Никита громко захлопнул дверь, бросил на пол рюкзак.

– Я пришел.

Немного подождав, он снова сказал:

– Я дома.

Тишина.

– Я дома. Я пришел. Но меня никто не ждет. Никому я не нужен. – Последнюю фразу он произнес по-театральному манерно и сам рассмеялся.

– Ну что ж. Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Он вспомнил, как однажды сказал эти же слова в какой-то совершенно незначительной ситуации – кажется, выставка закрывалась в шесть, а не в восемь, и у них с Гретой было меньше часа на то, чтобы быстро пробежаться по залам.

– Ну что, Никит, у нас меньше часа. Успеем или придем в другой раз?

– Я думаю, успеем.

– Давай попробуем. Как же я перепутала время? Мне казалось, что она до восьми!

– Может, это не так уж плохо. Может, это и к лучшему.

Потом они зашли выпить кофе, и Грета вернулась к этой фразе.

– Скажи, откуда у тебя эта фраза? Ты ее где-то вычитал или у кого то слышал?

– Не помню. Просто я так время от времени говорю.

– Ты знаешь, эти слова несут в себе большую философскую мудрость. И очень многие вещи благодаря им могут быть преодолены гораздо легче, чем без них. Так что ты вполне можешь сойти за мудреца, если будешь уместно пользоваться ими.

– Но все-таки, мне кажется, не я их придумал.

Грета от души рассмеялась.

– Никита, ну какой же ты правдивый и наивный! Конечно, не ты их придумал. Этой мудрости многие тысячи лет чужого опыта. Есть такая поговорка «нет худа без добра». Слышал? Это практически то же самое. Но твоя фраза звучит более элегантно, более емко. Говорящий эту фразу выглядит выигрышно. Что ты так смотришь? Не понятно?

– Не очень.

– Поясняю. Поговорка – это готовая формула, которая не требует особого напряжения мысли. Если ты часто будешь использовать набор поговорок, цитат и прочего – заработаешь репутацию человека, говорящего штампами. А если ты, в той же самой ситуации скажешь что-то вроде этой своей фразы «Может, это и хорошо. Может, это к лучшему», то это будет как бы сиюминутным, свежим выводом в результате обдумывания, что само по себе производит благоприятное впечатление. А думающий мужчина – явление не столь частое, как кажется самим мужчинам. Теперь понятнее стало?

– Да, теперь понятнее. То есть, получается, что благодаря таким фразам можно изобразить думанье?

Грета громко рассмеялась, и, спохватившись, приглушила смех – на них обернулись.

– Изобразить думанье легко, милый мой мальчик, а притвориться умным невозможно! – она легонько похлопала его по руке. – А ты, Никит, большая умница! Я о-бо-жаю тебя! За это.

– Может, это не так уж плохо? Может, это к лучшему?

* * *

Никита вспомнил, как они смеялись в кафе. Что-то в ней есть такое… Она ведь ровесница его матери, может даже старше. Но по ней никогда не скажешь… она держится иначе. Даже когда она что-то объясняет или рассказывает, он не чувствует разницы в возрасте. Он вообще иногда забывает об этом … Она – женщина! В этом все дело. И ведет себя с ним… Иногда она как посмотрит, их глаза встретятся, и … Это длится меньше секунды, а он потом никак не может прийти в себя. А она – как ни в чем ни бывало. И он думает – что это было? И было ли? Она ведет себя с ним как с мужчиной. Это точно.

Она ведет себя, как женщина с мужчиной, который ей нравится. Но возможно ли это? Или ему только кажется?

* * *

Никита прошел на кухню. О, теплые оладушки! Значит, бабушка ушла недавно, и подумала о нем перед уходом. Значит, не так все плохо!

Никита вспомнил, как Грета при самой первой встрече, когда Галка привела его попить воды, сказала «хорошо, что юноша не хочет коньяку. А только чаю!» И он тогда ответил что-то остроумное. Галя потом спрашивала – что с ним случилось, «ты совершенно не стушевался. Я тебя никогда таким в институте не видела». А он сразу почувствовал себя легко в их доме. И ему не хотелось уходить.

