Жилистый и Пухлый вышли из амбара и медленно пошли к стене. Пухлый дышал, устало и громко. Жилистый вытирал о тряпку запачканные кровью руки, потом передал её Пухлому, хмуро буркнул:.
– Не сопи, не разжалобишь! Завтра базарный день… не успеем собрать до захода, будем собирать в темноте.
Пухлый обречённо кивнул. Они начали собирать камни в корзины. Толпа расходилась, оживлённо переговариваясь. Оборванец яростно озирался, кого-то высматривая. Он увидел Иуду уже в начале улочки, уходящей от площади полого вниз. И торопливо засеменил за ним, то и дело, срываясь на короткие перебежки.
Жёлто-красным апельсином падало солнце к крышам города. Восточный конец уходящей вниз улочки тонул в собственной, чёрной тени. Иуда шёл туда, в черноту, шёл быстро, не глядя по сторонам.
Оборванец с трудом догонял его, но догнал и вот уже засеменил рядом, заискивающе заглядывая в лицо: – Это был твой камень, да, Иуда? Зачем ты убил её так быстро? Я совсем не успел повеселиться… Камни закончились так быстро… Тебе стало жалко прелюбодею?
Грустно покачал головой Иуда, осторожно растирая левой рукой свою широкую грудь: – У Иуды слабое сердце, оно не выносит боли… Все хотят сделать Иуде больно! Никто не любит Иуду…
Оборванец сочувственно кивнул: – Да-да-да… люди тебя не любят, Иуда… зато тебя любят камни!– Люди… – оглянувшись на площадь, Иуда презрительно хмыкнул, не замедляя шага, – помесь осла и собаки! Они кидают камни, чтобы сделать больно… Больно!.. У Иуды слабое сердце…
Едва поспевая за Иудой, Оборванец восхищенно цокнул: – У тебя каменное сердце! Поэтому все боятся тебя!
Оборванец надсадно дышал, и попытался взять Иуду за рукав, с тем, чтоб умерить его походку: – Они говорят, ты никогда не смеёшься…
Иуда быстро отдёрнул руку и глухо, отрывисто квохнул, не поворачивая головы. Шагая быстро, он смотрел только перед собой и его бугристый череп напоминал булыжник, из которого выскакивали насмешливые, стукающиеся друг об друга слова. – Кхе-кхе-хе… Я знаю тебя… Ты Найва… Найва Грызун, рыночный вор… вот ты и услышал, как я смеюсь… Теперь ты доволен?
Иуда ещё ускорил шаг, на ходу поворачивая к Найве своё лицо. Мёртвый и живой глаз, сговорившись, одновременно уставились в Оборванца, и жалобно спросил живой рот: – Зачем ты пристаёшь к честному Иуде и не даёшь ему пройти? Зачем мешаешь моим усталым, больным ногам?
Найва Грызун торопливо замотал головой: – Что ты, Иуда, что ты! Просто я хотел сказать… хотел… тебе…
Грызун семенил рядом, сбивая дыхание, почти срываясь на бег: – …что так редко в Галилее можно увидеть такого… сильного и умного иудея… который… не пугается один ходить по дорогам!
Грызун почти на бегу умудрился со значением поднять вверх грязный указательный палец. – На которых днём полно римлян! А ночью – лихого люда… и не знаешь, кого больше бояться …
Грызун громко, учащенно дышал, и не выдержал. Встал, чтобы отдышаться. Иуда уходил, даже не оглянувшись. Грызун громко, отчаянно затараторил вдогонку: – Скажу тебе правду Иуда, я давно хотел… подружиться с тобой… а ты знаешь моё имя, это добрый знак… Я рад… сильно рад, что ты пришёл в мой город…
Иуда резко остановился и обернулся, оплётя пальцами и локтями посох. И засмеялся, было, скрипуче, и вдруг оборвал собственный смех на выдохе, как будто лопнул мех с водою. Сделал стремительно шаг назад и наклонился к Найве, и снова тот услышал странный, как шелест песка, голос Иуды.
– Так ты говоришь, это твой город, Найва? Твооой? Так, так… с каких это пор Капернаум принадлежит ворам?
Грызун с трудом перевёл дыхание. Захотел улыбнуться, не получилось… – Нет, нет! Как ты мог подумать, Иуда… Я не то хотел сказать… Разве я знатен, чтобы владеть городом? Я базарная пыль… меня толкают носильщики, книжники не разговаривают со мной, торговцы смотрят поверх моей головы…
Иуда отрезал насмешливо: – Зато тебя не видит стража! И о тебе не спрашивают судьи…
Найва Грызун в восхищении прижал руки к груди. – Ты такой умный, Иуда! Твои слова точны, как твои камни…
Иуда равнодушно отшагнул, но Грызун гордо выпятил тощую грудь и со значением покачал головой, и таинственно понизил голос: – Но и я могу быть полезным. Найва много слышит того, что говорят на базарах Галилеи…
– Потому что крыс не пускают в синагогу!
