За высокими окнами — солнечный зимний день. Может быть, от его яркого света так весело в небольшой уютной гостиной. На рояле раскрыты ноты известного в начале XIX века романса. Его любили петь в доме Ростовых…

«Приподняв голову, опустив безжизненно-повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась посередине комнаты и остановилась.

«Вот она, я!» — как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней…

Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь… она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки-судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», — говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки-судьи ничего не говорили и только наслаждались этим необработанным голосом, и только желали еще раз услышать его».

Эту страницу романа «Война и мир» на поминает интерьер гостиной XIX столетия, воссозданный в зале Литературного музея Пушкинского дома, посвященном жизни и творчеству Л. Н. Толстого. А рядом — портреты героев войны 1812 года — М. И. Кутузова, М. Б. Барклая-де-Толли, генерала Н. Н. Раевского, поэта Дениса Давыдова и рисунки, отражающие эпизоды партизанской войны и ее героев-крестьян. На белом стенде — слова Л. Н. Толстого: «Я старался писать историю народа».

Литературный музей Пушкинского дома — крупнейшее в Советском Союзе хранилище картин, портретов, памятных и историко-биографических материалов о жизни и творчестве русских и советских писателей.

Входишь в залы музея (а посвящены они Л. Н. Толстому, И. А. Гончарову, А. Н. Островскому, И. С. Тургеневу, М. Ю. Лермонтову, Н. В. Гоголю) и словно попадаешь в другую эпоху. Начинаешь ощущать ее сразу же — по картинам, портретам, мебели. И за каждым экспонатом не только жизнь его бывшего владельца, но и подвиг того, кто сохранил, сберег вещь, ставшую реликвией. Наверное, это не так легко — век или полвека хранить, например, карандашный рисунок М. Ю. Лермонтова «Черкес с лошадью», который по блистательному исполнению можно приписать перу лучших художников, изображавших лошадей, — Делакруа или Орловскому; из поколения в поколение передавать тоненькую серебряную ручку А. А. Фета или орехового дерева письменный стол И. А. Гончарова, сработанный известным петербургским мебельщиком Гамбсом.

…Удивительна способность вещей передавать ощущение времени, делать его зримым. Они позволяют нам заглянуть в прошлое, прочувствовать атмосферу быта и того духовного мира, в котором находился писатель. Нас тесно обступают приметы прошлого времени. Гравюры, литографии, рисунки — уникальные свидетельства о Петербурге XIX — начала XX столетия, надежный «путеводитель» по городу, в архитектурном облике которого теперь многое сдвинулось, исказилось или вовсе исчезло. Портреты современников воссоздают окружение писателя. Назначение некоторых предметов, прежде столь распространенных, теперь уже не всякому понятно. Зачем, например, нужна маленькая бронзовая лопаточка? Оказывается, исписанные страницы раньше посыпали песком — еще не было промокашки…

А это что за странные ножницы? Ими можно было аккуратно, не запачкавшись, снять нагар со свечи…

Знакомы ли вам прототипы литературных героев Тургенева? Здесь, в музее, они представлены в рисунках, портретах и фотографиях. В зале Толстого над витриной с десятью черновыми вариантами романа «Анна Каренина» висит портрет старшей дочери А. С. Пушкина Марии Александровны Гартунг. Некоторые черты ее внешности писатель воспроизвел в облике Анны Карениной.

Как современники оценивали творчество писателей, которые теперь являются классиками русской литературы? Из экспозиции, посвященной И. С. Тургеневу, мы узнаем, насколько триумфальным был путь «Записок охотника» по странам мира: Англии, Франции, Германии, Америке, Австралии…

«Европа единодушно дала Тургеневу первое место в современной литературе», — извещал в 1883 году лондонский журнал «Атенеум». А. Доде писал Тургеневу: «Я с глубоким восхищением прочел „Записки охотника“». Ромен Роллан в юношеском дневнике утверждал, что из каждого рассказа «Записок» «мог бы выйти целый роман Толстого».

«При чтении Ваших сцен из русской жизни мне хочется трястись в телеге среди покрытых снегом полей и слушать завывание волков!» — обращаясь к Тургеневу, экспансивно восклицал Гюстав Флобер.

