Дмитрий Васильевич стоял на палубе, опираясь на перила, и смотрел на воду. Не то что бы его завораживало зрелище бесконечного водного пространства, разрезаемого теплоходом, и не то чтобы он предавался философским размышлениям, которые часто охватывают людей, оказавшихся в ситуации, когда есть время просто смотреть на бесконечное водное пространство, остающееся позади, и понимать, что впереди еще столько же бесконечного водного пространства. А если дело происходит вечером, и человек к тому же поднимет голову и увидит вдруг небо, полное звезд, то его охватит такое волнение от внезапного понимания своей крохотности в этом огромном бесконечном, не только водном, но и воздушном пространстве, что если его не позовут спать или пить или играть в карты, он совсем близко подойдет к тому, чтобы задуматься о своем предназначении, а то и о смысле своего существования и даже о том, какой след он оставит в этом бесконечном пространстве. Но ничего этого не было. Дмитрий Васильевич просто стоял и смотрел на воду, потому что это было единственное занятие, которое он мог для себя найти на этом теплоходе вечером, и которое не делало бы его смешным во время вечерних развлекательных мероприятий, предусмотренных программой круиза. Он путешествовал один и не умел вливаться в общее веселье, которое не казалось ему веселым – танцы, шарады, игры, которым с полной отдачей предавалось большинство пассажиров. То и дело раздавался голос развлекателя, усиленный микрофоном, потом голоса участников конкурса из числа пассажиров-добровольцев, затем смех и аплодисменты. Дмитрий Васильевич не завидовал их веселью, потому что не представлял себя участником подобного мероприятия. Ему, правда, иногда приходило в голову, что, возможно, было бы занятно поприсутствовать там в качестве зрителя – не участника, а именно зрителя – просто, чтобы понять, что именно там происходит. Но, очевидно, это было все-таки не настолько интересно и не настолько занятно, чтобы он взял да и пошел, и увидел, и понял.

В этот круиз Дмитрия Васильевича отправила сестра. У него не было своей семьи, потому что… ну, не сложилось. Его время от времени знакомили с женщинами, да женщины и сами напрашивались на знакомство. Но ни разу у Дмитрия Васильевича не возникло желания сделать ответный шаг навстречу. Его с детства – он рос с сестрой – раздражали присущие девчонкам шумливость, суетливость, крикливость, говорливость, смешливость, плаксивость, сварливость, а также упрямство, любопытство и обидчивость. Когда он вырос, его приводил в состояние дурноты любой женский запах – будь то дезодорант, духи, пудра, помада, крем для лица – его просто начинало тошнить, когда он чувствовал сладковатый шлейф косметического средства. Ему неприятно было смотреть на кожу, покрытую тональным кремом, под слоями которого были замаскированы непременные дефекты – а иначе зачем нужен этот крем? Нет, он не был женоненавистником, он признавал женщин как разновидность человека, но, очевидно, в нем изначально не был заложен механизм «тяги», позволяющий мужчинам все это терпеть или просто не замечать. Поэтому он не только не испытывал никаких неудобств от отсутствия женщин в своей жизни, но и никоим образом не восполнял их отсутствие какими-то тайными, лишь ему известными способами, не имел никаких других пристрастий – он не был ни гомосексуалистом, ни педофилом, ни некрофилом, ни геронтофилом, ни зоофилом – он и слов-то таких не знал. Он также не был религиозным фанатиком, умертвившим плоть. Он был просто средним механиком, который мог собрать разобранный радиоприемник, разъединить или соединить провода, починить чайник или может даже мотор.

Каждое воскресенье он приезжал к сестре на обед, съедал суп, второе с гарниром, на вопрос «еще хочешь?» отвечал «спасибо, достаточно». Выпивал кружку компота из сухофруктов, тщательно подбирая со дна лохмотья разваренного урюка или яблока. Соглашался на стакан чая – чай будешь? – да, пожалуй, выпью. И потом собирался домой. Муж сестры провожал его, пока она мыла посуду. В прихожей он доставал из пакета шоколадновафельный торт и, выразительно указывая на него пальцем, молча вставлял его в руки шурина. Тот, крякнув, то ли пытаясь вернуть торт родственнику, то ли, наоборот, не желая выпускать его из рук, кивал головой в сторону кухни – мол, еще чаю, раз такое дело? Но Дмитрий Васильевич, уже надевший с помощью рожка ботинки, делал отрицательный жест.

