Лариса ходила по квартире и нервно переставляла с места на место вещи, попадавшие ей под руку. Ну как же так, ведь она предупреждала, она сто раз говорила, она напоминала каждый день, каждое утро, уходя на работу. Разве не так? Так! Она ведь не может не ходить на работу и сидеть дома! Но наверное надо было сидеть и караулить самой. Тогда бы этого не случилось. Но ей в голову не могло прийти, что после стольких разговоров, стольких напоминаний… Ведь она предупреждала – смотреть в глазок, без этого дверь не открывать, никого не впускать. Ведь сто раз говорила! Неужели это так сложно! И теперь – что делать? Что?

– Мама, ну почему ты открыла дверь? Ведь я же тебе говорила: не открывай. Сначала спроси кто. И без меня вообще лучше не открывай. Мы никого не ждем. И что ты всегда отвечала? «Я не открою». Почему ты открыла?

– Я не знаю, – лепетала старуха, придавленная тяжестью своей вины. – Я сама не понимаю. Я спала. Они позвонили. Так рано. Я пока встала, надела халат… а они все звонят и звонят. Я и перепугалась. И открыла по глупости. Прости ты меня, дуру старую.

– Да причем тут «прости», мама! Прости, не прости, а они его забрали! И что теперь? А если б ты не открыла, они бы ушли, понимаешь? Звонят – пусть бы хоть обзвонились. Дверь-то ломать бы не стали. Не открывают – значит, нет никого, и все, ушли. А ты…

– Ну что мне сделать, Ларисочка? Хочешь, я поеду туда, скажу «не забирайте его. А то я умру прямо здесь у вас». Хочешь, я поеду, стану перед ними на колени?

– Ой, мам, ну зачем ты это говоришь? Куда ты поедешь? Ты и по квартире-то еле ходишь. На колени она перед ними станет! Да они тебя в психушку отправят! И вообще не пустят. Туда родителей не пускают.

– Что же делать? – старуха сидела бледная, с тревожными глазами. Она не знала как искупить свою вину. Она, которая вынянчила своего любимого единственного внука, своего Сашеньку… Сколько он болел в детстве… да и сейчас такой слабенький, чуть что – сразу заболевает. А умница какой! Лучшая контрольная по математике! И сочинения он пишет самые лучшие! Учительница даже себе оставила его сочинение, на память! А по английскому! К ним в школу иностранцы приезжали, из Англии, – так Саша с ними свободно разговаривал, даже на прогулке их сопровождал! И в институт готовился поступать. Сам, без репетиторов, откуда у нас деньги… и поступил бы, обязательно, такой талантливый мальчик. А в школу он пошел не в шесть с половиной, как многие, а в семь с половиной, именно потому, что болел много… И вот теперь ему уже исполнилось восемнадцать. А они пришли, обманом, рано утром. Разбудили. «Откройте, мы к Саше…» и фамилию назвали. Она спросонья вообще ничего не поняла, решила, что Сашенькины друзья пришли. Ей бы на часы посмотреть, она бы поняла, что в семь утра гости не приходят. А она не посмотрела на часы. А наоборот впустила их – сейчас, сейчас, ребятки. Выросли как, я и не узнаю никого. А Сашок-то еще спит, соня такой, ленивец. Вы-то вон какие молодцы, уже на ногах!» Еще чаю им предлагала, ой, дура! А они: «Бабуля, чай в другой раз. Давай-ка ты нам Сашка своего разбуди!» И ведь пошла будить, ой, пошла, своего Сашеньку… А он спит, руку под щеку подложил, как в детстве. И спит, такой маленький, макушка растрепанная… Так жалко будить его было. И почему она этих послушалась? Почему она стала его за плечо теребить, так легонько, чтоб не испугался, не вскочил…

– Вставай, Сашок, вставай, там ребята к тебе пришли.

– Какие ребята, ба? – сонно спросил он.

– Да не знаю я их, какие-то твои, наверно.

Он вышел к ним в трусах.

– Вы кто?

– Так, Рябцов, давай, десять минут на сборы. Поедешь с нами.

– Куда?

– Родину защищать.

– Но я…

– Давай, давай, Рябцов, не разговаривай. Мы тебе три повестки посылали. Ты что же, уклониться решил от воинского долга?

