Выйдя на улицу, я отыскал взглядом своего Ваньку и залез в пролетку, приказав ехать на Большую Ордынку. Вынув из кармана табакерку, стукнул пальцем по крышке, открыл ее и заправил в нос щепотку табаку, чтобы прояснить мозги.

– Будьте здоровы! – не оборачиваясь, крикнул мне Водовоз. – Что за табачок у вас?

– Знатный, – ответил я, утирая нос платком.

– Фабричный?

– Нет. Мне отставной пономарь у Страстного перетирает. Лучший в Москве табачок.

– Так чем он лучший-то?

– А ты сам попробуй.

– Нееее, – отозвался Иван, – я лучше махорки покурю или папироску. Мой батька из раскольников был – так он меня со двора гонял. Я в кустах тайком «козью ножку» сворачиваю, только закурю – как он тут же учует и дрыном меня по хребтине. Не отучил! Я как из деревни на заработки подался, только меня и видели. – А откуда ты? – поинтересовался я.

– С-под Малоярославца. Село Барятино. Там у князей Голицыных усадьба. Бывали? – Нет. Ванька вздохнул.

– Эх, хорошо там, не то что в Москве, – сказал он. – Пруды, парк большой в горку идет. А в нем – на горке – усадьба.

– Далеко до твоего села?

– Далековато. Отсюда до Серпухова, там до Тарусы, а от Тарусы уже и к нам.

– Понятно…

Надежду Петровну я увидел уже в гостиной – она сидела с дамой, расстелив на коленях несколько кусков ткани. Улыбнувшись мне, Ламанова попросила подождать ее в кабинете.

Разговор ее затянулся, а потому я, сидя один на стуле, достал блокнот и попытался записать несколько последних фактов, чтобы привести в порядок ход мыслей. Дело в том, что события развивались в последние дни так стремительно, что я просто принимал их такими, какими они были, не пытаясь даже понять всю эту чехарду с шантажом и убийствами. На самом же деле, пройдясь еще раз по известным фактам, я почувствовал, что начинаю путаться. Вот, скажем, убийство Юры Фигуркина – зачем Аркадий Бром лишил его жизни и потом инсценировал самоубийство? Я знал, что задолжавший азиатам Бром отчаянно нуждался в деньгах, но ведь у Юры денег не было. Навредить Брому он не мог – слишком мелкой пташкой он был. Да и вряд ли стал бы рассказывать о происшествии с «масками» – поскольку и так стыдился намеков из-за своей внешности. Может быть, конечно, Бром убил его защищаясь – если Юра вдруг напал на своего гостя. Но удар-то был нанесен сзади! Расчетливо. Не похоже это на самооборону. Никак не похоже! Скорее, на хладнокровное убийство.

Потом – Ковалевский, убитый на Петровке. Один из «сестер». Я никак не мог вспомнить – говорил ли что-нибудь сыщик Архипов, расследовавший это дело, про ограбление. Судя по всему, Аркадий Бром не смог найти суммы для выплаты долга, а значит, и денег у Ковалевского он не взял, зато обрядил его в платье от Ламановой. Вместо того чтобы шарить по ящикам, он натягивал это платье… Странно…

Можно было бы предположить, что братьев Бром убили азиаты – в уплату долга. Но, судя по моему разговору с Абубакаром, они этого не делали. Так кто же убил братьев?

Тут я вспомнил змееголового охранника месье Ренарда. По всему выходило, что без этого модельера не обошлось. Это было единственное логичное объяснение – как иначе письмо Ламановой могло попасть к Ренарду? Был ли Аркадий Бром знаком с ним? Я не знал. Но младший – точно был знаком. И вот после того, как Ренард забирает его из «Треисподней», Леонида находят в Москве-реке с перерезанным горлом. Точно как у его брата, которого нашли возле Пятницкой. Но зачем Ренарду убивать братьев Бром? Ведь он, выкупив Леонида у азиатов, мог просто забрать и фотографии, и письмо Надежды Петровны в уплату за эти деньги.

