2 октября 1993 года. Самолет, подпрыгнув на полосе, садится в Шереметьево. Дождь, полумрак. Рядом с ним — вечно пьяный сотрудник белорусской службы Сташук.
Иван приезжает в Россию как корреспондент «Свободы». Прошло ровно четыре года, как он покинул Союз. Теперь он иностранец, агент западного влияния, но это сейчас приветствуется в Москве. Дух перестроечной демократии еще жив, элита обожает Запад.
Таможенники их не проверяют, смотрят телевизор. Они со Сташуком проносят деньги, которые разложены по карманам, прилеплены скотчем к радийной аппаратуре. В случае обнаружения эти деньги просто переходят к погранцам. Но те под мухой и не цепляются. В стране анархия.
Эти деньги — для фрилансеров и прочих стрингеров — внештатных корреспондентов «Свободы». Доллары возят в Москву наличкой и выдают в конвертах. Такова практика, еще со времен СССР. Иногда случаются конфузы. Посланный гонцом Эдик Вольтман недодал стрингерам гонораров на несколько тысяч долларов. Был скандал, но американцы его замяли.
Иван смотрит на веселое, пьяное лицо Сташука, и у него возникает подозрение, что не вся наличка дойдет до фрилансеров.
Мрачные, безрадостные пейзажи по пути из Шереметьева в Москву. Недостроенные объекты времен СССР. Путаны на развилке у Волоколамского шоссе. Россия — земля смерти и несбывшихся надежд? Можно сказать и так. Внезапно он вспоминает любовницу — сорокалетнюю полногрудую Анфису, с которой спал еще студентом. Бедная Анфиса! Далекий 73-й год, Тимирязевская улица, многоэтажка, ночные пляски в постели. Следуют беспорядочные вспышки воспоминаний. Усилием воли он блокирует память.
Москва встречает привычным хаосом строений. Дым над городом. Несутся облака. Хмурые лица. Пусто на душе. Он думает: в России ощущаешь себя во власти темных сил. Ужасом веет от всего этого — изломанных судеб, уродливых домов, несуразной жизни. Он въезжает в нереальный город.
Бюро радио «Свобода» на улице Медведева. Прокуренная, шумная мансарда. Работают компьютеры, телевизоры, стоят бутылки с пивом. В углу спит, прикрывшись пиджаком, Андрей Бабицкий. Он и Миша Соколов — самые отвязные корреспонденты, всегда в «горячих точках». Говорят, что Бабицкого заводит от вида крови. Он там, где стреляют.
Показывает Си-эн-эн: У Смоленской площади идет митинг. Виктор Анпилов призывает москвичей к открытому сопротивлению властям. На экране: столкновения между сторонниками «Трудовой Москвы» и милицией.
Вместе с суровым американским ревизором Смитом Иван идет в подсобку: там бухгалтер Молчунова осторожно снимает с него пакеты долларов, считает. Где Сташук? Его не видно.
Ивана селят в гостинице «Москва». В холле полно народу: сидят, лежат и переругиваются сотни омоновцев — их понагнали сюда со всех регионов России. Ругань, запах солдатских ботинок, водки и пота. В номере — советский декор: тяжелые гардины, шкафы 50-х годов. Заходит уборщица, протирает пол мокрой тряпкой. Выпив виски, он ложится в холодную постель. По потолку проползают тени, кто-то шумит в соседнем номере.
Гостиница «Москва», он дремлет. Глухой свист бронхов. Он кашляет, переворачивается на бок. Свист прекращается.
Во сне он бредет в белых лосинах по незнакомой Москве, по грязной мостовой и встает в гигантскую очередь театралов у Большого. Ему даже дают две контрамарки. Билетерша на входе спрашивает, кто он: необходимо назвать род занятий. Смущаясь, Иван говорит «театрал», она говорит «конкретней». Он отвечает: «Деятель культуры, режиссер-актер», и она его впускает. Он мог бы с таким же успехом сказать «полковник Советской армии», «ракетчик-пулеметчик».
Сон заканчивается в каких-то подсобках, в артистических раздевалках. Бегает, не находит, и путаница становится невообразимой. В наступившей панике раздается громовой возглас: «Райком закрыт! Все ушли на фронт». Он просыпается. 3 октября. Хмурое московское утро. Пора на улицу Медведева.
Он добирается в бюро «Свободы» пешком, центр перекрыт. На завтрак всем наливают водку. Закусывают колбасой и яблоками. Пиво льется рекой.
Рассеянно слушает радио. Борис Парамонов из Нью-Йорка доказывает: «Борьба с фантомом коммунизма есть изживание послеродовой травмы. Русское сознание хочет освободиться от бремени, но не может. Нынешняя схватка имеет сакральный смысл». Вот-вот! Свобода, Россия, Ельцин. Корабль идет непонятным курсом. Пункт назначения неизвестен. В чем причина? В законе тяготения, или всех просто сносит в сторону? Или — все дело во фрейдистских комплексах?
