Утром лес спокоен. Ветра нет, но воздух прохладен. Прохлада поднимается от реки, от каналов, от сырой земли и утреннего дыхания трав и деревьев. Светом уже пронизан весь воздух, чуть подрагивают, блестя, листья, и кажется, что смотришь на все через прозрачное стекло.

Мой приемный отец шел впереди. На боку у него подскакивал мешочек из леопардовой шкуры, за плечами он нес просмоленную плетенку из бамбука, а в руках держал наготове тягак. Время от времени он одним взмахом срубал преграждавшую путь лиану и загнутым концом ножа отбрасывал ее в сторону. Ко нес на голове широкую плоскую корзину, прикрытую старым дырявым ноном. В ней была бутыль с водой и рисовые лепешки, которые мы взяли в дорогу. Я шел между приемным отцом и Ко; у меня была небольшая заплечная корзина, за которой мама вчера специально ездила на лодке к соседям на другой край леса. Луок носился взад и вперед и что-то искал в кустах.

Мы шли за медом диких пчел.

Совсем недавно мама рассказывала мне, как находят в лесу место, где дикие пчелы откладывают мед. Но я все же не мог хорошенько представить себе, что это такое. Того, о чем она рассказывала, в учебниках не было. Наука о природе, которой учили в школе, дала мне только самые общие понятия о жизни пчел. Книги, которые я читал, рассказывали о том, как разводят пчел в разных странах, но в них тоже ничего не говорилось о добыче меда с помощью навешивания подрубленных веток, как объясняла мне приемная мама.

— Давайте остановимся, передохнем малость. Пусть Ан немного отдышится, вон как запыхался, а потом поедим, — приказал нам отец.

Я и в самом деле очень устал, и отец, конечно, услышал, как я тяжело пыхчу у него за спиной. Да и не мудрено было устать. Мы вышли из дому еще затемно. Правда, Ко — тому все было нипочем — мог хоть целый день прошагать по лесу.

Отец сел под высоким фикусом и, конечно, тут же принялся набивать трубку. Луок, как всегда, устроился у его ног. Ко достал бутыль с водой и, запрокинув голову, стал пить прямо из горлышка. Напившись, он поставил бутыль на землю и ткнул меня в бок.

— Спорим, ты сам ни за что не найдешь пчел! Ну-ка, смотри. — Он показал рукой вверх. — Видишь?

Но как я ни всматривался в то место, куда он показывал, ничего не увидел.

В лесу сейчас было очень тихо. Казалось, упади лист — и то услышишь.

Над моей головой, много выше, чем на расстоянии вытянутой руки, виднелись какие-то дрожащие черные точки. Я пригляделся. Оказалось, что это замерла на месте стайка зеленых лесных мух. Внизу над росшими в лужице воды белыми цветами замелькала стремительно несущаяся блестящая точка — стрекоза с длинными прозрачными крыльями. Термиты без устали кружились, совершая путь от земли к сухой ветке фикуса прямо над головой отца и обратно.

— Твоя взяла! Я нигде не вижу пчел! — повернулся я к Ко.

Ко, довольный, что я признаю его победу, расплылся в улыбке.

— Вон видишь каепутовое дерево? — наклонился он ко мне. — Смотри туда, между теми двумя ветвями. Сейчас пчелы прилетят!

Но я по-прежнему ничего не видел. Я уже хотел встать и отойти, но отец подвинулся и, взяв мою руку, поднял ее вверх, показывая, куда смотреть.

— Видишь, во-о-он там?

— Теперь вижу! — тихонько вскрикнул я.

В самом деле нужно было быть очень зорким и обладать очень острым слухом, чтобы заметить пчел. Одна… две… четыре… Длинной черно-коричневой бисерной ниточкой промелькнули они в листве каепутового дерева с едва слышным жужжанием…

Мы развернули рисовые лепешки и с аппетитом принялись за еду.

Тем временем взошло солнце. Заодно с небом, посылающим на землю солнечные лучи, принялся за свою работу и ветер. Он поднял слабые запахи земли, но под жаркими лучами солнца они вскоре исчезли, и на смену им по лесу разнесся удушливый аромат цветов каепутовых деревьев. Утреннее спокойствие леса постепенно исчезало. Громко запели птицы. На обрубках гниющих деревьев грелись на солнышке лиловые и золотистые хамелеоны. Луок подкрался к ним и залаял. Хамелеоны, хлестнув длинными хвостами, бросились врассыпную. Один из них спрятался у дерева и, на наших глазах изменив цвет, стал коричнево-серым, как кора, другой повис на ветке фикуса, слившись по цвету с его листом.

Поев, мы продолжали путь и пришли на большую поляну, покрытую высокой и сухой желтой травой, в которой шумел ветер. Сколько же тут было птиц! Особенно красивы были птички ткачики с блестящим красным клювом, точно покрытым лаком, и серо-пепельными, в мелких белых и красных пятнышках перьями… Птицы поднялись в воздух, покричали, покружились немного, а когда мы прошли, снова опустились на поляну прямо за нашими спинами.