Иуда захохотал, как заквохал, отрывисто и неприятно. Так кашляет пёс, наглотавшийся пыли.
Грызун сбился, но тут же, через силу, начал подхихикивать Иуде…
А тот с новым удивлением разглядывал Грызуна. – Так, так… и что же такого может рассказать Найва, что сам не может услышать Иуда?
Оборванец чуть не лопнул от важности. – Иуда не знает, что у нас тут чудеса каждый день! Что рыбаки ловят втрое против прошлого года! И то, что плавает с ними…Оборванец потряс указательным пальцем, и стал тыкать им в конец улочки, утонувшей в чернильной тьме.– …некий Иисус, бродяга… а всем говорит, что он из Назарета, сын Иосифа, плотника… так он говорит…
Рот Иуды скривился в усмешке: – И это важно?
Грызун задумался. Зачесал бородёнку, досадливо засопел, отмахнул… – Может и неважно… но этот бродяга видит рыбу сквозь воду, веля рыбакам закидывать то там, то сям… и каждый раз в сетях полно рыбы! Да так, что сети лопаются! Ночью ловят, днём чинят, сам видел! Добро само плывёт им в руки!Иуда промолчал, и ободрённый Грызун восхищенно, завистливо закачал головой.– Он велит, а они только закидывают, и всё! Его слова точны, как твои, Иуда…– Кто велит?– Да этот! Сын назаретского плотника… Иисус!
– Из Назарета может ли быть что доброе? …
Но Грызун зло перебил: – Спроси так на берегу и тебе… тебя…
Он весь сморщился, чёрной злобой перекосило от незаслуженной обиды бедного Найву. – …Там все за него горой! Все… а первые… Симон и Андрей… Да и сыновья старого Заведея тоже никому спуску не дадут…Оглянувшись в сторону озера, Грызун хмуро потёр поясницу.
Иуда понимающе усмехнулся и, видя его насмешку, Грызун приосанился и добавил небрежно: – А Симон, тот особенно… кричит так, что слышно в Кане! …Прямо зашёлся со своим назарянином… Защитничек…
Оборванец злобно потряс кулачком неведомому Симону.
Иуда снова сделал попытку уйти, и Грызун зашёлся в торопливом, горячем шёпоте: – Этот назарянин не такой, как все… не такой! Я видел его руки, они, как у царедворца… тонкие, гладкие… не сильно-то он похож на бродягу…
И снова услышал, как кашляет пёс, наглотавшийся пыли. Иуда снова смеялся… – Ты, верно, перевидал много царедворцев, Найва…
– Неважно! – Грызун раздраженно отмахнул насмешку, – слишком гладкие руки для сына плотника… а вдруг он… чёрный маг? Грызун задумчиво зачесал бородёнку.– …сказывали, он превращает воду в вино, а потом продаёт то вино задёшево… Враки, конечно… или не враки?
Грызун подозрительно скосился по сторонам. – …Знаешь, Искариот… в Кане его пригласили на свадьбу к зилоту Симону… а отец Симона не так, чтоб уж очень в большом достатке… …
Грызун смолк, хмуро растирая лоб, он напряжённо выискивал крупицы полезного в куче пустопорожних слухов, которыми так богаты базары Галилеи… но уже приметил, приметил, что Иуда стоит и слушает, и уже никуда не идёт!
Грызун медленно, раздумчиво доложил Иуде, как, будто спрашивая совета, как, будто Иуда ему уже сообщник: – Но вина подали столько… что споили половину Каны… и такое отменное… давно я не пивал такого…
Грызун затряс перед носом Иуды грязным указательным пальцем. И обиженно топнул ногой. – А откуда они его взяли? Скажи!!!
Иуда равнодушно усмехнулся, но Грызун почуял крысиным своим чутким носом, что неравнодушно усмехнулся Иуда. И ещё рассудительней заговорил Найва, уже советуясь, советуясь…– А эти уловы… конечно… такое бывало и прежде… но опять этот Иисус… продавал бы себе вино в Кане… Что он тут делает?…
Живой глаз Иуды цепко ощупывал Грызуна, но тот, увлечённый чужим добром, таким близким… таким лакомым, не замечал этого… И увидев, что уловы эти не выходят у Грызуна из головы, Иуда переспросил насмешливо:– А что же он делает?