На предложение сестры поехать в трехдневный круиз по реке он согласился, не найдя причины отказаться. Хотя не чувствовал усталости от рутины, потому что не воспринимал ежедневную работу как рутину. Но – почему бы не съездить, тем более всего три дня. Хотя, что там делать, в этом круизе? «Ну, познакомишься с кем-нибудь, повеселишься, разнообразие какое-то в жизни». Дмитрий Васильевич пожал плечами, но не стал спорить. Три дня не срок, чего там зря говорить.

* * *

Первый день круиза выдался дождливый и ветреный. Но Дмитрий Васильевич был в брезентовой куртке с капюшоном, которую уже лет тридцать брал с собой в поездки, например в командировки, хотя это бывало довольно редко. Сестра уговаривала его не брать «это старье» с собой. «Ты же не в палатке там будешь спать. Там теплоход, публика, оденься прилично». И что бы он сейчас делал под дождем в пальто?

Народу на палубах было мало. Все сидели, наверно, по каютам, или, скорее всего, в кают-компании, часть которой выглядела как актовый зал со стульями, сценой, стоящими по краям сцены микрофонами, роялем, а другая часть, поменьше, была уставлена столиками, наподобие кафе. Деваться на теплоходе в плохую погоду – куда? Некуда, кроме кают-компании. Во время дождя особенно долго на палубе не простоишь. Вообще-то красота природы никуда не девается, и у пасмурного тяжелого дня, хмурого неба, серой беспросветной воды с уколами дождевых струй тоже есть красота. Но она не для веселья. А уж если во время отдыха не повезло с погодой, то лучше веселиться в теплой кают-компании, а не предаваться философскому пессимизму, на который наводит красота пасмурной погоды.

Правда, все это не относилось к Дмитрию Васильевичу. Он не любовался красотой пасмурной погоды, потому что он уже сто раз видел все это, и сто первый раз ничего не прибавлял к его представлению о дожде, тучах и северном ветре. Просто в его каюте сейчас спал здоровым послеобеденным сном сосед, а идти в кают-компанию не хотелось.

Когда Дмитрий Васильевич почувствовал, что устал стоять, он все же спустился с палубы вниз, в тепло, но не пошел к себе, а решил выпить чаю. Чай со сдобой был очень кстати, Дмитрий Васильевич согрелся и захотел немного подремать. Его сосед по каюте уже выспался и ушел, предоставив Дмитрию Васильевичу прекрасную возможность поспать час-другой в одиночестве.

После ужина дождь вроде бы перестал, хотя иногда вдруг опять начинало накрапывать из отдельных грязноватых туч, похожих на плохо отжатые тряпки. И вот Дмитрий Васильевич стоял на палубе и, опираясь о поручни, смотрел на воду.

Внезапно он услышал шаги на лестнице, ведущей на палубу, и затем появилась женщина. Увидев одинокую фигуру Дмитрия Васильевича, женщина направилась к нему. Ее каблуки четко стучали по палубному настилу.

– Стоишь? Меня ждешь? – обратилась женщина к Дмитрию Васильевичу и расхохоталась.

Он опешил от такого обращения, крепко сжав и без того узкие губы. Его выражение лица сейчас выдавало нежелание общаться, и одновременно – вынужденное признание за ней права на пребывание на палубе.

– Нет, правда, чего ты здесь делаешь?

– Во-первых – не «ты», а «Вы».

– Ох ты, боже мой! А во-вторых?

– Я не обязан никому отчитываться.

– О-о-й, какой кошма-ар! Ну, что за невезение, нашла, наконец, одинокого мужика, а он и не мужик вовсе!

Дмитрий Васильевич не знал, что делать. Оставаться здесь с этой и выслушивать это? Или повернуться и уйти? Но куда?

– Послушайте, что вам надо?

– Что надо? А что может быть надо здоровой и не старой еще женщине? Мужика мне надо. А что еще? – и она опять расхохоталась.

– Ну, так идите и ищите. Здесь мужиков нет.

– Так я уж поняла, что ты не мужик!

Дмитрий Васильевич насупился и не ответил. Она подошла поближе и, наклонив голову, снизу заглянула ему в глаза.

– Или может, хоть чуть-чуть…А? Вот столечко, а? Он молчал.

