Мы приехали домой, когда было уже совсем темно. Мама с лампой в руках выбежала из дому на плеск весел. Луок не успел еще прыгнуть на берег, как я уже громко похвалился:

— Сколько меда привезли! Подходи принимай!

Мама посветила в лодку, но ничего не сказала. Мы с трудом выгрузили на берег корзины, полные меда и воска. Но мама до сих пор почему-то не выражала никакой радости. Все заранее заготовленные рассказы о том, как мы ходили за медом, сразу вылетели у меня из головы.

— К тебе приходил Дерзкий, — сдержанно сказала мама отцу. — Он долго ждал, ушел только, когда начало темнеть. Что-нибудь случилось?

— Откуда мне знать, я же его не видел!

— По-моему, что-то очень серьезное. Я как взглянула на него, сразу поняла. Несколько раз его спрашивала, но он только мямлил что-то невразумительное… Господи, достал где-то штаны, как у вражеских солдат, — штанины короткие, только полноги закрывают. Да еще штык!

— А я-то тогда подумал, он шутит, — сказал отец. — Ты не заметила у него винтовки или чего-нибудь такого?

— Винтовка была. Наказывал, когда ты вернешься, сказать, чтобы к нему пришел. Несколько раз повторил. Наверняка что-то случилось, а спрашиваю, говорит: ничего.

— Может…

— Что «может»?

— Да откуда я знаю, дай сначала с ним встретиться!

— Ладно, бог с вами. Я и спрашивать не стану… Такая уж у вас, мужчин, привычка — всем все расскажете, но уж если жена или дети спросят, так обязательно станете отмалчиваться…

Она повернулась к Ко и, осмотрев укус на лбу, подержала над огнем имбирь и дала Ко пожевать. Потом она закутала Ко в одеяло, чтобы хорошенько пропотел.

— Это тебя не пчела — оса укусила. С осой встречи опасны. Ан, помни: в лесу смотри внимательно под ноги, а то наступишь на осиное гнездо. Так ужалит, что небо увидишь! Чего ты смеешься? Оса так кусает, что даже буйвол ревет и бежит, задрав хвост.

— Приготовь-ка мне риса с собой, — сказал отец. — Отдохну немного, а примерно в полночь поеду. Меду еще очень много… Соберусь пораньше, заеду к нашему лесному отшельнику.

— Давай поедем завтра утром, отец! — высунув голову из-под одеяла, слабым голосом попросил Ко.

— Ты дома оставайся, у тебя жар, наверно. И завтра еще никуда не ходи. А со мной пойдет Ан.

…Мы выехали поздно ночью. Ко пришлось остаться дома, и он, обидевшись, не пустил с нами Луока, сказал, что пусть тогда хоть Луок остается с ним за компанию.

Наша лодка вышла в реку, и я спросил:

— Разве мы не тем путем, что вчера, поедем?

— Сначала к Дерзкому заглянем, а там канал есть. Он почти по прямой доведет до того места, где вчера мед брали. Каналов и протоков в лесу очень много, здесь можно любым путем проехать.

Мы плыли долго. Я устал, и меня начало клонить ко сну. Отец, заметив, что я зеваю, велел мне ложиться, сказав, что он и сам вполне может управиться. Я еле успел положить весло, как глаза сами собой закрылись и я уснул.

Наверно, я спал очень долго. Когда открыл глаза, я увидел, что лодка привязана к дереву. Отца нигде не было. С берега доносились чьи-то голоса. «Значит, уже приехали к тому охотнику», — сообразил я, встал и протер глаза. Через прямоугольник окна маленькой хижины пробивался свет от огня в очаге и падал на деревянные бруски, положенные, как ступени лестницы, на тропинке от хижины к берегу.

Я выбрался из лодки и стал подниматься по этим деревянным ступеням. В хижине тотчас закричал белощекий гиббон и раздался голос охотника:

— Твой мальчик идет!

— Входи, Ан! — позвал отец.

Я прошел еще несколько скользких от сырости ступенек и остановился в дверях. На потолочной балке раскачивался гиббон и угрожающе скалил зубы. Отец и охотник сидели на двух деревянных колодах. Перед ними, посреди хижины, в очаге из обожженной глины, весело потрескивал огонь. Над очагом был подвешен глиняный горшок, плотно закрытый крышкой.

