Рукопись, которую Симоне надо было отредактировать к концу месяца, уже целых два часа лежала открытой на двадцать девятой странице. Работа не шла. Всякий раз что-то отвлекало ее, и она с готовностью позволяла себе отвлечься. – то подошла к окну посмотреть, что за шум на улице; то решила сначала попить чаю с ванильным сухариком, а потом уже сесть и окунуться в работу; то ей показалось, что скрипнула входная дверь. Пошла проверять. Дверь была закрыта, но в коридоре на комоде она обнаружила целую стопку неразобранных бумаг – рекламных буклетиков и конвертов. Что за беспорядок! Она стала просматривать бумаги. Оказалось – все ненужное, кроме нескольких телефонных счетов, которые она положила в соответствующий ящик, где уже приготовленные к оплате остальные счета ждали своего часа. Затем Симона вернулась к письменному столу. Уселась поудобнее, взяла карандаш, пробежала глазами страницу – где я остановилась? вздохнула. «Надо поработать. Что это я застряла на этой книге, в самом деле». Она начала читать, сделала несколько пометок на полях. «Сейчас восемь. До десяти я прочитаю страниц… хорошо бы страниц тридцать. Может, даже побольше». Через пару строк она опять отвлеклась. «Неужели уже восемь часов! Быстро прошел день. Интересно, а где все? Галюшка сегодня звонила только один раз, да и то днем. И Греты нет. Опять она с этим своим подопечным. Что она с ним так носится? Что в нем особенного? Он, в общем-то конечно, неплохой, даже умненький. Но Галюшка уверяет, что он ей совсем не нравится. Почему, непонятно. Зачем тогда она его сюда привадила? Хотя, что я говорю? Если они дружат…Может, со временем, что-то получится. Он такой тихий, вежливый. Спокойный такой. Может, Грета его потому и взяла под крыло, чтобы не упустить? А то Галка потом одумается, а все – Никиту уже выхватили. Сейчас ведь девицы такие – ушлые. А он скромный». Симона вспомнила, как он появился в их доме. «Хотя держится свободно, не стесняется… он тогда сразу повел себя довольно уверенно. Может, он и не такой уж тихоня. Кто его разберет». Но Грета… прямо совсем его усыновила. Везде с ним, на все выставки. С Галкой вообще перестала ходить, только с этим Никитой. Меня хоть бы раз позвала. Ей даже в голову не придет с сестрой сходить на выставку. А я бы, может, с удовольствием пошла бы. Надо ей все-таки сказать. А то я сижу тут. Не помню уже, когда куда-то из дома выходила. Кроме работы. А они каждый день развлекаются». Симона почувствовала, как ее захлестывает обида. Но что-то в этой обиде было еще – острое, царапающее, нетерпимое. Она встала из-за стола и в раздражении заходила по комнате.
– Нет, в самом деле, – уже вслух говорила Симона. – Что происходит? Почему надо каждый день посещать какие-то выставки, музеи и все такое? Почему нельзя когда-то посидеть спокойно дома? Дома тоже есть дела, между прочим. И где это написано, что везде надо появляться с этим мальчишкой? Она забывает, сколько ей лет! Ей пятьдесят три года! Скоро все будут смеяться, что она всегда таскает за собой двадцатилетнего парня. Тоже мне. Сыночек!
Тут Симона немного опомнилась. «Может, и вправду, она к нему как к сыну относится. Ведь у нее нет детей. Тогда еще как-то понятно». Но через минуту раздражение опять взяло вверх.
«Но он же не сирота. В конце концов, у него родители. Семья, дом. Даже неудобно перед родителями. Ей бы надо с ними познакомиться, поговорить, объяснить. Что, мол, у вас способный сын. Я хочу ему помочь. Развить эти способности. А то она его взяла в оборот. Парень минуты свободной не имеет. Он же молодой. Ему, может, спортом охота заняться. С девочкой погулять. А он должен при Грете состоять. Тоже мне, королева нашлась».
Симона замолчала и в ту же минуту поняла, что дом ожил. Из коридора проникал свет и доносились оживленные голоса и смех. Галя и Грета.
Она вышла в коридор.
– Пришли, наконец?
– Пришли, пришли. А ты с кем?
– Я ни с кем. Одна.
– А мне показалось, что ты с кем-то разговариваешь.
– С кем я могу разговаривать?
– Ну, Симона. Я не знаю. Мало ли с кем. Может, по телефону.
– Да, я разговаривала по телефону.
– А кто звонил?
– Какая разница!
Грета и Галя переглянулись.
– Мам, что-нибудь случилось? – осторожно спросила Галя.
– Нет, ничего не случилось. Все абсолютно в порядке.
– А почему ты такая…
– Какая?
– Ну, не знаю. Вздрюченная.
– Какая я?!
– Симона, скажи, что не так? – вступила Грета. – Тебя что-то вывело из колеи?
– Нет. Просто вместо того, чтобы мне спокойно работать, я должна нервничать, что вы где-то допоздна пропадаете…
– Мам, сейчас еще девяти нет…
– Все равно. Позвонить и сказать – я там-то и там-то, это что, большой труд?
– Но я тебе звонила…
– Это было в два часа дня. А сейчас…
– А я должна каждые полчаса отмечаться? Ты можешь, кстати, сама мне позвонить, если тебе неспокойно.
– Я никогда не знаю, где ты и с кем. Вдруг я тебе помешаю.
– Мам, что за чепуха!
– Галя!
– Нет, ну в самом деле! Что вдруг за приступ деликатности! Притворной! Послушай, мама, если ты позвонишь в неудобный момент, я скажу – мамочка, извини. Я тебе перезвоню чуть позже. И все дела.