Тут уж она что-то сообразила, сердце так и рухнуло.

– Да что же вы? Да значит вы не со школы? Да куда ж вы… да ему же надо в институт поступать! А что ж я матери-то скажу!

– Скажешь – пошел ее сынок в армии служить. А вернется через год-полтора – и в институт как раз поступит.

Лариса пришла с ночного дежурства, поставила на стол в кухне пакеты с едой. Мать сидела на стуле, сгорбившись, горестно сцепив руки на коленях.

– Я по дороге решила – куплю, чтобы еда была какая-то. И на завтра перейдет. Все равно мимо шла. Мам, ты, что это какая-то не такая? Заболела? Сашка дрыхнет?

Почуяв неладное, Лариса зашла в комнату сына. Увидела откинутое одеяло, книгу, распахнутую надвое корешком кверху (сколько раз говорила – так книги не кладут, машинально мелькнуло в голове), наушники на столе, рюкзак на полу…

– Мама, где Саша?

Старуха трясущимися губами еле выговорила:

– Они приходили. Я открыла дверь.

– Кто приходил? Мама, я не понимаю. Ответь по-человечески – кто приходил?

– Они…

– Кто – «они»? – и вдруг молниеносная догадка пронзила мозг «не может быть! Нет, только не это!»

Сколько раз ей рассказывали, что вот так это и происходит – они приходят рано утром, чтобы застать врасплох, и уводят парней силой, потому что у них недобор, им надо выполнить план по призыву. У знакомой почтальонши Люси так забрали сына-студента. Причем пришли в выходной, муж спросонья не разобрался – кто, зачем. Буркнул – «сейчас позову. Коль, выйди, тебя спрашивают. Совсем стыд потеряли, покою нет в выходной день» – и отправился досыпать. Правда, им беспокоиться было вроде не о чем – сын студент-очник, второкурсник, на бюджетном отделении. А все равно пришли и увели. Люся потом бегала со всеми бумажками, доказывала, что его неправильно забрали. Но пока бегала, его уже куда-то отправили в часть, а куда – не говорили. Сказали – не волнуйтесь, не в горячую точку. Ей удалось все же найти какого-то знакомого военного, кажется, генерала, который помог ей добиться ответа, где ее сын, а главное – обратиться, куда следует, с жалобой на нарушение – ведь у сына была отсрочка. Ей там сначала сказали – да ладно, мамаша, пусть сынок послужит, чего там, не развалится. Но Люся была настойчива – его забрали незаконно, и я буду жаловаться куда угодно, до самого верха дойду! Отбила она своего Колю! Выпустили! Хорошо, генерал помог. А если нет генерала знакомого? Вот у Ларисиной сослуживицы, Светы, тоже поймали и увели. Главное, сначала позвонили в дверь – она им отвечает: нет его, не живет он здесь, уехал к девушке своей, а куда я не знаю. Они уже уходить собрались. Стоят на площадке и разговаривают – где нам его отлавливать? Или черт с ним? А тут соседка – кого ищете, молодые люди? Да такого-то. – А он во дворе с ребятами, я его только что видела. В синей футболке, высокий такой. – Спасибо, мамаша. – Да не за что.

Она потом из любопытства к Свете сунулась – мол, что за люди твоего Женьку разыскивали? – А ты откуда знаешь? – удивилась Света. – А я им сказала, что он во дворе с ребятами стоит.

– Что?! Кто тебя просил?! Что ты лезешь не в свое дело?

Света соседку чуть не убила, а Женьку так и не смогла вызволить. Она аж поседела вся. Парню-то еще не было восемнадцати, все равно забрали. И к тому же нахамили, и припугнули, мол, будешь выступать, мы его в такое место зашлем, что мало не покажется.

И Таня Смирнова, тоже с работы, рассказывала, как ее Олега прямо на улице ночью поймали, когда он домой шел. И у Веры из дома напротив такая же история была, ее сын на машине ехал, его останавливает гаишник, мол, ваши права и так далее. А потом говорит – вы призывного возраста, почему не в армии. Короче, через два дня приезжает по его адресу военкоматчик и загребает парня. Гаишник навел.

