Письмо по праву причисляется к величайшим культурным ценностям человечества. Весьма распространенным является разделение народов на обладающих письменностью и бесписьменных; этот факт свидетельствует о значении письма. Письмо и речь суть виды сообщения, к которым можно добавить еще жесты (этот вид сообщения знают и животные) и различного рода сигналы (световые, дымовые, подаваемые посредством барабанного боя, свиста, хлопанья в ладоши и т. д.). Но в то время как большинство средств сообщения, включая речь, носят моментальный характер, ограничены во времени и пространстве, так как предполагают пространственную близость говорящего и слушающего и исчезают непосредственно в процессе реализации, написанное слово может преодолеть время и пространство, обладает, следовательно, некоторой временной протяженностью. Письмо можно определить как такое средство сообщения, которое — состоит ли оно из условных или не требующих пояснений знаков — помогает человеку преодолеть время и пространство.
Каждое устное сообщение имеет внешнюю сторону (звучание) и внутреннюю (смысл). Письменные сообщения тоже включают две эти стороны, но отношения между ними более сложные. Большинство современных письменностей передает только звучание; смысл специально не выражен, а извлекается читателем из звучания. Это просто, если пишущий и читающий принадлежат к одному языковому коллективу. Если это не так, то, чтобы понять сообщение, читающий должен выучить иностранный язык. В противоположность нашим письменностям примитивные письменности стараются выразить как раз смысл сообщения, игнорируя по большей части звучание. Одна из важных задач историков письменности — установить, как письмо, передающее только смысл, превратилось постепенно в звуковое письмо.
Ведь большинство известных нам письменностей, таких как латинская, греческая и русская, основаны на звуковом принципе, подобно многочисленным индийским и менее совершенным (поскольку гласные на письме не выражаются) семитским письменностям, т. е. прежде всего еврейскому и арабскому письму. Но наряду с ними в Восточной Азии существует весьма жизнеспособное китайское письмо — понятийное, или словесное, с тысячами знаков для таких устойчивых понятий, как «ребенок», «дерево», «пить», причем соответствующие звучания (при постоянстве начертания) в разных диалектах зачастую различны. Японское письмо, заимствованное у китайцев, наполовину словесное, наполовину слоговое, т. е. письмо, в котором отдельные знаки соответствуют не звукам, а слогам.
Еще более примитивным видом письма пользовались народы доколумбовой Центральной Америки. Это была вообще даже не письменность, а нечто ее предваряющее, письмо-живопись: сообщение, предназначенное для передачи, имело вид рисунка. Отдельный знак не соответствовал ни букве, ни слогу, ни слову, а передавал мысль, которую можно изложить целой фразой. В этом случае исследователи письма пользуются термином фразовое, или идеографическое письмо.
Все это многообразие письменностей различных древних и современных народов земного шара наука об истории письма должна свести в одно историческое целое. Хотелось бы обратить внимание читателя на различие между изобретением и наследованием письменности. В случае с клинописью нельзя указать никакого другого письма, которое послужило бы для нее прообразом. Клинопись, очевидно, развивалась по своим собственным законам, т. е. была изобретением. Латинское письмо не самостоятельно, оно возникло как подражание известному в древней Италии греческому письму; тем самым латинское письмо является заимствованным.
Остается еще одно предварительное замечание: так как буквенное письмо не единственный вид письма, а только одно среди многих, то неверно было бы полагать, что древний изобретатель письма мог создать буквенное письмо, алфавит, из ничего. Понятие об отдельном звуке, особенно о согласном звуке, которое мы усваиваем в начальной школе, для примитивного человека не является ни легко выводимым, ни само собой разумеющимся. Следовательно, при изобретении письма алфавит не падает с неба. Даже понимание слога как составной части слова представляет значительную трудность для примитивного человека. Поэтому очень маловероятно, чтобы древнему творцу письменности сразу удалось разбить слова его языка на слоги и создать из ничего слоговое письмо.
Путь от слова к слогу потому чрезвычайно труден, что творец письменности в большинстве случаев не осознает отдельный звук как элемент слова.
