И вот передо мной все та же обшарпанная зеленая дверь мастерской. Я потянул ее на себя, полагая, что она заперта. Но дверь открылась. Пройдя по темному коридору, я толкнул дверь павильона – он так же оказался пустым. Может, Леонид в своей полуподвальной мастерской? Что же, поищем и там. Я вышел на улицу и спустился на несколько ступеней вниз.

В мастерской царил полный разгром: дверцы шкафов были раскрыты и разбитые банки на полу валялись вперемешку с осколками фотопластин и отпечатанными снимками. Стол перевернули вместе с эмалированной ванночкой. В воздухе стоял неприятный густой запах реактивов. А посредине всего этого на стуле сидел какой-то небритый тип восточной внешности в драповом пальто с надетым на затылок котелком. Казалось, он дремал. Но как только я вошел, моментально открыл глаза.

– Заходи… – сказал он с сильным кавказским акцентом.

Я опустил руку в карман и нащупал кастет, а потом сделал шаг вперед.

– Где Леонид? – спросил я. Котелок сморщился.

– Сам сижу жду. Ты кто?

– Да вот, пришел с ним поговорить по делу, – ответил я.

– По этому? – Он презрительно кивнул на валявшиеся фотографии с разными довольно мерзкими сюжетами. – Нет, по-другому. Должок с него. Небритый покачал головой.

– Нэ-э-э… Я первый пришел. Сначала я говорю с ним, а потом ты. Если, – тут он нехорошо усмехнулся, – если он сможет. Откуда знаешь этого козла?

– Он с братом мне сильно нагадил. Пришел разобраться, – сказал я честно.

– Аркашка? Этот подлец? Ты им друг?

– Какое там!

Небритый достал из кармана окурок сигары и зажег спичку.

– Не боишься пожара? – спросил я, указывая на лужу химикатов, вылившуюся из разбитых банок.

– Нэ-э-э… Все равно спалим.

Этот человек явно принадлежал к одной из восточных банд, которые в последнее время начали разворачиваться в Москве. И поэтому я рискнул спросить его:

– Ты, случаем, не из людей Ахмета?

– Ахмета? Нэ-э-э…

– Тогда Умара? Который седой такой?

Небритый прищурился и посмотрел на меня с интересом.

– Откуда знаешь?

– Догадался.

– Плохо догадался. Нэ хорошо. Нэ надо.

– Да ладно! Недавно с Умаром сидели, вино пили.

На самом деле это было довольно давно – лет десять назад, когда тот только начал подгребать под себя игорные притоны на Шаболовке и пытался распространить свое влияние на лошадиный рынок Конной площади. Нас познакомил репортер Кадочников, знавший этого Умара по одной из кавказских командировок и каким-то образом ставший с ним кунаками. Мы тогда говорили о лошадях, потому что этот седой азиат, как и большинство из подобных себе, лошадей любил и знал в них толк. А я много времени провел в степях, успел поработать табунщиком, отчего и разговор завязался быстрый и доброжелательный, с большим количеством вина и закусок. Впрочем, под конец застолья мой новый знакомец, со свойственной его народу похвальбой, рассказал, что скоро станет хозяином всей Москвы, и предложил, если нужна будет помощь, обращаться к нему. Совет, которым я сразу же решил не пользоваться. Однако сейчас это знакомство пригодилось, потому что небритый, едва я упомянул, что выпивал с Умаром, расслабился.

– Умар хороший был человек, – сказал он и вздохнул.

– А что с ним случилось? Он возвел очи к полям своего котелка.

– В раю теперь Умар.

– А кто же вместо него? – спросил я.

– Абубакар, его сын.

– Да-а-а… – сказал я со сдержанной печалью. – Большой человек был Умар.

– Да-а-а…

«Ну что же, – подумал я, – одним из хозяев Москвы меньше».

– Так что у вас за дело к фотографу-то? – спросил я, надеясь, что знакомство с покойным Умаром несколько снизит напряженность наших с котелком отношений. И не ошибся.

– Аркашка денег должен был. Много.

– Двадцать тысяч? Он с интересом взглянул на меня.

– Откуда знаешь?

– Знаю.

– Теперь его долг на брата перешел. На этого барана. – Небритый азиат с отвращением пихнул ногой кучу фотографий.

– Это ваши Аркадия зарезали? – спросил я напрямик.

– Нэ-э-э… Зачем врать? Не наши. Аркашка обещал атдать – раз, два, три, – он начал загибать пальцы, – день, два, три… А патом совсем умер. Э?

– Да уж, – согласился я. – Это он нехорошо сделал.