На земле, прямо у ног сидящих, рядом с двумя арбалетами, положенными один на другой, стояла бутыль вина и тарелка разогретого сушеного мяса.

— Садись, мальчик!

Охотник встал и пододвинул к огню еще одну колоду.

Я с любопытством разглядывал его. Он был в одних только брюках цвета хаки, с широким ремнем. На боку болтался штык в ножнах. Теперь я уже не только не боялся его, как в ту ночь, когда впервые увидел на берегу, но даже испытывал к нему безотчетную симпатию, к которой примешивалось удивление.

Отец посмотрел на меня и, засмеявшись, вынул изо рта трубку:

— Ну что, выспался? Ты так крепко спал, что я решил тебя не будить. Раз уж сам встал, так посиди с нами.

— Поешь-ка вот… Это мясо косули. Что с пустым-то ртом сидеть!

Охотник взял с тарелки самый большой кусок и сунул мне в руку. Гиббон снова закричал прямо у меня над головой. Я уже не обращал на него внимания и, жуя мясо, разглядывал хижину.

На стене, покрытой густым слоем копоти, висела большая связка обезьяньих костей и черепов. Рядом на небольшой полке лежали высохшие головы черных гиббонов и нанизанные парами на веревку лапы мартышек и макак. От всего этого шел смрадный, затхлый дух. К нему примешивался едкий запах зеленоватого пара, поднимавшегося из бурлящего горшка над очагом.

Неожиданно меня охватил какой-то смутный страх. И с этой минуты меня не покидало ощущение того, что фигуры, сидящие перед очагом, пришли из того далекого времени, когда люди только-только научились добывать огонь.

…Его настоящего имени в этих краях никто не знал. Больше десяти лет назад он приехал сюда один на лодке и построил хижину прямо среди джунглей, полных диких зверей. Он так и жил, совсем один, не завел даже собаки. В те годы здесь еще было много тигров. Он сам убил больше двадцати. Однажды днем, когда он спал у себя в хижине, подошел тигр. Тигр заглянул внутрь хижины и дохнул на спящего. Дерзкий тут же проснулся и мгновенно схватил копье, всегда лежавшее у него под рукой. Он даже не успел встать и так, лежа, вонзил копье прямо в нижнюю челюсть тигра, а двумя ногами изо всей силы толкнул в брюхо поднявшегося на задние лапы, готового к прыжку зверя. Тигр опрокинулся навзничь, так и не успев броситься на человека. Копье пробило ему челюсть и прошло до самого мозга. Последним усилием он ударил лапой по щеке человека и оставил на ней пять глубоких следов. Может быть, из-за такой неслыханной отваги и дали охотнику это прозвище — Дерзкий.

Но кое-кто из всезнающих стариков рассказывал, что когда-то Дерзкий был очень тихим парнем и жил с красивой женой где-то очень далеко отсюда. Когда его жена ждала ребенка, она все просила, чтобы ей дали попробовать побеги бамбука. А Дерзкий очень сильно любил свою жену. И вот он решился срезать один росток в бамбуковой роще возле общинного дома. Но неподалеку от того места стоял дом помещика. Помещик, увидев его возле бамбука, обвинил в краже и ударил палкой по голове. Дерзкий, не дожидаясь второго удара, бросил в помещика нож. Тот упал раненный, обливаясь кровью. Дерзкий не стал скрываться. Он сам пришел к общинному дому и протянул руки, признавая свою вину. Отбыв десять лет каторги, он вернулся в свое село и узнал, что жена его и сын, которого Дерзкий так и не увидел, умерли вскоре после его ареста.

Вся округа ненавидела злобного помещика, и многие сбежались посмотреть на кровавую месть. Но Дерзкий только плюнул и ушел из села навсегда. Досужие люди утверждали, что его стали так звать именно с того момента, когда он пришел с повинной к общинному дому. Что же касается татуировки и его умения искусно обращаться с оружием, то одни говорили, что это со времен каторги, а другие — с начала его скитаний.