Грета… красивое имя. Она вообще-то, Маргарита. Маргарита Вольдемаровна. Ее сестру зовут Симона Вольдемаровна – тоже красиво. Но Грета… Он уже несколько раз обращался к Грете просто по имени, и она не заметила, по крайней мере, не поправила его. Приятно произносить – Грета, Грета…

Никита взял кружку с чаем и пошел в свою комнату. В одном из ящиков стола лежал конверт со всеми билетами на выставки, которые они посещали вместе. От конверта шел еле уловимый запах ее духов. В его памяти всплыли эпизоды их совместного времяпрепровождения: вот они обмениваются взглядами на выставке современной скульптуры. Вот они медленно идут по аллее, и она вдруг останавливается и смотрит на птицу – «Это что за птица?». Вот они спорят, и она делает свой характерный жест рукой – «нет-нет-нет». Вот она видит скамейку «давай посидим, пока никто не занял». От этих воспоминаний у Никиты голова пошла кругом. Он взял лист бумаги и попытался несколькими штрихами набросать ее портрет. Овал лица. Локоны. Очертание правой щеки, бровь… Этих нескольких черт оказалось достаточно, чтобы он смог мысленно воспроизвести ее лицо так ясно, словно она была перед ним. Но он боялся докончить набросок, так как не доверял своей руке – одна неточность, и все, потеряется сходство. Он все же попытался добавить еще что-то к рисунку – и все испортил.

– Вот черт, ведь знал же, зачем было все портить! – он попытался ластиком снять неверную линию, но только размазал карандаш, все загрязнилось, ушла легкость и дух случайно пойманного сходства.

Досадуя на себя, Никита взял другой лист и стал рисовать ее, стремясь поймать ее жест, поворот, общий облик. Вот она как будто стоит вполоборота, лица нет, но это ее фигура, ее плечи… И тут его обожгло – он должен нарисовать ее грудь. Если только обозначить – это как случайно притронуться. А нарисовать – это не просто коснуться, а взять всей ладонью. Иначе не нарисуешь, не придашь объем.

С женской грудью у Никиты было связано два самых сокровенных воспоминания детства. Он жил на даче, которую на лето сняли его тетка с мужем. Из детей там были их дочь – двоюродная сестра Никиты – с подругой. И сам Никита. Считалось, что девочки – а им было по двенадцать лет – будут опекать пятилетнего мальчишку. Они действительно о нем заботились, брали его с собой на речку. Собирали землянику. Раскрашивали картинки, лепили из пластилина, а перед сном – рассказывали ему сказки или читали книжки. Они все спали в одной большой комнате. Никитин диванчик находился слева от окна, а девочки спали у противоположной стены, где гуськом стояли две узкие железные кровати. Между кроватями и диванчиком прямо у окна стоял большой деревянный письменный стол. Обычно, уложив Никиту, девочки шли на веранду, а потом часа через два-три приходили и ложились спать. В один из дней Никита почему-то проснулся, когда они пришли. Но он себя не выдал и лежал с закрытыми глазами. Девочки зажгли настольную лампу и тихо шептались. Никита улавливал отдельные слова из их шептания «а он что?» «а давай завтра ему скажем, что нас уже Вовка позвал», «а если она расскажет ему, что тогда?»

Никита чуть-чуть приоткрыл глаза и в свете настольной лампы увидел девочек, стоящих у письменного стола. На них не было ничего, кроме трусов – белых в какие-то цветочки на сестре Кате, и синих в белую полоску на ее подруге Тане. Но главное, что его потрясло – это их уже вполне сформировавшиеся груди. У сестры они были остренькие, как два тугих колпачка, смотрящих чуть-чуть в разные стороны. А у Тани – круглые, как яблоки, и крупнее, чем у Кати. Девочки погасили свет. Так что Никитино видение продолжалось лишь несколько мгновений, но и в темноте он видел как светится их кожа, которая на груди была намного светлее, чем на спине или на руках. Хотя тогда, в пять лет он не понял, что именно его так поразило, но чувство ошеломленности увиденным не просто врезалось в его память, а стало частью сознания, того тайного сознания, которое открывается каждому человеку в период взросления и остается на всю жизнь паролем для включения механизма страсти.

