В этих краях на таких маленьких джонках, как наша, парус не ставят, он очень громоздкий, без него лодка намного легче. Вместо паруса ставят срубленное деревце кустистой пальмы, которые во множестве растут здесь вдоль берегов.

Наша лодка входила в большую реку с четырьмя такими зелеными «парусами», воткнутыми в отверстия для уключин. Ветер был такой сильный, что гудел в них и два дня и две ночи стрелой мчал нашу лодку вперед. Наконец возле рынка Солнца отец «спустил» паруса, бросив их в реку Хозяйке вод.

Этот рынок назвали рынком Солнца, наверно, потому, что он собирался на косе у канала, который так и назывался — канал Солнца.

Ко сказал мне, что здесь продают птиц. Когда мы приехали, на рынке еще никого не было. Отец все же поставил лодку, надеясь продать крокодиловую кожу, которой у нас оставалось еще довольно много.

Солнце палило нещадно. Небо было чистым, словно широко распахнутым до самого горизонта. Канал, рано утром слегка окрашенный в цвет персика, постепенно стал превращаться в поток слепящей ртути. Вдоль берега было разбросано несколько лавчонок. Растрескавшаяся от зноя земля перед ними была сплошь покрыта высохшим птичьим пометом, и ветер кружил над ней перья, сверкавшие в лучах солнца.

С раннего утра к пристани стали съезжаться лодки, и скоро все было забито битком. Нос одной лодки привязывали к корме другой, и на канале стало черным-черно. На лодках и на берегу громко кричали птицы. Из всех лавчонок и харчевен вкусно пахло жареным, и не умолкала дробь ножей на кухнях.

Отец сидел и потягивал вино в шумной харчевне, где были сплошь одни женщины и дети, лакомившиеся похлебкой из дичи. Кусок блестящей крокодиловой кожи он вывесил прямо у входной двери.

Мама взяла корзинку и пошла купить цыплят и яиц, чтобы на лодке был запас пищи. У Ко еще побаливала нога; он остался в лодке и, прижимая к себе Луока, завистливо поглядывал в сторону рынка. Я сбегал на берег, принес ему похлебку из дичи и тут же пошел обратно. Луок махал хвостом и просительно скулил, но Ко крепко держал его обеими руками и не пустил со мной. Тогда пес принялся с горя облаивать соседские лодки с птицами. Поднялся невообразимый шум, птицы кричали и бились в закрытых плетенках.

Я слонялся по рынку. Внизу у берега, на одной из больших джонок, громко ссорились какие-то женщины. На джонке все было заставлено корзинами с птичьими яйцами, а трюм забит множеством всевозможных белых и черных птиц. Связанные за лапы птицы вытягивали шеи, клевали друг друга и шумно хлопали крыльями.

У какого-то мальчишки бились в руках две неизвестные мне птицы, чуть побольше селезня, с очень длинными шеями и бледно-желтыми перьями.

— Что это у тебя за птица? — заложив руки за спину, подошел я к нему.

— Баклан, не знаешь, что ли? — скривил он презрительно губы, но вообще-то он мне показался симпатичным. — Ты откуда такой взялся? — спросил он.

— Приезжий. В моих краях тоже… много птиц. Просто они не похожи на этих, вот я и спросил! — прихвастнул я, чтоб он не считал меня «серой деревней».

Видно, я ему тоже чем-то понравился, потому что он стал водить меня за собой и показывать разных птиц. Он очень гордился своими познаниями.

Пеликаны, огромные, как гуси, дрались друг с другом толстыми клювами, так что из стороны в сторону болталась мягкая светло-желтая перепонка, свисающая от клюва до самой груди. Лотосовые аисты, на высоченных тонких ногах, с завязанными клювами и обвисшими крыльями, стояли рядом с черными и серыми журавлями, которые вертели головой с красным гребешком, наблюдая за морскими орлами, кружащимися над каналом.

Хохлатые цапли, белые султаны, египетские цапли, цапли-каравайки с белой головой лежали, связанные, целыми партиями. Неподалеку расположилась группа женщин и подростков; они выщипывали перья у цапель и чирков.

— Хочешь заработать? — потянул меня за рукав мальчик. — Здесь нанимают выщипывать перья. Поговори вон о той теткой в ноне из перьев орлана.

Я замотал головой.

— Не хочешь? — ткнул он меня кулаком в бок. — Да ты что! За день можно много заработать. Можешь не деньгами, а птичьим мясом взять. Здесь перья продают отдельно, а мясо — отдельно!

Плетенок десять с утками-мандаринками были грудой свалены рядом с клетками птичек колью. Голубые перья, красный, как перчик, клюв и тонкие лакированные розовые лапки придавали колью необычайно кокетливый вид; они непрестанно выгибали шейки и громко кричали «чить, чить». Неподалеку громоздились корзины с чирками. Чирки все время ворочались, клевали друг друга и громко кричали.

— Где это столько птиц набрали? — решился я наконец спросить у мальчика.

— На птичьем базаре, где же еще!

— А где он?

— Там, где и должен быть! — хитро засмеялся он, очень довольный собой.