– Галюш, мама просто беспокоилась о тебе, – примирительно сказала Грета.
– Не надо ей объяснять, если она сама не понимает, – не приняла протянутую руку Симона.
– Почему же не надо, – пожала плечами Грета. – Просто иначе действительно непонятно, почему ты нас встречаешь в таком настроении. Ведь, наверное, я-то не должна тебе звонить и сообщать, где я?
– Ты – не должна.
Все замолчали.
– А где вы были? – после паузы спросила Симона.
– Мы? Мы были в разных местах.
– Но вы же пришли вместе.
– Мы просто встретились около дома. Случайно.
Симоне показалось, что это не так.
– Не хотите, можете не говорить.
Галя, процедив сквозь зубы «бред какой-то!», быстро прошла в свою комнату и довольно громко закрыла дверь.
– Знаешь, Симона, я пойду тоже к себе, переоденусь. Ты… мы немного остынем и потом поговорим. За чаем. Хорошо?
– Хорошо, – поджав губы, ответила Симона.
* * *
– Га-алюш, ты будешь пить чай?
– Не-ет, я не хочу.
– Не хочет – не надо.
– Да перестань, Симона. Все нормально. Га-аль! Приходи попозже!
– Ла-адно!
– Как твоя рукопись?
– Плохо. Тяжело идет. Не могу сосредоточиться. А мне уже скоро сдавать.
– Сколько там страниц?
– Триста с хвостиком.
– А сколько уже готово?
– Тридцать.
– Ну все-таки… Десятая часть. Я могу помочь?
– Нет, не можешь. Там такой текст дурацкий. Я сама.
– Ну смотри. Если что…
– Я успею. Должна успеть.
– Успеешь, конечно. Не нервничай ты из-за этого.
Они помолчали.
– Так где же вы были все-таки?
– Насколько мне известно, Галка была в кино… со своей компанией, – предупредила Симонин вопрос Грета. – А мы с Никитой посетили одну потрясающую выставку…
«Мы с Никитой» вновь резануло Симону, как будто гвоздь попал на старую царапину. Но она сказала:
– А мне показалось, что вы с Галей были где-то вместе.
– И почему бы мы должны были скрыть это от тебя?
– Вот я и удивилась, почему вы это скрываете.
– Сестрица, тебе психиатра вызвать?
– Спасибо, не надо. Представь, я целый день сижу над этой проклятой книгой, работа не идет. И тут вы приходите такие довольные, веселые и не хотите мне сказать, где вы были. – Симона уже сама поверила, что именно это ее обидело.
«Это ревность», – поняла Грета. – «Она ревнует Галку ко мне».
– Нет, Симона, ты не права, – спокойно сказала Грета. – Она действительно ходила в кино, и мы действительно встретились около дома.
– Ну, значит, я действительно старая дура.
– Симона, ты сгустила краски. Выбери что-то одно: «старая, но не дура» или «не старая, но дура».
Симона невольно рассмеялась.
– Да, ты умеешь успокоить!
Она отпила остывший чай. Взяла пару печений. Настроение у нее явно улучшилось, и она готова была поговорить о Никите.
– Ну, хорошо. Расскажи, где вы были-то.
– Ой, Симона! Мы были в таком потрясающем месте! Это маленький подвальчик, там один художник устроил показ своих картин. Выставка такая …практически неофициальная. Он снял этот подвал на какое-то время и развесил там свои работы за последние три года. Я тебе скажу… очень интересный художник. По крайней мере, я ничего подобного ни у кого не видела. А я все-таки неплохо знакома с этой сферой…
– А как ты на него вышла?
– Мне несколько человек о нем говорили. «Ты должна сходить на него».
– Как его фамилия?
– Потапов. Владимир Потапов.
– Мне это ни о чем не говорит.
– Ну конечно, не говорит – пока. Но поверь мне, со временем скажет. Очень даже. Он особенный. Его заметят обязательно – не здесь, так там, как это часто бывает.
– Может, тебе его взять под крыло?
– То есть? Ты что имеешь в виду? Под какое крыло?
– Ну, начни его рекламировать, поддерживать, продвигать. Создай ему имя.
Грета почувствовала подтекст, но, секунду поразмыслив, решила сделать вид, что не заметила этого.
– Я бы с удовольствием. Но к сожалению, у меня нет таких возможностей, чтобы помочь раскрутить кого-то.
– Ну почему же нет? Ты могла бы везде с ним появляться, приглашать его с собой на разные мероприятия, где ты сама бываешь. Знакомить его с теми, с кем ты сама знакома. Это тоже немало.
Грета ощутила, что в ней начинает закипать раздражение, «все-таки с моей сестрой никогда нельзя расслабляться. От нее всегда надо ждать пакости», но все же сумела не проявить этого, хотя внутренне уже приготовилась давать отпор..
– Симона! Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, – холодновато-спокойно произнесла Грета. – ты намекаешь, что я могу вместо Никиты заняться этим Володей Потаповым. Ты ведь это хотела сказать?
Симона усмехнулась и не ответила.
– Я только не понимаю, Симона, что ты имеешь против Никиты?
– Я против Никиты ничего не имею. Просто мне не очень нравится, что ты тратишь на него кучу времени, полностью занята его проблемами и пытаешься их решить, хотя он в этом, может быть, не нуждается.