– Ну, мы с его брата возьмем деньги. Родной брат – теперь долг его.

– И что, – спросил я, – будешь сидеть тут и ждать его? – Буду, – кивнул небритый, – я тут. Другой – там. Еще другой – там и там. Найдем.

– Ладно, – сказал я. – Пойду поищу вашего Леонида в другом месте.

– Э! – сказал он. – Найдещ – не убивай. Ми сами зарежем. Хорошо?

– Хорошо, – согласился я.

Я медленно повернулся и вышел из мастерской. Поднялся не торопясь, зная, что бандит слышит мои шаги. Я хотел, чтобы он не почувствовал, как мне хочется поскорее выбраться отсюда. Нет, умом я понимал, что убийцы – будь они русскими или татарами – не сильно отличаются друг от друга. И русский бандит мог бы зарезать меня в этом полуподвале только потому, что я открыл место его засады. Мало того, я понимал, что мне повезло – я смог сослаться на уважаемого человека. Мой соотечественник авторитетов не признает. И все-таки этот убийца в котелке внушал какой-то иррациональный страх, может быть, возникший у меня исключительно из-за ядовитых испарений химикатов. Конечно, я не сдался бы просто так, я и в свои годы сохранил еще довольно силушки в мышцах, которые непрестанно тренировал в Гимнастическом клубе. Но в такой короткой драке – не развлечения ради, а с целью скорее и вернее убить друг друга – сила не играла такой уж большой роли, скорее, навык убивать. Сам я убивал только на войне, давно окончившейся. А он, судя по всему, практиковался часто. Так что исход схватки кончился бы для меня, скорее всего, печально.

Сев в пролетку, я щедро заправил нос табаком, чихнул и приказал Ивану везти меня к Ламановой. Надежде Петровне я честно рассказал о вчерашней своей неудаче. Но когда она ужаснулась, поведал про свое сегодняшнее приключение и добавил:

– Не думаю, что этот человек, которого я, кстати, знаю в лицо, продолжит вас шантажировать. Видите, за ним охотятся. Он был вынужден бежать из мастерской и теперь скрывается. Скорее всего, этот Леонид попытается уехать из Москвы надолго, если не навсегда. Ему теперь не до вас.

– Как все это противно и мерзко, – сказала Надежда Петровна. – И как мне жалко вас из-за того, что вы постоянно соприкасаетесь с этим миром!

Я промолчал, не напоминая, что во все последние передряги попадал исключительно по ее просьбе.

– Чем я могу отблагодарить вас за заботу? – спросила Ламанова. – Мне очень хочется, чтобы вы как можно скорее забыли об этих ужасах.

Тут в голову мне пришла одна идея.

– Надежда Петровна, – сказал я. – Моя жена, Маша, Мария Ивановна, не большая модница. Но если бы вы немного скинули и сшили ей какоенибудь платье не за полную стоимость…

– Отлично! – воскликнула Ламанова. – Это прекрасная идея. Пришлите вашу жену ко мне, и я сошью ей хорошее платье. Причем никаких денег с вас не возьму!

Я начал говорить, что это неудобно, что получается, я помогал ей корысти ради, но Надежда Петровна категорически отвергла все мои отнекивания и взяла слово, что я пришлю к ней Машу в ближайшее же время.

С тем мы и распрощались. Я вернулся домой, решив пока ничего Маше про платье не говорить. Пусть это станет для нее сюрпризом. Хотя бог знает, сколько силы мне потребовалось, чтобы даже не намекнуть Марии Ивановне об этом сюрпризе за ужином. Впрочем, скоро к нам заглянули Качалов с женой, проходившие мимо. Потом подтянулось еще несколько человек артистической молодежи, и разговор завертелся вокруг театра. Посыпались шутки, сплетни, кто-то начал петь куплеты. Рассказали про возвращение из Петербурга Шаляпина – он репетировал в Большом «Псковитянку», ту самую, с которой несколько лет назад дебютировал у Мамонтова. Я припомнил историю с «украденными голосами» и вкратце, избегая фамилий, рассказал ее за столом, чем поразил собравшихся. Потом мы выпили пару-тройку бутылок мадеры. Так что, когда все разошлись, я свалился в кровать и заснул крепким сном.

Утром Маша разбудила меня сообщением, что пришел какой-то господин, передавший визитную карточку с довольно устрашающей надписью: «Захар Борисович Архипов. Сыскное отделение Московской полиции».

– Что ты учудил? – спросила она с тревогой.

– Ничего, – ответил я, зевая. – Это просто знакомый. Попроси его обождать в гостиной. Подай чаю. Я сейчас умоюсь и приду.

