Его секретарша позвонила мне около половины одиннадцатого утра.
– Александр Андреевич! Петра Сергеевича только что отвезли в больницу. Инфаркт. Я думаю, это все… Что делать? Я в панике. Скажите, что делать, умоляю…
Дальше пошли понятные всхлипы, не менее понятные причитания: «Петя, родной, как же я теперь без тебя…» и «Что же теперь будет? Скажите?».
На всхлипы и слезы я отвечал вздохами и ахами.
«Скажите… А что сказать, когда он курил одну сигарету за другой. И водку засасывал, как будто у него вместо рта была клизма. Нервная чиновничья работа. Зато очень хорошо зарабатывал. Что же я про него в прошедшем времени-то?.. Может быть, выкарабкается. И человек неплохой. Заводной такой парень. И не старый совсем. И клиент хороший. Но что я могу сделать. Смерть – это часть жизни…»
– Наташа! Да вы не волнуйтесь. Я думаю, при его жизнелюбии он горы еще свернет… Вон у меня знакомый скрипач – и инфаркт, и рак простаты, и семьдесят лет, а обошлось. Даже двойня где-то получилась после всех дел. Нянчит как родных… «Поганини трахнутый» – это с легкой руки бывшей к нему приклеилось. Не от скрипача итальянского, а от поганки, – пытался я хоть как-то отвлечь несчастную Наташу.
– Клиническая смерть была. Прямо в кабинете. Потом, когда понесли на носилках, еще в коридоре. Врач и еще какой-то дядька его электроутюгами задолбали. Что же теперь будет, Александр Андреевич?
Я сказал верному ассистенту еще какие-то банальные фразы, попросил немедленно звонить с новостями, и мы разъединились.
Собственная Наташа, но значительно умнее, и вообще по имени Оксана, занесла папку с интимным Петра Сергеевича внутри.
Плохие новости поползли на меня как сель с горного пастбища яков: много камней вперемешку с фекалиями. Во-первых, он не заплатил еще за двадцать пять часов работы, а каким-то образом нагло собрался на тот свет без погашения долга. Во-вторых, банковский счет в Лондоне по-прежнему заблокирован, и теперь, в случае того, если Петр Сергеевич поднимется в небеса к тезке, мой процент поднимется туда же, а до победы над разблокировкой у англицких негодяев остался маленький шажок. В-третьих… Это, пожалуй, самое трудное.
Есть, оказывается, некая Нина. Мало того – она дважды почковалась по осени. Два года назад и еще пять лет назад. Осень минус девять равно декабрь-январь. И вроде зимы у нас были не такими холодными, чтобы так греться… Так вот, если что с Петром произойдет, надо звонить Нине, и Лондон тоже частично ей и ее детям. Но она об этом не знает, иначе «сама поможет за такие деньги прогуляться по Хованскому кладбищу…».
Конец цитаты. «От кутюр» отношений. Петро, наверное, на заседании в Думе такое задумал. Впрочем, надо бы, конечно, взглянуть на Нину тоже…
Я грустно перебирал страницы дела. Петю было искренне жаль. Себя тоже. Александр Добровинский и партнеры расчувствовались все вместе и в едином порыве. Вот так живешь, живешь… Все для людей… И на тебе! И ведь никто не оценит. Ни жена, ни какая-нибудь Нина. Ну, может быть, Оксана. Ну хорошо: еще на работе Кристина и Юля. Джессика, конечно, поскулит…
А любимая? Любимая прочтет завещание и скажет: «Ну какая скотина ваш папа! А где же ЭТО он от меня прятал?! Я во всем себе отказывала, понимаете. Ездила на вонючем “Рендж Ровере” вместо “Бентли”, когда у него был “Фантом”, в соболях позапрошлогодних ходила, как дура, отдала ему лучшие годы без Граффа! Ну хорошо, потом купил, но мог же и раньше! А нервов сколько на это ушло…»
Со злости (до чего женщины могут довести!), привстав в гневе, я решил немедленно порвать собственное завещание. И как раз в это время раздался звонок:
– Все совсем плохо… Он в реанимации. Состояние тяжелое. Врач сказал, что семья может приехать, но туда… пустят, только когда умрет.
«Приятный пацан этот врач…» – подумал я, но промолчал.
– А я могу вас кое о чем спросить? Это, естественно, останется между нами. Он оставил завещание? И что там обо мне? Вернее, что там мне? Ведь ближе меня у него в последнее время никого не было…
«Вот зараза! – подумал я. – То, что вы были близки, это точно. Ближе, я думаю, просто не бывает. Можно даже сказать, что “они с начальником были и бывали прямо вплотную” в тесноте, а теперь, получается, из-за этого же и в обиде. Вот как поворачиваются отношения. Но Петрарка-то еще не умер. Что же про завещание так, раньше времени…»
– Вы знаете, Наташа, я завещание не делал. Поэтому ничего сказать не могу. Да если бы и делал – связан профессиональной тайной. Секрет, так сказать. Понимаете… Если в завещании о вас что-то говорится, вы в свое время все сами узнаете. Ферштейн?