– Симона, я трачу на него свое время, понимаешь, свое, а не твое или еще чье-то. Нуждается он в чем-то или нет – не тебе судить. И мне совершенно все равно – нравится тебе то, что я делаю, или не нравится. Это тебя не должно касаться. Я же не говорю тебе, нравится мне, как ты живешь, или нет. И ты прекрати судить обо всем со своей колокольни. Она у тебя не настолько высока, чтобы ты могла видеть все и понимать правильно. Кстати, если тебе не нравится, что я провожу много времени с Никитой, зачем ты мне предлагаешь делать то же самое с Володей Потаповым?
– На Никиту ты тратишь время впустую. А этого Потапова ты могла бы раскручивать с пользой для него и для себя. И для общества, если он такой замечательный художник.
– Слушай, Симона, не надо изображать, что ты беспокоишься об обществе. Тебе просто почему-то не хочется, чтобы я общалась с Никитой.
– Да ради бога, общайся на здоровье. Делай, что хочешь.
– Симона, мне не требуется ни твое разрешение, ни запрет, ни одобрение. Я в любом случае буду делать то, что сама для себя сочту нужным. Если мне понадобится твой совет, я к тебе обращусь. Но и в этом случае я совсем не обязана буду ему следовать. Пожалуйста, постарайся это понять.
Грета перевела дыхание и продолжила:
– Так вот, что касается Никиты. Никиту я не раскручиваю. Я помогаю ему раскрыть самого себя. Когда я его узнала поближе, я увидела, что он способный мальчик, в частности – к живописи. Я чувствую в нем искру и раздуваю ее, как могу У него зоркий глаз, он вообще очень неглупый. Его родители им совершенно не занимаются. Он учится в институте, который его мало интересует. И если я ему не помогу сейчас, то его талант пропадет. Не реализуется. А так – он найдет себе хорошую работу. Потому что талантливых искусствоведов мало. Или он сможет стать экспертом, например. Тоже прекрасная профессия. И я тебе неоднократно все это уже говорила.
– Да, говорила. Но я тебе тоже много раз на это отвечала, что мне кажется, что он ходит с тобой на все эти выставки и вернисажи просто из вежливости. Я не спорю – возможно, ему это интересно, и он на самом деле проявляет способности в этой области. Но не исключено, что если б ты задумала приобщить его к чему-то другому, он с таким же интересом ходил бы на корт или в бассейн или на танцплощадку. И подавал бы надежды как спортсмен или танцор.
– И что? Даже, если так? – Грета на миг упустила нить разговора.
– Ничего. Просто ты его идеализируешь, придумываешь. А он значительно проще, он обычный. Хороший, милый, но не такой, каким ты его видишь.
– Допустим, что так. Но я не могу ему помочь ни в спорте, ни в танце. Я могу помочь только в одной области. И поскольку он демонстрирует здесь интерес и способности, постольку я готова помочь в их реализации. А танцы и спорт – пусть тоже будут, но это без меня. На здоровье.
– А почему ты должна вообще ему помогать? Для чего тебе это надо? Кто он тебе?
– Знаешь, Симона, в этом вопросе – вся ты. Да, он мне никто. Он просто приятель моей племянницы. Ну и что? Где написано, кому надо помогать и кому не надо? Ты считаешь, что помогать надо только родственникам? У тебя вот есть дочь. Ты ей много помогаешь? У меня никого нет – значит, и помогать некому?
– У тебя есть сестра.
– Разве я тебе не помогала? И не помогаю? Кстати, у тебя тоже есть сестра.
– Вот я и пытаюсь тебе помочь.
– Послушай, Симона, если ты поставила своей целью вывести меня из себя, то я не доставлю тебе такого удовольствия. Я только не понимаю, зачем ты этого добиваешься?
– Да с чего ты взяла? Я правда хочу тебе помочь.
– И в чем же эта помощь?
– Я пытаюсь раскрыть тебе глаза…
– На что? Что ты видишь такого, чего не видно мне?
– Например, мне кажется, что твое рвение по отношению к Никите чрезмерно. И ты могла бы освободить кучу времени…
– …и сидеть дома с тобой?
– Ну почему же? Ты могла бы заниматься своими делами, а он бы смог тоже заняться тем, что ему на самом деле интересно.
– Послушай меня, Симона. Я хочу предложить тебе заниматься своими делами. Понимаешь, своими! А не чужими! Вот у тебя есть твои рукописи – сиди и редактируй! Это твое дело, в котором у тебя есть некий опыт. В отношении меня, Никиты, даже Гали – тебе не дано никакого морального права советовать и поучать. Твой жизненный опыт, Симона, настолько убог, что ты просто не можешь знать, что для кого лучше или хуже, что кому надо или не надо. Ты никогда никого не любила, кроме себя, может быть. Ты никогда никому не помогала, ты никогда ничем не жертвовала ради кого-то. Ты ничего не теряла. Ты не ошибалась. Ты не совершала необдуманных поступков. Не напивалась даже! И ты начинаешь меня учить, как жить! Все люди разные. Твоя модель – сидеть в норе. У меня – другая модель жизни. Я не заставляю тебя жить по-моему. Сидишь в норе – сиди. И не мешай другим жить так, как они считают для себя правильным. Но ты высовываешь нос и начинаешь поучать – так неправильно, так нельзя, так плохо. А ты сама пробовала? Откуда ты знаешь, что это неправильно? С чего ты решила, что это плохо? И почему вообще ты берешься судить о чем-то? А я тебе скажу, почему! Ты вдруг увидела, что все твои жизненные истины, позиции, заповеди оказываются не такими уж абсолютными. Ты из своей норы замечаешь, что те, кто умудряются жить не так как ты, вполне веселы и довольны. И ты понимаешь, что все эти годы сидения в душной норе – ошибка. Но ничего уже нельзя ни поправить, ни изменить. Можно только признать – но от этого не легче. Но признавать ошибки – это не твое. Ты ведь не ошибаешься. И вместо этого ты начинаешь отравлять жизнь другим. Но твоя горечь не станет от этого слаже, поверь, хотя тебе, наверное, кажется…
Грета вдруг увидела, что у сестры дрожат губы. И она остановила свою запальчивую речь на полуслове.
