартарары. Причём, не только в переносном, но и в прямом смысле. Рядом с нашим домом стояла ещё одна "сталинка": если наш дом выходил уличным фасадом на тротуар, то перед соседним домом было что-то, вроде чахлого скверика, и он отступал от "красной линии" метров на двадцать. Таким образом, оба дома соприкасались лишь углами: торец нашего дома выходил на этот самый скверик - а торец соседнего дома выходил в наш двор. И по этому торцу соседнего дома шла пожарная лестница. Лестница эта была необычная - по крайней мере, больше нигде в Иркутске я таких не видел: одним своим боком эта лестница примыкала к стене дома, а с другой стороны у неё были металлические перила; лестница имела очень крутой уклон, и заканчивалась маленьким балкончиком, с которого можно было попасть на чердак. Пол на этом балкончике был деревянный, и доски, из которых он был настелен, уже к началу восьмидесятых уже сгнили и рассыпались. Помню, как я наступил куда-то, и моя нога провалилась в пустоту... Ощущения - те ещё!

 По всем законам физики, эти доски должны были с треском рассыпаться и провалиться под нами, но этого, почему-то, не случилось. Случилось другое: взобравшись на этот чёртов балкончик, мы прикинули, что расстояние до крыши нашего дома не так уж велико - метров около двух, не больше - и что, если хорошо оттолкнуться, то это расстояние можно перепрыгнуть (пишу это, вспоминаю - и руки покрываются липким пОтом от страха!). Уж кому в голову первому эта мысль пришла, я не помню - но мысль пришла, и прыжки начались! Сначала с балкончика на крышу - а потом обратно! Расстояние, которое нужно было преодолеть в прыжке, было не более двух метров - и, если абстрагироваться от того, что эти "кенгурячьи состязания" проходят на высоте добрых двенадцати (как не больше!) метров, то всё нормально, ага... Именно это "умение абстрагироваться", наверное, тогда им спасло меня - да и не только меня - от верной смерти! До сих пор помню, как стою я на этом ветхом балкончике, а придурок Вовка, который был старше меня на целых два года, шепчет мне: " - Ну, ты чо?! Ссышь, что ли, Ромка? Прыгай! Ты ж пацан, а не девка! Давай! Не смотри вниз - иначе не сможешь прыгать! Думай, что мы с гаража на гараж прыгаем! Ну, давай, не ссы!..."

 И я прыгнул. Сначала - на крышу, а потом - обратно, с этой крыши на проклятый балкончик. Потом - опять с балкончика на крышу. И - обратно... И - опять... И Вовка прыгнул, и Андрюха... И Петька, и Саня, и Макс-Кореец. И придурок Славка, глядя на нас, тоже... Ведь мы же - не девки сопливые, мы - Настоящие Пацаны, ага.

 А внизу, во дворе, сидели старухи - те самые старухи, которые постоянно придирались к нам, и которых мы терпеть не могли: и Полина Захаровна, и Мария Максимовна, и Ида Аароновна, и Зея Абрамовна. Они смотрели, как мы прыгаем туда-сюда на уровне пятого этажа, но ничего не кричали нам - они просто молча хватались за сердце и ловили воздух старческими ртами... А мы - прыгали: туда - сюда!...

*   *   *   *   *

 Подвал манил нас, мальчишек, не меньше, чем крыша. Собственно, подвал в доме был не один, а целых четыре: из нашего первого подъезда можно было спуститься в ту часть подвала, где находились кладовки: бОльшая часть этих кладовок была брошенной после того, как в 1974 году один из жильцов дома спустился в этот подвал и свёл счёты с жизнью, застрелившись из охотничьего ружья. Прямо из двора лестница вела в другой отсек подвала: там когда-то располагалась угольная кочегарка, но после того, как дом был подсоединён к городским сетям, кочегарка была упразднена, и подвал пустовал. А после того, как мы, мальчишки, сняли с этой бывшей кочегарки замОк и проникли туда, это помещение долгое время стояло открытым, и однажды там обосновался небольшой цыганский табор. Хорошо помню, как наши соседи вышвыривали оттуда этих цыган...

