– Не ходите туда, – приказал я Маше и Надежде Петровне. – Мы тут вдвоем управимся.

Мы почти пробежали весь коридор и при свете тусклой лампочки уставились на дверь, выходившую во двор. Запах керосина стал очень резким.

– Вон, – шепотом сказал Арцаков, указывая вниз. Из-под двери медленно вытекала темная лужа.

– Откуда они столько керосину взяли? – прошептал Петр Петрович. – Ведрами, что ли, принесли?

– Ну, что, откроем и в атаку? – предложил я тихо, кивая на дверь.

– А если спичку кинут? Сгорим!

– Да уж.

– Все одно сейчас подожгут, – сказал Арцаков, оглядываясь. – Надо бы…

Он увидел бак для кипячения воды.

– Эх, тоже мне прогресс! – с горечью сказал Петр Петрович. Раньше воду ведрами носили. Мы бы сейчас ведро из бака наполнили и на дверь. А тут кран прямо из стены торчит.

– Может, сам бак сковырнем? – спросил я. – Вдвоем наляжем?

Арцаков посмотрел на меня, а я – на него. Оба мы, конечно, обладали кое-какой силой. Но и бак был привинчен к полу крупными гайками. Да и сам, кажется, весил немало.

– Ткань нужна, – сказал Арцаков. – Штора или покрывало. Намочим ее в баке и будем сбивать пламя.

– Ну, ткань-то мы тут, я думаю, найдем, – отозвался я.

– Ой-ой-ой! – послышалось сзади. – Только не надо хватать без спросу!

Я со стоном развернулся.

– Надежда Петровна! Я же сказал – тут опасно! Возвращайтесь в гостиную! В любую секунду может вспыхнуть по…

Он вспыхнул именно в эту секунду. Дверь вдруг начала потрескивать, а в щели сверху и снизу стал заползать дым.

– Быстро! Кусок ткани!

Ламанова бросилась к двери на склад, начала искать ключ на связке, нашла, но не успела вставить, потому что закашлялась. Все это время Арцаков топтался вокруг нее и приговаривал: «Скорей! Скорей! Горит же!»

– Да я вижу, что горит! – не выдержала Ламанова. – Одну минуту! Наконец ей удалось открыть дверь. Нырнув в проем, она недолго там копалась, а потом вернулась с ворохом серой дерюги.

– Вот! – сказала Надежда Петровна. – Мы ее на половые тряпки рвем. Ее не жалко.

Арцаков схватил в охапку дерюгу и начал засовывать ее в таз под баком. Потом открутил все краны – и тот, что на стене, и на самом баке. Струя холодной воды ударила вниз.

Через несколько секунд ткань промокла. И Петр Петрович выхватил ее из таза.

– Алексеевич! Выбивай дверь! – закричал он.

– Чем? – растерялся я.

– Ногой! Времени нет! Отворачивая лицо от дыма, я подошел поближе к двери и ударил в нее ботинком. Дверь не поддалась.

– Сильней! – скомандовал Арцаков. Вода с промокшей насквозь дерюги залила ему брюки.

Я ударил сильнее, и дверь поддалась. Я собрался, задержал дыхание и врезал со всей силы. Дверь распахнулась, рассыпав целый сноп искр.

– Посторонись!

Арцаков промчался мимо меня, забежал с внешней стороны и начал сбивать мокрой дерюгой пламя с двери.

– А что если там бандиты? – спросила Ламанова. Позади нее стояла бледная Маша. – Где? – спросил я.

– Спрятались во дворе. И сейчас начнут стрелять по вашему другу.

– Черт! А ведь точно! – Я сунул руку в карман и тут же вспомнил, что оставил револьвер на кресле.

– Маша! Сбегай в гостиную – там револьвер. Принеси его.

Я выскочил на улицу, опасливо поглядывая по сторонам. Арцаков уже почти сбил все пламя.

– Петрович! А если они все еще тут? Пошли назад. «Ангел» остановился, тяжело дыша.

– Кто?

– Болдоха со своими.

Петр Петрович вытер свободной рукой пот со лба.

– Нет. Вряд ли. Они сразу ушли.

– Почему? Может, сейчас сидят, держат нас на мушке?

