Симона бесцельно бродила по квартире. Она машинально отмечала, что на книжных полках собралась пыль, что на полу валяется какая-то бумажка, что фарфоровая «девушка, читающая письмо» стоит не на месте, что картина на стене висит криво… Впервые в жизни Симона не бросалась немедленно устранять все эти безобразия, а равнодушно проходила мимо, словно что-то освободило ее от обязанности заботиться об этих неблагодарных вещах. «Ты упала – ну и валяйся», «Ты не на месте – так и будет. Мне все равно», – мысленно обращалась она к предметам, с каким-то злорадным безучастием оставляя за спиной их удивленное разочарование. Симона ходила из комнаты в комнат у, в кухню, гуляла по коридору. «Какая у нас большая квартира», – сказала она себе, как будто раньше ей это не приходило в голову. Квартира была пуста, тиха, и Симоне чудилась в этой тишине какая-то скрытая враждебность.

Первую неделю своего одиночества она этого не ощущала. Без конца звонил телефон – соседи, знакомые, Гретины сослуживцы. Симона никогда столько не общалась, но сейчас ее это не утомляло. «Да, представляете, рано утром. По скорой. Обширный инфаркт. Нет, нет. Навещать нельзя. Она в реанимации. Ну, пока сложно сказать. Конечно, будем надеяться. Спасибо вам большое! Да нет, что вы, какое беспокойство! Звоните, конечно!»

Симона без устали рассказывала одно и то же разным людям. Она невольно стала центром внимания и объектом сочувствия. Сколько людей выражали свое беспокойство о Грете! И оказывается, все они знали, что у Греты есть сестра… и даже имя ее было им известно!

Однажды Галя услышала, как Симона рассказывает кому-то по телефону новости о состоянии здоровья Греты.

– Мама! Ты сама только что от меня это узнала, а говоришь так, словно днюешь и ночуешь в больнице. Они, наверно, так и думают.

– Они спрашивают, и я отвечаю то, что знаю. Или я должна давать ссылку на тебя?

– Нет, просто ты изображаешь такое…

– Я ничего не изображаю. Я действительно волнуюсь.

– Да? А что же ты ни разу сама с врачом не поговорила? Ты хоть знаешь, в какой больнице она лежит? На каком этаже?

– Галя, как тебе не стыдно!

– Мне? Стыдно? За что? Между прочим, если бы я тогда не приехала случайно рано утром, то вообще… врачи сказали, что…еще пару часов и…нашей Гретки… – у Гали задрожал голос.

«Как она ее любит! Интересно, если б со мной что-нибудь…»

– Галя, а если б со мной что-то случилось, ты бы тоже переживала? – не удержалась Симона.

– Мама, что ты говоришь!

– А что я такого говорю? Я просто спрашиваю.

– Хорошо. Я бы тоже очень переживала. Но хочу заметить, что и Грета бы переживала. Не так, как ты.

А ведь и правда, Гретка бы переживала. Впервые у Симоны что-то кольнуло душу. А я бесчувственная.

– Скажи, мама, Грета накануне нормально себя чувствовала? Она не жаловалась на сердце?

– Нет, не жаловалась.

– Просто непонятно, что могло спровоцировать…

– А врачи что говорят?

– Врачи как раз и спрашивают.

– А Грета?

– Она ничего не отвечает. Ладно, мам, я побегу.

– Ну, беги.

Звонков стало заметно меньше. Наверное, все теперь звонили Гале. А может, немного успокоились, привыкли к новости. И к тому же, у всех свои дела. И вот Симона осталась одна в тишине пустой квартиры, и в душе ее, как в забродивших консервах, шел беспокойный процесс осознания вины, и одновременно с этим нарастал мутный, как тошнота, страх разоблачения.

А вдруг все узнают? Что тогда? Будут говорить – мы ей сочувствовали, а она… И если им станет известно, что я сказала…Это будет кошмар. Я представляю их реакцию… И я не смогу объяснить… А Галя…Нет, не-ет!

Симона застонала вслух. Она ведь потребует… она ведь захочет все…она начнет расследовать… Она мне не простит… Но…нет, Грета никому не расскажет. Из гордости. А я… тоже никому не расскажу. А перед Гретой извинюсь. Да, надо будет извиниться. Хотя…как? «Извини, что довела тебя до инфаркта». Глупо! Но я ведь не хотела ей ничего плохого. Я и не думала, что это так подействует. Я просто защищалась. Но как это объяснить? Она, может, и видеть меня не захочет. Как же быть?

Симона зашла в комнату Греты, подошла к зеркалу. Некоторое время стояла лицом к лицу со своим отражением. Горько спросила себя – что делать-то?

На столике возле зеркала стояли шкатулки, коробочки, корзиночки. Симона с интересом вытащила из высокого стакана темно-коричневый карандаш для глаз, попробовала его на руке, сняла очки и легонько подвела глаза. Поставила карандаш на место. «Какая глупость! Что я делаю!».

Она вышла из комнаты в гостиную, села за стол, на котором с утра стояла чашка с недопитым чаем. Симона машинально отпила глоток. Я же не хотела, чтобы так вышло. Я просто защищалась. Я не думала, что это так сильно подействует.

Звучало неубедительно. Она не верила самой себе, хотя знала, что именно так и было на самом деле. Я защищалась. Я столько лет терпела удары. И вот решила, что больше терпеть не могу. И…не рассчитала… А она не ожидала, что в этот раз я отвечу. Все жалеют Грету! Но если б кто-нибудь знал, как мне было плохо! Всегда! Кому бы это рассказать, объяснить… чтоб он смог понять и потом сказал бы – ты не виновата…

Симона медленно пролистывала записную книжку.

Некому. Никого.