И столько таких историй Лариса наслушалась, что совсем покой потеряла. Вдруг за Сашей так же придут? Саша с детства слабый, болезненный, ему в армию нельзя. Она и в поликлинику его водила, и в школе была диспансеризация – но все врачи написали свои заключения, что Саша здоров и годен к строевой службе.

И тогда Лариса строго-настрого запретила всем – а кому всем? – матери и Саше – открывать двери незнакомым людям и отвечать на непонятные телефонные звонки. Видишь – номер неизвестный, не определился, – все, трубку не берем.

И хотя она в глубине души не хотела верить, что это может произойти с ее сыном, но еще глубже сидела бессонная, парализующая тревога, и Лариса каждый день повторяла, напоминала, а потом еще звонила с работы – никому не открывайте. Саши нет дома!

Не то, чтобы она была против службы в армии. Как раз нет, она считала, что именно армия может сформировать мужские качества в парне – ответственность, решительность, храбрость. Когда Лариса была молодая, почти все ее одноклассники отслужили по два – три года. Но тогда не было такой дедовщины, не было такого издевательства, солдаты не простужались, не умирали от пневмонии пачками. Нормально кормили, никто не голодал, по крайней мере, никто не жаловался на армейский паек. А сейчас-то что творится! Парней избивают, насилуют, пытают. То и дело читаешь сообщения о всяких нарушениях в армии. В последнее время, как нарочно, что ни новости, то репортаж из разных воинских частей. То «деды» довели новобранца до самоубийства, то новичков продержали четыре часа на сорокоградусном морозе без теплой одежды, в результате чего они все свалились с двусторонней пневмонией. То солдат кормили тухлыми отходами, и началось массовое отравление. В другой части им вместо тушенки давали собачий корм, но здесь хоть никто не отравился. На учениях несколько солдат погибли, подорвавшись на настоящих минах, непонятно как оказавшихся на месте учения. Офицеры командного состава издевались над младшими чинам и снимали это на видео. Двух рядовых «деды» забили до смерти, а третьего сделали инвалидом, прикованным к постели. Десять человек были расстреляны двумя караульными, находящимися в состоянии наркотического опьянения. И правды добиться невозможно. Дела сводят на нет, виновных не наказывают. Недавно писали о судебном процессе над молодым солдатом, убившим пьяного в стельку офицера, который, угрожая ему ножом, требовал от солдата унизительных действий. Парня осудили за превышение необходимой обороны.

Все эти репортажи накладывались на рассказы знакомых о том, что сейчас из-за сильного недобора в армию берут всех – и наркоманов, и уголовников, которые устанавливают там свои порядки, как на зоне. И тот, кто отказывается подчиняться этим порядкам, сталкивается с очень серьезными проблемами.

Особенно достается москвичам и тем, кто не может дать сдачи. А Сашка и москвич, и сроду не дрался, у него и мышц нет, он такой рыхловатый. Он все книжки читает, да за компьютером сидит, глаза портит. Сколько раз ему говорила – сходи к врачу, сдай все анализы, может, у тебя почки барахлят – вон какие круги под глазами. А он ни в какую! Видите ли, он не может при всех сдавать банку с мочой. А другие, что, иначе устроены? «Давай я отнесу, если ты не хочешь. Надо же провериться!» «Мама, отстань, я уже проверялся. Все нормально».

И вот, пожалуйста, дождались! Загребли, как щенка. Им же количество надо набрать, никто не смотрит – здоров человек или нет. Нет, нет, нет, ему нельзя в армию! Он там погибнет! Это не для него!

Лариса набрала номер подруги.

– Валь! Привет! Слушай, твой Лешка дома? Вот! А у меня сегодня Сашку загребли! Как? Вот так! Пришли ни свет, ни заря, мама им открыла, а они ему – две минуты на сборы! И увели. Представляешь? А я на дежурстве была. Вот сейчас явилась – и на тебе, новость. Да я тоже не понимаю. Я ей говорю – зачем ты открыла? Ведь я каждый день, ты не поверишь, по сто раз твердила, напоминала – не открывать дверь! И вчера перед дежурством тоже! Как можно было забыть? Ну, понятно, возраст. И что теперь? Прямо не знаю, что делать. Поеду сейчас. Говорят, туда родителей не пускают. Попробую. И не говори – прямо зла не хватает! Своих-то, небось, пристроили, все по заграницам учатся. А тут – с утра, прямо с постели выдергивают! Что сказать? Да он не скажет, не сообразит. Ну, если пробьюсь, конечно, скажу. И на компьютере, и считает хорошо. И во всяких этих примочках разбирается. Спасибо, Валь. Скажу обязательно. Да ничего не говорит, сидит вон, переживает. Спросонья не сообразила! Главное, я же предупреждала! Ладно, Валь, сейчас чаю попью и поеду. Все, пока.

