Иван быстро доставил меня по адресу. Войдя, я был тут же перехвачен одной из девушек, дежуривших в гостиной, как я понял, специально, чтобы меня встретить.

– Пойдемте скорее, – сказала она серьезно, – Надежда Петровна сейчас в швейном. Просила тут же вас привести.

– Пойдем, милая, – кивнул я, снимая пальто.

Она взяла у меня верхнюю одежду и повесила на красивую деревянную вешалку в углу. Вслед за девушкой я вошел в одну из дверей с другой стороны гостиной и очутился в полутемном коридоре. Налево, как я помнил, была дверь в кабинет Ламановой.

– А что у вас тут? – спросил я, указывая на три двери справа.

– Примерочные.

– Ага. Куда нам?

– Идите за мной.

Коридор изгибался направо. За углом слышалось стрекотание «зингеров». Мы прошли несколько шагов и оказались в большом помещении, которое выглядело совсем не так элегантно, как гостиная – стены были покрашены серой краской. Окно, самое простое, было только одно. Но зато с потолка свисало сразу несколько электрических ламп в жестяных абажурах.

– Это наш пошивочный цех, – сообщила девушка, вытянув шею и высматривая кого-то в конце зала. Слева были три больших стола с рулонами ткани и обрезками. За одним из них стоял небольшого роста мужчина с руками, перепачканными мелом. Он перебирал листки бумаги с какими-то чертежами. Вероятно, закройщик. Справа, через широкий проход, в несколько рядов помещались столы поменьше со швейными машинками, за которыми сидели портнихи. В одной из них я узнал Аню Фигуркину. Она, как будто почувствовав мой взгляд, подняла свою русую головку и робко кивнула, но тут же склонилась обратно к своей работе.

– Вон там! – сказала моя провожатая, указывая куда-то пальчиком. Ламанова стояла возле одной из портних и что-то ей сердито говорила. Я пробрался между столов и услышал:

– …сколько говорить-то? Неужели ты вообще не понимаешь, Лиза? Надо же и головой подумать! Ну хоть глазами посмотри! У тебя прижимная лапка не отрегулирована – как ты жаккард сшиваешь? Слишком плотно – оттого у тебя сплошные зацепы! Вот возьму и вычту у тебя из жалованья за испорченную ткань! Хорошо, что я рано заметила, пока ты мне тут всю работу не испортила. Поняла?

– Поняла, мама Надя, простите, – тихо прошептала девушка, все лицо которой было усеяно рыжими веснушками.

– Ну, а поняла, так отрегулируй. Чего сидишьто? Нет, дай я тебе покажу. Вот так. Теперь видишь? Прижимаешь неплотно, тут придерживаешь пальцем, чтобы контролировать строчку. И тогда нигде не цепляется. Лизок! Давай, дорогая, работай. Мне и без тебя дел хватает. Девушка с веснушками кивнула и принялась за работу. Только тут Надежда Петровна увидела меня.

– Наконец-то! – сказала она. – Владимир Алексеевич, как вы долго.

– Приехал как только смог, – сказал я, целуя поданную мне мягкую руку. – Гнал.

– Гнали… гнали… Пойдем ко мне. Есть новости.

Она прошла между столов – прямая и спокойная, отвлекшись только на пару секунд, чтобы дать указания портнихам. Но очутившись в своем кабинете, тяжело опустилась в кресло за столом.

– Ну, что случилось опять, Надежда Петровна? – спросил я.

Ламанова исподлобья посмотрела на меня.

– Сегодня ко мне приходили гости, – сказала она тусклым голосом.

– Какие гости?

– Плохие. Они показали мне письмо.

– Письмо?

– Да-да. То самое письмо, которое я по вашему совету написала шантажисту. – Вот как?

– Что вы наделали, Владимир Алексеевич! Зачем вы заставили меня написать это письмо?

– Да что случилось? – воскликнул я в полном недоумении. – При чем тут письмо? Все шантажисты мертвы! Мертвы, Надежда Петровна! Кто может вам посылать какое-то письмо? Она вздохнула:

– Я не знаю. Сегодня утром пришли трое. Один из них показал мне письмо, в котором я соглашалась уплатить двадцать тысяч рублей. И сказал, что они пришли за деньгами, которые я пообещала. – Но кто же их послал?

– Вот! – Ламанова подняла палец. – Я тоже их об этом спросила. Они ответили – не важно кто. Их послал некий клиент, который требует теперь уплаты долга. – Долга? Они так сказали?

– Именно! Владимир Алексеевич, вы говорили мне, что это письмо нужно только для проформы, что оно – ловушка для шантажиста. А теперь получается, что я сама угодила в ту ловушку, которую вы же и поставили! Внутри у меня все сжалось. Я совершенно не понимал, что произошло, но предчувствие чего-то нехорошего вдруг отозвалось слабостью во всем моем теле.

– Погодите, Надежда Петровна, – сказал я взволнованно, – тут, должно быть, ошибка. Никакакого долга у вас нет. Да и кто вам может предъявлять претензии? Я же сказал – все, кто хотел вас шантажировать, мертвы.