– Ты думаешь, что я пьяная? Да нет же, я вообще не пью! Уже два дня! Ха-ха-ха! Шутка. Нет, я правда совсем не пью. Трезвенница. Не веришь? Вот, пожалуйста! Она шумно выдохнула на Дмитрия Васильевича, как водитель в трубку гаишника. Дмитрий Васильевич в ужасе отшатнулся, но успел ощутить, что от нее действительно не пахло спиртным. Зато в ее дыхании чувствовался салат, орехи. Кофе. Но спиртным действительно не пахло. Он думал, что ей сказать, но не мог ничего придумать.

– Ну ладно, не хочешь меня как ж-ж-женщину, давай поболтаем. Это ведь можно?

– Вы мне мешаете, понятно?

– А чем ты тут занимался-то? Ты вроде стоишь, ничего не делаешь.

– Я думал.

– Думал! – опять громко рассмеялась женщина. – И о чем же, например?

– Это мое дело.

– Ну о чем все мужики могут думать? Ясное дело! Хотя, ты же не мужик, я совсем забыла. Ты, кстати, тут с женой?

– Нет.

– Нет?! Значит, один, без дорогой супруги? И ты мне будешь тут лапшу вешать? Хотя на что мне женатый, да еще и верный? Мне и неверный женатый не нужен. Мне нужен мой мужик! А где его взять? Ходит где-то, сволочь. А я вот она!

В это время на палубу поднялись еще несколько женщин.

– Таня! Та-ань!

Они подошли. Глянули на Дмитрия Васильевича. И не обращая на него внимания, взяли Таню под руки с двух сторон и повели вниз. «Пойдем, пойдем отсюда». Одна женщина задержалась.

– Вы ее знакомый?

– Нет. Что вы. Я тут просто стоял…

– Понятно. Извините, – и женщина поспешила догонять остальных.

Через какое-то время Дмитрий Васильевич решил спуститься вниз. Он преодолел несколько ступенек. И вдруг услышал разговор.

– Кого она там подцепила?

– Да никого. Стоял мужик какой-то. Она на него и накинулась. Он прямо испуганный такой был!

Обе рассмеялись.

– А что за мужик-то?

– Да такой, обычный. В возрасте. Зануда. В общем, никакой.

– Ну, ясно!

Дмитрий Васильевич неслышно поднялся обратно на палубу и простоял там еще около часа. Потом, наконец, пришел к себе в каюту. Соседа не было, очевидно, он нашел другое место для ночлега. Это было хорошо. Дмитрий Васильевич повесил куртку на крючок, снял свитер, расслабил ремень, и, не снимая фуфайки и брюк, улегся на узкую, неудобную койку. Повертевшись немного, он повспоминал женщину на палубе, и если переводить его мысли на слова, то думал примерно так: «эк…н-да-а…меня ждешь?…эк…как ж-ж-женщину…ну и ну…эк…да уж…да-а-а». Больше Дмитрий Васильевич ничего не думал, он сказал себе «надо что ли спать», и заснул.

* * *

Следующий день был похож на предыдущий, с той разницей, что дождь лил не постоянно, а с перерывами на час-полтора. Казалось, ветер подгоняет колонну отработавших туч – та-ак, освобождаем площадку, быстро ушли, растаяли, исчезли, – и объявляет новый набор.

Дмитрий Васильевич после завтрака снова поднялся на палубу, и, отстояв свою четырехчасовую вахту у борта, решил, что, пожалуй, хватит. Спустившись вниз, он стал бродить по коридорам теплохода в поисках чего-нибудь интересного, например, кинозала или библиотеки с большим запасом старых советских юмористических журналов.

Увидев на одной из дверей табличку «Аквааэробика», он почему-то решил заглянуть внутрь.

– Заходите, заходите. Открыто.

Дмитрий Васильевич очутился в большом «предбаннике», где за письменным столом сидела женщина в спортивном костюме и что-то записывала в большую тетрадь.

– У нас сейчас занятия не проводятся. Но поплавать можно. Вы из какой каюты?

Дмитрий Васильевич не успел и пикнуть, как женщина записала его в журнал, показала, где находятся душевые – «Сначала, примете душ. Знаете, да?» и пожелала приятного плаванья.

– Вам повезло, видите, никого нет, можете поплавать вволю.

– До которого часа?

– Да хоть весь день плавайте. Это включено в стоимость путевки.