Симона сидела, не шевелясь, с глазами, полными слез. Она пыталась крепко сжать рот, чтобы не позволить губам дрожать и кривиться. Когда слезы вышли из берегов, Симона закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
У Греты упало сердце. Ей сразу стало жалко Симону «сидит за своими рукописями, всю жизнь одна, никому не нужная. И видит, как проходит жизнь, все мимо, мимо. У других что-то случается. А у нее – ничего…»
Грета придвинула стул вплотную к Симоне, положила ей руку на колено.
– Симона, Симон. Не плачь, пожалуйста.
Симона не ответила, только плечи ее затряслись сильнее.
– Послушай, Симона. Я не хотела тебя обидеть. То, что я говорила – это очень тяжело и неприятно слушать, но ведь это правда. Если бы я знала, что тебя это так больно заденет, то я бы промолчала. Но ведь ты сама не боишься кому-то сделать больно, когда говоришь все, что думаешь.
Симона не ответила.
– Ну, давай, я буду с тобой ходить на выставки – на какие захочешь. Мы можем и втроем ходить тоже – и ты увидишь, что Никита не такой уж плохой. А нет – так вдвоем. Давай?
– Ничего мне не нужно, никаких выставок, ничего, отставьте меня все в покое, – сквозь ладони прорыдала Симона и, вскочив, побежала в свою комнату.
Грета, обессиленно ссутулившись, осталась сидеть за столом. Услышав шорох за спиной, она обернулась. В проеме двери, прислонившись к косяку, стояла Галя.
Грета вопросительно взглянула на Галю.
– Я все слышала.
– Зря я, наверное…как-то жалко ее.
– Жалко, конечно. Но по сути, ты, Грет, права.
– Да, но все равно жалко. Ну что, чай будешь?
– Какой там, на фиг, чай! Я бы покурила!
– Не выдумывай! Ты что, куришь?
– Ну, так, не всерьез.
– Не кури, Галка, не втягивайся. Это ничего не дает, кроме неприятностей.
– Ла-адно. Тогда по койкам?
– По койкам. Утро вечера…
* * *
До утра было очень далеко, и ночь обещала быть бессонной. Грета улеглась на тахту и положила под щиколотки валик.
«Ноги стали отекать, больше никакого чая на ночь. И нервничать поменьше». «По сути, ты права» – вспомнила Грета Галины слова. Милая моя Галочка, права-то я права. Но не совсем. Симона задала вопрос – зачем ты так рьяно помогаешь Никите? Зачем ты его таскаешь по всем выставкам и вернисажам? А ведь и правда – зачем?»
Грета помассировала затылок, который начал тяжелеть от знакомой тупой боли. «Ой, как мне это сейчас не нужно! Полежу тихо, подремлю, может, пройдет». Она прикрыла глаза. Несмотря на боль, голова работала четко, и мысли крутились вокруг недавней ссоры с сестрой.
«Допустим, она спросила без всякого подтекста. Но даже если и был подтекст – как бы я ответила, если бы действительно помогала какому-то способному мальчику? Разве я стала бы говорить все то, что я наговорила Симоне? Я бы без всяких эмоций объяснила бы, что делаю доброе дело. Выступаю в роли доброй феи и так далее. Сказала бы спокойно – «да, может ты и права. Но он такой растяпа, сам ничего не делает, а с другой стороны – способный, и мне захотелось реализовать в нем то, что я сама не сумела» – и все. И никаких истерик. И она была бы сыта. И я цела…
А если быть уж совсем честной – я бы, конечно, так не усердствовала. Я бы рекомендовала ему пойти туда, посмотреть то, почитать это. Но с Никитой совсем иначе. Я его таскаю с собой, потому что мне так хочется. Мне нравится с ним бывать где-то. И Симка это приметила. Поэтому и спросила. А я своей бурной речью выдала себя с головой. Я ей показала, что это мое личное дело, моя жизнь…
А с другой стороны – что я такого ужасного делаю? Хожу с молодым человеком по музеям? И что тут плохого? Почему нельзя?»
От нагревшейся подушки Грете стало трудно дышать. Она перевернула подушку прохладной стороной к себе. Вроде стало легче, но через минуту новая волна головной боли заставила ее застонать. Уши заложило. «Господи, как же болит башка! Надо что-то делать, а то хлопнусь тут! Мне этого не надо».
Грета ювелирно, без резких движений «видел бы меня сейчас кто-нибудь из поклонников!» встала, приняла две таблетки и, передумав возвращаться на тахту, подошла к окну и настежь распахнула раму. Свежий ночной воздух, в сочетании с лекарством, подействовал – боль не прошла, но словно отступила, и Грета, облокотившись на подоконник, стала медленно и глубоко дышать, словно делая ингаляцию запахом прохлады и лип.
* * *
Симона не спала. Она не могла успокоиться после той сцены, которая произошла вечером в гостиной. Симоне не стало легче после слез, наоборот, ее пробивала крупная злая дрожь от одной мысли, что Грете удалось вывести ее из равновесия. Она разъяренно металась по комнате и придумывала изощренную словесную месть сестре за пережитое унижение. Мало того, что ей пришлось выслушать столько злых слов, так еще и Галя, наверняка, все слышала. А может, они не раз уже обсуждали это за ее спиной?