На основе богатейших материалов и превосходных экспонатов Литературного музея созданы многие художественные и документальные фильмы, которые вы могли видеть в кино и с телеэкрана. Это «Левша» по повести Н. С. Лескова, «Преступление и наказание» по роману Ф. М. Достоевского, «Александр Блок», «Михаил Шолохов», «М. Ю. Лермонтов — художник»…

Михаил Юрьевич Лермонтов в своих стихах достиг вершин русской поэзии. Талант редко бывает однозначным. Лермонтов был и отменным рисовальщиком, тонким художником. Портреты, зарисовки, пейзажи помогают глубже понять его литературное творчество. Недаром для иллюстраций его произведений часто воспроизводят картины, которые собраны в Лермонтовском зале. За стихотворение «Смерть поэта» Лермонтова сослали на Кавказ. И большинство картин — виды Кавказа. У Лермонтова была поразительная зрительная память. Он как будто фотографировал виденное. И потом с необыкновенной точностью воспроизводил натуру. Ведь поэт не мог свободно располагаться с мольбертом там, где шли военные действия, Кавказ был тогда далеким от России, опасным местом, «отечеством лихорадок», как его называли. Никто не ездил туда специально рисовать. Поэтому Лермонтов не имел предшественников в написании пейзажей и первым воспел Кавказ.

Лермонтов всю свою жизнь был молод. Он так рано погиб — в 1841 году на дуэли, подобно великому Пушкину, подобно Печорину, которого сам назвал «героем нашего времени». Немного дошло до нас вещей Лермонтова: офицерские эполеты, подзорная труба, разрезной ножик для бумаги и карандаш, вынутый после дуэли из его кармана. Но как сильно отзывается в сердце один вид этих скромных предметов, принадлежавших капитану пехотного полка и поэту, певцу России… Сегодня даже страшно представить, что мы никогда не увидели бы поразивших нас экспонатов, не будь людей, умеющих хранить и понимающих важность сохранения реликвий отечественной культуры.

Литературный музей Пушкинского дома самим своим прекрасным существованием учит нас, что необходимо сохранять и сегодняшние культурные ценности, будущие приметы нашего времени. Из трех делений времени самое ответственное — настоящее, самое манящее — будущее, самое богатое — прошлое. Настоящее постепенно ускользает, непрерывно отходит в прошлое, отойдет и будущее. Забывать об этом неразумно. Сейчас предметы и вещи исчезают еще быстрее — выпускаются новые, современные: кажется, что старые еще существуют, их так много, а вдруг выясняется, что трудно разыскать для киносъемок номерной знак дома 50—60‑х годов, старый репродуктор — черную «тарелку», — по которому велись передачи во время войны. Через 100, 50 или даже 30 лет большую историческую, духовную ценность будут представлять книги, которые вы сегодня читаете, газеты, журналы наших дней, семейные фотографии и документы. Многое из того, что нас теперь окружает, нам служит, может в будущем рассказать потомкам о нашей эпохе.

Заключает Литературный музей зал Н. В. Гоголя. В. Г. Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» писал: «Влияние Гоголя на русскую литературу было огромно. Не только все молодые таланты бросились на указанный им путь, но и некоторые писатели, уже приобретшие известность, пошли по этому же пути, оставивши свой прежний».

Среди портретов, книг, документов и черновиков рукописей — подлинные купчие на продажу крепостных. Вот пожелтевший лист с гербовой печатью — горькая иллюстрация к поэме «Мертвые души»: «Матрена Ивановна, дочь Бибикова, а по муже Авдеева, продала поручику Филипу Фокину, сыну Бирюлину крепостного своего крестьянского сына Степана Семенова, холостого, на своз с земли. А взяла я, Матрена, за оного крестьянского сына у него, Фокина, денег тридцать рублей. И вольно ему, Филипу и наследникам его оного крестьянского сына Степана Семенова кому пожелают продать, заложить и во всякие крепости укрепить».

В экспозиции меня особенно привлек большой фрагмент, посвященный «Ревизору». К тому времени как Гоголь начал эту пьесу, он был уже известным писателем, автором дивных «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Он мечтал написать комедию, содержание которой было бы взято из реальной жизни. Зная об этом, Пушкин подсказал ему сюжет будущего «Ревизора» и даже подарил рисунок городничего в зеленом мундире и треуголке. Этот рисунок — здесь, в музее, на стене, вместе с программой первого представления пьесы Гоголя в 1836 году. 157 лет назад зрители читали ее текст: «На Александринском театре сегодня в воскресенье, 19 апреля, российскими придворными актерами представлены будут в первый раз «Ревизор», оригинальная комедия в пяти действиях, соч. Гоголя… и «Сват Гаврилыч и сговор на яму», картина русского народного быта с разговорами, песнями, куплетами и играми, соч. г. Огюста. Начало в 7 часов».

Поперек программки размашисто — запись инспектора актерской труппы А. И. Храповицкого о том впечатлении, которое произвела на него комедия Гоголя: «Пьеса весьма забавна, только нестерпимое ругательство на дворянство, чиновников и купечество».

Но в экспозиции есть еще один портрет — городничего города Устюжны Ивана Александровича Макшеева. У этого портрета необычная история… Глава «Чисто русский анекдот» приведет нас к прототипам «Ревизора».