В полдень приходит Явлинский, у него берут долгое и скучное интервью. Явлинский самодовольно улыбается, он призывает поддержать Бориса Николаевича и жестко подавить бандитов и насильников. Иван не может понять, что находят журналисты в лидере «Яблока». Его особенно раздражает витиеватая и скользкая манера говорить.
Вбегает Бабицкий — маленького роста, круглоголовый, смуглый. В щербинах лицо. Опрокидывает полстакана водки: «Ребята, в Белом доме говорят, у Хасбулатова ломка — кончились наркотики. Бегает в бронежилете, бьет себя в грудь». Все ржут.
Бабицкий у микрофона:
«Как это похоже на август 91-го! Только со знаком минус. Я помню, как в августе 91-го к Белому дому привел самовольно роту танков теперь всеми забытый капитан. На его машины и вскарабкался тогда президент РСФСР, и, по-тогдашнему ощущению, именно этот поступок военного напугал ГКЧП больше, чем толпы защитников Белого дома. А уже потом с Андреем Бабицким мы бродили по кабинетам Белого дома, ждали штурма, прижав Ельцина к лифту, брали у него интервью, а я писал текст указа президента об аккредитации в России радио «Свобода».
15.00. Иван видит на экране телевизора: многотысячная толпа, сметая милицейские кордоны, подходит к Белому дому. Омоновцы бегут. Захвачены каски, бронежилеты, дубинки, автомобили и автобусы. Женщина несет дюралевый щит, помятую милицейскую фуражку. Руцкой с балкона Белого дома обращается к сторонникам с призывом начать штурм мэрии и здания телецентра «Останкино».
15.10. Ельцин летит на вертолете в Кремль из загородной резиденции. Все шепчутся: «Ельцин выходит из запоя!» Его ждут с томительным ожиданием. Наконец, ТВ показывает: над Кремлем зависает вертолет. С трудом вылезает президент.
К Ельцину подбегает министр обороны Грачев, берет под козырек. Лицо Ельцина мрачно и, когда он начинает говорить, превращается в маску тигра. Он приказывает начать артиллерийский огонь по Белому дому. Грачев пугается, пробует отговорить. Однако Ельцин достает могучий кулак: «Давай!» На всякий случай Грачев визирует его приказ.
16.00. Толпа захватывает мэрию. Повстанцы выводят взятых в плен помощника Лужкова и полковника милиции. Генерал Альберт Макашов изрыгает матерные команды по мегафону со ступенек мэрии: «Теперь у нас не будет ни мэров, ни пэров, ни херов!»
За ним — Руцкой в камуфляже: «Моряки Балт-флота прислали телеграмму — предатель Собчак арестован. Поступают телеграммы поддержки из воинских частей Урала и Сибири. Мы победим!»
17.00. Снаряжаются грузовики, вооруженные добровольцы направляются к телецентру.
— Я еду в «Останкино»! — Бабицкий засунул за пазуху последнюю бутылку водки.
— Положи! — истерически завизжал Миша Соколов.
Иван слышит странные звуки: бухгалтер Молчунова и фрилансер Рогаткин уединились в подсобке, как будто передвигают столы. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери, засыпает в кресле.
Уже темно, когда в бюро начинают поступать отрывочные сведения, что в «Останкино» идет настоящий бой. Оттуда все чаще и чаще идут с гудками машины «скорой помощи», привозят раненых.
20.10. В Москву вводятся войска Таманской и Кантемировской дивизий.
20.45. Гайдар вещает по телевидению, призывает собраться у Моссовета, общими силами отбить атаку реакции.
21.00. Вместе с журналистом Киржачом Иван идет к Моссовету. Здесь начинается митинг. Их около тысячи под трехцветными флагами. Константин Боровой призывает демократов не брать в руки оружие, дабы «не уподобиться политическим террористам Руцкому и Хасбулатову». Вице-премьер правительства Москвы Буравлев умоляет митингующих остаться хотя бы на час — до прибытия воинских частей. Во двор здания Моссовета вводятся более полусотни бойцов спецназа.
22.45. Он вместе с Киржачом возвращается в бюро погреться и выпить водки. Слышен голос Горбачева. Бывший президент СССР предлагает Ельцину вывести из Москвы войска, уладить ситуацию силами правопорядка, «иначе это будет Сараево, только помноженное в тысячу раз».
Киржач злобно матерится: «Опять Меченый! Мало того, что развалил Союз, теперь и тут советы дает!»
Иван согласен: «Горби все просрал, нечего теперь вякать. Путчисты — обезумевшие совки. А Ельцин — единственный, в ком есть звериная воля и способность идти напролом».
Он наливает водку в граненый стакан. Струйка закручивается, создает вихревое натяжение. Он бормочет: «Так что теперь придумают господа коммунисты?»