Симона подошла к раскрытому окну и глубоко затянулась прохладным воздухом улицы, как курильщик с наслаждением вбирает в себя запах табака. Немного постояв, она, стараясь не наступать на скрипучие места паркета, прошла через гостиную в коридор, озираясь, как взломщик, открыла дверь, спустилась вниз и вышла из подъезда.
Обычно Симона избегала оказываться на улице после десяти вечера. Ночь таила в себе мало ли какие опасности. Однажды – ей было лет девять – Симона с отцом возвращались вечером из театра, и вдруг на их глазах пьяный соседский дядя Леша ударил кулаком прохожего. Отец Симоны попытался вмешаться и урезонить дядю Лешу, но тот схватил его за пиджак и свирепо орал: «Сейчас и тебе достанется, гад! Хочешь в морду?» «Отойди, Симона», – сказал ей отец. А она стояла и лепетала: «Папочка, давай уйдем, папочка, давай уйдем». С тех пор Симона панически боялась пьяных, и ей казалось, что ночью за каждым углом таится страшный разнузданный пьяный.
Сейчас, неожиданно для самой Симоны, ночная прогулка стала той необходимой экстремальной мерой, которая могла затмить ее состояние после ссоры с Гретой.
Кривые пустынные переулки в рассеянном свете фонарей были похожи на театральные декорации, оставленные на сцене для нового представления. Старые дома, притворяясь сонными, зорко поблескивали черными стеклами окон. Смутные силуэты парочек вдруг возникали и исчезали в только им известных подворотнях. Внезапные громкие голоса невидимых подвыпивших компаний, женский смех, попытки затянуть песню. Когда Симона слышала такое, находясь дома, она всегда с содроганием думала, что не дай Бог встретиться с ними на улице. А сейчас она сама находилась внутри этой темной яви, объединявшей всех неспящих.
«Видел бы кто-нибудь, что я гуляю по улицам ночью одна». Ощущение опасности будоражило Симону, но это был не кураж, а скорее, животный страх. Она продолжала шагать, с обостренным напряжением прислушиваясь к темноте, хотя и старалась, чтобы со стороны это было незаметно.
* * *
Пройдя благополучно несколько улиц, Симона немного успокоилась «ну что ж, в общем, ничего страшного», когда услышала за спиной несколько подвыпивших голосов.
– Смори, смори. Баба, что ль?
– Где?
– Да вон. Ща доггоним. Девушка, а девушка, подожди нас.
Симона шла, не оборачиваясь, и судорожно пыталась не паниковать.
– Куда бежишь-то? Стой! Че, не слышишь? Глухая? А?
Трое парней догнали ее и окружили. Они были сильно навеселе.
– Хе-хе-хе, мамаша, мы-то вас за девушку приняли, – сказал один из них, с усилием фокусируя на Симоне оба глаза.
– А че ж…тпф…пусь с нами…тпф… Че ж… – проговорил другой, через каждое слово сплевывая набегающую слюну.
– Пойзем с нами, посизим, выпьем. Выпить-то… – еле ворочая языком, предложил третий.
– Да куда ж мне с вами, я вам в матери гожусь, – изобразила простодушие Симона, поражаясь своей находчивости и бесстрашию.
– Вы не старая, это с-се не так, возраст – это с-се не то, – философски возразил первый, безуспешно пытаясь сделать отрицательный жест рукой.
– Пойзем, выпьем. Выпить-то…
– Ребята, я не пью. Вам молодую компанию надо.
– Да пойзем, ты, че ты, твою так…
– С-семыч, ты это…давай не это…Ну что, с-с-согласны?
– Нет-нет, спасибо.
– В-вам спассибо! Хор-роший человек. Пошли с нами! Что скажешь?
– Нет, я домой. Я вам желаю найти молодых, красивых…
– Спассибо!
– Счастливо вам!
– Эх. Жалко! Хор-рошая ты …баба. Посидели бы! Выпили…
Еле отделавшись от парней, Симона повернула назад, опасаясь, что они могут за ней вернуться. Ночная прогулка моментально потеряла налет порочной романтики. За кого они меня приняли? Чудовищно! Она торопилась и уже не обращала внимания на подъезды домов, причудливо выхваченные тусклым светом, редкие вывески давно несуществующих магазинов типа «скобяные товары». Она уже хотела как можно скорее очутиться, наконец, дома. Однако совсем рядом с родным Ларчиковым переулком Симону ожидало еще одно приключение.
Она буквально нос к носу столкнулась с мелким неопрятным мужичонкой, скорее всего – бомжом, от которого шел пронзительный запах мочи.
– Ну что, Мар-руся? – обратился к Симоне бомж и затем произнес что-то нечленораздельное – то ли «ботинок», то ли «пойти некуда».
– В чем дело? – резко спросила Симона. – Что тебе надо?
– Ты что, глухая? Говорю, полтинник.
– Нет у меня денег. Ни копейки!
– Дура! Пойдем, говорю, за полтинник. Больше ты не стоишь.
– Что-о-о? – Симону охватила такая ярость, что она забыла про все свои страхи. – А ну пошел отсюда, подонок, гаденыш, ничтожество! Я тебя сейчас придушу, растопчу, прирежу, понял? Не попадайся мне на глаза никогда, умри, исчезни – на счет два. Повторять не буду!
Мужичонка ошалело сжался и молча исчез, словно действительно растворился в воздухе, испуганный Симониным натиском.