Старуха сидела с поникшей головой, в халате, косо застегнутом «не на ту пуговицу», из-под которого виднелась ситцевая ночная рубашка. Каждое слово, сказанное в ее адрес, заставляло ее вздрагивать, словно от удара плеткой, но ее вина не становилась меньше. Бабка готова была к любому наказанию, лишь бы оно помогло вызволить Сашеньку, ой дура старая, что же я натворила!

– Ладно, мам, все, успокойся, сделанного не воротишь. Давай чаю попьем, и я съезжу, узнаю хоть, что там.

* * *

Лариса уже четыре с лишним часа ждала на скамейке недалеко от входа в военкомат, когда можно будет войти. Приехав, она попыталась было проникнуть внутрь, но там все серьезно – турникет, дежурный в пропускной будке: «Вы по записи? К кому? На какой час?» Узнав, что она пришла по поводу сына, он спросил: «Как фамилия?» Посмотрел в журнале: «Вам посылали повестки! Не знаю, почему не получали. Может, вы их в помойку выкидывали!» «Такие повестки вручают лично, под расписку» – сказала Лариса. «Так, гражданка,» – посуровел охранник, – «не надо нас учить. Идите и ждите. Пропустить вас не могу». Лариса решила не спорить, а то еще Сашке навредит. В школе так однажды с химичкой выясняла отношения, и у Сашки тройка в аттестате…

Она пошла, купила себе в киоске булку с маком и сок. Позвонила матери.

– Ты как там? Живая? Да я вот жду, представляешь? Ела. Ты поешь сама. Не знаю, меня не пустили. Но я дождусь, его ж не сейчас прямо отправят куда-то. Комиссию пройдет, и отпустят его. Скажут, когда являться. Ну, ладно, мам, все. Поешь.

Лариса сама удивилась, как спокойно она сказала эти слова: «скажут, когда являться». Но внутри у нее все задрожало, когда она представила себе, что ее Сашка, мальчик, скоро убудет неизвестно куда, вдруг ему там плохо станет, а ему не поверят, а вдруг он что-то неправильно сделает, не так постель заправит, не так ответит, и его будут шпынять, заставлять, наказывать, смеяться над ним, что он такой неспортивный, такой нерасторопный…

Лариса уже готова была бежать к начальнику военкомата, просить, умолять. Даже требовать… Она готова была сама в армию пойти – кем угодно, уборщицей, кастеляншей, дворником, чтоб рядом с ним быть, если вдруг что….

Вдруг дверь военкомата открылась, и оттуда вышла группа парней. Очевидно, первая порция уже прошла комиссию и освободилась. Лариса подошла к ним.

– Ну что там? Как?

– Нормально. Смотрят, обследуют. Прямо, как это, ну… Диспансеризация настоящая. Куча врачей, по всему там…короче, по всем делам… ну зрение там… Гланды смотрят. Дыши, не дыши. Молотком по коленям стучат. Спрашивают про наркоту. Один пацан говорит: «я гей», говорит, а они – «ничего, иди, послужи, может мужчиной станешь».

– А он правда…?

– Не, не похож, это он так, для прикола.

– А их что, не берут в армию?

– Считается, что не берут. И наркоманов тоже. Но это все гон. Сейчас всех берут. Ладно, – отвлекся он от Ларисы, – пацаны, пошли пиво пить. Толяна ждать не будем, он потом подойдет.

Парни, громко обмениваясь впечатлениями и гогоча во всю глотку, удалились.

– Да-а, эти парни не пропадут. Их не пошпыняешь. Они сами кого хочешь… Сашка другой. Он так не сможет. Когда же он выйдет?