Дмитрий Васильевич хорошо относился к плаванью. Да, удачно он заглянул в эту дверь! И лишних денег не тратить – тоже немаловажно. Он зашел в душевую кабину. Ополоснулся. «Эх, а плавки-то!» «Кто ж знал! Ладно, в чем есть, обойдусь»

Вода была теплой, «можно бы и чуть похолоднее», и он раз за разом, не торопясь, переплывал небольшой сорокаметровый бассейн.

«Еще четыре раза и, пожалуй, пойду пообедаю. А потом можно еще поплавать, – подумал Дмитрий Васильевич, намереваясь по полной программе использовать выпавшую возможность.

Он начал новый заплыв, и вдруг услышал за спиной всплеск и зычный возглас:

– А ха-ха-а! Попа-ался-я!

Он обернулся и увидел вчерашнюю женщину, которая энергично догоняла его.

– Ну, что, друг сердечный, рад? – она уже поравнялась с ним и теперь они оба были на противоположной стороне бассейна.

– Что? – не понял Дмитрий Васильевич, ошарашенный и раздосадованный ее появлением.

– Рад, говорю? Рад меня видеть?

– А почему, собственно… нет, не рад.

– Да ладно, не притворяйся. Небось, всю ночь обо мне думал?

– Ночью я спал.

– Спал? И не хотел меня трахнуть?

– Я еще раз повторяю – я спал, – сухо сказал Дмитрий Васильевич, отталкиваясь от бортика бассейна и начиная плыть обратно.

– А если б я пришла, то трахнул бы? – женщина плыла рядом, не отставая.

Дмитрий Васильевич поджал губы и не отвечая плыл к лесенке, намереваясь как можно быстрее избавиться от этой опасной особы.

Но она опередила его и, загородив собой лесенку, не давала ему возможности выбраться из бассейна.

– Ну, подожди, куда ты рвешься? Поговори со мной! Поговорить-то ты можешь?

– Что вам от меня надо?

– Ты что, глухой? Или тупой? Я сказала «поговорить хочу». А он – «что тебе надо»! Поговорить хочу!

– Мне не о чем с вами говорить.

– Откуда ты знаешь? Ты ж не говорил еще. Может, есть о чем. И вообще, это невежливо. Некультурно.

– О чем вы хотели говорить?

– О чем ты с женой разговариваешь? О литературе? «Манька, я тут Хэмингуэя перечитываю». «Ой, Вань! Какой ты у меня умный!»

Дмитрий Васильевич чувствовал себя все более некомфортно. Во-первых, он стоял, фактически прижатый к стенке бассейна и не имел возможности выйти на волю. Во-вторых, он не знал, как избавиться от этой назойливой наглой женщины, говорившей ему черт знает что. А он даже не может ей толком ответить. В-третьих… он никогда не читал Хэмингуэя. Да и вообще мало что читал. Как-то не доходили руки. Он и «Войну и мир» не читал, только фильм смотрел. Но это не ее дело! Она-то тут при чем! Лезет как муха!

– Что вы ко мне пристали? Отвяжитесь от меня! Не хочу я с вами разговаривать!

– Ну, подожди! Ну что ты, какой ты прямо…Что я тебя съем, что ли? Вот скажи мне, я хуже других баб?

– Не знаю. Не хуже, наверное. И не лучше.

– Хорошо. Но ведь не хуже? Вот посмотри на меня. Что во мне плохого?

Она была полновата. Телесные излишки щедро нависали над предельно откровенными черными «бикини». Верх купальника напоминал черную полоску, которая в криминальной хронике скрывает от зрителя только глаза свидетеля, оставляя открытым все лицо. Фигура ее была не самой удачной с точки зрения пропорций и форм. Если смотреть со спины, у нее был скорее мужской тип фигуры с довольно крупной спиной, маленьким тазом, совершенно лишенным округлости, и отсутствием линии талии между ними. Фасадная часть была, очевидно, призвана опровергнуть это впечатление – бомбообразные груди были вызывающе горизонтально направлены на собеседника, подпираемые круглым животом, похожим на половину большого мяча. Но все это выглядело упруго и, что называется, крепко сбито – возможно, благодаря спорту. Такое описание, однако, было абсолютно не под силу Дмитрию Васильевичу, который и смотреть-то толком на нее не хотел. Поэтому на ее вопрос – «что во мне плохого?» ответил примерно так:

– Не знаю я. Все как у всех.

– Вот именно! Я не хуже всех остальных. Почему же мне не везет, а? Ну почему, вы, мужики, на меня не смотрите? Я, что, хуже твоей Маньки или как там ее?