Родители мало вникали в проблемы Никитиного взросления, а бабушка с дедушкой тем более не обсуждали с ним вопросы, актуальные для переходного возраста. К счастью для Никиты, он был достаточно уравновешен и обладал врожденной способностью к рассуждениям. Промучившись какое-то время от ночных эротических видений, он прочитал в книгах, что это нормальное явление, имеющее научное название и физиологическое обоснование. Он перестал бояться самого себя и у него, в отличие от многих его сверстников, не возникло острой, почти невротической потребности «попробовать» поскорее и самоутвердиться в своем мужском предназначении. Он ждал, когда ему выпадет случай испытать то потрясение, которое как эталон, было заложено в его память. Ему в школе нравились девочки. Одна из них как-то после физкультуры, которая была последним уроком, зазвала его в раздевалку и сказала что-то вроде «хочешь потрахаться». Она уже обнажила «низ», а ему нужно было увидеть ее грудь. И только в случае, если бы эта грудь вдохновила его, он бы решился сделать «это» даже в раздевалке, хотя это было бы не так романтично, как в его мечтах. Поэтому он ответил, что не против потрахаться в принципе, но не сейчас и не с ней. Одноклассница отреагировала на это спокойно – «ну, не хочешь – как хочешь, больше тебе не предложу». Другая девочка сначала разрешила ему расстегнуть ей блузку, но потом, видя, что он задерживается в районе блузки, стала ему помогать. Она взяла на себя активную навигацию, говоря ему, как и что надо сейчас делать. Никита потом вспоминал об этом эпизоде с весельем – девчонка явно насмотрелась дешевых фильмов, и ее «опыт» опирался на десяток однотипных порнушек, где героини методично двигаются и издают равномерные стоны, и время от времени произносят «не останавливайся, прошу тебя».

Однажды на уроке химии он увидел, как учительница под синим «химическим» специальным халатом поправляет бретельку бюстгалтера, сползшую с ее плеча. Он почувствовал знакомый укол в груди, от которого стало горячо в животе. С тех пор он стал наблюдать за учительницей, и уже скоро знал, что у нее часто спадают бретельки, и она их поправляет. Он ждал этих моментов. Один раз ему удалось увидеть, что бретелька черного цвета. Он понял, что больше не может терпеть. После уроков он подошел к ней и попросил ее ненадолго остаться. Она согласилась. Конечно, она видела, что подросток пожирает ее глазами, и возможно, ей это даже льстило. Ей было чуть за тридцать, и следовательно, она была достаточно молода, чтобы благосклонно принимать любое мужское поклонение. Но вряд ли ей приходило в голову, что не она сама, а ее машинальное движение вызывает бурю страстей у молодого человека.

– Никита, – хлоп, бретелька свалилась. – Что у тебя за проблема? – рука пошла под халат. – Вроде ты у меня один из лучших, идешь на твердую пятерку, – бретелька на месте.

Никита собирался сказать многое, вплоть до нахального – «дайте я сам поправлю эту бретельку». А еще лучше «не надо ее поправлять, дайте я лучше спущу вторую». И после этого он увидит ее грудь, и подставит ладони под их тяжесть… А она…

Но он заробел, не смог. Он стоял, смотрел на нее. И молчал. И не мог вымолвить ни слова.

– Никит! Ты в порядке? – она повела плечом, пытаясь удержать бретельку. Но безуспешно.

– Что случилось, Никита? – бретелька на месте.

Она подошла к нему близко, от ее халата пахло реактивами. Она положила ему руки на плечи – он был выше ее на голову.