Подойдя к дому, Симона решила, что нужно немного успокоиться. Она зашла во двор и уселась на скамейку под липой.
* * *
Грета не спала. Головная боль почти прошла, но затылок был тяжелый. Она честно пыталась заснуть, лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, но сон не шел, а вместо него шли мысли, которые как раз и не позволяли мозгу расслабиться. Она встала, снова подошла к окну – и вдруг увидела Симону, подходившую к дому.
«Странно. Что она делала на улице в такое время? Где она была?» Входная дверь не щелкнула. Грета зашла на кухню и выглянула в окно, выходящее во двор. Симона сидела на скамейке в полной задумчивости.
Грету вновь кольнула жалость. «Ходила одна по темным улицам, наверно думала – пусть я заблужусь, пусть со мной что-нибудь случится, раз я тут никому не нужна».
Потом Грете пришла в голову другая мысль: «А вдруг она с кем-то встречалась? Ведь я толком ничего не знаю про нее. Вдруг у нее встречи по ночам?» «Нет», – возразила она себе, – «все-таки, нет. Надо знать Симону». С другой стороны, куда-то же она ходила? Значит, при всей ее боязни и трусости она может их ради чего-то преодолеть. Ради мужчины? Но почему ночью? И почему тайно? Ведь она не девчонка, чтобы ночью бегать по свиданиям. Может она ловит мужчин? Симона – проститутка? Чушь! Полная чушь!
Да… Интересно… А может быть, она тайно встречается по ночам с …любовницей? Может, она у нас лесбиянка? Но у нее ни подруг, ни сотрудниц, ни учениц. Она ни с кем близко не общается. И потом за все годы это уже как-то проявилось бы, вылезло наружу. Симона всегда по вечерам дома, смотрит телевизор или читает. Или редактирует свои рукописи. Нет, конечно, нет, это полный бред, моя больная фантазия. У нее нет никого. Вообще никого. Если бы кто-то был, она бы не устраивала таких сцен, как сегодня. Она бы терпимей относилась к другим в этом смысле. Она бы чувствовала, что кому-то нужна. А так ей кажется, что она лишняя, что ее все бросили.
* * *
Симона сидела на скамейке и медленно приходила в себя.
Ну и ночь! Чуть не попала в руки к пьяным хамам! Слава Богу, удалось от них избавиться! А потом еще этот! «Полтинник!» Скотина! Мерзкая, вонючая скотина! Ничтожество! Она содрогнулась от омерзения и возмущения. Но в глубинах мозга промелькнула мысль, острая, как жгучая перчинка, попавшая на язык – ее захотели как бабу.
Симона устыдилась сама себя и попыталась превратить эту мысль в шутку – Да уж! На старости лет попользовалась успехом у ночных пьяниц! Даже никому не расскажешь! Грете бы можно было… и тут Симона вдруг осознала, что ночные события напрочь вытеснили из ее памяти ссору с Гретой. Ведь она для этого и отправилась гулять по улицам, чтобы забыть эту безобразную ссору. А сейчас все вернулось на место. Симона вспомнила слова, сказанные Гретой в ее адрес. И обида начинала оживать. Эта обида была больнее слов вонючего бомжа и приглашения пьяной компании. В конце концов, они ничего плохого ей не сделали. Им разве могло прийти в голову, что тетка, гуляющая в одиночестве по ночам, не ищет подобных предложений? Они ее восприняли по своему разумению. И какие могут быть к ним претензии? А вот Грета… она била по больному. Знала, где побольнее. Знала, где слабые места. И за что? Что я такого ужасного ей сказала? Что не надо столько времени уделять этому парню? Но ведь и правда не надо. Это просто глупо. И ему это все не нужно. Что он ей дался, этот Никита? Носится с ним как с писаной торбой. Только и слышишь «мы с Никитой», «Никита то, Никита се». Талантливый! Какой он, к лешему, талантливый! Обычный парень. Хороший, ничего не скажу. Но обычный. И Галя от него не в восторге. Неужели у Греты на старости лет проснулся материнский инстинкт? Вообще-то, да, наверное так. Иначе ничем не объяснишь эту привязанность. Ей уже мало Гали, потому что Галя все-таки моя дочь. Да! И меня она называет мамой, а ее Гретой. А Грете хочется безраздельного владения кем-то. Ей хочется, чтобы все думали, что это ее сын. В принципе я ее понимаю. Может, зря я ей так резко сказала про Никиту? Да, наверное, надо было не так. Как-то иначе.
* * *
«Что все-таки так ее задевает на самом деле? Может, ей и вправду обидно, что она сидит дома одна, а мы проводим время где-то без нее? Галке с ней, конечно, будет не интересно. И потом начнется воспитание – Галя, не ходи, не говори, не маши руками. А мне… тоже интересней с Никитой. Хотя иногда можно бы и ее пригласить куда-то. Но… представляю, как она начнет назидательно читать Никите лекции. И он будет изнывать и думать, как поскорее улизнуть.
«Интересно, за что Симона его невзлюбила? Ведь сначала он ей очень понравился – нам обеим. И мы в один голос уговаривали Галку обратить на него внимание. Что же произошло? Почему она теперь хочет оградить Никиту от моей опеки? «Ты его слишком опекаешь»! Боже мой, – осенило вдруг Грету, – она злится, что Никита предпочел общаться со мной, а не с ней. Она злится, что ему со мной интересней! Симона, направь свой телескоп в другую сторону! Где твоя материнская интуиция? У твоей дочери роман с преподавателем!