Потребность в средствах сообщения, которые могли бы передавать на расстоянии и во времени слова, жесты и сигналы, существует, конечно, и у бесписьменных народов. Главе первобытной общины нужно иметь сведения о запасах пищи, утвари, о количестве скота и боеспособных мужчин и т. д. Удержать все это в памяти — выше человеческих возможностей. Возникает необходимость передавать на большие расстояния сообщения, сложность и объем которых обременительны для памяти вестника. Важное событие, такое как победа, должно найти отражение не только в словах недолговечной песни, нужны другие, более долговечные средства, чтобы оставить память об этих событиях будущим поколениям.
Те примитивные средства, которыми нецивилизованные народы пользовались для этих целей, современная наука называет расплывчатым термином предметное письмо. Остатки таких примитивных форм сообщения живы и в сознании современного культурного человека, хотя и не осознаются им как таковые. Четкой границы между (мгновенным) сигналом и (более постоянным) элементом дописьменной системы передачи сообщений провести нельзя. Мы, например, не делаем различий между мгновенно сменяющими друг друга сигналами светофора и дорожными знаками, рассчитанными на более длительное восприятие, что роднит их некоторым образом с письмом.
Вывеска магазина сообщает: «Здесь продаются сигары и сигареты, здесь бакалейные товары, здесь булочная, здесь скобяные товары и т. д.» Таз цирюльника указывает на то, что здесь парикмахерская. Названия гостиниц «У золотого оленя» и «У зеленой ели» могут передаваться не только надписью, но и с помощью скульптуры или картины над дверью, у входа в гостиницу. В винодельческих районах виноградная лоза — знак винного погребка. Черная одежда оповещает: «В семье кто-то умер», кольцо: «Я замужем». Военные знаки различия без слов указывают на звание их носителя, флаги одним только цветом или сочетанием цветов — на определенные, в большинстве случаев политические общности. Памятник, будь он даже без надписи, вызывает в памяти образ известного человека или важнейшие события прошлого.
Этими примерами предметного письма в современном мире мы ограничимся; добавим, что сюда же относятся язык цветов и язык почтовых марок. Значительную роль предметное письмо играет там, где отсутствуют средства письменного сообщения. Широко распространен обычай насыпать кучи камней в память о знаменитых соплеменниках. Правда, такой обычай предполагает наличие устного сообщения, например песни, передающей память об этой знаменитости следующим поколениям.
С точки зрения истории письменности представляется важным тот факт, что посредством такого предметного письма можно «писать» пространные послания. Предметное письмо обладает одной замечательной особенностью, характерной для всего процесса развития письменности: вещи, сами по себе непосредственно не передаваемые, как, например, лохмотья, заменяются внешне подобными символами: иссохшее тело — камнем и кукурузными зернами, мрачное будущее — кусочком каменного угля и т. д. Эта самая ранняя форма, предшествующая письму, похожа в какой-то степени на звуковой ребус. Это признак фонетизации письма, который мы снова и снова будем обнаруживать в пиктографических системах, где некоторое понятие, не поддающееся изображению, передается с помощью изображения предмета, наименование которого одинаково или сходно по звучанию с наименованием понятия, интересующего автора.
Уже из приведенных примеров ясно, что между предметом, его пластическим изображением и его рисунком практически не делается никакого различия; они могут замещать друг друга. В примерах, которые мы приведем ниже, также нет четкой границы между предметом и его изображением. Это справедливо, например, для вампумов некоторых северо-американских индейцев. Пояс-вампум состоит из шнуров, на которые крепятся диски, выпиленные из раковин (вампум). Окраска каждого такого диска имеет свой особый смысл: белый цвет означает счастье, мир, благожелательность, черный — опасность или враждебность, красный — войну. Такова символика поясов вампум, использовавшихся для передачи сообщений от одного племени к другому: черный пояс с нарисованным на нем красной краской боевым топором означал объявление войны, соединение двух темных рук на белом фоне — заключение мира.