— Какие красивые птицы, Ко! — восторженно крикнул я.

— Что же тут красивого, это ведь луговые!

— Как их здесь много!

— Да ну, ерунда, ничего особенного! Вот если повезет, увидишь птичий базар, тогда узнаешь, — пренебрежительным тоном сказал Ко.

Я хотел расспросить его о «птичьем базаре», но рассердился на его заносчивость и не стал. Чего доброго, и совсем теперь возомнит себя бывалым охотником.

Пройдя через несколько заболоченных участков, где вода была выше щиколотки, мы наконец пришли к тому месту, где предстояло брать мед.

Отец сел на землю, спрятал трубку в мешочек из леопардовой шкуры и, оторвав кусочек от старой газеты, свернул толстую самокрутку и закурил.

— Скоро начнем брать мед! — Ко показал на самокрутку.

Я ни о чем не стал его расспрашивать, решив, что лучше буду внимательно смотреть. Тогда Ко взял меня за руку и повел за собой, сделав знак, чтобы я шел тише. Потом молча показал на сухую ветку, подвешенную на одном из каепутовых деревьев.

Так вот он какой, лесной пчелиный улей!

На радостях я даже забыл про недавнюю обиду и снова спросил:

— А как догадались, что пчелы прилетят именно сюда?

— Как ты быстро все забываешь! Ведь сколько раз уже тебе объясняли! — ехидным тоном сказал Ко.

Он, конечно, опять торжествовал.

Я задрал голову и стал смотреть на пчелиное гнездо, похожее на большую корзину. В нем копошилось несметное количество пчел.

«Лес огромен, — припомнились мне вдруг слова моей приемной матери, — он без конца и без края, в нем столько деревьев. А у каждого дерева еще столько ветвей! Как узнать, на каком именно дереве, да еще на какой ветке, устроятся пчелы? Они ведь не наобум это делают. Но уж если каким-нибудь промыслом занимаешься, то все знать должен! У всякого ветра есть направление, а у каждого хорошего дерева — свое место. Если знаешь хорошее место в лесу и знаешь, на каком из каепутовых деревьев весной распустится больше цветов, тогда ты сможешь правильно выбрать, где приладить поперечину. Нужно уметь рассчитать направление ветра, определить дорогу, по которой полетят пчелы. Место должно быть «теплым», куда ветер не достает, и там должно быть мало следов людей — охотников за змеями, дровосеков…»

«А что такое поперечина?» — перебил я ее тогда.

«Поперечина — это просто ветка каепутового дерева, толщиной примерно в руку; на ней посредине должно быть много веточек, отходящих в обе стороны. Длиной такая ветка обычно бывает в метр, и на одном конце ее должна быть обязательно маленькая веточка, чтоб было за что всю ветку цеплять… Так вот, если выбрали уже подходящее место, то теперь нужно выбрать дерево. Дерево должно быть со всех сторон укрыто, и нужно, чтобы на него падало немного и в то же время достаточно солнечных лучей. Пчелы не любят густых и тенистых мест. Там мед всегда получается горький. Поперечину подвешивают на каепутовое дерево и обрубают лишние ветви вокруг, чтоб не мешали потом, когда придет время брать мед. Подвешивать ее нужно в середине ноября. Тогда поздние дожди начисто смоют запах железа и в месте сруба на дереве и на самой ветке. Да и ветка успеет засохнуть к тому времени, когда прилетят пчелы, и ничем не будет отличаться от других сухих веток на этом дереве. Ведь на такую поперечину, что железом пахнет, рой нипочем не сядет…»

«Выходит, все это не так уж трудно, да, мама?»

Она засмеялась, ласково потрепала меня по голове.

«Очень даже не просто! Бывает, многие люди, пчеловоды, лет пятьдесят уже этим промыслом занимаются, а как наступает сбор меда, так с пустыми руками из лесу возвращаются».

«Почему?»

«Неверно место выбрали, неверно направление ветра определили!.»

Я не отрывал взгляда от роя пчел на дереве. Отец уже осторожно подбирался к нему с подветренной стороны. Вот он сильно затянулся самокруткой. От длинной затяжки огонек его самокрутки ярко разгорелся. Отец медленно поднес горящий конец к пчелиному гнезду. Теперь я впервые своими глазами увидел, что такое поднявшийся пчелиный рой. Как будто огромный черный шар снялся с места и полетел с громким жужжанием…

Вдруг Ко громко вскрикнул и обеими руками стал тереть себе лоб.

— Пчела ужалила, отец!

Я отбежал в сторону, подальше, чтобы спастись от пчел, и, сорвав пучок сухой травы и тростника, протянул отцу:

— Возьми подожги ее, чтоб они скорей улетели!

Он улыбнулся, замахал рукой.

— Так пчелы могут погибнуть. Оставь, я знаю другой способ…

Он развязал леопардовый мешочек, смазал известью укус на лбу Ко, потом развернул бумажку с той самой желтой вязкой мазью, которую я когда-то видел. Отщипнув маленький кусочек, он прилепил его к концу длинной тростинки и поджег. От горящей мази сразу пошел такой противный, едкий запах, что у меня закружилась голова. Отец поднес тростинку поближе к улью, и пчелы тут же улетели.