* * *
Интересно, а если б Грета была со мной, эти пьяницы на кого бы обратили внимание? На меня или на нее? И эта тварь? Наверное, тоже на нее. Но почему? Чем я хуже? Почему на меня никто так не смотрит, как на нее? Она всегда оказывается в центре внимания. И она не позволяет ни одному мужчине отвлекаться на кого-то другого. Вот даже эта история с Аркадием….
* * *
Почему Симона никогда не нравилась мужчинам? Ведь она совсем не уродина, я бы сказала, она даже интересная – зеленоглазая шатенка, стройная, высокая. У нее хорошая фигура, даже сейчас, в возрасте. Но чего-то в ней нет, не хватает изюминки. Нет в ней женского начала. Одевается всю жизнь блекло, уныло. Скучно. А ведь если бы ее накрасить и одеть броско – очень даже ничего было бы! Но почему она так зажата? Всегда рассудочная, холодная. Может, я чего-то не знаю? Но нет, не похоже, чтобы Симону обуревали страсти.
А с этим, как его? – Аркадием, какое посмешище она тогда устроила!
* * *
Грета услышала в прихожей голоса, – кажется, Симона разговаривает в прихожей с мужчиной.
– Спасибо, Аркадий Семенович, большое спасибо!
– Ну, что вы, Симона. О чем разговор! Я рад, что сумел вам помочь!
Пауза.
– Ну, что же. Я, наверно, пойду…
– Ну, смотрите…я понимаю…Еще раз спасибо…
Грета поспешила в прихожую.
– Здравствуйте! Я Грета, сестра Симоны. Я услышала голоса…
– Очень приятно! Аркадий. Симона редактирует мою книгу…
– Да, Аркадий Семенович любезно предложил подвести меня домой. А у меня еще сумки с продуктами…
– То-то я слышу – спасибо большое, спасибо большое! Теперь понятно! Симона, а что у тебя в сумках?
– Продукты.
– Какие?
– Творог, хлеб, гречка…
– Так. Замечательно. А вкусное есть?
– Печенье, зефир.
– Это то, что надо. Аркадий, давайте снимайте свой плащ, и пошли пить чай.
– Но…
– Давайте, давайте. Вы везли целый пакет вкусных вещей, и вы заслужили чай с зефиром!
За чаем Аркадий говорил о своей книге, о том, какой замечательный редактор в лице Симоны ему достался, о том, какой вкусный чай заварила Грета. Грета поддерживала разговор, стараясь вовлечь Симону в общую беседу, но та почти весь вечер ничего не произнесла, хотя Грета видела, что сестра довольна присутствием Аркадия.
– Слушай, Симона, какой симпатичный этот Аркадий! – сказала Грета после его ухода. – И ты ему явно нравишься.
– Перестань, Грета.
– Я могу перестать, но это совершенно очевидно.
– Я редактор его книги.
– Это я уже слышала. Но одно другому не мешает.
– Грета, хватит об этом.
– Но почему, Симона? Что ты ведешь себя, как монашка? Или ханжа. Что плохого в том, что ты понравилась мужчине, который к тому же симпатичный?
– Я не монашка и не ханжа. Если он тебе так понравился, то я очень рада. Бери его себе.
– А тебе он разве не понравился?
– Он просто помог мне с сумками.
– И ты не хотела, чтоб он зашел?
– В первый же вечер?
– Господи, Симона, что за церемонии! Тебе же не шестнадцать лет. И потом ты же не в постель его приглашала, а на чашку чая.
– Я его не приглашала. Это ты его пригласила.
– Но я-то для тебя это сделала. Я увидела – хороший человек, ты ему нравишься, почему же не пригласить его зайти?
– Если ты для меня его пригласила, то зачем ты весь вечер с ним щебетала, как синица?
– А я должна была сказать – «вы пейте, а я вас оставлю»? Вот это как раз было бы нарочито. Но если хочешь, в следующий раз я не буду с вами сидеть.
Аркадий пришел через неделю снова. Грета приветливо его встретила, снова организовала чай, но потом, сославшись на занятость, ушла в свою комнату.
– Почему ты нас оставила в разгаре чаепития? – недовольно спросила потом Симона. – мы должны были тупо сидеть, молчать и ждать, когда ты явишься.
– Симона, скажи, чего ты хочешь? Я не знаю, как тебе угодить. Мне он не нужен. И я ему тоже, поверь. Ему явно нравишься ты. И я не хочу, чтобы ты своим глупым поведением его отвадила.
Аркадий стал заходить к ним время от времени. Он любил поболтать с Гретой, они заводили бесконечные полушутливые споры на разные темы, но при этом он то и дело обращался к Симоне за поддержкой против Греты, хвалил Симонины бутерброды и варенье, время от времени касался ее руки и всякими другими способами давал понять, что именно Симона является предметом его интереса и причиной его визитов. Например, узнав, что Симона любит герберы, он приходил именно с этими цветами.
Однажды Грета обмолвилась, что у них на кухне что-то сломалось. Он воскликнул – давайте я починю! И обратился к Симоне (а не к Грете!) – что же вы, Симона, молчите. Мы же с вами друзья! Я с удовольствием готов помогать вам.
И тут Симона совершила свою потрясающую, чудовищную, глупейшую, необъяснимую ошибку.
* * *
Симона вспомнила, как Аркадий вызвался починить что-то из утвари. Он тогда сказал: «Симона, мы ведь друзья, не так ли? Я думал, что вы меня считаете своим другом. Я могу для вас сделать все, что угодно, и уж конечно, с радостью починю этот утюг». И тогда Симона совершила ужасную глупость, но виновата в этом Грета. Потому что она так откровенно смотрела и подбадривала Симону. Чуть ли не подмигивала, а Симона этого терпеть не может. Симона не нуждалась в ее поддержке, во всяком случае, такой нарочитой. И вообще не нужны были эти разговоры «втроем». Грета должна была понять это и выйти под любым предлогом, а не вести себя, как откровенная сводня.