Мы вспомним о людях — искателях, фанатиках, — без деятельности которых немыслимо пополнение музейных сокровищ. Знатоки литературы, истории, они роются в архивах, библиотеках, ищут давно пропавшие, заблудившиеся в мире старые документы, картины, портреты. Трудности и неудачи не останавливают их. Они верят, что найдут, и действительно находят. Благодаря их бескорыстным стараниям, энтузиазму обогащается история русской культуры.

 

ЧИСТО РУССКИЙ АНЕКДОТ

«Ах, какой скверный городишко!» Молодой человек в партикулярном платье рассеянно кружил по улицам, думал: не пройдет ли аппетит. «Нет, черт возьми, не проходит! И в лавках ничего не дают в долг». Мысли тоже кружились, не давая сосредоточиться на чем-нибудь одном. «Ничего нет, ни театра, ни живых картин, только церкви. Скорее бы домой, надоело в дороге». Приезжий перемигнулся с хорошенькой купчихой, а мысли снова, запрыгали: «Не стать ли монахом, а? Отрастить волосы… И бороду! Впрочем, нет, монахи не курят трубки. Какая жизнь без трубки! Экая бестия трактирщик: «Шутить не буду, прямо на съезжую, да и в острог!» Ежели и в самом деле потащит?» По дороге, взметнув белую пыль, промчалась коляска. «А то закатиться бы сюда в карете с фонарями, как флигель-адъютант из Петербурга с ревизией! Вот бы все переполошились: «Кто такой, что такое?» А я бы…»

Молодой человек, насвистывая «Не шей ты мне, матушка», спускался по горбатой улочке. Тоненький, худенький, в своем фрачишке он прыгал по камням, как муха с обрезанными крыльями. И тут он увидел городничего. Тот был при всей форме — в зеленом мундире, из-под полы которого свисала печать, при шпаге и треуголке.

— Изволите осматривать расположение?

— Милостивый государь, — бесцеремонно разглядывая городничего, сказал приезжий, — а где у вас острог?

Градоначальник смешался:

— Помилуйте, зачем же так прямо — острог? Позвольте представиться: здешний городничий… С кем имею честь?

Покрутив каблуком, молодой человек вскинул голову, отрывисто и неожиданно для самого себя сказал:

— Чиновник канцелярии… м‑м… Третьего отделения его высокопревосходительства графа Бенкендорфа.

Городничий крякнул, вытянул задрожавшие руки по швам и, согнувшись, едва выговорил:

— Желаю здравствовать!

Так или примерно так в маленьком городе началась знаменитая история, над которой смеются полтора столетия. Конечно, фамилия молодого вертопраха была не Хлестаков. А какую фамилию носил прототип городничего? Да и существовал ли он, этот прототип? Произошла ли в самом деле где-нибудь эта история? Где?

«Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию… духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта», — писал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. О том, что фабула «Ревизора» принадлежала Пушкину, Гоголь позже записал в «Авторской исповеди». Да и сам Пушкин называл себя «крестным отцом» комедии. По-видимому, Пушкин рассказал Гоголю несколько версий о мнимом ревизоре, в том числе происшествие, связанное с известным романистом, историком П. П. Свиньиным, и случай, происшедший с самим Пушкиным в Нижнем Новгороде. В бумагах Пушкина есть набросок неосуществленного замысла, очень напоминающий «Ревизора». Однако возможно, что слухи о мнимых ревизорах были известны Гоголю и из других источников. В те годы история эта ходила как анекдот. Называли разные города, где появился «ревизор», и в том числе город Устюжну, в котором жил одураченный городничий.

В самой Устюжне и долго спустя были убеждены в том, что Гоголь «списал» своих героев с людей, живших когда-то в этом небольшом провинциальном городке. Устюжане так уверовали в географический адрес «Ревизора», что показывали приезжающим дом унтер-офицерской вдовы, которая «сама себя высекла», и пустырь, где стояла лавка купца Абдулина. Историки и филологи не принимали всерьез географическую версию знаменитой комедии. Ее образы были так типичны для того времени: городничие, не любившие «пропускать того, что плывет в руки», взяточники-чиновники, держиморды.

Первый черновой вариант «Ревизора» был готов в конце 1835 года, но писатель снова и снова переделывал комедию, даже тогда, когда она уже ставилась на сцене. Образы героев стали нарицательными, распространение комедии и ее популярность все расширялись. Случилось так, как в сердцах предсказывал Сквозник-Дмухановский: «Вот смотрите, смотрите, весь мир… все смотрите, как одурачен городничий! <…> Сосульку, тряпку принял за важного человека! Вон он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесет по всему свету историю… найдется щелкопер, бумагомарака в комедию тебя вставит».

Последние исправления Гоголь внес в текст комедии в 1851 году.