  Из второго подъезда можно было попасть в самое большое подвальное помещение, тянувшееся почти под всем домом: когда дом проектировали, этот огромный подвал должен был служить бомбоубежищем для жильцов на случай нападения на совецкую родину империалистических хищников или китайских ревизионистов. Но империалистические хищники и китайские ревизионисты всё никак не могли собраться со своим нападением, и подвал пустовал. Наконец, заждавшись этого нападения, директриса детского сада, который находился и по сию пору находится на первом этаже нашего дома, распорядилась отгородить небольшую часть этого подземного бомбоубежища под овощехранилище, что и было сделано.

  В бомбоубежище вела тяжёлая бронированная дверь, состоящая из двух половинок - верхней и нижней. Сделано это было для того, чтобы её, элементарно, можно было открыть: если бы дверь была монолитной, то её вряд-ли можно было бы сдвинуть с места. Запиралась она на какие-то тяжеленные заглушки, на какие-то штурвалы - думаю, там, внутри, у неё были замки, типа "краба", фиксирующие створку с четырёх сторон. Собственно, эта дверь находилась уже в самом подвале: для того, чтобы добраться до неё, сначала нужно было открыть обыкновенную дверь на первом этаже, спуститься под лестницу - и вот тогда-то только можно было оказаться перед входом в бомбоубежище.

  О том, что у нас в подвале находится самый настоящий бункер, мы и не подозревали. Просто, однажды кто-то из мальчишек проник под лестницу во втором подъезде, наткнулся на эту бронированную дверь, и рассказал об этой своей находке остальным. Естественно, было решено испытать неизведанное и изведать неизвестное - и в тот же вечер мы собрались во дворе, вооружившись карманными фонариками.

  Хорошо помню этот вечер: на дворе был сентябрь, и уже сгустились сумерки (надо сказать, что в те годы у нас считалось вполне нормальным болтаться во дворе часов до десяти, а то и до одиннадцати вечера). Придурковатого Славку Рыжкова мы решили не посвящать в наши планы и не брать в "исследовательскую экспедицию" в подвал: к тому времени, Славка уже не раз доказал собственную неадекватность и явил нам своё гнилое нутро, и поэтому успел превратиться в "персону нон-грата". Но он всё равно крутился где-то рядом - правда, на безопасном расстоянии - пытался подслушать нас, или понять, что мы затеваем... Мы не обращали на него внимания - и, как оказалось, совершенно зря.

  Мы спустились в подвал, открыли тяжеленную бронированную дверь, зажгли фонарики и стали осматриваться. Сначала мы оказались в какой-то небольшой комнате, из которой вело в разные стороны три дверных проёма - за двумя из них оказались такие же небольшие, но глухие комнаты, а пройдя третий, мы попали в достаточно большой подвальный зал. Это и было, собственно, старое бомбоубежище: три огромных подземных зала, соединённые переходами. Окон в бомбоубежище не было.

  Здесь ещё пару слов нужно сказать о планировке - это уточнение пригодится нам для дальнейшего повествования. Залы для потенциально эвакуируемых от китайско-NАТОвских бомбёжек граждан соединялись меж собой короткими коридорчиками, по бокам которых располагались небольшие полусгнившие филёнчатые двери - точь в точь, как в наших квартирах - а за дверями этими находились какие-то комнатушки, заваленные разным хламом: должно быть, кто-то из соседей пытался сделать себе здесь кладовки. Изначальное назначение этих комнатушек так и осталось для меня непонятным по сей день - могу лишь предположить, что в них проектировщики планировали сделать Персональные Бомбоубежища для совецких VIPов.

  ...Итак, мы спустились в подвал. Но не успели мы как следует осмотреть первый зал бомбоубежища, как услышали тяжёлый глухой удар: это подлец Славка, дождавшись, пока мы отойдём подальше, захлопнул за нами бронированую дверь! Мало того, что захлопнул - этот маленький зас**нец умудрился ещё и блокировать её снаружи, в результате чего мы оказались запертыми в бомбоубежище!