Киржач бормочет: «У коммунистов в СССР были длинные тонкие члены и компактные, подтянутые к мошонке яйца. А теперь наоборот: у них выросли короткие толстые члены и непомерно отвисшие мошонки с яйцами-грузилами. Поэтому Зюганов так ковыляет».
Опрокинув по сто грамм, они возвращаются к Моссовету.
Здесь продолжается митинг. Боровой сообщает, что верные президенту войска движутся к столице. Егор Гайдар подходит к микрофону: он только что виделся с Ельциным, тот надеется на поддержку москвичей. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери.
Атмосфера оживленная. У Моссовета формируются отряды добровольцев для защиты демократии. Хотят строить баррикады на Тверской от Пушкинской площади до Моссовета. Это уже слишком! Они с Киржачом идут в «Найт Флайт».
Москва живет привычной жизнью: работают магазины и кинотеатры, полны клиентами ночные заведения. Заходят в «Елисеев». Иван видит лишь пару позиций виски. Ликеры — «Бейлис» и еще «Амаретто». Полки заставлены «Советским шампанским», а также вином «Арбатское». Пустующие места на полках мерчендайзеры пытаются заполнить российским пивом и вином. И в ресторанах ситуация не лучше. «Виски мало, прискорбно мало», — констатирует он. Все больше глушат водку.
Ночной клуб «Найт Флайт» на Тверской. Журналисты со «Свободы» часто заходят сюда. Здесь лучшие девки, норвежский лосось и икра форели. Как обычно, в клубе не меньше сотни посетительниц. Они сидят за столиками, за стойками, в креслах. Их прекрасные глаза вспыхивают в полумраке.
Девиц такого класса на Западе просто нет либо стоят неподъемно.
Иван и Киржач заказывают Jack Daniels, красную икру, пиво «Хайнекен». Они провозглашают тост — за свободу. Каждый вкладывает в это свой смысл.
Киржач в бюро больше года. Он — настоящий советский журналист, работал в АПН, в «Московском комсомольце» и даже в московском бюро «Эль-Паис».
Иван разглядывает его: масляные взъерошенные волосы, немного безумный взгляд из-за толстых линз. Видно, что нервы подорваны алкоголем и сменой власти. Периодически крестится. Проклинает жидов, масонов и коммунистов. На вопрос — почему пошел к американцам, отвечает просто: «По большой нужде!»
— Я начал с портвейна и кончил водкой, — сказал Киржач. — Ты знаешь, крысы сами по себе не пьют алкоголь. Однако если добавить его в подслащенную воду, то эту смесь они выпьют с удовольствием. А если потом постепенно сокращать содержание сахара, то крысы будут пить и чистый спирт. К чему я говорю это? А к тому, что я пью чистую водку и ненавижу Бабицких и Соколовых. И всех клеветников России. И американского ревизора мистера Смита. Но дома плачет ребенок, я должен кормить его. И я буду носить портфель за мистером Смитом.
Ивана удивляет, как теперь сервируют красную икру. В Советском Союзе отрезали от буханки белого хлеба, жирно намазывали маслом и сверху — красную икру. Здесь подают по-скандинавски: подсушенные тосты серого хлеба, аккуратно размазанная икра, но не кеты, а форели, и сверху — много мелконарезанного репчатого лука.
После четвертого бурбона Иван говорит Киржачу: «Они, блин, очертя голову бросились в демократию и капитализм. Но это не та демократия и не тот капитализм. Запад построен на добром старом феодальном праве: сеньор имеет право, и община имеет право. Сеньор не смеет топтать посевы. И общество не входит в его домен».
«Железный романо-германский подход — скептицизм, вера, знание пороков. Вся эта система права — страховка от человеческой природы. В России такой страховки нет. Коррупция и беспредел во всем».
Киржач не отвечает, ему начхать.
Ночь с 3 на 4 октября Иван вместе с девушкой Татьяной из «Найт Флайта» проводит на девятом этаже гостиницы «Москва». Татьяна показалась ему самой красивой. Они разливают джин по стаканам, закусывают орешками, которые Иван захватил в аэропорту Мюнхена. Заводят кассетник с мелодиями 80-х годов. Кружатся в медленном танце. Иван обнимает Татьяну: у нее тонкая талия и чувственные губы. Наблюдение: «В России путаны могут в губы целовать. В Европе, говорят, такое сохранилось только в Испании: пережиток феодализма».
Татьяна: тонкий, чуть утиный нос и трепетные ноздри. Чувственная натура.
Потом сидят, говорят о поп-музыке, ценах в магазинах. В конце он просит ее остаться, но она неожиданно говорит: «Хорошенького понемногу». Хлопнув дверью, уходит. Он видит с девятого этажа, как ее статная фигурка пересекает Охотный ряд. Иван пытается отогнать мысли о жене и дочери, засыпает неглубоким сном.