– Никит. Ты хотел мне что-то сказать?

Он кивнул.

– Но передумал?

Кивок.

– А потом когда-нибудь скажешь?

Кивок.

– Обещаешь?

– Да. Обещаю.

– Ну, иди тогда.

Он был уже у двери, когда она спросила:

– Но это ничего срочного? Это может подождать?

– Может.

Очевидно, она решила, что мальчик влюбился в нее, и кому-то сболтнула. А возможно, кто-то заглянул в класс, когда они стояли рядом и ее руки лежали на его плечах. По школе поползли слухи. На каждом уроке химии он следил, как она поправляла бретельки, и не сводил с нее глаз. Она с многозначительной улыбкой вызывала его к доске. Обращалась к нему, спрашивала с места, хвалила его и прочила ему карьеру в химической науке. Скоро все только и говорили о том, что у химички роман со старшеклассником. Никита об этом не знал, потому что с ним никто про это не говорил, а романа-то никакого и не было. Где-то с конца апреля она перестала появляться в школе. На вопросы учеников завуч отвечала, что учительница отсутствует по семейным обстоятельствам.

Он решил, что на выпускном вечере он с ней объяснится и может быть тогда… Он ждал этого выпускного, и фантазировал, как он будет ее целовать, и как он расстегнет ее платье или блузку или что там будет на ней надето… И спустит, наконец, с ее плеч эти черные бретельки… И овладеет ею где-то в пустом классе. А лучше, в саду, в аллее. И она будет обнимать его за плечи и говорить «не останавливайся, прошу тебя».

На выпускном вечере ее не было. Были все учителя, кроме химички. Потом выяснилось, что ее муж приходил к директрисе, о чем-то с ней скандалил, после чего химичка уволилась и куда-то уехала.

Никита переживал, страдал. Для него это было первым ударом, первой любовной потерей. После этого он утратил интерес к девочкам своего возраста. Его стали привлекать женщины постарше.

Интерес к химии тоже угас. Ему было все равно, куда поступать Он подал документы в институт иностранных языков и прошел без особых трудностей. Учился ровно, но без лишнего рвения.

Однажды он увидел в троллейбусе женщину лет тридцати пяти. Она была в свободном трикотажном балахоне. Черный низ балахона кверху плавно светлел и переходил в серый, а самый верх и рукава были белого цвета. И сквозь белые рукава и белый верх просвечивали черные бретельки бюстгальтера.

Никита вышел за женщиной и следовал за ней, не отставая. Наконец она обернулась.

– Молодой человек, что вам надо? Почему вы меня преследуете?

– Я не преследую. Я просто иду за вами.

– Это и называется преследовать.

– Меня зовут Никита. Я могу показать свои документы.

– Это не имеет никакого значения. Мне не нужны ваши документы. Я прошу отстать от меня. Не идите за мной.

– Я не могу.

– Что значит «не могу»? Вы что, маньяк?

– Да нет, какой маньяк. Просто, я вас увидел в троллейбусе и понял, что должен с вами познакомиться.

– Какая глупость!

– Почему глупость? Вы мне очень понравились.

– Молодой человек, вы мне в сыновья годитесь!

– Возраст не имеет значения.

– Найдите себе девушку помоложе.

– Вы молодая и очень красивая!

– Хорошо. Я красивая. Что дальше?

– Назначьте мне свидание.

– Вы все-таки немного не в себе. Я замужем. И я не встречаюсь с незнакомыми мальчиками.

– Но если мы познакомимся, то я уже не буду незнакомым. Скажите мне ваше имя.

– Не хочу!

– Но я же не прошу вас сказать мне адрес и даже фамилию. Вы можете назвать любое имя, и я даже не узнаю, ваше ли это имя на самом деле.

– Хорошо. Анна.

– Анна! Я теперь буду думать о красивой женщине по имени Анна. Я буду вспоминать о вас и придумывать разные красивые любовные истории.