Из дверей высыпалась еще одна группа.

– Ребята, как там вообще? – обратилась с ним Лариса.

– Ну… как сказать… серьезно. Ну, то есть… Разные врачи. Руки, ноги. Рост, вес. Спрашивают, чем болел, есть ли аллергия. Там долго все это, три кабинета, пока их всех обойдешь… Вообще они не зверствуют, даже шутят.

– А там по алфавиту вызывают?

– Как – по алфавиту? – не сразу понял парень. – А, нет, там живая очередь. Если займешь сразу несколько очередей, то быстрее получится.

«Сашка не займет. Скорее, он пропустит свою очередь. Забудет, за кем занимал, и опять пойдет в конец. Или его оттеснят, скажут – ты за нами, а он поверит и будет всех пропускать».

Лариса почувствовала, как ее глаза переполняются слезами. «Мальчик мой, родненький, один там… Все группами. С друзьями. А он один…», – прерывисто всхлипывала она, прячась в носовой платок. – «Сыночек мой! Что же делать?»

Лариса весьма смутно представляла себе свой разговор с кем – то главным, от которого все зависит. Вот ее впустили, она выяснила к кому идти. Вот она зашла в кабинет и… Дальше как? «Не забирайте моего Сашу!». Или… Что «или»? Права качать, мол, пришли в семь утра, без всякой повестки… Буду жаловаться! А кому жаловаться-то? Знакомых генералов нет, заступиться некому. И на Сашке еще отыграются за эту жалобу – зашлют его в тьму-таракань. И уж если честно, то одну-то повестку Лариса действительно выкинула – порвала на мелкие кусочки и выкинула в урну на дальней остановке, чтоб не рядом с домом. Трех не было, пусть не врут. А одну – да, порвала и выкинула. И никто об этом не знает. И не узнает.

И все равно не помогло. Добрались до Сашки. Вдруг Ларисе вспомнился совет подруги Вали. «А ведь и правда, им умные ребята нужны, которые умеют хорошо на компьютере работать и во всяких средствах связи разбираются. И они их оставляют где-нибудь в штабе и, по крайней мере, не заставляют их маршировать и бегать до изнеможения. Вот о чем я попрошу их! Не отправляйте моего сыночка далеко. Лучше пусть он у вас на компьютере работает. Больше пользы вам принесет».

Из дверей выходили все новые группы призывников. Постояв на ступеньках, они, галдя, расходились, кто куда.

«Где же Сашка-то?» – начала беспокоиться Лариса. – «Куда он делся? Неужели и впрямь последний во всех очередях?

– Много вас там еще? – спросила она у ребят из очередной группы.

– Да нет, совсем мало. Там еще человек пять, по-моему, осталось. А в основном уже все прошли.

– Понятно, – вздохнула Лариса и приготовилась ждать дальше. Минуг через двадцать вышли трое парней, за ними еще двое. «Где же мой-то? Куда они его дели? Пойду, узнаю, может уже пустят меня. А то разойдутся, закроются, и все тогда…»

В это время снова открылась дверь, и Лариса, наконец, увидела своего сына. «Слава Богу»!

Она подбежала к нему:

– Саш, почему так долго? Я уже извелась вся.

– Мама? – обрадованно удивился Саша. – Как ты здесь оказалась? Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду! Ясное дело, кого же еще! Дома бабушка с ума сходит. Думает, что ты уже в казарме. Сашуля, сядь на скамейку и жди меня. Я пойду, поговорю с ними.

Может, удастся упросить их оставить тебя при штабе каком-нибудь, ты ведь компьютер знаешь…

– Мам, погоди… я точно не понял, но похоже, что меня не приняли…

– Что? Что значит – не приняли?

– Я так понял, что меня не берут в армию.

– Почему?!

– Что-то не так. В смысле здоровья.

– Саша, Сашенька, – лихорадочно проговорила Лариса. – Сиди тут, никуда не уходи. Я сейчас все узнаю.

* * *

Через полчаса Лариса с ликующими глазами стремительно пронеслась мимо охранника к выходу, прижимая к уху мобильный телефон.