Сообщения более сложного характера позволяют передавать так называемые палочки гонцов, известные в Австралии. Это круглые палочки или дощечки с нанесенными на них зарубками разной степени сложности; их вручают послу, чтобы они помогли ему запомнить и точно передать смысл сообщения. Отдельные насечки — не изображения соответствующих местностей, а условные памятные знаки в помощь послу, задача которого устно изложить содержание послания.
Одним из видов предметного письма являются так называемые бирки. Нам известно, что они применялись и в Германии, тогда, когда умение читать и писать не было делом само собой разумеющимся. Тогда их использовали для записи, например, размера долга и т. д. После нанесения зарубок палка расщеплялась вдоль, и одну часть брал кредитор, а другую — должник. Обе половины точно подходили одна к другой, что гарантировало верность проставленной на бирке суммы. В подобных же целях письмо на деревянных бирках употреблялось у многих племен нецивилизованных народов. Вырезая на бирках цифровые знаки, люди тем самым создают настоящее письмо. В зависимости от обстоятельств бирки используются и для других целей: маори в Новой Зеландии используют их в записях родословных как мнемотехническое средство для сохранения сведений о предках, джагга Восточной Африки — для сообщения подросткам сведений о зарождении человека в материнском чреве, что сопровождается поучающей песней.
Целям счета служило также узловое письмо, распространенное некогда в Китае, но более известное как письмо древнего государства инков (современное Перу). В ранних исследованиях об этом узловом письме инков многое присочинено; если верить сообщению Чуди (швейцарского путешественника и исследователя), шнуры с узлами содержат запись не только законов и хроник, но и стихотворений. При более тщательном и добросовестном изучении узловое письмо оказывается только средством счета; в этом качестве оно известно по сегодняшний день у пастухов Пуны. По преданию, кипу — так назывался шнур с узлами на кечуа, языке государства инков, — использовались в древнем Перу исключительно в статистических целях, для записи поставок, распоряжений, посольств и битв, и не могли передавать смысл посланий и распоряжений. В таких кипу к главному шнуру крепилось несколько более тонких, которые различались между собой цветом и длиной и могли быть соединены в простые или сложные узлы. Все это имело определенный смысл, понятный особым чиновникам — кипу-камайокуна («вязателям узлов»), которые хранили это умение и обучали ему преемников.
Граница между предметным письмом и письмом рисуночным расплывчата. В гостинице «У зеленой ели» ее «опознавательный знак» может быть выполнен пластически и укреплен над входом, а может быть нарисован на стене дома; то же происходит у пекаря с его знаком — кренделем и т. д.
Тем более для примитивного человека изображение вещи идентично самой вещи; предметное письмо и рисуночное в сущности одно и то же. Но для развития письма существенно, что с появлением рисуночного письма сообщение отрывается от предмета и переносится на различные материалы для письма, будь это камень, деревянная доска, глиняная табличка или лист бумаги. Потеря предметности, переход к материалу для письма — это важный шаг к письму в узком смысле слова.
Необходимо отметить еще, что рисуночное письмо может переводить «в письменную форму» и другие виды сообщения, например, жесты. Так, изображение стрелы, направленной в определенную сторону (например, вместе с обычной надписью на дорожном указателе), — это схваченный рисунком жест, движение, которое, из моментального став статичным, сообщает: «Туда-то и туда-то ты попадешь, если пойдешь в указанном направлении».
Рисуночное письмо не следует путать с живописью, хотя границы между ними не совсем четкие. На картине запечатлено нечто виденное, пережитое и т. д. единственно с целью быть объектом художественно-эстетического созерцания. Для рисуночного письма художественность в передаче изображения в большинстве случаев не так уж и важна: в этом случае рисунок (часто беглый набросок) — лишь средство для передачи сообщения.