– Поняла… Значит, там для меня ничего нет… – с магической железной женской логикой произнесла генеральный секретарь-машинистка Наташа. – Все этой твари – жене. А ведь она его и довела до могилы. И ей все? А мне воспоминания, как ЭТО делать в полевых условиях без душа, но с душой?! Нет, так дело не пойдет…
Связь прервалась. И у меня с Наташей по телефону, и, похоже, у бедного Пети с той же девушкой тоже, но уже по другим причинам. Я почему-то почувствовал себя виноватым. Мужская солидарность, наверное…
Вообще, надо собраться с силами и позвонить Нине. Написано же им самим: «Если что случится (трагедия, катастрофа) – найти Нину».
Я же ей не звонил, когда наши проиграли на чемпионате мира. Вот это была трагедия. Я сам тогда чуть не умер. А по поводу реанимации придется звонить. Ничего не поделаешь. Обещал.
Нина отнеслась к моему сообщению довольно спокойно и только спросила про больницу. Голос на трагедию не тянул. Так… слегка на катастрофу.
Я закрыл папку и занялся своими делами. Нормальный рабочий день. Нормальная работа. Три развода. Два брачных контракта. Одно мошенничество в особо крупных, по предварительному сговору. Раздел имущества после двадцати лет брака. Неожиданное установление отцовства. И, наконец, злобные алименты.
В принципе, если бы я стал гинекологом, как хотела мама, список был бы приблизительно такой же, но с легким отклонением на место работы. Три фибромы. Две кисты. Сложные роды. Одна внематочная. Пара кесаревых. Пара абортов. Четыре предварительных консультации. В общем, нормальный рабочий день. А так то же самое, что и у адвоката. Может быть, только чуть глубже.
Почти в семь сорок раздался звонок.
Оксана : «Александр Андреевич! Вас Марина Николаевна из больницы. И для реанимации там довольно шумно».
Я (со вздохом): «Соединяй».
Марина Николаевна : «Добрый вечер, Александр Андреевич. Вам лучше приехать в больницу. Без вас тут никак».
Александр Андреевич (то есть я): «Все? Петр Сергеевич умер?»
Марина Николаевна (по-змеиному): «Умер? Смотря для кого…»
Александр Андреевич (удивленно): «Сейчас приеду».
Марина Николаевна (по-змеиному): «Да уж, а то еще несколько трупов появится…»
Я выписал покойному счет на три часа: час туда, час обратно, час там. Потом прибавил еще один, за телефонные разговоры, закрыл папку и поехал прощаться с телом в надежде застать еще кого-то в живых.
В больнице милая медсестра, провожая меня на второй этаж, зачем-то спросила:
– А вам тоже валидол принести, как им? Там все поперезнакомились, пока вас не было…
На всякий случай не отказав милашке с валидолом, я зашел в просторную комнату (очевидно, некую «ожидальню») и слегка опешил… Если не сказать – офигел.
В каждом углу комнаты сидела отдельная команда болельщиков. Дальний угол у окна занимала Наташа в позе Жанны д’Арк перед аутодафе. С Библией между крупных молочных желез и потекшей тушью на лице, в обрамлении белых кудрей, близкий ассистент выглядела так, что покойная народная артистка СССР Тарасова из великого МХАТа искусала бы от ревности к исполнительнице главной роли секретарши все губы и пальцы. Станиславского и Немировича-Данченко. Через всхлипывания и некие горловые бурканья прослеживалась идея рефрена: «Кто же тебе будет чесать спинку, мохнатик?»
Справа и тоже около окна сидела, занимая три стула, законная супруга. Вокруг Марины Николаевны находились, очевидно, сын с хорошенькой женой и сумкой Биркин. По крайней мере, сходство молодого человека с покойным было очевидным.
Как сложенные для папки листы, ЭМЭН дыроколила маленькими глазками всех присутствующих.
Слезинку из нее можно было выудить только слегка затупившейся электропилой «Дружба». И то…
Третий угол оккупировала холеная «Шанель» с кровавыми губами, на высоких каблуках, с медной копной волос, забранных в пучок. Не добытую косметикой бледность лица в этот важный момент заменяло жемчужное ожерелье в два ряда на спелой тридцатилетней груди и двадцатилетней шее. Из всех присутствующих она одна была одета в траур, если не считать моих носков и туфель.