* * *
Симона, вместо того, чтобы от души поблагодарить Аркадия за его помощь, сказала:
– Аркадий, у вас нет ли какого-нибудь знакомого, чтоб он был полным импотентом?
Аркадий поперхнулся чаем и уставился на Симону. Он решил, что ослышался. Потом посмотрел на Грету – что это значит? Но Грета была шокирована не меньше его.
– Симона, я не понял, зачем вам мой знакомый – импотент?
– Я бы вышла за него замуж, чтобы он нам все тут чинил, помогал в хозяйстве…
– Но почему же импотент? – пыталась превратить все в шутку Грета, – если тебе нужен мужчина в доме, пусть он будет мужчиной.
– Нет, как мужчина он мне не нужен, – упорствовала Симона.
– Тебе не нужен, так может мне сгодится.
Аркадий натянуто засмеялся. Вскоре он попрощался и ушел. Больше он у них не появлялся.
* * *
После его ухода Грета накинулась на нее:
– Ты что, спятила? Что на тебя нашло?
– А что такого? Ничего ужасного я не сказала.
– Ты что, не понимаешь? Вместо того, чтобы сказать, какой он замечательный, как ты ему благодарна и все такое – ты заявляешь, что тебе нужен какой-то импотент для работы по дому.
– Чтобы он не подумал, что я хочу кого-то для других целей.
– А зачем тебе это? Ведь он только что сказал, что готов все делать, что ты попросишь.
– А пусть не думает…
– Знаешь, Симона, если б тебе было пятнадцать лет, ты могла бы себя так вести. Но в пятьдесят – извини… Он больше не придет Ты повела себя как…дура.
– Не придет – и не надо.
– Ты кому хуже сделала? Себе!
– Не знаю.
– Не знаешь? И теперь не узнаешь!
– Грета! Вечно ты у меня под ногами путаешься. Если б не ты…
– Так это я виновата, что он ушел?!
– Просто ты меня сковываешь. Твои ужимки, шутки…
– Да если б не я, ты бы рта не раскрыла. Я ведь для тебя старалась.
– А я тебя не просила.
– Ладно, Симона. Все. Больше не буду тебе помогать, как будет, так будет.
– Вот это самое лучшее.
* * *
Да, если б не Грета с ее вечными шутками и кокетством, все было бы иначе. Правда, он был женат – вроде бы, но ведь приходил к нам явно ради меня, а не ради Греты. Я, конечно, тогда сглупила. Что вдруг меня понесло? Захотела показать свою раскованность в вопросах секса.
Симона помнила, как ей хотелось так же легко шутить на пикантные темы, как это делала младшая сестра. Никто – ни Грета, ни Аркадий – тогда не поняли, что это была отчаянная, натужная попытка кокетства, что она, Симона, фактически перегнула себя, почти сломала, чтобы исторгнуть эту фразу, она думала, что будет игриво, а получилось топорно и неуместно. Она проклинала себя, но было поздно – уже сказала.
Да, все это произошло из-за Греты. Слишком много было Греты. Надо было ей вести себя потактичней, держаться на втором плане. Но нет, она не может на втором плане. Как же! Кто у нас прима! Помочь она хотела! Лучше бы не лезла. Она тогда сказала – больше не буду тебе помогать. А больше и не пришлось. Больше не было случая, чтобы Симона кому-то понравилась. А у Греты постоянно крутились поклонники. Что они в ней находят? Почему к ней все липнут?
* * *
Господи, боже мой! Я, кажется, знаю! Она мне завидует! С самого детства. Я младшая, я была хорошенькая. Я вышла замуж за интересного мужчину. Хоть мы и расстались, но все-таки двенадцать лет мы прожили. И потом у меня были другие романы – ерунда, конечно, так, ни уму, ни сердцу. Но ведь были. Да и сейчас кое-что тянется. Ее, наверное, это бесит. И на Никитку она мне завидует. Да, мы часто везде бываем, все думают, что это мой сын. А кое-кто принимает его за молодого поклонника. Ох, опять голова заболела! Увидел бы меня сейчас молодой поклонник!
* * *
И Никита, младенец, туда же. Ходит за ней как привязанный. Тоже мне, художник! Сыночек нашелся! Кавалер!
* * *
В Симоне опять разгоралась обида. Она стала думать, что бы такое сказать Грете, чтоб ее задеть побольнее.
Скажу, что все это выглядит так, будто она влюбилась в мальчишку. Скажу, что она смешна. Да, точно! Ее это очень заденет. Ну, смотри у меня, Грета! Лучше теперь меня не трогай!
* * *
Грета видела, как Симона встрепенулась, усмехнулась каким-то свои мыслям, затем встала со скамейки.
Грета торопливо прошла в свою комнату – Симона не хотела бы, чтобы кто-то был в курсе ее ночных бдений.
Интересно, как они будут общаться завтра? Как ни в чем не бывало? Непростой вопрос! Ссора была серьезной.
Тихо щелкнула входная дверь. Грета услышала быстрые шаги. Все, слава Богу, Симона дома, цела, невредима. Ладно, утро вечера мудренее. Никаких надутых рож. Как ни в чем не бывало. Хотя она-то наверняка будет держаться подчеркнуто сухо. Но потом это пройдет, все забудется, затмится, все будет как обычно. Да, решено. А теперь спать. Спать.