В частности, рисуночное письмо может пользоваться теми же приемами изображения, что и предметное письмо. Человек, животное или вещь могут быть нарисованы целиком со всеми деталями или же, наоборот, условно, например, крупный рогатый скот сокращенно обозначается изображением головы, абстрактные понятия могут изображаться символически («холодный» — текущая вода, «есть» — человек, подносящий руку ко рту и т. д.). При этом задача примитивного письма — передать не звучание, а смысл сообщения. Однако с помощью звукового ребуса возможна все же замена слова, не поддающегося изображению, на другое, изобразимое, имеющее такое же или сходное звучание, даже если между изображаемым и подразумеваемым отсутствуют какие-либо смысловые связи. Необходимость такого рода замены возникает, например, тогда, когда средствами рисуночного письма нужно передать имя. В качестве примера можно привести примитивное рисуночное письмо ацтеков. Процессы в нем передаются с помощью изображений: лук и стрела символизируют войну, череп — смерть, плачущий глаз — вдовца. Такое рисуночное идеографическое письмо может быть использовано теперь в разного рода сообщениях специального характера.
Как особый вид идеографического письма, сохранившийся до нашего времени, следует рассматривать тамги. Они широко распространены у кочевых народов, по ним определяют принадлежность владельцу животных, предметов домашнего обихода и т. д. Они вырезаются на ушах животных, выжигаются или проставляются краской на шкуре, вырезаются или рисуются на предметах. Тамги существуют у всех нецивилизованных народов. Найдены письменные свидетельства их существования на Древнем Востоке, у вавилонян и хеттов. Но и в Европе, особенно на северном и восточном побережье Германии, они сохранились до настоящего времени в виде домовых знаков (Hausmarken, сканд. Bomerker). Особенно хорошо известны знаки с острова Фер. Там каждому дому принадлежал знак, образованный в большинстве случаев прямыми линиями. Некоторые знаки имели рисуночный характер и были связаны с профессией владельца дома; так, изображение мельницы указывало на мельника, изображение ключа — на церковного старосту, и т. д. В этом смысле домовые знаки являются настоящими идеограммами. Неясно, представляют ли собой знаки в форме геометрических фигур, смысл которых понять невозможно, модификацию рисунка или это произвольно выбранные неизобразительные значки. Эти домовые марки исполняли в некотором смысле роль монограмм их владельцев: раньше неграмотные пользовались ими как обычными буквами при подписании документов, наиболее состоятельные заказывали печати с такими знаками.
Если метки выступают как сокращения для имен или фамилий, то условные изображения, принятые в преступном мире, — это «сокращенные» изображения целых событий. Они представляют собой рисуночные знаки, известные всему преступному миру или же созданные для конкретного случая. Власти, естественно, издавна заинтересованы в собирании и толковании этих знаков; поэтому самое старое собрание датируется 1540 годом. Самый полный сборник последнего времени (1700 знаков) опубликован И. Гроссом в 1899 г.
Сокращенное изображение целых процессов через отдельные «словесные» рисунки засвидетельствовано и у примитивных народов, но там оно применяется совершенно в других целях. Известно, что северо-американские индейцы составляли краткие хроники, называемые Winter-Counts («счет зим» — индейцы ведут счет годам по зимам).
Культовый характер свойствен так называемым кекиновин, употребляемым также индейцами. Смысл их известен только служителям культа и является мнемотехническим вспомогательным средством для запоминания порядка следования магических песнопений и формул заклинаний. При этом каждому рисуночному знаку соответствует не слово песни, а целое предложение или стих. Вид рисунка вызывает в памяти заученный стих, а последовательность рисунков соответствует порядку следования стихов.
Культовый характер носят также хроники индейцев-делаваров под названием Валам-Олум («правдивая живопись»), содержание которых составляют мифология и история племени, изложенные в стихотворной форме. Каждому стиху песни с неизменным текстом соответствует рисунок, способствующий запоминанию таким образом, что при виде его в памяти исполнителя всплывает определенный стих.
Сокращенное рисуночное изображение раз и навсегда установленных фраз лежит в основе записи пословиц африканского народа эве (Того). Главные составные части известного и неизменяемого предложения передаются рисуночными знаками того типа, которому К. Майнхоф дал название фразовое письмо.
Определенный рисунок соответствует в большинстве случаев определенному предложению. Отдельное слово не выделяется, вообще говоря, как независимый элемент и не обозначается отдельным рисунком; это имеет место только от случая к случаю. Но путь к словесному письму как таковому еще не найден.