…А через 95 лет профессор В. Е. Евгеньев-Максимов принес в музей Пушкинского дома портрет гоголевского городничего. Нет, вовсе не карикатуру. Обыкновенный, заказной акварельный портрет, рисованный неизвестным художником. В тот день он переходил из рук в руки: «Похож!» Изображение почти в точности следовало гоголевскому описанию: «Уже постаревший на службе и очень неглупый по-своему человек. <…> Черты лица его грубы и жестки, как у всякого, начавшего тяжелую службу с низших чинов. Переход от страха к радости, от низости к высокомерию довольно быстр, как у человека с грубо развитыми склонностями души. Он одет, по обыкновению, в своем мундире с петлицами… Волоса на нем стриженые, с проседью». Человека на портрете звали Макшеевым Иваном Александровичем. И он действительно был устюженским городничим, и именно в те годы, когда Гоголь начал писать свою комедию.

Профессор получил портрет от старого школьного учителя города Устюжны, Андрея Александровича Поздеева.

«Может быть, это и в самом деле гоголевский городничий», — говорили одни. Ведь писатель В. А. Соллогуб вспоминал, что Пушкин рассказал Гоголю и про историю, случившуюся в городе Устюжне, Новгородской губернии, где какой-то проезжий господин, выдав себя за чиновника министерства, обобрал всех городских жителей.

Другие научные сотрудники все-таки сомневались: мало ли мужских портретов со стрижеными волосами да в мундирах. Нужны точные доказательства… Старый учитель тоже понимал это, хотя полностью был уверен в достоверности и портрета, и всей этой замечательной истории. Ему не хватало только одного документа. Но он уже знал, что документ существует…

Андрей Александрович любил свой маленький, древний город с таким славным и старинным русским именем. Его произносили не спеша, протяжно и вкусно: Устю-ж-на… Он любил его древний собор, узкие тенистые улицы, покрытые мягкой белой пылью, с гордостью показывал приезжим деревянный дом с колоннами, где жил писатель Куприн. Учителя поражала устойчивость легенды, в которую верили устюжане. Что же было известно Гоголю об Устюжне, бывал ли он в этом городке? Старик перечитывал снова все сочинения писателя. И в «Тяжбе» наконец нашел фразу: «Знавали ли вы в Устюжском уезде помещицу Евдокию Малафеевну Меринову?» Это та самая помещица, которая как бы в насмешку оставила племяннику «три стаметовых юбки» да еще в завещании вместо слова «Евдокия» почему-то написала «обмокни». В «Мертвых душах» был упомянут Весьегонск, соседний с Устюжной город. Что-то знал Гоголь о глухих этих местах, иначе бы их в текст не вставил. Значит, искать стоит. Тогда учитель решил узнать фамилии всех городничих Устюжны. И в Новгородском областном архиве обнаружил целый список! В 20—30‑х годах XIX века градоначальником был Иван Александрович Макшеев. Ну, а теперь следовало разыскать в городе его внуков и правнуков. Задача казалась простой. Но тут-то Поздеева постигла неудача. Макшеевых в городе не оказалось. Однако старожилы вспомнили своего земляка — географа, исследователя генерал-лейтенанта Алексея Ивановича Макшеева. Не сын ли городничего? До революции он жил в Петербурге и преподавал в академии Генерального штаба. Поздеев поехал в Ленинград. В Ленинграде ему рассказали, что на Петроградской стороне живет 80‑летняя дочь географа. Дверь открыла сама Наталья Алексеевна Макшеева. Учитель представился, сказал, что просит поделиться семейными воспоминаниями о деде и об отце. Макшеева насторожилась. Потом резко ответила:

— Да ведь это старый вздор, одна молва.

— Что вздор?

— Да все, что изволил утверждать Гоголь-Яновский. Отец неоднократно слухи эти опровергал. Он рассказывал, я помню… — Наталья Алексеевна раздражалась все сильнее. — Никаких богоугодных заведений в Устюжне не было! — воскликнула она. И насмешливо добавила: — Стало быть, не было и попечителя Земляники, и больных, которые «походили на кузнецов»!

— Однако ведь училища были, наверное? — парировал Андрей Александрович.

— Были. Но учитель истории не ломал стульев! — Старуха вдруг неожиданно тихонько засмеялась: — Зато он порол всех учеников подряд посередь класса! Моему отцу от него тоже досталось… — Она закашлялась и схватила толстую папиросу. В комнате стало светлее: солнце лучом задело двор-колодец. Поздеев вдруг увидел, как худа и болезненна эта старая женщина.

— Наталья Алексеевна, вы неправильно меня поняли. Я никак не хотел сделать посмешище из вашей семьи. Напротив. Миновало столько лет, потомки гоголевских героев прошли за столетия суровый путь русского разночинца-интеллигента. Они могут не стыдиться своих прадедов. В нашей Устюжне создается краеведческий музей…

Собеседница задумчиво постукивала мундштуком потухшей папиросы.