– Нет, – упрямо повторил Арцаков. – Это все пока что предупреждение. Мол, мы тут серьезно взялись.

– Вот! – Маша отважно выбежала во двор и протянула мне «Смит и Вессон». Я сунул его в карман.

– То есть ты хочешь сказать, что они?..

Арцаков только кивнул. На третьем этаже с шумом открылось окно и женский голос спросил:

– У вас все в порядке? Пожарных вызвали?

– Спасибо, сами справились! – ответил Арцаков.

– А что случилось? Арцаков посмотрел на меня.

– Что ответить-то? – спросил он. – Мне в голову как-то ничего не лезет. Лучше ты отвечай.

Я повернулся к окну с женской фигурой в нем.

– Керосиновую лампу уронили. Извините за беспокойство.

Женщина отвернулась от окна. Было слышно, как она сказала:

– Вот дурни! С керосинкой бродят по ночам. Что им, электричество дорого? А ведь считается приличный околоток! Самый центр Москвы!

Окно со скрежетом затворилось.

Под утро, уже почти засыпая на ходу, я посоветовал Ламановой на время уехать к мужу в Санкт-Петербург.

– Оставьте мне ключи от вашего ателье, объявите, что на время прекращаете работу. И поезжайте. И вам безопасней будет, и мне спокойней. А мы с Петром Петровичем быстро со всем разберемся. Но Ламанова только покачала головой и заперла за всеми нами дверь. Наступало утро. Мы с Машей добрели до Столешникова как два пьяницы – с заплетающимися ногами, качаясь. Но как только я опустил голову на восхитительно мягкую пуховую подушку, в дверь начали настойчиво стучать.

– Кого это черт принес в такую рань! – заругался я. Однако, взглянув на часы, понял: то, что мне показалось мгновением, на самом деле вмещало пять часов. День был уже в разгаре. Накинув халат, я добрел до двери и открыл ее. На пороге стоял отвратительно свежий и аккуратный Захар Борисович Архипов.

– Поздновато же вы встаете, Владимир Алексеевич, – бодро сказал он. – А я к вам с новостями! Пустите?

– Пущу и чаем напою, – ответил я, стараясь пригладить волосы – зеркало в прихожей показывало, что это мне совершенно не удается.

Архипов снял галоши, скинул пальто и прошел вслед за мной в гостиную, где я усадил его точно на тот же стул, что и давеча «ангела» Арцакова.

Я думал, что придется будить жену, но оказалось, она уже проснулась и кипятит чайник на плите. Попросив ее сделать чаю и закусок, я вернулся к Захару Борисовичу.

– Итак, я готов. Архипов закинул ногу на ногу и спросил:

– Знаком ли вам некий Павел Игнатьевич Лисицын?

– Нет, – автоматически ответил я, но тут же понял, что это не так. – Впрочем… Это не тот ли господин, который известен как модельер Поль Ренард? Черт! Ну и ищейка же этот Захар Борисович! Как же он так быстро откопал Ренарда?

– Именно, – кивнул Архипов. – Именно Поль Ренард. Если помните, Владимир Алексеевич, давеча я заходил к вам и предлагал сотрудничество в деле Фигуркина и Брома. Тогда вы вполне вежливо дали мне понять, что не пойдете на это. Что если я вам расскажу о новых фактах, про которые узнал?

Мне, конечно, очень не хотелось расширять круг тех, кто уже оказался вовлечен в мою историю с Надеждой Петровной, однако я не мог не признать, что помощь такого профессионального сыщика, как Архипов, могла быть очень полезна.

– Простите, Захар Борисович, если вы так меня поняли в прошлый раз, – сказал я. – Все же дела приняли такой оборот, что я совершенно готов сотрудничать. И, думаю, не только вы мне расскажете что-то, чего я не знаю, но и я вам также расскажу интересные новости. Но только попрошу сохранить их в тайне. Я бы не хотел вмешательства полиции. Впрочем, сейчас вы в отпуске и проводите личное расследование… – Да.

– Вы можете мне пообещать, что по возвращении из отпуска не дадите хода официальному делу?

Архипов подумал немного и отрицательно покачал головой.

– Боюсь, что нет. Если дело касается закона.

– Но дело также касается дамы! – воскликнул я. – И моего обещания ей, что ни ее честь, ни ее интересы не будут преданы общественному мнению.