– Алло, мам! Это я! Ну, что делать, вот только сейчас. Да рядом он, рядом! Слушай мама! У Сашки порок сердца, и его не взяли! Алло! Слышишь меня? Я говорю, у него порок сердца! Да! Что – ужасно? Мама, что «ужасно»?! Его в армию не взяли, ты понимаешь? А ты говоришь – ужасно! Нет, вообще не возьмут! С пороком сердца в армию не берут!

В метро Лариса и Саша сели на освободившиеся места напротив друг друга. Лариса рассматривала сына. Да, бледный, одутловатый. Круги под глазами. Теперь понятно – порок сердца. А эти-то, врачи в поликлинике – тоже мне, врачи! «Годен к службе, здоров»! У человека порок сердца, а они пишут – здоров!

Дома бабка встретила их уже с открытой дверью. Дрожащими руками она обняла внука, «миленький мой, маленький мой, Сашок мой…».

– Ну, что ты ба, все нормально, ба…

– Да, да, все, не буду, – старуха вытерла глаза платком. – Ну, расскажите же скорей, я тут с ума схожу от волнения.

– Представляешь, врачи в медкомиссии военкомата сами его забраковали! Это вообще редкий случай! Я и не просила ни о чем, только зашла, а врач мне говорит: – Вы мать Рябцова? У вашего сына серьезный порок сердца… Как же он сказал? И не выговоришь. Сейчас, подожди, тут мне выписку дали – вот, «стеноз митрального клапана первой степени». И говорит, вам надо его тщательно обследовать, потому что, возможно, в дальнейшем ему понадобится операция. И еще он удивился, неужели вам никогда не говорили об этом? А я ему отвечаю, ни в роддоме, ни в поликлинике – нигде. Я впервые от вас это слышу! Я врачам всю жизнь твердила, что Саша больной, слабый, всегда очень тяжело все болезни переносит. А мне говорили – мамаша, хватит опекать сыночка, он здоровый, взрослый парень. Его у меня всю жизнь от физкультуры освобождали – болел постоянно, бегать не мог, задыхался. А они мне – пусть закаляется! Когда в одиннадцатом классе диспансеризацию проходили для армии, я и врачам, и классной руководительнице говорила – больной он, проверьте его как следует. А они написали – здоров. Мне учительница сказала – в армии послужит, про все свои хвори забудет, перестанет цепляться за вашу юбку. Вот, я этому врачу все так и рассказала. А он говорит – да, я вижу, в его истории никаких отметок по части кардиологии. Вы в какой поликлинике наблюдались? Мы, говорит, свяжемся с ними. А я стою и прямо уйти не могу, все боюсь поверить счастью, что Сашку в армию не возьмут. А вы не ошиблись, спрашиваю. У него, правда, порок сердца? Он так удивился, да, конечно, говорит, я все написал тут. Спасибо вам большое, говорю. А он мне – нашли, за что благодарить, говорит. Обратитесь к хорошему кардиологу и лечите своего сына. И вот я вышла оттуда, Сашка меня на крыльце – на ступеньках, ждет, прохаживается. Я говорю, сыночек, поехали домой. Никакой армии. У тебя сердце больное! А он такой голодный был. С утра ведь не ел ничего, мы ему тоже булку с маком купили, – я-то уже съела – и соку он выпил. Ну вот. Устал, конечно. Но зато такое дело! Все, Сашка, теперь в институт будешь поступать спокойно. Ты есть-то сейчас будешь? Или поспишь? Ну, иди, поспи часок, а потом пообедаешь.

Лариса села на диван, вытянула ноги.

Ой, как же я-то устала, кто бы знал! После ночного дежурства, шесть часов на этой скамейке! Чего я только не передумала! Я уже хотела им себя предложить в рядовые вместо Сашки. Или с ним вместе пойти. Но о такой удаче даже мечтать не могла! Вот, что хочешь, – Бог помог, не иначе.

– Ларис, ты что такое говоришь-то, ты только послушай! У мальчика порок сердца обнаружили, а она радуется – Бог помог!

– Я радуюсь, мама, что его от армии освободили. Причем сам военкомат, без всяких моих просьб.

– Так освободили-то не просто так, а по болезни! Сашеньку надо лечить, надо врачей хороших искать. У него сердце больное! – и бабка залилась слезами.