— Кстати, в вашей Устюжне у дальней родственницы находится портрет моего деда. «Зачем ума искать и ездить так далеко», — ехидно процитировала Наталья Алексеевна. Однако заметно было, что она понемногу оттаивала.

Но какова новость! Поздеев не сразу нашелся, что и сказать, перехватило дыхание. А внучка устюженского городничего вдруг вздохнула, потерла высохшей рукой желтоватый лоб и сказала:

— Да, пожалуй, теперь нашим внукам будет эта история безразлична и так же смешна, как всем прочим. Я открою вам и еще одну маленькую тайну: кто-то из Макшеевых хранит запрос новгородского губернатора Денфера к моему деду. Нет, нет! — Она предостерегающе подняла руку. — Рассказывать содержание не буду. Если найдете, сами увидите, что́ попало вам в руки…

В Устюжне Андрей Александрович действительно разыскал и получил портрет Макшеева. Владелица, укладывая акварель в папку, говорила:

— Что-то, конечно, было правдой. Ну, а другое придумал Николай Васильевич, сатирически обработал. Как для актеров он характеризует городничего? — И, припоминая, иногда останавливаясь, сказала наизусть: — «Одна из главных ролей — есть городничий. Человек, больше всего озабоченный тем, чтобы не пропустить того, что плывет в руки. Из-за этой заботы он, может быть, и сам не чувствует, как сделался притеснителем, потому что злобного желания притеснять в нем нет…»

Учитель понял и по-человечески оценил это естественное желание защитить предка, родоначальника большой семьи. Он спросил:

— Не знаете ли вы, бывал ли Гоголь в Устюжне?

— Не знаю. В любом случае это бы скрыли. Люди видели в Макшеевых прямых потомков Сквозник-Дмухановского…

Андрей Александрович писал по многим адресам. Он искал запрос губернатора. Однако на письма учителя никто не отвечал. Что за таинственные причины заставляли молчать потомков? Но все же ему удалось узнать имя женщины, хранившей документ. В Новгородской области он наконец нашел 76‑летнюю Евгению Алексеевну Синявину. Долгие искания утомили старого учителя, а нетерпение подгоняло. Поздоровавшись, он без предисловия решительно сказал:

— Письмо губернатора Денфера городничему Макшееву у вас. Это мне известно точно.

Женщина молча ушла в другую комнату и исчезла там на целую вечность. В доме было тихо, только торопились, бежали смешные ходики на стене: зеленый заяц весело стрелял глазами: влево-вправо, влево-вправо.

Женщина появилась наконец, держа в руках толстую старинную книгу в кожаном переплете. Медленно перелистала страницы и вынула желтый, блекло исписанный лист. Сверху значилось: «Запрос губернатора Новгородской губернии А. У. Денфера устюженскому городничему И. А. Макшееву о пребывании в Устюжне неизвестного, выдававшего себя за ревизора». Глаза учителя побежали по строчкам.

«…Милостивый государь мой, Иван Александрович! Известясь частно, что проезжающий из Вологды на собственных лошадях и в карете некто в партикулярном платье с мальтийским знаком проживает во вверенном вам городе более пяти дней, о причине долгого его нахождения… никто из жителей, даже и вы сами не знаете, почему необходимостью считаю иметь от вас сведение, по какому случаю проживает он в Устюжне, не входил ли в общественные собрания и в присутственные места?»

Итак, версия подтвердилась. Именно там, в Устюжне, произошла история, которая легла в основу знаменитой комедии.

В Литературном музее Пушкинского дома рядом с портретом Макшеева появился второй экспонат — запрос новгородского губернатора. Версия-то подтвердилась, но история на этом не кончилась…

* * *

Итак, гоголевский городничий существовал. Он жил в Устюжне и носил фамилию Макшеев.

А что Хлестаков, был ли он?

Помните, в комедии городничий получил письмо, предупреждающее о приезде чиновника, с предписанием осмотреть всю губернию. С письма-то все и началось…

Ревизор едет под видом частного лица. Этим Антон Антонович особенно напуган. И снятся ему черные неестественной величины крысы. Не к добру! Он в нервном смятении — откуда грянут напасти? Вокруг него чиновники несут всякий вздор о возможной войне с турками, Ляпкин-Тяпкин жужжит под ухом о собаках и охоте на зайцев…

А городничий потерял голову от страха и уже готов совершить любую ошибку. «Батюшки, не милы мне теперь ваши зайцы: у меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот отворится дверь и — шасть…»

Дверь действительно отворилась, и, запыхавшись, вошли Добчинский и Бобчинский:

«Чрезвычайное происшествие!»

«Неожиданное известие!»

«Молодой человек, в партикулярном платье, живет в трактире, ни копейки не хочет платить… И подорожная прописана в Саратов! Такой наблюдательный: все осмотрел!..»

