Незаметно подкрался август 1991-го. Иван всегда чувствовал, что Перестройка добром не кончится. Что распад Союза имеет свою железную логику. Но этот оглушительный и бредовый спектакль превосходит его ожидания. Он ходит по Английскому парку с транзистором и слушает «Свободу». Станция вещает нон-стоп. Новости самые мрачные.

По телевизору вспыхивают сообщения: арест Горбачева в Крыму, диктатура ГКЧП, чрезвычайное положение в Москве, люди стягиваются к Белому дому. Самое интересное, что ГКЧП возглавил старый знакомец Ивана — Янаев. Иван шепчет: «Геннадий Иванович, куда тебя втравили?»

Иван видит на экране телевизора: пресс-конференция ГКЧП, среди них Янаев. У него трясутся руки. Странные советские бюрократы. Разве могут они спасти разваливающуюся державу?

В этот вечер 20 августа он едет к Алене Миллер на чай — она уже простила его за неудобство с Богородниковым. На улице темнеет, он входит в большую барскую усадьбу с колоннами. Еще профессор Миллер в послевоенном Мюнхене здесь проводил свои семинары.

У Алены Миллер накрыт стол, Иван пьет чай вместе с неким Николаем — чернявым молодым человеком, который стал известен в мюнхенской эмиграции тем, что в феврале 84-го хоронил в баварском монастыре Зееон Анастасию (Анну Андерсон). Николай уверен, что является связующим звеном с истинной династией Романовых. Презирает всех не-дворян.

Пьют чай, разглядывают старые фотографии. Николай слишком самоуверен, разговор с ним не клеится.

Входит сын Алены, Петя Миллер. Молодой голубоглазый мужчина, которого она определила работать к Крониду Любарскому в журнал «Страна и мир». Петя выполнял задания Любарского, очень рисковал, возил в Россию листовки и деньги для диссидентов. Пару раз его чуть не задержали, но парня выручили хладнокровие и природная смекалка.

Петя в стрессе, трясет головой: «Любарский совсем достал меня… это просто исчадье ада!» То, что Иван слышит, не удивляет его: он хорошо знает советских людей и их характер. Особенно диссидентский.

Пару лет спустя Любарский вернулся в Россию, стал членом Общественной палаты. Потом поехал отдыхать на остров Бали и там утонул, купаясь в Тихом океане. «Странная однако смерть», — подумал Иван, услышав эту новость. Такая же неестественная, как позже станет захоронение Бродского в Венеции. Бывших советских людей тянет на экзотику. Чем хуже безымянная могила в поле?

Алена Миллер говорит Ивану: «Сейчас к нам придет Игорь Огурцов. Это очень интересный человек, один из православных диссидентов. Вместе с Осиповым он организовал первый христианский антикоммунистический союз. Отсидел двадцать лет».

Миллер хорошо отзывается о нем: «Огурцов — приличный человек, он беден, но всегда аккуратно одет. Он очень заботливый сын. Его старые родители — тут же, в Мюнхене, они все сидят на социале».

Входит Огурцов. Маленького роста, бородка клинышком, напряженные глаза с прищуром. Немного похож на Ленина. Одет тщательно, немного театрально: галстук, светлый плащ с погончиками, шляпа. До Ивана доходит, что это стиль Хэмфри Богарта.

Миллер передает ему какой-то пакет, Огурцов благодарит и идет к выходу. Иван берется проводить его до трамвая. Ему надо с кем-то поговорить. О ситуации в России.

Они садятся в трамвай, едут до главного вокзала. И там начинают ходить кругами по вечернему Мюнхену. Огурцов очень возбужден. Ситуация в Москве тревожная, ГКЧП медлит. Когда же армия заявит о себе и восстановит Союз? У Огурцова связи в Генштабе, в дивизиях. Он с ними говорил по телефону: новости не очень хорошие.

— Наступает 21 августа, действовать надо быстро и решительно: весь план ГКЧП сейчас на грани срыва, империя в опасности! — почти стонет Огурцов. Этот разговор длится долго, часа три. Темнеет, они продолжают ходить вокруг вокзала.

Огурцов проклинает Запад. За то, что поддерживает одних лишь либералов. И теперь за все получит сполна.

И снова — об армии, о церкви, о восстановлении Союза. Ивану начинает казаться, что в аргументах Огурцова есть резон. Да, в его словах есть сила убеждения.

Но это всего лишь слова. В реальной жизни ничего не происходит. ГКЧП завершается пшиком. Растерянный Горби прилетает из Фороса — в другую Москву.

Весь мир обходит кадр: Ельцин на танке. Знакомый немец-аналитик говорит Ивану: «Интересно, кому пришла в голову гениальная идея поставить Ельцина на танк? Ведь кто-то должен разрабатывать концепт».

Иван ухмыляется. В России с концептами слабо. Это страна хорошо организованного Хаоса. Но постановочные откровения бывают.

Иван думает: «Почему никто не заступился за Советский Союз?» Он сам не любил Советский Союз. Но большинство совков его любило. Это была их Родина. Почему они так легко предали свою Родину? Неужто из этих трехсот миллионов человек, из этих тридцати миллионов членов партии, из этих сотен тысяч чекистов и офицеров не нашлось сотни людей, готовых взяться за оружие?

Никто из давших присягу стране не выступил «за»! Покончили с собой Ахромеев и Пуго, но это так мало. Так позорно система не кончается!

Ни одна паршивая собака не облила себя бензином и не воспарила в дыму и пламени на Красной площади под возглас «Es lebe unsere Sowjetunion!»

Иван не понимает, что происходит. Безобразный распад СССР оставляет его в недоумении. Одинаково противны и диссиденты, и монархисты, и демократы, и власовцы, и немцы, и американцы. Им овладевает чувство безысходности. В этом мире есть еще честные и смелые люди, но их единицы. Один из них — Миша Вольф. Который и после слома системы никого не сдал. Но он — исключение из правил.

Ночью ему снится, что с неким Антоном Б. он стоит на палубе широкопалубного корабля. Наверное, танкера. Они плывут по водной глади, похожей на бухту Золотой Рог, а может, и на Севастопольскую бухту. Посередине палубы — мачта, высокая. Они начинают спорить, кто взберется наверх. Смысл в том, что с этой мачты видны просторы южного берега Крыма и добравшийся будет иметь феноменальный обзор постсоветского пространства. Это дело принципа — залезть и укрепить флаг СССР.

Иван начинает карабкаться, он карабкается как пионер на шест, обхватывая коленками мачту, подтягиваясь, закрывая глаза. Вокруг — море, синяя бухта. Ползется легко. Он ползет выше, все выше, он уже почти у цели, начинает кружиться голова. Он все-таки крепит флажок на мачте. Внизу раздаются аплодисменты, но кто-то кричит: «Мы потеряли Севастополь!» Обдирая руки, он быстро спускается вниз.

На палубе он видит, что нет ни мачты, ни Антона Б., а их танкер движется в неизвестном направлении.