Я почувствовал, что ничего не понимаю. Чем дольше я думал об этой цепочке смертей, тем меньше понимал, зачем вообще кто-то кого-то убивал. Вся эта кровавая вакханалия была вообще не нужна никому.

Засунув блокнот в карман, я решил больше не мучиться этими вопросами, а просто продолжать делать то, что делаю. В конце концов, я не сыщик, а журналист. И цель моя – не расследовать убийства, а защитить Надежду Петровну от того скандала и бедствий, в которые ее втягивали. Если когда-нибудь все выяснится – хорошо. А если не выяснится – так тому и быть!

В этот момент вошла Ламанова с извинениями, что так долго отсутствовала. Я подробно пересказал ей все, о чем говорил с Ренардом. И передал ей предложение о продаже марки.

– Миллион? – переспросила Ламанова. – Откуда у него миллион? И вообще, что за чушь! Продать ему мое имя? Кем он себя возомнил, выскочка! На чужом горбу хочет в рай въехать? Вот уж! Она вскочила и начала сердито ходить по кабинету, постукивая кулачком по ладони.

– Чушь! Чушь! Как он посмел мне это предлагать! Это совершенно невозможно! Даже за миллион! Да и нет у него никакого миллиона, обманул он вас!

Я в какой-то момент даже перестал понимать, что ее беспокоит больше – мерзкое предложение Ренарда о продаже имени или то, что у него нет миллиона, чтобы это имя купить.

– Как я понимаю, ваш ответ…

– Нет! Конечно, нет! Я кивнул.

– Надо ли нам написать Ренарду, что вы отказываетесь?

Ламанова нервно засмеялась.

– К чему? Я не буду больше ничего писать! Вот еще! Писать этому прощелыге? Нет. Я не хочу иметь с ним никаких дел. – А его угрозы?

– Не думаю, что он приведет их в исполнение. Он мошенник, лицемер. Он способен только пугать. Но чтобы действительно напакостить мне? Руки коротки!

Она вытянула свои пухлые ручки и потрясла пальцами.

– Коротки! Я встал.

– Ну, хорошо. Как вы считаете нужным. Однако люди, которые передавали вам письмо от Ренарда, не такие уж паиньки. И руки у них совсем не коротки.

Надежда Петровна резко остановилась.

– Зачем вы меня пугаете?

– Вовсе и не пугаю, – ответил я. – Я знаю их.

Они действительно могут быть опасны. Ламанова задумалась.

– Все равно, – сказала она наконец. – Мы с вами в центре города, здесь полно домов, здесь полиция, городовые. Кто тут будет поджигать мое ателье? Мы тут на виду – никто не сунется.

– Так-то так, – согласился я. – Фасадом-то ваше ателье выходит на оживленную улицу. Но, Надежда Петровна, сзади оно упирается в дворы. А дворы тут – как лабиринт. И если действовать оттуда – никто ничего и не заметит.

Ламанова нервно мотнула головой.

– Не верю! Вы сами знаете, какого рода у меня клиентки. Кто посмеет?

– Что же, мое дело – предусмотреть все возможности, – сказал я сухо. Меня уже начало нервировать ее упрямое желание пренебрегать опасностью. – В любом случае сегодня Ренард ждет вашего ответа и потому ничего предпринимать не будет. Так что этой ночью можно спать спокойно. А что будет завтра – мы посмотрим. Утро вечера мудренее.

Подвела меня эта мудрая поговорка! Утром я проснулся оттого, что в дверь кто-то настойчиво стучал. Зевая, в халате и тапочках на босу ногу, я пошел открывать сам, приказав Маше не вставать и не высовывать носу из спальни. Открыл, впустив в натопленную прихожую ноябрьского утреннего холода.

– Здрасте-пожалуйста! Какими судьбами?

На пороге стоял Петр Петрович Арцаков – собственной персоной! Главный «ангел» был хмур и смотрел исподлобья.