  Сейчас, когда я стал совсем взрослым сорокалетним мальчиком, меня от этих воспоминаний начинает бить Кондратий: чёрт возьми!... Ведь мы могли там элементарно погибнуть! - о том, что мы полезли в старое бомбоубежище, никто из старших понятия не имел. Мы ведь сами об этом позаботились: дождались, пока спустятся сумерки, двор опустеет и никто не увидит того, куда мы направились. Нет, безусловно, нас стали бы искать, и искали бы очень долго - по соседним дворам и улицам - и, конечно же, не нашли бы. А что касается нашего друга Славика, то он, скорее всего, испугался бы и молчал, как пленный неогуманоид в штабе Киевского военного округа... Короче, всё шло к тому, что подвал нашего родного дома должен был стать нашей братской могилой, а сам дом - нашим памятником. Величественным таким четырёхэтажным жилым памятником в стиле "поздне-сталинский ампир". Бр-р-р!

  Но это я сейчас такой умный. А тогда... Тогда мне было, кажется, лет восемь или девять, остальным участникам нашей диггерской экспедиции - чуть побольше. Кажется, самому старшему из нас не было и двенадцати. А это - такой возраст, когда совершенно не думаешь о том, что что-то может приключиться с тобой. С другими - пожалуйста! А с тобой - нет, никогда! Вот этот-то оптимизм нас, видимо, и спас тогда.

  Как-то сразу стало понятно, что колотиться в дверь бомбоубежища нет никакого смысла: во-первых, дверь эта выходила не прямо в подъезд, а располагалась уже в самом подвале, под лестницей. Во вторых, мы же сами видели, какая она толстая и тяжёлая: стучи, ни стучи - всё равно, никто не услышит. Ну, а в-третьих... ну, не для того же мы спустились в этот подвал, чтобы сидеть возле двери и стучаться - вместо этого, можно пойти и поизучать все подвальные закоулки: может быть, и другой выход отыщем... А может, и этот придурок Славик одумается, да и откроет нас: попугал - и будет. Ну что, пойдём, что ли?...

  И мы пошли Постигать Неизведанное.

  Фонарики были у каждого из нас. Самодельные. К плоской батарейке на четыре с половиной вольта изолентой приматывалась маленькая лампочка так, чтобы её клемма на цоколе соприкасалась с короткой клеммой батарейки. Ну, а длинную клемму нужно было прижимать большим пальцем ко второй клемме лампочки - к той, что у неё на кончике. Такой вот "вкл/выкл"... Понятно, что никаких отражателей на этих самодельных "светлячках" не было - да мы и не задумывались о том, зачем они нужны: горит ведь?... светит?... чего ещё надо-то? Единственный настоящий фонарик был у самого старшего из нас, у Андрея - этот фонарик не нуждался в батарейке, его надо было всё время подзаряжать, нажимая рукой на специальную педаль или рычаг: этакий фонарик и эспандер одновременно, "два в одном".

  Сколько мы шлялись по подвалу, я не знаю. Может быть, час. Может, больше. Мы обошли, кажется, все закоулки старого бомбоубежища, но другой выход так и не находился. Между тем, наши самодельные фонарики начали тускнеть, а то и вовсе гаснуть: в батарейках кончился заряд... И тут мы наткнулись на какой-то непонятный ход: он начинался в одной из маленьких комнатушек - тех, что были между залами - и уходил куда-то в сторону нашего двора. Но это ещё не всё: из этого низкого и тёмного хода на нас дул самый настоящий ветер! И пах этот ветер прелыми листьями, осенним вечером, двором... свободой...

  Не раздумывая, полезли мы в этот низкий тёмный ход - один за другим. Андрей со своим супер-мега-фонариком был впереди всех. Ход этот был настолько низким, что мы ползли на четвереньках. Но не проползли мы и двух десятков метров, как упёрлись в закруглённый кирпичный тупик: мы оказались на дне какого-то кирпичного колодца - а прямо сверху на нас дул тот самый ветер, что заставил нас лезть в эту дыру. В стену колодца были вделаны надёжные железные скобы ступени - и мы тут же полезли наверх! Я не знаю, смогли бы в других условиях несколько десяти-двенадцатилетних сорванцов, зависая на пятиметровой высоте, сбросить тяжеленную чугунную крышку, закрывавшую люк - но у нас это получилось! Мы были на свободе!!!