– Мертвы! – воскликнула Ламанова, но тут же взяла себя в руки и продолжила тише: – Извините, Владимир Алексеевич, это оттого, что я напугана. Да, я напугана. Я напугана и обвиняю вас в этом, хотя с моей стороны так, наверное, неправильно. Не беспокойтесь. Я, хотя и женщина, но истерить не буду. Не буду, слышите! Вы думаете – это ателье мне досталось так просто? За красивые глаза? За деньги мужа? Нет. Это – мое. Я все тут сделала сама. Я сама всего добилась. Вот это, – она обвела свой кабинет широким жестом, – результат того, что когда другие истерили, а я работала.

– Я знаю, Надежда Петровна.

– Нет, Владимир Алексеевич, вы этого не знаете, потому что вы – мужчина. И вы живете совсем в другом мире. Ламанова откинулась на спинку кресла. Передо мной сидела уже не обаятельная моделистка, не энергичная хозяйка предприятия – нет. Это был просто усталый человек, сумевший подняться на вершину скалы, с которой теперь собирался совершить прыжок в море. Так люди используют минуту перед опасным броском, чтобы расслабиться, а потом сосредоточиться. Я видел это выражение лица у солдат за несколько минут до начала атаки.

– Знаете, почему я оставила семью, сестер и уехала в Москву учиться на портниху?

– Почему?

– Вы читали «Что делать?» Чернышевского?

– Конечно.

– Помните, там Вера Павловна уезжает из дома и открывает швейную мастерскую, чтобы собственным трудом зарабатывать на жизнь? Мастерскую нового типа, где нет хозяина и работников, где все равны?

– Да. Но я помню, что опыт этот оказался неудачным.

– Это все равно. Главное не в этом. Знаете, когда я прочла роман – еще там, в Шутилово, это под Нижним, – я две ночи… нет, три ночи не могла спать. До того я никогда не думала о будущем. Что со мной будет, останься я дома? Скука. Бедность. Злость. Мой отец, подполковник в отставке, пытался тянуть семью и еще выплачивать долги покойного брата. Но мясо мы ели все реже и реже. А одежду перелицовывали и перешивали, но только она становилась все более ветхой – многие вещи уже нельзя было даже использовать на заплатки… Да, именно там я научилась держать иголку в пальцах. И что дальше? Я сбежала. Нет, сестрам и папе я сказала, что еду в Москву учиться шить по-настоящему, что найду работу и стану поддерживать их, присылать часть моего заработка. Сестры были младше – они поверили в это всерьез. Они обнимали меня и благодарили. А отец… Он не был идеалистом. Но и запретить мне ехать он не мог – я уже была взрослой. Да и кормить меньше на один рот… Но он винил во всем только себя. И так и умер – через три года, с чувством вины, не узнав, что я действительно начала хорошо зарабатывать и не только помогала сестрам, но и вызвала их в Москву.

– То есть, – сказал я, – в вашем случае все сны Веры Павловны сбылись?

Она вздохнула.

– Нет. Не так. Трудолюбие… добрые отношения друг к другу – все это идеализм. Будь ты хоть тысячу раз трудолюбив и добр к людям – это ничто без таланта. Трудолюбие помогает талантливым. Бездарным оно не приносит ничего, кроме разочарования. Я была как эта девушка Лиза – та, которую сегодня отчитывала там, в швейном цехе. Она недавно приехала из-под Мурома. Никакого опыта еще. Но у меня оказался талант – когда я после обучения поступила закройщицей к мадам Войткевич, я вдруг поняла, что могу создавать платья одно лучше другого. Мне это нравилось, потому что талант сидел внутри меня и просился на свободу. Откуда он взялся, где в Шутилово я подцепила эту инфекцию таланта, в каких лопухах? Не важно. Вы и сами, Владимир Алексеевич, талантливы в своем деле. Вы и сами понимаете, что когда талант попадает в правильную профессиональную среду, когда он набирается опыта, то все начинает складываться само собой. И все человеческие качества, которые мы так ценим в талантливых людях, – это производное от работы. Гений и злодейство – две вещи несовместные, не так ли? Чем больше людей ты вовлекаешь в свою работу – тем добрее ты к ним становишься, потому что иначе они не захотят точно и с удовольствием выполнять поставленную тобой задачу. Отсюда – ответственность не только за себя, но и за них. Чем выше ты хочешь подняться, тем больше ты должен учиться и работать – отсюда трудолюбие даже у самых ленивых. Ты должен подмечать каждую деталь, продумывать каждый шаг – отсюда гибкость ума и желание учиться. И ты хорошо знаешь, как тяжело все это дается, – отсюда скромность. Люди, которые просто плывут по течению, которым все дается легко, как правило, нескромны, равнодушны и тупы. И бездарны. Потому что им не надо трудиться по-настоящему. Не так ли?

Я кивнул.

– И они не знают цены заработанных денег. А я знаю. Знаю цену каждой копеечке. Да, у меня теперь много денег. Но все они не для праздника, нет. Они для работы. Вот почему меня так злит, что кто-то постоянно хочет меня ограбить. Я встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Внизу шли люди, ехали экипажи, телеги. Мой Иван сидел на облучке пролетки, дожидаясь. Небо было сплошь обложено облаками – уже почти зимними, холодными.