Видно, он давно ждал этого вопроса и теперь решил испытать мое терпение, потому что только через некоторое время сказал:

— Видишь женщин в джонке с птичьими яйцами? Они собирают яйца уток-мандаринок, колью и цапель прямо в поле. Если птица снесла яйцо в поле, у него нет хозяина, и можно брать свободно. А вон тот мужчина, который продает веера из перьев орлана и марабу, — это хозяин аистиного луга. Не знаешь? Ну это… это там, где аистов и цапель много живет. Только там все равно не так много, как на птичьем базаре. Вот где птиц полно! Видимо-невидимо!

Солнце стояло уже высоко и начало сильно припекать. Рынок, собравшийся под открытым небом, уже не был таким оживленным. Вдруг откуда-то донесся гул, и тут же с лодок истошно закричали:

— Самолеты!

Рынок заметался, люди в панике бегали взад и вперед на открытом клочке земли, где не было ни деревца, ни кустика, под которыми можно было бы укрыться. Какие-то женщины с испуга прыгали прямо в канал, пытаясь спрятаться под высоким обрывистым берегом у самой воды.

Над рынком низко пронеслась «старуха в галошах», взмыла вверх, снова вернулась и, сделав круг, сбросила вниз какие-то черные комья. Я прижался к земле и затаил дыхание, ожидая взрывов.

— Листовки! — крикнул кто-то.

Я поднял голову. Черные комья разлетались на ветру, рыбьими чешуйками поблескивая в лучах солнца, и ветер относил их далеко в сторону. Лодки и джонки поспешно уходили, в суматохе толкая друг друга, и над каналом стоял стук весел и громкие, оглушающие крики птиц.

Когда я сбежал к пристани и забрался в лодку, я увидел брошенную на носу крокодиловую кожу и отца, который уже вдел весла в уключины. Я тут же взял носовое весло и, несколько раз с силой взмахнув им, направил лодку по течению.

На месте птичьего рынка теперь оставался только пустой клочок земли да несколько грустных покосившихся лавчонок.

Над водой неслись громкие споры:

— Интересно, что было напечатано в листовках?

— Десять дней назад они разбросали листовки на рынке Змеи, агитировали сдаваться!

— Где же наша армия, почему их не отгонят?

— Всюду армию дожидаться? А что же, у нас самих рук нет? Надо браться за ножи, за копья, отбить охоту до чужой земли!..

Отец решил направиться в сторону Намкана.

— Там, можно сказать, в лесу деньги, в море серебро, — уговаривал он маму. — На реке и каналах трудно прокормиться. А там кругом леса — мангровые, кипарисовые. Да и врагу туда трудно пробраться. Приедем туда — будем для углежогов хворост собирать.

— Как знаешь, — соглашалась мама, — где бы ни жить, лишь бы спокойно было. А так скитаться — чего хорошего, вон мальчишки совсем исхудали!

На следующий день Ко разбудил меня очень рано:

— Скорей, Ан! К птичьему базару подъезжаем!

Я выбрался из-под навеса, плеснул в лицо водой. Над черной, неровной, как пила, полоской леса у поворота реки поднимались розоватые облака, и оттуда навстречу нам летели стаи птиц, кажущиеся отсюда скоплением бисерно-мелких черных точек. Немного погодя стал слышен шум их крыльев, и все небо в той стороне потемнело от птиц. С каждой минутой становились все слышнее их возбужденные крики, и ветер уже принес тяжелый зловонный запах.

Птицы садились, густо облепляя ветки деревьев и финиковых пальм, с которых облетели почти все листья. Чирки стояли на гнездах, широко раскинув крылья, как бронзовые танцовщицы, изогнувшие в танце руки. Марабу с плешивыми, покрытыми редким пухом головками, похожие на старых бонз в серых одеждах, вобрав шеи, задумчиво смотрели вниз на землю. Много других неизвестных мне больших птиц сидели на ветках, сгибавшихся под их тяжестью.

Неподалеку над водой поднял голову баклан. Когда наша лодка подошла поближе, баклан тут же нырнул и исчез, и через мгновение мы увидели, как он показался уже у самого берега, неся в клюве извивающуюся креветку. Мы с Ко не могли оторвать глаз от птичьего базара. Нам обоим очень хотелось задержаться здесь хотя бы на денек. А птицы всё летели и летели, их становилось все больше и больше.

Кроме тех, каких мы уже видели на рынке Солнца, здесь было множество других, которых я видел впервые. Они сидели низко на ветках, и, стоя под деревом, можно было рукой дотянуться до гнезда и вынуть оттуда яйца.

Я присел на борт лодки и крикнул отцу:

— Давай остановимся здесь, половим птиц!

— У птичьего базара есть свой хозяин. Чужое брать нельзя!

— Какой хозяин? Ведь этих птиц кормить не надо. Птица летает в небе, а рыба плавает в воде. Это ничейное, значит, кто поймает, того и будет!

— Верно, кормить не надо, но на чьей земле они гнездятся, тот им и хозяин. Он платит за нее налог, как и за поле!

Вдалеке показалось несколько человек с корзинами на палках. Бамбуковыми шестами с железным крюком на конце эти люди цепляли за шеи птенцов и бросали их в корзины.

От крика птиц мы не слышали друг друга. И долго, еще километра три, нам виден был берег с птицами, белевшими на склоненных к воде высоких деревьях.