Все десять лет в лесу он прожил один. Многие сватали ему жен, но он и слышать об этом не хотел. От отшельнической жизни в глухом лесу он стал выглядеть внешне несколько странновато, но все любили его за простоту, искренность, бескорыстие и постоянную готовность помочь. Обо всем этом я часто слышал от своей приемной матери.

Отец и охотник по-прежнему сидели у очага друг против друга. Отец взял один арбалет и, разглядывая его, попробовал ногтем тетиву, отчего она чуть зазвенела.

Охотник налил вина, отпил глоток и передал чашку отцу.

— Твой косарь и этот арбалет — их нам достаточно. Зачем нам ружья? Они нужны только трусам, потому что ружье издалека стреляет. Верно я говорю, Тян? Я считаю, что в ружье что-то недодумали: больно много шума, когда стреляет. Я не люблю стрельбу…

В шутливых словах охотника чувствовалась какая-то скрытая печаль.

— Мальчик, передай-ка мне банку с солью, вон у той стены стоит! — веселым голосом попросил он.

Присев перед очагом на корточки, он снял с горшка крышку. В горшке бурлило какое-то варево, черное, блестящее и вязкое, от него тут же повалил вонючий зеленоватый пар. Охотник, не оборачиваясь, протянул руку к банке, которую я принес, взял щепотку и бросил немного соли в варево. Крупинки соли тут же взорвались, и по горшку разлетелись брызги.

— Ну, вот и готово!

Охотник бросил остатки соли в горшок и встал, отряхивая руки. В горшке снова затрещало, и полетели брызги. Охотник снял со стены пучок заостренных стрел и принялся обмакивать каждую в горшок так, чтобы варево много раз охватило острие. Покончив с одной стрелой, он клал ее на большую плоскую корзину и брался за следующую. Каждую он внимательно разглядывал, если было нужно, выпрямлял и только потом опускал острием в горшок.

Охотник пропитывал ядом свои стрелы! Я так увлекся этим зрелищем, что боялся даже дохнуть.

К рассвету все пятьдесят стрел были готовы и успели подсохнуть. Попробовав, не липнут ли, охотник отобрал двадцать штук и сложил их в бамбуковый колчан.

— Чуть только кожу поцарапает — уже смертельно. Но эту штуку можно и как лекарство пить. Живот болит — глотни чуток и сразу здоров.

У меня мурашки по спине побежали, и, не вытерпев, я сказал:

— А вдруг во рту или в животе есть какая-то язвочка, так ведь и умереть можно!

Охотник очень внимательно посмотрел на меня.

— То, что ты говоришь, вообще-то верно. Но ведь бедняки, те, кто не жирно ест, очень редко животом болеют.

Снаружи постепенно светлело. Охотник вручил отцу арбалет и колчан со стрелами:

— Такое время… они даже сюда придут. Я тебя, Тян, ценю как храброго человека — такому не страшно и золото доверить. Если отравленные стрелы попадут в руки трусливого человека, они много бед могут наделать. Я ничего не сказал твоей жене, решил, что она испугается и может помешать нашему делу…

Отец поспешно прервал его:

— Ты правильно сделал, что был осторожен. А моя жена, конечно, она с предрассудками, но что касается храбрости… ты верь моему слову, тут она нам не уступит!

— Ну, если так, значит, я перед ней очень виноват! — искренне огорчился охотник. — Как-нибудь приду принесу ей что-нибудь в подарок — надо мне свою вину загладить.

Я пошел вниз отвязывать лодку, за мной бежал гиббон и скалил зубы. Отец, прощаясь, похлопал Дерзкого по плечу:

— Спасибо тебе, тысяча благодарностей!

— Да за что же, Тян, ведь для общего дела!

Отец повесил на спину арбалет, привязал к поясу колчан со стрелами и спустился в лодку.

Я взял в руки весло и, подняв голову вверх, крикнул:

— До свидания! Когда поедете к нам, привезите нам с Ко маленького кабанчика!

— Обязательно! У меня все есть — весь лес мой! Что хочешь привезу! — воскликнул охотник и помахал нам вслед рукой.