На сухой поперечине осталось белое восковое гнездо размером не больше нона, наполненное золотым медом. Отец, приподнявшись на цыпочки, потянул поперечину вниз. Мед он выжал в мою заплечную корзинку, а воск бросил в корзину Ко.

Увидев, как я пальцем подбираю капли меда с края корзинки, Ко захихикал:

— Ешь сколько влезет! Полная свобода! Попей его, попей! Потом опьянеешь и не сможешь идти, только и всего!

Лицо его сморщилось от смеха. Следы известки на лбу делали его похожим на клоуна.

— Ко, хочешь, покажу обезьяну, съевшую перец?

— А, так ты еще смеяться надо мной… Ну погоди, тебя небо накажет, и земля не поможет: нарвешься на пчелу, тогда будешь знать!

До темноты отец обобрал больше пятидесяти поперечин. Мед заполнял уже обе заплечные корзины. Моя корзина была полнехонька, но я не чувствовал веса и только жалел, что она так мала.

— Вон еще одна поперечина, отец!

— Ладно, оставим на завтра. В этом году много меда. Завтра утром надо взять с собой два ведра, а то, видишь, класть уже некуда. А ведь мы еще и половины поперечин, что я поставил, не обошли, — сказал отец.

Мы решили поесть и отдохнуть, перед тем как возвращаться назад, и расположились под деревьями.

— Здесь есть медведи? — спросил я отца.

— В этом лесу их нет. А ты что, боишься?

— Нет, просто я подумал, что медведи очень любят мед и если бы они здесь были, нам бы меда не досталось.

— Ну, всего меда, что есть в лесу Уминь, им не съесть! Это не страшно, только бы пчел не поели…

— Разве медведи едят пчел?

— Нет, не медведи. Стрекозы, богомолы, пауки — те едят… да еще птицы разные. Орлы тоже. Один орел может целый рой уничтожить.

— Разве пчелы его не жалят?

— Как они могут! Орел — птица хитрая, клювом подхватит на лету пчелку и вырывает у нее жало. А стрекозы — те хватают поперек туловища, поближе к голове. Челюсти у стрекоз, как стальные лезвия: они сразу голову пчеле отсекают, так что пчелиные головы только летят! Стрекоза у пчелки одно нутро вытаскивает, крылья не ест.

Я посмотрел вверх, на поперечину с пчелами, и решил, что она все же похожа на гнезда лесных пчел на картинках из книг. Разница была в том, что гнезда эти не сами по себе здесь появились, а человек заранее выбрал для них место.

Учитель рассказывал нам, что древние римляне разводили пчел в ульях из меди, сделанных в форме кувшинов; в них по всему горлу и вокруг дна шли ряды мелких дырочек. Мексиканцы делают ульи из обожженной глины в виде короткой трубки с двумя раструбами на концах: снаружи на трубе вылеплена маленькая человеческая головка как украшение. Эти трубы они подвешивают на дерево. Арабы разводят пчел в фаянсовых ульях. Такие улья, сделанные в форме длинной трубы, ставят друг на друга на полянах. В Африке выдалбливают кусок дерева, полый ствол закрывают с обоих концов, оставляют лишь маленькую щель для того, чтоб пчелы могли туда проникать, и пристраивают на ветках. В Западной Европе распространены улья с крышками; их делают самых разных форм. Но нигде нет ничего похожего на поперечины, какие ставят в лесу Уминь…

Прямо над нашими головами одна за другой летели в улей пчелы. Каждая, перед тем как сесть, выписывала в воздухе круг. Я как-то слышал, что это называется сигнальным танцем пчел.

— Отец! Пчелы берут нектар только вблизи от гнезда?

— В этом лесу цветов много! Ты видишь, пчела делает круг, значит, она брала нектар неподалеку. А вот если б она выписывала восьмерку, это значило бы, что добыча нектара далеко отсюда…

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Много лет наблюдаю, вот и знаю…

— А мне говорили, что если пчела делает круг, она указывает путь к месту добычи нектара, а если восьмерку, значит, к месту сбора пыльцы.

— Нет, не так. Она указывает только, далеко или близко место, где она была. Неважно, что она там собирала, пыльцу для воска или нектар для меда. Главное для пчелы — далека ли дорога или нет…

Мы помолчали. Я сидел задумавшись.

— Ты что, опять по дому заскучал? — спросил Ко.

— Нет, просто так…

Отец посмотрел, как ложится тень, и сказал:

— Ну, пора и закусить перед дорогой. Скоро домой.

Мы сидели под густым тенистым деревом. Прямо на то место, где сидел я, косо падали солнечные лучи. Неподалеку несколько сизых голубей затеяли драку со стаей красно-клювых попугайчиков за спелые плоды дерева боде. Время от времени круглые золотые плоды со стуком падали на землю и мячиками катились к моим ногам.