А как узнал о мнимом ревизоре городничий Устюжны Макшеев? Истинные события так переплетаются с литературной версией, что уже трудно отличить, где кончается реальность и начинается писательская фантазия.

Какими словами начал свое письмо Макшееву новгородский губернатор Денфер? «Известясь частно…» То есть, попросту говоря, Денфер получил донос. В нем писали о странном человеке, приехавшем в Устюжну. Чем же он странен? Живет пять дней, никто его не знает, а он всюду ходит, рассматривает, любознателен с излишком. Страшная догадка потрясает Денфера. Он тревожно спрашивает у Макшеева, не входил ли приезжий в общественные собрания и присутственные места. Городничий мгновенно понял причину беспокойства губернатора. Кого могут интересовать городские учреждения? Только чиновника, прибывшего с ревизией. Письмо Денфера извещало Макшеева о приезде инкогнито. Таким образом, Денфер сыграл роль Добчинского и Бобчинского!

Макшеева первым одурачил Денфер… Но и губернатор введен в заблуждение доносом. А если в самом деле ревизор? В уездах ведь черт знает что творится. Вдруг заглянет в присутствие, а там в передней сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками… А то и заседателя увидит, которого в детстве мамка ушибла и с тех пор всегда от него отдает немного водкою… И тогда… «А кто, — спросит он, — здесь городничий?» — «Макшеев». — «Подать сюда Макшеева! А кто начальник губернии?» — «Губернатор Денфер». — «Подать сюда Денфера!» Вот что худо…

Не оттого ли запрос новгородского губернатора полтора столетия хранился в тайниках семьи Макшеевых? Его берегли как оправдательный документ! Дескать, над кем смеетесь? Одурачен-то был губернатор! А Макшеев выполнял его распоряжение. После статей о находке А. А. Поздеева заговор молчания нарушился. Неожиданный толчок пробудил архивные залежи. Старые документы словно ожили, стали выбираться на свет будто сами собой, вздыхая и кряхтя: пора, пора… Учителю присылали для музея газеты, рисунки Устюжны, портреты чиновников — и все это «макшеевского» времени!

А в 1972 году в Литературный музей Пушкинского дома поступил документ, о существовании которого как-то никто и не думал: ответ Макшеева Денферу! 29 мая 1829 года Макшеев докладывал о том, что узнал: «…Точно 10 мая был приехавши в вверенный мне город отставной подпоручик вологодский помещик Платон Григорьевич Волков, — расположился в квартире…». Городничий немедленно выполнил указание Денфера. Он пишет: «Я был у него».

И пошло, и завертелось… Предположение губернатора о ревизии у испуганного Макшеева превратилось в уверенность. И ему не милы стали зайцы… Сумасбродные действия мнимого ревизора были так хаотичны и необъяснимы, что казались каким-то необыкновенным, коварным планом. Градоначальник Устюжны потерял разум и, как гоголевский Сквозник-Дмухановский, уже не знал, «что и делается в голове: или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить».

Макшеев сообщал губернатору: «В присутствие он не входил, а был у меня в городническом правлении, просил показать ему острог…». Этот неясный, но устойчивый интерес к острогу привел чиновников маленького городка в особенно нервное состояние. А приезжего вдруг понесло в собор. Потоптавшись на каменном полу, он внезапно попросил протопопа показать ему ризницу. Чиновники отчаянно напрягались, соображая: какая связь между всем этим? Чтобы отвлечь внимание высокого гостя на простые и более понятные вещи, штаб-лекарь пригласил его в лазарет (где «все как мухи… выздоравливают»). Затем у лекаря оказались именины. После «губернской мадеры» да рыбки «лабардан» как будто все начинало налаживаться. Но суматошный бес еще «помыкал» «ревизором». Макшеев доносил губернатору, что он «сам по себе» побывал в духовном и городском училищах. Тогда именины участились. Приезжего наперебой приглашали в разные дома — к городничему, исправнику, откупщику. …Ответ Макшеева Денферу затребовал Бенкендорф, начальник корпуса жандармов и Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. В архиве Третьего отделения и нашел этот ответ житель Вологды В. К. Панов. От него документ поступил в Пушкинский дом.

Владимир Капитонович интересовался историей села Выдрина. Он узнал, что в 20—40‑е годы XIX века Выдрино принадлежало помещику Платону Григорьевичу Волкову. Панов вспомнил, что современники Гоголя, пересказывая варианты истории о мнимом ревизоре, упоминали и о каком-то вологодском помещике Волкове… Стал искать дальше. Оказалось, что в архиве Вологды сохранилось дело Волкова и обширная переписка. Благодаря находкам раскрывалась скандальная история…

Почему шефа жандармов вдруг заинтересовало путешествие вологодского помещика? Ведь Макшеев не признался в письме, что был им обманут?