На полу резвились только что познакомившиеся дети и внуки одного и того же возраста и одного и того же Петра Сергеевича. Взрослые молчали. Сын с интересом разглядывал сидевшую напротив Нину.
Черная «Шанель» явно была не против взглядов напротив. Как там в русской пословице: «Тех же щей…»
Как на Олимпийских играх, Марина Николаевна подняла в рывке свои сто шестьдесят килограммов, вытерла тыльной стороной пухлой ладони «михалковские усы» и сказала:
– В сложившейся ситуации, Александр Андреевич, с врачом будете говорить только вы.
Я кивнул и вышел из удушающей атмосферы в коридор. «С покойником, должно быть, повеселее…» – решил я, отправившись на поиски врача.
Эскулап в зеленом прикиде нашелся в сердечно-сосудистых коридорах довольно быстро.
– А вы кто Петру Сергеевичу будете? – поинтересовался доктор.
– Брат, отец, духовник и совесть, – отрапортовал я.
– Аааа… Так вы же адвокат Добровинский? Понимаю, понимаю, – заюлил врач. – Тогда хорошо. А то такой вопрос, видите ли, щепетильный… что ли. Короче говоря, Петр Сергеевич жив. Полежит недельку, понаблюдаем и выпишем. Ну, может, стенты придется когда-нибудь поставить. Но больше такой ерундой чтобы не занимался, скажите ему. Угробит себя. А ему жить да жить. И законы издавать. Вот за финансовую амнистию надо будет скоро голосовать. А он здесь…
Ничего не понимая, я кивал головой в знак согласия.
Тем временем врач продолжал гнуть свое:
– И забыть эту виагру. Я вам скажу по секрету: есть кое-что намного лучше и эффективнее. А виагра – это вчерашний день…
Человек в неотстиранной крови на зеленом халате начал мне перечислять названия препаратов, которые Петр Сергеевич должен принимать вместо «этой гадости».
«За чужую эрекцию еще два часа надо набросить…» – решил я и вернулся в «ожидальню».
Пока я рассказывал (без подробностей), что произошло и каковы прогнозы консилиума, глядя на всех присутствующих, адвокатская мысль о том, что из просто хорошего клиента Петр Сергеевич со своим инфарктом сейчас переплыл в отличные, радостно бурлила мозг и кишечник. И все благодаря одной маленькой синюшной таблеточке… И еще кое-чему – вечному.
Такова c’est la vie… как говорили в Одессе.
На лестнице меня под руку взяла жена сына:
– Мне можно правду, Александр Андреевич. Что с ним?
Кому-то в этой семье надо было рассказать, как оно есть на самом деле. Я выбрал ее. Все равно сегодняшний день стал виртуальной передовицей под названием «Шило в мешке депутата Пети, или Виагра, секретарша и дети» в газете «Правда. Как она есть», и никуда от этого Петручио уже не сдристнуть.
Но ее реакция меня потрясла.
– А я ему говорила. Я говорила этому дурачку: «Перестань жрать эту гадость. Козленочком станешь».
Я посмотрел внимательно в эти серые глаза родственницы, принял долгожданный валидол, попрощался со всеми и плюхнулся в машину.
– Вам звонят из офиса, – услышал я невозмутимый голос водителя Игоря.
На часах – 22:30. Странно.
Голос ассистентки был бархатный и нежный, уже как из другого мира:
– Александр Андреевич! А вы не заедете бумаги кое-какие подписать? В офисе только я осталась. Сижу, скучаю. Вас жду.
– Нет! – рявкнул я так, что огромный Игорь втянул от страха шею в голову. – Я еду домой! Меня там ждет любимая, ужин и сука Джессика. Сука в хорошем смысле слова. Понятно?
– Ну и зря. Подумайте, пока я собираюсь… – то ли услышал я в трубке, то ли после сегодняшнего вечера у меня начались простые и незамысловатые глюки. Факт тот, что у Белого дома связь, к счастью, как всегда, оборвалась.
«Что себе позволяет персонал! – в гневе подумал я, досасывая больничный валидол. – Демократия, двадцать первый век. Распустились. Ужас. Завтра же наведу порядок! С боссом заигрывать. Безобразие! На ночь глядя… Знаем мы эти штучки. Только что видел все своими глазами…»
И уже железным голосом Зевса, полным решимости и принципиальности, сказал водителю:
– Давай быстренько в офис. Мне документы кое-какие надо подписать. А то без меня там все встанет, ляжет и сядет. А ты пока съездишь на заправку и машину помыть там не забудь.
Игорь понимающе кивнул.
Фраза «…безвременно ушедший, сгорел на работе…» куда-то запропастилась.
Настроение было хорошее. Жизнь продолжалась.