Как предметное письмо, так и рисуночное не являются письмом в собственном смысле этого слова; это только предыстория развития письма, ибо с их помощью можно выразить лишь общий смысл сообщения, но не его точное звучание. О собственно письме можно говорить лишь там, где сообщение может быть передано пословно; неважно, какими средствами — с помощью ли словесного, слогового или звукового письма.
Для изучения дальнейшего развития письма у нас нет, к сожалению, достаточного эмпирического материала для наблюдений, так что мы можем проследить этот путь только теоретически, хотя и будем опираться на аргументацию, приобретенную в ходе предыдущего изучения. Для дилетанта все представляется довольно простым и выглядит примерно так: из идеографического, или фразового, письма развивается словесное письмо; из него, как следствие признания слога более мелкой звуковой единицей, — слоговое письмо и, наконец, после того как выделены звуки, — звуковое, или буквенное, письмо.
Приблизительно так представлял себе К. Зете развитие египетского письма, из которого, по его мнению, естественным путем образовалось семитское буквенное письмо. В действительности процесс ни в коем случае не был таким простым и прямолинейным. Слово, слог и звук суть понятия, вошедшие в плоть и кровь нашу со школьной скамьи, поэтому мы склонны предполагать наличие такого рода знаний и у первобытного человека. Практика же показывает, что эти знания даются с трудом; что же касается выделения отдельных звуков, то осознание этого акта представляется вначале почти невозможным. Поэтому, прежде чем рассматривать историческое развитие систем письма, рекомендуется рассмотреть каждую стадию развития в отдельности. По соображениям удобства мы пока примем традиционное теоретическое представление о последовательности «нефонетическое словесное письмо — звуковое письмо» и будем постепенно исправлять его в соответствии с приобретенным опытом.
В идеографическом письме более или менее сложная мысль выражается одним рисуночным знаком. Эта мысль может соответствовать предложению, но не обязательно. Содержание мысли может быть установлено только в общем, по смыслу, и ни в коем случае не по точному звучанию слов. Для того чтобы читать такое письмо, в каждом случае знание данного языка необязательно, так как общий смысл в какой-то степени ясен из самих рисунков. Разумеется, отдельные слова, особенно важные для смысла целого, могут быть выделены как особые единицы и обозначены особыми знаками. Во всяком случае, нет непреодолимой трудности в разложении речи на элементы-слова и, если это необходимо, закреплении за словами особых знаков.
В словесном письме каждое отдельное слово изображается особым рисуночным знаком. Это чрезвычайно важный шаг вперед по сравнению с исходным идеографическим письмом, потому что словесное письмо не передает общий смысл сказанного, а фиксирует сказанное пословно. Так как рисунок вначале передавал понятие, а звучание во внимание не принималось, то теоретически можно сделать вывод, что флективные элементы, т. е. окончания при склонении и спряжении, на письме могли еще не выражаться. Порядок слов все же, очевидно, находил отражение в порядке следования рисуночных знаков, и тем самым делалось необходимым знакомство того, кто хотел понять написанное, с грамматическим строем языка.