Грызун пренебрежительно отмахнулся. – Да шляется по утрам на холм, городит рыбакам небылицы, а те и поразвесили уши, рады, небось… с рыбой то не больно наговоришься…
Иуда посмотрел на громадный тёмный холм, высотой в триста локтей, к склону которого прилепился и которым славился Капернаум, а Грызун с удовольствием захихикал собственной шутке. Но Иуда не разделил с ним веселье. Повернув голову к Грызуну живой стороной, он слушал внимательно и серьёзно, возможно услышав, в словах Найвы Грызуна то, что пропустил, говоря их, сам Найва…
Иуда думал, Грызуна он больше не слушал, он забыл о Грызуне. А тот говорил важно и рассудительно, уже не таясь, окончательно и бесповоротно приняв Иуду в сообщники. – Я вот что скажу тебе, Искариот… этим бродягой надо попользоваться, и крепко! Пока он в наших краях…
Иуда медленно перевёл на Грызуна свой мёртво-живой взгляд. Тот усмехнулся, горделиво расправил тощую грудь. – А рыбы теперь ловят так много, что я тоже торгую… а как же! Чем Найва хуже других?
– Чего ты хочешь, Найва? – внезапно спросил Иуда.
Хитро улыбаясь, Грызун окончательно осмелел. – Я хочу, чтобы ты продавал со мной рыбу, Иуда! Перебьём рыбакам цену… Меня они… – поморщился, потёр спину, – не очень-то жалуют… но я всё продумал! Две меры, на глаз не отличишь! На лёгких гирях мы будем взвешивать рыбу, на тяжёлых – принимать медь… И серебро, Искариот, серебро!
Иуда вдруг оказался вплотную к Грызуну. Тот не успел ни отойти, ни отдёрнуться. Пальцы Иуды ласково оплели плечо Найвы Грызуна. Грызун дёрнулся. Без успеха.
Громко всхлипнул, Иуда плаксиво прошептал Грызуну в самое ухо: – Откуда в озере столько рыбы, Найва? Скажешь?… Или это мелкий базарный садок в Субботний день? Или рыба теперь послушно плывёт за этим Иисусом, как скот за пастухом на новое пастбище? Или опять хотят обмануть бедного, доверчивого Иуду?
Иуда резко оттолкнул Грызуна.
– Посмотрим, посмотрим…
Грызун болезненно скривился, закряхтел, потирая плечо: – Ну и силища у тебя, Иуда… говорят, Симон, твой отец разгибал подкову… Видно, к тебе перешла его сила…
Иуда кивнул доверительно. – Ты перепутал, Грызун… Моя мать жила с козлом, а у того были рога и копыта… Днём он хорошо бегал, а ночью нравился моей матери…
Иуда огорчённо вздохнул, покачав головой. – Но гнуть подковы он не умел…
Найва Грызун фальшиво, испуганно засмеялся. – Что ты такое говоришь, Иуда? Как можно так говорить о своей матери?– Кхе-кхе-хе… Чего ты так испугался Найва, сын ночи и греха? Разве не должен честный Иуда говорить правду? Тяжёлую правду, от которой ноет больное, усталое сердце Иуды…
И Грызун понимающе покачал головой. Восхищённо рассматривал он Иуду, безошибочным своим, воровским чутьём приняв старшинство и опыт Искариота. Облизнулся, предвкушая будущий явный прибыток, спросил заискивающе: – Так почему бы, нам не стать друзьями, Иуда?… Мы бы славно зажили… Город торгует, как никогда! …И на рынке всегда есть, чем поживиться… а ты так умён! Ты так много и сразу видишь…
Найва Грызун перешёл на восторженный шёпот: – …ты слышишь самые тихие слова, такие тихие, что торговцы при тебе боятся думать!
Оглянувшись по сторонам, Грызун почти схватил Иуду за руку, но Иуда ещё быстрее отдёрнул руку. И Грызун хватанул пустоту, едва не упав. И вдруг, прижав руки к груди… захныкал. – Научи меня кидать камни…
Что-то смешалось в голове у Найвы Грызуна, хныканье перешло в досаду, в требование, в угрозу! – Иуда! Научи меня! Слышишь? Научи меня кидать камни!
Найва Грызун уже кричал. И опустевшая улочка метнула его крик вдоль глухих глинобитных заборов. Грызун осёкся под насмешливым взглядом Иуды. Тот неслышно обошёл Грызуна. Лицо Иуды погрузилось в тень, обернулось чернильным пятном уходящей под уклон улочки, растаяла усмешка, а бугристый рыжий затылок вспыхнул короной в убывающем солнце. И голос у чернильного пятна ласков и тих…
– Но ты то не боишься меня, Найва… не боишься…
Грызун ухмыльнулся. Но новые слова Иуды упали, как камни: – И потому я слышу, что ты думаешь!
Ухмылка у Грызуна начала таять.