Но вот что доложил генерал-майор Балабин, начальник 1‑го округа корпуса жандармов, 5 июля 1829 года Бенкендорфу:

«…В Вологде есть слухи, что Волков, проезжая через Устюжну, выдавал себя за чиновника канцелярии вашего высокопревосходительства, требовал себе квартиру, продовольствие для людей и лошадей, был на нескольких обедах у разных чиновников, обещал всем свою протекцию».

А кто такой Волков? Бенкендорф о нем уже знал… За год до этих событий в Вологду с ревизией приехал флигель-адъютант. Волков видел, как «козырем» промчался в карете с фонарями настоящий ревизор. И запомнил. Кое-что в поведении ревизора не понравилось Волкову. Он сочинил стихи с явным намеком на разоблачение и послал их флигель-адъютанту:

Флигель-адъютант обиделся и доложил в Петербург.

Стихи совсем в духе гоголевской комедии. Кажется, мы действительно имеем дело с прототипом Хлестакова. Однако мало ли бывает совпадений!

Что же еще сообщили на запрос Третьего отделения? Что Волков имеет острый и дерзкий ум, склонность к карточной игре и мотовству. Беспутный помещик «без царя в голове», проиграл состояние жены, за ним долгов на 50 тысяч рублей. Снова многое сходится с образом Хлестакова…

Позже шеф жандармов получил и другое донесение от вологодского жандармского подполковника Соколова — о том, что Волков во время пребывания в Устюжне, «пользуясь легкомыслием некоторых лиц… выдавал себя за какого-то ревизора».

Бенкендорф сведения изучал, но никаких приказаний не отдавал и полицейских мер не предпринимал. Почему? Попробуем выяснить. Мы знаем, что Пушкин рассказал Гоголю несколько версий для будущей комедии. Но об истории в Устюжне, о судьбе и характере мнимого ревизора Гоголь мог получить подробную информацию от генерал-майора Балабина. Писатель не только хорошо знал генерала, но был близок его семье. В 1831 году, будучи преподавателем Патриотического института в Петербурге, он давал частные уроки детям Балабина.

А не мог ли Гоголь видеть Волкова в Петербурге или что-нибудь слышать о нем? Из документов известно, что в 1834 году Волков в Петербурге «составил программу на издание журнала», собрал по подписке деньги и «ничего не выполнил». Журнальный круг в столице довольно тесен. О незадачливом «литераторе», конечно, говорили, на него показывали пальцем, смеялись: «Глядите, Николай Васильевич, тот самый Волков, что одурачил всю Устюжну!» И Гоголь, усмехаясь, дописывает в текст письма Хлестакова, которое в комедии «взял да и распечатал» почтмейстер Шпекин, еще несколько фраз: «Прощай, душа Тряпичкин. Я сам, по примеру твоему, хочу заняться литературой. Скучно, брат, так жить, хочешь, наконец, пищи для души».

Как же все-таки Платону Григорьевичу все сходило с рук — мошенничество, вымогательство? (Обманут целый город!)

Вспомним комедию. «Как‑с? Изволите ехать?» — спросил одураченный городничий, уже ничего не понимая из происходящего. «А когда же, то есть… вы изволили сами намекнуть насчет, кажется, свадьбы?» — «А это… — удивившись, протянул Хлестаков и быстро добавил: — На одну минуту только… на один день к дяде — богатый старик…» Хотел еще подмигнуть, но раздумал. Ямщик кричал уже лошадям: «Тпр!», Авдотья тащила в коляску персидский по голубому полю ковер…

А что, уезжая из Устюжны, сказал Макшееву мнимый ревизор Волков? Почти то же самое: что едет в Петербург к богатому дяде. И даже оставил адрес: Литейная часть, Фурштадская улица, близ кирки святой Анны, собственный дом Боборыкина.

Конечно, и первый, и особенно второй «богатый дядя» — миф. Надуть, смошенничать, да еще и точный адрес оставить, — так сказать, пишите письма!

А вдруг? Вдруг, несмотря на анекдотичность ситуации, адрес верен и дядя существует? В этой истории такой фейерверк переплетений… Смотрю в Публичной библиотеке справочник «Весь Петербург», изданный Самуилом Аллером…

Пожалуйста! «Фурштадская улица, №562, собственный дом Боборыкина». Домовладелец — обер-прокурор сената, его отец — действительный статский советник — был близким другом князя Потемкина, известного фаворита императрицы Екатерины II. Ай да дядя!

Из переписки Третьего отделения выяснилось, что Волков был женат на графине Белинской, а ее сестра вышла замуж за графа Бобринского. Родоначальника Бобринских считали сыном Екатерины II. Он «родился в Зимнем дворце» (как сказано в старинном Биографическом словаре). При такой родне Волков мог куролесить как угодно. И знал об этом. …Судьба Хлестакова остановилась для нас на слове «конец», заключающем великую комедию. А как продолжал жить его прототип?