– Знаете, Надежда Петровна, – повернулся я к Ламановой, – это так странно… Когда смотришь на всех этих дам и господ, одетых красиво, по последним парижским и венским модам, кажется, что ваша работа – это постоянный легкий праздник. Что-то эфемерное, веселое, легкомысленное. Мир вечной красоты и беззаботности. Как-то в голове не укладывается, что вся эта одежда – плод тяжелого труда. Я видел раньше портных на Хитровке – они сидели сутками на своих столах при свете свечи, с исколотыми пальцами, вечно пьяные, грязные, почти голые, потому как все деньги тут же пропивали. Перешивали краденое, ставили заплатки, перелицовывали… Видел их мальчишек-подмастерьев, худых, бледных и постоянно голодных. Но никогда не соотносил их с миром моды. Мне казалось, что вот они – трудяги. А ателье, подобные вашему, – это нечто совсем другое…

– Ах, Владимир Алексеевич, – нервно улыбнулась Ламанова, – мое ателье – это островок в море! Знали бы вы, как создается вся та одежда, которую носят в России! Сколько в ней пота, слез и жестокости. Только в Москве более тысячи магазинов готового платья. А шьется оно вовсе не в ателье. Впрочем, я вам потом расскажу, если будет интересно. Это очень грустно. Лучше вернемся к нашей проблеме.

– Конечно. Что вам сказали те люди, которые предъявили письмо?

Ламанова вздохнула:

– Что, если я не уплачу этого так называемого долга, они сожгут мое ателье.

Я фыркнул:

– Какая ерунда!

– Вы думаете?

– Конечно! Кто посмеет вот так, в центре города, сжигать ателье такой знаменитости, как вы?

– Мне показалось, что они говорят совершенно серьезно.

– Как такое может быть серьезным? Они назвали хотя бы, кто именно прислал их с письмом?

– Нет. Но они оставили свою визитную карточку. Я с удивлением посмотрел на нее.

– Что они оставили?

– Свою визитную карточку, – сказала Ламанова. Она открыла верхний ящик стола и достала оттуда продолговатый кусочек плотной бумаги. – Вот.

Я взял визитку и прочитал: «Ваш ангел-хранитель. Услуги безопасности». Вот так так!

– Разрешите, я заберу эту карточку с собой?

– Конечно. Вы знаете, кто это?

– Знаю.

– Это серьезные люди?

– Да. Ламанова поморщилась.

– Значит, проблема все-таки существует?

– Думаю, что мне удастся ее решить.

В глазах Ламановой впервые за сегодняшнюю нашу встречу затеплилась надежда.

– Вы уверены?

– Думаю, да. Честно говоря, я хорошо знаком с хозяином этой конторы. Мало того, он мне несколько раз помогал – конечно, за деньги. Но что еще более интересно, он мне помогал и в вашем случае – например, нашел для меня того фотографа, который пытался вас шантажировать. Брата первого шантажиста. – Как странно.

– Да, странно, – согласился я. – Впрочем, эти люди хорошо известны в определенных кругах. В том числе и как специалисты по выбиванию долгов. Так что их могли просто нанять. Но если это так, а это, по-видимому, именно так и есть, то я надеюсь узнать имя нанимателя. Однако…

– Что?

– Тут могут потребоваться деньги. Конечно, не такие большие, как те, что с вас требуют. Для того, чтобы перекупить контракт на вас. Ламанова помрачнела.

– Может быть… У меня есть немного отложенных денег, но я собиралась потратить их на постройку дома – там требуется докупить леса.

– Это еще не точно. Возможно, мне удастся решить дело и без этого, – сказал я, скорее чтобы подбодрить Надежду Петровну.

– Хорошо, Владимир Алексеевич. У меня вся надежда только на вас. Я по-прежнему не могу обращаться в полицию, потому что иначе вся эта история всплывет в прессе. А рисковать именем мне нельзя – особенно теперь.

– Да, – кивнул я. – Театр. Как продвигается работа над костюмами?

– Мы торопимся. Пришлось часть мужских костюмов передать знакомому подрядчику. Но для главных героинь я все делаю здесь. А тут еще новый заказ от Елизаветы Федоровны – после дефиле она заказала мне полдюжины платьев. В другой раз я бы радовалась. А теперь столько работы! Мне пришлось набрать новых портних. А они – вы видели Лизу. Одна из новых девушек. Опыта мало, приходится их ставить на самую простую работу и постоянно следить.

– Хорошо, – сказал я, вставая со стула. – Сколько времени дали вам эти господа для ответа? – Два дня.

– Понятно. Сейчас я поеду прямо в эту контору и выясню, в чем дело. А вы забудьте про беспокойство – я доложу вам про результаты, как только они появятся.

– Владимир Алексеевич! Вы чудесный! – Ламанова наконец-то улыбнулась своей обаятельной легкой улыбкой. На этом мы и распрощались.