– Ну уж пусти, что ли, – пробурчал он. Я посторонился. Он снял шапку, размотал шарф и скинул черный морской бушлат.

– Что случилось-то? – спросил я, зевая. – Срочное?

– Митю Березкина порезали. Всю сонливость с меня как рукой сняло.

– Как? Того паренька? Который меня к фотографу возил? На Ордынку?

Арцаков мрачно кивнул.

– Пойдем в гостиную – расскажешь.

В гостиной он сел на скрипнувший под его тяжестью стул и положил свои толстые руки на скатерть, сжав кулаки.

– Ну и гнида! – зло сказал Арцаков. – Вот знаю я разных людей, но это – гнида так гнида! Ну, ничего, я это ему так не спущу. Резать моих людей! Это он зарвался, скот!

– Что случилось-то? – спросил я, усаживаясь напротив.

– У тебя водка есть? Водки бы выпил – нервы успокоить. Я встал, достал из буфета бутылку «смирновки», пару лафитников и налил Арцакову и себе.

– Сейчас попрошу жену, чтобы закуску соорудила.

Конечно, Машу совершенно не обрадует, что я прямо с утра прикладываюсь к рюмке, но, судя по виду Петра Петровича, по его злым словам и сжатым кулакам, дело и вправду было необычным.

– Не надо закуски, – отрезал Арцаков, взял лафитник и одним махом осушил его. – Еще.

Я налил ему по второму разу. Он снова выпил.

– Ага. Так лучше.

– Ты будешь рассказывать или нет?

– Буду. Значит, так. Ты ко мне давеча приходил и спрашивал про клиента, который Ламанову заказал.

– Я уже знаю, кто твой клиент. Это Ренард. Так? Арцаков кивнул.

– Он, гнида. Как узнал?

– Это уж мое дело. Ты мне тогда не сказал про него, а я тебе сейчас не скажу, как узнал.

Петр Петрович хмуро посмотрел на меня.

– Обиделся? Понимаю. Но и ты пойми меня – дружба дружбой, а служба службой.

Я пожал плечами.

– Да все одно, – сказал Арцаков. – Гнида этот Ренард. Вчера ночью приезжает – мол, я вам задание дал, а вы не выполнили. Я спрашиваю: как не выполнили? Ведь срок выплаты еще не подошел. А он – в крик! Мол, ему от Ламановой должны были прислать ответ, так весь день прошел, а ответа никакого. Что, мол, она над ним смеется и что теперь пусть об этом пожалеет. И что он эту Ламанову спалит к чертям собачьим вместе со всей конторой. Я сижу, значит, так вот, курю, смотрю на него – сколько он еще разоряться будет. А он вдруг и говорит – идите и сожгите ее ателье к чертовой матери. Прямо сейчас, вот, поднимайте ваши задницы и идите. Мол, уплачено. Тут я понимаю, что человек совсем не в себе. И так спокойно говорю ему: это не то дело, на которое мы подписывались. Испугать – да. Выбить долг – пожалуйста. Но по-настоящему поджигать… Я хоть и по краю закона хожу, однако за край мне переступать никакого резона нет. По уговору деньги я у нее выбью – не сегодня, так завтра. Не мытьем, так катаньем. Однако сжигать ателье – это мы не будем. Успокойтесь, говорю, деньги вы свои получите в любом случае. Все равно мы договаривались на процент от суммы долга. От вас мы денег не брали и ничего вам не должны. А если вы тут будете требовать от «ангелов» чистой уголовщины, то я буду в своем праве вообще отказаться от договора. Понял меня, Владимир Алексеевич? Что я хотел?

– Понятно, – ответил я. – Провоцировал ты его, чтобы он вспылил, а ты бы договор и уничтожил.

– Точно. Так и вышло. Он начал орать, что, мол, не нужны ему деньги, что он положился на нас, как на людей, которые способны делать дело. Что теперь он видит, что мы… Ну, не буду подробно передавать, что говорила эта гнида. В общем, я долго терпеть не стал – дал ему раз по шее. – Прямо так?