В 1834 году Волков внезапно появился в Вологде с длинной бородой, в монашеском подряснике, целыми днями босиком колесил по улицам из одной церкви в другую… Видно, немалый актерский талант пропадал в этом человеке. В литературе в моду входил разочарованный герой — и Волков собрался поступить в монастырь! Но вся Вологда знала, что по вечерам в трактирах он курит трубку и режется в карты! Однако ж это тоже надоело. Сбрил бороду и, как сообщал вологодский жандармский подполковник, «собирается ехать в Петербург к своему другу Трубачеву».

У Хлестакова тоже был друг Тряпичкин Иван. А что, если… И опять смотрю справочник. В Петербурге жил один-единственный Трубачев — Иван, за Лиговкой, в Каретной части. Похоже, что и «душа Тряпичкин» — реально существовавшее лицо? А почему бы и нет? Впрочем, какой адрес пишет на конверте Хлестаков? «…В Почтамтскую улицу в доме под нумером девяносто седьмым, поворотя на двор, в третьем этаже направо».

Но ведь это же адрес самого Гоголя!

Он изменил только улицу. Писатель с 1833 года, то есть во время работы над «Ревизором», жил на Малой Морской в доме придворного музыканта Лепена №97. И вход в его квартиру тоже был со двора, в третьем этаже. Но в комедии нужна была именно Почтамтская улица, чтобы испуганный Шпекин взглянул на адрес и обомлел: «верно беспорядки нашел по почтовой части и уведомляет начальство». Взял да и распечатал письмо.

На верхних этажах здания почтамта (бывшего «Почтового стана») располагались квартиры почтовых чиновников. На противоположной стороне Почтамтской улицы (ныне улица Союза Связи) находилось почтовое управление.

История гоголевской комедии непроста, так же как и ее судьба.

День первой постановки «Ревизора», 19 апреля 1836 года, сделался великим днем русского театра. Пьеса произвела на публику ошеломляющее впечатление. Присутствующий на представлении комедии в Александринском театре император сказал, смеясь: «Тут всем досталось, а больше всего мне!»

Почему же, однако, такой шум в Петербурге? Мало ли что там произошло за тридевять земель в провинциальном городке? Пьесу ругали и жадно посещали. Мнения о ней и о Гоголе были прямо противоположны. «…К его таланту, — писал В. Г. Белинский, — никто не был равнодушен: его или любили восторженно, или ненавидели». Современники свидетельствуют о том, что комедию горячо приняли простолюдины, которые на себе испытывали тяжесть зависимости от «хозяев жизни». Но другие…

«Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня», — писал Гоголь.

Реакционная журналистика назвала комедию «грязной клеветой на Россию». Фаддей Булгарин, автор одной из самых яростных рецензий, утверждал, что в России нет и не может быть такого города, который выведен в пьесе. Против автора восстает и высший петербургский свет. Внутри его клокотала от злобы большая и сильная группа. Графы — и Бобринские, и Белинские, именитые Боборыкины, — вероятно, еще раньше сделали все, чтобы заглушить разговоры о неблаговидных поступках родственника. Не желал шума и Бенкендорф. Ведь пустомеля назвался чиновником именно Третьего отделения. И ему сразу поверили! Обидно. Как будто в этом отделении мошенников и взяточников больше, чем в других… Уже казалось, что все слухи о подлинной истории, случившейся в Устюжне, затихли. И вдруг эта комедия! Да еще на императорской сцене! Общий приговор был злобен: «Это — невозможность, клевета и фарс!»

Враждебные толки о «Ревизоре» потрясли Гоголя: «…тоска, тоска! Не знаю сам, отчего одолевает меня тоска… Я устал и душой и телом… мне опротивела моя пьеса», — писал он одному из литераторов.

Гоголь сочиняет развязку «Ревизора». Оказывается, город, выведенный в пьесе, — это «наш душевный город», который «сидит у всякого из нас». А ревизор — «наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг разом взглянуть во все глаза на самих себя». Но уже поздно! И сам автор не волен, не в силах что-либо менять… Герои родились и продолжают жить.

«Эй, вы, залетные!» — кричит ямщик. Лошади трогают, берут разбег — и вот он, по всей дороге заливает колокольчиком, разносит по всему свету историю.

Стучит об пол в злом отчаянии городничий: «Вот когда зарезал, так зарезал! Убит, убит, совсем убит!». «…Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. мошенников над мошенниками обманывал… Трех губернаторов обманул!..»

И видит вокруг одни свиные рыла вместо лиц.

А из маленькой квартирки, что «поворотя на двор, в третьем этаже направо», выходит с трубкой в зубах веселый щелкопер.

«Эге, — говорит он, — да нам письмо…»

Вот так сюжет! «Русский чисто анекдот… духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта!»