Трудности всевозможного рода возникают и в чисто словесном письме. С помощью рисунка легко изобразить то, что конкретно воспринимается сознанием: одушевленные существа (мужчина, женщина, солдат, лошадь, птица, жук, рыба) или предметы (цветок, глаз, плуг, солнце), а также зрительно воспринимаемые действия, т. е, такие глагольные понятия, как «бить», «есть», «летать», «плакать», можно передать рисунком бьющего или глотающего пищу человека, летящей птицы или глаза с капающей из него слезой. При этом иногда ради простоты вместо целого рисовали часть, если часть эта была характерна для всего понятия: голова быка заменяла рогатый скот, vulva — женщину и т. д. Но как обстоят дела с чувственно невоспринимаемыми понятиями и действиями, такими, как «возраст», «прохладный», «править», «говорить»? В этом случае прибегали к описательному рисунку и передавали, как, например, это делали египтяне, «править» — рисунком скипетра, а «говорить» — рисунком человека, подносящего руку ко рту, или изображением рта, из которого будто бы что-то исходит. И в этом случае часть выступает вместо целого: «идти» изображается не как идущий человек целиком, а как две шагающие ноги, «слушать» — как ухо и т. д. Рисунок изображал понятие и не передавал звучания слова. Но здесь еще отсутствует средство для обозначения звучания слова, которое часто необходимо. Обстоятельства не всегда безразличны к тому, что мы говорим: «есть» или «кормить», «править» или «приказывать», «солдат» или «воин», «лошадь» или «конь». А как точно передать собственные имена, прежде всего личные? Так в большинстве письменных систем очень рано возникает необходимость передать звучание слова более или менее близко к действительному. И тогда прибегают к уже много раз обсуждавшемуся средству — звуковому ребусу, когда вместо трудно изобразимого с помощью рисунка понятия рисуют схожее по звучанию, но предметно неродственное понятие. В немецком это выглядело бы так, как если бы мы, более или менее точно желая передать понятие «дурак» (Tor), рисовали бы ворота (Tor), arm «бедный» выражали бы посредством Arm «рука», Rat «совет» — Rad «колесо», Segen «благословение» — sägen «пилить», Fetisch «фетиш» — Fee «фея» плюс Tisch «стол»; или во французском fait «сделанный» — faite «фронтон», sens «смысл» или sans «без» — посредством так же звучащего sang «кровь» (например, изобразив каплю крови); в английском can «мочь» — can «кувшин» или meet «встречать» — meat «мясо» (изобразив, например, кусок мяса). При этом слово, которое необходимо изобразить, не обязательно должно точно совпадать по звучанию со словом, к помощи которого мы прибегаем. Для сравнения можно привести неполные рифмы у Шиллера и других поэтов, с которыми мы легко миримся, как, например, untertänig — König, heut — Zeit, Weh — Höh.
Этот вид языкового ребуса очень распространен и применяется уже на первых этапах становления письма. Мы обнаруживаем его в предметном письме и на первых этапах развития почти всех примитивных систем письменности. В мифическо-магическом мышлении первобытных людей именно сходство по звучанию имеет важный магический смысл.
Эти три элемента — изображение чувственно воспринимаемого (конкретного) посредством рисунка целого или его части, описание чувственно не воспринимаемого (абстрактного) посредством символа, передача звучания звуковым ребусом — постоянно наблюдаются в самых различных системах письма самых различных районов Земли в самые различные исторические эпохи.
Они основа примитивной письменности; повсюду они могут рассматриваться как самостоятельное творение, возникновение которого объясняется сходством потребностей человека всех времен и народов. Только что названная триада рисунок — символ — звуковой ребус не должна истолковываться, как это слишком часто делают исследователи, в плане развития во времени. Совсем неправильно было бы рассматривать звуковой ребус как наиболее поздний элемент ряда. На самом деле всегда там, где мы можем проследить процесс становления письма, мы находим все зри элемента вместе. Особенно важно то, что звуковой ребус мы обнаруживаем уже на первых этапах развития письма, даже, как мы видели, на предварительных его стадиях, в предметном и идеографическом письме.
Процесс перехода одних стадий письма в другие ни в коем случае не протекал гладко и без усилий. Даже осмысление отдельного слова как самостоятельного элемента речи является нелегким делом для человека с примитивным мышлением. Во многих случаях мы можем наблюдать, как идеографическое и словесное письмо некоторое время сосуществуют. Часто особую трудность представляет осмысление глагола как самостоятельного слова; примитивный человек — творец письма часто выражает глагол как связочный элемент между субъектом и объектом; ср. египетское письмо, письмо из Аляски.