  Тут же была раскрыта ещё одна загадка нашего двора - так называемая "крепость". Эта "крепость" представляла собой невысокое - где-то, в полметра высотой - круглое кирпичное сооружение, наверху которого находился тот самый люк, крышку которого мы сбросили. А "крепостью" это сооружение было прозвано потому, что большинство кирпичей, из которых оно было сложено, не соприкасались торцами друг с дружкой, и между них были отверстия, наподобие крепостных бойниц. Боже, сколько же оловянных солдатиков, игрушечных машинок и прочих сокровищ было по глупости и неосторожности засунуто в эти "бойницы" и попадало на дно этого колодца!... А это, оказывается, был запасной выход из бомбоубежища - а заодно, и вентиляционная шахта, по которой в бомбоубежище поступал свежий воздух. А мы-то и знать не знали... Теперь понятно, почему Полина Абрамовна, предводительница глубоко враждебного нам племени Одиноких Дворовых Старух всегда орале на нас своим страшным каркающим голосом, когда мы лепили на "крыше" "крепости" снеговиков, и вообще подходили к ней: это, оказывается, был Стратегический Оборонный Объект - и она его от нас охраняла!...

  Ладно. Мы остались живы, целы и невредимы. Мы выбрались на свободу. Все следующие дни мы лазали на дно этого стратегического люка - и там, на дне, среди "культурного слоя" затягиваемой десятки лет в эту вентиляцию пыли, мы находили маленькие сокровища - наши потерянные игрушки. Свои и чужие. В том числе, наверное, и те, которые побросали туда когда-то наши родители.

  Люк, почему-то, так и стоял открытым: я так и не знаю, почему никто из взрослых так и не положил на место эту чугунную крышку, которую мы, отчаявшись, сбросили. Сил, что ли, не хватало на это дело?... Короче, так и зияла посреди двора эта ужасная и опасная яма, пока наш дворник Виталий Георгиевич (тот самый, которого мы чуть не застрелили из пушки, пока он в уличном нужнике оправлялся) не стал заваливать эту дырку опавшими листьями. Со временем, он совсем засыпал эту дыру - а потом кто-то из соседей добавил туда земли и посадил в эту импровизированную "розетку" маленький отросток клёна. Теперь там уже выросло целое дерево - так что, если кто-то из малышей и решит повторить наш подвиг тридцатилетней давности, то запасного выхода из бомбоубежища он уже не найдёт...

  Но всё это было уже потом. А на следующий день после нашей вылазки (и последующей "выползки"), придя из школы, я узнал совсем уж жуткую какую-то новость: наши мальчишки - то есть, вся компания, с которой мы плутали по подвалу - приговорила предателя и придурка Славку к смертной казни. К повешению. Мало того: они его уже чуть и не вздёрнули на верёвке - он вырвался и убежал в самый последний момент. Перебивая друг друга, мои друзья рассказывали мне, как они выловили этого гадёныша Славку, как провели его за трансформаторную будку, где у них было приготовлено уже всё: и виселица, и петля, и даже табуретка - и как Славка в самый последний момент спрыгнул с этой табуретки и убежал домой.

  Все вместе мы пошли смотреть место несостоявшейся казни. Там, за трансформаторной будкой, до того, как кто-то из соседей поставил там свои гаражи, раньше была часть двора, в которой была оборудована сушилка для белья. Там, в тёмном и узком закутке, всё ещё стоял старый деревянный столб с горизонтальной перекладиной наверху, поддерживавшейся снизу двумя косыми перекладинами - ни дать, ни взять, настоящая виселица. И вот, на одном из концов этой перекладины висела самая настоящая петля, а рядом валялась табуретка - Славка, убегая от своих мучителей, уронил её. Всё было подготовлено честь по чести, да и неудивительно: в нашем дворе все без исключения мальчишки смотрели фильмы про войну, и хорошо усвоили опыт немецко-фашистских оккупантов и прочих полицаев, вешавших всяких комсомольцев-добровольцев-партизанцев... Военно-патриотическое воспитание, понимаешь - будь оно неладно!...