– Кхммм, – кашлянул Архипов. – Странно слышать такое от журналиста. Вошла Маша, поставила на стол чашки с чаем, закуски и, стараясь не зевать, вышла.

Если в прошлый раз Архипов был страшно напряжен известием о своем отстранении от дел и от расстройства все время крошил печенье, то теперь он бодро взялся за чашку. Мне нравилось, что Архипов наконец начал возвращаться к своей привычной форме – деловой, уверенной.

– Хорошо, – сказал я. – Раз вы уже сыграли свою увертюру, то вступайте с первым актом. А я появлюсь во втором и выложу вам свою историю.

– До того как меня… – Архипов смущенно кашлянул в кулак, – отправили в отпуск, я все же успел подробно изучить дело о так называемом самоубийстве студента Юрия Фигуркина. Следствие было очень небрежно. Опрос жителей дома почти не проводился. Впрочем, понятно почему – в этом районе, как вы знаете, живут и работают в основном проститутки. Да и сам следователь решил твердо придерживаться своей версии о самоубийстве. Я полагаю, из простой лени. Что тут было возразить!

– Поэтому, – продолжил Захар Борисович, – я решил съездить на Палашевку сам, благо свободного времени у меня теперь достаточно. Я провел в этом доме почти целый день и опросил всех, кого только мог.

Он замолчал.

– Не томите! – взмолился я. – Получился какой-нибудь результат? Архипов кивнул.

– Да. Я описывал жильцам внешность Аркадия Брома. И выяснил, что его видели двое человек. Он действительно приходил в тот день к Юрию Фигуркину.

– Но это мы и так уже знаем, – нетерпеливо сказал я.

– Нет, – сухо ответил Архипов, – вы этого совершенно не знаете. Вы предположили, что Бром пришел и убил юношу. Потому что при теле сутенера нашли кистень.

– Которым убили и Ковалевского, – напомнил я. – Брому-старшему были нужны деньги, и он пытался их заполучить, шантажируя Ковалевского.

– И опять-таки это только предположения, – сказал Архипов. – Дело об убийстве Ковалевского я вел лично. И вел со всем тщанием. Так вот. Аркадия Брома там никто не видел. Впрочем, сразу оговорюсь, если он шел от стороны дворов и поднялся по черной лестнице, то мог остаться незамеченным.

– Вот видите!

– Как и любой другой. Но вернемся к смерти Юрия. Так вот, Бром действительно там был. Но он там был не один. С ним было еще двое человек. – Вот как!

– Да. Напротив есть еще один дом в том же дворе, где на первом этаже живет сапожник с семьей. Его жена – калека и большую часть времени проводит, сидя у окна – вяжет чулки на продажу. Так вот она описала тех двух человек, что пришли с Бромом. Мужчины средних лет. Один из них выглядел довольно примечательно – у него была очень маленькая голова…

– Змеюка! – воскликнул я. Архипов подался ко мне.

– Вы и его знаете? – спросил он быстро. – Если это тот, о ком я подумал, то да.

– Очень хорошо. Я сейчас докончу рассказ, а вы потом мне поясните, кого имеете в виду. Так вот, женщина описала события так: сначала двое неизвестных вошли в дом, а Бром остался при дверях. Через некоторое время они вышли – взволнованные. Между ними и Бромом состоялся разговор, который жена сапожника не слышала, конечно, но утверждала, что они спорили. Далее этот самый, с маленькой головой, и его товарищ ушли, а потом Бром зашел внутрь. Но вот когда он ушел, женщина не знает – ее отвлекли дети.

– Это может изменить дело, – пробормотал я. – Но пока не понимаю, в какую сторону.

– Я рассказал вам еще не все. В деле о самоубийстве студента Фигуркина есть два врачебных отчета. Первый был сделан доктором Зиновьевым во время осмотра тела на месте происшествия. И его выводы о характере смерти вы знаете, потому что сами присутствовали на месте. – Да.

– Но есть и более подробный отчет, который Павел Семенович составил по результатам осмотра трупа в морге. И там есть интересная подробность, о которой вы не осведомлены. – Какая? – спросил я.

– Незадолго до смерти Юрий Фигуркин вступал в половой контакт с мужчинами. Вернее сказать, он был объектом полового насилия.