Дмитрий Васильевич чуть было не ляпнул – «Я не женат», но вовремя спохватился и даже погорячел, ужаснувшись, что мог натворить своим ответом.

– Вот ты думаешь, у меня мужиков, что ли не было? Да навалом. А все женатые. Раньше мне плевать было – чего мне, жен их жалеть? А потом я поняла, а где мой-то? Я своего хочу. Понимаешь?

Дмитрий Васильевич это понял, поэтому он кивнул.

– Понимаю.

– Вот! А где его взять? А годы идут! Мне уже полтинник. Представляешь? Мне – пятьдесят лет! Это же охренеть! А я еще мужика хочу! Я знаешь, как могу? Я затрахаю, понимаешь? Зацелую допьяна, изомну, как цвет… Кто написал? Не помнишь? Эх, ты! Есенин это написал! Сергей Есенин! А тебя-то как зовут?

– Дмитрий Васильевич.

– Ой, скукота какая! Дмитрий Васильевич! Ну, скажи ты просто «Дима». А то – Дмитрий Васильевич! Ты со своей-то тоже так, по отчеству? Небось, и в койке тоже на «вы»?

Дмитрий Васильевич стоял, прижатый спиной к стенке бассейна, и ему было жарко от негодования. Даже вода уже казалась холодноватой.

– Дим, вот ты когда последний раз трахался? Ну скажи, чего там стесняться! Скажи – давно, не помню… Вот я – давно. А хочешь меня трахнуть? Давай, а? Ну давай попробуем? Дим? Ну, отомри! Никто не узнает. Мы никому не скажем! Дима, Дим!

Она подплыла к нему вплотную, и держась за край бассейна по обе стороны от Дмитрия Васильевича, так, что он оказался как бы в кольце ее рук, прицепилась к нему, обхватив его ногами и скрестив их у него за спиной на уровне поясницы. Вода держала ее на плаву, и Дмитрий Васильевич не чувствовал ее тяжести. Но себя он чувствовал плохо. Он был возмущен, унижен, заставлен. Прямо перед ним было ее лицо с шальными глазами, в шею ему удушливо упирались ее колышущиеся груди.

– Пустите меня!

– Дима! – расхохоталась она ему в лицо.

– Немедленно!

– Дима! Ну, ведь хорошо же! – смеялась она Он старался вырваться, но она, как осьминог, опутала его и не отпускала.

– Я сказал, пустите! Вам, что, непонятно!

Она вдруг разомкнула руки и, держась за него только ногами, изогнувшись, откинулась назад.

Дмитрий Васильевич сумел, наконец, вздохнуть, как клаустрофоб, увидевший, что одна дверца лифта уже приоткрылась. Он стал судорожно пытаться разнять ее ноги у себя за спиной. Это вызвало у нее новый приступ хохота. Она извивалась, изгибалась, ее ноги держали его мертвой хваткой. Внезапно, когда Дмитрий Васильевич уже готов был громко взывать о помощи, она сама отпустила его и, отплыв на метр, прислонилась спиной к стенке бассейна.

– Ладно, Дима, живи! Я пошутила! Просто, если не шутить, то ведь грустно жить на свете! Тоска!

Он молчал и по-прежнему чувствовал себя плохо и глупо. Он не мог быстро решить, как себя повести в данную минуту.

– Ну что, Дима? Иди! Ты свободен! Ничего не случилось. Или… тебе понравилось? – она захохотала, но потом оборвала смех. – Да, ладно, иди. Обед пропустишь. Не нужен ты мне. Это так, с горя.

Он нерешительно взялся за поручни лесенки.

– Иди, иди. Я еще тут поплаваю.

Она стояла, прислонившись спиной к стенке бассейна, и зачерпывала воду ладонями, глядя, как вода уходит между пальцев.

Неожиданно она запела:

Дмитрий Васильевич, стоявший уже на второй ступеньке, замер. Даже он, со своей лишенной эмоций натурой, а в данный момент еще и почти изнасилованный, вынужден был признать, что красивее голоса он не слышал ни у одной артистки. Низковатый, с бархатными нотами, свободный, богатый, безбрежный – казалось, запоет она на одном берегу степи, на другом – ее услышат.

– Что, Дима, песня понравилась? А кто написал, знаешь? Эх, ты, ничего-то ты не знаешь. Это Евтушенко. Поэт Евгений Евтушенко. Слышал о таком?

И запела снова:

Дмитрий Васильевич медленно переодевался, чтобы не уходить, пока длится песня.