– Смотри, – сказала Маша, – мне это не нравится.

Я просто пожал плечами.

Мне больше не нравилось то, что голова как будто распухла и все время клонилась влево. А перед глазами плавали маленькие непрозрачные кружочки. Все-таки мне не двадцать пять, конечно.

Я быстро совершил туалет, причесал гребнем жены взлохмаченные со сна, уже сильно седеющие волосы, осмотрел в зеркале свою физиономию, явно еще не разгладившуюся для утренних визитов, потом надел стеганый халат и пошел к Архипову.

– Доброе утро, Захар Борисович, – сказал я, входя в гостиную и пожимая руку вставшему со стула сыщику, – какими судьбами? Моя жена уже подумала, что вы пришли меня арестовывать.

– Ну нет! – покачал головой Архипов. – Тогда бы со мной были нижние чины и понятые.

– Учту на будущее, – сказала Маша, наливая нам чаю и ставя на стол бутерброды с окороком и вареные яйца в изящных серебряных подставках, купленных мной по случаю в лавке ювелира Моисеева. А также вазочку с тонким миндальным печеньем, которые она напекла вчера.

– Нет-нет, – сказал Архипов, усаживаясь обратно на стул, – я тут как частное лицо. А визитка – служебная. Другие мне пока были без надобности. Да… – Он вдруг замолчал.

– Что-то случилось? – спросил я, звучно отхлебывая из своей чашки.

Маша поморщилась – она не любила некоторые мои простонародные манеры, которые я притащил в семью из прошлой, бесшабашной жизни.

Архипов неопределенно поморщился.

– Да-а-а… – протянул он. – Случилось. Да-а-а-а…

Я в удивлении уставился на сыщика. До сих пор видел его только самоуверенным чиновником, то ли работающим, то ли играющим в увлекательную игру. А теперь он вдруг как-то посерел и скукожился, ничем не напоминая того прямого, как карандаш, полицейского следователя, каким я его знал прежде.

– Так что случилось-то, Захар Борисович? – спросил я в нетерпении.

– Меня… Меня отстранили от дела, – сказал он тихо, глядя в свой чай.

В комнате стало тихо.

– От какого дела, Захар Борисович? – спросил я наконец.

– От того – Бром и Ковалевский.

– Так дело-то закрыто, – напомнил я. Он кивнул.

– Было закрыто. Но я направил представление своему начальству с аргументацией, почему не считаю, что дело надо закрывать. Связал убийство Ковалевского с мнимым самоубийством Юрия Фигуркина… Указал на возможную причастность к делу группы мужеложцев, которые называют себя «сестрами»…

– Ага, – перебил я, – так вы решили копать дальше?

– Да, – сказал он и осторожно приподнял чашку над блюдцем, но потом, будто не выдержав ее тяжести, поставил обратно. – Мы совершенно не разрабатывали историю этих самых «сестер».

– Так-так-так, – пробормотал я, пытаясь нащупать в кармане халата табакерку. Но потом вспомнил, что оставил ее в кармане пиджака – подальше от Маши, которая никак не могла смириться с тем фактом, что я вернулся к этой приятной, но совершенно вредной, по ее мнению, привычке. – Тактак-так, вы подали рапорт. И что же случилось?

– Мне ответили, чтобы я не занимался… – Он скосил глаза на Машу. – Не занимался ерундой. Но в более сильных выражениях. – А вы?

– А я ответил, что не считаю это… ерундой. И что если мне будет отказано в возобновлении дела… Обоих дел… Я подам рапорт в Санкт-Петербург.

– Ого! – воскликнул я. – Зачем? Архипов в недоумении посмотрел на меня.

– Что значит – зачем?

– Зачем вы пошли на такой шаг? Зачем пригрозили рапортом в Санкт-Петербург? Не проще ли было обратиться к московскому обер-полицмейстеру? Он скривился.

– Это все происходило как раз в кабинете обер-полицмейстера.

Я пожал плечами:

– Тогда зачем вы решили нажить себе такого врага, Захар Борисович? Не проще было бы смириться? Его скулы порозовели.

– Владимир Алексеевич, – сказал он напряженным голосом. – Я понимаю, что вы и многие обыватели считают полицейских ленивыми и глупыми взяточниками. Я не стану говорить за всю московскую полицию, но, видите ли, я не простой околоточный или городовой. Я – следователь Сыскного отделения.

– Ну и что? – спросил я.

Скулы Архипова из розовых стали почти красными.