  Славке повезло: он убежал - и потом ещё долго не казал носа на улицу, дома сидел. Шмыг! - в школу, а потом обратно - шмыг! - домой: всерьёз опасался, что мы вздёрнем его, как какую-нибудь Зою Космодемьянскую. Это сейчас я понимаю, что по-настоящему вешать его тогда никто не собирался: просто, мои друзья хотели напугать его по самое не хочу - и это у них, кстати, очень даже получилось! - хотели поставить его на табуретку, надеть на шею петлю... зачитать приговор... вдоволь поглумиться, заставить пореветь, попросить пощады - и помиловать. Но меня просто оторопь берёт, когда я представляю всё это: ведь вполне могло случиться и так, что он сделал бы какое-нибудь неосторожное движения, табуретка бы опрокинулась - и всё!... Вряд ли наши мальчишки успели бы вытащить его из петли. Ну, а меня от участия в этом гнусном "наказании" спасло только то, что все мои друзья-приятели учились в первую смену, а я - во вторую. И, пока они вели этого Славика на "эшафот",  я читал очередную бредятину про дедушку Ленина, напечатанную в учебнике "Родная Речь" для второго класса...

*   *   *   *   *

 ...До сих пор просыпаюсь в холодном поту, вспоминая, как мои дворовые приятели запихнули меня в трансформаторную будку. В этой будке с утра ковырялись какие-то электрики - а потом они ушли, забыв запереть её на ключ. Так и стояла она, распахнутая, пока эти оболтусы не воспользовались тем, что я замешкался, и не запихнули меня туда. Это называлось - "Пять Минут Страха". Помню, как стоял, боясь пошевелиться, вжавшись спиной в дверь, на которую с внешней стороны навалились эти придурки - а внутри, в темноте, гудело Ужасное, Жуткое Высоковольтное Электричество. Сколько мне тогда было?... Лет восемь или девять. Но я уже очень хорошо знал, что

 да и таблички с пронзённым молнией человеческим черепом и надписью "НЕ ВЛЕЗАЙ!!! УБЬЁТ!!!" способствовали формированию стойкой антипатии к любым инженерным сооружениям, имеющим отношение к электричеству. Поэтому, тех нескольких минут (или, всё-таки, секунд?), что я по воле своих дружков провёл внутри этой подстанции, мне на всю жизнь хватило с избытком.

 Нет, я не упрекаю и не держу зла на этих дураков - ну что с них взять?... Да и не собирались они казнить меня на "электрическом стуле" - просто, попугать хотели (и у них это очень хорошо получилось, кстати!) А вот тех горе-электриков, которые ушли и не заперли на ключ подстанцию, до сих пор мечтаю встретить! Встретить - и сказать им на ушко несколько Волшебных Слов. А каких - не скажу.

*   *   *   *   *

 ...Неправильно было бы думать, что мы росли этакими отмороженными на всю голову хулиганами, что подобные забавы были нашим единственным развлечением. Совсем нет! - мы были вполне нормальными мальчишками, и я не помню, чтобы у кого-то из нас в детском возрасте обнаруживалась какая-то патологическая жестокость. Так, например, я не помню, чтобы кто-то из моих сверстников издевался или мучил животных - наоборот: с тем же Сашкой (с тем самым, с "артиллеристом") мы сколачивали в его ограде будки для бездомных собак, таскали им какую-то еду... А уж жившую в подвале нашего дома полудикую кошку Белку подкармливал, кажется, весь двор.

 Не помню я и того, чтобы у нас было принято обижать девчонок: они были, скорее, нашими приятельницами, а вовсе не объектами для насмешек и травли. Катать их на багажнике велосипеда, например, считалось, скорее, почётным, нежели зазорным делом. К тому же, наши девчонки постоянно затевали "игру в театр" - и мы с удовольствием исполняли любые, даже самые дурацкие роли, которые придумывала и поручала играть нам бессменный "драматург и режиссёр" Алёнка...

  Хочется ли мне вернуться в детство?... Если вы зададите мне этот вопрос в лоб, то я, конечно же, сразу же скажу: да, да! конечно же! Но если вы дадите мне минуты две на размышление, прежде, чем ответить, то ответ, скорее всего, будет отрицательным: сейчас, вспоминая все эти прекрасные детские годы, я всё чаще ловлю себя на том, что больше всего они у нас были похожи на какие-то прыжки и танцы на проволоке, натянутой над пропастью: одно неверное движение - и... Думаю, через это или что-то подобное, наверное, прошли почти все мальчишки, чьё детство пришлось на семидесятые - первую половину восьмидесятых годов. И сейчас, вспоминая всё это, остаётся только порадоваться тому, что всё это осталось в прошлом, и что все мы остались живы, целы и относительно невредимы.

 Amen.