Выходя из раздевалки, Дмитрий Васильевич столкнулся с двумя женщинами, которые вчера уводили Татьяну с палубы.

– Ой, это вы! Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– А мы опять Татьяну потеряли. Искали, искали, потом по голосу ее нашли.

– A-а, понятно.

– А вы с ней, что ли договаривались?

– Да нет, что вы. Я случайно увидел, что тут бассейн. Зашел. И мне разрешили поплавать. А тут она…

– Ну, ясненько… А с вами все в порядке?

– Со мной? Да, все в порядке. Я просто… перекупался наверное…

* * *

Последний день круиза был совсем не дождливым. Пару раз даже выглянуло солнце. Но по-прежнему было ветрено.

Дмитрий Васильевич постоял на палубе. Потом решительным шагом направился в бассейн. Там он провел много времени, но никто к нему не ворвался, никто не помешал, и он плавал вволю. После бассейна пошел на обед, и во время обеда рассматривал публику. Ничего интересного. Все сидят, едят. Разговаривают так, как будто давно знакомы. А ведь многие только тут и познакомились. Он вспомнил, как сестра ему сказала «познакомишься с кем-нибудь». Наверно, для этого и едут.

Весь день он бродил по теплоходу и наконец, зачем-то заглянул в кают-компанию. Там он увидел женщин, с которыми вчера разговаривал, и поздоровался с ними. Они помахали ему рукой.

– Идите к нам.

Он подошел, сел за столик. Один стул оставался пустым.

– Ну вот и кончается отдых.

– Да, что делать.

– Жалко, что погода была плохая.

– А я всегда ношу с собой брезентовую куртку. В ней и дождь не страшен.

– Вам хорошо. А у нас плащики.

– Да, с плащиками под дождем не очень… Наступило молчание. Видно было, что Дмитрий Васильевич хочет что-то сказать, но не решается.

Женщины пришли ему на помощь.

– Вы на Таню не обиделись?

– А почему я должен на нее обижаться? – спросил он, в глубине души обрадовавшись, что разговор зашел о ней.

– Она вас могла… испугать немножко.

– Испугать?

– Ну, удивить.

– Нет. Я вовсе не…

– Понимаете, она ведь у нас… как бы это сказать… находит на нее иногда… с головой у нее не все в порядке. Ну, не то чтобы совсем… но на определенной почве…

– Вообще Таня – спортсменка. Она даже чемпионка Москвы была по плаванью. Заводная. Компанейская. Всю жизнь в центре внимания. Успехом пользовалась. А потом как-то все у нее перевернулось…

– Да, много там всего было…

– Да… много всякого…в общем, не сложилась у Таньки жизнь. Вот она и свихнулась на этой почве. Все мужчину своего ищет. Как рысь кидается. Мы ее одну не отпускаем никуда. А то она такого натворит… Она сама говорит – девочки, держите меня…

– Вы знаете, она мне сначала действительно… очень показалась… неприятной. Но у нее такой голос!

– Да, голос у Татьяны редкий! Когда говорит, так не знаешь, как рот ей закрыть поскорей. А когда запоет, то думаешь – только б не замолкала.

– Да-а. Голос у нее… Я бы еще разок ее послушал.

– А она не поет по заказу. Вот будешь ее просить – ни за что. А когда сама – другое дело.

– Понятно. Ну что ж… Привет ей. От Дмитрия Васильевича. И вам всего хорошего.

– Спасибо, передадим обязательно. Счастливо вам.

Дмитрий Васильевич не узнавал себя – так свободно и так много разговаривал с незнакомыми женщинами. В кают-компании!

До причала оставалось еще часа два. Дмитрий Васильевич сложил сумку и решил, что может еще побродить по теплоходу. Не сидеть же два часа в каюте. Он поднялся на переднюю палубу, но там сейчас было много народу. Он спустился. Побродил и решил пойти на корму. И вдруг ему показалось… Нет, не показалось. Он перевел дыхание, зачем-то оглянулся по сторонам и осторожно, неслышно, как шагают, чтобы не спугнуть птицу, пошел на звук голоса. Татьяна стояла у края палубы, облокотившись о перила, как о подоконник, и смотрела вниз на воду. Было видно, что она на самом деле о чем-то глубоко задумалась, и песня звучала как бы машинально, не мешая раздумьям. Она пела негромко, вполголоса, и не все слова песни доносились отчетливо.