– Мам, ну что ты причитаешь? Сердце мы будем лечить, обязательно. А в армию он не пойдет!

– Но ведь сердце-то не шутка! А он совсем молодой еще!

– Мам, слушай, ты что, правда не понимаешь?

– Да все я понимаю! Это ты не можешь понять…

– Ладно, хорошо. Пусть я не понимаю. Но если бы не это, его бы взяли в армию. А так – твой внук с тобой и никуда не уедет. Ты довольна?

– Я довольна!

– Ну, вот и хорошо! И это главное!

Лариса набрала номер подруги Вали.

– Ва-аль, привет. Это я, Лариса. Да, только пришли. Ты можешь себе представить – его не взяли! У него порок сердца оказался. Врожденный. Какой-то там клапан. Мы, говорят, с таким пороком не берем в армию даже по контракту. И дали ему освобождение. Этот врач, кардиолог, спросил, неужели я не знала, что у сына порок сердца. А я говорю – да откуда же мне знать. Я сама не врач. Мне никто ни разу об этом не говорил – ни в роддоме, ни в детской поликлинике, ни в нашей. Здоров – и все тут. А он посмотрел историю болезни Сашкину – да, говорит, ничего нет про это. И сказал еще, что свяжется с врачами из нашей районной. Вот такие дела, Валечка! Прямо Бог помог. Да, сердце будем лечить. Там все серьезно. Но ничего. Зато с армией все решилось. Ну ладно. Пойду кормить своего больного, а то он целый день там проторчал. Да и нам с матерью кусок в горло не шел. Все, пока. Пойду ужин готовить!

Лариса, напевая себе под нос, отправилась на кухню.

* * *

Подруга Валя, держа в руке трубку, в которой зачастили короткие гудки, покачала головой:

– Да… порок сердца… ничего себе… Лариска совсем сдурела, радуется, что у сына порок сердца. А у Лешки моего все в порядке? Ой, да что я говорю-то? – тьфу, тьфу, тьфу. Сашка-то всегда был болезненный, с детства. Она услышала шаги в коридоре.

– Леша! Ты куда собрался?

– Мам, мы с ребятами в зал. А потом немного погуляем. Приду не поздно.

Валя посмотрела на подтянутую фигуру сына. Широкие плечи, крепкие руки.

И сердце ее тревожно сжалось. «Да, такого ведь загребут – не отпустят. И ушлют черте – куда».

– Леша, послушай меня внимательно. Когда ты один дома, никому не открывай дверь. Особенно рано утром. И в любое время дня! Ты понял? Никого не впускай, когда меня нет! Леш, ты понял?

– Понял, понял, мам, не парься. Никого не пущу. Все, пока. Не волнуйся! Я пошел.

Хлопнула дверь. Слышно было, как Леша легко сбегает вниз по лестнице.

Валя привычно включила телевизор, но тут же пожалела об этом. Очередное ЧП в армии. Двое лейтенантов до полусмерти избили рядового, который пригрозил им рассказать о тех безобразиях, которые они устраивают в отношении новобранцев.

– Да что же это делается в нашей армии! Ни порядка, ни дисциплины! Вот так заберут моего Лешку… И будут издеваться! А ведь он врежет! Терпеть не будет! И наживет себе врагов. А они нападут пятеро на одного – искалечат, и ничего им за это не сделают. Даже виновных не найдут, скажут, что он сам задираться начал.

Валентина заметалась в панике. Вот придет повестка, и что тогда? Со дня на день может прийти. А если вот так нагрянут, как к Сашке? И все, и пропал. Не отвертишься. Куда деться? Она так отчетливо себе представила, как сына забирают в армию, и как целый год она не будет знать, что с ним. А вдруг там… мало ли что… И вдруг ей звонят, и сообщают… Валя похолодела, представив себе эту картину. Да, действительно, повезло Лариске! Бог ей помог! А мне? Валя подошла к комоду, на котором стояла заветная иконка, и взмолилась:

– Господи! помоги мне тоже! Сделай для Лешки хоть что-нибудь – аллергию, экзему. Или хромоту временную, и мы будем ее лечить. Хочешь – пусть будет тоже порок сердца, Господи! Спаси моего сына!