– Что вы про меня знаете, Владимир Алексеевич? – спросил он, глядя мне прямо в глаза. – Почти ничего.

– Вот именно. Поверьте, у меня есть свои мотивы, чтобы служить в Сыскном отделении. И служить так, чтобы было не стыдно. В первую очередь – перед собой.

– Так расскажите мне о себе, – предложил я.

– Нет. Он взял печенье и тут же сломал его пальцами.

– Извините. – Архипов аккуратно смахнул крошки со скатерти. – Не сейчас, во всяком случае.

Я вздохнул:

– Ну, хорошо. Однако вы ведь пришли ко мне вовсе не для того, чтобы рассказать, что вас отстранили от дела?

Он кивнул:

– Не только. Но в первую очередь именно за этим.

– Так чего же вы хотите?

Архипов, по-прежнему не обращая внимания ни на бутерброды, ни на вареные яйца, выудил из вазочки тонкий кругляшок печенья – на этот раз ему удалось не сломать его.

– Я буду говорить с вами совершенно открыто и потому попрошу сохранить все в тайне.

Кивнув, я принялся чистить яйцо.

– Уверен, что мое начальство просто перестраховывается из-за… э-э-э-э…

– Из-за великого князя? Из-за Сергея Александровича, – подсказал я.

– Да, – кивнул он. – Из-за этого. Из-за его м-м-м… склонностей. История, прямо скажем, некрасивая. Куда она заведет – непонятно. Какие имена всплывут – неясно. Вот и действуют по принципу «как бы чего не вышло». Оттого дело закрыто, а я отправлен в отпуск. – Так.

– Официально я больше этим не занимаюсь. Но с другой стороны…

– С другой стороны, – догадался я. – В отпуске вы можете заниматься чем угодно.

– Вот именно. Хотя и без полномочий – как частное лицо. Как вы. Вы ведь занимаетесь этим делом? Я угадал?

Я неопределенно пожал плечами и отправил в рот сразу все яйцо, заслужив гневный взгляд Маши, сидевшей у окна и делавшей вид, что она совершенно не подслушивает. Архипов взглянул на нее и неуверенно произнес:

– У вас ведь нет секретов от вашей супруги?

– Конечно, нет! – ответила Маша.

– Конечно, есть! – ответил я. – Но теперь – какие уж секреты!

– Так я угадал? Я кивнул.

– Так вот. Я хотел бы присоединиться к вашему расследованию.

Я пожал плечами.

– Оно практически закончено.

– Вот как?

– Поймите, – сказал я. – Меня в этом деле вовсе не интересовало полностью раскрыть, кто именно скрывается под масками «сестер». Од… один мой знакомый попал в неприятную ситуацию, связанную со смертью Юрия Фигуркина. Это совершенно посторонний человек. Теперь, со смертью Аркадия Брома, эта неприятная ситуация разрешилась сама собой. Все.

Архипов откинулся на стуле.

– Так-так, – сказал он. – Значит, вы – пас.

– Пас, – подтвердил я.

– Ну что же, – вздохнул он. – Тогда не смею больше вас беспокоить.

Он встал и поблагодарил Машу за чай и печенье.

– Захар Борисович, – окрикнул я сыщика. – Но вы сами-то будете продолжать это дело?

– Буду.

– Хорошо, – сказал я. – Если узнаю что-то важное – обязательно вам расскажу. Как вас разыскать? Он продиктовал мне адрес, который я занес в записную книжку, откланялся и ушел. Маша стала убирать со стола. Делала она это молча, быстро – явно сердилась.

– Ну? – спросил я. – Что ты куксишься, Мария Ивановна? – Скажи-ка мне, – Маша уперла руки в бока, – кто этот твой знакомый?

Я закатил глаза.

Следующий день принес новый сюрприз. Обедая в «Эрмитаже», я, ожидая заказанных цыплят по-польски, читал «Листок». И в криминальной колонке наткнулся на короткое сообщение о том, что возле Дорогомилова из Москвы-реки вынесло труп мещанина Леонида Брома, фотографа, имевшего мастерскую на Большой Ордынке. Пристав, проводивший первоначальное обследование тела, обнаружил, что покойнику, прежде чем он утоп, перерезали горло. Вероятно, мой азиатский знакомец все-таки нашел Леонида раньше, чем тот успел скрыться.

Я подозвал метрдотеля и спросил, где у них телефон. Мне показалось обязательным сообщить эту новость Надежде Петровне. Наконец, барышня соединила меня с ателье Ламановой. Но та, даже не дав мне сказать ни слова, потребовала, чтобы я срочно, бросив все дела, приехал к ней. И повесила трубку.