– Послушайте, Никита, если вы действительно Никита…

– Я действительно Никита. Вот мой студенческий билет. У меня и паспорт есть. Хотите?

– Да нет же. Мне надо идти, понимаете. Меня ждут. И мне будет очень неприятно, если тот человек, который меня ждет, увидит меня с вами. Вы же не хотите мне неприятности, правда?

– Да, не хочу. Но я уверен, что тот человек не так к вам относится, как я мог бы. Ведь у него не захватывает дыхание, когда он на вас смотрит. И он не пошел бы за вами, выйдя из троллейбуса, чтобы не потерять вас. Я ехал по своим делам, но когда увидел вас, то все бросил. Анна, назначьте мне свидание.

– Никита, но это смешно.

– Почему? Что здесь смешного? Все женщины мечтают о том, чтобы их боготворили. Чтобы нашелся человек, который восхищался бы ими и готов был на все ради них. Но когда такой человек находится, то женщина не верит ему и отказывается с ним встретиться. Чего вы боитесь, Анна? Ведь вы можете и не приходить. Или придти и издали смотреть, как я вас жду. Вам нечего бояться. И вы ничем не рискуете. Я-то приду обязательно, и буду вас ждать. Назначьте мне встречу. Когда хотите.

– Хорошо. Через неделю в три часа дня.

– Где?

– Ну… скажем, на выходе у метро Новослободская. А теперь, мы с вами расстанемся, и вы за мной не пойдете.

Она пришла на свидание. Они ходили по улицам, потом сидели в каком-то сквере, разговаривали. Потом зашли в кафе и ели мороженое. Потом расстались, но договорились встретиться снова. На десятой встрече исполнились все Никитины мечты и фантазии – прошлые и настоящие. Через два месяца бурных встреч он немного устал от нее, а она стала устраивать ему сцены ревности. Когда ее ревность стала зашкаливать, он понял, что эти отношения себя исчерпали – романтика кончилась, а к бытовому сожительству он был не готов. Он расстался с ней без сожаления, хотя понимал, что ей тяжелее, чем ему, и даже вполне искренне ей сочувствовал. Но для себя решил бесповоротно – все, это конец. У него сохранились великолепные воспоминания об их свиданиях, опыт, приобретенный в общении с Анной, оказался чрезвычайно ценным. Никита стал чувствовать себя уверенно. Ему теперь было известно, что он может понравиться настоящей – то есть взрослой – женщине. Часто Никита ловил на себе заинтересованные женские взгляды. Он сам иногда смотрел на девушек и пытался представить, как повела бы себя та или другая в кафе, на улице или в постели. Это была занятная игра. Кроме того он обязательно бросал взгляд на грудь потенциальной избранницы. Хотя эта часть женского тела утратила свою абсолютную власть над ним, но она оставалась первым неписаным условием Никитиного отбора. Несколько раз он сам заговаривал с женщинами на улице, и каждый раз они достаточно быстро соглашались в ним встречаться. Он сделал еще один ценный вывод – разным женщинам можно было говорить одно и то же. Каждой из них Никита сказал примерно тот же текст, что и при первой встрече с Анной. Результат тоже был похожий. Никита решил для себя, что не будет разбрасываться. Ему хотелось встретить женщину, которая поведет себя иначе и заставит его потрудиться и пострадать, прежде, чем он добьется своей цели. К тому времени, как Никита обратил внимание на Галю в институте и подружился с ней, уже прошло почти полгода, как он расстался с Анной. И у него за спиной было шесть или семь типовых краткосрочных любовных историй.

* * *

Никита сидел на кухне и пытался набросать на бумаге силуэт Греты. Он поймал себя на том, что до сих пор ему ни разу не приходила в голову мысль «какая у нее грудь?» Может быть, он излечился от детского наваждения? Сейчас достаточно было произнести мысленно ее имя, и он чувствовал, как его охватывает какое-то радостно-лихорадочное беспокойство, похожее на ожидание новогодней ночи в детстве. Грета…