«…весели, обнимай…звонким смехом своим…тоску прогони…»

Дмитрий Васильевич стоял не дыша, замерев, вбирая в себя не столько песню, сколько звук голоса.

«… и некого помнить… и некого даже забыть…»

Фигура приналегшей на перила женщины, ее мысли, ее пение и вспененная теплоходом темная вода были настолько связаны между собой, настолько цельны, настолько неразделимы, что казалось, достаточно взглянуть на воду, чтобы услышать эту песню, а услышав песню – понять мысли.

Дмитрий Васильевич по-прежнему стоял в отдалении, не двигаясь и не решаясь себя обнаружить. Внезапно Татьяна, словно почувствовав, что на нее смотрят, оборвала пение и обернулась. Увидела Дмитрия Васильевича, но не улыбнулась, не сказала ни слова, ничем не выдала, что помнит вчерашнюю сцену в бассейне. Поравнявшись с ним, она равнодушно и бесцветно на него взглянула, словно не узнала, и прошла мимо.

* * *

– Ну, Митя, расскажи. Как отдохнул? Тебе понравилось? – спрашивала сестра во время его очередного визита.

– Ну, да, отдохнул. Понравилось.

– А кто был с тобой в каюте?

– Да, никого. Парень, он потом куда-то переместился. Я один был.

– Это удачно. Отдельная каюта. Прямо люкс. А публика какая?

– Публика как публика. Обычная.

– А еда какая?

– Нормальная еда. Я ел.

– Мить, ну что ты какой, слова не вытянешь! Чем вы там развлекались, расскажи!

– Ну, чем… народ в основном в кают-компании сидел, там всякие были…мероприятия.

– Какие мероприятия?

– Развлекательные.

– Ну что – танцы, игры, конкурсы?

– Да, вот это все.

– И ты участвовал?

– Нет, я не участвовал. Я на палубе был.

– На палубе? Так погода была ужасная! Ты, что же, под дождем стоял на палубе?

– А у меня куртка непромокаемая.

– Все в кают-компании, а ты один на палубе? Под дождем?

– Ну, не один. Там еще народ был. Но у них одежда… плащики. А у меня куртка.

– И что же, ты все дни на палубе стоял?

– Ну, почему. Я в бассейне плавал. Там хороший бассейн.

– Понятно… А ты там с кем-нибудь познакомился?

– Да… С женщиной одной. И ее подругами.

– Так что ж ты молчишь, Митя! Давай, рассказывай! Что за женщина?

– Женщина как женщина… «я хуже других баб?» – промелькнуло в него в голове. – Не хуже других.

– Зовут как? Молодая?

– Татьяна. Помоложе меня. Лет пятьдесят.

– Ну и?

– Что? Ничего. Все.

– Она тебе понравилась?

– Ну как сказать? Нормальная женщина. Поет очень хорошо. Голос красивый.

– А ты ей? Понравился?

– Да вроде бы понравился. А там кто его разберет.

– А ты телефон ее взял?

– Телефон? – Дмитрий Васильевич выглядел озадаченным. – Нет, телефон не взял.

– И как же теперь?

– Не знаю. Никак.

– Митя! Ты встретил симпатичную женщину! Ты ей понравился. Ты бы хотел с ней встретиться еще раз?

– Может, и хотел бы.

– Так почему ты не взял ее телефон?

– Не знаю, – угрюмо ответил Дмитрий Васильевич. – Не сообразил.

– Как ты ее найдешь теперь?

– Никак не найду.

– Митя, Митя…

* * *

Если бы эта история произошла с молодым, энергичным, уверенным в себе мужчиной, который захотел бы во что бы то ни стало найти ту женщину, он бы сумел это сделать. Можно было бы выяснить, кто путешествовал в известное время на таком-то теплоходе, рейс, маршрут, фамилию капитана, номер каюты. Короче говоря, это было бы осуществимо. Но Дмитрий Васильевич не ставил себе таких целей. Для него встреча с Татьяной была, как столкновение инертного тела со сгустком энергии. Из всех чувств воздействию мощного излучения подвергся только слух, и кроме него, опаленными оказались лишь отдельные точки его надежно заземленной и изолированной душевной системы. Потревоженные, лишенные защитной брони, рецепторы были разбужены, среагировали на звук и сумели испытать ощущение. Вот и все, что произошло с Дмитрием Васильевичем во время круиза.