– Вы хотите сказать…

– Именно, – серьезно кивнул Архипов. – «Сестры» его изнасиловали. Если, конечно, он и до этого не был извращенцем, но просто тщательно скрывал этот факт от сестры. Тогда все могло состояться по взаимному согласию. – Его сестра уверена, что Юра таким не был, – сказал я. Архипов вздохнул.

– В любом случае теперь я не уверен, что именно Бром убил юношу. Это могли сделать и те двое, кто входил в дом до него. А Бром мог просто попытаться скрыть следы, инсценировав самоубийство. Только мне не ясны его мотивы. – Но какие-то мотивы были.

– Несомненно. И если это не Бром убил Юру, то становится непонятным, кто тогда убил и Ковалевского, потому что между этими убийствами есть совпадения. И тому, и другому нанесли удар одним кистенем. Но почему если в первом случае потом инсценировали самоубийство, то во втором этого не сделали? Я подумал, а потом предположил:

– Может, в случае Ковалевского не было инсценировки как раз потому, что там не было Брома? Архипов пожал плечами.

– Все это – только предположения, Владимир Алексеевич. Хорошо бы найти свидетелей или факты. А еще лучше – признания виновных.

Я отпил из своей чашки – чай уже остыл и был просто теплым.

– Ну, хорошо, Захар Борисович, – сказал я. – А как вы узнали, что один из приходивших к Юре – это Ренард?

– Вот это – чистая случайность, – ответил Захар Борисович. – Я говорил, что в Палашах эту троицу видели два человека. Одна – это убогая жена сапожника. Второй свидетель – молодой столяр, который чинил шкаф в одной из квартир. Он недавно приехал из деревни. Деревня – неподалеку от Можайска, называется Дубки. Оказалось, что он – земляк Ренарда. Правда, этот человек был еще мальчишкой, когда Ренард-Лисицын уехал в Москву из Дубков. Однако говорит, что в деревне с Ренардом был связан какой-то некрасивый случай. Поначалу он не узнал своего земляка – тот повзрослел, сильно изменился. Его взгляд просто привлек необычно выглядевший господин и его товарищ. Конечно, этот столяр не знал, что Лисицын теперь модельер, выдающий себя за француза. Но имя, фамилию и отчество он помнил вполне хорошо. А по ним мне не стоило никакого труда найти и самого Ренарда. – Да, это удачно получилось – сказал я.

– Такое бывает, – ответил Архипов. – Москва хоть и велика, однако все основные события происходят в центре. Сюда стекаются люди с ее окраин. Так что, несмотря на размеры, встретиться в Москве двум совершенно случайным людям не так уж и трудно. Что же, я все рассказал. Теперь, пользуясь вашим же образом, Владимир Алексеевич, предлагаю начать второй акт. Ваш.

– Одну минуту!

Я встал и вышел в кабинет, где вчера оставил пиджак. Вернулся с тем конвертом, который получил ночью от Ламановой. Вынув фотографию, я положил ее на стол перед Архиповым.

Его глаза моментально вспыхнули. Он наклонился над фотографией и схватил ее обеими руками.

– Это то, о чем я думаю? – спросил он.

– Да. Эта фотография сделана во время оргии. В середине – Юрий Фигуркин. Он без маски.

– Вот этот, – палец Архипова безошибочно ткнул в одну из фигур, – Ковалевский. Я узнал его по платью и подбородку. И по линии носа.

– Точно, – подтвердил я. – А человек, стоящий за Юрой, кажется, сам Ренард. Это не только мое мнение. – Ого!

– Я пока не знаю, кто тот молодой человек в маске, который сидит рядом с Юрой.

– Одну минуту! – воскликнул Архипов, вынул из кармана своего серого в тонкую полоску пиджака складную лупу, раскрыл ее и начал изучать изображение, затаив дыхание. Потом он выдохнул, откинулся на спинку и, сложив лупу, сунул ее в карман.

– Теперь все понятно, – процедил он с выражением отвращения на лице.

– Понятно, кто преступник? – спросил я.

– Понятно, почему меня отстранили от этого дела. Понятно, почему Трепов принял все так близко к сердцу. Я считал, что он наказал меня. На самом деле он попытался меня спасти, отодвинуть от истории, которая… В общем, если я не ошибаюсь, это – Алексей Краузе. Барон Краузе. Один из адъютантов великого князя Сергея Александровича.