– Так, так… а зачем Найве помощник? Или Найва знает канавы Вифсаиды и Каны хуже ночных крыс? Или Найве захотелось вдруг поделиться ворованным? Ва-ба! Я понял…
Иуда обрадовано хлопнул Найву по плечу, и тот отшатнулся, едва устояв. – Найве просто не терпится рассказать новому другу о запасных норах!
Грызун изменился в лице, отшагнул, но Иуда, прилипнув к пустоте между ними, не отдалился, и голос его вновь стал притворно испуган… – Или не все скупщики краденого в Галилее выучили лицо Найвы… жалкой базарной крысы?
Иуда ухмыльнулся, кивая собственным домыслам… И на миг прилип к Найве и поделился… спокойно и доверительно: – Ты предашь меня, Найва… Потому что ты крадёшь по субботам… Ты плохой вор…
Найва попятился, но Иуда не отлипал, холодный, скрипучий. – Рыбаки, рыба… Кому ты говоришь? Как только я научу тебя слышать камни, ты тут же захочешь быть лучшим…
Иуда радостно расплылся живой половиной разрубленного лица и приветливо пихнул Найву в плечо: – …И сразу побежишь к судье порассказать о своём беззащитном друге Иуде… и за это получишь драхму… или пару оболов… и спрячешь их в свой вонючий кошель, который украл в Кане на свадьбе у Симона…
Найва Грызун судорожно ухватил сквозь хитон кошелёк, спрятанный на груди.
– …и поднимешь крик о коварном Иуде, о злобном Иуде, о трусливом Иуде, который заставлял тебя торговать объедками на рынке…
Грызун зло отскочил в сторону, зашипел: – Недаром наши говорят, что тебя нельзя верить! Нельзяяяяяя… Ты прячешь за пазухой заговорённые камни… Ты скользкий, как змея! Ты – не наш!!!
Посох и рука Иуды дёрнулись в коротком замахе. Остальной же Иуда остался недвижим. Грызун отшатнулся, дёргано прикрыл лицо, отступил… …быстро скосился по сторонам… никого…
– Будь ты проклят, рыжий иудей! Клянусь потрохами пророков, и на тебя найдётся удавка!
Его всего трясло чёрной злобой, сколько усилий он потратил на обхаживание этого рыжего! Он сжал кулачки, хотел, было добавить брани, но осёкся… …Иуда каменным истуканом смотрел сквозь Грызуна, и живой глаз его смотрел так же, как мёртвый. И Грызун, испуганный неподвижностью Иуды, попятился…
Внезапно Иуда ожил, дёрнул голову, ловя ноздрями вечерний ветер… …Солнце пересекло черту, где крыши, сделанные руками сынов Израиля, прикасались к вечерней синеве, сотворённой для них их Господом. От огромного озера, лежащего под городской стеной, от рыбацких костров потянуло дымком и запахом печёной рыбы.
Иуда довольно кивнул: – Рыбаки поймали и пекут свежую рыбу…
Посмотрел на Грызуна, холодно, равнодушно…
– Я иду к озеру, пропусти…
Найва Грызун сжимал и разжимал кулачки. Снова захотел выплюнуть брань… и снова не решился… Так и не решившись, он отступил обратно к площади… ещё шаг… …Грызун растворился в уличной темноте…
Иуда хрипло засмеялся, но смолк внезапно, на выдохе, как будто лопнул мех с водою. И быстро зашагал. Вот он миновал последний дом, вышел через ворота на дорогу, остановился…
Перед ним, внизу раскинулась чернильная громада Генисаретского озера, отражая закат оранжево-красной кромкой восточного берега. На воде и берегу мерцали рыбацкие огоньки.
Иуда был едва различим. Замер каменным изваянием, едва освещённый почти закатившимся солнцем. Но вот изваяние дрогнуло, бурый бугристый череп последний раз обернулся на Капернаум. Фигура Иуды бесшумно и без остатка слилась с тёмной дорогой, что вела к озеру, вниз, под уклон.
Небо над Галилеей замерцало звёздными светляками. И всё больше выгибалось и вытягивалось в гигантский конус из светло-фиолетового стекла с воронкой посередине. И если бы Господу понадобились бы часы, то он бы забрал себе эти…
Светляки закручивались всё быстрее, лились как песок, всасываясь в воронку. Запас светляков иссякал, чернело фиолетовое стекло, и вот уже не стало видно ни зги…
– Поправь огонь, Андрей, тут снасти запутало… – раздался от мачты из темноты озабоченный голос Симона…
Лодку сильно качнуло. Андрей, удерживая кормовой руль, склонился над масляной плошкой, закреплённой перед ним на деревянном уступе с навесом, и осторожно снял нагар с размочаленного конца шнура…
…срединное место залило неяркой, но ровной жёлтой кисеёй и лучше стало видно комель мачты, корзины с рыбой, Симона, озабоченно склонившегося над бортом и Иисуса, придерживающего над ним нижнюю рею.