Но для него и это было большим приключением, если не сказать – потрясением всей его жизни. Интересно, что чем больше времени отделяло его от трех дней круиза, тем чаще он возвращался к ним в своей памяти. Это объяснялось тем, что каждое последующее воспоминание накладывалось на предыдущее, причем некоторые моменты прокручивались снова и снова, как любимые кадры фильма. В результате, растущая масса воспоминаний превращала этот эпизод в событие.

Он купил в книжном магазине стихи Есенина, и ему стоило больших трудов найти строчку, которую она процитировала там, в бассейне. Он много раз перечитывал это стихотворение. И честно сказать, мало что понял, кроме того, что оно очень откровенно говорило о желаниях автора. Но для Дмитрия Васильевича главным было не это, а то, что она произнесла эту строчку, которая, по-видимому, для нее что-то значила. И поэтому строчка приобретала значение и для него. Это было нитью, связывающей его с ней, но не в пространстве, где она затерялась, а в его собственной памяти.

Еще трудней пришлось со стихами Евтушенко. Дмитрий Васильевич перелопатил несколько томов его стихотворений, пока однажды ему не помог случай. Он ехал в такси, и по радио услышал песню, которая словно стегнула его плетью по сердцу. «Что это?» – спросил он у водителя. «Сережка ольховая» – ответил тот. «Да, точно!» – вспомнил Дмитрий Васильевич. – «Она!»

Дома он нашел в оглавлении это стихотворение. И пока он читал его глазами, в его ушах зазвучал ее голос: «Сережка ольховая, легкая, словно пуховая…» Если бы он имел, с чем сравнивать, он бы понял, что почти счастлив. У него вошло в привычку, вернее сказать, стало необходимостью каждый день открывать том Евтушенко на той странице, где было это стихотворение. И тогда он слышал больше, чем любой другой, открывший эту страницу.

Если уж быть совсем честным, то Дмитрий Васильевич купил себе и Хэмингуэя. Хотел двухтомник, потом решил начать с «избранного». Но не осилил. Не пошло. Невозможно. Нечитанный Хэмингуэй занял почетное место рядом с Есениным и Евтушенко.

На последнюю реликвию Дмитрию Васильевичу удалось выйти тоже случайно. Он смотрел концерт по телевизору, и молодая симпатичная певица по имени Арина – так и объявили, без фамилии – Арина – исполняла песню-романс «Обними, поцелуй». Ее голос пробудил в Дмитрии Васильевиче неясную тревогу – голос красивый, не такой как у Татьяны, но такой же степени красоты. Когда она запела «звонким смехом своим развлеки, замани» он насторожился и стал внимательно слушать. Песня была о том, как один молодой человек просит девушку провести с ним весело время, целовать, обнимать его, в общем развлекать. Услышав слова «с души, словно тучу, тоску прогони…», он уже почти догадался, в чем дело. Замирая, он дождался строчки «я боялся страдать, я боялся любить, и мне некого помнить и некого даже забыть» и наконец, поверил, что нашел все, что хотел. Дмитрию Васильевичу было интересно узнать, чем кончается песня, потому что тогда Татьяна прекратила петь, и он не смог дослушать. Песня кончалась тем, что молодой человек полюбил впервые в жизни, а девушка его бросила, и теперь он страдает и тоскует, но зато ему есть, что помнить и что пытаться забыть. Он приобрел диск певицы Арины, которая действительно выступала без фамилии, просто «Арина», и теперь мог сколько угодно предаваться материализовавшимся воспоминаниям. Но самым любимым из них была все-таки «Сережка ольховая», потому что именно ее он слышал целиком, и текст стихотворения сразу воскрешал в его памяти этот бархатный низковатый тембр.

Он почти не вспоминал всего остального, что сопутствовало его знакомству с Татьяной – ни ее первого появления на палубе, ни ее дикой выходки в бассейне. Он по-прежнему квалифицировал это как дикую выходку, которую объясняли скудные сведения о жизни Татьяны, сообщенные ее подругами. Он помнил, конечно. Все помнил. Как забудешь! Но…ладно, чего там… Он все простил за ее голос.

Иногда Дмитрий Васильевич вспоминал, как безразлично она прошла мимо него в последний день. Его это удивляло, и он не мог этого объяснить. Но ему не приходило в голову задуматься, хотя, если бы задумался, то, наверное, смог бы.

Но он не задумывался. А о чем? Что, почему… Съездил вот… Что плохо-то? А это – ну, мало ли…