– Вы уверены? – спросил я пораженно. – Но маска…

– Маска скрывает всего лишь часть лица, – ответил Архипов. – Мы в своей работе составляем словесный портрет подозреваемого. Это целый набор устоявшихся обозначений, а не просто художественное описание. Так вот, судя по этой фотографии, я могу почти точно определить, что этот… человек – Краузе. Кроме того, я лично видел его много раз. По долгу службы. Алексей Краузе… Знаете, как его зовут между собой у нас в полиции? – Как?

– Баронесса Алеша. Сергей Александрович… скажем так… сильно приблизил к себе этого молодого человека.

– Ага.

Я замолчал. Интересно, как великий князь отнесся бы к тому, что его фаворит развлекается на стороне? Можно ли это использовать в деле защиты Ламановой? Но как? Улучить возможность и на каком-нибудь официальном мероприятии с присутствием великого князя подсунуть ему этот снимок? Это будет довольно смелый поступок с непонятным эффектом. К тому же мне вовсе не хотелось влезать в личные дела Сергея Александровича и всей императорской семьи!

– Хорошо, – сказал я. – Теперь мы с вами это знаем. Но непонятно, что с такой информацией делать.

– Ваша история! – напомнил мне Архипов. – Рассказывайте теперь вы, Владимир Алексеевич.

Я вздохнул и начал рассказывать. Вся моя история заняла где-то полчаса. Архипов слушал сосредоточенно, делая карандашом пометки в маленькой книжке с коричневым кожаным переплетом.

– Ну что же, – подытожил он наконец. – Все сводится к тому, что Ренард играл во всех этих событиях роль намного более активную, чем вы предполагали. И сейчас он пошел ва-банк. Мне непонятно только вот что: какова его личная роль во всех этих убийствах? Совершал ли он их сам или исполнителем был его телохранитель – этот самый Змеюка. Как вы думаете?

– Модельер – убийца? – недоверчиво спросил я. – Ренард, конечно, человек вспыльчивый и злой. Но я думаю, настоящий убийца – именно его телохранитель. Судя по форме головы, он олигофрен. Возможно, что именно это и есть причина его жестокости. Помните, Ренард хвастался, что ему достаточно отдать приказ и все проблемы решаются сами собой. Что если Змеюка – вроде цепного пса, которого Ренард спускает на своих врагов?

– Может быть, – согласился Архипов. – Вы знаете, Владимир Алексеевич, что у нас, в России, практически отсутствует вид убийств, который широко распространен в Европе, да и в Американских Штатах? Я говорю про заказные убийства. Когда человек хладнокровно убивает своих соперников руками наемного убийцы. Наши убивают сами – из ревности, в пьяном состоянии, от жадности… Но сами! А вот в случае Ренарда… тут получается именно так, что модельер использует своего телохранителя как ассасина.

– В этом он, конечно, намного ближе к Европе, чем Ламанова, – сказал я.

– И все же есть во всей истории кое-что, что меня смущает, – сказал Архипов. – Некоторые детали. Я не могу вести дело, пока не узнаю всех подробностей. Ренард мне непонятен. Он нарочито литературный злодей. А ведь настоящие люди не такие одномерные. Их поступкам и манере поведения всегда есть какие-то причины. Что движет Ренардом, а, Владимир Алексеевич?

– Ну¼ думаю, жажда наживы? Стремление пролезть в высший свет? – ответил я. – Зависть?

– Предположим. Однако этого вовсе не достаточно, чтобы начать сеять вокруг себя смерть. Слишком рискованно. Ведь если твои преступления раскроют, тебе светит «высший свет» не московских и питерских салонов, а Бутырского тюремного замка или сибирской каторги. Я же говорю: большинство преступлений совершается в момент аффекта, когда рассудок затуманен и не в состоянии думать о будущем. А Ренард, похоже, планирует свои поступки. Неужели он надеется выйти сухим из воды, переиграть полицию? Да и к тому же не совсем понятна роль братьев Бром во всем этом деле. Вы не против, если я порассуждаю логически?

– Конечно, не против, – ответил я горячо.