Звуковой ребус — первый шаг к фонетической организации письма, которая стала у нас господствующим принципом. Но вначале письмо все же очень далеко от того состояния, когда оно действительно может передавать все звуки языка; пока слово заменяется только сходно звучащим целым словом, разложение слова на звуки не произведено. Следующая за словом меньшая звуковая единица, которой овладевает пишущий человек, — слог (который, правда, может состоять всего из одного гласного). «Открытие» слога — явление, отнюдь не само собой разумеющееся во всех языках, потому что эта абстрактная и не обладающая наглядностью составная часть слова, особенно в длинных словах, не имеет для говорящего и пишущего значения чего-то самостоятельно существующего, как, например, наглядное, образное слово. Представление о слоге, прежде всего, вырабатывается в языках с правильным следованием согласных и гласных, как, например, в итальянском слове casa «дом», а не в таких, как, например, ново-верхненемецкое односложное Strumpf «чулок» или русское всплеск с их нагромождениями согласных. Возможность писать отдельными слогами осуществима в языках, в которых имеется большое количество односложных слов, применимых в качестве знаков для слогов, так как для примитивного человека слог, если он осознаваем, приобретает значимость отдельного слова.
Предположим, что мы, изобразив немецкое слово Rathaus «ратуша» с помощью рисунков колеса (Rad) и дома (Haus), захотим далее применить изображение колеса также и к написанию слов Ratgeber «советчик», beraten «советовать» и т. д. Соответствующим образом, например, шумерский графический знак слова ти «некоторое растение» мог применяться просто как знак для слога в двусложном слове mu-dù «он построил» (корень dù «строить», ти — изменяемый префикс). То, насколько удачной будет попытка последовательно применить принцип слогового письма, определяется не только умением изобретателя письма, но и в очень большой степени зависит от звукового строя языка. Японский язык с его регулярным чередованием согласных и гласных удобно записывать слоговыми знаками, состоящими из комбинации «согласный + гласный»; писать по-гречески кипрским или критским слоговым письмом не так просто.
Необходимо предостеречь от ложного предположения, что изобретатель письма, после того как он на односложных словах открыл существование слога, тут же начинает разлагать все слова языка на слоги и пишет только слоговыми знаками. Потребность в слоговой записи возникает, скорее, только в отдельных случаях (особенно часто там, где требуется писать собственные имена), в остальном придерживаются привычных правил изображения слова в целом и пользуются смешанным словесно-слоговым письмом, но не чисто слоговым. Так обстояло дело с клинописью, смесью идеограмм и слоговых знаков, так поступают японцы, пользуясь как китайскими словесными, так и японскими слоговыми знаками. При изучении развития письма необходимо учитывать крайнюю консервативность тенденций, препятствующих изменению традиционной формы письма.
Отдельный звук, хотя и является чем-то само собой разумеющимся для усвоившего его в школе образованного человека, в еще меньшей степени, чем слог, доступен пониманию примитивного человека, особенно согласный звук, потому что гласный может самостоятельно образовывать слог. Поэтому было бы ошибочным утверждать, что после того как человек освоил слог и слоговое письмо стало для него привычным, он сделал следующий шаг: стал разлагать слоги на звуки и преобразовывать слоговое письмо в звуковое. Мы еще раз должны подчеркнуть, что усвоение отдельности звука, особенно согласного звука, дается человеку с большим трудом. Над этим бьются школьники начальных классов, но позже забывают о трудностях, так как привычка к звуковому письму, в конце концов, делает понятие звука само собой разумеющимся. Примитивный человек, в том числе и владеющий слоговым письмом, почти совершенно не способен, как это доказывают эксперименты с современными нецивилизованными изобретателями письма, самостоятельно найти путь к звуковому письму. Слоговое письмо кто-то назвал однажды тупиком, из которого нет пути к звуковому письму. Если мы не заблуждаемся, то выражение согласных на письме было открыто в мире всего один раз, в западно-семитском консонантном письме, которое позже развилось в полное звуковое письмо в виде греческого алфавита, родоначальника всех западных алфавитных систем.
Переход от рисуночной формы письменного знака к стертой линейной штриховой форме обычного письма может показаться неспециалисту процессом необыкновенно длительным. Но практика современного письмотворчества показывает, что такой процесс совершается быстро, в течение немногих десятилетий. Об этом свидетельствует развитие письма бамум в Камеруне и письма эскимосов Аляски. Изменение внешней формы письменных знаков происходит легко и быстро, в то время как содержательная сторона внутренней формы письма в меньшей степени подвержена изменениям и менее ощутима.
Иоганнес Фридрих.