– А что? – удивился Арцаков. – Я терпеть такое должен? С ним был Змеюка, знаешь такого?

– Догадываюсь, – кивнул я. – Мужик с маленькой головой.

– Он. Та еще падла. Тоже дернулся. Так я из стола револьвер достал и ему показал. Мол, еще раз дернешься – получишь уже этого. Они и ушли.

– И все?

– Если бы! Ушли, я немного принял, чтобы дух перевести, вдруг врывается ко мне Потапыч… Ну, ты его не знаешь – он у нас при входе сидит. – Видал. Пожилой такой, серьезный.

– Ага. И кричит – мол, клиенты Митьку в карету дернули. И увезли. – Как это? – удивился я.

– Эта гнида, Ренард, он в карете ездит. В своем экипаже. Так они, когда выходили, увидели Митьку. Митька, видать, шел в контору. Так они его за шиворот дернули, к себе втащили и ходу. Все ради мести мне, я так думаю.

– Так его украли или порезали?

– Погоди, лучше еще налей.

Я выполнил просьбу Арцакова. Тот снова махнул водки и продолжил рассказывать:

– Увезли его. А потом нашли мы Митьку уже на Яузе. Вернее, не мы нашли, а местные дворники. Весь в крови. Этого уха нет. И этого. И левого глаза тоже. Беспамятного в больницу увезли. Я так думаю, ему по голове дали и начали увечить. А он от боли очнулся и уж как вывернулся – не знаю. Придет в себя – расскажет. От грохота я аж подскочил.

– Вы уж извините, что я вас так пугаю, – виновато сказал Петр Петрович, глядя мне за спину. – Сам еще никак отойти не могу.

Я обернулся. Сзади в дверях стояла Маша. У ее ног на полу валялся поднос с разбросанными бутербродами. Глаза моей жены от ужаса раскрылись на пол-лица.

– Машенька, голубушка, – сказал я как можно нежнее. – Ты иди, не слушай нас. Видишь, мы о делах.

– О делах? – спросила Маша тоненьким голосом. – Гиляй, это что у тебя за дела? Тебя тоже убьют или покалечат?

– Фу ты, – расстроился Арцаков, – неудобно как получилось-то.

– Никто меня не убьет, Машка, – сказал я строго. – Не говори глупостей. И вообще, ступай, приготовь еще бутербродов.

Маша словно деревянная повернулась и вышла. Я встал, прикрыл за ней дверь, задернул ее гардиной, чтобы ни слова не было слышно, и вернулся к столу.

– Еще? – кивнул я на бутылку.

– Хорош, – отказался Арцаков. – Я не напиваться приехал. В общем, так. Теперь у меня с гнидой Ренардом свои счеты. Крепкие счеты. А Ламановой своей скажи: нас пусть больше не боится. Понял?

– Понял, – кивнул я. – Только скажи мне еще, что это за Змеюка такой? Известен чем-то?

Арцаков скривился.

– Так, не слишком светился. Вроде отсидел на каторге пять лет за какое-то убийство. Все. Больше ничего не знаю. Он все это время при Ренарде служит как бы телохранителем.

– Он нормальный? С его-то головой.

– Не знаю. При мне он ни разу не заговаривал. Молчал все время, – ответил Арцаков и встал. – Ну все. Пора мне. Прощай.

– Прощай.

Когда я закрыл дверь за Арцаковым и вернулся в гостиную, Маша села напротив, вперив в меня тяжелый взгляд.

– Гиляй, – сказала она своим самым строгим голосом, – пообещай мне, что бросишь это дело. Мне страшно. Тебя убьют.

– Обещаю, Маша, – сказал я, честно глядя ей в глаза.

– Ага, – сморщила она носик, – все понятно. Ты меня обманываешь.

– Зато у тебя будет шикарное платье.

– От Ламановой?

– Да.

– Не хочу платья. Хочу, чтобы ты остался жив! Я рассмеялся, стараясь выглядеть искренним.

– Да что со мной будет!